СВЕЧА

Все-таки надо заниматься по Бутейко. Все-таки что-то надо делать. Больше некому - Серёженька еще слишком маленький, чтобы понимать, как все серьезно. Не понятно, в чем дело, но все-таки, наверно, не в климате. Астма - есть астма. Никто не виноват. Вернее, Женя не виноват.
Господи, какая же это у него боевая? Пятнадцатая? Или четырнадцатая? Командиром - четвертая, это точно. И она только началась. Нет, он не виноват. У нас трое детей, и старшую, и младшего мне удалось вытащить с Севера без проблем. А вот на Серёжке судьбинушка оторвалась - и грыжи эти, и сердечко... теперь вот астма... что-то я сделала не так. Что?
Спи, малыш, спи мой родной. Сейчас я пока ничего не могу - гормоны могут, а я нет. Но это пока. Спи. Я все слышу.
Она тихонько встала и на цыпочках вышла из комнаты, где хрипло, тяжело, натужно дышал десятилетний мальчик. Тщательно закрывала за собой двери. Она только что уколола сыну преднизолон - сейчас будет легче. Сейчас, милый. Потерпи...
Город спал. Косой тяжелый снег ранней весны упорно наносил на безмолвный мир за окном ученическую косую линейку, и по этому мокрому, тяжелому, темно-серому полю кто-то всевышний невидимыми чернилами выводил вязь человеческих судеб - чаще казалось, что без связи друг с другом, но она, глядя в ночь из одинокого кухонного окна, знала, что это не так. Или не знала - чувствовала тем обычным чувством, которое даруется в одном конверте с тяжестью бабских страданий, и лежат в том конверте еще и легкое коварное безверие, и надежда... просто надежда. А на темном стекле плясали два огонька - приземистая, похожая на миниатюрную египетскую пирамидку свеча с высоким фитилем на столе и огонек сигареты в чуть дрожащей кисти, на фоне неясной, скрывающей острые плечи тени такого банального и такого незаменимого пухового платка.
Никто не виноват - выбирали вместе. Она - его, он - судьбу офицера подплава. Все остальное, выходит, выбиралось тоже - в том самом конверте. Упреки? Их, конечно, было много. И друг другу, и кому-то еще. Однако они обычно оставались до какой-то черты. До какой-то тонкой линии, за которой кончалась ее раздражение и начиналась его уверенность в собственной правоте. Наверное, так...
Наверху, этажом выше, послышалась возня, голоса, глухие шаги... Там молодежь - помощник откуда-то с «велосипедов», каплей, с молодой женой. Она улыбнулась - у них с Женькой тоже когда-то начиналось так: от «где ты, дружок, так набрался?» до косых взглядов командирской супруги - синего чулка, что корпела над детворой за дверьми напротив... ну, так кто у нас теперь синий чулок?
Прислушалась - дыхание сына стала чуть плавнее. Хорошо. В конце концов она тоже научилась такой уверенности, которая заставляла очень многих вокруг безоговорочно верить. Просто верить, и всё. Женька шутит, что жена командира лет через десять становится способной заменить самого командира. Наверно, в чем-то это правда. Самого же большого труда ей стоило перестать считать его службу игрой. Игрой невзрослеющих мальчишек. Но она этому научилась - просто потому, что увидела много другого, не пряталась и не оставляла попыток понять, и поняла, что все остальное - такая же игра. Вернее, почувствовала, и в доказательствах не было нужды. И вот с этого момента, как ей казалось, между ними, мужем и женой, возникла какая-то связь, которая держит людей не менее сильно, чем любовь. А может, это и есть любовь. Кто знает?
И сейчас, отражаясь темной тенью с двумя дрожащими огоньками в ночном окне, здесь, за двадцать тысяч километров от висящего в где-то там, в черной воде огромного океана подводного ракетоносца, она чувствовала эту связь, чувствовала на другом конце этого моста такую же ответственность за чью-то жизнь и такую же усталость от этой ответственности. И она готова была держать этот мост на своих тонких, острых плечах так долго, как это будет нужно Жене, потому что опять-таки чувствовала, что ее здешняя опора этого моста над бездной пространства важнее той, другой, под которой в темной глубине медленно проплывали потухшие вулканы...
Ночь...
Сверху стукнула дверь и по лестнице быстро-быстро зашлепали задники тапочек, простучали и смолкли у ее двери. Ткнув сигарету в пепельницу, Тамара стянула с плеч платок и тихо ступая, пошла в прихожую, приоткрыла дверь. Так и есть - на лестнице сидела Людмила, соседка сверху, и была она больше всего похожа на побитую кошку, жмущуюся под батареей в подъезде лютой зимой.
- Драки шахматными досками не будет? Партия отложена до утра? Заходи - у меня дети спят, и мне совсем не нужно, чтобы вы ее доигрывали именно сейчас.
Свеча на столе задрожала, по кухне запрыгали тени, и вместе с девушкой в квартиру нырнул с лестничной площадки тонкий, едва заметный запах ландышей - не парфюма, а свежих цветов. Тамара, послушав дыхание Сергея (стало уже почти нормально), плотно затворила дверь в спальню - новые запахи были опасны...
- Тамара Михална, можно, я у вас покурю?
- Можно. Чай будешь? Крепче не предлагаю - тебе помешает, а мне нельзя.
- Буду...
- Хоронил предыдущее звание?
- Да... нет... наверное. Не знаю...
- Чего ж так-то?
- Да он часто... как будто не знаете...
- И каждый раз со свежими цветами?
- Ох, - Люда издала такой вымученный стон, что пламя свечи испуганно метнулось в сторону окна, как будто хотело убежать вместе с сигаретным дымом в приоткрытую форточку, - Эти ландыши! Твою мать, век бы их не видеть, это же я...я..., - и спрятав лицо в ладонях, она глухо зарыдала.
- Тише, тише. Успокойся, - Тамара присела рядом, - Ну? Есть о чем поведать присяжным заседателям? Надо тебе найти кого-то, кому можно излить душу. Иначе не получится. Лучше всего, конечно, мужу. Но лучше всего не подойдет, потому что... да?
- Да... Майор один с ТТБ... не знаю, я как-то не хотела ничего такого. Знаете, как это бывает...
- Догадываюсь.
Люда смотрела с изумлением, и только растекшаяся по щекам тушь не давала повода заподозрить в этом взгляде недоверие и издевку.
- Да, догадываюсь. Мысли были. Действий - нет. Я посчитала это лишним.
- Что...никогда?
- Никогда.
- А Евгений Васильевич...
- Нет, он не был первым. Но он - последний. Безумно давно. А если вопрос касался его поведения - вот вернется, тогда и спросишь. Петр знает?
- Не знаю... я Юре, ну, тому, с ТТБ, сказала, дура, что ландыши люблю. Петька вчера уходил - на несколько дней, и Юра должен был прийти... ой дура, я дура... щас Петр заходит - у меня шампанское в морозильнике, поляна... Ехал, говорил, сейчас с майором одним, разговорились, он мне вот ландыши подарил... как раз, грит, думаю - Людкины любимые цветы... вот уж, грит, не думал, что ты без меня праздники устраиваешь...
- Так. Сейчас его не трогай ни в коем случае, но тебе надо вернуться домой. Десертов, я так понимаю, у тебя там нет?
- Нет...
- Сейчас сделаем торт - скажешь, что просила меня помочь заранее. И что о том, что в море они не пошли, ты узнала от меня сегодня днем. Это первый и это последний раз. Ясно?
- Да, ясно. Спасибо вам, Тамара Михайловна...
- Масло достань из холодильника и яйца - это сейчас нужнее всяких спасиб... и не шуми - детей разбудишь.
Когда воодушевленная соседка с большим блюдом в руках выскочила за порог, Тамара аккуратно приоткрыла дверь спальни. Серёжка спал, лоб мальчика покрывала холодная испарина, дыхание чуть частило, но было свободным - наверное, сыну снился сон...
Она устало прошла на кухню, села за стол. Протянув руку, потушила бра. Посидела в темноте и тишине. Нет, не то. И там, далеко в море, в прочном корпусе вокруг ее мужа, и здесь, вокруг нее, теплилась жизнь, трепетала, отражалась на бездушных поверхностях плясками оттенков, билась, пульсировала... чиркнув зажигалкой, она зажгла свечу на столе.
Будет рассвет, новый день, новые заботы. Все будет хорошо.
Она облокотилась на стену и, медленно откинув назад потяжелевшую голову, прикрыла глаза...
А на рубке атомной подводной лодки, где-то там, в центре необъятного, великого и ужасного океана, гидравлика аккуратно повернула на всплытие рули глубины - ракетоносец пошел к поверхности встречать летящий с материка спутник, который несся через океан как добросовестный почтальон, подгоняемый чувством долга, и как предвестник восхода, подгоняемый лучами Солнца...
Старший на борту заместитель командира дивизии, проходя мимо командирского кресла, удивленно скользнул взглядом по записям в черновом вахтенном журнале, обыкновенной вотчине старпома.
Там, в верхней части страницы, был изображен рисунок - на чистой равнине стола, в плоской чашке, горела похожая на египетскую пирамидку, приземистая свеча с высоким фитилем.