Китайский термос
(из цикла "Невеселые рассказы")

- А все-таки, деликатный ты парень, - заметил Николай.
- Да, я такой! Прямо не мужчина, а облако в штанах.
- Какое еще облако?
- Кучевое. Балла два-три. Имени Вэ Вэ Маяковского.
- А-а-а, ты вот о чем... - догадался Николай, - опять эти... интеллигентские штучки...
- Нет, ну вы скажите, я ему стихи читаю, а он еще и обзывается?! Запомните, товарищ старший лейтенант, Владимир Ильич Ленин учил, что интеллигенция - говно. Стало быть, мы с тобой, да-да, нечего кривиться, мы с тобой - тоже интеллигенция, но не простая, а народная. Так сказать, плоть от плоти.
- От какой еще плоти?
- Ты - от крайней! Чего пристал, не видишь, магнитофон починяю?
Мы сидели в комнате офицерского общежития. Серенький зимний день растворялся в сумерках, сухой снежок шуршал в листьях старой липы за окном и через открытую форточку влетал в комнату. Было тихо и уютно, на столе горела настольная лампа, на экране осциллографа прыгал зеленый лучик. Пахло канифолью и обычным для военного общежития запахом - кожей, сапожным кремом и новыми шинелями.
- Долго тебе еще? - спросил Николай, прихлебывая из кружки зеленый чай, - разговор есть.
- Да нет, неисправность я нашел, «электролит» потек. Сейчас я вместо него танталовый поставлю, и все будет, как надо.
- А чего он потек? - проявил любознательность Николай.
- Как же ему не потечь, - хмыкнул я, - если он сделан на Ереванском заводе? Чудо, что еще до сих пор проработал...
- А сразу танталовый поставить было нельзя?
- А, знаешь, почем ныне тантал? Дорог он, тантал-то, не укупишь! Только на оборонный щит!
Я закончил паять, воткнул вилку в розетку и нажал кнопку «Воспр.» «Па-а-а острым иглам яркого огня-у-у...» утробно взвыл магнитофон.
- Тьфу, бля, еще и смазывать придется! - сплюнул я. - А с чего это ты решил, что я сильно деликатный?
- Ну, как... - неожиданно серьезно ответил Коля, - живем мы в одной комнате вот уже, почитай, два месяца, а ты вот про себя все рассказал, а мне ни одного вопроса не задал, что я такой, кем служу, и вообще...
- Во многия знания многия печали! - хмыкнул я. И потом, советский офицер должен сочетать широту души со сдержанностью! Вот ты - старший лейтенант, а голова седая. Не куришь, пьешь только зеленый чай. На половое довольствие не встал, по всем признакам - явный враг. А вдруг ты меня вербовать будешь?!
- Тебя - вербовать?! - поперхнулся чаем Николай, - тебе бы в замполиты, а ты со своими локаторами возишься, надо же, какой талант пропадает!
- Не могу. Военно-врачебную комиссию на комиссара мне не пройти: железы внутренней секреции желчь вырабатывают в недостаточном количестве. Так что я ограниченно годен к военной службе - только на инженерно-технические должности...
- Ну ладно, - вздохнул Николай, - языками с тобой меряться бесполезно, это-то я за два месяца усвоил, а все-таки, поговорить с тобой хочу. Точнее, рассказать кое-что и посоветоваться. Ты как?
Я положил паяльник и обернулся.
- Коль, ты извини, что я дурака валяю, я же не знал, что ты серьезно. Ты начинай, а я пока с магнитофоном закончу, ладно?
- Ладно, - сказал Николай, - чай будешь?
- Потом. Ты рассказывай, а я пока закончу с магнитофоном.
Николай взял со стола свой большой серо-голубой китайский термос и кружку, поставил их на тумбочку и лег, заложив руки за голову. Я заметил, что в таком положении он мог лежать часами. Я как-то попробовал, но больше пяти минут не выдержал.
Николай налил себе чаю и начал рассказывать. Говорил он ровным, глуховатым голосом, почти без интонаций и без пауз, какие обычно делают люди, обдумывая следующую фразу.
- Началось все в Афгане. Хотя нет, так ты не поймешь, на самом деле все началось гораздо раньше. В общем, я буду рассказывать, как смогу, а уж ты, если чего не поймешь - спросишь.
Со своей будущей женой я познакомился в Сухуми, но тогда я еще и в мыслях не держал, что она будет моей женой, да я и вообще жениться не собирался, но она решила по-своему. Она всегда все решала по-своему. Да...
Это бы мой первый офицерский отпуск, по случаю мне досталась путевка на турбазу, в ноябре никто ехать не хотел, ну, а мне было все равно. Там и познакомились. Она была из Ленинграда, от какого-то КБ, не помню сейчас. Ну, как обычно, курортный роман, хи-хи, ха-ха, винцо, шашлычки, в море ночью, правда не купались - уже холодно было. Держала она себя строго, ну, а мне особенно и не надо было, так отдыхали вместе, и все. Она уезжала первой, я поехал до Сочи ее проводить, и она у меня адрес попросила.
- Да я ж в гарнизоне живу, - говорю.
- Ничего, ты что, не хочешь, чтобы я к тебе в гости приехала?
- Да пожалуйста...
На Новый год она взяла и приехала, ну, тут уж и дураку все ясно станет. Хорошо, мне полк сразу квартиру дал, однокомнатную. Вскоре и поженились.
Я ее все спрашивал, чего ты в гарнизоне делать-то будешь? Здесь же глухомань, скука, а она смеется: «Тебя любить! Не возражаешь?» Ну, так и жили...
А у летчика, особенно молодого, какая жизнь? Если не на полетах, то на тренажере или в нарядах. А Людмила - все время дома, одна. Я не сказал, что ее Людмилой звали? Да, Людмилой... Но она почему-то свое имя не любила, я ее Люсиндой звал, а когда сердился - Люсиндрой. Ни с кем из лейтенантских жен она не сошлась, да и было их совсем немного - народ в основном холостой был, а работать она не захотела, да и не было для нее в гарнизоне нормальной работы, а до ближайшего города - час на истребителе лететь.
И вот, смотрю, заскучала моя Люсинда. Офицерские жены ведь почему не скучают? Стирка - глажка - готовка - уборка, потом - дети. А уж с ними - совсем прощай свободное время, только бы до кровати вечером добраться!
А у нас детей не было. Я как-то ее спросил, почему. А она хмыкнула и говорит:
- Так это тебя надо спрашивать, а не меня! Может, ты что делаешь не так?
Ну, я и зарекся такие вопросы задавать.
А потом она стала из дома уходить. Вечером со службы прихожу, а ее нет. Спрашиваю, где была, а она: «А что? У знакомых. Не сидеть же мне в четырех стенах круглые сутки!» А потом по гарнизону и разговоры поползли... К тому времени мы уже совсем мало общались, точнее, она со мной говорила только по необходимости, ну, а я с разговорами к ней тоже не лез.
И вот тут подошла моя очередь в Афган лететь, и я, - поверишь? - обрадовался. Войны я не боялся, летал не хуже других, ну, и попробовать себя хотелось в реальном бою, но самое главное было не это. Надеялся я, что в семье у нас что-то изменится, ну, все-таки на войну еду. Умом понимал, что зря надеюсь, но вот цеплялся я за эту командировку, думал, вернусь, и все опять будет хорошо...
Про Афган особо рассказывать нечего. Летали, как все. Особых боев не было, ну, так, бывало, мы по духам постреляем, они по нам. В основном, извозчикам работали, хотя пару раз было...
Однажды подняли нас на поддержку пехоты, они никак речку какую-то форсировать не могли. На том берегу башня стояла, древняя, без крыши, но прочная очень. Вот духи оттуда огонь и вели. Не давали пехоте подняться. Ну, прилетели мы, начали НУРСами стрелять, да без толку - стены толстые, а в бойницу не попадешь. И тут ведущий наш изловчился и НУРС положил внутрь башни, через крышу. Фухнуло там, огнем плеснуло - и стихло все. А меня почему-то мороз по коже подрал.
Второй раз, помню, летим на точку уже порожняком и вдруг командир мой (я тогда еще на правой чашке летал) как закричит:
- Держи!!! Я ранен!
Я ему в ответ: «Держу, куда ранен, командир?»
- В ногу! Ступню оторвало!
У меня, поверишь, камуфляж за секунду от пота промок. Поворачиваюсь к нему:
- Перевязаться сможешь? Давай подсядем!
А он вдруг как засмеется:
- Отставить! Иди на точку!
Я вертушку держу, а сам на него поглядываю и боюсь под ним лужу кровавую увидеть, а крови-то и нет.
Сели быстро, я к нему, а он меня отталкивает:
- Ты чего лапаться лезешь?!
- Ты ж раненый!
- Вылезай, увидишь, какой я раненый...
Ну, выбрался я из вертушки, смотрю, командир вылезает. Нога, вроде, цела, но хромает как-то странно.
- Куда ранили-то?
А он дурным смехом смеется: «В ботинок!»
Я пригляделся, а у него пулей или осколком, не знаю уж, каблук на правом ботинке начисто срезало.
Командир мой потом три дня пил, стресс снимал... А вообще-то такие случаи, в общем, были редкостью, больше донимали жара, пыль, еда неважная. У меня тогда шло все благополучно, сначала на левую чашку пересел, потом пообещали звено дать, на «Красную звезду» послали, это мы раненых с высокогорья вытаскивали, вот там действительно страшновато было...
И вот, подошел срок, и к нам заменщики прилетели. Мне заменяться было рано, а многие улетали. Ну, новеньких разобрали по ДОСам, у кого что было - все на стол. Одни радуются, что у них все закончилось, дела сдадут - и в Союз, а другие - что, наконец, добрались до места, а здесь и люди знакомые и работа, в общем, привычная.
Ко мне тоже новенького подселили, да какой он новенький? Я его еще с училища знаю, в одной эскадрилье учились.
Ну, сели, выпили-закусили, как полагается. Он про гарнизон наш рассказывает, я - новости местные, кто как летает. И тут я его спрашиваю: «Ну, как там моя? Видел ее?»
- Видел, - говорит, - а сам глаза отводит.
- Ну, чего ты крутишь? Говори, не молчи, прошу тебя.
- Извини, Коль, не знаю, как сказать. А молчать тоже, вроде, нечестно. Ну, не ждет она тебя...
- Та-а-ак... Кто?
Сослуживец назвал фамилию. Майор штабной. Тот самый, про которого еще в Союзе болтали. Понятно.
- Ну, спасибо тебе, что не скрыл. Ты спать ложись, а я пойду, прогуляюсь.
- Я с тобой!
- Да ты что подумал, дурень? Что я из-за бабы сейчас стреляться пойду? Забудь.
- Не врешь? А то я... это...
- Да пошел ты в жопу! Что ты в самом-то деле? Пойду. Похожу, подышу, подумаю, как жить дальше. Понял?
- Ну, смотри Колька!
- Ладно-ладно, мать Тереза, давай допьем, что осталось, и все, кончен разговор.
Вышел я из своего ДОСа, оглянулся, а в каждом окошке свет мерцает, где музыка бренчит, где уже поют, где ржут во всю глотку. Идти некуда, пить не хочу, говорить ни с кем не могу. Пойти в вертолет лечь, так стоянки под охраной, еще пристрелят сдуру. Походил пару часов, да к себе пошел, приятель мой уже спал, а я до утра лежал - думал...
С восходом солнца - пьянка не пьянка, а полеты - в полный рост, тут уже о своем думать некогда, только к вечеру освободился - и в штаб.
С «фиником» я все решил в два счета, он у нас чужой был, ему ничего объяснять не надо. Отдал рапорт насчет денежного довольствия, и к замполиту.
Повезло, замполит оказался на месте, и, как всегда, пил чай из своего знаменитого китайского термоса, говорили - трофейного.
- Разрешите, товарищ подполковник?
- А-а-а, сталинский сокол! Заходи. Чай будешь?
Это у замполита такая привычка была - всех чаем угощать, всегда заваривал сам, в термосе, а на столе держал стопку пиал, для гостей.
- С чем пожаловал? Как летается? Чего зеленый такой? Колдырил вчера, что ли? Ты, вроде, не склонен...
- Никак нет, не пил, спал плохо... Ахмят Ильясович, я по личному вопросу. Мне нужно развестись с женой. Как это сделать?
- Та-а-ак... Прямо здесь, в Афгане?
- Да. Прямо здесь.
- Поня-а-атно.... Замполит почесал лысину.- Сейчас я вопрос задам, а ты подумай, отвечать тебе на него или нет. Имеешь право не отвечать, но я все-таки спрошу. Причину назвать можешь?
- Могу. Супружеская неверность.
- Кто?
Я назвал фамилию.
- А ты не думаешь, что... - тут замполит осекся, видно что-то вспомнив, и не закончил фразу.
- Я понимаю, товарищ подполковник, что мой рапорт портит показатели полка, но...
- Чудак ты, - перебил меня замполит, - сам знаешь, на какую букву. Если я, замполит полка, на эти бумажки - тут он поднял со стола какую-то папку и швырнул ее обратно - клал, кладу и буду класть, то уж тебя это чесать не должно совершенно. Ты о другом подумай. Ты вот молодой, только служить начинаешь, ты хоть подумал, что с тобой за этот развод кадровики сделают? Знаешь, какая разница между кадровиком и слоном? Не знаешь? А я знаю! Кадровик может больше насрать!
- Ахмят Ильясович, товарищ подполковник, да поймите вы, ну, не могу я с ней больше, тошно мне!
- Ладно-ладно, не ори, не на трибуне. Ты иди пока. А я когда в Союз буду звонить, узнаю, что да как, обещаю. Сам ко мне не ходи - вызову. Допивай чай и иди. И смотри, без глупостей. Ты знаешь, о чем я. Если что - отправлю верблюжачье говно возить! Ну, чего ржешь? Иди, летай.
Недели через две замполит меня и правда вызвал. Сунул в руки пиалу с чаем и папку.
- Вот. Образцы документов, перепишешь - отдашь мне, я отправлю, куда надо.
- Спасибо, товарищ подполковник, разрешите идти?
- Куда?! Хочешь, чтобы полштаба узнало? Сиди, пиши здесь, ты мне не мешаешь. И чай пей, доктора говорят, зеленый - самый полезный...
И вот, написал я все бумаги, вложил их в папку, и когда отдавал замполиту, еще подумал: «Ну, все. С этим - кончено». Но это я тогда так думал...
Прошел, наверное, месяц или около того. Летали мы очень много, шла войсковая операция, уставали мы страшно, толком не ели, да и выспаться не получалось. И вот однажды на предполетных указаниях что-то мне особенно паршиво стало, во рту горечь - не сплюнуть, правый бок тянет и голова кружится, но стою, терплю, думаю, на улице полегче станет. Вдруг ко мне доктор подходит и за руку берет, а у него руки как лед. Я и говорю:
- Степаныч, ты не заболел часом? Больно у тебя руки холодные!
- У меня-то как раз нормальные, - отвечает врач, а вот у тебя - жар!
- Товарищ командир, старшего лейтенанта Костина к полетам допускать нельзя! Ему нужно срочно в санчасть. Разрешите?
И вот идем мы, меня доктор под руку ведет, а у меня такое ощущение странное, будто части тела живут своей жизнью. Ноги сами куда-то идут, руки машут, легкие дышат, а сам я, ну, душа что ли, как бы отдельно от всего этого находится и со стороны наблюдает. До санчасти дошли, я на койку сел, нагнулся, чтобы ботинки снять, и сознание потерял.
В общем, оказался у меня гепатит, желтуха. Черт ее знает, откуда. И так мне паршиво было, что я почти ничего и не помню. Иногда сознание возвращалось, но это еще хуже... знаешь, нам в детском саду на сладкое фруктовое желе давали, ну, в формочках такое, трясучее, красное и синее. Так вот, когда у меня жар был, мне казалось, что я - то самое красное желе, а когда температура спадала, и лило с меня как после бани, что синее...
Ну, первым бортом меня в Союз вывезли. Когда к самолету носилки несли, я в себя пришел. Смотрю, а рядом наш замполит стоит и мне в руки свой термос сует.
- На, - говорит, - возьми, я там китайский зеленый заварил, тебе теперь обязательно чай нужно...
Не поверишь, вцепился я в этот термос мертвой хваткой, к себе прижал, так и летели. Когда совсем паршиво становилось, я к нему щекой прислонялся - он прохладный... И в госпитале он со мной все время был, его никто не трогал, а я с ним - как ребенок с плюшевым медвежонком...
В общем, провалялся я в госпитале два месяца. В Афган меня уже отправлять не стали, дали отпуск при части и отправили по месту прохождения. А при выписке доктор сказал:
- Ну, старлей, считай, второй раз родился. Ходил ты по самому краю, но - вытянули, и почти без последствий. И запомни: если жить и летать хочешь, никакого спиртного. Пей чай из своего термоса, соблюдай диету и не волнуйся.
Так что я, как видишь, указания врачей соблюдаю строго. Только вот как бы еще так жить научиться, чтобы не волноваться?
Вернулся я в гарнизон, а квартира пустая. Ушла Люсиндра и вещи свои забрала. Очень она внимательно и аккуратно к делу подошла, ни одной своей мелочи не забыла. У меня сначала такое ощущение было, что квартиру обворовали, потом прошло, конечно.
Первое время я ничего не делал - просто лежал целыми днями, в потолок смотрел, телевизор не включал, книг не читал. Тебе этого не понять, как можно от людей устать. Ведь сначала Афган был, где друг у друга на головах жили, потом палата больничная... А здесь - ты один, и главное, тишина. Вот по тишине я больше всего стосковался за эти месяцы. В лесу еще хорошо было, там в одном месте старая вырубка под ЛЭП молодыми елками заросла, земляники там было...
И вот как-то утром сижу дома, и вдруг посыльный прибегает: «Товарищ старший лейтенант, вас в штаб вызывают!»
В кабинете замполита сидит какой-то незнакомый полковник.
- Товарищ старший лейтенант, вот тут один гм... документ поступил, ознакомьтесь.
Начинаю читать, и сначала ничего не понимаю. Потом на подпись глянул: ба-а-а, да это же моя Люсиндра постаралась! На двух листах, мелким почерком. Ну, там много чего было, я все не запомнил. Но было там, например, такое. Дескать, я трус и в Афгане специально гепатитом себя заразил, чтобы не воевать, а замполит наш, Ахмят Ильясович, меня прикрывал. А уйти ей от меня пришлось, потому что я импотент, и вообще жить со мной было нельзя, потому что я ей денег не давал, а работу она найти не могла...
Полковник дождался, пока я все это прочитал, и спрашивает:
- Что можете сказать по поводу того, что вы прочитали?
- В сущности, - говорю, - ничего, товарищ полковник.
- Как ничего?!
- А так. Что я себя гепатитом не заражал, доказать не могу, а то, что я не импотент, доказывать не хочу, тем более в штабе. Остальное все в том же роде.
- Понятно, - говорит полковник, - вы свободны, а мы будем думать.
Больше я этого полковника ни разу не видел, кстати, до сих пор не знаю, кто он такой, но подумал он хорошо, крепко. После этого разговора служба у меня совсем странная пошла. На должность не ставят, летать не дают, и не говорят, почему. И никто со мной разговаривать не хочет. Командир занят все время, замполит только плечами пожимает. И так полтора месяца.
А потом вдруг вручают мне выписку из приказа: «Назначить на должность офицера боевого управления», и - к вам. Кадровики все сделали грамотно: при назначении с повышением согласия спрашивать не надо, вот они и не спросили. Командир, видно, все с самого начала знал, но ждал, пока бумаги обернутся. Ну, вот, там я квартиру сдал, вещи, что смог, продал, остальное просто оставил, и в общагу, пока здесь жилье освободится. А когда оно освободится? Хорошо еще вот с тобой в одну комнату попал...
И должность эта... - тут Николай впервые повысил голос, - Не могу я! Понимаешь? Ну не могу! И боюсь! Один раз уже опасное сближение было, боюсь, столкну кого-нибудь. Они мне на разборе знаешь, что сказали? Что я в уме теорему синусов неправильно решил, или косинусов, не помню...
- А ты к нашему командиру не ходил? - спросил я.
- Ходил... Только меня здесь никто не знает. Командир сразу личное дело мое взял, полистал и даже слушать не стал, говорит: «Идите, служите!» Видно, понаписали там, постарались на совесть...
- Что же ты решил?
- Завтра в гарнизон приезжает новый Командующий, знакомиться с полком. Он будет личный состав опрашивать, и я ему подам рапорт, чтобы на летную вернули!
- А сможешь? К Командующему так просто не подпустят...
- Смогу! У меня другого выхода нет. Что скажешь?
- Что ж тебе сказать? Был бы верующим, сказал «С богом!», а так просто удачи пожелаю... Ты все правильно решил...

Как Николай подавал рапорт, я не видел - наш батальон стоял далеко на левом фланге. В общежитие он вернулся поздно вечером.
- Ну, как? Подал рапорт?
- Подал-подал, - устало улыбнулся Николай.
- И что?
- Да как тебе сказать... После построения прибежал какой-то подполковник, велел в штабе ждать. Прождал я часов до шести, потом вызвали. Командующий спрашивает: «Почему отстранили от летной работы?». Командир полка с замполитом переглянулись, командир и говорит:
- Товарищ командующий, он после гепатита, есть сомнения, что летать сможет.
- Подготовить документы, завтра направить в ЦНИИАГ! Если врачи дадут добро, к полетам допустить!
Так что, завтра с утра еду...
Утром Николай уехал в Москву, а я по уши ухнул в служебные дела. Полк готовился к зимним учениям с выездом на полигон, поэтому я обычно ночевал на точке, а когда было свободное время, уезжал в Москву. Однажды вечером, проходя мимо общежития, я заметил в окне своей комнаты свет. Приехал!
Николай собирал вещи. Две большие сумки стояли у двери. А третья, раскрытая, стояла на кровати.
- Ну, как? - не здороваясь, прямо с порога спросил я.
- Годен! - протягивая мне руку, улыбнулся Николай.
- Как прошло?
- Сейчас расскажу. Чай будешь?
Мои документы в штабе мне почему-то в запечатанном конверте дали. Но сначала я на это внимания не обратил. Ну, мало ли? У штабных везде свои порядки. А потом задумался: углубленный медосмотр я проходил много раз, знаю, как это делается. А тут как-то странно все пошло. Какие-то беседы непонятные, тесты, вопросы задают какие-то левые, не было ли у меня в роду психов или припадочных... И тут до меня начало доходить, что в том конверте было. Решили меня по «дурке» списать, а то и в психушку устроить.
Что тут сделаешь? Решил я со своим лечащим врачом поговорить. Дождался, когда он в ординаторской один остался, ну и рассказал ему все, ну, как тебе. Он помолчал, а потом и говорит:
- Это хорошо, что ты мне все рассказал, а то меня твои документы, признаться, удивили.
- И что теперь со мной будет?
- Знаешь, у нас тут военный госпиталь, а не бордель, и проституток нет, ну, почти нет... Что твои анализы покажут, то в заключении и напишем. Это я тебе обещаю. Ну, и написал «Годен к летной работе на вертолетах без ограничений». Сдержал слово.
Я как только документы получил, сразу в штаб ВВС округа позвонил, направленец меня знал.
- Товарищ полковник, старший лейтенант Костин, есть заключение ВВК.
- И что там?
- «Годен без ограничений»!
- Хм... Ты где сейчас?
- В Сокольниках.
- За час до меня доберешься?
- Так точно!
- Ну, давай, пропуск я закажу.
Ну, собрал я вещи, и ходу! Даже врача поблагодарить не успел, не нашел его. Взял такси на последние, и на Хорошевку.
Направленец меня уже ждал.
- В Торжок поедешь?
- На летную?
- Да, на Ми-8, на правую чашку.
- Поеду!
- Как на правую?! - перебил я, - это же все сначала!
- Неважно. Главное - летать буду, а там - налетаю, что мое. Ну, все, вроде собрался, полчаса до автобуса, надо идти.
- Термос забыл...
- Нет, не забыл. Это тебе. На память и на удачу. Не бойся, на нем зла нет.
- А как же ты?
- У меня там все будет по-новому. Старая память и старая удача пусть останутся здесь...
Я помог ему донести сумки до автобуса, и он уехал.
Я оставил ему свой московский адрес и телефон, он обещал написать мне в гарнизон или в Москву, когда устроится и обживется, но не написал и не позвонил.
Вскоре я получил новое назначение, и уехал их этого гарнизона. Серо-голубой китайский термос с металлической ручкой поселился у меня на кухне.
Однажды я простудился и не пошел на службу. В шестом часу вечера, в самый тревожный час суток я стоял на кухне и смотрел на красное закатное небо, перечеркнутое дымами заводских труб. Вдруг за спиной что-то громко щелкнуло. Я оглянулся.
Под термосом на скатерти расплывалось темное, в сумерках похожее на кровь пятно.
У меня перехватило дыхание, неожиданно и страшно дало перебой сердце, и я вдруг понял, что с этой минуты писем и телефонных звонков от старшего лейтенанта Николая Костина ждать бессмысленно.