БЛАГИМ МАТОМ

Старшина зенитной батареи 22-го Балканского мотострелкового полка, носящий непроизносимую для русского фамилию Пъдпъдъков, был борцом. Суровым и непримиримым. Боролся он за уставный порядок и уставные же отношения.
Недрогнувшей рукой устранял он попытки личного состава расстегнуть крючок или напрячь духа. Одинаковый припадок бешенства вызывали среди него незаправленная постель и обращение к срочнослужащему в строю на "ты". А нечищеная обувь и рукоприкладство проходили у Пъдпъдъкова почти как измена Родине.
Наказания он налагал скорые и неотвратимые как победа коммунизма в мировом масштабе. Но влекло его отнюдь не наказание само по себе. Главным его стремлением было, чтобы наказуемый прочувствовал и осознал всю степень своего падения. Поэтому любое наказание старшина сопровождал длинной, как сама служба, нотацией, по возможности, перед всем личным составом, дабы наглядный пример предостерегал будущих потенциальных залетчиков.
Сложись его жизнь иначе, он наверное стал бы судьей. А ораторское наследие этого судьи изучалось бы будущими юристами как образец непревзойденного красноречия. Его тирады были красочны, изобиловали ссылками на нарушенный параграф конкретного Устава и как правило подкреплялись моралью, извлеченной из анналов долгой и беспорочной службы старшины Пъдпъдъкова.
Поэтому однополчане, завидев выскакивающих и строящихся перед спальным помещением "ворон", редко отказывали себе в удовольствии прослушать очередную арию "отца зенитной батареи".
Своеобразной вершиной педагогической деятельности Пъдпъдъкова, бесспорно, следует считать наставление старому бойцу Симеонову о вреде мата.
В тот день старшина превзошел самого себя. До сих пор в моих глазах качается его воздетый горе указующий перст и звенит в ушах его трубный глас, возвещающий Грех, Кару и Истину.
Суть нарушения была проста как мычание. Старшина застиг старослужащего Симеонова, матерно ругающим молодого бойца Караманова. Сие преступление уставных отношений вопияло из глубин к Пъдпъдъкову - и он воздал!
Батарея была построена. Старослужащий вызван из строя и поставлен лицом к товарищам по оружию. Старшина расхаживал вдоль шеренги и дрожащим от негодования голосом доводил до бойцов суть своей претензии:
- ... в результате чего боец Симеонов (- Я! - обозначился воспитуемый.) не нашел ничего лучшего, как обругать бойца Караманова (- Я!) по матушке!..
Старшина засопел от обуревавших его чувств.
- Вы понимаете, что вы наделали, товарищ рядовой?! Вы оскорбили товарища! А ведь завтра вам вместе в бой! Да как у вас язык повернулся?
- Дык он... - попробовал было объяснить нарушитель.
- Молчать, я вас спрашиваю! Нет, я понимаю, возможно, рядовой Караманов ошибся, напортачил, проявил себя не лучшим образом, но зачем же сразу матом? Матом, товарищи бойцы!!!
Товарищи бойцы, давно утратившие способность какого-либо иного общения, кроме матерного, недоуменно молчали.
- Ну, хорошо, сглупил молодой, неумеха, дубина дубиной, но как можно его матом? Не может - научи, не хочет - заставь, не получается - обругай в конце концов! Но обругай предметом, животным каким-нибудь! А вы оскорбляете мать своего товарища! Вы посягаете на самое святое, что есть у человека - его мать! Понятно это вам, рядовой Симеоонов?
- Так точно, - уныло ответствовал воспитуемый.
Невидимая тога легла на плечи старшины Пъдпъдъкова. Глаза его метнули молнии. Поняв, что апофеоз близок, зенитная батарея вытянулась по струнке. Даже случайно проходящим мимо очевидцам захотелось встать во фрунт.
Голос полкового папаши Песталоцци возвысился до крещендо:
- А раз понятно, так три наряда вне очереди! И чтобы больше я таких слов не слышал! Никогда!! Ни от кого!!! Ебать вашу тетку в жопу ржавую, товарищ рядовой! Встать в строй!