Осман

72-й год прошлого века. Теплый ноябрь, сбрасывающие свой наряд деревья и развеселые проводы в армию. Осенний призыв. Каждое утро ровно в 7.00 от военкомата под оглушительный свист провожающих отъезжают «Икарусы» и «Лазы» с будущими защитниками Отечества. А иногда просто скромный «Пазик» с десятком свежеподстриженных под «ноль» парней почти незаметно отъезжал в сторону краевой столицы. С завистью смотрели вслед автобусам друзья. И как обидно было тем, кому в силу обстоятельств перенесли срок призыва на полгода! Краевой пункт призыва в эти дни напоминал муравейник. Вновь прибывшие проходили очередную медкомиссию, где-то на задворках принимали через щель в заборе от местных жителей и запровожавшихся друзей сосуды с веселящими напитками, продолжая отмечать проводы. Особо отличившиеся наматывали первые километры строевой еще в гражданской обуви, некоторые лениво и с трудом, как бывает с похмелья, махали метлами, подметая импровизированный плац. Кому-то повезло больше: они сидели рядами на скамьях и впервые в жизни слушали чтение Устава. Время от времени выкрикивался номер команды, и вскоре группы парней выходили неровным строем в ворота навстречу новой жизни. Уже военной.
Среди призывного люда выделялся паренек кавказской национальности в огромной фуражке, получившей в народе название «аэродром», и под стать фуражке огромным кавказским носом. Имя его было Осман. Невысокого роста, худощавый, он бродил, как призрак по призывному пункту, появляясь то в одном месте, то в другом. Бродил в полном одиночестве, словно отрешившись от реальности. Многие предлагали поменяться с ним головными уборами, предлагая и шапку, и шляпу, и даже летный шлем времен Чкалова, но он отвечал отказом. После нескончаемого 3-х дневного пребывания в этом муравейнике, наконец приехали и за нами покупатели с Флота. Человек 20 вошло в морскую команду, и вот небольшая группа, сопровождаемая каплеем и двумя старшинами, старясь держать строй и шаг, под незлобивые крики: «ТРИ ГОДА!», «Шнурки», с рычащим сквозь зубы ответом: «Сапоги!» выходила из ворот в направлении вокзала. Следующим пунктом был Краснодар. Опять медкомиссия, а также помывка в бане и пропарка вещей. В разгар купания среди бетонных скамеек, жестяных тазиков, клубов пара и ребячьего гомона вдруг наступила полная тишина. Появилось худое, голое тело с огромным носом и в огромной фуражке. Это был Осман. Даже в бане он не мог расстаться со своим «аэродромом», боясь, что его скрадут. Как он мыл голову, никто не видел. Вещи после пропарки надевали чуть влажными, а мой офицерский ремень скрючило до такой степени, что я его еле застегнул. Погода портилась, и наконец мы увидели Османа в шапке. Видно, кто-то все-таки уговорил или убедил поменяться. Выдали сухой паек: тушенку, каши 3-х видов в металлических банках, галеты, посадили в эшелон, и отправился он в город морской славы Севастополь. Галеты были съедены с тушенкой, а каши, как мы не мудрили, не пошли. И перед Севастополем на небольших полустанках, когда поезд замедлял ход, мы в открытые окна аккуратно бросали на перрон банки с кашей, где их подбирали шустрые старушки. Севастополь. Сопровождающие нас морские офицеры называли его городом чистоты. Некоторые развязные призывники - городом камней, б...й и бескозырок. Чистота в городе была идеальная, камней и бескозырок тоже хватало, а остальное нас пока не интересовало. Мы прибыли служить в Военно-Морском Флоте. В экипаже снова на глаза попался Осман. После очередной пропарки вещей он в глубокой задумчивости крутил в руках то, что раньше называлось шапкой. Температура пара уменьшила ее до размера кулака, и теперь шапка подходила по размерам разве что на его шикарный нос. Но... шапка ему больше не понадобится. Через насколько часов он наденет грубую, негнущуюся робу, и с трудом застегнув на брюках пуговицы, надев бескозырку с надписью ЧЕРНОМОРСКИЙ ФЛОТ, еще на шаг приблизится к флотской жизни. После экипажа наши дороги разошлись, и попал я служить без земляков. Прибалтика, Украина, Сибирь, Узбекистан, а я один, сапсэм адин. И когда я через пару месяцев увидел Османа, не спеша бредущего по краю плаца в учебке, искренне обрадовался. Но на этом радость и закончилась. С грустью в голосе Осман сообщил мне, что он комиссован. Так мы и расстались. Прошло лет десять.
В середине 80-х я был послан в командировку на сакман. И когда нас представляли старшему чабану, с которым предстояло работать, перед нами предстала личность кавказской национальности с огромным носом и в огромной фуражке-аэродроме. Это был Осман. И он узнал меня. Сколько водки было выпито в этот вечер под шулюм из 4-х месячного ягненка, известно только Богу и Аллаху. Всю ночь мы просидели, вспоминая и перевоспоминая то короткое время нашего знакомства. Заезжали чечены, ингуши, даргинцы с соседних кошар, он представлял меня им, как лучшего флотского друга, заставляя меня краснеть. Ребята были открыты и добродушны, то один, то другой предлагали остаться, и обещая через три года сделать меня если не миллионером, то очень богатым человеком. У Османа было 3 дочери и сын. Сын был младшим, долгожданным ребенком, и Осман любил его, как могут любить на Кавказе отцы своих сыновей. Однажды Фатима, его жена, взяв сына, поехала в село за продуктами. И надо ж было так случиться, попала под страшный ливень. Молния ударила в ЛЭП, провод упал на лошадь, убив ее. А везла эта лошадь Фатиму с ее маленьким сыном. Когда Осману сообщили об этой трагедии, единственным вопросом было: «Сын жив?» И отпечаталась в памяти картина: конь, поднятый на дыбы, с оскаленной от натянутых поводьев мордой, и всадник, низко пригнувшийся к шее коня, и мчащийся во весь опор по степи, поливаемой ливнем. И возвращающийся, крепко прижимающий к себе сына, счастливый отец. Прошло время, закончилась моя командировка. Я не поддался на уговоры остаться и стать если не миллионером, так богатым человеком, и уехал домой, по-братски попрощавшись и получив в подарок ягненка. А через полгода мне сообщили, что Осман погиб под колесами машины, сбившей его среди чистой степи.