Мимоходом. Философия.

Что такое киповец ГЭУ? Киповцев на корабле навалом. И киповцы дивизиона живучести и киповцы ракетчики, и еще черт те знает какие. Но КИП ГЭУ! О, это аристократия электромеханической боевой части! Их всего трое. Два офицера и мичман. И хотя наряду с паяльником и пинцетом они порой по уши погружаются во все виды трюмной грязи, себя наши орлы считают механиками с голубой кровью. Свою узкую Г-образную киповню, они почитают, минимум за родовой замок ордена кипоносцев. А коротко: любимое место- киповня, любимое занятие- сон, любимый ответ- я занят, отстаньте! Чудо, а не парни! И это не с издевкой. Когда надо наши эстеты творили с техникой такое, что в страшном сне присниться не может ее конструкторам. И техника работала! Тогда, когда по всем законам она просто не имела права работать! Ну а все остальное время киповец- это сибаритствующий шланг. Не больше, не меньше! Вся киповская деятельность, лучше не скажешь, коротко и ясно изложил неизвестный автор, в листке висевшем над столом в нашей киповне. Вот он.
Инструкция вахтенному ГА и ТМ (группы автоматики и телемеханики).
1. То, что может сломаться, обязательно сломается.
2. Если удалось устранить отказ сразу, значит, аппаратура неисправна.
3. Приобретенный вахтенным опыт прямо пропорционален количеству поврежденных им приборов.
4. Если какая-нибудь деталь упадет с рабочего места, вероятность нахождения этой детали, обратно пропорциональна ее важности для завершения работы.
5. Когда все ваши оригинальные способы устранить отказ окажутся бесплодными, прочтите инструкцию.
Ну, попробуйте выразить более ясно. Не выйдет!

Мимоходом. Собачья жизнь

Август. Скверная пора. Короткое северное лето подошло к концу. Потихоньку начинаются дожди и ветра. Все чаще наползают противные сырые туманы, от которых хочется спрятаться под теплое одеяло и лежать там, не спеша, отхлебывая горячий чай из стакана в старомодном подстаканнике. Ощущение свободы от отсутствия семей уже притупилось и даже порядком поднадоело, но до приезда "мамок с детками" еще целый месяц. Скучно и мерзко.
Корабль уходил на две недели в губу Окольную. Выгружать ракеты. Вечером завели один реактор и посадили экипаж на борт. Уставший народ разбрелся по каютам, кто спать, а кто уничтожать во время ночных посиделок корабельные технические жидкости. Тайком сбегать домой желающих оказалось немного. Да и зачем? Холодильники дома пустые, постели холодные, горячей воды нет. А на родном крейсере и накормят, хоть и не изыскано, но от живота, и в сауне попариться можно, и не скучно одному. Я и сам только на полчаса домой сгонял, чтобы рыбок в аквариуме покормить и соседей проинструктировать по надзору за моей живностью. Командир, понимая обстановку, ушел в каюту и сразу после ужина улегся спать, дабы не смущать народ, хорошо понимая: не дергай людей- ничего и не будет. Старпом, уютно устроившись в командирском кресле, дремал, изредка обводя мутными глазами центральный пост. Вообщем, обычная обстановка.
Рано утром, после учебной тревоги и приготовления на корабль, приехал начальник штаба дивизии и скомановал "Трогай!". Буксиры послушно подцепили ядерного гиганта, и тыкаясь носами в борта начали не спеша вытаскивать его из бухты. На корабле воцарилась "рабочая" тишина. Перешвартовка- самая спокойная пора для большей части экипажа. Все начальники наверху на мостике, по отсекам не шастают, людей не пугают. Заняты только вахта центрального поста и механики. Остальные лениво раскладываются по креслам на боевых постах и продолжают прерванный ночной сон. Тишь да гладь.
Ходу до Окольной часа четыре. Расстояние небольшое, но идти приходиться по акватории Кольского залива, где постоянно туда- сюда шныряют всевозможные плавсредства, от рыбацких траулеров до ледоколов бывшего Севморпути. Чапаем помаленьку. Капризная полярная погода внезапно преподнесла сюрприз. День начавшийся с яркого солнца буквально за полчаса испортился до невозможности. Задул северный ветер, сильный и резкий. Корабль начала захлестывать волна и заливать надстройку. Откуда- то с сопок ветер принес туман и плотно утрамбовал им всю водную гладь. Ничего особенного- рутинная работа. Начальник штаба на мостике вытащил из портфеля приготовленную на всякий случай зимнюю шапку и натянул ее пониже на уши. Корабль продолжал движение вперед. С мостика штурманам поступил доклад " Видимость ухудшилась до ... кабельтов".
Вдруг, из центрального поста резкий, как удар хлыстом, крик механика из центрального:
- Обе стоп!!!
Стоп, так стоп. Поставили турбины в ноль. Мало ли, что у них там наверху случилось. Сидим- преем в тепле. А с мостика уже в штурманскую орут.
- Доложить дистанцию до берега!!!
Штурманенок по приборам глазами порыскал, вроде все нормально. Доложил. Ну и на всякий случай поинтересовался, в чем собственно дело, и какие проблемы у мостика. Ну, а оттуда начальник штаба как выдаст...
- Ах, ты мальчик в погонах!!! Поднимись-ка сюда, послушай умник. Ни черта не видно, а зато слышно как на берегу, собака воет. По звуку метрах в двадцати максимум! Вы там что? Совсем.....
Ну, тут весь центральный пост чуть со смеху не помер. Все хохочут, а старпом совсем заливается. Посмеялись, а потом старпом так очень ехидненько на мостик докладывает.
- Товарищ каперанг! Штурмана работают верно. Это в "сарае" моя собака воет. Дома не с кем было оставить. Мой Тофик собака смирная, я ее там на поводке пристегнул.
Начальник штаба сперва не поверил, а затем спустился и лично убедился в услышанном. Пес, как истинно воспитанный джентльмен сидел тихо, пока волной не начало заливать надстройку. Собаку это возмутило, и она начала негромко подвывать, вызывая хозяина. Каперанг оглядев мокрое создание, с шерстью свисающей сосульками и жалобными глазами проявил несвойственное ему милосердие. Старпом был вызван на мостик, отчитан по полной программе за надругательство над бедным животным и до прибытия в Окольную, отстоял вместе с псом на мостике, куда благо волна не доставала. Что ни говори, а в августе, самая настоящая собачья жизнь...

Остров обмана
Или люди плыли за бобрами

Не знаю, почему уже давно хочу написать об этом месте. Оно не одно из тех, куда бы хотелось возвратиться, чтобы съесть глазами буйство красок, как на Гаваях, вдохнуть душою красивую и щемящую боль, вплетенную в венок, брошенный в Цусиму, или услышать сердцем горловое пение камчатских вулканов. Это место лишь немногим лучше грязно-серого булыжника в Беринге, острова Святого Лаврентия, на котором, по преданию алеутов и юитов, находится Ад. Оно - тоже камень в вододерже Северной Тихоокеании, который сами поселенцы зовут просто - «Скалой». И скрашивают скалу лишь озорно звучащие острова Атту и Киска, сжимающие ее в алеутском ожерелье слева и справа, да островок Агатту, подобно подушечке из ягельного бархата подложенный с юга под сию черную жемчужину. Когда-то сюда пришли те, кто говорил на очень странном языке, блаженно окая: «Люди исполать исповедати, китовраси истовы в сим глухомории корабельщиков кощеют, кудеса крычати, еже находник пороздный околот ристати!» Это они, вологодцы, ведомые Витусом Берингом, и их последователи, купцы с нанятыми козаками, плывшие за золотым руном, подобно Язону, во времена «изыскания неизвестных мест» нанизали в алеутское ожерелье бусинки с названиями мыс Судак, Крыска, Круглый, острова Боброва, Давыдова, Горелый. Благодаря им морской бобер стал золотым руном. Из-за шкуры да хвоста своего, называемых «мягкой рухлядью», был бобер бит, гоним по всей длине «ящерова хвоста» Алеутии вплоть до Аляксы, где, удрученный сим несчастным приключением, утомленный борьбою с обезумевшими от царской прибыли козаками и пролитой кровью зверей и людей, направил свой усатый нос на юг, в Калифорнию, и там нашел покой. На время, конечно - вскоре его погнали обратно, но уже другие, те, кто картавил, произнося букву «р» и шипел межзубными звуками подобно змее. А пока все новые находники пороздные, прельщаясь успехами товарищей своих, оставляли настоящие занятия и плыли-плыли за бобрами да песцами разными, лисами красными да чернобурыми, росомахами да кашалотами...
Но необитаемость и серость этих мест не давали пищи воображению путешественников, отчаявшихся найти «китоврасей истовых» вместо моржей и тюленей, кошлаков, медведков и, конечно же, их, вожделенных, но быстро исчезающих бобров. Поэтому, оставив на «Скале» разбитый о камни корабль «Петр и Павел» да могилы соплеменников, лишенных жизни руками алеутов, возмущенных вторжением в свой вековой уклад, они проследовали дальше, позволив острову и впредь носить тайну, соответствующую его самобытному самоедскому названию. Зря - теперь здесь обитают чуждые славянскому сказанию летающие коровы, на которых путешествуют Али-Баба и сорок разбойников, гоняющиеся за газовыми лампами в небе. Тут, на берегу залива Алкан, когда-то бегала собака по кличке «Пьянь» и стояла, изогнувшись в спине, Большая Алиса. А одноглазая кобра до сих пор шипит в серое небо, отпугивая все пролетающее и проплывающее мимо. Они и есть «китовраси истовы»...
Остров сей в гряде, которую Витус Беринг именовал «Островами Обмана», зовется Шемией. Покрытый с северной стороны плюшем ягеля, цепляющегося за невысокий обрыв, и ограненный белоснежными бурунами морозной воды, разбивающейся о клыки прибрежных подводных камней, он лежит, вытянувшись на четыре мили, подставив почти плоскую спину вялому приполярному солнцу. Шемия - один из островов-авианосцев, которые так любят американские военные. Его ближайший брат-близнец лежит в тысячах миль к югу, отделенный от единокровного сородича вулканического происхождения Гавайскими островами. Они, Шемия и Джонстон, - две половинки паззла, когда-то разъединенные разъезжающейся корой Земли. И оба когда-то пережили вторжение японцев, от чего их современные карты испещрены местами захоронения кораблей и неразорвавшихся бомб. Тогда, в сороковые годы, спину Шемии обезобразил первый шрам - взлетная полоса для самолетов полковника Эриксона, летавших бомбить интервентов, установивших флаг с красным солнцем на острове Атту. От тех времен сохранились лишь останки разбитых «Лайтнингов», да название современной авиабазы ВВС США Эриксон, новая трехкилометровая полоса которой разрезала этот плавающий авианосец надвое с юго-востока на северо-запад в направлении залива Алкан, на обрывистом берегу которого и стоит шипящая РЛС «Кобра Дейн». Когда-то мы приплыли сюда исключительно ради нее, чтобы увидеть и сфотографировать этот огромный квадратный «капюшон вставшей в боевую стойку кобры», в центре которого зияет двадцатиметровый черный глаз станции слежения за космосом и предупреждения о советских ракетных пусках. Он настолько зряч, что способен увидеть теннисный мяч, пролетающий в двадцати тысячах километров от Земли. Но главная цель «Кобры Дейн» - следить за всеми испытательными пусками русских баллистических ракет, запущенных из любой точки СССР - от Плесецка до Байконура. Поэтому и шипит она непрерывно своими полутора тысяч мегагерц с огромной мощностью, заставляя нас чувствовать себя неуютно даже в ее боковом лепестке. Я слышал ее «голос», похожий на гудение высоковольтной линии, для чего приходилось максимально загрублять чувствительность аппаратуры. Когда-то ее работой занималась другая станция - «Большая Алиса», две тридцатиметровые ажурные параболы которой до сих пор являются частью серого пейзажа Шемии, делая его немного футуристическим. «Алиса» тоже смотрела на нас в два глаза, в случае необходимости посылая к Камчатке ревущих коров с Али-Бабой и сорока разбойниками на борту. Именно так называли себя экипажи этих самолетов. Они взлетали на своих разведывательных RC-135 и мчались к Карагинскому заливу Камчатки, включив аппаратуру радио и оптической разведки. И когда боеголовка советской МБР входила в плотные слои атмосферы, один из сорока «разбойников», сидящий в стеклянной турели на спине самолета, кричал «Газовая лампа!» и включал мощную кинокамеру, которой позавидовал бы Голливуд. «Gas lamp!» - такой была команда об обнаружении падающих головок. А потом Али-Баба, командир самолета, разворачивал его и вел обратно к Шемии, чтобы совершить всегда трудную и опасную из-за сложных метеоусловий посадку. Здесь разбилось много самолетов. Три из них - разведчики RC-135. Чаще всего они скользили по обледеневшей полосе, не имея возможности затормозить, влетая в овраг у залива Алкан. Остовы двух из них до сих пор там. Третий пропал без вести, упав в воду после взлета. Но когда посадка происходила успешно, в ангаре сорок разбойников всегда ждал лохматый пес Пьянь, любимец и талисман всей авиабазы Эриксон. Этот веселый кобель был настолько любим здесь, что, когда он умер, его хоронили с военными почестями. А памятник ему до сих пор стоит у штабного здания в центре острова. Иногда же ревущие коровы летели на юг, к острову-авианосцу Джонстон, где в раю тропиков отогревались перед возвращением в тундру, попутно следя за советскими головками, падающими южнее Гавайев.
Я не знаю, почему написал о Шемии. Наверное потому, что он так и остался для меня непонятым островом обмана, заселенным «китоврасями истовыми, в глухомории корабельщиков кощеющими» и влекущим своей неземной суровостью, ждущими, когда с него наконец уйдут приносящие войну и страдания белые люди и возвратятся долгожданные морские бобры. И тогда воцарятся тишина и покой...

Одиночное плавание.


Самое простое КШУ, то есть командно-штабное учение, создает массу трудностей у принимающего в нем участие плавсостава. Одно дело командование, которое по большей части высиживает в тиши кабинетов, передвигает указкой по карте фигурки кораблей, вычерчивает маршруты движения флотилий и докладывает уже своему вышестоящему начальству об условном выполнении военных действий. А корабли ведь по мановению их рук носятся по полигонам на самом деле, жгут топливо, пускают ракеты и торпеды, правда, понарошки, а там глядишь, и по-настоящему пару раз пальнут.
В тот раз нам повезло. Наша флотилия участие во всефлотском мероприятии принимала исключительно условно. Выделили пару-тройку кораблей, которые, замерев у пирсов, изображали резерв командования. Остальная часть флотилии занималась обычными делами и, кажется, совсем не подозревала о проходящей "войне". Наш корабль только месяц, как вернулся из автономки, занимался межпоходовым ремонтом, и даже речи не шло о том, чтобы мы изображали силы быстрого реагирования. Почетную обязанность играть в дежурный ракетоносец нашей дивизии поручили экипажу кавторанга Гусева на их собственном корабле. Все бы хорошо, но Гусевский пароход недавно пришел из ремонта, и как полагается в таких случаях, народа на нем не хватало, дай бог, половины. А по правилам учений на время их прохождения на борту родного крейсера экипаж обязан сидеть в полном составе в боевой готовности к немедленному выходу в море. Командир дивизии думал недолго и, не мудрствуя лукаво, приказал заткнуть все недостающие дырки в экипаже Гусева нашими телами. Послеавтономочными. Свеженькими и готовыми к употреблению. Наш командир здраво рассудил, что к Гусеву стоит отправить незадействованный в ремонте личный состав, а так как первый и второй управленец в базе самые тунеядцы и бездельники, то само собой, нас и отправили на "вражеский" корабль в первую очередь. Вообще-то мы не унывали. На твердое соблюдение воинской дисциплины в экипаже, три года просидевшем на заводе, можно было не рассчитывать, и уж если не получится у нас смыться домой, то отоспаться без особой неровотрепки мы рассчитывали твердо. Да и ко всему прочему на каждом корабле у всех масса друзей и приятелей, скучать не дадут. И как раз у Гусева служил комдивом-два мой друг Сашка Антохин, бывший командир электротехнической группы нашего корабля.
Утром после подъема флага мы представились командиру и были переадресованы старпому, который, уныло окинув взглядом наше внушительное пополнение, вздохнул и без особой надежды в голосе объявил:
- Экипажу якорный режим на весь период КШУ. Сход на берег - с личного разрешения командира. Сейчас всем вниз, будет учебная тревога, там и разберемся с вами...
На тревоге нас пересчитали, учли в списках боевых смен и расписали по телефонным вахтам. Это когда по очереди сидишь у телефона и отвечаешь на звонки. Такая вот военная забава. После отбоя тревоги прикомандированный народ рассеялся по кораблю - одни спать, другие по каютам друзей, а некоторые сразу прямиком направились к старпому, на ходу выдумывая причины для того, чтобы покинуть корабль. Командир позвонил в штаб, выслушал новости, приказал заняться боевой подготовкой и убыл в каюту. Через десять минут из его неотключенного "Каштана" уже был слышен молодецкий храп. Корабль затих, КШУ началось.
Старпом Терентьич был моим старым знакомым еще с лейтенантских времен. Тогда он, еще молодой каплей, помощник командира, пытался отрабатывать свои командные навыки на зеленом прикомандированном лейтенанте. То есть на мне. Ничего путного из этого не вышло, но с тех пор он сохранил ко мне очень дружеские чувства и теплое отношение. Так что мне не стоило особого труда убедить Терентьича в том, что "вахта" на телефонах мне противопоказана, и что на такое "ответственное" дело хватит и молодежи. Получив добро на безделье, мы с Антохиным не спеша, перекурили с тем же старпомом в курилке и удалились в Сашкину каюту отметить встречу.
Как проходят военные посиделки в период вынужденного простоя, вы, надеюсь, уже поняли. Запасливый Антоха вытащил из сейфа фляжку, огромный ломоть сала, пару банок консервов. Пока я управлялся с ножом, облагораживая сало и остальные припасы, Сашка извлек из-под шконки запечатанную бутылку дистиллированной воды.
- Для особых случаев держу! - пояснил Антоха и четко выверенными движениями разбавил шило водой, причем наливая не воду в спирт, а наоборот. Высшее образование! Если наливать наоборот, смесь сильнее нагреется. Химия!
Сильно накачиваться на корабле мы, естественно, не собирались, так, хотели отметить встречу, все же почти год не виделись. Вздрогнули. Закусили. И понеслись разговоры. Обговорили все доступные темы, начиная со службы, кончая вопросами морали. По мере течения беседы прихлопнули еще пару стопок и уничтожили все съестные припасы. Потом пошли в каюту к старпому, выпросили ключ от курилки и полчаса дымили. После перекура на нас обоих накатило чувство эйфории и блаженства. Обоим сразу захотелось спать, и мы разошлись по каютам, договорившись оттянуться на подушках до обеда.
На обед меня разбудил Антоха вместе с корабельным доктором, веселым и разбитным старлеем Серегой. Сами по себе корабельные врачи удивительно неунывающие и компанейские мужики. Доктор - всегда друг командира, всей группы "К", а особенно, корабельного камбуза и всей коковской братии. В базе на корабле не сидит, дежурит на ПМП или в госпитале. В море барствует в изоляторе и единственный на корабле, кроме командира, имеет собственный гальюн. В котором, кстати говоря, тайно покуривает, пользуясь замкнутостью цикла вентиляции. Серегу в этот раз насильно загнали на борт, заставив охранять здоровье военнослужащих круглые сутки. Он не был особо рад такому развитию событий, но, благодаря природному оптимизму, решил воспользоваться моментом и отдохнуть от обыденности. Сначала он хорошо выспался в своем изоляторе, затем тонкая душа врача потребовала простого человеческого общения. В поисках родственных душ доктор вышел на обед, где и отловил Сашку. Согласия они достигли быстро, разбудили меня и увлекли в изолятор, не дав даже отобедать. Там, хлебосольный Серега выставил на стол заранее реквизированные с камбуза на "пробу" обольстительные полуметровые отбивные и множество других разносолов. Ну и само собой, разумеется, Серега достал из загашника дозу своего медицинского спирта, в традиционной бутылке с резиновой пробкой и граммовыми делениями. Под отбивные опрокинули еще по одной стопке. Потом ребята продолжили, а я налег на отбивные больше из-за того, что перед этим успел-таки договориться со старпомом об уходе домой, а появляться пред очами супруги на нетвердых ногах я не любил. Как, впрочем, не любила этого и она. Договор был джентльменским: я уходил часов в пять вечера до утра, а он этого как будто не знал, и не старался заметить. Вообще, Тереньтич совершенно справедливо чуял во всех прикомандированных потенциальную опасность для внутренней организации своего корабля и отпускал их налево и направо, лишь бы была мало-мальски приемлемая причина. К пяти часам ребята доели и допили все запланированное, погрузились в состояние неги и развлекали себя ленивым трепом. Моим друзьям спешить было некуда, им как "родным" подводникам дорога домой была закрыта до окончания флотской "Зарницы". На мой же организм, такая комариная доза не оказала глобального воздействия, но немного скрасила бессмысленное пребывание на чужом корабле. В том, что оно бессмысленное никто не сомневался. Случаи, когда на таких КШУ корабли неожиданно выгоняли в море, были исключительно редки, по большей части из области флотских преданий далеких советских времен. Причем, не последних лет, а годов эдак шестидесятых-семидесятых, когда служили по-настоящему и занимались делом не на бумаге.
До пяти часов мы просидели у доктора, изредка выползая вдохнуть никотина в курилку. Без десяти пять я поднял трубку телефона и осведомился у старпома о нашей договоренности. Тот ее подтвердил. Тогда я, как воспитанный и тактичный военнослужащий, позвонил еще и механику, обрисовав ситуацию и ему. Командиру БЧ-5 все прикомандированные были до фонаря, а узнав, что меня ко всему прочему отпускает сам старпом, мех дал добро идти куда угодно, лишь бы подальше. На что я согласился без колебаний и приступил к выполнению.
Спустился в каюту. Обулся, обмотался шарфом, влез в шинель, надвинул шапку. Приведя себя в боевое состояние, схватил портфель и снова поднялся на верхнюю палубу к доктору попрощаться с мужиками. Серега, увидев меня в походном одеянии, принялся настаивать принять на посошок.
- Старик, погода-то на дворе аховая. Недобрая шутка природы. Давай-ка грамм пятьдесят на дорожку.
И начал разбавлять, не дожидаясь моего согласия. Насчет погоды я был с ним полностью согласен. Наше Гаджиево, хоть и заполярный городишко, но сильными морозами не славился. Видно сказывались теплые течения. Выше минус двадцати редко когда бывало. А тут, в самом начале февраля ударили морозы, да такие, что запарил залив, и стала замерзать морская вода у берега. Градусов двадцать семь на улице было точно. Пока я размышлял, Серега сделал свое дело и сунул мне в руку стакан. Ну что ж, жена женой, а холод холодом, решил я и опрокинул содержимое в рот. Внутренности обожгло как напалмом. Весельчак доктор не разбавил мою порцию, и теперь вместе с Антохой корчился от смеха, наблюдая мои судорожные попытки вдохнуть воздух. Наконец, продышавшись и опорожнив пару кружек воды, я беззлобно обматерил веселящихся обормотов, попрощался и двинулся по направлению на выход, к центральному посту. Корабль был словно вымершим. До меня ровным счетом никому не было дела. Пройдя через пятый и четвертый отсек, я вдруг ощутил, что спирт здорово ударил по организму. Стало жарко и в голове зашумело. Поэтому, выйдя наверх, я остановился на мостике и не спеша, выкурил сигарету, не обращая внимания на мороз. Откуда мне было знать, что если бы не этот спирт... Вобщем перекурив, я стал спускаться с мостика вниз.
Для несведущих людей вынужден пояснить. Чтобы выйти на борт из ограждения рубки необходимо миновать тяжелую металлическую переборку, которую в море задраивают кремальерами, а в базе закрепляют в открытом виде специальной защелкой. Именно закрепляют, потому что любой выходящий из корабля берется за скобу на этой переборке и удерживает свое тело, протискиваясь наружу. Вот так и я, выползая на свет божий, перехватил скобу одной рукой и вдруг совершенно неожиданно понял, что переборка не закреплена. В одну секунду тяжеленная дверь, под весом моего тела описав дугу, отделилась от ограждения рубки, заодно впечатав одной из рукояток кремальер точнехонько мне между глаз. От силы удара и боли рука разжалась, портфель из другой руки полетел назад в ограждение рубки, а я сам, перекувырнувшись, распластался на покатом борту своего корабля и начал медленно сползать в воду. Мои нечеловеческие попытки зацепиться за прорезиненный борт ничего не дали, и я как был - в шапке, шинели и перчатках, а проще, в форме одежды номер пять погрузился в студеные воды губы Сайда Кольского залива. Беда еще в том, что на пирсе стоял только наш корабль, да и тот правым бортом к пирсу. А выход из ограждения рубки на левом. Так что, принимая во внимание еще и парение залива, увидеть со стороны меня никто не мог. Единственная призрачная надежда оставалась на верхнего вахтенного, бродящего по пирсу. Но и чтобы он услышал мой голос, надо было, как минимум, выгрести к носу корабля.
Вода оказалась не холодной, а обожгла словно кипяток. На миг я погрузился с головой. Мама родная, ощущения - словами не передать! Тело мгновенно словно сжала неимоверная сила и сразу же отпустила, оставив за собой ощущение медленно подступающего паралича. Не поверите, но перед глазами, как в детском калейдоскопе промелькнула вся предыдущая жизнь, от пеленок до последних дней. Я никогда не думал, что такое вообще возможно. Это необъяснимо, и наверно, наш мозг реагирует на опасность независимо от наших желаний и мыслей. Стало ясно, что очень хочется жить. Долго и счастливо. Или бедно и плохо. Но жить! До веревочного трапа в носу было метров пятнадцать, и я, стряхнув подступающую слабость, оттолкнулся изо всех сил и поплыл. Брассом! Как есть, не снимая перчаток и не скидывая тяжеленную шинель. Не знаю, за какое время я преодолел эти злополучные метры, но они отняли у меня остатки сил, которых хватило только на то, чтобы закинуть одну ногу на ступень трапа и намертво в него вцепиться. Ног и рук я уже в принципе не чувствовал, хотя они меня еще слушались. Сил выползти наверх уже не было. Как можно крепче ухватившись за веревки, я напряг до предела голосовые связки и принялся кричать.
- Верхний! Верхний! Поднимись на борт в нос! Верхний... Я за бортом!
Как оказалось потом, верхний вахтенный, укутанный по нос в тулуп, бродил в районе кормы корабля, и при всем желании услышать меня не мог. А я продолжал надрывать глотку, зовя помощь. Долго ли, коротко ли, но постепенно вахтенный перемещался в нос, когда вдруг до него непонятно откуда донесся голос. Еще минут пять верхний не мог понять, откуда кричат? На мостике никого нет, на пирсе кроме него самого тоже. В итоге, когда у матроса хватило ума взойти на борт, его глазам предстал скорчившийся и полупогруженный в воду каплей, еле висящий на трапе с другого борта. На мгновенье вахтенный остолбенел, а затем, рванув к "Каштану" заголосил в центральный пост:
- Центральный!!! Аварийная тревога! Человек за бортом!
И не дожидаясь ответа, бросился ко мне и начал протягивать приклад автомата.
- Хватайте тащ!!! Хватайте!!!
Но сил на такой геройский поступок у меня уже не было. Только и смог, что прошепелявить:
- Не могу, зови кого-нибудь еще...
В "Каштане" зазвенел сигнал тревоги, и спустя несколько секунд, из рубки уже выпрыгнули двое мичманов в одном только РБ, даже без ватников.
- Ох, ни х... себе!!! Борисыч, как тебя угораздило-то...
Рассказывать историю моего падения в этот момент мне как-то не очень хотелось, и я ответил коротко и просто:
- Брось п...ь, вытаскивайте вместе с трапом. Сам не смогу.
Ребята дружно схватились и вынесли меня наверх. К моему несказанному восторгу я умудрился сам встать и даже сделать пару шагов.
- Борисыч, давай вниз! К доктору! Сам сможешь?
Обнадеженный тем, что ноги меня слушаются, я кивнул:
- Да!
И со всей возможной скоростью почапал в надстройку к верхнему рубочному люку, оставляя за собой след, как за тротуаромоечной машиной. Трап вниз к центральному посту я тоже преодолел сам, обильно орошая все вокруг выливающейся из одежды водой. У входа в центральный пост меня уже ждали старпом и веселенький доктор Серега.
- Паша? Ты как? Что надо?
Терентьич очень волновался, да оно и понятно, стоило сказать, что он меня отпускал, и приличная свеча в общеизвестное отверстие молодому старпому была обеспечена.
- Тереньтич, все нормально, ты не при чем. Холодно...
- Паша быстро в амбулаторию! Сережа, забеги ко мне, возьми пол-литра шила, разотрите его!
Меня и вправду начало трясти от жгучего холода во всем теле.
- Терентьич, пол литра на тело и пол литра во внутрь!!!
В медблоке Антоха вместе с мичманом-химиком, внештатным санитаром быстро разложили стол, раздели меня догола и уложили. Примчался Серега, потрясая двумя бутылками спирта. Одну кинул химику.
- Лей и растирай. Все тело! Я сейчас помогу.
Повернулся к Антохе.
- Саша, стакан!
Налил почти до краев и протянул мне.
- Пей!!! И не выкаблучивайся!!! До дна!!!
Как я понял, возражения по размеру дозы не принимались. Взял и выпил. Разом. За один вдох. И не поперхнулся. Серега и санитар с бешенной скоростью терли мои ноги и тело. Стало очень больно. До такой степени, что хотелось выть. Наверное, на моем лице это отчетливо наблюдалось, и Серега повернулся к Антохе:
- Сашка, плесни еще один стаканчик этому моржу. И пускай пьет до дна! Дадим Борисычу наркоз...
После второй порции я мало что помню. Осталась только суета вокруг и горящее огнем собственное тело. Потом я как-то быстро провалился в небытие.
Проснулся я от стука собственных зубов. Абсолютно голый лежу в изоляторе амбулатории, под одной лишь простыней. Одежды рядом не было. Сначала никак не мог понять, как сюда попал в таком виде, а потом вдруг разом вспомнил все происшедшее. Нашел одеяло, закутался поплотнее, немного согрелся. На часах было 21.30. Спал я не менее трех часов. На удивление, прекрасно себя чувствовал. Только замерз, как суслик. И еще мочевой пузырь настойчиво требовал осушения... Потом пришли доктор, старпом и Антоха, и со смехом рассказали, как я в обнаженном виде порывался уйти домой и никак не хотел ложиться в постель. Старпом был доволен больше всех. Командир, здраво рассудив, что такое ЧП как выпадание за борт прикомандированного офицера во время учений его экипаж не украсит, повелел сей инцидент в вахтенный журнал не заносить. Тем более, доктор заверил его, в отсутствии ощутимого ущерба моему организму от купания после проведенных им лично медицинских мероприятий. Что, правда, то правда, я не подхватил даже насморка. Отделался лишь разбитой переносицей и полностью испорченной формой. После такого пребывания в морской воде мои саламандровские сапоги разлезлись по швам, шинель и вся остальная одежда так пропитались солью, что она выступала даже после двух или трех стирок, и полностью пришла в негодность.
Матроса из боцманской команды, ответственного за ограждение рубки, наказали в узком кругу. Меня же доктор заверил, что если бы не выпитый на посошок спирт, то, скорее всего я бы с ним уже не разговаривал.
Кстати, после моего "одиночного" плавания он не поленился и замерил температуру забортной воды. Что же, минус два, не так уж и много...

Летние шутки офицеров ВМФ


Что такое лето для народонаселения далеких северных провинций, понять не сложно. Отдушина. Уже с начала апреля женскую составляющую отдаленного гарнизона подводников охватывает зуд. Близитсятеплая пора, и представительниц слабого пола начинает неудержимо тянуть к солнцу, теплому морю и к родителям. Желание нормальное и вполне понятное. Особенно после пережитой полярной ночи. Да и по берегам Баренцева моря даже в самый теплый день не продефилируешь, покачивая бедрами и выставив грудь, обтянутую вызывающим купальником, перед строем обалдевших мужиков. Как ни крути - Заполярье не место для пляжных променадов. К тому же и для детей летнее солнце очень полезно. Поэтому дети - огромный козырь перед мужьями, не особо желающими расставаться со своими половинами на долгие три месяца.
Вот и начинают выстраиваться очереди в авиа- и железнодорожные кассы в стремлении загодя запастись билетами на Большую землю, приурочивая отъезд к окончанию школьных занятий. Начинается сезон массовых летних миграций северного населения с давками на вокзалах, ворохами сумок и чемоданов и с плачущими детьми. Офицеры и мичмана, покидаемые семьями, начинают судорожно пополнять заначки, а их нежные и строгие подруги - до минимума урезать скудные семейные бюджеты, стараясь сэкономить побольше средств на фрукты детям и обновки для себя. И вот, в конце мая начинается, наконец, "великий исход" в южном направлении. В течении месяца население Кольского полуострова уменьшается, как минимум, на треть. До сентября. А в гарнизоны подводников, напротив, приходит "период летнего кобелирования"...Время, когда на десяток мужчин остается одна женщина, но зато много-много свободы и алкоголя.
Из десятидневного выхода на очередное флотское командно-штабное учение вернулись утром в пятницу. Поход случился совсем неожиданно даже для командования флотилии, и посему злой и раздраженный командир дивизии, ходивший старшим на эти внеплановые учения, все десять суток рвал и метал. Но под конец внезапно сменил гнев на поистине царскую милость. Приказал после вывода ГЭУ из действия дать всем офицерам и матросам, свободным от вахт, выходной прямо аж до понедельника. Озвучив свое решение всему кораблю по трансляции, адмирал покинул борт ракетоносца, а личный состав принялся настойчиво теребить механиков глупыми просьбами об ускорении процесса вывода. Нам домой хотелось не меньше «люксов», но, как на зло, пробоотборщики с СРБ все не шли и не шли. Механик, подзуживаемый командиром, истерзал береговой телефон и в конце концов выяснил, что будут они только через два часа по каким-то своим внутренним «химическим» причинам. А до того времени нам предлагалось, не снижая мощности реакторов, сидеть на одном месте ровно и не дергаться. Народ несколько приуныл. Два часа до проб, час на пробы, три-четыре часа на вывод - вот уже и вечер. Один выходной пропал. Но... Никуда не денешься.
По привычке собравшись на пульте ГЭУ всем офицерским составом дивизиона, мы как-то сообща и спонтанно пришли к выводу, что такой дар небес, как три ночи дома и целых два выходных, было бы грешно провести бесцельно. Решение осенило одновременно всех. Стандартное. Отпраздновать это дело всем вместе, крепкой мужской кампанией, благо семьи уже покинули большинство офицеров с месяц так назад. Место для проведения сабантуя сразу вызвался предоставить командир десятого отсека старлей Вадик Лобов. Несмотря на малый срок службы и сравнительно юный возраст, Вадим уже успел обзавестись двумя детьми и женой с исключительно диктаторскими замашками. Пиночет с ней и рядом не стоял! Заполучив в мужья мягкого и податливого Вадимчика, его ненаглядная Ирэн плотно подмяла под себя всю власть в семейной ячейке и помыкала бедным муженьком, как могла. Смех смехом, но даже мелочь на сигареты Вадим выпрашивал у своей благоверной часами. Об остальном и говорить нечего. А поэтому летнюю пору Вадим ждал так, как ждет оазиса со свежей водой путник в пустыне.
По этим причинам проведение первой бесконтрольной попойки Лобов решительно и бесповоротно взял на себя. Остальное уже было делом техники. Вечно опасающийся всех и всего комдив-раз Полканов от участия в мероприятии уклонился, и вся организационная часть пришлась на меня, как самого старшего после него. Душевно поговорив полчаса с механиком, я уболтал втихаря отпустить с корабля трех самых молодых бойцов: Вадима, как хозяина, и двух ему в помощь. Старлея-киповца Никиткина, и каплея Остапова Игоря - командира восьмого отсека. На их плечи ложилась задача к подходу основных сил, то есть нас, подготовить стол, море закусок и все остальное-прочее. Тяжело повздыхав, механик тоже отказался от приглашения, ввиду того, что его жена все еще была в поселке и в отпуск в ближайшее время не собиралась. Обычно механик мужиком был компанейским, от участия в таких вечерах отказывался редко, и сегодня, отклоняя приглашение, расщедрился и даже выдал в «личное» пользование коллективу 3 литра «шила», с условием уничтожить их только в домашней обстановке. Жалованье нам давали не часто и не в срок, поэтому подарок механика пришелся как раз кстати.
Выводить установку оставались четверо управленцев. Как раз те, чье отсутствие сразу же бросилось бы в глаза. Я, мой напарник каплей Костя Воробьев, командир реакторного отсека Сережа Кузьмин и старлей Капорин, который после всего еще и должен был остаться дежурить. Получив необходимый инструктаж, молодые офицеры огородами убыли для выполнения «боевой» задачи, прихватив банку со спиртом и портфель со снедью, выпрошенной мной у интенданта. Мы же остались в полной уверенности, что через несколько часов, устаканив реактор, не спеша двинем по направлению квартиры Вадима, где нас весело встретят, накормят и напоят. И уже после, съев и выпив все запланированное, пошатываясь, разойдемся мы по пустым квартирам, освещаемые ярким полярным солнцем посреди глубокой ночи...
Но... Судьба ведет за собой желающих и тащит упирающихся. Пробоотборщики прибыли, как и обещали, ровно через два часа. Но пробы брать не торопились. Ибо одновременно с ними на корабль прибежало три «безумных физика-теоретика» из береговой лаборатории физпуска реактора с навязчивой идей произвести замеры параметров работающего генератора???. Их неуемное желание подкреплял ворох бумаг с печатями, так что пришлось на это согласиться. Замеры долго не удавались. То приборы не калибруются, то еще что не так идет. А часы-то тикают! Ну, «физики-теоретики» всегда были слабоваты на рюмочку, и поэтому в конце концов при помощи убеждения и литра шила их удалось уговорить на усредненную оценку состояния активной зоны реактора. Что они и засвидетельствовали в письменном виде в моей каюте, между второй и третьей стопкой. Но все же три часа времени это мероприятие убило. Пока «физики» приканчивали у меня в каюте спирт, дело пошло веселее. Девчонки-пробоотборщицы, осатаневшие от бесцельного сидения, дело свое сделали быстро и без женских закидонов. Изнывающий в каюте командир прорычал разрешение на вывод, и только мы начали снижать мощность, на тебе, новая напасть! Отбой выводу. Где-то наверху вдруг решили, что мы пришвартовались не у того пирса. Оперативный дежурный, сообразив, что мы еще и не начали выводиться, быстренько это дело запретил, получил добро от командующего на перешвартовку и озадачил нашего командира и буксиры. Так мы потеряли еще полтора часа. Потом электрики еще час с лишним принимали питание с берега. Мы, не дожидаясь, начали вывод моего левого борта, благо по инструкции это не запрещено. Если по правде, вывести реактор из действия можно и за одну минуту, а вот записи в журнале ГЭУ и вахтенном журнале ЦП должны все же по времени обязательно соответствовать инструкции. Да и защиту реактора можно бросить только с разрешения командира корабля. Но все делается быстро и ловко, особенно если командир уже в полном бешенстве от ускользающих выходных. Короче сплошной обман, но с благородной целью: отпустить народ домой. Ударно нарушив все положения, документы и постулаты ядерной физики, оба борта вывели за два часа и закончили свои дела примерно часов на пять позже намеченного времени.
Наконец все завершилось. Экипаж в считанные минуты построился на пирсе, нервно подергиваясь в строю, выслушал наставления командира и нестройной толпой рванул к КПП. Через полчаса подошла и наша очередь. Принимая в учет нашу полную задолбанность превратностями сегодняшнего дня, механик милостливо разрешил свалить всем, кроме комдива раз Полканова. Тот и так все равно заступил на вахту и обещал за одно поставить парогенераторы на хранение безо всякой помощи офицерского состава. Около восьми часов вечера троица "закаленных" бойцов добрела, наконец, до Лобовского дома. Мы чертовски устали, и нашим общим желанием было дерябнуть по 100 грамм и расслабиться за столом с горячей, не корабельной пищей.
К нашему полному изумлению на звонок за дверью никто не прореагировал. Не было слышно даже шорохов. Мы растерянно переглянулись. В голову никаких достойных мыслей не приходило. Неужели молодые товарищи кинули нас самым беспардонным и наглым образом. Зная их, в такой расклад не очень-то верилось. Покурили. Обсудили положение. Я, обладая кое-какими кулинарными задатками, предложил, раз так, двинуться ко мне и наскоро что-нибудь сварганить. Благо, только у меня одного в холодильнике еще что-то присутствовало. На этом и остановились. Уже уходя с площадки, Костик со злости саданул ногой дверь Вадимовой квартиры. А она взяла и со скрипом открылась...
Делать нечего, пришлось заходить. В комнате нашим глазам предстала картина полной алкагольной несостоятельности наших бравых лейтенантов. На диване, уткнувшись носом в подушку, храпел Андрюша Никиткин. Причем, в полной форме одежды, не расстегнув даже крючки на кителе и с засунутыми в карманы брюк руками. Игорь Остапов спал за столом, положив голову в тарелку, словно в банальном фильме про алкоголиков. Вадиму, судя по всему, чувство хозяина и ответственнсти за предстоящее мероприятие, видимо, не дало уснуть в таком же свинском виде. Старший лейтенант Лобов, издавая гортанные звуки, спал, сидя на стуле и откинув голову на его спинку. Между пальцев левой руки была зажата потухшая сигарета, а правая крепко сжимала вилку, вертикально торчавшую вверх. Ну, поразил нас и сам стол! Ребята постарались на славу. Пяток жареных курочек, салаты, корабельная колбаса и ветчина и много разных других мужских вкусностей. Венчали стол две трехлитровые банки. Одна полная, другая пустая. Костик попробовав на язык жидкость из полной, со знанием дела констатировал:
- Они три литра разбавили один к одному. Судя по всему, долго нас ждали и периодически прикладывались. Мальчики здоровье свое не рассчитали и просто-напросто отрубились. Слава богу, обе приговорить не успели. Что делать будем?
Конечно, никакого удовольствия сидеть за одним столом с тремя "телами" не было. Но и не тащить же все добро ко мне за десять домов! Плюнули на неудобства и сели за стол, предварительно перебазировав нереагирующих на внешние раздражители Лобова и Остапова на диванчик Никиткину в компанию.
Выпили. Закусили. Потом еще раз. Минут через пятнадцать похорошело. А еще через полчаса родилась идея. У кого первого, не скажу, не помню, да оно и не важно. Решили мы проучить наших "боевых" товарищей за невоздержанность и неумеренность в питье, а также за невнимательность к своим старшим товарищам по оружию. Опрокинув еще по рюмашке, мы тихонечко вышли из квартиры, заперли спящих и разошлись по домам.
Сорок минут спустя мы снова собрались в Вадиковой квартире. Но уже не с пустыми руками. Я и Кузя притащили из своих домов по две сумки тары из-под вино-водочных товаров - весь запас, скопившийся в наших квартирах с момента отъезда жен. Водочные, винные, пивные бутылки. Много. Вооружившись тряпками, мы начали старательно стирать пыль с наиболее старых экземпляров. Доза принятого нашей молодежью на грудь горючего полностью подавила рефлекторный аппарат спящих и на постукивание и позвякивание бутылок они ровным счетом никак не реагировали. То же, что принес Костик, носило исключительно интимный характер.
Дело в том, что капитан-лейтенант Воробьев за три месяца до описываемых событий расстался с супругой. Навсегда и бесповоротно. Официально. Коренная севастопольская девушка Аля за семь лет совместной жизни с Костей так и не смогла привыкнуть к реалиям заполярной жизни, отчего все эти годы пребывала в возбужденно-истерическом состоянии. Выходила она из него лишь на короткий летний срок у мамы дома, да и там, бывало, то и дело срывалась, как только речь заходила о возвращении на Север. Константин первые годы жизни с женой стоически и философски терпел такое положение дел. А потом стал уставать и нервничать. А если принять в учет, что такой же коренной севастополец Костя стрессы снимал традиционным флотским способом - через стакан, то их совместное существование представить было нетрудно. Хотя людьми, по большому счету, они были хорошими. Просто не сложилось, и все тут! И чем больше впадала в психоз Аля, тем чаще прикладывался к своим корабельным запасам шила Костя. В конце концов, прошлой осенью Костина половина наотрез отказалась возвращаться на Север. Обоих детей она, естественно, оставила с собой, мотивируя это плохим влиянием Кольского климата на их здоровье (что и на самом деле имеет место), папой-пропойцей (что не совсем соответствовало действительности) и своей усталостью. Взяла и не поехала. Косте некуда было деваться, срок отпуска заканчивался и он, поругавшись напоследок, уехал один. Але же, видно, Крым пошел на пользу, так как уже через несколько месяцев она сообщила муженьку, что любит другого, и «расставанья близок час». Заодно она заявила, что подала на развод. Костя, уже давно фатально относившийся к перспективам своего брака, ответил письменно заверенным согласием на все процедуры и неожиданно для всех, и в первую очередь для себя, практически перестал употреблять горячительное. Устроил грандиозное по масштабам наведение порядка в квартире, переставил всю мебель и перестал собирать под своей крышей пьяные компании, делая исключение только для наиболее близких друзей. И как раз три месяца назад ему пришло извещение, что он официально свободен. Сие торжество Костя отметил с ограниченным кругом товарищей в своей преображенной квартире, после чего начал вести очень умеренную по военно-морским понятиям жизнь.
- Вот, все не знал куда это барахло деть после моих Авгиевых конюшен, - усмехаясь проговорил Костя, вываливая на диван из сумки груду белья. Мы только присвистнули. Бюстгальтеры, женские трусики, колготки, чулки, какие-то кружевные рюшечки и тряпьё, баночки и скляночки.
- Моя за этим дерьмом все равно не вернется, а пыль протирать им неудобно. Приступим!
И мы приступили...
Свежевымытые бутылки живописно расставили и разложили на столе. В некоторые из них плеснули немного спирта, чтобы создать иллюзию недопитости. Десяток раскидали по комнате. На стол добавили изрядное количество тарелок, стаканов и фужеров. По разложили по ним остатки пищи, некоторые фужеры наполнили.
- Искусство требует жертв!- торжественно изрек Костя и, пошуровав в принесенном, достал несколько тюбиков помады. Намазал ею губы и предложил выпить за успех мероприятия. Выпили. На Костином фужере остались следы помады.
- Мысль ясна? - Костя раздал нам по тюбику.
- Она разного цвета, пусть подумают, что у них много женщин было.
Пришлось и нам усиленно мазать сервировку стола косметикой. Дальше нашу компанию уже понесло.
- Мужики, расстилай кровать в соседней комнате! - разыгралась фантазия у Кости.
Быстренько расстелили двуспальное супружеское ложе Вадима. Аккуратно перенесли мертвецки пьяного хозяина на кровать. Признаков жизни он не подавал, только чмокал губами и урчал.
- Раздеваем! - я уже понял замысел «злобного» каплея Воробьева.
Раздели. Догола. Одежду беспорядочно разбросали по всей комнате. Уложили хозяина в кровать. В одну руку Вадиму вложили бюстгальтер, в другую ажурные трусики. Получилось очень убедительно.
- Стойте! Чего-то не хватает.- посетила творческая мысль Кузю.
- Ага! Сейчас!
Он мгновенно достал из шкафа вторую подушку. Положил. Прилег рядом с Вадимом, оставив на ней вмятину от головы.
- Вот так убедительнее. Что еще?
- Создаем картину полного пьянейшего разврата молодых перспективных офицеров флота - сказал Костя, засовывая прозрачные черные колготки под подушку хозяина. Потом улыбнулся и достал из кармана пачки презервативов.
- Повторяю: полнейшего разврата.- и начал один за другим разрывать упаковки с изделием. Когда Костя освободил уже штук пять презервативов, я попытался его остановить.
- Старик, зачем так много? Не поверит. Столько раз по пьяной лавочке невозможно.
Костя рассмеялся.
- Нормально. Пусть человек хоть раз почувствует себя половым гигантом.
Фантазия Кости не знала предела. Разложив десяток презервативов перед собой, он достал, откуда- то флакончик с клеем ПВА и накапал в каждый из них немного.
- Похоже?- помахал одним из экземпляров Воробей.
Пришлось согласиться. Выглядело чертовски правдоподобно. Часть презервативов положили кучкой рядом с кроватью, часть на прикроватную тумбочку.
- По-моему, с этой комнатой достаточно. Переходим на полигон номер 2!- подал команду я.
- Подожди, последний штришок. - Костя вновь намазал губы помадой и подошел к спящему Вадиму.
- Не подумайте ничего лишнего! - нагнувшись несколько раз, прикоснулся губами ко лбу, щекам, плечу и подушке Вадима.
- Вот теперь точно все! Идем! - и вся троица разве только не строевым шагом покинула комнату.
Во второй комнате мы уже просто распоясались. Спящий Никиткин был аккуратно раздет ниже пояса. Причем, ботинки после обнажения Андрюшиного мужского достоинства на него одели снова и даже зашнуровали шнурки до последней дырочки. Мундир же оставили застегнутым до верха. Штаны и трусы Андрея отнесли в ванную и повесили на вешалку, предварительно набив карманы трусиками, чулками и прочей интимной дребеденью. Рядом с его вещами Костя повесил короткое летнее платье своей бывшей супруги.
- Она за ним, один черт, не вернется, а выглядит очень сексуально. Пусть голову поломают, до какой степени они надрались, что женщина от них совсем без одежды ушла.
И вдобавок ко всему, выставил в коридор у входной двери женские туфли на высоком каблуке.
Игоря со всеми предосторожностями освободили из объятий салата и тоже раздели. Китель повесили в прихожей, оставили в одной тельняшке и в трусах. В Костиной куче были найдены черные ажурные чулки-сеточки. Ну, очень сексуальные! Их с превеликой осторожностью натянули на кривые кавалерийские ноги каплея и усадили в прежнюю позу за стол, правда, добавив в тарелку объедков и нахлобучив на голову фуражку. Остаток запаса презервативов наполненных клеем Костя небрежно раскидал по всей квартире в самых неожиданных местах: на холодильнике, в ванной, на телевизоре и еще, черт знает где. На люстре подвесили игривую дамскую кофточку с глубоким вырезом. Включили телевизор и приглушили звук. Зашторили окна. Для полного антуража обильно оросили пышно пахнущей косметикой всю обстановку, включая спящих, саму косметику разбросали по углам. С гордостью осмотрели содеянное.. Картинка получилась, что надо! Настоящее гнездо порока и разврата после ночной оргии!
Напоследок разошедшийся Костя, пока мы курили, наполнил ванну водой, бухнул в неё шампуни и кинул в воду один тампон «Tампакс», обнаруженный им в пакете с вещами бывшей жены. Он порывался отчебучить и еще что- нибудь, но мы, еле сдержав порывы товарища, постарались побыстрее убраться из оскверненной квартиры, пока хозяин с друзьями не начал приходить в сознание.
Банкет мы заканчивали на берегу нашего поселкового озера. Было уже начало второго ночи. Ярко светило солнце и тишину нарушали лишь крики бакланов, атакующих мусорные баки между домами. Мы устроились на камнях и, не спеша, допивали и доедали благоразумно прихваченные из «притона» продукты. Хмелем и не пахло. Каждый со смехом излагал свою версию завтрашнего пробуждения пострадавших. Повеселившись где-то с час, мы мирно разошлись по домам.
По военной привычке утром я проснулся рано. Спешить было некуда, и, повалявшись в постели, я встал, прибрался и принялся готовить завтрак. Позавтракал. В обед ко мне должен был зайти Костя. Еще вчера мы договорились ближе к вечеру уползти куда-нибудь в сопки на шашлыки. Времени до обеда было еще вагон, и я завалился на диван с книгой. Но долго блаженствовать не пришлось. Почти сразу в дверь позвонили. На пороге стоял Вадим Лобов. Сказать, что у него был помятый вид - значит ничего не сказать. Но кроме этого в глазах похмельного офицера было что-то такое, что мне стало как-то не по себе. Что-то среднее между ужасом, страхом и обреченностью.
- Паша, к тебе можно? - спросил Вадим, покусывая губу.
- Заходи! Что с тобой, орел? На тебе лица нет. Мутит, что ли?
Вадим молча шагнул в прихожую.
- Разувайся. Пошли на кухню. Кофейку попьем, перекурим.
Я поставил чайник, выложил на стол пепельницу. Гость тяжело опустился на стул.
- Ну, рассказывай, как вчера погуляли?
Вадим растерянно поглядел на меня.
- А вас что, с нами не было!?
Я отрицательно покрутил головой.
- Нас часов до восьми мурыжили на корабле, а потом, когда мы до тебя добрались, вас уже не было. Ну, мы немного на природе дерябнули и по домам разошлись.
Вадим обнял голову двумя руками. Во всей его скорбно согнутой фигуре чувствовалось неподдельное горе.
- Мама родная... А что же тогда было?
Я, состроив очень серьезное лицо, взял Лобова за плечо и, потряся его, спросил:
- Что случилось? Что ты, как в воду опущенный? Вы что там отчудили?
Вадим вздохнул.
- Паша, полный провал в памяти!!! Ни хрена не помню!!! Ну, мы вас ждали-ждали, потихонечку прикладывались, само собой. А вас нет и нет. Мы стол же накрыли, время идет, вечер наступает. Решили начать понемногу. Стакан, другой, и все! Ничего не помню. А сегодня под утро просыпаюсь... Голый, вся постель в помаде, вокруг презервативов разбросано!!! Столько!!! У меня в жизни столько раз в трезвом-то состоянии не получалось, а тут.... Под подушкой лифичик, в руке трусы женские!!! Но это ладно! Ты бы Игоря видел!!! Он вообще какие-то блядские колготки напялил. Прикинь: тельник, колготки и фуражка! Никиткин-то хоть просто без штанов валялся. Но самое-то страшное, что! И они и я ничего не помним. Кто у нас был, сколько человек. Но народа, видно, много побывало. Одних теток, наверное, не меньше десятка...
Я удивленно пожал плечами.
- А откуда такие данные?
Вадим вскочил со стула и начал метаться по кухне.
- Откуда-откуда! Да я по всей квартире десять чужих женских трусов набрал!!! Шесть бюстгальтеров! Две юбки, две блузки, колготок штук пять! Парфюмерии на полк проституток!!! И еще...
Вадим наклонился ко мне.
- Пустых бутылок семьдесят пять штук. Все свежак! Некоторые даже не допитые. А стаканы все, какие были в квартире - на столе. 32 штуки.
Я укоризненно посмотрел на Вадима.
- Ну, вы, ребята, и даете! То-то мы вечером к тебе пришли, а за дверью полная тишина, никто не отзывается. Постояли и ушли. Думали...
Вадим не дал мне договорить. Он снова схватился за голову и принялся вышагивать по кухне туда и обратно, приговаривая с тоской в голосе:
- Что будет, что будет...
Чувствуя внутреннюю вину за такое состояние Вадима, я попытался его успокоить.
- Да брось ты... Все нормально. Не переживай, с кем не бывало. Я тоже не всегда все помню...
Вадим заломал руки в стиле немых фильмов двадцатых годов.
- Да это херня, что не помню!!! Ты представь: эти бабы начнут за своими вещами приходить. Дай бог, сейчас, а если когда моя супружница вернется!!! А вдруг они не за шмотками, а просто так приползут... За любовью! А соседи? В жизни не поверю, что такой разгром в квартире в полной тишине творился! У меня через стенку такая стерва живет и в отпуск даже не уезжает! Она первая моей жене настучит! Я к этой выдре сегодня с утра зашел, спрашиваю, мол, не сильно мы вчера шумели, ко мне гости приходили. А она так ехидно-ехидно улыбается и отвечает: нет, что вы, очень тихо было. Уже зубы наточила, мерзость застеночная!!!
Мне вдруг стало так смешно, что я еле сдержался, чтобы не рассказать Вадиму правду.
- Ладно, Вадимка, остынь. Все будет путем! Расслабься. До приезда твоих еще пара месяцев, все рассосется. Садись. Давай по сто грамм выпьем для привидения организма в порядок, а там. глядишь, Костя подвалит. Ребят соберем, на шашлычки сходим. Там и прикинем, что делать в этой ситуации.
Выпили. Понемногу Вадим успокоился и начал даже иронизировать над происшедшим. А тут и Константин подошел, тоже участливо выслушавший стенания моего гостя.. На шашлыки мы отправились только после того, как совместными усилиями со всеми ребятами навели порядок в квартире Лобова. Причем, я и Костя «умудрялись» находить следы гулянки в таких местах, куда сам Вадим заглядывать даже не намеревался, что совсем не удивительно, так как мы сами их туда и засунули.
С течением времени гнетущие мысли все реже посещали голову Вадима, но, тем не менее перед приездом семьи мы рассказали ему о нашем розыгрыше, опасаясь инфаркта у сослуживца при случайном ночном стуке в дверь...
Вот такая военно-морская шутка!