Как на острове Баяне
Баянисты всех жанров, соединяйтесь!


Ветер на море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На гудящих дизелях.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву...

Нет на свете лучше сказочника, кто бы так, всего в восемь строк, описал место действия и завязку нашей морской сказки. Этот бы сюжет ему, Пушкину, на стол, да перо в умелые руки, да пару шампанского во льду для вдохновения - оборотился бы комаром Александр Сергеевич, милый, полетел над морем, судно бы то на море догнал, потихоньку опустился в трюм, да в щель забился. Чтобы потом забиться от хохота и написать очередной суперхит болдинского сезона.
А мы расскажем по-простому, кондовым слогом, с присвистом и похрюкиванием баяна, который будет выводить рефрен.
Итак, приморской осенью 2004 года российский сухогруз, гудя дизелями, пересек Японское море и прибыл к знакомому острову Хоккайдо, встав у стенки порта Отару. Капитан же его, съеденный грусть-тоскою швартовой рутины и желающий чуда чудного - холодного пива «Кирин», оставил судно на старпома, а сам, как сказал бы Пушкин, «с ободренною душой» он пошел на водопой. Но, лишь ступил на пирс широкой - Что ж? Видит - «белочка». Да при всех честных японцах, да на их узких от изумления глазах! Первый же встреченный им городской перекресток города Отару явил собой бардак и инфаркт для любого гаишника: машины со всех сторон сгрудились, гудят; а посреди этого х-образного муниципального сооружения лежит непонятная конструкция и при всем честном народе, во саду ли, в огороде, грязно матерится! Японцы вокруг железяки сгрудились и пытаются ее поднять, приговаривая да кудасая. Капитан наш подошел поближе, глянул и ахнул: «Свет о «белке» правду бает! Это чудо - знаю я!» В самом центре перекрестка лежат по-морскому на один борт: белый человек, велосипед и холодильник. Судя по родной речи, человек - не просто белый, а еще и русский. Но поднять его, железного кентавра - не просто. Уверен, вам приходилось в детстве возить мешок картошки на багажнике велосипеда. Помните, как тяжело в этой ситуации сохранить равновесие, юля передним колесом? Наш же велорикша оказаля умнее: он поставил холодильник на багажник вертикально, попросив японцев, продавших ему эту железяку, примотать ее скотчем вертикально к багажнику. Но гуляющий и высоко поднятый центр тяжести не позволял ему тронуться с места. Поэтому уставшие от скупердяйства руссо матросо хоккайдцы примотали валящуюся на бок конструкцию еще и к телу покупателя, явив монолитность сооружения, коему дали пинка и начальное ускорение. Но на первом же перекрестке загорелся красный свет...
Вот теперь он, руссо велорикша, и валялся на отарийском перекрестке, возбуждая воздушные волны своим матерящимся резонатором и жалея о невозможности быть разобранным и поднятым по частям. Понаблюдав, как конструкцию поставили вертикально и отправили в дальнейший путь, наш капитан подивился человеческой «смекалке» и приступил к употреблению пива в ближайшем баре.
Через полчаса, залив глаза пивом до состояния «ядра - чистый изумруд», он чинно отправился обратно в порт. Давайте дадим слово Пушкину, чтобы наиболее ярко описать его состояние в этот момент:
Снова кэп у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывет!
Конечно же! Ведь большинство холодильников красят в по-лебединому белый цвет...
Оказывается, велорикша продолжал свой путь весь этот час, крутя педали, нарезая круги и тихо матерясь осипшим голосом в сторону родного рыболовецкого траулера, вахта которого предавалась обычному делу в отсутствие капитана - сидела по каютам и выпивала с энтузиазмом, не слыша криков о помощи. А остановиться он, по причине неминуемого оверхолодильника, конечно же не мог. Так и крутил педали в режиме «Сизифу тоже нелегко».
Как ведется на море: «Там, у самой кромки воды, друга прикроет друг». Вызвал наш капитан вахту со своего сухогруза и отловил ездока в момент его падения от изнеможения с пирса в воды Японского моря...
Сан Сергеич, тебе заключительное слово:
На мосте наш кэп сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва, едва трепещет,
И в лазоревой дали
Показались корабли.
Опять и опять ему выходит срок ехать прямо на восток, мимо острова Баяна в царство славного Биглер.ру. Пусть там решают: баян это или правда правдивая, правдивей которой не бывает.

За кормой тонуло в море солнце. Над кипящим кильватером зависли распятые на фоне светила чайки.

Лодка шла из полигона. Не спеша чапала себе в надводном положении по Маркизовой луже в родную базу. Тупой нос взрыхлял серо-зелёную воду, и та в панике разбегалась во все стороны.

Над верхним краем ограждения рубки справа от ветроотбойного стекла торчала голова командира. Командиру было благостно. Все задачи лодка отработала и сдала на "ять". И при этом никого не убило и никто не утоп... Запахнувшись в канадку, командир молчал и сам себе улыбался. Палуба под ногами ощутимо дрожала от мощи работающих механизмов, йодистый запах моря мешался с вонью дизельного выхлопа, но всё это ощущения тихой радости не портило.

Наверху было тесно. В шаге позади командира у обреза люка спешно смолила свои бычки группа подвахтенных курильщиков. Внизу своей очереди "курнуть" дожидалась ещё куча народа, поэтому движения у личного состава были суетливые, а глаза бегающие. Как у воров. В общей группе давящихся никотином заметно выделялся один "карась", в первый раз попавший в море. Фамилия "карася" была Михеев. Михееву вокруг всё ещё было интересно и непонятно. Он и наверх-то выполз не папироску запалить, а по сторонам поглазеть и свежим воздухом подышать. Среди умудрённых службой товарищей "карась" выделялся так же, как выделяется выпускница института благородных девиц среди сплочённой группы бордельных шлюх. Короче, эта молодь была невинна и непорочна. Данное обстоятельство заставляло окружающих заранее ждать от Михеева самых непредвиденных поступков. И они, эти поступки, воспоследовали. В виде внезапно выстрелившей из "карася" фразы: "Тарьщ капитан третьего ранга, разрешите обратиться?.."

Командир с неудовольствием выплыл из своей нирваны и медленно, величественно, как линкоровская башня главного калибра, повернулся:
- Ээээ... Обращайтесь.
- Товарищ капитан третьего ранга, разрешите вопрос личного характера?... Я вот подумал... У нас же тут, на Балтике, всего две лодки. Много ли ими, если что, навоюешь?

Курильщики подавились бычками. Все на железе знали, что вопросы геополитического характера их крайне практичный "батя" относил к тематической категории "обсос куйни". И время, а также мозги на них тратить не любил.

Тем временем командир прищурился, сразу став похожим на кого-то из ковбойских персонажей Клинта Иствуда:
- Михеев, а что вы имеете в виду под словами "много ли ими навоюешь"?
- Ну, товарищ капитан третьего ранга, мы ж тут, на Балтике, в сплошном окружении НАТОвцев. Зажмут со всех сторон - только пузыри от нас остануться.
- Михеев, вы кажется к нам в гости из ВУЗа попали?..
- Да, - "карась" потупился. - Был отчислен со второго курса филфака.
- Ага, - сказал командир и тут же сделал веский вывод. - Гуманитарий, значит.
- Я...
- Не знаю, чему вас, Михеев, там в вашем гуманитарном факе учили... Но тут, на железе, вы находитесь не просто так, а в силу долга перед Родиной. И она, эта Родина, ждёт от вас не странных вопросов, а готовности и умения. Готовности в любую минуту пустить пузыри и умения этого не допустить, попутно причинив неприятелю максимальное кол-во ущерба. И не надо нас считать КАМИКАДЗЯМИ какими... У нас это называется иначе - "отличник боевой и политической подготовки"! Ещё вопросы есть?

Вопросов у Михеева больше не было. До самого конца срочной.

Распред-2

"Как надену портупею, так тупею и тупею"
(Горькая военная истина)

Стоять на вахте в базе распредом - это как клеймо, знак прокаженного и безысходности. Или диагноз заразной, неизлечимой болезни, сопровождаемой поносом и другими неприятными осложнениями. Слабонервный не выдерживает. И коли заступил один раз, другой, третий, и тебя не сняли ни разу - все, ты в трясине. Другие вахты тебе уже не светят. Забудь о теплом, милом корабле, дежурстве по ГЭУ, каюте и подушке. Только штаб! Тебе не хочется, опостылела прокуренная дежурка, надоел кипятильник в стакане, опротивела обязательная фуражка в любое время года, но нет... Оправдал доверие - служи и не рыпайся. В такое чертово колесо поначалу влетел и я. Мало по малу распредство засосало меня глубоко и намертво. Качать права не позволял срок службы, стоять на вахте плохо не позволяло воспитание. Попытки отбрыкаться к успеху не привели, я сломался и принял положение вещей как должное. Опыт приходит со временем: истина непреложная. Я уже отлично знал, кого бояться, кого нет. Кто "сладкое гавно", кто суровый добряк. И естественно, стал понемногу позволять себе на вахте гораздо больше, чем раньше. Казалось, фуражку и повязку распреда присобачили к моему телу всерьез и надолго. Но тут и случилось происшествие, навсегда избавившее высокочтимый штаб от меня до конца моей службы.
Все всегда происходит в выходные дни. Это закон военной жизни. Суббота, а особенно воскресенье для моряка - взрывоопасный фактор. Расслабился и все! Труба. В субботу вечером (любили лейтенантов по молодости на выходные ставить) я бодренько провел развод, быстро принял оружие и отпустил сменившегося распреда домой. Самым внимательным образом выслушал традиционные наставления дежурного по дивизии каперанга Погорелова о бдительности и внимательности. Враг не дремлет! Погорелов говорил долго и убедительно, потом дал телефон, по которому его искать (проверил - телефон домашний) и убыл до утра "проверять корабли" на своем автомобиле. Само собой, дождавшись отъезда комдива. Наш тогдашний адмирал человеком был очень приличным, кричал редко, матом ругался тоже нечасто (не в пример другим). Вместе с тем вздуть мог так, что жить не хотелось. Настоящий флотский интиллигент. Хотя откровенно, я этому не верил. Флотская организация плющит всех, даже личности высокоинтеллектуальные с рождения. Но внешне адмирал держался молодцом.
Выходные (смотреть выше) обещали быть спокойными для вахты. В море и из морей никто не уходил и не возвращался. Матросы в те времена еще не научились дезиртировать, а офицеры и мичмана пили ради удовольствия, а не чтобы забыться. Комдив тоже очень подробно проинструктировал Погорелова, пожал руку мне и сказал, что будет дома, у него гости и по пустякам не беспокоить. Сел на "Уазик" и умчался. За ним след в след умчался на "проверку" и Погорелов. Через пять минут, поднимая пыль столбом, умчался весь штаб, включая вневременного СПНШ. Немного погодя, пошарахавшись без дела по ПКЗ, дежурный по политотделу каперанг Балагуров забрел в дежурку, поковырял в носу и очень важно сообщил о крайней необходимости своего присутствия в ДОФе (а это поселок). Мол, там сегодня вечером поет хор матросского состава на вечеринке первоклассников, посвященной 72 годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Поковырял в носу еще, и дал телефон ДОФа (проверил - и у него домашний). После быстро испарился. В штабе стало тихо и пусто. Я с дежурным по штабу и два вахтенных. Один на улице у трапа, другой со мной - рассыльный. Тишь и благодать.
Откровенно говоря, мне очень хотелось, чтобы все побыстрее убрались. Причина была крамольная, но простая и даже детская. В 23.00 по телевизору впервые в СССР должны были показать документальный фильм о Битлз. Посмотреть хотелось до жжения в одном месте, полузапрещенная рок-н-рольная молодость еще давала о себе знать. План просмотра я разработал загодя, а то что у комдива гости, здорово играло мне на руки. Да еще как! Единственный доступный телевизор в штабе стоял у комдива в кабинете, на верхней палубе. Большинство флагманских запирало свои каюты на ночь, но комдив по традиции свою оставлял открытой. Вот в его-то каюте я и собирался окунуться в историю ливерпульской четверки. Мичман, дежурный по штабу, менял меня в два часа ночи. Штаб пуст. На телефоны я сажал рассыльного, он отвечал на звонки, представляясь мичманом, и в случае опасности вызывал меня прямой связью из кабинета адмирала. Верхний вахтенный бдил за автотранспортом, заезжающим на пирс или проезжающим в непосредственной близости от него. Схема действий: по пирсу идет офицер (которых в ночь с субботы на воскресенье никак не ожидалось) или на пирс въезжает "Уазик" - верхний вахтенный открывает дверь и кричит рассыльному. Тот поднимает трубку прямого телефона, и через 30 секунд я на месте. Грамотный, оперативный, по военному четкий план.
В 23.00 я так и сделал, акцентировав парой подзатыльников внимание укутанного в тулуп, засыпающего верхнего вахтенного за обстановкой на пирсе. Начало было приятным. Усевшись на мягкий комдивовский диван, я включил телевизор, откинулся и приготовился смотреть. Явно чего-то не хватало. Сбегав в дежурку, я забрал из портфеля походный кипятильник, чашку и весь комплект бутербродов. Приготовить чашку кофе было секундным делом, и я уселся перед телевизором с горячим напитком и домашними заготовками жены. Не спеша, подкрепился. Кофе и сигаретный дым - понятия неразделимые. Подтащив журнальный столик с пепельницей, я закурил. Легкие опасения затерялись в подкорке головного мозга с первыми аккордами битлов. Я окончательно расслабился. Захотелось уюта. Первым делом в угол дивана полетела фуражка и ремень с портупеей. После второй чашки кофе стало жарковато и я расстегнул тужурку. Ботинки тоже изрядно мешали и жали ноги. Я уже совершенно раскис, скинул хромачи, и задрав черные флотские караси на журнальный столик, окаменел перед экраном в позе отдыхающего ковбоя. Фильм был интересный, песни великолепные, диван мягок и удобен. Я даже начал поклевывать носом, несмотря на поглощенное кофе. Кабинет стал каким то родным, уютным, и я постепенно погружался в состояние нирваны.
По иронии судьбы, под звуки "Yellou submarine" я задним местом почувствовал присутствие в кабинете постороннего. Ощущение опасности было таким отчетливо- тревожным, что я прямо в карасях спрыгнул на палубу и повернулся к входной двери. На пороге стоял комдив. Адмирал, правда, был в штатской одежде, что было совершенно незаметно при взгляде на его лицо. Все подробности его внешнего вида блекли и терялись на фоне гаммы чувств, пробегавших по суровому лицу флотоводца. По-моему, он еще сомневался, в свой ли кабинет заглянул или ошибся. Или он вообще не в своем штабе? Но то, что босой, полобнаженный старлей, сжимая в руке дымящуюся сигарету, доложился по уставу, убедило его в обратном.
- Товарищ адмирал! Во время несения службы замечаний не было. Распорядительный дежурный старший лейтенант Белов.
Я докладывал громко, чеканя слова, как на параде, одновременно пытаясь попасть ногами в ботинки. Адмирал ошалело продолжал безмолвствовать.
- Прошу разрешения...
Сигарета в руке мешала действовать. Я машинально сунул ее в рот и начал облачаться в амуницию. Вот эта сигарета во рту и взорвала адмирала, как фугасную бомбу.
- Да ты... Ты.... Пацан, мальчишка, что себе позволяешь!!! Наглец! Я тебя...!!!!
Слов адмиралу явно не хватало. Напялив фуражку, я приложил руку к козырьку и произнес "волшебные" военные слова:
- Прошу разрешения...
- Вынь соску изо рта!!!
- Есть! Я наконец сообразил и выдернул окурок. У военных есть четыре фразы, палочки-выручалочки на все случаи жизни: прошу разрешения, так точно, есть, виноват. Главное на все отвечать только ими и ты выкрутишься из под любого обвала.
- Прошу разрешения идти?
Адмирал впервые сдвинулся с места и сделал два шага ко мне.
- Пять! Нет, семь суток ареста! В понедельник на губу!
- Виноват!
От адмирала пахло хорошим коньяком. Наверно, неплохо с гостями погулял, невольно подумалось мне.
- Ты снят! Звоните СПНШ, поднимайте его, вызывайте дежурного, чтоб вас сейчас же заменили. И на губу!!! На губу!!! Вы скоро баб в мой кабинет водить начнете! Вон отсюда!!!
Я метнулся к двери и выскочил в коридор, чуть не снеся косяк.
В дежурке сидел рассыльный с виноватым лицом. Боец был из моего дивизиона и искренне переживал за оплошность.
- Тащ, он пронесся, я не понял кто. Не успел тащ... Простите?
Я молчал. Было так тошно, что даже ругаться не хотелось. Пару минут сидели в тишине. Потом спустился комдив.
- Я домой. И молча вышел на улицу.
Как оказалось, произошел случай из серии непредвиденных. Комдив гулял дома с гостями, и под занавес вечера обнаружилось, что адмирал обещал кому-то интересную книгу, а она осталась в кабинете. Адмиралы, особенно подводники, ребята решительные. Вызывать машину не стали, дабы не пугать водителя запахом, к тому же один из гостей не пил и был за рулем. Оперативно погрузились и помчались в зону. Адмирала все знали в лицо, и "Жигули" с ним на борту останавливать ночью никто на КПП не решился. А на пирсе заинструктированный мной вахтенный поступил по-военному тупо. Насчет "Жигулей" его не предупреждали, и сигнал тревоги он не поднял. Въехала так въехала. А когда узнал поднимающегося по трапу комдива, было уже поздно. Дальнейшее известно.
Военный я исполнительный, сразу позвонил Погорелову. Тот зевал в трубку, как заведенный, кряхтел, сопел и приказал не теребить людей до утра. Мол, разберемся утром. Я с его доводами полностью согласился, и больше никаких шагов не предпринимал. Утром в штаб кроме Погорелова не прибыл никто. Даже СПНШ. Сам же я замены не искал. Подставлять такого же горемыку как я было бы просто свинством. Погорелову тоже было до лампочки мое снятие.
- Не мне тебе замену искать. Звони СПНШ сам - пусть меняет.
СПНШ дома не было, и я тихо-мирно достоял вахту до победного конца. Комдив не появился, видимо, после нанесенной мною обиды продолжил застолье, заливая оскорбление нанесенное разнузданным старшим лейтенантом. А скорее всего, просто здорово погулял. Адмиралы тоже люди.
Воскресный вечер прошел в сборах. Я готовился к губе. Соседка меня постригла. Сосед, ссылаясь на богатый опыт, засыпал дельными советами по арестантской части. Собрал портфель, немного выпил под ужин и внутренне готовый упал спать.
В понедельник, вернувшись с утреннего доклада, командир сразу вызвал меня.
- Белов. Комдив только шипел при твоей фамилии. Приказано посадить сегодня же. Во сколько там принимают?
- После 14.00, товарищ командир.
- Печатай записку об аресте на семь суток, принесешь- подпишу. За что- придумай сам. Ты, Белов, охренел, конечно, такое отчебучить на вахте. Ступай.
Записку я напечатал. "Семь суток ареста с содержанием на гауптвахте за нетактичное поведение с командиром дивизии подводных лодок". Покурил с мужиками, послонялся по казарме. И двинул к командиру визировать документ. Командира не было. Дневальный сказал, что его вызвали в штаб. Через полчаса он вернулся, и сразу же снова вызвал меня.
- Готов к посадке?
Я кивнул.
- Х... тебе! Сядешь, но в другое место. В 15.00 на 12 пирс к Водограю. Идешь на КШУ на две недели. Отсидишь потом. Доволен?
- Так точно!
На губе в ноябре месяце делать нечего. Холодно и сыро. Море куда лучше. И мой командир прекрасно это понимал. Так вместо ареста я ушел в море. Потом сесть снова не получилось, снова подвернулось море. Потом еще. Потом автономка. Постепенно все забылось. Только вот штабная вахта стала для меня табу на всю оставшуюся службу, чему я был, естественно, безумно рад. А на ясные очи контр- адмирала я еще долго не попадался и старался теряться в толпе при его появлениях на построениях. Да и командир старался меня на люди сильно не выставлять, проявляя непонятную для меня доброжелательность. Только где-то через год он вышел с нами в море и случайно столкнулся со мной в курилке.
- А, наглец! Отсидел?
Я судьбу искушать не стал и соврал не покраснев.
- Так точно товарищ адмирал! Семь суток как с куста и в полном объеме!
- То-то, Белов. Веди себя прилично, не наглей. Распорядительным я приказал тебя больше никогда, слышишь, никогда не ставить! Понял?
И не дожидаясь ответа, вышел из курилки. Так штаб лишился моих услуг, о чем ни я ни он не жалеем. Каждому свое.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора

Мимоходом. Каска капитана Хлебова.

Капитан-лейтенант Хлебов Виктор Сергеевич человеком был загадочным во всех отношениях. Большой оригинал. Причуды его были столь многочисленны и обильны, что народ, в конце концов, привык и перестал их замечать, принимая все его выходки как само собой разумеющееся. Так же как парижане относятся к Эйфелевой башне. А заносило Витюшу черт-те знает куда. То ударялся в религию. Завешивал каюту иконами и образами, все вахты напролет грыз религиозную литературу, пересыпал речь богословскими терминами. Доставал всех. Потом резко уходил в культ здорового тела. Махал гирями до сердечных приступов, обвешивался эспандерами, посещал все спортивные секции, существовавшие в поселке: от кунг-фу, до аэробики. Нешуточно увлекался фотографией. Мог печатать с утра до вечера. Очень многогранная личность. И при всем при том, достаточно безобидный человек.
К нам в экипаж он попал после одного случая, когда в Двинске до смерти перепугал троицу молодых шалопаев, перелезших справить естественные надобности на территорию склада. А Виктор там дежурил в эту ночь. Два мальчика и девочка, поддатенькие, лет под восемнадцать, перепрыгнули забор и только собрались приступить к орошению территории, как из дежурки вылез Хлебов. Зима. Холодно. Снега по пояс. Узрел Виктор нарушителей, кричит. Уходите, мол, с территории! Охраняется! А те хохочут. Пошел бы ты, офицер, подальше. Иди грейся, не лезь не в свое дело. Виктора Сергеевича и пробрало. Вынул табельный Макаров и по уставу первый выстрел - в воздух. А те не поняли сначала и продолжают. Ну, тогда Витя и вдарил по ним. Чуть выше голов. Для острастки. От страха у них в штаны мочевые пузыри и слились.
Хлебова долго за пальбу эту по инстанциям таскали, а потом к нам в экипаж сплавили, в ссылку. Мы тогда не у дел были. Самое место для проштрафившегося каплея. Тогда и начались у Вити семейные неурядицы. Супруга его женщиной была симпатичной и тщеславной, на карьеру мужу большие надежды возлагала и не могла не понимать, что стрельба "по движущимся мишеням" надолго, если не навсегда закроет Вите путь к командным вершинам. А если прибавить ко всему прочему врожденную скупость и тягу к мужскому обществу Хлебовой половины, то состояние их отношений началось ухудшаться день ото дня.
Прошло немного времени, наш экипаж тоже в Двинск выехал. Ненадолго. Нас и стали использовать на полную катушку. Вахты, патрули, гарнизонные мероприятия. Как-то министр обороны на заводы пожаловал. Всех наших офицеров в оцепление по городу выставили, вырядили в ВАИшников. Повязки, краги, ремни, жезлы регулировочные. А главное, каски белые с надписью «ВАИ». Отстояли весь день, промерзли. Вечером имущество сдавать, вдруг выясняется, что Хлеб каску потерял. Как умудрился? А вот потерял и все. Пропала. Ерунда, конечно, заплатил Хлебов рублей пять, и все забыли. Кроме его самого. Отремонтировались. Вернулись в Гаджиево.
А надо сказать, что у Хлеба отношения с женой все портились и портились. К разводу шло.
Проходит где-то год, собрался экипаж в ресторан семьями перед отпуском. Сидим, тосты говорим. Веселимся. А на перекуре Хлебова жена возьми да и спроси у командира:
- Юрий Михайлович, доколе будут у моего мужа из зарплаты деньги за каску вычитать?
Командир аж дымом сигаретным подавился. Еле выдавил:
- Что за каска?
А супружница наезжает:
- Десять процентов от оклада. С ума сойти! Разберитесь!!!
Командир отдышался. Приказал Хлебова позвать. Отошел с ним в сторону. Ну, Витя ему и поведал, что жена житья не дает. Копейки на сигареты не выпросишь. Зажимает. Он и сказал, что очень ценную секретную каску утерял, с прибором ночного видения, блоком питания и прочими прибамбасами. И теперь за нее выплачивает и будет платить долго-долго. Дорогая каска. Специальная. Командир чуть не подавился во второй раз, теперь от смеха. Но поддержку легенде пообещал. Мужская солидарность. И обещание выполнил. Успокоил Хлебову жену, как мог. Уверил, что Виктору Сергеевичу осталось платить немного, лет пять всего. Она уши и развесила. Командир все же!
Года через два семейные отношения Хлеба окончательно оказались в тупике. Сам уходить от жены он не решался. Внутренний долг держал. Но и терпеть присутствие опостылевшей половины больше сил не имел. А тут, как на зло, после автономки массовый экипажный заезд в дом отдыха. То есть все с семьями, и ему надо бы с женой. Виктор поговорил с командиром и купил без лишнего шума за бешеные деньги себе отдельную путевку куда-то на Кавказ. А заступая на вахту, попросил своего друга, такого же оригинала Ванюкова, рассказать своей жене, что его за отличное несение службы в период боевого патрулирования наградили отдельной путевкой. Перед строем экипажа и с оркестром. Палыч своей супруге изложил все, как просили. Та же в обед встретила Хлебову половину в магазине и расписала награждение, еще и приукрасив.
Хлебодарыч после вахты домой приходит, а там его счастливая жена дожидается. Как же, едем не как все - в дом отдыха под Москву, а в лучший санаторий, на Черное море. Молодец Витенька, хорошо служишь! Виктор головой кивает, соглашается. Но, говорит, извини, милая, путевка-то одна. Только на меня. Ты же в море не ходила. А отдельно тебе купить - возможности не представляется. Больно санаторий элитный. И отказаться нельзя. Из жалованья вычтут. Так что оставайся, милая, здесь, ничего не попишешь, а я за тебя там и в море покупаюсь и под солнышком полежу. Жена долго возмущалась, рвалась на прием к командующему, но ограничилась только командиром. Тот в свою очередь посоветовал к адмиралу не соваться, себе дороже будет, и никто никуда вообще не поедет. Женщина подумала-подумала и согласилась. Так и уехал Виктор Сергеевич один.
Потом, правда, после отпуска кто-то глаза Хлебовой жене приоткрыл. На том его супружеская жизнь и закончилась...

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора

Заполярный Отелло

«После дальнего похода экипаж ПЛ вместе с
женами собрался в ресторане отпраздновать
возвращение. Все основательно подпили.
Опрокинув очередную стопку, немолодой
капитан 3 ранга крякнул:
- Ну, а теперь мужики, по бабам!!!!
Сидящая рядом пьяненькая жена возразила:
- Зачем по бабам? У меня муж в автономке!»
(флотский анекдот)

Не побоюсь быть банальным, но тема любви бесконечна как конец питания с берега после долгого-долгого плавания. И как всем известно, это святое чувство шествует по миру в сопровождении целого сонма пороков, присущих не всем, но знакомых каждому. Надеюсь, перечислять нужды нет. А теперь представьте маленький городишко с населением чуть более двадцати тысяч, да и то треть из них матросы, живущие в казарме. Городок, где мужья по меньшей мере три-четыре месяца в году бороздят глубины Мирового океана в полной оторванности от женского пола. Городок, где женам работать негде, и они еле дождавшись лета и подхватив детей, катапультируются на Большую землю с мая на сентябрь, оставляя мужей на произвол судьбы и командования. Городок, где развлечений немного: походить по магазинам, совершить вояж в гарнизонное злачное место - ресторан «Мутный глаз» или позаниматься бытовым пьянством с друзьми (муж в отсутствии жены), или подругами (жена в отсутствии мужа). Идеальная среда для приключений, усугубленная ежегодным пополнением населения в десятках неокольцованных лейтенантов жаждущих любви и ласки, причем немедленно.
На первенство в этой истории претендовали все четыре флота, все флотилии и мало-мальские военно-морские базы. Не суть важно. Если эти события и имели реальную основу (в чем лично я не сомневаюсь), то все участники ее молчали, молчат, и будут молчать. Ибо даже в наше нелегкое время аналог этому проишествию надо поискать.
Супружеская чета Муравьевых нравилась всем. Она - красивая натуральная блондинка, ноги от коренных зубов, на удивление добра и приветлива. Чем, как известно, не особенно страдает подавляющее большинство красивых женщин. Он -статный, подтянутый, мужественный капитан-лейтенант, тоже не обделенный мужской привлекательностью. Семья жила душа в душу и поводов для сплетен не давала. По магазинам Стас и Лариса ходили, держась за руки как пионеры, порознь их почти не видели, и вообще их пара излучала просто ауру любви и благоденствия. Идиллия, одним словом. С годами чувства не слабели, а только крепли на зависть окружающим. За семь лет между ними ни разу не пробежала черная кошка. Единственное, что Стас, посматривая вокруг, понемногу, глубоко в себе начал мучиться вечным спутником семейного счастья - ревностью. Будучи по природе человеком выдержанным, Стас не позволял этому пороку выплеснуться наружу, давя все сомнения в себе. Хотя, кто знает, какие бури бушевали в глубине души подводника, видя восхищенные взгляды мужчин, направленные на жену, и слушая комплименты и любезности сослуживцев на праздничных саммитах. Но тем не менее, внешене заметно не было, и даже Лариса сомнений и тревоги мужа не замечала, да и не хотела. А вот Стас незаметно созревал, прямо как прыщ перед тем, как лопнуть.
Корабль уходил в море на контрольный выход. Схема отработанная и привычная. Десять дней тревог и нервотрепки плюс десять бессонных ночей. Рано утром Стас попрощался с женой, поцеловал спящего сына, и пообещав вернуться через десять суток, отправился выполнять конституционный долг. Моря выдались нелегкие, то тут, то там намертво отказывалась работать матчасть. Стас служил в «механических силах» и порядком намучился, днем и ночью латая капризную технику. Тем обиднее было решение старшего на выходе командира дивизии на седьмой день идти в базу по причине массовой неисправности технической части корабля. Злость и раздражение Стаса скрашивала лишь одна мысль: теплый бок жены стал на три дня ближе. А так как на мужское достоинство и силу соскучившийся каплей не жаловался, то весь путь домой провел на подъеме, рисуя в мыслях одну картину за другой.
По традиции в базу вернулись поздно вечером. Когда чехарда с выводом ГЭУ закончилась, Стас даже не опрокинув традиционную стопку спирта за прибытие, словно жеребец поскакал домой. Смакуя процесс возложения головы на пышную грудь законной супруги, Стас домчался до дома, рывком поднялся на третий этаж и затормозил перед родной дверью.
Было начало второго ночи. «Мои спят» - подумал Стас. «Не ждут» и представил как неслышно разденется и запрыгнет в постель к Ларисе, удивление той, и все последующее безобразие... Как можно аккуратнее вставив ключ, дрожащий от нетерпения Стас тихонько повернул его и протиснулся в прихожую. Механиком каплей был отменным, замок регулярно смазывал, и тот его не подвел.
К большому разочарованию жена, судя по всему, не спала. Из-за неплотно прикрытой двери спальни падал луч света и что-то слышалось. Что именно, Стас не понял, и не раздеваясь, даже не снимая фуражки, на цыпочках подкрался поближе. Под ложечкой засосало. Сквозь створ двери его глазам предстала картина, не снившаяся даже в самом страшном сне. Горел ночник. На его супружеском ложе бесстыдно раскинув ноги и раскидав по подушке белокурые волосы лежала женщина. Все остальное закрывала фигура обнаженного мужчины, ритмично задиравшего зад к потолку. Женщина стонала во весь голос, его жена стонала так, как никогда не стонала с ним. Стас был убит на месте. Вся жизнь рухнула в одночастье. Сколько он простоял в полупарализованном состоянии, неизвестно. Но когда Стас очнулся, за свои поступки он уже не отвечал. В милицейский протоколах это называется «...в состоянии тяжелого душевного потрясения...». Охваченный пламенем мщения за поруганную супружескую честь, Стас начал судорожно искать кобуру на поясе. Ее, естественно, не было. Кортика тоже. Стас ринулся на кухню. Первое, что попало под руку, была вилка. Красивая мельхиоровая вилка из набора, подаренного им на свадьбу. Зажав в крепкой офицерской руке неуставное холодное оружие, Стас метнулся обратно к спальне. Ворвавшись как торнадо в обитель изменщицы, перехватив для верности вилку второй рукой, униженный офицер от души размахнулся и... Рука оскорбленного военного не дрогнула. Вилка, описав широкую дугу, почти полностью погрузилась аккурат посередине движущихся ляжек прелюбодея. Описать раздавшийся после удара крик я не решусь. Ветеран войны, приехавший в гости к сыну в квартиру по соседству, переживший блокадный Ленинград и штурм Берлина, рассказывал, что проснулся с криком «Бомбы!!!» и поднял на ноги всю семью. Причем в отсутствии бомбежки и пострадавших его убеждали всей семьей минут сорок. И хотя спать он потом лег, но в отсутствии погибших и разрушений сомневался до самого отъезда. У соседей сверху описались дети и чуть не наложили в штаны родители по причине непередаваемого ультразвукового воздействия. А овчарка других соседей выла до утра, оплакивая чью-то собачью жизнь.
Оставив орудие мщения торчать в анусе осквернителя, Стас резко развернулся и почти строевым шагом вышел из спальни. У него оставалось одно желание: покинуть ставший чужим дом, хорошенько надраться и утром забрать вещи. О содеянном Стас как то не задумывался. На удивление в прихожей уже горел свет. И еще в ней стояла Лариса собственной персоной, в домашнем халатике и с полотенцем на голове. Красивая и соблазнительная. Для потерявшего все жизненные ориентиры Стаса потрясений на этот вечер оказалось достаточно. Со стороны это напоминало детскую игру «замри». Онемению Стас не подвергся, но слова из себя выдавил с большим трудом.
- А там кто?
Дрожащая рука показала неопределенно назад.
- Да твой брат Сережка с женой. Его же к нам перевели. Я им спальню уступила, пока тебя нет. А сама с сыном... Да что за крики-то там?
- Я... понимаешь... тут... вилка...
- А я мыться ходила. Днем напор слабый, а ночью ничего. Слушай Стасик, у них кажется что-то случилось...
- Ага. - только и сказал Стас и грохнулся в обморок...
То, что брат переводится к ним, что у него жена тоже блондинка, что приехать они должны были именно сейчас, Стас, конечно, помнил, но красная пелена, упавшая на глаза, заслонила все, да и кто бы мог подумать!
В итоге все закончилось лучше, чем можно было ожидать. Задницу Сереже заштопали. Военврач в госпитале, с трудом выдернув вилку, долго выражал восхищение богатырским ударом, а закончив операцию, похлопал Сергея по филейной части и обрадовал:
- Геморроя не будет никогда! У тебя там труба без сучков и задоринок. Нефтепровод!
Помолчал, и хмыкнув, записал в журнале, что больной сел на гвоздь. Сидеть на стуле по-человечески Сергей разучился надолго. Первое время плакал, когда шел в гальюн по большой нужде, и рыдал, когда возвращался. Потом привык. Сейчас и не помнит, наверное, времена, когда сравнивал унитаз с электрическим стулом. Сережиной жене Лене расклинившиеся ноги сводили четыре медсестры и хирург. Свели с трудом. А заикалась она всего три месяца. Да и то только в постели. В общем, все закончилось хорошо. Как говорится, малой кровью. Ячейка общества не распалась, семья сохранена.
Жизнь продолжалась. Стас и Лариса так же гуляли держась за руки и воркуя, словно голуби. Солнце так же светило, и корабли так же уходили в море. Вот только Лариса стала убирать по шкафам все острое, вплоть до зубочистки, а Стас, приходя домой, звонил в дверь по пять минут и ждал, пока ему откроют.
Что касается Сергея и его жены, то они хоть и простили Стаса, но ночевать у брата никогда больше не оставались...

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора