Довольно старая быль под таким вот названием:

"Песня ветра над морским побережьем"


"Вы слушали ветер? Люди очень давно говорили друг другу о нем, о его песне. Но для того, чтобы это услышать, надо остановиться. Надо, чтобы замер в пространстве и времени постоянный поток мыслей, дел, движений, звуков. И чтобы осталась тишина. Тогда можно услышать ветер.
Эта песня обо всем. О всех судьбах всех людей всех времен. О том, что ничего не кончается. О том, что все вернется. О том, что все пройдет. Обо всем сразу. Так может только ветер из открытых пространств. Люди еще иногда говорят о морях, о горах, о бескрайних степях. Люди так любят видеть то, что видно. Но ничего этого не существует без ветра. Без его тонкой бесконечной песни любая подстилающая поверхность - мираж. Давящий своей нереальностью.
Слушайте ветер - это все, что нужно. И это все, что дано."

Вот это утром 26 мая 1944 года написал на листке из полетного планшета бывший школьный учитель, 1й лейтенант морской пехоты США Адам Эллис, удобно сидя на изгибе чайкообразного крыла своего "Корсара" и болтая босыми ногами. Адам писал, а ветер шелестел вокруг высокой травой аэродрома Торокино-Филд, Бугенвилль, Соломоновы острова, юго-запад Тихого океана. Эллис видел справа от себя нарисованного на борту самолета маленького ангелочка (против обыкновения времени, на его машине не было никаких отметок о сбитых японцах), а слева - идущего к самолету военного корреспондента Алекса Мортона, за которым вился сизый дымок и который махал ему рукой.
Подойдя, Мортон пыхнул сигарой и сказал:
-- Здорово, Эд. Хрен тебя найдешь. Давно мечтаю, чтобы ты мне помог. Хочу объяснить читателям, почему некоторые опытные пилоты отказываются летать командирами звеньев, предпочитая оставаться ведомыми. Это что - какой-то хитрый трюк? Это тактика, да? Я сначала хочу просечь это сам.
-- Да нет никакого трюка, - ответил, улыбаясь, Эллис, - и потом, я не вижу ничего такого странного. Я лично летаю ведомым у зама командира эскадрильи, что ж тут такого хитрого?
Мортон поморщился, перекинул сигару в левый угол рта, сплюнул и растянуто произнес:
-- Вот и катитесь вы ко всем чертям! Не хочешь говорить - не надо. Не хочешь командовать - не командуй. У нас свободная страна. Вот только лапшу мне не вешай: "...я не знаю ничего такого..."
-- Ты, Алекс, спокойнее можешь? Расслабься. Помолчи минутку. Слушай...
-- ...??
-- Ветер. Слышишь?
-- Может, мне посоветовать комэску прислать к тебе доктора?
-- Э-эх.
-- Или ты все-таки боишься ответственности командира звена?
Эллис, вздохнув, махнул рукой и спрыгнул с крыла в аэродромную траву.
Было восемь часов утра, через час эскадрилья уходила на задание.
Вокруг был ветер.
Бывший школьный учитель Адам Эллис положил ладонь на ствол ближнего к фюзеляжу "кольт-браунинга", торчащего из левого крыла.
-- Вот смотри, Ал, и слушай - внимательно, я сейчас не думаю, что говорю. Видишь эти три ствола? Смотри - в другом крыле еще три. Четыреста патронов на каждый. Мощь, правда? Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы грохнуть этот вот самолет, хватило бы и одного. А здесь - шесть. Может быть, ты не знаешь, что они установлены под углом к фюзеляжу и трассы всех шести пулеметов сойдутся в точке, удаленной ровно на 300 футов прямо по курсу "корсара".
-- Ну?
-- В этой самой точке у любого живого организма шансов выжить будет ровно столько, сколько ему отмерит Господь - это его единственная надежда. И я предпочитаю видеть в этой точке только джапов, пытающихся зайти в хвост моему ведущему. Они - вояки опытные, они знают, чем это для них может кончиться. Они сами выбирают этот путь - что ж... Но я не желаю видеть в этом прицеле кого-то еще. Вот так. Это - что касается меня. У других спрашивай сам.
-- Ладно, ладно. Спрошу. И не волнуйся, это - не для печати. Во всяком случае, без упоминаний и ссылок.
-- Да все равно. Здесь война. И никто не знает, кто "правее" или "левее". Будь здоров, Ал. Мне еще кучу дел надо сделать.
И пошагал к вышке управления.
А через час эскадрилья VMF-215 привычно ушла в воздух, чтобы встретить над Велла-Лавелла здоровенные армейские бомберы B-24 и довести их до Рабаула, и наблюдать такие неестественные, черные цветы разрывов бомб, и отбивать атаки вездесущих юрких "Зеро", и бешено вертеться в каруселях воздушного боя, и стрелять, и падать, перечеркивая копотью изумрудные пейзажи островов в океане, и - вернуться домой.
1й лейтенант Адам Эллис сбил в этом вылете два "Зеро", сняв одного с хвоста комэска, второго - из нижней полусферы идущего на двух моторах пылающего "Либерейтора". А потом - так бывает на войне - командир 762-го кокутая Сигецу Моринага прошил из правой крыльевой пушки фонарь кабины бело-голубого "Корсара" с ангелочком на борту. Джек Лауренс и Юс Элмор провожали кувыркающийся самолет до самой воды, дико крича по радио. И замолчали, только когда осел белый гейзер водяной пыли. "Корсар" был тяжелым самолетом - он тонул очень быстро...
А когда на идиллические картинки островов упала сверху темнота, яркие тропические звезды обнаружили напившегося и трезвого военного корреспондента, капитана морской пехоты А. Мортона, который брел вдоль шепчущего прибоя и плакал. Потому что знал, что все это, до последней буквы, Эллис написал на неровном обрывке бумаги, который ветром забросило ему на складной стол.
Все, что было, и все, что будет.
1й лейтенант Адам Эллис стал частью песни этого ветра.
Которую, плача, слушал в ночном одиночестве военный корреспондент на Торокино, и эти слезы - тоже становились частью ветра, который, проносясь через континент, проливал их дождями на аэродромы Южной Франции. И завязшие в грязи "Фокке-Вульфы" ничего не могли поделать с гудящим высоко в небе фоторазведчиком "Лайтнинг", которым управлял Маленький Принц.
Мортон улетел в Штаты в конце июня. И на Торокино больше никто не слушал ветер, не дарил ему надежды и слезы.
Во Франции высохли аэродромы, и однажды Маленький Принц не вернулся из полета.
Он тоже стал частью песни ветра.
Война всегда жалит очень больно, даже если она совсем далеко от тебя.
Что осталось?
Песня ветра.
Так и звучит над открытыми просторами эта песня. Обо всем и обо всех.
Что же изменилось с тех пор?
Немного.
Каждый день на берег Великого океана выходит старый японец. Ему тяжело даются эти триста метров от одинокой квартирки, с блеклой фотографией молодого улыбающегося пилота в кабине истребителя, до узкой полоски пляжа.
Каждый день, в любую погоду, он сидит на вылизанной морем коряге и беззвучно шевелит губами. Только так он может говорить с пилотами сбитых им самолетов, и со своими погибшими друзьями. С некоторых пор Сигецу-сан предпочитает такое общение. В Японии это никого особо не удивляет.
Вечером он встает и, сутулясь, медленно возвращается домой.
Над полоской прибоя остается лишь ветер, бережно несущий голоса его собеседников. И кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь вдруг останавливается и замирает, начиная слышать ветер. И тогда - эта, конкретная жизнь, становится чище.
А ветер поет.
Вечным напоминанием о бессмертии душ и чистоте сердец.
Неизбывным гимном Жизни.

Я вам расскажу, как ДЕЙСТВИТЕЛЬНО летают технари.

Еще в советские времена мой друг Игорь, после окончания Минского училища гражданской авиации, работал техником по электро-оборудованию в аэропорту Челябинска.
Однажды садится к ним опаздывающий на три часа от расписания перелетный ТУ-154 - для высадки пассажиров, дозаправки и всего прочего.
И командир этого лайнера просит встречающих технарей глянуть МСРП (магнитный самописец регистрации параметров полета), потому как тот в полете то работает, то не работает и вообще, задолбал своей мигающей лампочкой весь экипаж!

Миссия проверки досталась, как электрику, Игореше.
Он сначала глянул в кабине экипажа, где все было в порядке, а отказ подтвердился. После чего потюхал уже к самому МСРП. А надо вам сказать, что на ТУ-154 тот находится под полом пассажирского салона. Поэтому Игорек коврик в проходе убрал, люк открыл, свет в подполе включил и полез, как шахтер в забой, к забарахлившему МСРП.

Сам МСРП, почти как иголка Кощеева, упакован в оранжевый металлический шар, который в огне не горит и в воде не тонет, и для надежности - болтов по кругу немеряно. Поэтому провозился Игорь с этой железякой долго, но все-же до МСРП добрался и, что самое главное, неисправность нашел и устранил. И только стал все эти болты назад заворачивать, когда слышит - на самолете двигатели запускают!

«Во, бля, торопятся, только исправил, а они уже движки запускают!» - подумал Игорь, и стал торопливо закручивать оставшиеся болты. И, как обычно бывает при спешке - то ключ гаечный уронил, еле достал, то болтик в сторону закатился - еле нашел. В общем, наш герой-подпольщик слегка задержался. А самолет тем временем уже порулил...

Наконец, закончил Игорек работу и рванул к выходу, а люк - оба-на! - уже задраен. «Вот гады, замуровали! Гады!.. Гады!.. Гады!..» - зло думал Игорь, ритмично ударяя ногой в закрытый люк. По итогу люк открылся, и показалось испуганное лицо стюардессы. Она-то, как потом выяснилось, когда пассажиры пошли на свои места, чтобы никто из них в люк не провалился, последний закрыла и ковриком сверху прикрыла.
Ну стюардесса, что с нее возьмешь...

Еще более испуганные лица были у пассажиров! Сначала откуда-то из под пола раздаются жуткие удары, затем с помощью стюардессы из какого-то секретного лаза появляется кто-то злой, черный и матерящийся - то-ли черт, то-ли террорист - и прямым ходом бежит в кабину экипажа!
Есть от чего обосраться!

А в кабине экипажа командир Игорю сказал прямо: «Все, парень, мы уже на исполнительном старте (читай - на взлетной полосе перед взлетом), да и опаздываем порядочно. Пока объясним что к чему, пока назад зарулим, пока трап подгонят и вся прочая херня - еще лишний час накрутим! Так что сиди, не рыпайся, полетишь с нами до Москвы, через день с нами-же назад вернешься! Понял?!»

Предложение, от которого трудно отказаться... К тому-же, почему-бы на халяву в Москву не слетать - поглазеть на столицу, Кремль и ГУМ?! Единственное, о чем попросил Игореша - доложить обо всем на землю, в Челябинск, чтоб его там с собаками два дня не искали.
«Не ссы - доложим!» - сказал командир и отпустил самолетные тормоза.

Перелетчики оказались класными ребятами - а может чувствовали свою вину перед Игорем за это путешествие. Устроили его с собой в гостиницу, денег на московские смотрины одолжили и даже дали за штурвалом посидеть, полетать и летчиком себя почувствовать.

А в Москве, перед самым отлетом, на последние деньги купил Игорь в гастрономе гуся венгерского, знаете, у которого печенка и сердце были отдельно в бумажку завернуты и внутрь вложены.
Маме в подарок.

В.Хорошилов (он же Техник-Техник)

Старая радиолокационная станция П-37 плевать хотела на все мои усилия. Я, начальник смены радиолокационной группы, лейтенант-двухгодичник, крутился уже полчаса в приемо-передающей кабине, безуспешно пытаясь подстроить аппаратуру фильтрации метеопомех. Шесть оборотов в минуту в течение получаса было плохим испытанием для моего желудка, недавно съеденный обед настойчиво стучался в стенки пищевода и просился наружу. Чувствуя, что еще чуть-чуть, и оскверню несговорчивую старуху, открыл дверь и кубарем скатился с десятиметровой горки.
В операторском кунге только что прибывший начальник группы капитан Блохин мрачно навис над экраном, на котором среди хаоса точек-засветок от облачности еле заметно блуждала отметка самолета - разведчика погоды. По громкой связи виртуозно матюкался наземный штурман, сидящий где-то в катакомбах подземного командного пункта, куда транслировалась картинка.
- Пи-пи, ты понимаешь , лейтенант, что такое командирские полеты, пи-пи-пи, ты, пи-пи-пи, знаешь, что через час пи-пи-пи сам командующий будет летать, пи-пи-пи, ты знаешь, что такое трибунал, пи-пи, растрел, пи-пи , кастрация, пи-пи и твоего долбаного начальника, пи-пи-пи туда же. Что за срань на экране, пи-пи-пи, как я цели проводить буду, пи-пип твою мать.
Раздетые по пояс солдаты-операторы в нагретом аппаратурой кунге стеснительно похрюкивали при особо удачных выпадах штурмана. Я ввалился в кунг в измазанной землей техничке, потирая ушибленный копчик и вопросительно посмотрел на командира. Тот отрицательно покачал головой и, вздохнув, решительно выключил тумблеры передатчиков:
- Будем вести по опознаванию "свой-чужой", делать нечего. Ты все равно двухгодичник. Сам уйдешь или выгонят, какая разница... (спр. для чайников: по опознаванию "свой-чужой" локатор видит только свои самолеты с работающей аппаратурой).
Экран локатора очистился от метеопомех. Бледная точка самолета-разведчика заметно пожирнела. Сразу же удовлетворенно заткнулся штурман.
Темнело. Накрапывал мелкий холодный дождь. Промозглый осенний ветер злобно гонялся над аэродромом за низкими лохматыми облаками.
Низенький щупленький техник по электрооборудованию Седых залез в заднюю кабину штурмовика-спарки, забрать забытый накануне инструмент.
Нестерпимо болела голова после вчерашнего дня рождения. Он тоскливо посмотрел на до боли знакомую приборную панель... когда-то и он был летчиком, причем совсем неплохим. Но случился развод с женой, потом еще какая-то беда со здоровьем, начал попивать, так и оказался в технарях. Вот и вчера с корешами набрались султыги как жаба ила... (спр. для чайн.: технический спирт разбавленный дистилированной водой, который стоит в трехлитровой банке под койкой каждого приличного авиационного техника). В кабине было тихо и уютно. Седых и сам не заметил, как свернулся клубочком на сиденьи и задремал,натянув на себя какой-то чехол...
Полеты начались с опозданием на час. Сорок мощных машин парами стремительно взмыли в небо, разрывая ревом турбин мрак украинской ночи и, заложив разворот над спящим городом, отправились на полигон, расположенный в 200 километрах от базы. Задание ночных полетов в условиях плохой метеообстановки было предельно простым: выйти на полигон, отбомбиться по целям и вернуться на базу живыми. Один самолет пилотировал сам командир дивизии.
Лейтенант Янковский был совсем зеленым пацаном, только после училища. Это был его третий вылет в составе боевой части. Он шел "ведомым" в последней паре с комэском, на удалении нескольких километров от "ведущего". На экране локатора пара выглядела одной точкой. Двадцать таких точек, растянувшись длинной цепочкой, поплыли на запад.
Через несколько минут полета в самолете Янковского отказало электропитание. Янковский даже не понял сразу, что произошло. Двигатели работали ровно, самолет летел над плотным верхним слоем облаков, озаряемый желтой полной луной, приборы не работали, ни один, ни радиостанция, ни локатор, ничего... Продолжать полет при подобных обстоятельствах, возможно, не было безумством, но тянуло на серьезный героический поступок. Юный пилот не был героем, поэтому после секундных размышлений дернул рычаг катапульты...
Техник Седых проснулся от резкого толчка и треска пиропатронов катапульты. Удивленным заспанным взглядом он проследил за удаляющейся в сторону Луны капсулой катапульты. Сел в кресло, протер глаза.
Убедившись, что это не сон и не белая горячка, а суровая реальность, похолодел. Самолет продолжал спокойно лететь над бескрайней равниной облаков. Лихорадочно схватился за штурвал, переключил управление на себя - корабль слушался руля. Седых тоже не был героем, однако, в отличие от Янковского, парашюта у него не было...
"Отряд не заметил потери бойца", наземный штурман, по-прежнему, наблюдал на экране картинку с моей дефективной станции с двадцатью точками, двигавшимися к полигону... Немного успокоившись, Седых, знавший план полетов, и соорентировавшись по звездам, направил машину на запад, к полигону, рассчитывая присоедениться к остальным самолетам и таким образом попытаться вернуться домой живым. Расчеты его оправдались, вскоре он догнал своего ведущего.
Периодическое применение кулака и такой-то матери к различным хитро-электросплетениям самолета (а он знал его слабые места) наконец принесло результаты - появилось электропитание. Седых перевел дух.
Янковский приземлился в глухом лесу живой и невредимый. При посадке, правда, немного подвернул ногу, но идти было можно. Шума от падения самолета или какого-нибудь взрыва слышно не было, что весьма его озадачило. Достав карту местности и прикинув свое местоположение, заковылял к ближайшему населенному пункту.
Седых прекрасно понимал, что инцидент с самолетом (отказ электрооборудования точно запишут на него + спанье не совсем трезвых техников в боевых самолетах также не приветствовалось командованием) грозит ему как минимум увольнением в запас, как максимум судом.
Поэтому он решил ничем себя не выдавать, рассчитывая на знаменитое русское авось. Накаченный по самые помидоры адреналином, Седых выполнил на полигоне все положенные упражнения, прекрасно поразил цели (он действительно был когда-то очень хорошим пилотом) и пошел со всеми на базу. Посадив самолет, загнал его на стоянку, незаметно выскочил в темь ночи и был таков...
На утро измученный, обуреваемый самыми мрачными мыслями лейтенант Янковский добрался в часть как раз к началу разбора полетов. Поскольку он первый раз угробил самолет, то толком не знал, как себя вести в подобных ситуациях. Молча, пряча глаза, никому ничего не докладывая, занял свое место в классе предполетной подготовки, где уже почти все собрались и приготовился к самому худшему. Появился командир дивизии.
Кратко оценив полеты как успешные, перешел к индивидуальным оценкам.
Назвал его фамилию. Янковский, побледнев, встал и втянул голову в плечи.
- Хочется отметить отличную работу лейтенанта Янковского. Хорошая молодежь идет нам на смену. Оценка отлично. Объявляю благодарность. Садитесь.
В голове лейтенанта зашумело, ноги подкосились, он, ничего не понимая, плюхнулся на сиденье. Закончив разбор полетов, командующий встал и уже на выходе обратился к командиру полка:
- А с техниками у тебя, командир, полный бардак, какого-то хрена срабатывают катапульты на стоянках, которые потом куда - то загадочно исчезают. Как разберешся с катапультой, доложишь.
После совещания Янковский побежал на летное поле. Не веря своим глазам, долго ходил вокруг самолета, щупал его руками. Самолет молчал, надежно храня свою тайну.
Два дня техники полка прочесывали все прилегающие территории в поисках пропавшей катапульты, которую так и не нашли, списав пропажу на предприимчивых местных жителей, уперевших ценную вещь...
Янковский после этого случая из жизнерадостного холерика превратился в задумчивого меланхолика, а вскоре и вовсе перевелся в наземные штурманы.
В тайну этой историю меня посвятил как-то сам Седых за рюмкой чая в офицерском кафе, взяв слово не трепаться.
Но ведь прошло уже столько лет и я только вам ... по-секрету...:)
(Все фамилии изуродованы до неузнаваемости)

Уперто с www.anekdot.ru (автор указан не был)

Читал историю боевого приминения Су-24 и наткнулся на забавный момент:

Один из рейдов по вызову 735-й БАП выполнил в конце ноября, когда была поставлена задача на удар по укрепрайону юго-восточнее Кандагара. Участвовавший в нем штурман к-н П.Н.Клеветенко так описывал произошедшее: "Подтянувшись к району, где уже крутили карусель Су-17 и Су-25, услыхали гвалт в эфире и отчаянные призывы с земли долбить еще и еще, не то уйдут. В ответ - "Не на ТЗ летаем!" Когда основной шум стих, запросил работу наш командир группы. Наводчик, услыхав незнакомый позывной, насторожился: "Что еще за "аисты", когда тут "грачам" еще на целый день работы?" Нас он не знал, да и от его указаний толку было мало - у пехоты ведь карты с прямоугольной сеткой, а нам нужны другие координаты. Бомбить пришлось самим. Когда ахнула первая "полуторка", наводчик взревел звонче пилорамы: "Вы чего там делаете?! Чего кидаете? Тут горы из-под задницы улетают!" Командир ему в ответ: "Кончай орать. Скажи, туда ли бросили, за мной - группа". Тот, придя в себя, дал команду разгрузиться южнее на полкилометра. Потом поблагодарил за работу и напоследок дал отбой подходившим штурмовикам: "Шабаш, вам тут больше делать нечего".

http://www.vorkuta.ru/shado/Avia/Konflicts/af_01.htm

С anekdot.ru:

Друган у меня - штурман.. на Су-24 учился.. Ну и как-то рассказывает мне
про катапульту.. говорит что если летчик дергает свою катапульту -
отстреливается и летчик и штурман, а если штурман свою - отстреливается
только он. Я ему - "а зачем так сложно то придумали"? Друг - почесав
репу ответил - "А вдруг летчик Гастелло.. штурман то здесь причем? "
:))