«Клиент обеспечивает проезд Консультанта от места постоянного базирования до места выполнения Работ и обратно». - контракт

Местом выполнения Работ была гостиница, возвышающаяся прямо над заливом Ай, а покинуть Амстердам мне предстояло регулярным рейсом из Схипхола. Из-за руля подъехавшего черного мерседесовского микроавтобуса вышел густобровый седой дед в темных очках и безукоризненном темно-синем костюме и саркастически осведомился:
- Где горит?
- Простите?
- За последние полчаса вы позвонили мне четыре раза. Я уже подумал, что у вас тут пожар и мне предстоит эвакуировать пострадавших. Мы вообще-то договаривались на 18:00, а сейчас всего лишь 17:20.
- Простите пожалуйста, я только хотела спросить, можете ли вы подъехать пораньше, - смутилась провожавшая нас Мэгги.
- Вот я и подъехал. Сколько вас тут?
- Восемь. Сможете посадить всех?
«Дед» лишь молча открыл дверь. Мэгги пересчитала кресла и радостно выпалила:
- Можно, садитесь.
Водитель с недоверием оглядев нас добавил:
- Чемоданы свои оставьте снаружи. Багаж гружу я.
Я сел последним на оставшееся место рядом с водителем. Тот строгим голосом напомнил нам всем пристегнуть ремни безопасности и плавно, но энергично тронул машину в сторону выезда из города. На нескольких встретившихся по пути светофорах я начал замечать в своем теле какие-то подозрительно знакомые ощущения. Внутренне удивившись, я начал присматриваться повнимательнее. Этот человек не пытался движением своего автомобиля опровергнуть законы Ньютона - наоборот, он сознательно эксплуатировал их, свободно распоряжаясь всем запасом как инерции машины, так и тяги двигателя. Руки его не совершали ни одного лишнего движения, а все маневры не оставляли никакого сомнения в том, что мысленный взор водителя движется над дорогой далеко впереди машины как будто над картой. Так водить автомобиль может только... - Да нет же, это просто твое глупое воображение! - спорил сам с собой мой внутренний голос.
Дорога заняла считанные минуты. Махнув рукой дежурному у шлагбаума, водитель подкатил к терминалу и занялся раздачей багажа. Получив свой портфель и дождавшись, пока все остальные разойдутся, я обратился к нему:
- Можно задать вам личный вопрос?
- Конечно.
- Глядя на вашу манеру водить машину и распоряжаться нами, пассажирами, я рискну предположить, что вы - пилот. Я угадал?
- Да. Тридцать три года.
- На чем, если не секрет?
- Здесь, в KLM - на DC-8, на 747, на 737... а еще до того - на «Дакоте». Классный самолет был, кстати!

Минут десять на разговоры у нас в запасе еще оставалось. Мы постарались потратить их не зря.
...
- А сейчас мне уже за семьдесят. Вот, езжу сюда, сохраняю контакт с людьми. Живу тут, можно сказать. Если уеду, умру через неделю.
- Ну так мог бы инструкторить, наверное?
- Нет, это уже мне не по плечу... but life goes on, - бодро заключил он. Я попрощался с Якобом и пообещал найти его, когда снова буду в Амстердаме.

30 мая 2009 г., Амстердам - борт А319

Нормальное распределение совпадений

«Не имея под рукой математически верной теории некоторого явления, можно с успехом применять произвольный набор бытовых предрассудков».
(Агент Малдер)

Раннее утро, наш экипаж выгружается из гостиничного «вэна» в аэропорту MEM (город Мемфис, тот, в котором жил и работал товарищ Элвис). Завтрак-буфет в отеле для нас не поленились накрыть раньше обычного, свежий USA Today и О-Джэй (апельсиновый сок) были уже распределены на столиках. Очень спокойное начало рабочего дня. Казалось бы, что может случиться...

- Жопа, стоять!
...выдохнул капитан де Тревиль и исчез из поля зрения. Отследил его начальный вектор: бравый капитан скачками выдвигается на место катастрофы. Бодренько так бежит, узлов 15 будет точно. Не догнать. «Катастрофа», девчонка лет пятнадцати, мило присев на корточки на тротуаре, завязывает шнурки на ботинках. На ушах висит I-Pod и мешает адекватно оценить быстро развивающуюся за ее спиной аварийно-спасательную ситуацию. Аварийная компонента, сдающий задом в ее направлении микроавтобус с опаздывающими куда-то пассажирами и обкуренным маргиналом-шофером, вопреки ПДД уверенно переезжает бордюр. Налицо агрессивный бизнес-план доставки клиентов прямо к дверям аэропорта в целях срубки достойных чаевых. А тротуары были придуманы исключительно для слабаков.

Спасательная компонента в лице де Тревиля успевает. В прыжке выхватывает девчонку прямо из-под бампера вместе с ее модным рюкзачком и I-Podoм, и они хаотически сыпятся под ноги оторопелым свидетелям происшествия. Капитан, как взбешенная версия Бэтмэна, совершенно без пауз рикошетом от асфальта в полете поправив галстук на порванной форменной рубашке, и забавно мешая французские нехорошие слова с английскими, врывается в кабину микроавтобуса... Рекламная пауза, на сцены насилия с утра мне лучше не смотреть. Хотя надо бы из гуманизма пойти помочь, но как-то нет желания. Водятел на вид парень крепкий, проживет без передних зубов. Куда важнее успеть допить этот мерзкий, но еще горячий гостиничный кофе. С добрым утром тебя, город Мемфис!

Де Тревиля, конечно, зовут совсем по-другому, но он сильно смахивает на капитана королевских мушкетеров в исполнении Льва Дурова. Ему слегка за пятьдесят, в прошлом французский военный летчик. Лет пять назад занесла его судьба в Калифорнию и бросила в мясорубку региональной авиакомпании. Мы с ним уже неделю как экипаж. Сработались влет, в первом же рейсе. Может, особенности национального характера, может, просто человек хороший. Летает капитан с моей сугубо личной точки зрения мастерски (это когда на самолете), а его знаменитые профильные посадки вообще явление уникальное, за год на линии ничего подобного не видел. К тому же, явно умеет с энтузиазмом махать конечностями, и я мысленно даю себе обещание шкипера без веской причины не обижать.

Шкипер списывает мычащего шоферюгу на руки жизнерадостным полицаям, и мы притихшей колонной в четыре чемодано-человека маршируем в здание порта. Пройдя секьюрити, обнаруживаем «Катастрофу» у стойки нашего рейса на Феникс - любимый I-Pod не пострадал, рюкзачок беспечно брошен на пол, вид испуганный. Де Тревиль, бросив на нее один осторожный взгляд, притормаживает на секунду. «..Это будет интересный полет, да?» Делаю умное лицо. «Вот ты и поведешь, я свою дневную норму везенья уже истратил...» Сказать, что летчики народ суеверный, значит не сказать ничего. Как-нибудь понаблюдайте за дядьками в летной форме, заметьте, какой странной у них становится походка, как только появляются трещины в асфальте. Такие большие, а верят во всякую ерунду, правда?

Мой рейс, мой брифинг. Терпеть эту тягомотину не могу, каждый раз одно и тоже, но умом понимаю, что надо. Занудным голосом вещаю: «...Стандартный взлет, закрылки 8, скорости выставлены. Полоса... Какую дадут, ту и возьмем. Обледенения на взлете не предвидится, но возможно легкое обалдение от парфюмерных изысков наших бесподобных стюардесс... Отворот по карте... Высота разгона... Лобовое стекло... загажено..» Это Мемфис, тут на такие мелочи как чистые стекла наземников не разведешь. Скажите спасибо, что заправили. Открываю на потолке люк аварийного покидания кабины и выливаю бутылку питьевой воды на лобовуху. Размазываю это дело дворниками. Сойдет. «...В случае серьезной неисправности до достижения критической скорости V-1 озвучивается команда на аварийное прекращение разбега. Вы, господин капитан, в ужасе проснувшись, переводите двигатели в режим реверса. Мы оба давим со всей дури на тормоза и сочиняем отписки для компании. В случае неисправности после V-1 потеря оборотов и останов двигателя включительно, разбег и взлет продолжаются по аварийному профилю, а вы, господин капитан, продолжаете отсыпаться. На маршруте грозовые ячейки (а когда их нет?). Брифинг окончен. Вопросы (и свежие газеты) есть»?

Пассажиры занимают места, мы гоняем предстартовые чек-листы и готовимся отчаливать. Все шло относительно спокойно, пока не заглянула на мостик стюра номер раз: «Там ЧП, с пассажиркой плохо, потеряла сознание на входе». Кэп вызывает спасателей. Я как самый богатый (мой рейс, мой брифинг, мое ЧП, вообще, все мое) иду разбираться. В проходе у двери лежит, сложившись в четвертинку (как вы уже угадали), наша «Катастрофа». Паксы в коллективном порыве своевременно забить багаж в навесные полки (на всех места, естественно, не хватит) толпой бешеных слонов проносятся мимо. Разного рода сумки и промышленного вида контейнеры лупят по ней с хода. Что с людьми сегодня случилось? На рюкзачке отпечаток чьего-то ботинка ненормального размера, на локте синяк и ее шнурки опять развязаны. Сердобольная стюардесса попробовала остановить это стадо питекантропов, но куда там... Смели.

Позиционируюсь в двери с угрюмой мордой, но становится ясно, что долго мне не продержаться, уговоры не действуют, биомасса давит. В добавок ко всему начинается гундеж и помаленьку назревает бунт. В таких случаях на кораблях Ее Величества стреляли. Для начала в воздух, потом сразу из пушки. Появляется дурацкая идея... строю виноватые глаза и шепчу в первое попавшееся дамское ушко волшебное слово «пожар». Пожар? Какой пожар? А-а-а, пожар... Пожар! Вдали, подтверждая мою фабрикацию, завывает сирена спасательной службы, и леди с джентльменами, впечатав по пути в стену билетного агента, галопируют обратно в терминал. И, что характерно, ни одного предмета «ручной» клади в рукаве не остается.

Девчонка дышит, вроде жива. Вся белая как бумажный лист, глаза с чайные блюдца. Что такое с вами сегодня стряслось, мэм? Вы прямо магнит для неприятностей. Несет какую-то ерунду. «Пожалуйста, пожалуйста, только не снимайте меня с рейса, очень и очень надо отсюда улететь. В Фениксе мама ждет и сильно переживает. Пожалуйста... Мне уже лучше» Пока я перевариваю услышанное, на сцене появляются медики. Отхожу в сторону и стараюсь не мешаться, они работают слаженно и быстро: нашатырь, допрос в полголоса с пристрастием, давление, что-то еще. Через пять минут готов эпикриз - ребенку лететь можно, но не рекомендуется. В общем, ваш рейс вам и решать. Перевели стрелки со здоровой головы на дурную. Советуюсь с де Тревилем. Берем. В кризисном случае придется сесть где-нибудь по дороге, всего и делов. Кэп с сомнением качает головой: «твой рейс, твой выбор, но, угадай с трех раз, чьи пушистые капитанские яйца из-под земли достанет и пошлет в подарок федералам наш добрый шеф-пилот? Если что-то выйдет боком..» Понимаю тонкость ситуации, но нет уже сомнений. Берем.

Как серебряную пульку из рогатки Мемфис выстреливает наш самолетик из своего воздушного пространства. Прошли отметку в десять тысяч, штатно набираем высоту и скорость. Кэп мрачен, хотя все идет как по маслу. Даже кондиционеры работают как положено. Над Эль-Пасо попадаем в облака, немножко колбасит, но мы уворачиваемся и убегаем от погодного фронта в Аризону. Здесь все наоборот, всегда дефицит облаков и переизбыток яркого солнца, стандартные щитки не помогают. Де Тревиль жертвует газетой с кроссвордом, мы ее используем на шторы.

«... Ты про всякие вуду слышал? Был у меня случай, давно, когда я еще до капитана не дослужился и был простым полковником. Вывозили десантуру на прыжки. Прибегает один супермен из ихней братии, не в себе, и заявляет, что нельзя ему сегодня прыгать, злые колдуны заговор повесили, убьется нафик. Посмеялись. Не жми очком, сказали, поставим выпускающим. Успокоился. А у его борта на взлете останов обоих двигателей и, в общем, треснулись они. Фюзеляж в гармошку. Никто не выжил. Совпадение, конечно, но кому они, эти совпадения, нужны? Видок у того кадра был точь в точь как у нашей красавицы. И на «затмения» он тоже жаловался. Так что, прости за угрюмость, навеяло»... Понятно, какие вопросы? Сядем в Фениксе, сбросим нашу «колданутую» пассажирку, перезагрузимся и уйдем в веселую Калифорнию. Там будет время поужинать как нормальные люди и, может, даже сходить в кино. Все будет хорошо, кэп, вот увидишь.

Феникс открыт на все сто, предлагает три полосы на выбор. Выбираю самую длинную. В жаркие дни как этот воздух над городом по-своему коварен: асфальт кварталов и транспортной сетки раскаляется как сковородка, в результате на малых высотах работают мощные термики. Вертикальный «ветер» заставляет иногда ставить самолет колом, иначе выдерживать глиссаду невозможно. Выпрыгнув из термика в такой дурацкой позе, аппарат ненавязчиво падает как сорок тонн строительной арматуры, пока в новый поток не воткнется. Циклический процесс: вой турбин, переходящих с холостых на полные обороты каждые десять секунд, точно синхронизирован с интенсивностью мата в кабине. В принципе ничего страшного, после пары раз начинаешь шестым чувством определять силу и глубину термика и работаешь на упреждение, но и брезговать сотнями метров полосы в плавящемся под солнцем PHX я бы тоже никогда не стал.

Визуальный заход на полосу два-шесть, навигационная точка «Прун», высота три тысячи над уровнем моря, две над землей, которая здесь больше похожа на Марс. Я только-только успел поймать глиссаду, как компьютер «Арджэйки» дурным голосов заверещал о неисправностях в системе управления, а экран гидросистем высветил отказ силовых элементов спойлеронов на обоих плоскостях. Де Тревиль радостно запрыгал в кресле, насколько позволяли ремни: «а я что говорил, а я ж предупреждал...». Пока кэп злорадствует, я оцениваю наши шансы на более или менее грациозный уход на второй круг, и, самое главное, возможность устранения этого безобразия собственными силами. Перспективы, прямо скажем, не особо радужные, и к тому же, мрачные предсказания де Тревиля заставили задуматься о вероятности новых отказов - «эффект домино» печально знаменит в гражданской авиации.

Самолет ведет себя отвратительно. Представьте себя на велосипеде, на полном ходу вдруг разболталась втулка на рулевой штанге, а вы, как обычно, несетесь сломя голову под гору без тормозов. Примерно такое ощущение. Управление по крену от неудовлетворительного до никакого, а попытки собственно «рулить» приводят к совершенно непредсказуемым результатам. Надеясь исключительно на руль направления - хвост, решаю изо всех сил попробовать остаться на глиссаде и, может быть, никого сегодня в итоге не угробить. Де Тревиль согласен, несмотря на передрягу, он почему-то от души веселится, решая организационные вопросы: «башня» в курсе событий, пожарники бычкуют косяки и выкатывают свои тягачи из ангаров, стюардессы готовы к эвакуации и по-своему рады редкой возможности попасть в газеты и телевизор.

Пассажирам, которым было нехорошо в болтанку, сейчас станет совсем плохо. Корректировки по курсу накладываются на корректировки по крену, от «чечетки» на педалях с угрожающей амплитудой мотыляется по горизонту хвост. С башни прекрасно видно наши эволюции, башня говорит «э-э-э...» и сконфуженно умолкает. В какой-то момент подлавливаю осевую линию и перевожу РУДы на холостые. Сквик-сквик, здоровается резина с бетоном и мы аккуратно замедляемся. Наступает моя очередь злорадствовать, но рулежка до терминала и парковка прошли до обидного скучно. Де Тревиль, правда, едва на переехал самолетом «регулировщика», но он всегда так делает. Вызванный по оперативной частоте технарь растерянно развел руками, все нормально, все проверил, был сбой в силовых элементах, прописан в системном логе, а почему - не знаю, систему перестартовал, еще раз все проверил, борт к вылету готов. Я делаю очень круглые глаза, а кэп осторожно берет механика под локоть: «слушай сюда, уважаемый...» Бывает такое, какая-то часть автоматики вдруг начинает «косячить», поиграешься с предохранителями, перезапустишь и все нормально. Кофеварки, автопилот, навигационную систему и даже свет в сортире еще можно понять и простить, но основные элементы управления НЕТ. Списали мы этот самолетик от греха подальше «пролечиться» в ангаре.

...За пределами кондиционированной коробки терминала почти полтинник, в тени -духовка (для получения максимально хрустящей корочки, готовить запеканку «Пылот» не меньше десяти минут). Мы с де Тревилем дымим отобранными у технаря сигаретами, молчим и переживаем. Кэп тычет дрожащим пальцем: глянь на четыре часа. У вишневого мерса стоят обнявшись две хрупкие женские фигуры, наша «Катастрофа» и, похоже, ее мама. Нас в упор не видят. Это понятно - мы человеки-невидимки, люди в форме, детали и продукт большой и сильно побитой временем системы, банально перемещающей всех желающих и не очень из точки А в точку Б. Нам и самим уже хочется куда-нибудь виновато слинять: такие взрослые дядьки, а курят. Вся проблема в том, что милые дамы также наотрез отказываются замечать угрожающе лихо стартующий с остановки служебный автобус. Время замедляет ход, расстояние между объектами сокращается, а де Тревиль, устало пряча лицо в ладонях, говорит: «ну вот, опять начинается»...

... Мы зря волновались. Ничего страшного не случилось, наверное, просто разыгралось на почве стресса воображение. А в кино мы тогда так и не попали - по дороге во Фресно с нижней полусферы подкрался заблудившийся «Кинг-Эйр» и вызвал сработку систем на опасное сближение. Де Тревиль ушел от контакта, но сработка сама по себе считается за нештатный случай, и мы весь вечер строчили объяснительные и заполняли формы. Похоже, прав был кэп, нашего ограниченного запаса «везунчиков» едва-едва хватило на то утро.

На живца

Название честно украдено у М. Зощенко. В его рассказе бабулька, сидя в трамвае, клала рядом с собой на сиденье свёрток и прикидывалась спящей. На эту «приманку» она ловила несознательных граждан, пытавшихся присвоить пакет.

Офицеры и прапорщики Н-ского авиационного полка недолюбливали капитана Р., занимавшего должность помощника начальника штаба по спецсвязи (кажется, так официально называлась его должность, по старинке частенько именовавшаяся - начальник 8-го отдела. Если я ошибаюсь, пусть товарищи меня поправят). Дело в том, что капитан Р. излишне рьяно (по мнению сослуживцев) относился к контролю за соблюдением режима секретности в полку, что, правда, входило в его обязанности. Излюбленным занятием бдительного Р. было посещение штабных кабинетов и классов учебно-летного отдела, где он высматривал оставленные без должного присмотра секретные документы. Замеченный документ тихо выкрадывался, и вместе с рапортом о нарушении приказа МО СССР N010, доставлялся начальнику штаба полка. Заглядывал капитан Р. и в рабочие несекретные тетради офицеров, выискивая в них записи, составляющие, как он полагал, военную тайну. Этот «доходный» промысел закончился для «охотника за секретами» довольно неприятно. Его застал на «месте преступления» один из штатных руководителей полётов, некстати вернувшийся в класс подготовки ГРП, где капитан Р., рылся в рабочих столах. «Сыщик-любитель» получил по шее и был выпровожен из помещения самым что ни на есть неполиткорректным способом - пинком под зад коленом.
После этого инцидента ПНШ переключил свое внимание на командный пункт полка. Оперативным дежурным (ОД) частенько приходилось открывать и закрывать сейф с секретными документами. И, бывало, что в «запарке», особенно при подъёме дежурных сил в воздух или при принятии решения на полёты они оставляли в дверце сейфа связку ключей. Дважды эти ключи становились добычей капитана Р. Начальник КП и двое ОД получили по «строгачу» в приказе и были лишены 13-й зарплаты, ведь взыскание за нарушения требований приказа МО СССР N010 - это вам не банальный выговорешник за опоздание в строй или неопрятный внешний вид! Моральные, и в особенности, материальные потери от деятельности ПНШ привели к тому, что расчёт командного пункта «затаил хамство» и твёрдо решил:
а) страшно отомстить;
б) примерно отомстить;
в) быстро отомстить...
...В тот знаменательный день автор этих строк мирно беседовал со старшим штурманом полка на тему, не имевшую никакого отношения к данной истории, когда после дикого вопля («рёв Минотавра, страдающего зубной болью» - так поэтично охарактеризовал его мой собеседник, увлекавшийся древнегреческой мифологией), распахнулась массивная дверь, ведущая на КП, и оттуда «вылетел» капитан Р. Непрерывно подвывая, он стрелой пронесся мимо нас и исчез в неизвестном направлении. Не сговариваясь, мы со старшим штурманом отправились на КП, откуда доносились непонятные звуки - помесь всхлипываний и повизгиваний. Это расчет командного пункта во главе с начальником давился от хохота. На полу возле сейфа лежала связка ключей. Линолеум под ней оплавился и слегка дымился... Оказалось, что КПшники сформировали из различных ключей связку, похожую на ту за которой непрерывно охотился капитан Р. Целое утро эти ключи любовно подогревались на электроплитке, и в конце концов приобрели ярко-вишневый цвет. Когда, стоящий «на стреме» в дверях помощник ОД заметил приближающуюся «цель», начальник КП плоскогубцами снял ключи с плитки и вставил их в замочную скважину сейфа... Что произошло дальше, догадаться нетрудно...
Больше на командном пункте капитана Р. не видели.

Песня В.Шаинского на слова М.Танича

Произошло это в те давние и былинные времена, когда военная авиация поднималась в воздух полками, дивизиями и корпусами. В «застойные» времена. Самолётов и вертолётов было много, а аэродромов - не очень. Вот и базировались на одном аэродроме по два-три полка. По «тревоге» с одной ВПП взлетали, а затем садились до 50-ти летательных аппаратов. Не был исключением из общего правила и приморский аэродром, принадлежащий ВВС ТОФ, с колоритным позывным «Цветной».
И вот во время очередных флотских учений, регулярно проводившихся два раза в год, рано утром с «Цветного» взлетели сначала несколько Ту-95РЦ, а затем - полк ракетоносцев Ту-16. Разведчики и "ударники" успешно выполнили привычную задачу: поиск и условное уничтожение кораблей «противника» и возвращались «домой». Заход на посадку осуществлялся с РНС (рубеж начала снижения) или, проще говоря и не вдаваясь в ненужные подробности, с «прямой». Один за другим командиры экипажей запрашивали у руководителя полетов (РП) условия подхода, получали разрешение на снижение по глиссаде, выпускали шасси и закрылки и мягко (а иногда и не очень мягко) садились на «родную» бетонку. Самолеты шли на посадку сплошным потоком на двухминутном интервале. В доселе спокойном эфире стоял непрерывный гвалт. Группа руководства полетами трудилась в поте лица. Минут через сорок после начала «собачьей свалки», как именуют в авиации подобный авральный способ захода на посадку, РП услышал нетипичный доклад командира корабля капитана Юры Л.: «Цветной», а у меня «среднего» нет...» Задерганный РП, только что отправивший на второй круг самолет из-за того, что севший перед ним борт не успел освободить полосу, не понял: «Какого ещё "среднего"?» «Ну, оператора... Мы тут на стоянке... Зарулили... Смотрим - люка нет, кресла нет, оператора нет. Только портфель в кабине...» Юра подумал немного и добавил зачем-то: «И фуражка ...».
В эфире установилась зловещая тишина, которую прервали слова командира очередного запрашивающего посадку экипажа: «Цветной, тут в районе дальнего привода мужик какой-то бегает и ПСНД палит». РП перевел взгляд в сторону ДПРМ (дальний приводной радиомаяк - КБ) и увидел облачко оранжевого дыма, характерного для «патрона сигнального, дневного-ночного», то бишь ПСНД, которыми укомплектовываются НАЗы (носимые аварийные запасы) парашютов. Через минуту в район ДПРМ отправился автомобиль «Урал» с надписью НПСК (наземная поисково-спасательная команда) на борту...
...Старший лейтенант Андрей Б. был штурманом-оператором, рабочее место которого находилось в изолированном от других членов экипажа самолета Ту-16К-10-26 месте: подвесной кабине, раположенной в районе центроплана. Он славно потрудился в районе «работы» по «вражеским» кораблям, и, когда самолет находился уже на посадочном курсе, стал досрочно готовиться к окончанию полета: выключил станцию, сложил карту и сунул её вместе с кислородной маской, навигационной линейкой и ветрочётом в штурманский портфель. Ракетоносец снижался по глиссаде и находился уже в районе дальней приводной радиостанции, когда в кабине оператора вдруг послышалось зловещее шипение и она наполнилась каким-то газом, очень напоминающим дым. Это, как позже выяснилось, самопроизвольно разрядился углекислотный огнетушитель. Андрюшиного доклада командир не услышал, так как эфир был забит командами РП и экипажей. Штурман вел отсчет высоты и скорости, что также мешало вникнуть в бедственное положение оператора. А самолет снижался, высота была уже менее 300 метров - минимальной безопасной высоты для катапультирования; на размышления и колебания не было времени. И старший лейтенант Б. покинул самолет... Купол парашюта раскрылся буквально над самой землей. Ошалевший оператор, вспомнив занятия по выживанию, на которых рассказывалось, как надо действовать в безлюдной таёжной местности, достал ПСНД и принялся жечь их, старательно пытаясь обратить на себя внимание пролетавших над головой самолетов. За его действиями внимательно наблюдали двое матросов из дежурного расчета ДПРМ... До родного аэродрома было ужасно "далеко" - около четырех километров...
Когда Андрей Б. вернулся из Владивостока, где он проходил врачебно-лётную комиссию на предмет годности к лётной работе после вынужденного покидания самолета, грубые и нетактичные сослуживцы исполнили в его честь популярную в те давние и былинные времена песню с немного измененными словами: «Над дальним приводом сойду - трава по пояс...»
С той поры старший лейтенант Б. очень невзлюбил совместное творчество композитора В.Шаинского и поэта М.Танича.

Музыка - мать ее!

Девочка сидела на снегу и плакала. Плакала горько, по-детски безутешно.
Володька залихватски, стоя на ногах, скатился с ледяной горки, но в конце спуска не устоял, сбитый очередной гурьбой любителей скоростного спуска. Отряхнул шинель от снега, рванул на повторный подъем и тут услышал плач. На спрессованном снегу сидела девочка-подросток и, обхватив коленку, тоненько скулила. Обильно лились крупные горючие слезы из-под заиндевевших ресниц.
- Деточка (откуда обращение такое взял?), ты чего ревешь как белуга?
- Я не деточка и не белуга! Я колено ударила, больно!
- Вставай, я отряхну тебя от снега.
- Не могу встать - нога сильно болит.
Две вещи открылись для третьекурсника Володьки Зелина после поднятия пострадавшей на руки: это была действительно не деточка (все положенные природой девичьи округлости торчали в нужных местах даже через легкую шубку) и второе - девушка была необыкновенно красивой и невесомой.
Молодая особа, смочив отворот Вовкиной шинели соленой водицей, была посажена на парковую скамью. Когда Володька с видом опытного травматолога начал ощупывать колено, пронзительный девичий визг разнесся над городским парком.
- Так, мадемуазель (где сегодня такие слова откапывал?), перелома у вас нет, это я говорю как опытный и не раз поломанный спортсмен! Вероятно, сильный ушиб, придется Новый год встречать слегка хроменькой", - тут же "самодельный хирург" пожалел о произнесенной фразе - девушка, услышав ключевое слово "хроменькой", ударилась в натуральный рев.
- А где твои одноклассницы-подружки?
- Не одноклассницы, а однокурсницы! Они домой пошли, а я решила прокатиться напоследок.
- Прокатилась! А живешь-то далеко?
- Нет, недалеко.
Курсант, уже твердо освоивший азы военного искусства, сосредоточенно принимал Решение командира. Два условия обстановки кардинально влияли на выполнение задачи доставки подраненной девушки в отчий дом: отсутствие транспорта в данной местности и лимит времени, ограниченный увольнительной запиской.
Решение было принято.
- Милая девочка (что творилось с его речью?), показывайте дорогу, я отнесу вас к матушке.
- Не донесете, я тяжелая (от двусмысленности фразы покраснели оба).
- Не таких носили (вид завитушек черных волос, выбившихся из под белоснежной шапочки и окаймляющих правильный овал бледного лица, вконец лишал Зелина способности здраво мыслить и управлять своей речью)!
Невесомая поначалу ноша, конечно же, скоро затяжелела, лицо отважного спасателя покрылось бисеринками пота, сбилось дыхание.
- Может, отдохнем?
- Вы что, устали?
- Я - нет, а вот вам тяжело!
Самое печальное, что Володька понимал: он безнадежно опаздывает из увольнения. Даже не глядя на часы, Зелин взмокнувшей спиной чувствовал неумолимый бег отпущенного ему времени.
После совместного нажатия на кнопку дверного звонка богато обитая дверь распахнулась. Строго, но шикарно одетая дама, увидев живописную пару, взялась одновременно за сердце и за высокую прическу.
- Дочь, теперь что, так принято - занятия музыкой завершать верховой ездой на юнкерах?
- Мама, прошу вас, не волнуйтесь, я подвернула ногу, катаясь с ледяной горки, а этот благородный юноша спас меня, доставив на руках домой.
Благородный юноша, из последних сил державший юную красавицу за ускользающий мех шубки, задыхаясь, выпалил:
- Мадам, позвольте представиться, курсант третьего курса прославленного училища летчиков Зелин Владимир Федорович! И уж совсем неожиданно для себя продублировал представление на английском языке: "Let me introduce myself. My surname is Zelin" (эх, жалко Людмила Георгиевна - преподаватель иностранного языка не слышала Вовкиного произношения, она бы сальто сделала, причем двойное, да с поворотом!) Не дожидаясь благодарностей от спасенной принцессы и ее родни, уже не удивляясь сегодня себе, буркнул что-то про "Good-bye, lovely ladies!" и прытко побежал Владимир Федорович в родное училище.
Судьба сжалилась над опоздавшим из увольнения курсантом в лице дежурного по училищу. Дежуривший преподаватель кафедры аэродинамики полковник Евсеев любил курсантов как своих неразумных малых детей.
- Причина опоздания, надо думать, личная, товарищ курсант?
- Так точно, Евгений Николаевич!
- А как причину звать-величать, позвольте поинтересоваться?
И тут Володя удивился сегодня еще раз: он даже не знал имени спасенной им девушки.
- Господи, мы хоть в свое время знали имена своих возлюбленных, и не дыши на меня "жигулевским"!
- Ни маковой росинки, товарищ полковник!
Нечаянный нарушитель воинской дисциплины понял, что он спасен.
Володька Зелин влюбился! Влюбился первой юношеской сжигающей любовью. Пожар! Горячка! Бессонница! Телефон! Увольнения! Встречи! Провожания! Робкие объятия! Поцелуи (правда, один, да и тот невпопад)!
Мир волшебный, мир прекрасный! Все окружающее - в розовых оттенках! Все, кроме двух печалей: Верушкиной (так все ласково называли даму Вовкиного сердца - Верушка) матушки и музыки, классической музыки. Маман изводила курсанта своей вычурной культурностью и высокомерием, музыка - своей непонятностью и времяпоглощением.
Все члены семьи Веры Ореховой-Коротич были потомственными великими музыкантами и музыкальными критиками, этим страшно гордились и этим зарабатывали на безбедное существование. И все были непостижимо культурными. Как Володька едко определил: "Из бывших-с"! Музыкальные вечера в доме возлюбленной превращались для Зелина в узаконенную пытку. Разрази гром, но курсант не понимал ни Гайдна, ни Брамса, ни Баха и уж тем более, скучнейших Моцарта и Шопена!
Володька происходил из трудовой семьи сельских интеллигентов, где умели и любили петь по праздникам, но насильно (чтобы не хуже, чем у других) не отдавали детей в музыкальную школу.
Антагонизмы изощренно образованной Верушкиной маман и пролетарского красного военлета достигали апогея за нечастой совместной трапезой.
- Владимир, а что, нынешних военных не учат пользоваться столовыми приборами?
- Элеонора Ивановна, я хоть и прослушал соответствующий курс лекций, но честное слово, даже не догадываюсь, как пользоваться всем вашим серебряно-фамильным благолепием!
- Стыдно, вьюнош, стыдно!
- Юрию Гагарину было не стыдно, когда на приеме королевы Англии, данном в его честь, он признался, что он из семьи колхозников и не умеет пользоваться всеми королевскими столовыми приборами. И, кстати, королева, проявляя величайший такт, слукавила, что она тоже не знает всех премудростей обеденного этикета.
- Ах, мой друг, глядя на ваши эполеты с маленькими буковками "к", трудно представить, что вы когда-нибудь осчастливите своим присутствием космический эфир.
- Положа руку на сердце, достопочтенная Элеонора Ивановна, вы тоже не тянете на королеву Англии.
Тут вмешивалась Верушка: "Так..., мама, Володя - брейк! Кажется, так разводят борцов по разным углам ринга".
Любовь Верушки простиралась мимо Володи и простиралась она только на музыку, на классическую музыку. Ей, конечно, было лестно, что ее знакомый - будущий офицер, военный летчик, начитанный, умный, видный и надежный парень, но как только раздавались первые чарующие звуки классики - прости, любовь, курсант переставал существовать для фанатичной музыкоманки.
К осени случилось знаменательное событие - в краевую столицу приехала музыкальная знаменитость с мировым именем. Только один концерт давался в городской консерватории, поэтому все силы семья Ореховых-Коротич отмобилизовала на приобретение комфортных (конечно же, в акустическом смысле) билетов на предстоящий великий праздник классической музыки.
И праздник пришел. Безмерно счастливая предстоящей музыкальной медитацией Вера под руку привела Володьку и усадила в центр зала перед рампой.
Столичный музыкант был, конечно, силен. Он так рьяно долбил длиннющими пальцами по клавиатуре инструмента, что в один из самых экспрессивных моментов исполнения Вовке показался легкий дым (или пыль), идущий из рояля.
Но вот конфуз - во втором отделении концерта, не выспавшийся в суточном наряде курсант беззастенчиво уснул, уютно согревшись в мягком бархатистом кресле. По ходу исполняемого произведения заезжий виртуоз классики взял эффектную паузу, неистово откинув назад патлатую голову и картинно до белков закатил глаза. И в этот редкий по тишине момент спящий уставший военный человек выдал такую оглушительную храповую руладу носом (причем в тональность звучавшей перед этим музыке), что зал взорвался сначала хохотом, а затем обвальными аплодисментами. Вовка проснулся, резко выпрямился, и, не понимая того, что овация в его честь, принялся усердно хлопать мозолистыми ладонями.
Эта овация возвестила Володькину трагедию! Это был кошмар! Это был Вовкин Пирл-Харбор!
Молчавшая всю дорогу до дома Вера, ненавидяще глядя на виновато съежившегося курсанта, уничтожила: "Зелин, я тебя видеть, знать и помнить не желаю, человек, так ненавидящий искусство, не может быть моим другом. Прощай!"
Все пропало! Терзала душевная боль и обида. Пропал сон и аппетит. Володька уже который день не находил себе места. Как от зубной боли метался он по казарме в поисках забытья. Ничто его не могло отвлечь от горестных размышлений. Учеба, служба, друзья потеряли смысл. Как вернуть потерянную любовь, его прекрасную Верушку? Что предпринять, чтобы поправить свалившуюся на него беду?
Глубокой ночью был разбужен ротный гитарист Андрей Финашкин. Заспанный, он никак не мог понять, что требует от него Володька Зелин.
- Что? Подъем? Который час?
- Научи меня, Андрюха!
- Ты че, Вов, напился и головой заболел?
- Учи!
- Да чему учить-то?
- Музыке!
- Какой музыке?
- Классической музыке, мать ее!

http://www.vaul.ru/083/smolin_lubov.htm

Прислал Steel_major с разрешения автора.