Пятый тост

(Работа ещё не закончена).

Предисловие.

Почему пятый тост? Знаете, очень часто попадаются работы на тему Афганистана, которые, безусловно, написаны хорошо правдиво, но уж очень сильно в них выпячена трагическая сторона. У читателя может сложиться не совсем верное, мрачное представление о тех событиях. Да, там было по всякому, и трагизма, безусловно, хватало, но, чёрт возьми, мы были молоды, и жизнь там не останавливалась. Не всегда мы там ходили с суровыми лицами, находили время и повод улыбнуться. И коли доводилось собраться за столом, то после третьего тоста всегда был четвёртый, который так и назывался: «чтобы за нас третий не пили». Потом был пятый тост. За что? Простите, автор этих строк уже и не помнит, за всё хорошее, одним словом.
Автор ничего не придумал, так, отдельные эпизоды из жизни отдельно взятого старлея и его друзей, одного из гарнизонов ограниченного контингента советских войск. Разве только приукрасил, но только слегка, не меняя сущности, авторское право позволяет это. Ну и ещё, по понятным причинам фамилии героев заменены одной буквой, не всегда совпадающей с первой буквой фамилии.

Прибытие.

Представьте, вы сидите в огромном железном ангаре, по которому кто-то ритмично бьёт таких же огромных размеров палкой. Этому неведомому барабанщику, аккомпанирует надрывный, пробирающий до костей вой. Подобные звуки вы можете услышать в кузнечном цехе, совмещённом с токарным. Дополняет картину тусклый свет, пробивающийся сквозь редкие и явно не соразмерные помещению иллюминаторы.
Такие незабываемые ощущения полёта, дарит своим пассажирам вертолёт Ми-6.
Можно, конечно, было встать, подойти к одному из упомянутых иллюминаторов, но высота в пять тысяч метров, последствия пыльной бури и отчаянно грязный плекс, на корню пресекали любую попытку, рассмотреть что-либо внизу.
Тем более что старлею, а в то время ещё лейтенанту Л., было не до упоения радостью полёта. Он с унылым видом сидел на откидном десантном сидении, погружённый в раздумья о превратностях судьбы. Лейтенант и сам сейчас походил на десантника. На груди, для надёжности засунутый под лямки подвесной системы парашюта, грозно красовался автомат, карманы топорщились от патронов, запасных магазинов, гранат. Довершал картину пистолет в болтавшейся по-морскому на ремешках кобуре. И только авиационный защитный шлем, зэша, и белый комбинезон свидетельствовали, что этот милитаризированный по самое некуда молодой человек всё же относится к лётчикам. И летит не на задание в тыл противника, а к новому месту службы.
Вот это место службы и было причиной унылого вида лейтенанта. А ведь ещё вчера он радовался, как удачно попал в относительно спокойный гарнизон К., ему понравился утопающий в зелени как в оазисе жилой городок, наличие нескольких медицинских заведений вселяло надежду, что проблема отсутствия прекрасного пола здесь далеко не критична. И вот на тебе, ни с того, ни с сего его посылают в гарнизон Ф.
- Хотя, если быть честным... - вздохнул лейтенант.
Дело в том, что ещё во время подготовки к Афгану на авиабазе Ч. часть пилотов, а среди них, естественно, оказался и лейтенант Л., решила, что война дело такое, можно и не вернуться. А посему глупо не превратить в радости жизни оставшиеся ещё в карманах деньги. В те времена Родина если и не осыпала пилотов деньгами, то малообеспеченными они не были. И если учесть, что перед отправкой из родной части был получен расчёт получки на месяц вперёд, отпускные с пайковыми, то превращение денег в радости жизни по классической, гусарской схеме, несколько затянулось. Но это мало смущало пилотов, они полагали, и совершенно справедливо, что хорошего мало не бывает, а война всё спишет.
К сожалению, активно не разделяли эту точку зрения два человека: командир эскадрильи и замполит. Стоило удивляться, хотя лейтенант Л. удивлялся и возмущался, что когда встал вопрос об откомандировании на весь срок службы в Афганистане одного звена на точку Ф., и нескольких экипажей ещё дальше в К., то выбор пал на этих весёлых ребят.
- А вот весёлыми их сейчас можно назвать меньше всего, - подумал, глядя на своих товарищей, лейтенант. Выражение их лиц было таким же, как у лейтенанта, ну и таким же боевое облачение. Ни дать, ни взять - диверсионная группа, готовая по малейшему сигналу покинуть вертолёт. Правда, воинственное впечатление портила куча личных вещей, особенно главенствующая в этой куче бытовая стиральная машина. Она нагло и насмешливо сверкала своими боками в новенькой краске и портила старлею всё торжество момента. Он подавлял в себе желание выкинуть эту чужеродную вещь, которой, кстати, практически не пользовался. Нет, грязнулей старлей не был, даже наоборот, но, по совету более опытных товарищей комбинезоны стирал вручную, дабы на половине срока не оказаться в лохмотьях. А проблему нижнего белья старлей решил в свойственной ему манере. До сих пор у него перед глазами удивлённое лицо продавщицы галантерейного магазина, которая пыталась понять, зачем молодому человеку, сто штук трусов, маек и пар носков. А старлей по причине вздорности характера не счёл нужным давать объяснения.
Как ни странно, но единственное, что хоть как-то поднимало настроение лейтенанту Л. сейчас, было то обстоятельство, что его лучший товарищ и однокашник лейтенант Б., загремел как раз в гарнизон К.
«А в Ф. по ночам стреляют,
И пули пролетают сквозь окно...»
вертелись в голове лейтенанта строчки довольно известной в армейских кругах песни. Вчера он полдня пытался выяснить у старожилов гарнизона К. о гарнизоне Ф.
- Там всё не так, как здесь, - единственное, чего добился он. Это неведенье злило больше всего. Даже сейчас, когда до гарнизона Ф. оставалось лететь всего ничего.
- Ладно, чего гадать, прилетим на место, разберёмся, - решил лейтенант и в ту же секунду пол ушёл из-под его ног. Если бы он и его товарищи не вцепились руками в сиденья, то наверняка бы воспарили к потолку кабины.
- Подбили! - мелькнула было мысль.
Но находящийся здесь же в грузовой кабине бортмеханик продолжал, единственный из всех, сохранять невозмутимое выражение лица.
- Ага, значит, это обычный для этих краёв способ снижения, - догадался лейтенант.
Несколько крутых виражей - и под колёсами вертолёта стиральной доской зашумел металл взлётной полосы. Затем последовало ещё несколько грубых толчков, вертолёт заруливал на стоянку, и судя по всему, грунтовую.
Умолкли двигатели, винт ещё некоторое время крутился по инерции, но вот остановился и он. Бортмеханик открыл дверь и выставил трап. Первым по старшинству ступил на землю Ф. капитан К., за ним потянулись остальные. Лейтенант не спешил и вышел после всех. Куда торопиться, успеет ещё.
С первого взгляда он понял, что ошибся в своих плохих предчувствиях. Уже беглый взгляд убедил его, что всё гораздо хуже. А через пару секунд лейтенант еле сдержать желание снова юркнуть в вертолёт. Прямо на них, оглашая окрестность нечленораздельными, радостными возгласами, бежало человек десять полуодетых неизвестно во что людей. Подобную картину он не раз видел в кино, так там изображали потерпевших кораблекрушение матросов, полу одичавших на необитаемом острове, потерявших надежду на спасение, бегучими навстречу нежданным спасителям.
- Это что, эта орда те, кого они заменяют? И через год он сам будет таким? - мелькал в голове лейтенанта калейдоскоп мыслей.
Тем временем, местные «варвары» уже смешались с толпой новоприбывших. Слышались радостные возгласы, расспросы. Затем, не дав опомниться «дорогим гостям», «хозяева» повели их в модуль. Кто-то подхватил вещи лейтенанта Л. и по пути что-то рассказывал ему, расспрашивал. Тот вполуха слушал, односложно отвечал, а сам продолжал осматриваться. Рой мыслей, продолжал метаться в голове лейтенанта.
- Куда я попал? - главная из них.
Действительно, после гарнизона К. гарнизон Ф. выглядел полным издевательством. Первым бросалось глаза то, что в отличие от расположенного на плато аэродрома К., аэродром Ф. был в котловине. Горы буквально нависали над ним, давили на психику. Лейтенанту даже хотелось втянуть голову в плечи. А как близко проходил к полосе рубеж охраняемой зоны... Лейтенант проследил за колючим ограждением.
- Твою мать! - про себя выругался он, забор колючки проходил всего в пяти метрах от модуля. И совсем уж добила лейтенанта, глинобитная стена-дувал между колючим ограждением и задней стеной модуля. О её назначении красноречиво свидетельствовал ряд стрелковых бойниц. Лейтенант явственно представил, как он вскакивает среди ночи и занимает предписанное ему место. На ум пришли кадры из фильма «Белое солнце пустыни».
Кстати, о модуле: он был всего один, никакого городка. Рядом притулилась саманная казарма, на крыше которой угнездилось нечто, всем видом напоминающее курятник, но по замыслу создателей это было ни что иное, как командно диспетчерский пункт. Тут же на крыше, рядом с импровизированным кэдэпэ, стоял на треноге крупнокалиберный пулемёт.
- Наверное, для несговорчивых лётчиков, - про себя решил лейтенант.
По другую сторону модуля стоял ребристый ангар-столовая, небольшой сборный магазина и полевой кинотеатр. Несколько скудных деревьев не могли придать никакого уюта крошечному городку. Единственное, что порадовало глаза, это стоящее поодаль и почему-то за пределами охраняемой ночью зоны добротное здание бани.
- Не густо... - старлею стало совсем тоскливо. - Неужели целый год торчать в этой дыре?
Больше пока лейтенант рассмотреть не успел, ведомый хозяевами, он зашёл в модуль. Его, отныне его, комната, была недалеко от входа. Хорошим моментом было то, что в ней было всего четыре кровати, а не шесть-восемь как в гарнизоне К. Это обстоятельство понравилось не только ему.
- Ну, хоть не в тесноте будем,- сказал чуть повеселевший капитан, хотя тогда ещё старлей А.
Посредине комнаты стоял уже наполовину накрытый стол. Их уже давно ждали.
- Так, мужики, - перешёл к делу командир звена хозяев, - банька протоплена, сейчас все туда, а затем за стол.
Баня оказалась даже лучше, чем предполагал лейтенант. Сложенная из дикого камня, она изнутри была любовно обшита деревом, явно побывавшем в роли упаковки для боеприпасов, шикарный предбанник, душевая, сауна и главное достоинство - шикарный бассейн. Спустя час разомлевшее, подобревшее звено капитана К. разместилось за столом. Напротив них сидели те, кого они меняли. Как и полагалось, первое слово взял командир звена «хозяев».
Рюмок через пять лейтенант уже был полностью доволен жизнью, ещё через пять, он её уже не воспринимал.
Проснулся лейтенант около восьми утра. Вначале осторожно открыл глаза, экспресс-самотестирование систем организма не выявило никаких болезненных симптомов. Он осторожно пошевелился, но похмелье себя не проявляло. Видать, вчера сказалось превышение аэродрома Ф., от разрежённого воздуха, непривычный ещё к этому лейтенант ушёл в страну грёз раньше, чем количество выпитого им алкоголя достигло критического значения. Это радовало, как уже убедился лейтенант, найти в Афганистане чем поправить здоровье - тот ещё вопрос. Он быстро оделся, умылся и больше из любопытства, чем от голода пошёл в столовую.
- Как хорошо, что она рядом, - отметил про себя лейтенант, в К. до неё нужно было тащиться полкилометра. Вторым приятным моментом оказалось то, что мест в столовой было даже с избытком, никакого питания в две смены. Да и питание было вполне сносным.
Лейтенант, быстро позавтракал, день сегодня у него предстоял хлопотный. Нужно было подготовить полётные карты, изучить особенности района полётов и много чего другого.
Окунувшись в работу, лейтенант не сразу заметил, что день начался, как-то не так. Не было обычного утреннего построения, указаний.
- А здесь так принято, - объяснили ему, - вечером получаем задачу, и с утра действуем по плану. Каждый занят своим делом и лишние указания ни к чему, нас здесь мало.
- Вот это да! - лейтенант был восхищён, такая авиация не существовала даже в самых смелых его мечтах. Авиация, где лётчик занят только своим делом, никаких нарядов, шагистики, построений, строевых смотров.
Незаметно почти пролетел день, и вот уже звено капитана К. с завистью провожает тот самый Ми-6, который привёз их сюда. Сейчас на его борту те, кто через пару дней будет дома.
- Так, сейчас все в класс на постановку задачи, - скомандовал капитан К., - завтра приступаем к работе.
Капитан К. уже мнил себя бывалым. А как же, пятый день в Афгане, вот сегодня два полёта совершил. Собственно говоря, так уже мнило себя всё звено, не догадываясь, какой сегодня ночью ожидает сюрприз.
Около двенадцати ночи, когда новички уже успели уснуть, поднялась стрельба. Вначале это была обычные беспорядочные автоматные выстрелы. Так несколько скрипок начинают концерт симфонической музыки. И вот, после нескольких аккордов, повинуясь неведомому дирижеру, «зазвучали другие инструменты», вступили в дело пулемёты, и лейтенант открыл глаза. В окно было видно феерическое зрелище. Прямо через модуль, в сторону гор, веером уходили трассирующие пули. Ярко алые, пушистые трассы, вспаривали ночное небо. Минут пять длилась эта увертюра. Затем пулемёты умолкли, и опять была слышна только беспорядочная автоматная стрельба, которая тоже понемногу затихала. Но оказалось, это только начало концерта. Вдруг довольно неожиданно вступил в работу КПВТ. Громко и самозабвенно, длинными очередями, вёл он свою сольную партию. Его крупнокалиберные пули ярко вспыхивали, попадая в камни гор. Каждая «нота солиста» чудесно резонировала в комнате.
- Четырнадцать с половиной миллиметров, почти снаряды, - подумал лейтенант.
А «симфония» тем временем продолжалась. Как дьявольский аккомпанемент «солисту», вновь повели свою «партию» пулемёты. От обилия трассирующих пуль, в комнате стало светло.
- Во, я попал, - думал лейтенант, - это что, здесь так всегда? Ему вдруг пришла мысль, что раз он видит горы, то с гор могут достать и его.
Но поскольку его соседи по комнате продолжали лежать на кровати и хранить молчание, лейтенант делал то же самое. Не хватало ему, чтобы ещё паникёром сочли. Хотя его душа требовала достать из-под кровати автомат, выпрыгнуть в окно и занять место у бойницы дувала. Но что-то его сдерживало, непонятно почему, у него была уверенность, что его самодеятельность в этом «концерте» не нужна.
- Надо же, оказывается можно проявлять мужество, не вставая с кровати, - пришёл к неожиданному выводу лейтенант. Единственное, что его смущало, так это то, что смерть будет не слишком героической.
А за окном, продолжала бушевать «пулемётно-автоматная симфония». В момент, когда казалось, что она достигла высшего накала, зазвучали «ударные». В горах вспыхнули и хлопнули по окнам разрывы гаубичных снарядов. После этого «солист» оборвал свою «партию». Его аккомпанемент, ещё несколько минут «играл» самостоятельно, но затем стих и он.
Возникло странное ощущение давящей на слух тишины. Сейчас бы были уместны аплодисменты...
Никто так и не решился заговорить, и незаметно лейтенант снова уснул.
Утром, он то и дело замечал обращённые на него, вопросительно-насмешливые взгляды старожилов.
- Разыграли, - догадался он и придал лицу, кирпично-непроницаемое выражение.
Как оказалось, это было своеобразное «посвящение» новичков. Следующую ночь, лейтенант засыпал спокойно. Нависавшие за окном горы, уже не давили на его психику.

(продолжение следует)

Мститель

В фанерную стенку каптерки постучали кулаком - это командир роты связи вызывал старшину.
- Товарищ майор, старший прапорщик Савченко по вашему приказанию...
- Сколько раз я тебе говорил, Савченко, - покривился ротный, - ты уже не в пехоте, брось, ты б еще от двери строевым заебошил! Садись, разговор есть.
Старшина молча сел, держа фуражку на коленях.
- В общем, так, у тебя, старшина, образовалась проблема, - сообщил ротный и замолчал, ожидая, что старшина спросит, что это за проблема, но старшина промолчал. Ротный вздохнул и, не дождавшись вопроса, продолжил:
- Точнее, проблема не только у тебя, но и у меня тоже, вообще, у всех нас, но больше всех - у тебя. К нам в роту перевели одного бойчилу. Сволочь законченная, дисбат по нему рыдает в три ручья: неуставняк, пьянки, неподчинение - полный комплект. Но отчетность себе портить никому неохота, возиться с прокурорскими - тоже, вот и сплавили его на нас. Служить ему еще полгода. От меня и других офицеров особой помощи не жди: сам, знаешь, комиссия ГИМО, исследовательские учения и все такое, так что основная нагрузка на тебе. Главное, чтобы он нам перед проверкой не принес предпосылку. Кстати, парень откуда-то с Кавказа. Возьми его в оборот, но каждый чих документируй, ибо личность известная. По-своему. В тяжелых случаях - ко мне, сор из избы не выносить. Понял?
- Так точно.
- Тогда сейчас иди за ним, он на КПП сидит, отведешь его в санчасть, столовую - как обычно. Вопросы?
- Товарищ майор, а специальность у него какая? В какую его группу?
- Да нет у него нахрен никакой специальности! Где койка свободная есть, туда и определяй. Кстати, в караул его не ставить! Все, иди.
«Проблема» сидела в комнате для свиданий при КПП и лузгала семечки, сплевывая шелуху в кулак. Увидев старшину, боец понял, что пришли за ним и встал. Они быстро осмотрели друг друга, и друг другу не понравились. Старшина был высоким и сухощавым, почти худым. Очень смуглый, черноволосый, со сросшимися в линию густыми бровями и тонкими в линию губами. Савченко за глаза дразнили «Мумией», но связываться с ним боялись, так как вскоре после появления Савченко в батальоне самому веселому и находчивому из числа прапорщиков пришлось прибегать к услугам стоматолога-протезиста.
Солдат был невысок ростом, сутулился и по дембельской моде ходил вразвалку, демонстративно шаркая сапогами по асфальту. Картину довершали ушитый до предела китель и фуражка, чудом держащаяся на затылке.
День прошел в обычной канцелярской суете, казарма, как обычно, пустовала - солдаты работали на аэродроме, а на вечерней поверке Савченко решил представить роте новичка. Поверку старшина всегда проводил сам, и до отбоя из казармы не уходил.
Нового солдата записали в список вечерней поверки последним.
- Рядовой Дадашев! - прочитал старшина.
Молчание. Савченко видел, что новый солдат стоит во второй шеренге, прислонившись к стене и засунув руки в карманы.
- Рядовой Дадашев! - повторил старшина, не повышая голоса.
- Ну, здесь я... - лениво донеслось из второй шеренги.
- Рядовой Дадашев, ко мне! - приказал старшина.
Помедлив секунду, Дадашев оттолкнул солдата, стоящего в первой шеренге, и вразвалку вышел из строя.
- Звали, тащ прапорщик? - спросил он.
Савченко, почти не замахиваясь, коротко и резко, сопровождая движение руки всем корпусом, ударил его в солнечное сплетение.
Не ожидавший удара солдат упал и поехал по паркету к первой шеренге строя роты.
Рота молчала.
- Ты что, с-сука?! - прохрипел Дадашев, одной рукой опираясь о пол, а другой вытирая слюну.
- Не прапорщик, а старший прапорщик, - спокойно пояснил Савченко, - не «ты», а «вы», и по прибытию положено докладывать. Встать!
- Да я тебя сейчас... - злобно процедил Дадашев и стал подниматься с пола, не отрывая глаз от лица старшины. Как только он встал на ноги, Савченко сделал обманное движение, и когда Дадашев заслонился от правой, ударил левой. Дадашев опять упал.
- Не «ты», а «вы», - вновь пояснил Савченко, - и надо докладывать: «товарищ старший прапорщик, по вашему приказанию прибыл». Еще раз. Встать!
- Убью! - с ненавистью прохрипел Дадашев и стал опять подниматься. На этот раз Савченко провел серию, короткую и жестокую. Дадашев больше не пытался встать.
- Рота, отбой! - скомандовал Савченко. - Ты и ты - этого в каптерку.
Солдаты приволокли Дадашева и усадили его на стул так, чтобы он не упал.
- Запомни, щенок, - сказал Савченко, - этот разговор с тобой первый и последний. Мне пох, где и как ты служил до того, как пришел в эту часть, мне пох, кто твои родители и есть ли у тебя лапа в верхних штабах. Пох, понял? Здесь ты будешь служить, как положено. Как служат все. Независимо от призыва. Если увижу, что шлангуешь, буду бить. Как сегодня.
- Убью... - упрямо пробормотал Дадашев.
- Не угадал. Скорее уж я тебя. Опыт имеется, душар, вроде тебя, и... и других, через меня прошло достаточно. Так что не надейся.
- Посадят!
- И это сильно вряд ли. Но если посадят, ты об этом уж точно не узнаешь. Всё. Отбой был, тридцать секунд - ты в койке.
Дадашев оказался парнем сообразительным и борзеть в открытую поостерегся, правда, полученную работу выполнял спустя рукава.
Подошло время стрельб. Дадашев на огневом выпустил все пули в молоко и зло швырнул автомат на брезент, пробурчав, что из такого говна и стрелять-то невозможно.
- Прекратить стрельбу! - командовал Савченко. Он поднял автомат Дадашева, отомкнул магазин и подозвал начальника пункта боепитания: - Набей полный!
Приказания старшины в роте исполнялись бегом. Зарядив автомат, Савченко встал на одно колено и выпустил короткую пристрелочную очередь. Подумав секунду, он чуть повел стволом автомата и открыл огонь скупыми, злыми очередями. От щита полетели щепки. Расстреляв магазин, старшина аккуратно положил дымящийся автомат и сказал Дадашеву:
- Видел, чмошник? Если у джигита руки растут из жопы, то оружие в этом не виновато. А ну, еще раз. Спусковой крючок не тянуть, выстрела не ожидать, стрелять на выдохе.
***
Прошло полгода. Приказ ротного Савченко выполнил - серьезных залетов у Дадашева не было, правда, один раз старшина засек его с водочным запахом, и, дождавшись, когда боец протрезвеет, провел с ним в каптерке разъяснительную работу. В другой раз Дадашев достал где-то анаши и накурился до бесчувствия, и после беседы со старшиной три дня ходил, держась за стены.
Уже получив обходной, Дадашев зашел к старшине.
- До свидания, товарищ старший прапорщик, «прощайте» не говорю. Мы еще увидимся.
Савченко промолчал. С этого дня он стал держать в ящике стола кусок дюрита, один конец которого был обмотан изолентой.
Пришел новый призыв, прогремела комиссия, закончились учения. О Дадашеве и его угрозе стали забывать, но однажды в каптерке у Савченко затрещал полевой телефон. Звонил старшина соседней роты, с которой рота Савченко делила казарму, и который был, что называется, «в курсе».
- Слышь, Савченко, это Полухин, я сегодня помдежа тяну, у меня на КПП твой сидит, к тебе просится, я не пустил...
- Кто «мой»?
- Душман твой, как его, Дадашев что ли...
- Пропусти.
- Слушай, он с «дипломатом», «дипломат» по виду тяжелый, хрен знает, что в нем, и морда у него такая... Может, ну его? А я сейчас ментов спроворю, они разберутся.
- Нет, пусть идет. Но чтобы один по гарнизону не шлялся, скажи, чтобы патруль его ко мне отвел.
- Ну, смотри...
Савченко едва успел достать из ящика дюрит и положить его на стол под правую руку, накрыв газетой, как в каптерку ввалился ротный.
- Мне Полухин позвонил, это правда, к тебе Дадашев идет?
- Так точно, товарищ майор, идет.
- Давай я с тобой побуду.
- Спасибо, товарищ майор, не надо, - угрюмо ответил Савченко, - это мои дела. Я разберусь.
- Как знаешь, смотри сам, - уже в дверях пожал плечами ротный, - если что, я у себя, буду прислушиваться.
Минут через десять в дверь просунулась физиономия патрульного:
- Трщстрпрщик, к вам посетитель.
- Пусть зайдет.
Боец посторонился и в каптерку вошел Дадашев. Он был в новеньком костюме цвета мокрого асфальта с электрической искрой и при галстуке, расцветка которого вызывала головокружение, и в лакированных черных туфлях. Костюм Дадашев носить не умел, поэтому костюм жил своей жизнью, а его хозяин, как рак-отшельник в раковине - своей. Своим внешним видом Дадашев явно гордился.
- Здравствуй, Дадашев, - сказал Савченко, - садись. Чего приехал, соскучился?
- Соскучился, - неожиданно мирно ответил Дадашев. - Не поверите, товарищ старший прапорщик, две недели не мог привыкнуть, что не в казарме. Каждую ночь снилась.
- Отвыкнешь, - махнул рукой Савченко и вновь спросил: - Родители как?
- Мать плакала, а так нормально все. А отец дал мне месяц отдохнуть, а потом велел к вам ехать. Вот я и приехал...
Дадашев поднял с пола «дипломат», положил на колени и щелкнул замками. Савченко незаметно отодвинул стул и положил руку на дюрит.
Дадашев вытащил из «дипломата» бутылку коньяка и поставил ее на стол, за ней последовали еще три.
- Отец велел в институт поступать, сказал, поступишь - машину подарю. Я к вам, товарищ старший прапорщик, мне бы характеристику от части...

Донесение

(международному дню кошек посвящается)

Иван Александрович был очень расстроен. Срок отправки очередного донесения в управление вузов ВВС поджимал, а Иван Александрович никак не мог сосредоточиться на работе. И все потому, что Надюша опять принесла гладить кошек - рыжую и белую.
Донесение полагалось готовить раз в полгода, причем управление интересовали такие глубоко интимные подробности из жизни кафедры, что ознакомившись с донесением, управление обязано было бы на кафедре жениться. Но поскольку только в Москве было пять авиационных военных кафедр, а многоженство в СССР строго преследовалось, высокие штабы предпочитали сожительствовать с подчиненными в тяжком грехе.
Мир уже давно познал электронные таблицы, но донесения в штабы самого технологичного вида Вооруженных Сил оформлялись в виде бумажных простыней с чудовищным количеством граф. Управление вузов вожделело знать количество отличников, «хорошистов» и двоечников с разбивкой по факультетам, специальностям и курсам. Интересовало его также, сколько студентов сдало экзамен с первого раза, а сколько со второго, сколько студентов было отстранено от военной подготовки, сколько было объявлено взысканий и поощрений и за что, а также другая, не менее захватывающая информация.
Подготовка таких донесений представляла собой титаническую и абсолютно бессмысленную работу, поскольку было ясно, что их никто не читал. Начальник кафедры свалил подготовку донесений на своего «чистого» зама, тот - на начальника учебной части. Начальник учебной части ловким финтом отпасовал работу начальникам циклов, а те уже злобно щурились на преподавателей, когда на кафедре появился Иван Александрович.
Иван Александрович был полковником-отставником, его попросили взять на должность преподавателя настолько высокие штабы, что нашему начальнику, собственного говоря, даже не обязательно было говорить «есть!».
Оказалось, однако, что Иван Александрович преподавать не может из-за полнейшей профнепригодности. По итогам первой сессии его можно было с чистой совестью увольнять, однако начальник решил сделать доброе дело. Чтобы не обидеть старика, ему предложили должность как бы начальника штаба кафедры, поскольку настоящий штаб военной кафедре не полагается. Имелось в виду, что он будет составлять всякие справки-отчеты-донесения, то есть выполнять канцелярскую работу, не требующую ничего, кроме наличия железобетонного зада.
Доброе дело, как водится, не осталось безнаказанным, поскольку Иван Александрович искренне посчитал себя настоящим начальником штаба. В нем причудливо сочетались настырная въедливость ПНШ по строевой и кадрам, заносчивость начальника штаба дивизии и стариковская обидчивость.
Взявшись за подготовку донесения, Иван Александрович столкнулся с удивительным казусом. Оказалось, что никто точно не знает, сколько в нашем институте студентов. То есть примерное количество было, конечно, известно, но в студенческой массе всегда существует некий слой, в котором, как на мелководье кораллового рифа, бурлит жизнь: кого-то отчисляют за «хвосты», кто-то уходит в «академку», а кто-то переводится из другого вуза с перезачетом экзаменов. На каждом Ученом совете ректор долго и страстно говорил о создании АСУ вузом, но дальше призывов дело как-то не шло.
Ивану Александровичу же требовались точные цифры. Вскоре методисты деканатов стали от него прятаться, а в учебном отделе института на вопросы отвечали уклончиво-вежливо, но холодно. Тогда Иван Александрович обратился за помощью к начальнику кафедры. Шеф сделал вид, что готовится к занятиям, и от решения вопроса уклонился. Начальник учебной части, выслушав Ивана Александровича, пожал плечами и посоветовал:
- А вы пишите среднепотолочно.
- Как это?! - не понял начальник виртуального штаба кафедры.
- Ну, как... По системе «Шесть П». «Пол-палец-потолок-папка-прошлогодних- приказов». Только смотрите, чтобы общие цифры сходились.
- Нет, - обиделся Иван Александрович, - я так не могу!
Но другого выхода не было, и он, скрепя сердце, взялся за фальсификацию недостающих цифр, однако качественному выполнению этой работы мешала Надюша, с который Иван Александрович делил кабинет.
Надюша на кафедре занималась ответственным и серьезным делом - оформляла сокращенные личные дела офицеров запаса. На каждого из тысячи выпускников кафедры полагалось оформить такую книжечку в картонном переплете, поэтому Надюша трудилась, не покладая рук. Поскольку большинство записей в графах дел были одинаковыми, Надюше сделали набор резиновых штампов, и она заполняла дела с треском скорострельного пулемета. Руки у нее были постоянно заняты, а вот язык - свободен, поэтому Надюша болтала, не умолкая, как и положено настоящей одесситке.
Надюша была очень маленького роста, поэтому ходила на сумасшедших шпильках. Впечатляющих размеров бюст компенсировался противовесом, которому могла бы позавидовать и бразильянка, поэтому надюшина фигура напоминала песочные часы.
У Надюши был муж и двое мальчишек, но она считала своей прямой обязанностью держать мужское население кафедры в тонусе, поэтому ее наряды способны были вызвать могучие эротические фантазии у всего профессорско-преподавательского состава, а также у наиболее нахальных из числа студентов. Короткие юбки Надюше были решительно запрещены, поэтому она отводила душу с помощью лихих разрезов и декольте. Особенно любила Надюша блузку, на которой на самых экстремальных местах были нарисованы две персидские кошки - рыжая и белая. У Надюши это называлось: «Принести погладить кошек».
Надюша сидела за соседним столом, закинув ногу за ногу, и молотила штампами. Когда левая или правая грудь мешала процессу наложения печатей, Надюша небрежно отодвигала их рукой и продолжала трудиться.
Иван Александрович вздохнул, заставил себя сосредоточиться на донесении и продолжил переносить цифры из черновика, заполняя нескончаемые графы черной тушью.
Наконец, донесение было готово. Иван Александрович полюбовался своей работой, выбросил черновик и стал собираться на обед. Осталось только подписать донесение у начальника, сконвертовать его, и можно было нести его в Первый отдел, чтобы отправить спецпочтой.
Вернувшись с обеда, умиротворенный Иван Александрович собрался нести донесение на подпись. Но донесения на столе не было! Сначала он подумал, что донесение зачем-то взял начальник кафедры. Оказалось, не брал. Не брал его ни начальник учебной части, ни зам, ни вообще никто из офицеров. Иван Александрович заметался. Куда могло деться донесение?! Не могли же на кафедру проникнуть агенты ЦРУ и выкрасть документ, который по заполнении считался секретным? Иван Александрович обшарил все шкафы в кабинете, заглянул в ящики столов - донесения нигде не было. У него закололо сердце. И вдруг Иван Александрович заметил, что на столе лежит ЧЕРНОВИК!
В ужасном предчувствии он заглянул под стол и в корзине для бумаг веселенького голубого цвета он увидел обрывки БЕЛОВИКА, который, отвлекшись на надюшиных кошек, он по оплошности порвал.
Свет померк в глазах несчастного Ивана Александровича. Сердце из грудной клетки рухнуло в подвальные части организма, и он потерял сознание.
Очнулся он от того, что кто-то мокрым платком, ядовито пахнущим духами, протирал ему лицо. Постепенно слух возвращался к нему, и он как бы через толщу воды услышал:
- Иван Александрович, миленький, что с вами?! Потерпите, сейчас я... Все будет хорошо... Вот неотложка сейчас приедет...
Иван Александрович открыл глаза, но над ним нависало что-то темное, мешающее смотреть. Он пригляделся и увидел двух кошек на бюсте. Белую и рыжую.

Утренние тролли

Поздний вечер, переходящий в раннее утро в аэропорту города Атланта, того, что в другой Грузии. Отражение в зеркальной двери лифта похоже на тролля из сказки: тупая морда, голова висит ниже плеч, волоку я свой бронечемодан на колесиках по неровному полу, как всем поголовно необходимую в этой тяжелой жизни сучковатую дубину. Мозгами тоже шевелю, как самый настоящий тролль, то есть очень и очень медленно. В-о-о-о-о-т.

Последний день пятидневной смены. Бесценные четыре часа сна были грубо поделены пополам злодейством канцелярии Темных Сил. В два утра позвонил диспетчер и перенес мой шоу-тайм на рейс с комфортабельных 9 часов на богопротивные 5. Попытки воззвать к разуму этого Колдуна Расписаний возымели результат совершенно обратный от желаемого: на мне мгновенно повисли еще два добавочных вылета. Туго с пилотягами в Компании, и куда это мы все вдруг подевались? Однозначно ясно, что сегодня домой я уже не попаду. Скотина ты, - сказал я телефону. В ответ из сотика раздались чавкающие звуки - это маленький полярный лисенок с урчанием заглотил мои грандиозные планы на выходные дни. Я отключился и полез мерзнуть в душ.

Надо найти завтрак и выпить к-о-о-о-ф-е-е-е. Но негде - все еще закр-ы-ы-ы-т-о-о-о. Мимо полуспящего билетного агента лезу в рукав, из него в самолет, похоже, что мой, завожу вспомогательную силовую установку, надо согреться - х-о-о-о-лодно. Появлятся Шкипер и стюры, кто-то из них, сострадательный, вручает банку со спрайтом. Уже лучше. Кэп не был дома двенадцать дней, лицо кислое, как выжатый лимон. Еще он спросонья заехал себе по ноге бронечемоданом и рулить явно не хочет. Значит, лечу я.

Появляются шатающиеся зомбики-пассажиры. Из обычных необычностей сегодня на борту нервный кот в специальной клетке для перевозки мелких вредителей и федерал, вооруженный, судя по значительному выражению лица, как минимум ручным пулеметом. Мы закрываемся и отчаливаем почти вовремя. Слаженная динамика взлета выгоняет сон из системы: Вэ-Раз, Вэ-Отрыв, Вэ-Два, есть набор высоты, шасси убрать, понеслась...

В монотонность крейсерского режима возвращается дрема. Выключаю автопилот и веду аппарат "ручками", чтобы встряхнуться. Кэп держит радиообмен. Хорошо держит, мы совсем не заблудились и почти не потерялись. Зато попали в облачность, насобирали льда на планер, потом въехали в пограничный слой стратосферного джет-стрима - малость покидало. Запросили эшелон повыше, выбрались. Звонят из салона. Стюра номер раз. Доводит до моего сведения, что Лео переместился в кресло 5-Ф. Наморщив затылок, соображаю, кто такой Лео. Ага, ясен пень, у нас же кот на борту. Живоглоту явно не понравилась болтанка, он вырвался из контейнера, всех раскидал и единолично занял место в первом классе. Молоток, меси их, зомбиков!

Предлагаю заманить хищника сардельками и посадить обратно в клетку. Стюра настороженно молчит, потом начинает с подвизгиванием ржать в интерком. Лео - это совсем, оказывается, не Лео, а LEO - Law Enforcement Officer, который есть наш угрюмый федерал. В-о-о-т, п-о-о-о-пал. Очень сдержанно прошу ее принести на мостик к-о-о-о-ф-е-е. Организм впитывает горячую жидкость на раз, делюсь с Кэпом своей необразованностью, ну что делать, тролль я сегодня из тролль-ейбуса. Тот сначала хихикает, потом икает. Так его зацепило. На эту напасть, оказывается, есть рецепт (без паники на "Титанике"!) - надо громко петь какой-нибудь первобытный рэп. И шкипер старательно поет до самого терминального района. Потому как ни хрена не помогает, а он не сдается. Ик-Ик-Бум-Шакалака-Бум-Шакалака-Бум-Бум-Ик...

С музыкой завожу Арджэйку на визуальный привод - полоса ноль-один-левая. В ритмику звукового сопровождения вклинивается речевой интерфейс радиовысотомера - пятьсот... бум... шакалака... бум... сто... ик... шакалака... пятьдесят... сорок... тридцать.. двадцать... десять... бум... бум... шакалака... Бум! Основные стойки вцепляются в мокрый бетон, я очень медленно отпускаю носовую. С башни это действо, наверное, похоже на мотоцикл "на дыбах", что есть развлекательно, но им ведь план гнать надо - "Ноль-шесть-первый, как накатаешься, поставь колесико на место и брысь с полосы на рулежку янки-семь. Земля на точка-девять, день добрый". Бум, шакалака, ик...

Раннее утро в аэропорту Даллеса города Вашингтон, того, что в другой Колумбии. Волоку себя и дубину-бронечемодан через терминалы. Навстречу местами попадаются братья по разуму. Или по его отсутствию. Впереди еще два рейса. Повсюду, дразня нас, троллей в пилотской форме, вкусными ароматами, работают рестораны. Хорошо... У меня есть четыре с половиной минуты. Можно найти завтрак и выпить к-о-о-о-ф-е-е-е...

Прочитал на форуме avia.ru. Зацепило.

Машина стоит, еще горячая после полета. Опущены концы упругих крыльев. На нижней поверхности, подмышками, выступил холодный пот, капает на землю: настыло на высотном морозе топливо в баках, и теперь там конденсируется влага. Усталые ноги шасси с дымящимися, облитыми водой колесами, с горячими тормозами, снова плавно нагружаются и оседают под весом закачиваемого керосина. Железным скрежетом шелестят лопатки успокоившихся турбин, вращаемых летним ветерком. Стучат клапана топливной системы: у них тоже экстрасистолы, как и у меня.
Тебе тоже нелегко, кормилица моя. Я-то долечу и пойду хоть поспать, а тебе лететь дальше. Давай беречь друг друга: я тебя не ударю о землю, а ты не подведи в воздухе. Долетим.
В салоне тихо копошатся обслуживающие полет люди. Штурман спит с открытыми глазами - жутковатое зрелище, а у меня перехватывает горло. Как же ты устал, брат мой, Филаретыч!
Захожу в кабину. Гудят выпрямители, тонким звоном отзываются гироагрегаты. У авиагоризонтов закатились шары под лоб, как у моего штурмана. Устали мы все - кому через час вновь поднимать в небо и тащить на себе полторы сотни пассажиров. Дайте же нам хоть десять минут. И на козырьке приборной доски безнадежно мигает красное табло: "К взлету не готов".
Ничего. Долетим. Довезем.

http://www.forumavia.ru/forum/8/9/8701128559082637899401201258589
_1.shtml?topiccount=48