Как задачу поставишь, так ее и выполнят.

Давно это было, лет 10-15 тому. Сотрудники нашего НИИчегототам монтировали один объект в Северной Корее. Как и всегда на таких объектах, меры по радиационной защите были очень серьезные. Двери в ускорительный зал, «каньон» на жаргоне физиков, были из толстых свинцовых плит, сдвигались в сторону электромотором по рельсам. Далее следовал «лабиринт» - бетонный коридор, сворачивающий на полпути к ускорителю под прямым углом. Чтобы, в случай чего, лучи радиации не вылетали прямо в операторскую через незакрытую дверь. По стенам этого коридора тянулись стальные трубы с проложенными силовыми кабелями, а под полом, за сдвижными стальными панелями, тянулись кабельные тоннели.
Так вот, нашим инженерам-наладчикам потребовалось протянуть через стальную трубу толстенный силовой кабель в резиновой оплетке. Сами понимаете, резина по железу скользит плохо, тянуть такой кабель внутри трубы очень трудно. А тут еще и труба изгибается посередине под прямым углом. Конечно, сначала внутри трубы тянут стальную проволоку-проводник, а уж потом - привязанный к ней кабель. Все понятно, только вот как преодолеть злосчастный поворот под прямым углом?
И наши решили поэксплуатировать традиционное корейское трудолюбие. Договорились через переводягу с бригадиром корейских монтажников, что наши пойдут на обед, а за это время корейцы протащат кабель через трубу.
- Весь кабель? - уточнил кореец.
- Да, весь, через трубу. А мы вам за это - бутылку «Столичной».
И пошли наши в столовую.
А придя с обеда - увидели... Да уж...
Корейцы действительно протащили кабель через трубу. Весь. От начала до конца, полностью. И аккуратно свернув его в бухточку, сложили у второго конца трубы.
- Ваня, давай «Столичную», как обещал!

Как там у Киплинга?

День-ночь, день-ночь - мы идем по Африке,
День-ночь, день-ночь - все по той же Африке.
Пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!
Отпуска нет на войне!
Восемь-шесть, двенадцать-пять - двадцать миль на этот раз,
Три-двенадцать, двадцать две - восемнадцать миль вчера.
Пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!
Отпуска нет на войне!

Мы, конечно, были не на войне и вовсе не в Африке, а в летних лагерях под Ленинградом. Но, пробежав километров десять-двенадцать марш-броска, чувствовали себя немногим лучше солдат Ее Величества где-нибудь под Улунди.
Подполковник Хилькевич с кафедры тактики, бывший командир роты глубинной разведки, бабник и умница, встретив наш взвод на контрольной точке, отдыха нам не дал и сразу направил в расположение. Мы поплелись, тупо переставляя ноги и упершись взглядом в затылки впередиидущих. Сапоги были чугунными, х/б влажным от пота и белым от пыли, а на головах справа сзади у всех выросли шишки от автоматных мушек. Мы только-только успевали на обед, а потому о привале и речи быть не могло.
Чудо явилось в виде самосвала, нагнавшего нас на проселочной дороге. Плохо и без комфорта ехать гораздо лучше, чем наживать колотье в боку в походной колонне. Сашка Иванников махнул водителю рукой и, не говоря ни слова, размашисто забросил вещмешок в кузов остановившейся машины, после чего красивым движением гимнаста кинул туда же свое тело, увешанное автоматом, подсумком, плечевыми ремнями и прочей амуницией...
Хорошо, что рядом с учебным центром был пруд, и Сашка смог кое-как отмыться от жидкого свиного навоза, коим самосвал был наполнен доверху.

Про дикцию.
В 1985 году на экраны страны вышел шпионский сериал "ТАСС уполномочен заявить...".Так вот, за выдуманный африканский город Луисбург был использован Сухуми, а два эпизода в лагере генерала Огано снимали на секторе стрельбы учебного центра войск ПВО Закавказского военного округа, расположенного в 12 км на юг вдоль моря от райцентра Очамчира. Кстати говоря, там сегодня прифронтовая зона между Грузией и Абхазией. Но тогда был мир, мы готовились отражать массированные и групповые налеты вражьей натовской армейской авиации на боевые порядки родных мотострелковых и танковых подразделений. Однако оцените, каким был умным и дальновидным тот военачальник, который в незапамятные, почти былинные времена придумал поставить в таком месте учебный центр. Стрельбы выполнялись два раза в году, длились от полутора до двух-трёх месяцев. И это летом! За это ещё и суточные платили!!! Короче говоря, и стреляли и расслаблялись по-взрослому.
Дело было во время летних стрельб 1987 года. Согласно планам, в этот период выполняли практические пуски взводов "Стрела-10" или "Стрела-1"."Десятки" стояли на вооружении Четвёртой (Бакинской) армии, у нас же были старенькие "копейки". Кстати говоря, на этом бронеходе рассекает по африканской саванне кубинский солдат в комедии "Наверное, боги сошли с ума-2". Также "копейки" нашей батареи сняты в фильме, с которого я начал рассказ.
Так уж получилось, что пуск у нас не заладился. Несмотря на то, что на всех четырех машинах взвода аппаратура запуска была проверена, и пуск ракеты на пульте контроля проходил без сучка и задоринки, только ракеты не сходили уже с третьей попытки. Полигонщики были залиты армянским коньяком по самую маковку, поэтому к нашим родам относились сочувственно, и даже согласились закрыть глаза на то, что мы на четвертую попытку взяли уже пустившую машину у соседей из Ленинакана.
Таблица позывных была элементарной. Так как номера машин в батарее начинались с 201, то и позывные были соответственно -"первый", "второй" и т.д. Комбат отзывался на "Центрального". И если в зенитно-ракетном взводе зрабатр машины имели номера с 205 по 208, то позывной взводного, естественно, был "пятый". Все к этому привыкли, и систему не меняли.
Номер машины, взятой взаймы, был 816. Соответственно, позывной экипажу был назначен "шестнадцатый". Начало стрельб было назначено на 6.30.
Командир зрв одессит Виталик, вообще-то почти не пьющий, вконец замордованный неудачными пусками, поддался на уговоры зеленого змия и в компании с уже отстрелявшими ленинаканцами отметил успешное окончание стрельб последних. В бараке он появился около четырех утра и упал на родную койку в абсолютно разобранном состоянии. Естественно, что прибежавший в 4.50 "будильник" поднять его не сумел. Однако обученный замкомвзвод-срочник, понимая всю сложность положения, сам вывел взвод на исходный рубеж. Виталика подняли ласковым ревом командир дивизиона с комбатом, которые в 6.10 выезжали на сектор.
Стрельбу мы наблюдали из лагеря, одновременно слушая радиообмен через переносную радиостанцию:
- Шестнадцатый, я Центральный, доложите о готовности.
Молчание.
- Шестнадцатый, я Центральный, доложите о готовности!
Пауза.
- Центральный, я Шес.. Шет... Шетс... (тихонько и виновато) Центральный, можно я буду Шестой?
Занавес.
P.S.Надо ли говорить,что ракета и в четвертый раз не сошла?

О ШВАРТОВКЕ

Отыскав немного времени для разговора, хочется спросить у вас: Без чего не могут существовать наши с вами боевые корабли? А? Что вы говорите? Без флага? Могут, поверьте. Еще как могут. Тем более, что этих самых флагов теперь развелось...
И практически без всех них боевые корабли могут прекрасно существовать. Без якоря? И без него могут. Без командира? Ну, это вы загнули. Да корабль, если он, конечно по-настоящему боевой, без командира существует раз в пять лучше. Чем с командиром. Ну, еще без чего? Не трудитесь, все равно не угадаете. На самом-то деле ни один боевой корабль не может существовать без берега. Без той земли, от которой он отходит и к которой возвращается. Ведь если боевому кораблю некуда возвращаться, не к чему привязаться, соединить себя и ее тонкой ниткой блестящего сизальского троса, на кой черт, спрашивается, он вообще нужен? Я имею в виду, конечно же, корабль. Так вот, сегодня я предлагаю поговорить о том самом, о торжественном ритуале возвращения, о соединении с берегом, или о швартовке, что будет и точнее и правильнее.
Так вот, чем всегда силен был наш "Кедров", так это швартовкой. "Мы сильны своей швартовкой, - говорили штатные корабельные диссиденты". И улыбались. Иронично, как им казалось. И тем не менее, где еще так сильно проявляется подготовленность команды, слаженность экипажа, общий нравственный климат и воинская дисциплина? Где еще двести полосатых защитников Родины работают слаженно как единый механизм, держатся как винтики, крутятся как шестеренки и торчат как гвозди. Все делается ловко, точно и прекрасно: Полный назад, малый назад, отдать якорь, флаг перенести, подать бросательные, малый вперед, стоп машина, заступить по швартовному. Вот так! Если, конечно, не найдется какая-нибудь мелкая сволочь, что сумеет невзначай опошлить весь этот торжественный ритуал. И неважно сколько звезд у него на погонах, неважно играет он главную роль, или просто стоит в сторонке. Вот, казалось бы, крикнул команду - и ту команду, и вовремя, и громко крикнул - а глянешь со стороны - не то. И весь ритуал коту под хвост. Комбриг на пирсе геморройно кривится, швартовная команда слаженно ахает, на соседних кораблях тычут пальцами, а командир нахлобучивает свою роскошную фуражку на самые глаза и смотрит... не волком даже - динозавром - кого бы с дерьмом сожрать. Поскольку матросов на мостике только пятеро и все, вроде бы, делом заняты, доставалось обычно старпому, который ко всяческим разносам относился с таким истинно самурайским спокойствием, что командир, "пожевав" его несколько минут, терял всякий интерес на это дело, или кому-нибудь из офицеров, так некстати высунувшемуся на мостик. А офицер, чтоб вы знали, если он еще не успел стать старпомом, к критике относится болезненно. Он краснеет, потеет, пыхтит и машинально принимает строевую стойку, что командира только раззадоривает. Дело усугубляется еще и тем, что рост нашего командира около полутора метров. Согласитесь, вдвойне неприятно когда тебя со вкусом "дерет" вот такое, которое в гражданской одежде тебе и до плеча не допрыгнет.
Пишу эти строки и надеюсь, что командир наш теперь уже комбриг. Кто его знает, пусть уж лучше Флотом командует, раз с отдельной его боевой единицей ни черта не выходило.
Итак, я думаю, что размеры командира как нельзя более соответствуют определению "мелкая", ибо главную роль во всех наших швартовках играл именно он.
Впервые он заявил о своем недюжинном таланте швартоваться в Севастополе. Когда наш героический и новенький, полгода как из завода, ПСКР размотал обе якорь-цепи до жвака-галса и притулился к пирсу уголком, самым краешком. То есть швартовы-то поданы. И даже закреплены как следует. И даже сходню подать можно. Если изловчиться. Вот только положение наше у пирса непонятно как назвать. Не то мы лагом швартовались, не то кормой. Хотя зрители оценили нашу швартовку несколько иными словами. Не слишком цензурно, зато весьма точно.
Тогда мы еще не знали, что это талант. Тем более, когда командир нас всех построил и популярно объяснил, что на самом-то деле командир он хороший ("Всем бы такого"), корабль прекрасный ("Последнее матерное слово отечественного гения") и если бы "...не эта хлебная будка..." на корме (это он так наш вертолетный комплекс поименовал), командовал бы он нами еще лучше. А, что касается швартовки - так тут же пирсы кривые! И разошлись мы по боевым постам просветленные. И готовились к перешвартовке, поглядывая в сторону берега, на пирсы. "И правда, кривые, - думали мы тогда. - А командир не виноват". И не был командир виноват. В том, что пирсы кривые. Не поколебали нашей веры и два командира соседских СКРов, что пришли нам на помощь. Эти двое, не переставая смеяться, разогнали корабль и без всяких там переходов от "полного назад" к "малому назад" так идеально притерли корабль с "хлебной будкой" на корме к пирсу, что мы и ахнуть не успели. Еще бы: корабль летит "полным назад", бетонная стенка пирса стремительно приближается, ютовые начинают нервничать, в случае чего так саданет ... И тут, как гром с ясного неба: "Подать бросательные!". И не переводя дух: "Полный вперед!". Ну надо же предупреждать, товарищи офицеры. Народ к такому еще не готов. Им надо медленно, осторожно. Что-нибудь вроде: "По готовности подать бросательные". И наш метатель крутнется, прогнется и запулит эту самую выброску куда подальше. А так - он и замер - рот открыт, в глазах недоумение - какой "Полный вперед", когда он еще не махнул? Но тут все запрыгали, руками задергали: "Бросай, бросай!". Бросил, успел. Вот так и швартанулись.
Но это было только начало. Последующие швартовки, происходившие, как им и полагается, довольно часто, заставили нас поверить: Талант, несомненно. Талантище! Кстати, этот свой талант, командир продемонстрировал и "дома" в родном Петропавловске, куда мы вернулись через год. Родная дивизия встречала нас цветами, оркестром и ледяным ветром. Поставили нас сначала на самый край пирса, там обычно стояли большие корабли. Но, когда оркестр отыграл, жены разошлись, а буксиры, наконец-то, вернулись, решено было перебазировать нас в глубину бухты. Тот, кто был на Камчатке, знает как там весело в ноябре. Кто не был, пусть представляет. Ночь, холод, ветер. У корабля парусность огромная, буксиры не справляются, рулевой зубами скрипит, командир вяло потеет, старпом как всегда невозмутим, матросы недоумевают. И вправду, чего это мы здесь вертимся, когда должны, вроде бы, перешвартовываться. А это и есть перешвартовка. Командир, как и положено всякому гению, видит по-своему. И то, что мы называем суматохой, он считает порядком. Бегает он по мостику, руки заламывает, причитает нервно в "Лиственницу": "Вперед! Назад! Малый! Самый малый!". Или выдернет "соску" громкоговорящей связи и завизжит на всю Авачинскую бухту: "Буксиры! Буксиры! Давай!"
Не то буксиры не туда "дали", не то снова "будка" помешала. Только после часа этого "балета" впилились мы своей вертолетной площадкой прямо под форштевень "Зоркому". Аккурат под звезду саданули. Корабль сделал "Бам-м!", а у всего экипажа одновременно отвисли челюсти. Мол, знали мы, что командир талантлив, но чтоб настолько...
Нам срезало леера на вертолетке и разбило антенну. "Зоркий" же отделался дырой в форштевне. Так и стояли потом в заводе - оба рядом. Но это еще не все. Нам же надо было возвращаться. И снова в глубину бухты. Что правда, на этот раз днем. Но ведь это же намного зрелищнее. Для чистоты эксперимента из бухты в Авачу выгнали чуть ли не всю дивизию. И прошлись мы - как на подвиг - оставляя справа и слева тех, кому ой как не хотелось повторять судьбу "Зоркого". И, казалось бы, одним пароходом, в почти пустую бухту - да проще задом мимо унитаза попасть. Буксиров, правда, не было. Зато был комбриг, который еще не знал насколько талантлив наш кэп. Поэтому, он ходил за командиром как привязанный, ожидая "ну, давай". И мы дали. Там рядом стояло рейдовое судно обеспечения - огромная дура финской постройки. Ей-то по борту мы прошлись, ломая леера и царапая многострадальную вертолетку. Комбрига перекосило, а кэп произнес гениальную фразу: "Бадалка. И лейтенант Манечкин у него зацикленный". Комбриг, конечно же, не знал, причем тут зацикленность какого-то лейтенанта Манечкина и что такое Бадалка, но от разноса воздержался. А наш командир снял фуражку, вытер лоб и заозирался в поисках жертвы.
Бадалка, кстати, это фамилия командира БЧ-2. То есть, артиллериста. А зацикленный Манечкин командовал у него зенитно-ракетным комплексом. Но предоставим Манечкина самому себе. В данный момент нас интересует не он, а его командир. Бадалка. Ибо в сложном процессе швартовки он тоже принимает самое живое участие. Тем, что осуществляет ее непосредственно. Он командует ютовой группой. И время от времени тоже назначается на роль жертвы.
Если вы сможете представить холодильник в тельняшке, к которому кто-то приделал пароходный гудок, значит вы знаете как выглядит капитан второго ранга Бадалка. Как вы уже поняли, Бадалка знаменит своим голосом. Когда он начинал докладывать об обстановке за кормой, замолкали все остальные. Просто невозможно было перекричать этот Голос. Да что голос? Слушая его вопли из динамика, каждый задавался вопросом: И на кой черт ему микрофон? Честное слово, когда он командовал на юте, дергались даже баковые.
Этот самый Бадалка однажды сосчитал швартовную команду. Как? А очень просто.
Швартовались мы тогда в Севастополе. На Северной стороне. Там не то, что у Графской пристани - ни тебе зрителей, ни тебе помощников. Поэтому, швартовную команду приходилось заказывать заранее. По радио. Но не всегда они выходили в срок. Бывало, что прет корабль задом, ютовые уже выброски крутят, а на пирсе одна собака и та бродячая. Так было и в тот раз. Не в смысле, что собака на пирсе, а в смысле, что швартовать нас некому. Командир начинает потеть, орет на радистов, "...затребуйте еще... ...что вы тут мне расписываетесь...", как вдруг Бадалка своим громовым голосом выдает фразу, которая вошла в историю.
- На пирсе один человек швартовной команды, - говорит он.
Все сначала не поняли, притихли. Ну а Бадалка, с неумолимостью флотского хронометра, продолжал:
- На пирсе два человека швартовной команды, на пирсе три человека швартовной команды, на пирсе четыре человека швартовной команды...
Он считал и считал, а взволнованный командир, невозмутимый старпом и вся верхушка МЭОНа (куда ж их деть) никак не понимали зачем он это делает.
Когда Бадалка дошел до семи, старпом все-таки опомнился. Он уже протянул руку к "Лиственнице", как вдруг Бадалка сказанул:
- Автобус МЭОН на пирсе!
Тут командир сглотнул и сказал:
- Что?
А Бадалка ему и повторяет:
- Автобус МЭОН на пирсе!
Причем тут автобус МЭОН? Вы знаете? Командир тоже не знал и старпом не знал, но рассмеялся первым все-таки он. А потом, забрав у кэпа микрофон, сказал:
- Есть. И прекратите считать швартовную команду.
Бадалка прекратил, и мы пришвартовались.
А в Порт-Саиде, Бадалка во главе ютовой группы охранял нашу корму от злобных египтян. Его истошный вопль "Добро отдать кормовые?" был исполнен истинной страсти и явился, как этого и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне.
Командир посмотрел на старпома, старпом пожал плечами и спросил у Падалки:
- А куда вы торопитесь?
На что Бадалка снова завопил:
- Да они уже ножи точат, наши швартовы резать!
Они - это египтяне, а швартовы у нас были пропиленовые, что весьма ценилось в тех краях. Не знаю почему. Все равно убрать их Падалке не разрешили.
А когда мы уже тронулись в путь по знаменитому Суэцкому каналу вслед за лоцманом, на борт полезли местные торгаши. Идут по трапу, как по пустыне своей и плевать им на то, что корабль не какой-нибудь, а советский. А на советский корабль нога торгаша ступать права не имеет. Не имеет и все тут. Даже отдельно от тела. Потому как советский матрос - это, товарищи, особый матрос. Не дай бог увидит он, что предлагает египетский уличный торговец. В его родном Задрючинске такое не каждый председатель обкома имеет, а тут - негр предлагает. А это плохо. То есть, не то плохо, что председатель обкома не имеет, а то плохо, что негр предлагает. А это заставляет матросов думать. А зачем, скажите, нужен нам думающий матрос, а?
Бадалка и вся его ютовая команда гнать торгашей почему-то не стали. А командир, его зоркий глаз конечно же заметил непорядок на юте, поинтересовался:
- Кто там идет по трапу?
На что Бадалка ему ответил. Весьма лаконично.
- Два духа.
Командир не понял - то ли артиллерист перегрелся, то ли он, командир, вдруг обрел сверхестественные способности. Ни в то ни в другое как-то не верилось, поэтому кэп переспросил:
- Кто?
И Бадалка уточнил:
- Ну, два турка...
Командир приказал гнать посторонних, а старпом сказал:
- Александр Иванович, Турция была позавчера. Это Египет.
Так Бадалка узнал, что в Египте живут египтяне. А турки - они в Турции.
Когда мы швартовались во Владивостоке, эта труппа устроила такой спектакль...
Нет, все начиналось как обычно. Понемногу, понемногу нарастало напряжение, еще немного и кэпа, как обычно, прорвет. Все, прекрасно зная эту его особенность, принялись с удвоенным усердием выполнять свои должностные обязанности, желая оказаться где-нибудь подальше. Рядом с командиром оставался только невозмутимый старпом, у которого просто не было иного выхода. И вот, когда корабль идет, напряжение нарастает, Бадалка докладывает, командир бегает, старпом невозмутим, кэп внезапно запрашивает:
- Дистанция до судна слева по корме?
А "слева по корме" стояли у нас целых два судна. Одно - большое, научное, а второе - маленькое, даже слишком, зато называлось "Парис". Бадалка, коему кэп, собственно, и адресовал свой вопрос, попытался уточнить, мол, что именно вас интересует, товарищ командир? Так и сказал:
- До какого? До "Париса"?
Все! Это была именно та капля, которой не хватало, чтобы переполнить и без того полную рюмку командирского терпения. Услышав такой вопрос, бедный кэп подпрыгнул, будто его укусил кто сзади.
- До какого Парижа-а-а! - заорал он.
Этим воплем он ясно дал понять, что именно его интересует. Бадалка прикинул дистанцию и мы, наконец-то, смогли пришвартоваться. Но пар, скопившийся под роскошной командирской фуражкой, настоятельно требовал выхода. Он бурлил, шипел и иногда выплескивался сквозь плотно сжатые зубы. "Ну кого, кого?" Как назло, мостик был пустынен. Разбежались все. Штурман неосторожно высунулся в дверь и в тот же миг был уестествлен.
- Это вы виноваты, - начал кэп. - Вы неправильно давали пеленги...
Штурман вяло оправдывался, пытаясь доказать, что на самом-то деле пеленги он давал правильно, но командир был исключительно настойчив. Чувствовалось, что драть штурмана он будет долго и обстоятельно. И не в пеленгах дело. Так все и было бы, если бы на мостик не вышел старпом. Верный офицерской дружбе, он принялся спасать товарища. Оглядевшись по сторонам, старпом сказал:
- А что, совсем неплохо стали.
Кэп снова подпрыгнул, зашипел как утюг, на который кто-то предательски плюнул и завопил на весь Тихий океан:
- А вы молчите-е-е! Когда будет у вас свой корабль, тогда и будете решать! - И дальше: - Гав! Гав! Гав!
И пока невозмутимый старпом взирал на бьющегося в истерике командира с высоты всех своих двух метров, штурман сумел скрыться.
А что было во Вьетнаме...
А во Вьетнаме мы тоже швартовались. В Камрани. Там течение у пирсов очень сильное, поэтому швартовка довольно сложна даже для опытных командиров. А наш - заранее обмочился. Возможно, именно поэтому швартовка нам вообще удалась. Не лучше чем обычно, но и не хуже. Стали. Привязались. И тут... "А где боцман? Где боцман, я вас спрашиваю?!"
Боцман у нас командует баковой группой. То есть работает с якорями и без него швартовка тоже не происходит. А тут произошла. Без боцмана.
- Боцмана ко мне! - заорал кэп. "Вот кто будет сегодня крайним". И все затаились в предвкушении.
Не прошло и десяти минут, как на мостике появился боцман. На вопрос командира "Где вы были, я спрашиваю?!", он ответил просто и честно:
- Спал.
Командир чуть не поперхнулся тропическим воздухом. Он был готов к тому, что боцман начнет оправдываться, выдумает какую-нибудь, очень важную, причину, но это "Спал" попросту выбило его из колеи. Такого еще не было и командир просто не знал, как быть дальше.
Боцман, понявший, что обычным крайним ему стать даже не светит, и если он сей момент чего-то не придумает... сообразил на удивление быстро.
- А почему меня рассыльный не разбудил? - сказал он.
"Вы меня спрашиваете?" - было написано на лице кэпа.
"А кого же еще?" - было написано на лице боцмана.
Командир захлопнул рот и отвернулся. Ну откуда он знает, почему рассыльный не разбудил боцмана?

ГЭНА, НАС ЗАЛОЖИЛИ...

Майор Арнольд Михайлович Олексюк занимался в походном штабе снабжением и организацией официальных мероприятий при заходах в иностранные порты. Несмотря на солидный возраст и богатый моряцкий опыт, к нам он относился уважительно и просто. Иногда даже потчевал "Шампанским" и другими цивильными напитками из представительского фонда.
У Арнольда был только один существенный недостаток: после хорошего употребления у него напрочь пропадал сон. Как медведь-шатун, поднятый из берлоги, он ходил из каюты в каюту в надежде найти собеседника, получая везде нецензурно подкреплённый отказ.
Однажды ночью лётчик-испытатель Вадим Павлович Хомяков проснулся от наличия в каюте постороннего тела. Олексюк стоял посреди каюты и сосредоточено пытался надеть хозяйские шорты поверх своих. Дальше колен они не проходили, потому что ахтерштевень у майора был значительно шире.
- Арнольд, прекрати, что с тобой?
- Товарищ полковник, Герой Советского Союза, всё в порядке. Не прерывайте ваш драгоценный сон по мелочам, - и с ещё большим азартом продолжил выполнение этой непосильной задачи...
Мы стояли в Кам-Рани, и назавтра была назначена встреча с командованием местного военно-морского района на берегу. Всю ночь помощник по снабжению Гена Ольков и Арнольд из корабельного шила, кофе и других ингредиентов варили коньячный напиток по причине выжратых ранее представительских запасов. Кто знаком с этим процессом, тот знает, насколько трудна подобная задача: необходимо периодически проверять качество этой не остывшей бурды опробованием.
Катер отходил в шесть утра, и вдупель напробовавшийся Гена лёг на часок поспать. А Арнольд прошёл уже точку возврата, и спать не мог.
- Гэна, не злись. Ты спи, а я с тобою общаться буду.
Завершающееся под храп собеседника озвучивание собственной биографии внезапно было прервано телефонным звонком.
- Есть, товарищ командир! Щас разбужу! Готовы, товарищ командир, Щас он встанет!
И вот левая рука прижимает телефонную трубку к уху и - что особо важно! - ко рту, а правая тормошит неподъёмного Гену:
- Гэна, вставай... Щас, товарищ командир, он зубы чистит... Гэна, ну такое впечатление, шо ты литру выпил. Если не встанешь, нам с тобой... Щас, товарищ командир, щас... Гэна, вставай, а то он догадается, что и я с тобой был... Товарищ командир, к катеру - мы, как штыки... Гэна, вставай, щас опохмелиться налью...
Приём прошёл на высочайшем уровне. Убойная сила напитка присутствующими была воспринята сердцем и ногами. Отошедший к вечеру помощник, слабо припоминавший, что было под утро, обнаглев, поинтересовался: не достойны ли они поощрения?
- Обязательно. С прибытием на корабль переодеваетесь во всё чистое и ко мне в каюту, - откликнулся командир.
Снова никакие и злые, испытавшие самые изощрённые унижения после успешно проведённого мероприятия, коллеги по профессии и несчастью мучились одной мыслью: "Ну, почему и за что нас так?.." Фраза, сказанная Арнольдом в задумчивости, с видом человека, совершившего открытие, стала крылатой в нашем кругу:
- Гэна, нас залОжили...