Взято отсюда http://artofwar.ru/r/ruban_n_j/

Рубан Николай Юрьевич
Непубликуемое

Бог ты мой, сколько же дивных историй пропадает втуне по той простой причине, что их ни при каких условиях нельзя опубликовать! И век их недолог - живут они, как правило, в памяти одного-двух поколений, передаваемые из уст в уста на дружеских пьянках, предваряемые неизменным: "А помнишь!...". Пусть хотя бы в электронной памяти компьютера останутся - вдруг кому-то интересно будет...

Усилием воли

Поступали мы в славное Рязанское воздушно-десантное. Проходим медкомиссию. Форма одежды известная - трусы, да личное дело под мышкой. Народ старается груди выпячивать, животы втягивать, плечи расправлять и вообще выглядеть ожлобевшим образом.
И вот заходит Вовик из моего взвода, простодушный сын партизанской Витебщины, к хирургу Николаю Ивановичу (доктор Вальтер кликуха). Доктор что-то строчит в своем журнале с пулеметной скоростью и на вошедшего не глядит - конвейер работает, не до сантиментов, понимаешь.
- Ложи! - командует он и на стол перед собой пальцем тычет.
Вовик репу почесал - чего ложить-то? Пожал плечами, да и выложил перед Вальтером свой болт на стол: дескать, пожалуйста, осматривайте, мне не жалко.
Папа док очки на лоб задрал и вытаращился на предложенное к осмотру. Потом деликатненько так, линейкой деревянной, занозистой отодвинул ЭТО в сторонку и пояснил:
- Я говорю, дело свое ложи...

Ага, понял Вовик - так бы сразу и говорил. Убрал свое неотчуждаемое имущество со стола в трусы и заменил его папочкой картонной. Док отлистал сколько надо, нашел свою страницу и вновь командует:
- Ну, а теперь снимай трусы, повернись ко мне спиной и нагнись! Так! Хорошо! Ягодицы раздвинь!
- Э-э-э... - закряхтел Вовик, старательно выполняя команду.
- Да блядь! - вскричал испуганно Доктор Вальтер, - РУКАМИ РАЗДВИНЬ!!!

"...Стричься пора!"

Был я в ту пору курсантом - первокурсником. Стою я как-то в наряде по роте, надраиваю брючным ремнем краны в умывальнике до золотого сияния. Рота на самоподготовке, тихо так, спокойно все кругом... Май за окном, черемуха цветет - идиллия, да и только. Наяриваю я эти крантики, да посвистываю умиротворенно.
И тут! Свирепо подвывая и матерясь, влетает в умывальник русокудрый голубоглазый херувим - Валерка Доценко из моего взвода! Как ошпаренный влетает. Глаза взбешенные, рот перекошен гримасой нестерпимого отвращения и брезгливости. И впечатление Валеркиной ошпаренности усиливается от того, что он стремительно сует голову под кран и принимается с остервенением ее мыть. Да яростно так моет, неистово! Отплевывается и изрыгает черные проклятия по адресу ротного.
- Валер, ты чего? - спрашиваю я, несколько озадаченный.
- Да блядь!!... - злобно отплевывается Доц и опять за мыло хватается, - Конь, сссука такая!!!...
- Чего - Конь? - интересуюсь (это у ротного такое погоняло было), - Задрал за что-то?
- Да если б! - утыкается Доц в страшненькое полотенчико вафельное, - Ты прикинь! Стою это я в сортире, ссу спокойно, никого не трогаю. Заходит Конь, пристраивается к соседнему писсуару и тоже ссать начинает. А потом берет так... Банан свой в другую руку перекладывает... И той же самой рукой!... Которой только что ЕГО держал!... Берёт и меня за волосы хватает, урод!!! И говорит: "Доценко, тебе уже стричься пора!". Ганнндон, блядь!!

Через полчаса Валерка подстригся. Налысо. И лысую башку еще и одеколоном щедро полил. Первый курс - что вы хотите. Тогда еще у людей брезгливость сохранялась какое-то время. Хотя... Нельзя не признать, у Доца этот процесс подзатянулся все же...

Немного смазки

Есть у Расселла фантастический рассказ с таким названием. Там в нем космонавты летят черт-те сколько лет черт-те куда. И есть среди них такой недотепа, непонятно как в их команду попавший. Как оказалось, был он знаменитым клоуном, а включили его в экипаж для того, чтобы он всему экипажу стрессы сбрасывал.
А мне так это название другую историю напомнило, тоже из курсантских времен. Топаем мы как-то в учебный центр Сельцы. Апрель. Шестьдесят кэмэ, да со всей выкладкой, да по раскисшим дорогам - тот еще кайф. Идем, сапоги из грязи выдираем, спины дымятся, и конца-краю этой долбаной дороги не видно.
Объявляют короткий привал, а хрен ли с него толку - даже и присесть негде, кругом одна грязюка жидкая. Ну, народ кое-как пристраивается: гранатомет между ног зажмешь - уже можно рюкзак поправить. Или: спинами друг к другу прислонишься - и портянки перематываешь. Ну, и покурить спокойно можно.
И вот стоит у обочины Саня Шапарин с первого курса (в нашей роте все четыре курса учились), достал из рюкзака заначенный с завтрака кусок хлеба с пайкой масла и уже над маслом палец занес, дабы его по хлебу размазать. И тут нависает над ним Федос-третьекурсник - здоровенная такая дылда, Саня на него смотрит, как таракан на подъемный кран. А вид у Федоса как у партизана после допроса в гестапо: мало того, что выдохся, так еще и жопа у него трусы съела. Натер он себе очко этими трусами до алого сияния, чапает враскоряку, да поскуливает. Завидел он Саню с куском в лапке, и впился в этот кусок безумным взглядом.
-- Что, Федь - хавать охота? - интересуется дружелюбно Саня, - Отломить хлебушка?
-- Какой... на хрен... хлебушек... - кряхтит Федос, расстегивая пуговицы "рампы" прыжкового комбеза.
И - Саня и опомниться не успел - спустил Федос трусняк, сцапал с хлеба шайбу масляную и - В ЖОПУ СЕБЕ ЗАСУНУЛ!! Натянул трусы, "рампу" пристегнул и просиял блаженно.

- У-у-у!... - выдохнул счастливо, - Холодненькое... - и почапал дальше. И спасибо не сказал.

А Саня ему еще долго вслед глядел вытаращенными очами и н-ни хрена не мог понять. Ну ладно бы сожрал Федос то масло! А то - в жопу.... Ну просто - хрен знает, что такое.

"Там, на неведомых дорожках..."

Общага лейтенантов-холостяков: обшарпанная фатера в хлипком бараке с печным отоплением. Три солдатские койки, колченогий стол, да табуретки того же казарменного дизайна - вот и весь интерьер сурового мужского быта. Остальная мебель присутствует в виде вбитых в стены могучих гвоздей, на которых висят лейтенантские шмотки - от джинсов до противогазов.
Сами лейтенанты, Толян и Колян, цвай камераден, в сиянии пыльной голой лампочки-сороковки, сидят за столом и на пространстве, отвоеванном у сковородки с подгорелой картошкой и железных кружек, клюя носами, строчат план-конспекты для проведения занятий. Только что сменились после суточного наряда, а завтра в шесть выход на стрельбище - сорок кэмэ пехом по заснеженной тайге. Из щелястых окон сифонит, несмотря на намерзший в районе щелей синеватый лед. Печка бодро постреливает и гудит, но все равно дымит и еле греет, зараза.
Четвертый день лейтенанты питаются одной подмерзшей картошкой (за исключением дней в наряде, когда можно похлебать солдатского борща) - до получки еще целая неделя. Уцелевшие от кабака последние копейки потрачены на "Приму", грузинский чай и пачку стирального порошка "Лотос". Тоска.
С треском распахивается дверь и в клубах морозного пара на пороге появляется третий обитатель общаги - лейтенант Федька с розовыми щечками, холеными усиками и вообще с внешностью бубнового валета.
- С-сидим, додики?! - жизнерадостно приветствует он соседей, - Р-работаем?! Эт правильно, старайтесь!
- Дверь плотнее закрывай, блин! - угрюмо откликается Толян, - Не май месяц...
- А я тащусь! - спешит поделиться радостью Федька, - Вся рота в наряд заступила, а я свободный остался - завтра весь день бамбук можно курить!
- Класс твои дела, - кивает Колян, - У вас в роте офицеров - комплект...
- А щас - на блядки пойду!! - с энтузиазмом потирает ладошки Федька, - Та-акая тетенька - у-м-м-м!!! Пэрсик!
- Флаг тебе в руки, - бросает Толян, не отрываясь от конспекта, - Барабан за спину...
- С-сиськи!! - продолжает восторженно делиться Федька и растопыривает пальцы, словно приготовился прижать к груди пару арбузов, - П-попочка!.. А хата у нее - ну ваще!... Муж - штурманец дальнего плавания, бабок немеренно... Все импортное, аппаратура - японская, а жрачка!...
- Слушай, завязывай! - начинает терять терпение Колян, - Идешь - ну и вали!
- Щас, отогреюсь только маленько, - кивает Федька и пристраивает на печку ведро с водой, - Подмоемся, побреемся - и вперед!
- Э, Федос, иди ты в баню! - протестует Толян, - Куда ведро взгромоздил?! Нам же утром - ни помыться, ни чайник поставить! Давай чапай к колонке сначала, воды принеси, а потом подмывайся!
- Да принесу, принесу! - отмахивается Федька, - Завтра приду и принесу...
- Ага, принесет он - хоть бы не звездел... У нее чего - ванны нету, что ли? Шел бы, да там и подмылся...
- Не-не-не! - отметает Федька, - Тут наготове быть надо! Такое дело. Тэ-экс... - Федька самозабвенно копошится в чемодане, счастливо вздыхая в сладком предвкушении, - Трусняк цивильный... Тельничек свеженький... Коляныч! Носки чистые одолжи!
- Может, тебе еще и в шинку пукнуть?
- Не, люди - ну вы жлобы! Блин, придется свои доставать, - Федька извлекает из чемодана пару черных носков и с тяжким вздохом отрывает ярлычок, - Нулёвые...

Приготовив чистое белье, Федька нетерпеливо разоблачился, безмятежно почесал мошонку и отправился к печке греметь корытом.

- Она сегодня знаете, чего мне приготовить обещала? - хвастается он оттуда, - Поросенка! С хренком-с!
- Пасть закрой...
- Ага, завидно?! - торжествует Федька и, повизгивая, плещется в мятом корыте, - А коньячок у нее какой!... А икорочка...

Ну не сука? Несколько секунд Колян и Толян не мигая, смотрят друг другу в глаза, с ненавистью стиснув зубы. Наконец, Толян хищно прищуривается и закусывает губу. У него созрел план.

- Как башку намылит - кивни, - шепчет он Коляну и бесшумно выбирается из-за стола, направляясь к доверчиво оставленному Федькиному парадно-выходному бельишку.
- Порево и жорево - это очень здорево... - бахвалясь, напевает Федька, вытряхивая на башку последние капли из (конечно же!) чужого флакона шампуня.

Короткий кивок - и Толян скользящим индейским шагом пробирается к печке. На обе ладони у него уже надеты вывернутые наизнанку новенькие Федькины носки. Секунда - и носки щедро вываляны в жирной печной саже. Еще пара секунд уходит на возвращение Толяна на исходную, приведение носков в обычный вид и водворение их на место. И вновь Толян за столом, старательно пишет конспект.

- Ах, мармелад! Ня-ня-ня-ня... - мурлычет Федька в счастливом возбуждении, вертясь у осколка зеркала, прилепленного к стене синей изолентой и щедро прыскаясь Толяновым одеколоном, - Ну, я погнал! Не балуйтесь тут без меня...

Хлоп - дверь, скрип-скрип-скрип - снежок за окном. Йессс!! И Колян с Толяном с треском хлопнулись ладонями в немом восторге. И в холодные свои холостяцкие коечки укладывались они в прекрасном настроении - ну до чего же порой мало человеку для счастья надо!

- ПИ-ДА-РА-СЫ!!! - вырвал их из сладких владений Морфея горестный вопль посреди ночи. Бесцеремонно врубив свет, Федька стоял посреди комнаты и потрясал кулачками в бессильном гневе и отчаянии.
- Охерел совсем? - поинтересовался Толян, жмурясь от света, - Чего орешь?
- Да блядь!... Мужики, суки, ну вы ваще!! У нее же, бля... Простынки такие!... Хрустящие! Б-беленькие-беленькие! Были...
- И - чо?
- Чо-чо?! В очо! Я по этим простыням: чап-чап-чап... Она как глянула - так прям истерика с ней приключилась! В момент про любовь забыла! Взяла и выгнала на хрен.
- Не, ну это - явное мещанство с ее стороны...
- А вы - мудаки все же, господа!

Клапан в кормовой части комбинезона, назван по аналогии с грузовым люком самолетов ВТА.

ЛЕГЕНДИРОВАНИЕ


Учился я на втором высшем образовании своей же родной альма-матери, ака МГИМО, ака Институт международных отношений. Так уж сложилось, что закончив журфак этого заведения, через три года меня потянуло вновь «взад», в родные пенаты, но на юридический.

Я снова попал в родные стены, и (ЧСХ!) к родным учителям, ибо 3-я кафедра английского преподавала как на моем любимом журфаке, так и на юридическом.

Обучение не было большой проблемой, я ловил кайф от ощущения «старослужащего» в родных стенах, где я легко находил дорогу в запутанных коридорах и выводил однокурсников кратчайшим путем к намеченной цели.

И вот однажды на английском наша преподаватель (N-Y, как мы ее звали) задала нам задание: мол, мы все с вами должны заново познакомиться. Мы, типа, встречаемся с вами на пароме, который плывет из Франции в Англию, и мы должны познакомиться. НО: вы все - не англичане и не русские. Вот придумайте себе ЛЕГЕНДУ, сказала она, и будем знакомиться...

Нельзя же так... Сказала она слово ЛЕГЕНДА, и в мозгу выпускника кафедры военного перевода МГИМО, щелкнул встроенный тайными агентами тумблер... Нас таки учили... Хреново, но учили... Легенда - основа разведдеятельности. Легенда дожна быть правдоподобной. Легенда должна быть основана на реальных событиях и реальной биографии не менее чем на 70%.

Через два дня урок. Народ несет пургу, путаясь в показаниях. То человек- блондин, то брюнет, то турок, то португалец...
Я же - я рассказываю судьбу и жизнь своего близкого друга-поляка. Я представляюсь Рафалом Браневским (Замполит его знает ), я рассказываю про свой (его) бизнес в Варшаве - пивной ресторан, с подробностями и деталями... Я предлагаю своим «новым знакомым» сотрудничество...

Урок закончен. Люди (второе образование, всем под 30 и более, у всех - свой бизнес) - подходят и спрашивают адрес ресторана и как со мной посотрудничать... Ну какой же я му.... глупый был, когда сказал, что ресторана моего на самом деле нету и это - всего лишь ЛЕГЕНДА????!!!!!!!

Славна была наша «школа» учащимися, сильна преподавателями!
*** преподавал на факультете летной эксплуатации воздушных судов - там еще окружающих один выпуск пилотов повеселил, больше десяти лет мужики проучились, все никак программу вылетать не могли - топлива не было, а полеты во сне по КУЛПу (курс учебной летной подготовки, книжка такая - КБ) почему-то не засчитывали.
Летчик грамотный... Две «тушки» так о землю приложил, что ни у кого ни царапины, только самолеты малость деформировались. После второго «полтинника», разложенного на посадке, Большая Рука из министерства, матерно вздохнув, взяла его за шкирку и унесла из кабины, как девочку Элли, бережно опустив на место преподавателя - передавать богатый опыт новому поколению летно-подъемного состава. Не знаю, так ли все было на самом деле, но злые языки поговаривали; добрые языки скромно молчали.
Занятие на учебном аэродроме, на столь любимом преподавателем Ту-154. Народ внемлет, борясь со сном, *** у открытой двери салона «А» с видом пророка нудно вещает:
- Запрещен выход из воздушного судна до тех пор, пока вы не убедитесь, что к нему поданы средства перронной механизации, а именно: «рукав» - телетрап, самодвижущийся трап...
И, добравшись до самой последней стремянки, надувшись от важности поведанных тайн, делает четкий разворот через левое плечо и шаг вперед.
Исчез.
Занятие становилось если и не интересным, то по крайне мере, заслуживающим того, чтобы ненадолго проснуться - все помнили, что трап подан только к двери салона «Б». Самые любопытные высунулись посмотреть.
В съехавшей на затылок фуражке, раскинув руки и ноги, темно-синей морской звездой на бетонке распласталось тело; тело не шевелилось, что, в принципе, не удивляло. Лететь больше трех метров, да рожей в асфальт... многим хватало меньшего.
Неприятно, конечно, когда вот так, внезапно, на твоих глазах... Да еще ведь неизвестно, кого на замену поставят... Притихли в мрачной суровости момента.
Вдруг:
- О, глянь, вроде шевелится...
Верно! Одна конечность подвигалась, вторая, третья... Заинтригованные происходящим, все молча ждали, когда препод завершит проверку систем.
Закончив контроль по карте, *** перешел в вертикальное положение и осмотрелся в поисках сочувствия, но увидел лишь радостные лица наверху. Сочувствия не было, и, что-то сказав по монголо-татарски, он умчался со стоянки...
Мужики от смеха чуть сами из самолета не выпали.

ТЕБЕ НАДО...

Про нашего зама, боевого замполита то есть, я мог бы писать круглые сутки. Вот так - садился бы с утра, карандаш в лапу, глаза в потолок, взгляд строго вовнутрь - отсутствующий...
И только бумагу подкладывай.
Великолепный роман получился бы. Под названием "Зачем ты нужен, или приключения балласта".
Первую часть этого названия чуть ли не ежечасно повторяли все двести членов экипажа, который, по меткому наблюдению, нам семья. Как видят замполита, та и повторяют. Мысленно, правда. "И зачем ты нам нужен, товарищ капитан третьего ранга?" Сколько не бились над этой загадкой, так и не смогли найти ответа. Ведь нужен, несомненно. Зря, что ли его к нам прислали? Но зачем? А черт его знает!
Вторая же часть весьма точно определяет роль, исполняемую замом в сложном устройстве корабельной службы. Балласт и есть. Однако, настоящий балласт много полезнее. Хотя бы тем, что по кораблю не шляется. И политзанятий не проводит.
А еще наш зам боролся с неуставными взаимоотношениями. Делал он это так: соберет всех в столовой, выйдет в центр и скажет, глядя на нас как на очередное звание: "Гидра годковщины поднимает голову". Маяковский ты наш! Так и слышится: "Врангель еще жив! Добей его в Крыму!" Дальнейший текст исполнен рутины, а потому не интересен. Но, главное, главное - в конце. А в конце - рефреном: "Я вижу в этом проявление махровой годковщины". Вот так - именно махровой. А не какой-нибудь еще.
Нашим корабельным негодяям очень понравилось это слово - "махровой". Они начали его употреблять. К месту и не к месту. И затаскали нужное слово. Чуть до дыр не протерли. Та и слышалось: "махровой...", "махровый...", "махровым...". И еще множество вариаций.
Употребляли они его в сочетании со столь не стыкуемыми понятиями, что командир, ошалевший от этакого расширения границ "Словаря живого русского языка", тут же влепил пять суток с содержанием первому попавшемуся "продолжателю дела Казака Луганского".
Или еще так зам с годковщиной боролся: Зайдет в столовую, где народ собрался видик смотреть, дождется когда переводчик прогнусавит: "В главной роли Арнольд Шварцдебеббер" и скажет: "Не дам в обиду молодых матросов".
Потом видак отключит, кассету выдернет и стоит - непоколебимый как памятник Дзержинскому.
Расходится народ по кубрикам и друг другу как "Но пасаран" - "Гидра годковщины поднимает голову".
Вот такой у нас был орел-комиссар - длинный как жердь, тощий как глист, жилистый как подметка, с лицом усатым и ответственным за наше идейно-патриотическое воспитание. Настолько ответственным, что Ленинское "комиссары впереди" воспринимал буквально.
Неизвестно за каким чертом, но кто-то главный и штабной издал приказ, гласящий, что в период нахождения в тропиках личный состав обязан получать дополнительную дозу физической нагрузки. Чтобы жизнь медом не казалась, видимо.
Идиотские приказы и исполняются по-идиотски. Особенно замполитом. Он почему-то решил, что самой лучшей нагрузкой для нас будет пробежка. По кораблю.
Взялся он за это рьяно и даже возглавил. Бежал впереди - два шага вдох, два выдох - посреди морского и очень одинокого пейзажа. А мы вслед за ним - из кормы в нос - по правому борту, из носа в корму - по левому. Проскакивая в двери, огибая барбеты, торпедные аппараты и установки радиоэлектронной борьбы.
Получив таким образом усиленную дозу целых два раза, мы, то есть связисты, переполнились недоумением по самые козырьки тропических пилоток и обратились к своему "быку".
- Товарищ капитан-лейтенант, - сказали мы, - зачем нужно это самоистязание? Для чего мы... при плюс сорок пять... в тропических трусах... по раскаленной палубе?... Мы не понимаем.
- А вам и не надо понимать, - кратко и емко ответил наш "бык". - Утешайте себя мыслью, что так положено.
И мы утешали, получая ежедневные нагрузки, покрываясь потом, уменьшая, таким образом, и без того скудные запасы воды в организме. А зам по-прежнему гордо возглавлял наши пробеги, призванные, видимо, если не запугать наиболее вероятного противника, то, хотя бы, удивить.
А после этого идиотизма бегуны, с замом во главе, грохотали по трапу под душ. И обливались забортной водой. Специально для этой цели на юте была сварена конструкция из дырявой трубы и пожарного шланга. Соединяешь их в одно целое, вентиль крутанул и вперед - возмещать потерю соли. Вода теплая, струи колючие - так навозмещаешься, что соль эта морская с тебя хлопьями осыпается. Аж скрипишь при ходьбе. Такое, понимаешь, удовольствие.
Уф, слава богу. Очередной пробег завершился. Зам, бегущий во главе, первым скатился по трапу, на бегу подхватил "рукав" и, не прекращая движения, соединил. Крючки хрустнули, вцепившись друг в друга.
"Ага!" - подумал зам. И повернул вентиль. Вода хлынула столь радостно, а напор был столь силен, что соединение не выдержало. И разлетелось, звонко лязгнув.
"Ух, ты!" - подумал зам, глядя как соленый поток стремится за борт.
Он повернул вентиль в обратную сторону, еще раз соединил и снова повернул. Соединение снова не выдержало. Зам еще раз завернул, соединил, повернул.
"Дзинь!" - сказал шланг. И снова сорвался.
"Ну что ты будешь делать", - развел руками зам. И снова полез соединять.
Старпом, как будто он дожидался именно этого момента, величественно спустился по трапу, увидел зама в позе Лаоокоона и повернул вентиль.
Вода хлынула, весело зашипев, в рукав сквозь соединение, сжатое замовскими руками, в конструкцию. И ударила веселыми упругими струями в раскаленную палубу.
- Вот, - сказал старпом, влезая под этот душ. - Так и держи.
Он, фыркая и отплевываясь, поворачивался, подставляя соленым струям то один, то другой бок и чувствовалось, что истинное удовольствие ему доставляет не душ, а то, что обеспечивает этот душ лично зам.
- Молодец. Тебе надо трюмным быть, а не замом, - подытожил старпом, вытираясь.
Зам, стоящий в той же позе, чуть было в камень не обратился. После этого он почему-то перестал возглавлять наши пробеги.
А может, ему действительно стоило трюмным быть?

Москва-Геленджик-Москва

Я вообще не знаю, кто придумал ездить на юг в автобусе. Тем более, в автобусе от предприятия. С наглухо заколоченным туалетом, а значит, без философского пивопопивания и прочих приятственных отдохновений... Кто-то явно из недобитых эсэсовцев... Зачем так делать... Я бы лучше пешком пошел...

Сам я ехал с проверкой и вез с собой еще спеца Николаича из дружественной конторы, он должен был в хитроумных системах покопаться, откорректировать все и волшебным образом настроить.
Интеллигентнейшей души человек, когда трезв.
Одет в очки. Черепан. Маленький, правда, почти в два раза меньше меня по габаритам, но череп...

...Все-таки постепенно отпускало. Постепенно нахлынуло ничем не передаваемое чувство, когда ты вырываешься из ежедневной рутины, из череды серых будней, похожих один на другой... прочь от опостылевших чинуш... Отпускало...
Как только коньяковича на первой продолжительной остановке дунули под незамысловатую кафешную закусь, сразу и отпустило... А мож, с собой еще?... А то!... И трава вдруг сразу зеленая за окном показалась, ну так - к югам же едем! И в целом вообще... птички всякие-разные... ну и там, беседа увлекательная пошла... люди вокруг такие милые... и спина уже не так затекает...
С коньяком ехать лучше. Интереснее.
Ну, не буду утомлять, добрались кое-как, выгрузились, даже разместились в гостинице. То-сё, дела, хренотень там всякая, поработали, поделали делки разные... вам все равно неинтересно... короче, дело к вечеру... ну, как к вечеру... к послеобеду скорее... кто же в командировках себе пупки рвет? Командировки, они для того и придуманы, чтобы гармонию организма восстанавливать, релаксировать разными частями и... и чего там еще? А?... Не слушаете, что ли?... Сами, в общем, знаете, для чего в командировки командируются. Объясняю тут как маленьким... Вот...
... А, ну да! Короче, после обеда. После обеда я отловил бывалого человека - прораба Пашу и попросил указать точные координаты моря, сколько идти прямо, когда свернуть, под каким углом... прораб же, у них с расстояниями все четко, не забалуешь...
- ...Вот... - Паша старательно пучит глаза, по-видимому, напрягая мозг, - Вышли, значит, и пошли направо, все направо и направо... - показывает левой рукой налево.
Устал, думаю. Месяц все же тут пашет... Уточняю:
- Наверное, налево все-таки?
Паша смотрит на свою правую руку, как будто она растет не из него. Смотрит на меня своим выпуклым глазом... Ловлю себя на мысли, что очень хочется прямо сейчас надавить пальцем на этот глаз и заправить его вглубь. Чтобы так не торчал. Но стесняюсь.
- Ну да, налево! - возмущенно, мол, тоже мне тут... анатомы, - Вот. Идете налево... идете... потом поворачиваете... - с недоверием смотрит на свою правую руку - ... опять налево...
- Через сколько?
- Что, через сколько?
- Через сколько метров поворачивать с дороги налево? - ставлю вопрос ребром.
Прорабы страшные люди.
При слове «метров» Паша почему-то начинает злиться:
- Ну... через сколько... ну не знаю... через двести где-то...
- Ага. Двести. Ну, повернули, и дальше?
- Так... ну все... мне бежать надо, там дальше рядом уже совсем... метров... немного... найдете...

Через три километра и сорок минут вычеркнутой жизни мы прочно завязли в кустах колючей акации. Дальше дороги не было.

Маленький Николаич остервенело пытался пробиваться дальше в направлении, указанном Пашей... Я отговаривал... Николаич залезал на пень, подпрыгивал на нем и заглядывая за горизонт, кричал: «Вон же оно!... Километра полтора еще...».
В общем, волевым решением я прекратил этот онанизм и повернул экспедицию к гостинице. Пиво пришлось выпить в номере.

Потом я узнал у горничной, что море есть и с другой стороны, гораздо ближе.
И мы пошли опять...
Но по роковому стечению обстоятельств на море мы так и не попали...
А все потому, что на переходе между морем и гостиницей нагло рос винзавод... Представляете?... Вот так прямо брал и рос!... Просто вопиющая провокация... И ведь не одна сука не предупредила...
А вокруг завода причудливым образом разметались магазины-магазинчики-магазюлики и все с исподтишковыми предложениями немедленно зайти и отдегустировать наконец лучшие вина Кубани и окрестностей...
Начали с дальнего. Чтобы ничего не пропустить...

Ха. После третьего к нам привязалась стая кошек с наглыми опухшими рожами. Они шли по пятам и что-то требовательно вымяукивали. Мы так и перемещались от магазина к магазину большим здоровым коллективом. Николаич был в восторге.
Проходя мимо проходной винзавода, он вдруг принял твердое решение немедленно поучаствовать в дегустации на самом предприятии. О чем ультимативно объявил охране. Он предлагал немедленно вести его под белы руки к местам проведения дегустаций, к празднику души и её периферии, а лучше сразу к бочкам... Я еле его отбил.

В целом вино было полное Г. Как его тут называют - порошковое или ароматизированное... Но! Оказывается, только последний по счету, самый крупный магазин, являлся магазином от завода. Вот там были действительно отличные вина. Правда, и дороже чем в остальных... Но у нас-то за спиной уже было этих магазинов... раз, два, три,... охо-хо... Короче, вошли.
Николаич прошмыгнул вперед. Длиннющий зал пустого магазина... бутылки-бутылки-бутылки... с одного конца бочки с разливным... ага! То, что доктор прописал.
Одиноко скучает девушка.
Маленький щуплый Николаич ходит в очках и производит обманчиво-интеллигентное впечатление.
- Здравствуйте! - радостно приветствует нас заскучавшая девушка.
- Здравствуйте! - довольно внятно начинает пьяный в сисю Николаич, - Мыбым... МЫ! БЫ!... намбым... НАМ! БЫ!... хотелосьбыб... попропоп... хм... - девушка округляет глаза, и загипнотезированно смотрит Николаичу в рот, а тот продолжает - намбым... продегас... пердегус... - удивленно причмокивает, пробуя интересное слово на вкус - ... ПЕРДЕГУС... ПЕРДЕГУСтирововать! Вот!... - они оба улыбаются, Николаич победоносно, девушка жалобно. С воодушевлением продолжает - Намбым...
Уже имею жуткое желание отвести его за магазин и отпинать в лопухах.
Отстраняю пьяного бойскаута, прекращаю эту вялотекущую шизофрению и завожу плавный диалог о достоинствах и недостатках местных вин, уже опробованных нами... Девушка размякает и предлагает попробовать несколько вариантов... ууууу... да, вино действительно шикарно...
- А «Черные глаза» играют... играют, легонько так на языке...
- Ну что вы, просто напор сильный, пузырится... но как вам букет?
- Шикарно, такие тонкие переливы!... Оно купажное?
- Да, точно. А вот «Талисман» попробуйте... а? Правда, очаровательно?
- Божественный нектар... вяжет немножко, чувствую оттенки... Каберне?
- Угадали!... А вот «белый Мускат»... это наш шедевр... как?
- Бог мой!... Какая гамма... аромат... насыщенность... оттенок меда... какой год?
- Две тысячи второй!
- Просто шарман...
- ДЕЕЕШКА!...ик... ДЕ! ВУШ! КА!... А где бымным... намбым... нам блядей где купить?

Эх, Николаич...

Ну а в целом, все было чудесно... Странно, через три дня на вино уже смотреть не могли, хотя употребляли очень в меру... Ну оооочень...
Пиво шло лучше...
На берегу, под удивительно теплым декабрьским солнышком, разложив на точеной гальке газетку с поломанной, сочащейся свежим жирком воблой, красновато-прозрачной на изломе, благоухающей совершенно сумасводительными ароматами... и все это богатство под прохладное пиво... и под морской ветерок... и под шепот волн с цоканьем гальки... и под странное теплое зимнее солнышко... а солнышко-то того... на солнце явно к двадцати... а в Москве сейчас слякоть... ну, давай еще по одной... пузырь жарить будешь?

Перед поездом лихорадочно накупили газет. Ну как же, вычеркнуты из жизни были почти на неделю. Напрочь. Может, там Жирик уже сапоги в Индийском океане моет. А мы не в курсе.
Чувство уходящего праздника давило... Хотелось задержать... Продлить...
Поезд отчалил вечером. Николаич, потосковав у окна, решительно вздохнул и потянул меня в вагон-ресторан. Настроение было уже конечно не то, но пошли...
Закончили мы... да хрен его знает... поздно закончили... спали все уже... и вагонов похоже еще десяток какие-то вредители понавтыкали, между рестораном и точкой сна.
Ну ооочень тяжело давалось возвращение...
Сдувшегося Николаича я тащил впереди себя за шиворот...
Как только я отворачивался, чтобы аккуратно прикрыть очередную дверь, этот заслуженный пловец делал нырок вперед и втыкался волосистой частью организма в пыльную ковровую дорожку. Издавая при этом тупой звук и выбивая облачко пыли. Я приводил его в вертикаль и пытался по-отечески отряхнуть.
Он покладисто похрюкивал.
А когда мы проходили плацкарт, он вдруг вырывался и решительно лез к кому-нибудь под теплый бок, стеная о том, что сил в его маленьком хрупком организме уже не осталось, что все вокруг изверги и проч.... и проч....
И я тащил его за ногу, а он цеплялся за одеяло и тащил его за собой... а испуганный пассажир с ужасом таращился в темноту, и на грани истерики шептал «ЧТО?! ЧТО?! НЕ НАДО!» и в свою очередь не желал за просто так расставаться с выданным ему одеялом...
И я хрипел Николаичу: «Отпусти, сука!»... А ошалевший пассажир шипел мне в ответ: «Не отпущу!... Получите себе у проводника!»... А сука Николаич ничего не шипел, боролся молча...
Так мы и пыхтели, перетягивая одеяло в сюрреалистическом полумраке вагона, под перестук колес... Маленький Николаич сдавался первым, падал, тупо стукаясь своей умной головой о пыльный коврик, и я волок его дальше, оставляя взъерошенного пассажира с его ночными кошмарами...

Ну, а Москва... Москва была потом... И встречала Москва слякотью, шумом, и какой-то болезненной, промозглой хмарью, от которой сразу промокала насквозь и одежда... и душа...