Были «паркетного» крейсера N60 или «Люмьер в опасности»

- Я убью его! Я задушу этого Люмьера недоделанного своими собственными руками! И меня оправдают! - командир БЧ-2 капитан 3-го ранга Николай К. метался от иллюминатора к столу, бросая кровожадные взгляды на дверь.
Сидящие в каюте друзья-офицеры сочувственно молчали. Безвременная гибель старшины 2-й статьи Андрейчика, произвольно включенного ракетчиком в достойную семью изобретателей кино, казалась им неотвратимой и по большому счету заслуженной.
- Мечта всей жизни! - продолжал изливать душу кап-три, - Такой шанс! Ведь больше такое никогда не повторится. А этот долбанный Спилберг... - и офицер вновь начал пересказывать товарищам свою невесёлую историю.
Коля с детства любил спорт. Олимпийских высот не достиг, но зато перепробовал массу видов от настольного тенниса до экзотического для 70-х годов сётокан-карате. Не обошел он вниманием и такую всенародно любимую игру, как хоккей, в который даже играл за городскую сборную. Несмотря на многочисленные соблазны, даже в годы курсантской учебы и последующей службы на кораблях Северного Флота Николай не изменил здоровому образу жизни, продолжая в меру сил и возможностей заниматься физкультурой, из-за чего частенько служил мишенью для иронических подколок не столь озабоченных своим здоровьем офицеров. После швартовки «паркетного» крейсера в канадской военно-морской базе - Галифаксе, командир БЧ-2 опять развеселил своих товарищей, объявив о желании осуществить заветную мечту всех хоккеистов мира - скрестить клюшки с признанными специалистами этой игры, канадскими спортсменами. Впрочем, когда неожиданно для всех в плане мероприятий официального визита обнаружилось посещение российскими гостями местного Дворца ледового спорта, казалось бы несбыточная мечта ракетчика на глазах начала обретать реальность. Путём изощренных интриг Николай добился того, чтобы именно он возглавил отправляющуюся на каток группу моряков. Вниманию россиян предлагался хоккейный матч на первенство провинции, в котором выступала команда военно-морских сил Канады. Неизвестно, то ли на канадцев произвела впечатление искренность горячих просьб офицера, то ли они просто постеснялись отказать гостю, но вопреки всем регламентам и правилам Николай добился разрешения ненадолго выйти на лёд в составе команды пусть не НХЛ, но настоящих канадских моряков. Запечатлеть этот исторический момент была призвана старенькая узкопленочная кинокамера, заранее взятая по такому случаю во временное пользование у командира БЧ-7.
- ...и прикиньте, - продолжал жаловаться товарищам на несправедливость этой жизни Николай, - ведь Андрейчик, этот Эйзенштейн грёбаный сам вызвался. Я, говорит, в фотокружке занимался, экспонирование изучал, сумею. Я ж ему русским языком заранее сказал, что буду под номером восемь играть. Во-семь! Обещанную четверть часа откатался, подъезжаю к трибунам, а этот контуженный Феллини заявляет: «Ой, а я всю дорогу игрока под номером «семь» снимал!» И ещё лыбится, Ромм хренов. Хотел его прямо там на месте клюшкой и прибить, да канадский суд пожалел лишней работой грузить. А сейчас - убью.
- Коль, - тихонько протянул в несмелой попытке предотвратить смертоубийство командир БЧ-7, владелец кинокамеры, - а давай хоть посмотрим, что он там наснимал. Может ты тоже в кадр попадал. Ну, вдруг?
Захватив предусмотрительно запасенные химикаты, друзья отправились в фотолабораторию. Томительные часы проявки и сушки киноплёнки наконец подошли к концу, и офицеры вновь собрались в каюте ракетчика перед импровизированным экраном. Перипетии хоккейного матча мгновенно захватили азартных зрителей. На экране все пятнадцать минут безраздельно властвовал «седьмой номер». Он демонстрировал виртуозное владение клюшкой, подхватывал безнадежные пасы, сам делал меткие передачи, не отступал в силовой борьбе, а затем вообще неожиданным финтом обманув защитников, выкатился с шайбой один на один с вратарем.
- Давай, бей! Чего ждешь?! - вскочил со стула возбужденный Николай.
Нападающий практически укатился за ворота, но вдруг неимоверным образом крутнулся вокруг собственной оси и перекинул шайбу через клюшку замешкавшегося вратаря в створ ворот.
- А-а-а! Шайба!!! Гол! - дружно взревела каюта.
Фильм оборвался, по экрану побежали серые полосы.
- А ведь «седьмой» ростом как раз с меня, - задумчиво заговорил первым Николай, - Да и вообще комплекция такая же. Лица под шлемом не разглядишь, - К-2 решительно тряхнул головой, - Ладно, пусть Андрейчик, Мельес этот конченный, дальше жизни радуется. Буду всем рассказывать, что это я под седьмым номером был. Тем более что я как раз футболку с «семеркой» у него на память выменял.

Были «паркетного» крейсера N57 или «женатый холостяк»

Бывает в жизни и такое - поворачивают вспять могучие реки, рушатся неприступные горы, падают на землю звёзды и даже, хотя и значительно реже, женятся убежденные холостяки. Офицерский состав «паркетного» крейсера нескоро оправился от шока, вызванного нежданным известием о том, что именно такой старый холостяк начальник химслужбы Виктор Б. привез из отпуска молодую жену. Ведь североморские невесты уже давно отчаялись прибрать к рукам живущего в своё удовольствие старшего офицера. И только удивительная способность Виктора ухитряться сохранять одинаково хорошие отношения с многочисленными как прошлыми, так и настоящими своими пассиями позволяла ему избегать изощренной мести отвергнутых женщин. Новоиспеченная супруга, конечно, не могла не догадываться о бурной личной жизни своего избранника, но только приехав на Север смогла оценить все её масштабы.
Уже на второй день, открыв дверь квартиры на неожиданный звонок, она с удивлением обнаружила на лестничной площадке трех эффектных девиц:
- О! Привет! Правильно вчера девчонки говорили, что Витьку в магазине видели. Сам-то он где? - напористо начала разговор высокая брюнетка, нетерпеливо заглядывая ей через плечо в коридор.
- На корабле уже, - ошарашенная напором гостей выдавила молодая жена.
- А-а-а, понятненько..., - недовольно протянула незнакомка и соизволила наконец оценивающе посмотреть на собеседницу, - А ты ему кто?
- Жена... - отчего-то смутилась хозяйка.
- Ха! Жена! - дружно рассмеялись девицы, как-будто услышав удачную шутку.
- Ну да, жена! - обиделась законная супруга.
Смех резко оборвался, и девушки уставились на хозяйку дома, словно увидев её в первый раз.
- А сами-то вы кто? - перешла в наступление женщина.
- Мы-то, мы... - замялись, отступая к лестнице, гостьи, - А-а-а..., а мы адресом ошиблись!

НИЧЬЯ
6.
...Они возвращались. Борттехник, сидя на скамейке в чужом салоне, пытался прогнать навязчивые сцены собственной смерти в вероятном прошлом получасовой давности. Смерти шли чередой, одна страшнее другой, - вплоть до отрезания головы, - этот вариант, уже булькая и задыхаясь, он пытался предупредить, подорвавшись на гранате, но никак не решался разжать руку.
В пылу борьбы он даже не заметил, что навстречу им пролетела пара с техбригадой и экипажем. Бригада заменила пробитый хвостовой редуктор, и когда солнце, красное как клюква, сидело на западных горах, хромой вертолет приземлился на базе.
Где в это время был его борттехник, автор точно не помнит. Он вообще не видит борттехника в первый час после прилета - его как бы не было на земле. Дальше понемногу проясняется. Кажется, быстро смеркалось - да, уже было темно, потому что костер за баней в окопе был ярок. Пили тут же, в ожидании закуски. Банщик пожарил мясо козы, подстреленной «мессерами» на обратном пути, - автор помнит, как ее разделывали в том же окопе. Он помнит, как потекла в пустое ведро вялая, прерывисто-густая струйка крови; отломилась с сухим треском козья нога, и ее выбросили на поверхность. Из мрака появились собаки и набросились на обломок с копытцем. Им выбросили еще ноги и голову. Ее тут же подобрал солдат с ножовкой, аккуратно отпилил крышку черепа с прямыми, кручеными винтом рожками, и боком, по-крабьи заскользил в сторону. Его остановил майор:
- Куда понес, шустрый? Это - моя добыча. - И, обращаясь к борттехнику: - Как, пулеметчик, головка бо-бо? Пойдем-ка, я тебя полечу, у меня средство есть.
Он завел борттехника в предбанник, жестко держа за локоть, развернул к себе.
- Ты после прилета сходил, отметился?
- Куда?
- Куда, куда! К ней. Показался бы, вот, мол, жив, почти здоров. Друг все-таки... Иди, иди, пусть она тебе башку хоть продезинфицирует и заклеит - вон как рассадил, - а у нее БФ медицинский есть. Потом потихоньку двигайте ко мне в балок. Я сейчас попарюсь и приду. И вот еще - рога мои захвати, не пойду же я с ними по городку. А хочешь, себе возьми. Не простая коза-то!
- А какая? - тупо спросил борттехник, глядя на зазубренный срез кости..
- Семен Семеныч!.. Ведь на ее месте должен был быть ты... - майор ткнул его твердым пальцем в грудь. - Если бы не я, - и он холодно засмеялся.

...В комнате, в полумраке, ветер от кондиционера шевелит цветы, высаженные в длинном цинке.
- Тебе сейчас нельзя напрягаться, давай я посмотрю голову. Надо промыть перекисью. Положи вот так, не дергайся. Ну что за блудливые руки, я же...
Пока ее пальцы осторожно перебирают его волосы, он сонно думает в ее колени: не хочу засыпать, после сна все уйдет, этот день кончится - а эта ночь должна быть бесконечна как новогодняя, и все должны веселиться и ходить друг к другу в гости с бутылками, но я очень устал, так жалко пропустить этот праздник, этот карнавал жизни - и в общем веселье всегда найдется темный уголок, куда можно спрятаться с ней...
- Щиплет? - она дует, склонившись, но он уже не отвечает.
Он будет спать пятнадцать минут - головой на ее коленях, окружив руками. Пока автор не постучит по его голове - ей неудобно, да и подозрительно долго вы отсутствуете, друзья. Майор уже выходит из бани и думает - где вы сейчас и чем занимаетесь?
...Сейчас они идут по темному городку, взявшись за руки. Они шарахаются от теней, выныривающих из-за углов, от скрипа песка под чужими ногами, - руки испуганно разлетаются, потом снова находят друг друга. Возле майорского балка, в темноте у лестницы он останавливает ее, поворачивает к себе, обнимает и шепчет на ухо...А она улыбается, она улыбается, закрывая глаза... Не торопитесь, думает автор, постойте еще минутку так, вы же не знаете, что будет дальше. Майор подождет...

Майор лежал на кровати и тренькал на гитаре.
- Ну, наконец-то, - сказал он. - Вы там спали, что ли? А тебя точно, только за смертью посылать. Я тут мяса принес, полкозы заныкал, отдельно пожарили, и водка уже остыла. Слушай, почему до сих пор подругу не завел - здесь много девушек красивых. Сейчас было бы кому за тобой поухаживать, второй день рождения отпраздновать. А так - опять втроем... Ладно, будем считать, семейный праздник.
Сидели, выпивали, ели сухое и пористое как пенопласт мясо козы. Майор рассказывал историю спасения, все время подливая в стакан борттехника.
- Наверное, ему нельзя так много, - сказала она. - Вдруг сотрясение мозга...
- Какого, нахрен, мозга? - горлышком бутылки отодвигая ее руку, сказал майор. - У военных нет мозгов. Один мозжечок, блин! Я, например полный идиот, несмотря на целого майора! А он вообще студент! Давай пей, студент, это лучшее лекарство от страха, который приходит ночью. Останешься сегодня один, закроешь глаза, и будешь кино смотреть про сегодня, - то падаешь не так удачно, - ты же не раз представлял это хряссь!? - то пулю ловишь, то взрываешься и горишь, - вертишься, мокрые простыни накручиваешь, - нет, без водки не уснуть. Если, конечно, один спишь, - и он подмигнул ему. - Мне вот бояться нечего, а ты давай, пей.
Вдруг он встал, взял сигареты, гитару, и со словами: «Пойду, подышу», - вышел.
Борттехник тут же распустил руки и губы, но она уклонилась:
- Мне надо выйти за ним. Ты не видишь, а он пьян и зол. Не знаю, чем все это закончится...
Борттехник остался один. Он положил гудящую голову на руки и закрыл глаза. Но задремать он не успел. Она вернулась:
- Он тебя зовет. Что-то мне не нравится это. Ни в чем не признавайся. А еще лучше, попробуй уйти, скажи, что голова болит. О, господи, какая я дура...
Борттехник вышел в темноту. Майор сидел на высоком крыльце, склонив голову на гитару. Не глядя на присевшего рядом борттехника, протянул ему плоскую фляжку с коньяком, пробежал пальцами по струнам. Вдруг задушил струны ладонью, сказал:
- А здорово мы сегодня повоевали! Понравилось тебе? Посыпался ты сегодня впервые, потом чуть не грохнули, - чувствуешь эту дрожь? Она сразу не проходит. Это излишек силы в тебе бродит - пренеприятнейшее ощущение - тело только зарядилось по полной, а уже все и кончилось... На земле-то успели сцепиться? Или мы раньше?
- Немножко, - сказал борттехник. - Когда за пулеметом на борт вернулся, там один уже был. Я весь магазин в него выпустил.
- Завалил?
- Не знаю, - сказал борттехник. - Я убежал.
- Да и хуй с ним. Все равно здорово. Наложить в штаны и с полными штанами продолжать воевать - тоже кайф... Но лучше не бояться. Война как Вий - увидит испуганного и скажет пулям - вот он! Нужно всегда быть быстрее самой войны, - а это значит, никогда не думать, прежде чем нажать на спуск. И никогда не жалеть после... Ты просто должен стать частью ее организма, и тогда она не тронет тебя.
Через каждую минуту он прикладывался к фляжке. Речь его уже заметно покривела, но, даже извилистая, текла свободно.
- А особенно мне спасать нравится. Когда у них уже надежды нет, а тут ты, как Чапай, - летишь и рубаешь, рубаешь... - глаза майора блеснули. Он пригнул голову, тронул струну. - Вот и песня есть хорошая, ты ее знаешь, - сказал он, и, подыгрывая на трех струнах, тихонько напел:
- Там, у самой кромки бортов, друга прикроет друг...
Сейчас начнется, - читая в памяти продолжение песни, заволновался борттехник.
Майор отложил гитару, затянулся, щелчком послал окурок в темноту искристой дугой, вдруг обнял борттехника за плечи, зашептал ему в ухо коньяком и дымом:
- Эта война, брат, моя третья война, - она самая лучшая в моем гербарии. Признаюсь, никогда у меня не было таких шахмат, никогда у меня не было такой женщины, никогда я еще не летал с таким удовольствием и так свободно, и никогда еще, - никогда! - я не попадал в такую дурацкую ситуацию... Она дикая, как и я, мы с ней как две собаки, жадные до жизни - умные собаки, но безумные, потому что собаки все же. Знаешь, я ношусь над этой землей, над пустынями и горами, как пес, выпущенный ненадолго на волю, во мне столько силы... И в ней тоже. А ты не собака, нет... Ты другой крови... Страх меня стал посещать - так хорошо долго не бывает. Сегодня вот думал - завалят стопроцентно... В общем решил я - если все нормально закончится, возьму ее с собой. Ты не возражаешь? - засмеялся майор, прижимаясь лбом к виску борттехника, который сидел кроликом в удавьем кольце, и ему, загипнотизированному этим странным шепотом, хотелось расколоться, - казалось, майор сейчас же простит, и станет, наконец, легко...
- Слушай, - вдруг сказал майор, отстраняясь, - слушай мою мысль, только что пришедшую. Она гениальна! - он поднял палец. - А давай останемся здесь - я могу организовать. Ты напиши рапорт, командира уломаем. Останемся? Пусть они все заменяются, хер с ними. А мы втроем останемся. Придет другая эскадрилья, мы будем летать, будем жить, играть в шахматы... У меня уже запах этой земли - как запах родины. Березки-хуезки! Это отсюда они такие березовые! Пойми, там нечего делать таким как мы, я в этом уже убедился - такая тоска, господи, какая там тоска! Две недели не выдерживаю. А здесь... Хочешь, я тебя научу летать на «крокодиле»? - вас же Степаныч натаскал немножко, за ручку держаться можете, - а я тебя асом сделаю, бля буду! Своим оператором посажу! Что ты там со своим пулеметом понял? Ни хрена ты не понял. Ты узнаешь, каково быть огненным богом, хозяином управляемых и неуправляемых молний, я научу тебя крутить мертвые петли, ты увидишь небо под ногами и землю над головой, выше которой не прыгнешь - это страшно и весело! Ну, отвечай, согласен?
- Согласен, - сказал борттехник, понимая, что майор пьян, и завтра он не вспомнит о своем бреде. И самым странным для него было то, что он действительно был согласен сейчас.
- Договорились! - майор хлопнул его по плечу и, опираясь на это плечо, тяжело поднялся. - А теперь пошли пить, петь и танцевать...
Но в балке майора вдруг совсем развезло. Отстранив протянутую кружку с чаем, он прошел к кровати и упал лицом вниз.
- Что будем делать? - сказала она шепотом.
- Чай пить, - сказал борттехник тоже шепотом, и, взяв ее за руку, потянул за перегородку на кухню.
Здесь, вместо того, чтобы подглядывать, - несколько строк из тех, что борттехник напишет в несохранившийся тетради. Но это будет через три дня, и совсем в других условиях. Дверь на лоджию открыта, ночной ветер колышет штору, шумит в кронах больших влажных деревьев, светит настольная лампа. Расписывая засохшее перо, он выводит на белом листе: «Рапорт, рапорт, рапорт. Товарищ майор, товарищ майор, товарищ майор». И с красной строки: «Мне страшно, - зашептала она ему на ухо, - кажется, сегодня я чересчур испугалась за тебя, и он это увидел. Мне еще страшней, сказал я, прислушиваясь к скрипу кровати за перегородкой, отодвигая эти звуки на самый горизонт своего сознания, чтобы не мешали мне слышать ее аромат - горько-сладкий, терпкий, осенний; чтобы я мог длить это остро-нежное мгновение, чтобы ее холодные пальцы могли скользить по моему дрожащему животу, и нерешительно-просяще, как кошка - одеяло, трогать мой ремень - и я уже не думаю о том, как буду выглядеть, - со свисающим до колен ремнем, стоя над вашим сокровищем и запуская пальцы в ее растрепанные волосы... О, только бы вы не проснулись, только бы не услышать командорские шаги... - удар в хрупкую челюсть негодяя будет сокрушителен! - но я не хочу думать об этом, потому что, преклоняя колени, забираю в горсть легкую теплую, влажную уже ткань, отодвигаю ее, раздваивая и раздваиваясь, освобождая теплый плод, и...».
...И майор проснулся (да и спал ли он?). Проклятье, ну почему пьяный никогда не спит мертвым сном, какого хрена ему все время нужно в мире бодрствующих, которые надеялись, что он угомонился до утра! Они метнулись, заправляясь, присели на лавку за стол, схватились за кружки с холодным чаем, лица их горели, зубы стучали. Майор заглянул, обвел их неожиданно трезвым взглядом, сказал:
- Спать пора, давай, дуй домой. Примолкли тут, мадонна с младенцем, блин.
И борттехник ушел. Он был пьян и счастлив, но в мякоти счастья таилась косточка стыда, - он обсасывал ее горечь, бродя по городку до утра и пугая сонных часовых.

(Продолжение следует).

НИЧЬЯ
7.

Утром до построения его вызвал к себе начальник штаба и предложил отправиться в профилакторий.
- Отдохнешь и подлечишься, - сказал он. - С головой шутить нельзя. И вообще, может это тебе звоночек был, - не будем судьбу испытывать. Там и про замену узнаешь в штабе армии. Вот документы. Иди к инженеру, предупреди, потом собирайся и на аэродром - там АН-12 перелетный дозаправляется, вылет через час.
«А может не надо?» - хотел сказать борттехник, но вдруг вспомнил ночные намеки майора. Встречаться с ним сегодня - трезвым, да еще с похмелья, - показалось совершенно необязательным и даже опасным. Зато поманила вдруг перспектива переместиться сейчас в знакомый оазис под Ташкентом, отстраниться от войны, остановить время, и рассмотреть весь этот жаркий месяц из прохладного далека.
Антракт, негодяи! - воскликнул он про себя, и от начштаба понесся к инженеру, потом в свою комнату, где переоделся в «гражданку», сунул в «дипломат» трусы, носки, книгу и пачку бумаги (ему уже грезилось, что вся пачка к концу отдыха будет исписана, - так толкались и теснились в голове нетерпеливые слова), и устремился на аэродром. К майору заходить не стал - «скажу потом, что не захотел будить после такой ночи». Он завернул в столовую.
- А ты разве не знаешь? - усмехнулась ее маленькая чернявая соседка. - Они с Бандитом в семь утра улетели. Он явился на завтрак первым, сказал, что летит на границу, и что там ее посылка ждет.
- Какая еще посылка? - удивился борттехник.
- Вот и она спросила. А он сказал «узнаешь», взял ее за руку и увел.
- Ну, прилетят, передай, что я в профилакторий улетел, - сказал расстроенный борттехник и пошел на аэродром.
А, может, оно и к лучшему, - думал он во время крутого подъема, скользя по лавке, - никого не увидеть, оставить вчерашнюю ночь неиспорченной, чтобы питать ею свое воображение неделю или две. Наверное, бог уберег - вдруг сегодня она, испугавшись, решилась бы, наконец, все прекратить...
Рядом сидел бледный лейтенант-артиллерист.
- Не боись, не собьют! - крикнул ему в ухо борттехник. - Не пришло еще наше время, мне вернуться сюда надо!

...Он бродил по Ташкенту, стоял у фонтанов, спускался в метро, вдыхал его металлический ветер, поднимался, курил в тени тополей, сидел за столиками открытых кафе, ел арбузы и дыни, думая о чем-то своем. В Дурмень возвращался под вечер, купался в пруду, ужинал в маленькой пустой столовой, потом, лежа в комнате на кровати, читал книгу, выходил на лоджию, курил, слушая, как цикадами свиристят звезды, что-то писал китайской перьевой авторучкой на белых листах бумаги в круге света настольной лампы (заглядывая через плечо, мы видим рисунки на полях, перечеркнутые куски, строчку, оборванную словами: «мне страшно, Рыжик»). Когда светало, снова шел на пруд, возвращался, срывая виноград, оплетающий аллеи парка. Он хотел, чтобы так было всегда, - чтобы терпеливо ждала его верная война, его друзья, его вертолет, майор, шахматы - и главное...
Но через неделю счастья в комнату вдруг ворвались старшие лейтенанты М. и Л. и с порога объявили, что они заменились!
- А тебя твой заменщик там ждет! Нахрена ты уехал? Собирайся и дуй назад! Мы только заехали сказать, сейчас в аэропорт и - домой! Встретимся в Магдагачах после отпуска.
- Вот, блин... - сказал борттехник. - Вы даже не понимаете, как вы все испортили! Е же мое, - в ужасе взялся он за голову.
Два старших лейтенанта с безумием свободы в глазах умчались, оставив после себя запах водки и развалины счастья. Старший лейтенант затосковал. Зачем, думал он, вышагивая по комнате, ну зачем я поехал в этот проклятый оазис, потерял последние дни, - и что теперь делать, когда там сидит эта сволочь заменщик, и я уже вычеркнут из списков счастья - где же этот прославленный армейский бардак?! Туда, сейчас же туда, майор поможет, он обещал, он же сам предлагал, ну хотя бы еще месяц до общей замены, чтобы вместе с ними...
Он начал метаться между профилакторием и военным аэродромом, узнавать, есть ли борта на Сабзавар, и через два дня улетел.

Лучше бы он задержался. Ни майора, ни ее там не было. Их не было ни в городке, ни в пустыне, ни в горах, ни в небе. Их не было в стране. Об этом борттехник узнал, ворвавшись в ее комнату прямо с самолета.
- Тю-у! - сказала соседка. - А вот и опоздавший. Опять не успел, юноша! Вчера вечером они улетели. На две недели. Она - в счет отпуска, он - как бы в профилакторий. Если бы ты не поторопился, увиделись бы - майору же нужно прибытие отметить. А позавчера мы тут их как бы свадьбу праздновали. Вот в тот день, когда ты улетел, он ей предложение и сделал. Утром увез в горы, в снега, сел там - и предложил! Красиво, да? Теперь отправились в Союз, чтобы как полагается. Она просила передать, чтобы ты дождался...
«Останемся! - злобно бормотал борттехник, быстро шагая к штабу. - Вот тебе и останемся! Наебал как котенка! Меня - в профилакторий, ее - замуж. За себя... А она, конечно, согласна! Дождаться! И зачем я должен дожидаться теперь?!». Но улететь, не увидев - это казалось ему вообще невозможным.
Он вошел к начштаба решительно, он даже не понял удивленного взгляда, когда потребовал оставить его здесь хотя бы на две недели. «А как я тебя оставлю? - спросил начштаба. - Ты здесь уже вне закона, приказ подписан, сидишь до первого борта. У тебя даже койки-то нет, по сути. Да ты что, с ума сошел, где это видано? Давай домой, что ты городишь, ну какие дела у тебя могут быть тут? Нет тут у нас никаких дел - рви когти, дурак, не гневи бога!».

В Сабзаваре он просидел еще неделю - пока оформил документы, пока ждал борт на Ташкент (на один опоздал намеренно, за что получил дыню). На построения уже не ходил, долго спал, шел в баню, валялся возле бассейна, прислушиваясь к звукам садящихся самолетов - не летит ли «горбатый». По вечерам рассказывал заменщику - молодому лейтенанту, как надо воевать. Ходил к ее соседке, пил чай, водку, глядя на стены ее комнаты, на ее кровать (здесь автор опускает целый том соседкиных рассказов, его мыслей, ее маленьких вещиц в его вороватых пальцах). Несмотря на соседкины намеки, уходил на ночь к себе. Сидел до утра на кухне, что-то писал, выбирался на улицу, курил в темноте, мокро шмыгая носом. Днем шел на стоянку, бродил возле пустой площадки своего (уже чужого) улетевшего борта, смотрел на песок и камни, думая, какой из них побывал под ее ногой - да что тут найдешь после ветра винтов! И вдруг однажды, рассматривая очередного претендента на памятный сувенир, он понял, что все закончилось. И пришла радость и лихорадка - все закончилось только здесь - он же знает номер части майора в Северо-западном округе, и ничего не помешает ему, когда заменится вся эскадрилья, и все отгуляют отпуска, - прибыть, найти, постучать в дверь, и сказать небрежно, когда откроют... Если майор, то: «Здравия желаю, товарищ майор, у нас осталась отложенной партия при счете 5:5 с неплохими шансами у черных». А если она? Но будет еще время подумать, что сказать ей, теперь главное, выбраться отсюда. И пусть она, прибыв, узнает, что нет его здесь больше, - с грустным злорадством подумал он. И никаких записок.
Поздним утром, когда все были на вылетах или на стоянке, пришел «горбатый». Старший лейтенант взял сумку с вещами, коробку с книгами, купленными в местном магазине, и присел на дорожку - казалось, что он уезжает в отпуск, поэтому он даже не осмотрелся напоследок, не забрал в память все, что было вокруг, - он уже был в будущем, он блуждал в его бесчисленных лабиринтах, и все коридоры выводили к ней. Он шел к самолету, опасаясь, - а вдруг они прилетели в нем? Тогда что ему остается - пожать руку майору, кивнуть ей и вот так просто улететь? Только бы их не было...
Их не было.
«Горбатый» оторвался от полосы и, резко задрав нос, пошел вверх, отстреливая гроздья тепловых ловушек. Пара Ми-24 шла чуть ниже, прикрывая небесного кашалота своими узкими крокодильими телами. И если бы кто-нибудь спросил сейчас старшего лейтенанта о тех, кто сейчас прикрывает его, - он назвал бы всех поименно. Но в тот момент он совсем не думал о том, что уходило сейчас под брюхо самолета. Он улетал с войны навсегда, еще не понимая, что такое это «навсегда»...

После отпуска он прилетел в свой амурский полк с опозданием на две недели, и пробыл здесь два месяца в ожидании приказа. Он не торопился. Вернулась его эскадрилья и, после грандиозной общей пьянки, разлетелась по отпускам. Зато теперь он имел записку от нее, - и там было только одно слово: «Рыжик!!!». Была ли она так гениально лаконична, или ей не дали дописать - какая разница? Это слово он мог читать бесконечно.
Наступила зима. Он жил один в холодной угловой комнате, выбираясь только в столовую (вкусные бараньи почки с гречкой подавала улыбчивая официантка) да на вокзал, чтобы запастись в киоске газетами и журналами. Вечерами, заварив чаю, набросив одеяло на плечи, он сидел за столом и думал над чистой страницей. Но писалось плохо - он не мог представить окончания - или продолжения? Тогда он ложился и читал «Три товарища», - потрепанную книгу, которую обнаружил в прикроватной трехногой тумбочке.
Здесь автор удивленно думает - сколько лет прошло с тех пор, а он больше не брал в руки Ремарка. Нет, брал, - пробовал на вкус и, поморщившись, откладывал. Почему же тогда, лежа в морозной комнате под тремя одеялами, и читая, как герой мчится на автомобиле в санаторий, где она умирает, - почему тогда он плакал, не утирая слез? Дело здесь не в Ремарке, а в одной только фразе: «Завтра вечером я увижу ее, - это было немыслимое, невообразимое счастье, в которое я уже почти не верил». Вот в чем причина, привередливый автор. И вообще - вместо того чтобы удивляться такой малости, расскажи лучше своему глупому герою, который сейчас на пике счастливого ожидания, что ждет его дальше. Предложи ему выбор - остаться вечно старшим лейтенантом на вечной войне (я подпишу твой рапорт, старлей!), с бесчисленными вариантами будущего и с переполненным жизнью настоящим, или же, безвольно отдавшись течению времени, повторить путь автора - по единственной, узкой и кривой колее, - до этой клавиатуры, до этих слов...
Я расскажу, а ты выбирай.

(Окончание следует).

Были «паркетного» крейсера-52 или «трубочисты»

- Рассыльный, соблаговолите-ка метнуться за дежурным по низам, пусть в рубке нарисуется - мне пора горячо любимый личный состав кормить, а он всё где-то шляется, - капитан-лейтенант Руднев, дежурящий по кораблю, был зол и опасно для здоровья окружающих вежлив. Надо же было подвалить такому счастью - именно в его дежурство крейсер широким жестом кинули в объятия какой-то официальной делегации «Комитета солдатских матерей». Дамы горели желанием в обязательном порядке изобличить флотских офицеров в попустительстве, а если особенно повезёт, то и в участии в издевательствах над отданными им на заклание матросами, что проявили в полной мере не успев даже подняться на борт.
- Скажи, сынок, а тебя тут не обижают, не бьют? - с ходу обратилась к помощнику вахтенного офицера на трапе одна из правозащитниц.
«Сынок» - возвышающийся над ней на полголовы старшина второй статьи Шумякин, считающий дни до дембеля, настолько изумился самой возможностью представления издевательств над «заслуженным годком российского флота», что замер с открытым ртом и обрёл дар речи только после смены с вахты.
- Ты что, Люда? Он ничего сейчас тебе не скажет. Он же боится - кругом шакалы, - одёрнула её более опытная подруга, бросив настороженный взгляд на давящегося смехом вахтенного офицера.
Извилистые корабельные коридоры и многочисленные трапы немного утихомирили правозащитниц, и они, не рискуя навсегда заблудиться в недрах крейсера, сбились в компактную стайку и покорно следовали за отданным им на растерзание заместителем командира корабля по воспитательной работе.
- Что вам показать? Сперва - по кубрикам? - зам энергично рванул в носовую часть корабля. - Вот кубрик акустиков... Тут связисты у нас живут... По трапу вниз за мной... А тут - механики...
Но ни чистые ухоженные кубрики, ни даже упитанные физиономии самих матросов не могли поколебать святой уверенности женщин в наличии на борту всевозможных ущемлений матросских прав, которые они всего лишь должны выявить и обличить.
- Это же кошмар какой-то! Некоторые ваши матросы вынуждены спать без постельного белья! - наманикюренный пальчик возмущенно ткнул в койку, действительно синим пятном одеяла выделяющуюся на фоне застеленного «по-белому» (на крейсере было принято застилать койки, подворачивая вторую простыню, используемую вместо пододеяльника, поверх одеяла, что, с одной стороны, красиво выглядело, а с другой, не позволяло матросам заваливаться прямо в неразобранную койку в верхней одежде, что категорически запрещено Корабельными правилами - прим. Авт) кубрика мотористов.
- Хм... Дневальный, кто тут спит? - заинтересовался зам.
- Эта матрос Сакалов койка, тащторанга, - отрапортовал смуглый матросик с повязкой «Рцы» (сине-бело-синяя повязка дежурной корабельной службы под цвет буквы «Р» флажного семафора - прим. Авт.) на рукаве.
- А где его бельё?
- Матрос Сакалов втарой недель госпиталь лёг. Литинант сказал, билиё сынят, чтоп не засра... вай, не стал грязный, - сконфуженно улыбнулся дневальный.
Дамы дружно недоверчиво сморщили носики.
- Дневальный, книгу поверок, - протянул руку зам. - Смо-о-отрим. «Соколов - госпиталь». Всё правильно. Сами смотреть будете? - зам ткнул пальцем в строчку, но не обнаружив желающих проверить его слова, вернул журнал дневальному и продолжил экскурсию.
По пути в кормовую часть корабля все женщины как одна вдруг замерли, услышав звучащий откуда-то дребезжащий голос:
- ...понимаешь, Михей. Жалоба должна быть глобальной. Ну что это такое: «Курева не хватает». Надо смотреть глубже. Кофе, например, в койку по утрам не приносят. Фондю по субботам не подают.
Через паузу опять глухо донеслось:
- Не, Михей, не убедил. Жаловаться, так уж жаловаться.
Зам на вопросительный взгляд женщин на секунду задумался:
- Похоже это из ПЭЖа. Под нами. По связи.
Дамы, как призовые кобылицы на старте, заперебирали ногами:
- Мы хотим посмотреть.
- Пожалуйста. Вот по этому трапу вниз и в ту приоткрытую дверь.
Делегация спустилась в ПЭЖ.
- Тащторанга! Дежурный электрик старшина первой статьи Михеев, за время моего дежурства происшествий не случилось! - не отпуская микрофона ГГС-ки (система громкоговорящей связи - прим. Авт) громко отрапортовал вскочивший из кресла моряк.
- Дежурный трюмный, старший матрос Стогов, - представился другой.
- Владимир Николаевич! - решительно оттеснила зама дородной грудью к двери предводительница делегации, - Вы не могли бы нас с мальчиками на некоторое время оставить?
- Да ради бога, - пожал плечами зам, - Михеев, я наверху в тамбуре буду. Позовешь когда э-э-э... закончите тут.
Офицер поднялся на палубу выше. Не прошло и пяти минут, как дверь в ПЭЖ распахнулась:
- Шутили мы, - вы понимаете? Шу-ти-ли! - послышался из-за неё возмущенный голос старшины. Михеев птицей взлетел по трапу.
- Тащторанга, бля! Ой, извините. Заберите этих. Они вообще, что ли? Шуток, блин, не понимают.
- А меньше надо по боевой трансляции трепаться, - не преминул одёрнуть электрика офицер, - Молчание, как говорится, золото.
Женщины с гордо поднятыми подбородками поднялись в тамбур, прошествовали мимо Михеева и оказались в столовой.
Руднев, дождавшийся-таки дежурного по низам, уже был там.
- Тащторанга, докладываю! - каплей картинно приложил руку к фуражке, - Обед приготовлен, столы накрыты, раздача заканчивается, замечаний нет!
- Хоть ты-то уймись, Лёш, - тихонько попросил зам, отведя его в сторону.
- Да у меня всё как всегда в порядке, Владимир Николаевич, не переживайте, - пожалел зама дежурный, - Расход я сверил, поваров настропалил, дежурные проинструктирова..., - офицер заметил округлившиеся глаза женщин, с ужасом глядящих куда-то за его спину, и сам оглянулся.
Картина того стоила. Один из люков над вертикальными трапами, ведущими в расположенный под столовой отсек вспомогательных механизмов, был откинут, и оттуда по одному поднимались до черноты чумазые матросы в разорванных грязнющих робах и растрескавшихся ботинках на босу ногу.
- Уй, бля-а-а... - простонал зам.
А женская делегация тем временем обрела голос:
- Видели, видели? Вот в каком виде у них матросики ходят. А нас показухой обмануть хотели!
- Да это форменное издевательство! Бедные мальчики.
- В каких же ужасных условиях их вынуждают служить!
- Мы этого так не оставим!
К заму подбежал дежурный по БЧ-5 (электро-механическая боевая часть - прим. Авт.) старший лейтенант Ягодкин:
- Тащ, а что за истерика? Это кочегары с чистки котла. Плановые работы.
- Ай, молчи лучше, - отмахнулся кап-два, - Ты их что ли специально в засаде держал? Не могли минут на десять раньше или позже пройти?
- Так тащ, им же ещё помыться до обеда...
- Вот сам и попробуй объясниться с этими «матерями», - оборвал его зам.
- Легко, - по наивности обрадовался Ягодкин и бросился в бой, - Э-э-э... Гражданочки, вы совершенно зря переживаете. Это матросы котельной команды чистили котёл. У вас же дома в котельной тоже периодически котёл чистят. Испачкались, конечно, но сейчас они помоются в душе и...
- Конечно, для вас это в порядке вещей, что мальчики вынуждены возиться в грязи, - базарным тоном запричитала предводительница делегации, - Вы-то сами ходите в чистенькой жёлтенькой рубашке.
- Рубашка, вообще-то, кремовая, - начал терять терпение старлей, - и я далеко не всегда в ней хожу.
Из люка поднялся долговязый старшина в выглаженной робе, что ещё больше подлило масло в огонь.
- А почему вот тот с полосками на погонах такой чистенький, не работает?
- Ну поймите, лаз в котёл узкий, старшина при его росте туда не влезет. - попытался объяснить офицер.
- Что вы нам сказки рассказываете? Старослужащие отлынивают, а вы их покрываете!
- На новобранцах отыгрываетесь! - напали женщины на дежурного.
В это время по трапу поднялась ещё одна высокая фигура в испачканном сажей комбинезоне и решительно двинулась к возмущающимся «комитетчицам».
- Честь имею представиться, - насмешливые глаза на запыленном лице свысока поочередно осмотрели каждую из женщин, - командир трюмной группы капитан-лейтенант Курганов!, - ладонь смахнула с кармана на комбинезоне слой сажи, и на нём смутно проступила надпись «Ком ТГ», - Старшину освободил от работ я. Ему действительно нелегко было бы влезть в котёл. К сожалению, себе подобной поблажки я дать не могу. Морозов! - офицер повернулся к застывшим в нерешительности матросам, - Чего ждём? Всем бегом мыться! Обед никто для вас задерживать не будет.
Матросы под предводительством старшины гуськом потрусили по коридору.
- Мы проверим, - неуверенно проблеяла одна из дам.
- Добро пожаловать в душ! - через плечо бросил групман, затем обернулся, ещё раз окинул взглядом женщин и чуть тише добавил, - Хотя нет, вам - лучше не надо.