День первый. 18 октября. В начале славных дел...


Началось все с того, что вчера Панков попытался сжечь свою каюту. Нас уже недели две терроризировали береговыми проверками, как и положено, предваряющими сам контрольный выход в море, и вот когда вчера утром, на докладе командир сурово сдвинув брови, сообщил, что завтра ввод ГЭУ, Серегу видать расслабило. Он вполуха дослушал все безумно важные сообщения командира, затем спустился на пульт ГЭУ, сообщил нам эту долгожданную новость и отправился спать в каюту. Тело его находилось во власти Морфея часа эдак полтора, после чего, старпом, неожиданно вспомнив о существовании командира 1 дивизиона, своей малопонятной, но очень энергичной белорусской скороговоркой, прогремев по всему кораблю, вызвал Панкова в центральный пост. Серега, с помятым лицом, и слабо соображающими спросоня мозгами, докосолапил до старпома, выслушал того, не приходя окончательно в сознание, и минут через десять поковылял обратно в каюту. Все бы было ничего, но что-то Сереге захотелось чайку, и бросив кипятильник в чашку, он возложил голову на подушку и снова отрубился так крепко, что естественно проморгал и момент закипания воды, и ее выкипания и даже расплавления самого кипятильника. Тревогу поднял вахтенный 5-Бис отсека матрос Турсанбаев, призванный служить Родине из каких-то далеких степей. На удивление потомственному кочевнику очень нравилась служба на подводном крейсере, а в особенности ему нравились тревоги, когда все звенело и ревело, и народ начинал носиться по кораблю толпами, вероятно напоминая Турсанбаеву родные просторы и табуны лошадей мчащихся в красно-желтую степную даль. Вот и теперь, узрев выползающий из под двери каюты дымок, он рванул к «Каштану», и с первобытным восторгом задергав его тумблер, задыхаясь от волнения, прокричал в центральный пост очередную историческую фразу:
- Цинтральный! Цинтральный! Аварийная пожар!!! Костер в каюте комдива раз!!! Дымита...ой...Тревога очень надо...
Комдив три, Витя Голубков, бдивший в центральном посту вместе со старпомом, обстановку оценил мгновенно, ведь речь шла о его каюте, которую он делил на пару с Панковым, и объявив тревогу, рванул в 5-Бис отсек сам, спасать свое движимое и недвижимое имущество.
К счастью, все закончилось удачно, если не считать приличного размера дырищу в столе секретера, стойкий запах паленого пластика в отсеке, и Панкова, которого так перекосило от всего происшедшего, что, будучи вызванным на «ковер» к разбуженному шумом командиру, он ничего толком сказать, не могу, а только мотал головой, и повторял как заведенный:
-Виноват...задолбался вот...чайку захотел, а оно вот как обернулось...виноват, товарищ командир...
Принимая во внимание шок от происшедшего, и еле сдерживая себя от смеха, командир сделал Панкову «вливание», и отпустил, приказав домой на обед не ходить, а выспаться в каюте.
Через десять минут, уже сидя на пульте, с кружкой долгожданного чая в руках, Парков обсуждал с нами предстоящий выход в море, который должен был стать его морской премьерой в качестве комдива раз.
Самого Серегу перетащил за собой наш командир, назначенный к нам совсем недавно, с должности старпома, уже старой и практически отстойной БДшки, давно стоявшей намертво пришпиленной к 14-у пирсу. В море Панков естественно ходил не раз, но уже давно, и само-собой не комдивом раз, должность которого он получил, уже тогда, когда его корабль навсегда встал к стенке. Судя по всему возможность продолжать необременительную службу на не плавающем, но, тем не менее, числящемся боевой единицей корабле, Сереге понравилась всем. И дома почти всегда, и деньги практически те же, и до механика с двумя большими звездами на погонах, можно дорасти без нервотрепок и моральных страданий. Но, как известно в жизни бывают белые и черные полосы. Белая Серегина полоса продолжалась около года, как раз до того момента, когда его бывший старпом капитан 2 ранга Скаженов Николай Владимирович вернулся из Академии с приказом о назначении командиром первого экипажа ракетного подводного крейсера «К-...». Скаженов оказался мужчиной деятельным, и просмотрев все вакансии вверенного ему экипажа, сразу решил их заполнить людьми знакомыми ему по прежнему кораблю. К тому же будучи коренным аборигеном 31 Краснознаменной дивизии, Скаженов, как и все воспитанники «азов» и «бэдшек», немного косовато смотрел на пришлых из 13 дивизии «бдрщиков», считая их всех раздолбаями, неучами и просто ненадежными ребятами не из своего курятника. А потому Панкову Скаженовым было сделано предложение, от которого он не смог отказаться, хотя и страстно не желал покидать свой милый сердцу «мертвый пароход». Вследствие этого и я не стал комдивом раз в своем экипаже, хотя большой обиды от этого не испытал, и по большому счету отнесся к произошедшему философски. Не сложилось, так не сложилось.
И вот теперь, после полугода реорганизаций, укомплектования, а затем переназначения всех в новую воинскую часть, мы оказались первым экипажем, самого нового, только что пришедшего из среднего ремонта корабля. Шла середина 90-х годов, ничего свежего флоту ждать не приходилось, а тут целенький, самый молодой корпус БДРа, да еще и после среднего ремонта, весь такой блестящий внутри, со всеми горящими лампами и новой материальной частью. Появление этого корабля, острое желание командования поиграть в войнушку на фоне медленного умирания самого флота, и честолюбивые карьеристские помыслы Скаженова, сложилось как-то все сразу и вместе, и мы, еще не увидев шедший из Северодвинска корабль, четко знали, что скоро мы идем на боевую службу. К тому же Скаженову достался экипаж не береговой, а ходивший до этого в море до изнеможения, и своих навыков не утративший не смотря на все переназначения и кадровые чистки.
Но все это было вчера, а сегодня с утра в 08.00, на корабле сыграли приготовление, а потом уже и ввод главной энергетической установки в действие. И уж не знаю, как «люксы», а лично я веду счет выхода в море именно с того момента, когда начинается это ядерно-энергетическое действо...
Первым заводился мой борт. По документам. На самом деле оба борта, я и КГДУ-1 Костя Воронин тянули одновременно. Питания с берега хватало, да и после прихода корабля с завода к нам должны были прибыть, для проведения всяческих измерений, так называемые «физики-теоретики», а если более конкретно, то офицеры береговой лаборатории физического пуска реактора. «Физики» были ребята веселые, даже можно сказать безбашенные, подчиняющиеся исключительно Москве. В основном туда брали ребят, у которых немного не сложилось с плавсоставом, и исключительно выпускников ядерных факультетов Голландии и Дзержинки. При всем этом дело свое они знали крепко, и когда можно было, сильно не напрягались, делая все на бумаге, а когда надо пахали как проклятые, просиживая с нами на пульте сутками. Видимо в данном нашем случае, вариант был второй, так как, прибыв группой в три человека, и дождавшись выхода на МКУМ в 11.30. они сразу приступили к работе, правда, уже к трем часам дня намекнув, что неплохо бы «шильца» получить, чтобы «приборы» протереть. Спирт механик, скрипя сердце, выдал, и как говорится, понеслось... К 17.00. когда к «физикам» прибыло подкрепление, двое их троих лыко вязали с трудом, а все бремя физических исследований активной зоны реактора нес их абсолютно трезвый старший капитан 3 ранга, с отеческой улыбкой поглядывая на свой полуживой молодняк. Слава богу, к этому времени на корабле тревога, как таковая, действовала только для БЧ-5, а все остальные службы корабля, за исключением вахты центрального поста, пребывали либо в блаженной неге по каютам, либо просто свалили с разрешением или без оного по домам. В итоге, к нолям, мы с Костей, посчитав, что медалей нам не дадут, сидим мы на пульте уже часов пятнадцать, с перерывами только на обед и перекуры, решили, что, пора бы нам и поспать немного, не взирая на тревогу и прочие военные примочки. Механик, на наше предложение, молча и осуждающе согласился, после чего были срочно разбужены инженеры, доставлены на пульт в распоряжение «физиков» и страдающего от невозможности улизнуть в каюту Панкова, а мы с Костей, зацепив из остатков «физического» шила по пятьдесят грамм, занюхали их рукавом, перекурили в курилке, и рухнули в своей каюте в тряпки, не раздеваясь и не почистив зубы... Счет вахтам начался, и в этот день он равнялся 15 часам....

Мимоходом. Шлюпочный поход...

4 июня 1987 года. Рыбачий. Сегодня пятница. Все стажирующиеся в экипаже курсанты собрались на еженедельный доклад командиру о состоянии своего здоровья, да и просто показаться «отцу Ануфрию» на глаза. В итоге комната, в которую в начале стажировки нас подселили к мичманам, набита битком. Командир еще не прибыл, и его ждут ходоки и в казарме и на корабле. Народ в полудреме в разнообразных позах живописно распластался на койках. Тихо. Открывается дверь и на пороге возникает помощник командира. Оглядывает комнату, усеянную телами, задумчиво чешет затылок и выдает:
- Ребята, нужны гребцы. Ненадолго. Часа на полтора и свободны.
Помощника мы уважаем. Он еще не набрался положенного для будущего старпома служебного цинизма и должностной сволочности и разговаривает с нами как с равными. Отказывать ему неудобно. Петр, будущий начхим, поднимается, гладит лысину, которая уже на пятом курсе завоевала большую часть его головы, и басит:
- Ну, что же, разомнемся...
Вслед за ним вскакивает Антон, представитель славной когорты училища им. Фрунзе, всеми правдами и неправдами всю стажировку ковавший «авторитет» среди командования всех рангов.
- Конечно! С удовольствием! Я с вами!
Остальные начинают шевелиться, но помощник удовлетворенно улыбается, хлопает в ладоши, манит пальцем меня, еще одного вечно угрюмого представителя ВВМУПП Колю и молодого мичмана из экипажа Юру Серова.
- Тогда вперед!
Задача проста до безобразия. После море на корабле полетела часть бортовых огней, и нужна была шлюпка, чтобы электрики могли спокойно их поменять. Корабль стоял на 11 пирсе. Ял нашелся на 4 пирсе. Его надо было просто перегнать. Дошли до пирса. Вся компания полезла в ял, но помощник остановил меня.
- Останься. Надо кое-что забрать у оперативного. Пойдешь со мной.
В это время ребята уже разобрали весла, а инициативный фрунзевец Антон, взявший на себя бразды управления весельным плавсредством, бодро доложил:
- Мы готовы!
А помощник, махнув рукой, хлопнув меня по плечу, мол, пошли, и бросил в ответ:
- Я к оперативному, запрошу добро. Ждите...
Но то ли ветер отнес его слова куда-то в сторону, то ли Антон принял взмах рукой за призыв к действию, но как только мы, отвернувшись, пошли на берег, четверка дружно взялась за весла.
Погода была чудесная. Ял ловко скользил по воде, срезая хвосты БДРам и РТМам и прочим боевым кораблям, наши мореплаватели добрались уже до 8-го пирса, как сзади раздался рев сирены. Ребята опустили весла и обернувшись, обнаружили рейдовый буксир, приближающийся к ним. Буксир аккуратно развернулся кормой к ялу.
- Эй, бросайте конец!- раздалось с буксира.
- А что такое? Что за дела? - Антон плотно вошел в роль командира боевого яла и вопрос задал сурово и строго.
- Конец бросай! Оттащу тебя на пирс, там вас уже ждут...
Обрадованные гребцы бросили конец и повынимали сигареты. Но рано радовались. Катер оттащил их на тот же 4-й пирс, откуда они начали свой дальний поход. А на пирсе их уже ждала комендантская машина, а вместе с ней низкий и пузатый мичман с пистолетом в руке. Со слов Петра, был он исключительно грозен, страшно вращал выпученными глазами и помахав «макаровым» еще с минуту, засунул его в кобуру и хрипло прорычал.
- Всем в машину, Ма-гел-ланы хреновы!
Подчинившись грубому насилию, вся четверка побросала весла и полезла в кузов...
Закончилась эта регата в комендатуре, откуда помощник примерно через час забирал задержанных гребцов. Причем задержаны они были с исключительно своеобразной формулировкой: «Нарушение правил МППСС-72. Не стрижены». Окончательный же конец истории состоялся вечером в душевой казармы, где вся четверка гребцов после того, как над ними громогласно похохотал «отец Ануфрий» со всеми командирами боевых частей, кромсала тупыми ножницами свои стажировочные кудри и кляли самыми нецензурными выражениями всю эту разухабистую флотскую жизнь с ее веселыми засадами и капканами...

«И вроде люди как люди, но испортил их жилищный вопрос», - говаривал Воланд устами писателя Булгакова. Вся страна с пониманием относится к глубокому смыслу этой, без сомнения, глубокой цитаты. Своё собственное отдельное жильё - это предел мечтаний подавляющего числа людей. Чего уж говорить о военных? Это вообще смысл службы! Её, так сказать, логическое завершение (жаль не всегда и не у всех получается). А до той поры, в лучшем случае, служебная квартира. Ну, или общежитие. Думаю, если кто-то (шутки ради) когда-нибудь придумает сделать азбуку для военных (такую, знаете: А - автомат, Б - бомбардировщик, ну и так далее), то под буквой «О» будет значиться общага.
Не миновала эта участь и меня, молодого лейтенанта, прибывшего для прохождения дальнейшей службы в небольшой северный посёлок.
Мы жили скромно так.
Система коридорная.
На 38 комнаток - всего одна уборная!»
- пел Владимир Семёнович, а у нас в офицерском общежитии было гораздо лучше - у нас было всего-то 6 двухместных комнат. Так что жаловаться грех!
В общежитии помимо жилых были еще и два вспомогательных помещения: комната кастелянши (про неё совершенно нечего рассказывать ввиду её исключительной скучности) и туалет. С него-то я и начну свой рассказ.
Туалет носил бортовой номер «00» и имел в своём боевом составе два очка (до поступления в военное училище я был твёрдо уверен, что «очко» - сленговое выражение и был глубоко потрясён, увидев это замечательное слово в Уставе внутренней службы. А уж в Уставе-то херни не напишут).
Одна «огневая точка» была безнадежно закупорена еще во времена мезозоя, а посему использовалась только для хранения уборочного инвентаря. Вторая ввиду своей острой дефицитности использовалась исключительно по назначению и исключительно бережно. Нижняя половина двери в кабинку «для раздумий о смысле жизни» была подвергнута безжалостному вандализму - её попросту не было. На верхней же половине миру было явлено логичное объяснение этого варварского действа: «Офицер! Твой онанизм огорчает одиноких женщин гарнизона!». Исключительно по причине душевных переживаний за одиноких женщин гарнизона дверь никто и никогда не ремонтировал.
Комната N 1
В этой комнате жил Серёга. Серёга жил один по причине природной неуживчивости и нелюдимости. Ещё Серега любил громкую музыку. В комнате стояла акустическая система «Маяк» и оконечное звуковоспроизводящее устройство в простонародье именуемое колонка «S-80». Сколько ватт выдавала колонка я не знаю, но музыку Серёга слушал всегда с открытой форточкой (чтоб стекла не лопались). Громкая музыка в офицерском общежитии входит в число системных звуков и поэтому никому никогда не мешала.
Комната N 2
В этой комнате жили двое: Художник (это я) и Музыкант (штурман Петька). Если с художником всё, в принципе, ясно (я довольно неплохо рисовал карандашом), то на Музыканте я остановлюсь поподробнее. С недавнего времени в посёлке на снегу (а это почти 9 месяцев в году) начали появляться странные знаки: кто-то виртуозно рисовал струёй мочи на белоснежных сугробах СКРИПИЧНЫЙ КЛЮЧ (Попробуйте. Я уверен, что у вас ничего не получится). Личность «музыканта» (так его окрестила молва) долго оставалась инкогнито. Но тайное всегда становится явным. Особенно в закрытом гарнизоне. За священнодейством был застукан, как вы понимаете, мой сосед по комнате. Мне (да и кому-либо ещё) этот безусловный талант Петьки нисколько не мешал, а потому отношения у нас были всегда добрососедские.
Комната N 3
Тут жил Вова. Вова жил один. По какой причине, объяснять не буду. Сами сейчас поймёте. Вова был реинкарнацией героя бессмертной поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души» - Плюшкина. Вова очень уважал народный фольклор и поэтому поговорки «На работе ты не гость - унеси хотя бы гвоздь» и «Уходя с аэродрома, прихвати что-нибудь для дома» были приняты им как руководство к действию. Его комната была настоящим музеем ненужного хлама и утративших практическую надобность и историческую ценность вещей. Вместе с тем, у Вовы было одно полезное хобби: он виртуозно-незаметно сливал с самолётов спирт («Экстра», чтоб вы знали!) и потихоньку собрал себе полный шкаф трёхлитровых банок «стирателя памяти». Сами понимаете, что за это мы Вову уважали и готовы были терпеть его небольшие слабости.
Комната N 4
Была почти всегда пустая и использовалась командованием для решения всяких форс-мажорных вопросов. Как-то раз в неё поселили настоящего моряка! Капитана первого ранга! Он целый месяц жил с нами (но это отдельная история).
Комната N 5
Тут жил Мишка. Мишка тоже жил один. И вот почему: он был байкером. Правда, только в душе, поскольку мотоцикла у него не было. Но он упрямо шёл к своей мечте. Поэтому у него в комнате располагалась мастерская по его сборке. Прямо возле его спального места стояло железное корыто с керосином, где откисал старый мотоциклетный двигатель. На соседнем диване располагалась рама мотоцикла «Ява» (в отличном состоянии), а в изголовье (рядом с подушкой) возлежал бензобак... В общем, второму человеку тут места явно не было.
Мишка был целиком поглощён своей идеей, и потому, всякий житейский бред его мало занимал. Как-то раз я застал его за вот каким занятием: Мишка старательно вырезал ножницами дыру в пододеяльнике.
- Мишаня, а ты чего делаешь? - поинтересовался я.
- Да вот представляешь: купил себе новое бельё, а тут дырки нет, куда одеяло засовывать! Гандоны! Оборзели совсем!
Я молча отобрал у него ножницы и показал, что дырка в пододеяльнике всё же есть, но она сбоку и на пуговички застёгивается.
- Дебилы, бля (позже эту фразу позаимствует у него Лавров), - подытожил Мишка, забрал у меня ножницы и закончил начатое.
Комната N 6
По большей части тоже пустовала и использовалась для расселения перелётных экипажей. Именно по этой причине она и была самой большой (шесть койкомест!). «Перелётные» всегда заселялись с шумом и гамом. Прикупив в магазине огненной воды, они отмечали посадку на чужом аэродроме. Звуки пьянки тоже входят в число «системных» для общежития, а потому никому и никогда не мешали.
Иногда, правда, в дверь раздавался стук. Там был кто-то из наших. Под глазом у него обычно красовался фингал.
- Чего случилось? Опять перелётные?
- Угу...
- Чё? Борзеют?
- Угу...
- Ну, пойдём, разберёмся...
И вся наша разношёрстная компания и все наши гости (коих всегда было много) шла разбираться с перелётными. Без злобы, но с чувством.
Шёл 1998 год. Тяжёлые времена, но воспоминания почему-то тёплые. Может потому, что был молод. Кто знает...
P.S. А мотоцикл Мишка собрал. Испытания были назначены немедленно и здесь же - в общаге (чего далеко ходить-то). В четыре часа утра все были разбужены рёвом двигателя. Проснувшись, все поздравили Мишку (некоторые даже прокатились по коридору) и легли спать, пополнив коллекцию системных звуков общаги.