Мышонок

Картинка детства.
Поселок. Мальчик лет пяти спускается в подпол за солеными огурцами. Внезапно на утрамбованном полу в свете лампы-переноски - серый комочек. Маленький. Остолбеневший. Съёжившийся. С чёрными бусинками глаз.
Мышонок.

Забыв про огурцы, мальчик протягивает руки и берёт комочек на руки. Тот не тяжелее кленового листика...

...Наверху мальчика встречает дед. Внимательно осматривает находку и тут же изрекает:
- Попался, вредитель. Не будет больше мешки в чулане грызть! Ты его в саду лопатой пришиби. И закопай.

Эта мысль кажется мальчику настолько дикой, что он молча уносит мышонка на улицу. Прямо напротив дома - громадный песочный курган, наследие асфальтостроителей. Мальчик выпускает мышонка на вершине кургана и убегает в дом. Спустя десять минут выглядывает в окно - мышонок всё ещё на прежнем месте.

Мышонок пребывает там же и через двадцать минут, и через тридцать.

Тем временем вокруг песочной кучи собираются окрестные коты и кошки - лощёные, упитанные, тощие и шелудивые. Разные. Они пристально смотрят наверх. Грызун не менее пристально смотрит вниз. А из окна на эту звенящую сцену смотрит пятилетний мальчик. Взрослые ушли по своим делам, заперев дом. Мальчик не может выбраться на улицу. Кошки всё теснее смыкают кольцо вокруг песочной кучи. Мышонок смотрит в их зелёные глаза, смотрит... Ему, серому, некуда деваться.

Мальчик чувствует себя живодёром. Ведь он же хотел спасти мышонка!.. А получается - обрёк на ужасную смерть. Вдвойне ужасную от того, что жертва прекрасно видит приближение палачей.

Мальчик в отчаяние принимается лупить изнутри по стеклу и кричать: «Прочь! Прочь пошли, кошки!» Но кошкам глубоко наплевать на эту застекольную возню...

Неожиданно темнеет. Небо закрывает набежавшая невесть откуда чёрная-причёрная туча.
Коты и кошки прижимают уши и задирают морды.

«БАМММММ!!!» - раскатисто гремит гром.
«Дзиньььь!» - откликаются в оконных рамах стёкла.

Мальчик удивлённо приоткрывает рот и хлопает глазами. После высверка молнии мышонок пулей срывается с места! Проносится по спинам ошалевших от неожиданности кошек и юркает в щель под крыльцом.

...Вечером мальчик пересказывает увиденное пришедшему с завода отцу. Тот неторопливо раскуривает вонючую «Астру». Хлопает сына по плечу, поучает:
- Ну, и о чём нам, Серёжка, говорит этот случай? О том, что любой должен всегда следовать одному золотому правилу.
- Какому, па?
- Не дрейфь - прорвёмся!

Картинка зрелости.
Чечня. На гребне холма - взвод десантников, прижатый к земле низкой облачностью и огнём «чичей». Монотонно серит дождь. Монотонно шмякают в грязь пули. Монотонно бубнит в гарнитуру лейтенант: «Наше место - высота... Мы окружены. Сколько «чехов»? Сотня - не меньше. БК на исходе. Прошу помощи. Прошу помощи». А с той стороны также монотонно отвечают, что раньше, чем через два часа, маневровая группа не подоспеет. И с воздуха подмоги не будет - облачность не позволяет точно положить бомбогруз. Словом, тоска...

Вжавшийся в суглинок солдатик поворачивает голову и сипит из-под каски: «Товарищ лейтенант, мы тут все помрём».

- Не дрейфь, прорвёмся! - скрипит зубами лейтенант.

Ещё раз смотрит на обложенное тучами небо, а потом вызывает БШУ на себя.

Прилетают реактивные «грачи» и роняют в тучи увесистые бомбовые капли. И ещё раз. И ещё. И ещё.
Наобум...

...Смелого пуля боится, смелого штык не берёт. А везучего и бомба минует. Десантники - люди везучие. Две контузии, один осколок в плечо, кому-то палец раздробило.
Всё.

Едва земля перестаёт ходить ходуном под ногами, как совершенно оглохший лейтенант поднимает своих людей и - пинками, пинками! - гонит их вниз. Скользя по мокрому склону, спотыкаясь о вывернутую наизнанку взрывами землю, они бегут прямо туда, где до налёта были боевики. Сзади всех тяжело топает берцами лейтенант:
- Ходу, родимые, ходу. И не стрелять, мать вашу!..

Грязные, с обезумевшими лицами, захлёбывающиеся аммотоловой вонью, они настолько походят сейчас на уцелевших «чехов», что те принимают ребят за своих. И пропускают.

Через два часа маневровая группа натыкается на спрятавшийся в «зелёнке» взвод. Покалеченную-побинтованную, совершенно индифферентную ко всему происходящему десантуру затаскивают на броню. Последним забирается лейтенант. Сам.

Ему всовывают в рот прикуренную сигарету. Называют «ёбаным везунчиком». Спрашивают, как зовут.

- Меня-то? - уточняет офицер. - Мышонок!..

И смеётся. Долго. Заливисто. Беззаботно. Как пятилетний мальчишка.

http://u-96.livejournal.com/1364998.html?mode=reply

Пятый тост

Командировка

«Подальше от начальства, поближе к кухне».
Солдатская мудрость.

Небольшой фонтан играл струями воды в лучах полуденного солнца. Капли сверкали серебром, наполняли прохладой воздух, падали в выложенную из дикого камня чашу и убегали ручейком по арыку. Вдоль этого арыка росли деревья, они тянули вверх свои ветви, зелёным шатром укрывая источник от летнего зноя. Изумрудная листва и синее как лазурит небо образовывали причудливый орнамент, в который то тут, то там, словно арабская вязь, вплетались побеги винограда. Застенчивые, как восточные красавицы, кусты чайной розы источали дивный аромат. Пёстрая птица вспорхнула на край чаши фонтана, наклонилась, было, к воде но, неожиданно тревожно пискнув, скрылась в ветвях деревьев. Кто-то нарушил покой и безмятежность оазиса.
По аллее, что тянулась вдоль арыка, шёл человек. В этом чудном месте уместно было ожидать, что это будет как минимум шейх из «Тысячи и одной ночи», но бетонную дорожку в одиночестве мерил шагами старлей Л.
Настроение у старлея было прескверное. Причиной тому была полоса неудач, в которую он угодил. А ведь как хорошо всё начиналось. Когда вчера старлей узнал, что летят в командировку в гарнизон К., он был на седьмом небе от счастья. Почему? А посиди безвылазно несколько месяцев в маленьком, богом забытом гарнизоне, когда примелькалось и надоело всё, одни и те же лица, вечная тушёнка в столовой, однообразный распорядок дня, монотонные полёты по заученным маршрутам. А тут вот такой подарок судьбы, одна возможность повидать друзей чего стоила. Но потом всё пошло наперекосяк. Началось с того, что капитан А. посеял свою зажигалку, и он в поисках спичек залез в тумбочку старлея. Спички он не нашёл, хотя они лежали на самом виду. Едва открыв тумбочку, капитан А. вообще забыл, что искал.
- Это что тут у тебя? - не то спросил, не то заорал он.
- Снасти, - равнодушно ответил старлей. Он лежал на кровати, читал книгу и не имел ни малейшего желания беседовать с капитаном.
- Какие снасти? - капитан начал заводится.
Старлей со вздохом отложил книгу, но всё так же спокойно ответил: Рыболовные.
В принципе, оно так было на самом деле, просто снасти были немного специфические. Выдвижная полка тумбочки старлея была плотно забита мотками бикфордова шнура, детонаторами, длинным артиллерийским порохом и теми самыми спичками, которые искал капитан А.. На нижних отделениях красовались аккуратно уложенные двухсот- и четырехсотграммовые тротиловые шашки общим весом килограмм на десять.
Капитан А. минуты две смотрел на эти запасы, ловя ртом воздух, наверное, думал о том, что прав был старлей, когда говорил ему, что курить в помещении вредно. Дело в том, что тумбочка стояла между кроватями, как раз в изголовье капитана. А потому, несмотря на старлеевы протесты, он постоянно ставил туда пепельницу.
- Так, через пять минут я ничего этого не вижу! - сказал капитан, наконец, заметил спички, схватил и пулей умёлся из комнаты.
Старлей неспешно поднялся с кровати. Он недоумевал, чего так взбеленился капитан А., как будто в первый раз увидел тол и детонаторы. Мелькнула, было, смутная догадка, что виной тому новогоднее происшествие, когда в двух шагах от капитана взорвалась граната эф один. При этом тому не досталось ни одного осколка, только отлетевшая чека запала ударила его по лбу. Если бы старлей не видел это лично, то в жизни не поверил, что такое возможно. Но уже прошло месяца четыре, пора бы и забыть.
Старлей нашёл полиэтиленовый пакет, сложил туда шашки, детонаторы, шнуры, плотно завернул и засунул назад в тумбочку. Ведь капитан не говорил выбросить, он желал это не видеть, так вот, теперь не видно. Осталось только решить, что делать с порохом, старлей и сам не знал, зачем его натащил. Пожалуй, это действительно можно выбросить. Собрав всё «макаронины» в довольно объёмный пучок, он последовал на улицу. Поначалу старлей просто хотел выбросить порох на мусор, но на беду ему на глаза попалась курилка, как ни странно, там никого не было.
- А что если? - пришла в голову идея бросить порох в урну. Урной служила стреляная танковая гильза, и старлей мысленно улыбнулся, представляя, как кто-то из курцов бросит туда окурок. Почему-то в воображении старлея этот кто-то был похож на капитана А.
Горлышко гильзы было довольно узким, а пук пороха большим, пришлось наклониться, чтобы не промахнутся. Получилось, ни одна «макаронина» не упала мимо.
Порох плюс окурок, окурок плюс порох... Оказывается, от перестановки слагаемых результат не меняется только в математике, в жизни - всё по-другому, внезапно открылась старлею истина. Вернее, не открылась, вырвалась из гильзы жёлтым, упругим и как не странно, только тёплым пламенем. Оно ласковым телёнком лизнуло лицо старлею и исчезло.
- Ни фига себе пошутил!- подумал старлей и ощупал лицо, ожогов не было, повезло. На ладонях был жёлтый пепел, всё, что осталось от его ресниц и бровей.
- Бля...- подумал старлей, и терзаемый худшим предчувствием, провёл рукой выше лба. Так и есть, половина его роскошной шевелюры отсутствовала, «телёнок» слизал её напрочь. О том, чтобы в таком виде вернуться в модуль, не могло быть и речи. Дело в том, что эта самая шевелюра доставляла старлею массу неудобств, и он бы давно постригся коротко, если бы не зависть начавшего лысеть капитана А. Но теперь другого выхода, окромя стрижки под ноль, не было, и старлей отправился на поиски старшины. Тот обладал двумя ценными качествами, а именно, не задавал лишних вопросов и умел стричь под ноль.
Через полчаса оболваненный как новобранец старлей появился в своей комнате.
- Ты это чего?- у капитана А. от удивления отвисла челюсть.
- Так завтра же в К. летим, а там начальство,- выкрутился старлей.
- Резонно,- капитан ощупал свой затылок,- Пойду и я постригусь.
А старлей поплёлся в баню, надо же было отмыться от запаха палёной шести.

Утром, обнаружилась ещё одна неприятность - насморк. Он не придал этому значения, а зря. Когда над аэродромом К. вертолёт по-афгански снижался с безопасной, старлей ощутил себя глушеной рыбой. Перепад давления и здоровому человеку не просто переносить, а с насморком вообще труба. На земле он оказался с дикой головной болью и наполовину оглохшим. Наполовину - это значит, почти ничего не слышать левым ухом и весьма скверно правым.
И вот сейчас старлёй шёл, сам не зная ещё куда, мысленно кляня свой насморк, капитана А., который слишком быстро снижался, американцев, из-за чьих Стингеров приходится летать на потолке, как вдруг, неожиданно раздалась команда:
- Товарищ старший лейтенант, стойте! Кругом!- даже для наполовину глухого старлея этот крик был слишком громким. Он послушно остановился и повернулся, а поскольку его вестибулярный аппарат был далеко не в лучшей форме, сделал он это как колхозник, потоптавшись на месте. Взору старлея предстал военнослужащий лет сорока, одетый в новую мабуту. Знаков различия на погонах не было.
- Ну и выправка у вас,- тон явно соответствовал начальнику полкового уровня.
- Кто это?- подумал старлей, полковое начальство в лицо, по понятным причинам, он не знал, но на всякий случай замер по команде смирно.
- Вы, вы, почему форму одежды нарушаете!?- продолжал орать неизвестный военный.
- Блин, кто же это может быть? Что за начальник?- старлей не знал, как себя вести, на всякий случай, проверил.- Так, кепка на голове, кокарда есть,- что от него хотят?
А начальник между тем не унимался: - Почему форму одежды нарушаем, я вас спрашиваю?
- А что я нарушаю?- старлей искренне недоумевал, вроде, у него всё в норме.
- Что у вас на...- военный перешёл на зловещий шёпот, и полуглухой старлей ничего не понял.
- Чего у меня?- спросил он.
От невинного, по мнению старлея, вопроса лицо военного покрылось красными пятнами, тем не менее, он повторил вопрос.
- Что у вас на...- и опять громкое начало с переходом на шёпот.
Пытаясь всё же расслышать, чего от него хотят, старлей повернул голову правой слышащей стороной к начальнику. Однако тот этот жест расценил по-своему.
- Вы что рожу воротите, товарищ старший лейтенант, отвечайте на вопрос!- заорал начальник во весь голос.
Старлей вздрогнул, отступил инстинктивно на шаг назад, и пытаясь всё же выяснить проблему, как можно тактичней переспросил:
- Я не понял, что я нарушаю?
- Я вам что, попугай, по нескольку раз повторять?- вызверился неизвестный военный,- Вы что, глухой?
- Да,- честно сознался старлей.
- А вы ещё к тому же наглец,- опешил на миг от такого признания начальник.
Старлей собрался воспользоваться ситуацией и объяснить что к чему, но не успел он открыть рот, как на него обрушился ураган слов, оборотов, выражений, междометий.
Среди всего прочего, было и то, что, по мнению начальника, старлею слишком вольготно здесь живётся, и он будет откомандирован в Ф.
- Вы, из какой эскадрильи?- завершил свою тираду начальник.
- Подполковника К.,- назвал старлей фамилию командира, в чьём подразделении числился по штату.
- Понятно. Распустил он личный состав. Передайте ему, что я вам объявил строгий выговор.
- Есть строгий выговор!- по уставу ответил старлей и робко уточнил,- А, простите, от кого?
- Вы что, не знаете, кто я?- возмущённо спросил начальник.
- Нет...
В глазах начальника появилось искреннее изумление. И он уже нормальным человеческим голосом спросил:
- Ты откуда взялся такой?
- Да я только вот с Ф. прилетел, борт в ремонт пригнали, у меня насморк и на снижении уши заложило, сейчас слышу плохо,- скороговоркой, пока не перебили, произнёс старлей.
Начальник посмотрел на него как на диковинного зверя в зоопарке, махнул рукой, ни слова больше не говоря, как неожиданно появился, так же и исчез. Словно растворился в этой зелени.
Старлей минуту потоптался на месте, уж не почудилось ему всё это?
Затем, бессознательно продолжил свой путь, он так и не понял, какие к нему претензии и кто это был.
Оказалось, умные ноги сами принесли его к двери комнаты, где обитал его земляк, старлей Т., правак с ми шесть. Он окончил училище на год раньше, а потому по училищной привычке относился к старлею Л., несколько покровительственно.
Старлей постучал и через минуту с кружкой чая в руке сидел за столом и рассказывал о своих злоключениях. Едва он дошёл до проблем со своим здоровьем...
- Стоп!- скомандовал земляк,- Со здоровьем не шутят. Значит так, если завтра ещё будешь здесь, пойдёшь с нами, мы как раз машину облётывать будем. Поднимемся тысяч на пять и потихоньку снизимся. Как рукой снимет, проверено. А сейчас примем меры первой помощи.
С этими словами земляк поднялся, растолкал на кроватях двух, как он сказал «барсуков», то есть бортмеханика и бортрадиста. Те нехотя, но безропотно повиновались, что собственно и неудивительно.
Земляк, несмотря на то, что был невысокого роста и щуплым, обладал хорошими организаторскими способностями. Когда вернулись командир и штурман, здоровые мужики, старше его, как по возрасту, так и по званию, к делу были приставлены и они.
Шипела на сковородке тушёнка, булькала в кастрюльке настоящая, не сушёная, картошка, нарезался кольцами тугой репчатый лук, очищались дольки чеснока, вскрывались консервы, тонкими ломтиками нарезалось сало. Из недр холодильника был извлечён редкий в Афганистане деликатес - селёдка. От такого изобилия голова шла кругом.
Заключительным аккордом старлей Т. поставил на стол бутылку водки.
- Не пьянки ради, здоровья для,- важно произнёс он.
Через полчаса старлей Л. уже ощущал себя значительно лучше. Головная боль прошла, и не то что он стал лучше слышать, просто этот факт стал меньше волновать его. Да и после выпивки все говорили достаточно громко.
- Слушайте,- старлей вдруг вспомнил конфликт накануне,- Я тут на одного типа нарвался, только не знаю, кто он.
Далее он детально рассказал это событие. Едва он завершил рассказ, как все начали хохотать.
- Ты знаешь на кого нарвался? Это же начальник политотдела,- просветили его.
- Ух, ты, ё,- в секунды хмель слетел со старлея,- А чего ему надо было?
- А ты что, и вправду не знаешь?
- Да откуда?- эти загадки уже начинали злить.
- А ты во что обут,- земляк кивнул на его ноги,- А у нас сейчас тут всё по уставу, как в Союзе.
На ногах старлея красовались неброские, но вполне добротные кроссовки, те самые, что он купил на рынке. Пошевелил пальцами, удобно, практично и ноги не потеют.
- Бред,- пробормотал он.
- Конечно, бред,- согласился штурман,- Летаем мы, так же как и ты, переобуваемся на борту.
- Это всё хорошо, но теперь мне надо доложить командиру эскадрильи, что у меня строгач от начпо,- вздохнул старлей,- И не видать мне даже медали.
- Ничего тебе докладывать не надо,- сказал земляк.
- Ну как же, мне приказано доложить...
- И что ты доложишь?
- Что начпо объявил мне строгач за нарушение формы одежды!
- А откуда ты знаешь, что это был именно начпо?
Старлей возмутился до глубины души, да они что, издеваются над ним?
- Вы же сами сказали, что это начпо...
- Сказали, с твоих слов, что похожий на начпо. А может, это был и прапорщик со склада, увидел что нездешний, решил пошутить. Знаешь, сколько у нас таких без пагон ходит?
Логика была железной, старлей уже было согласился, но вдруг вспомнил.
- А откуда он звание мой знает?
- Ну, ты точно с Ф., тут же пальцем ткни в первого встречного, в старлея попадёшь. Он фамилию твою спросил?
- Нет...
- Тогда сиди и не рыпайся!
А старлей и не рыпался. До тех пор, пока день не перешёл в сумерки и далее в ночь, а участники застолья не начали клевать носом.
- Ну, мне пора!- старлей поднялся со своего стула.
- А «на посошок»?- мгновенно оживилась компания.
- Только чуть-чуть,- согласился старлей.
Часа через полтора, когда чуть-чуть «на посошок» закончилось, старлей последовал на ночлег. На ощупь нашёл нужную комнату, и не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Лежащий в изголовье защитный шлем с грохотом рухнул на пол, вызвав волну «народного негодованья», но он уже этого не слышал, поскольку мгновенно уснул.

Едва забрезжил рассвет, как капитан А., растолкал старлея.
- Вставай, мы домой летим.
- Как летим? А вертолёт починили?
- Починили, пока ты неизвестно где водку пил,- ехидно и с нажимом на слово в одиночку, сказал командир.
Через два часа старлей снова был в своём родимом гарнизоне Ф. Он был рад, что повторный подъём на высоту избавил его от глухоты, рад, что прошёл насморк, и что между ним и полковым начальством снова не менее двухсот километров.

(окончание следует)

Пятый тост

(продолжение)
Новый год

Тридцать первого декабря в провинции Афганистана Б. установилась настоящая зимняя для этих краёв погода. С неба ровным, непрерывным потоком падал новогодний дождь. Его капли барабанили по крыше, вселяя надежду, что новогоднюю ночь можно будет встретить по человечески, то есть посидеть за столом, выпить с трудом и за немалые деньги добытой водки, не опасаясь, что неожиданно выдернут на срочный вылет.
Настроение у старлея Л., было под стать дождю: спокойное, ровное благодушное. Даже то обстоятельство, что вместо снега шёл дождь, его совсем не огорчало, даже наоборот. За свою ещё не слишком длинную службу в авиации, старлей уже успел возненавидеть снег всеми фибрами души. Первая ассоциация, которую он называл, не задумываясь, на слово «снег», была лопата, ну и далее - скребок, военные, конструктивно не способные скользить лыжи. А дождь что - прошёл, и нет его.
После недавнего обеда старлей возлежал на кровати и размышлял на философские темы. Думал о том, что если вдруг женится, то первым делом будет учить детей мечтать правильно. Чтобы они не повторяли его ошибок. Вот он мечтал в детстве стать военным лётчиком и стал им, мечтал, читая книжки, повоевать и, пожалуйста, он здесь.
Внезапно в голову пришла одна мысль, от которой стало немного не по себе: А не мечтал ли он, часом, стать героем посмертно?
Старлей принял сидячее положение и начал копаться в воспоминаниях детства. Да нет, не похоже, он всегда в мечтах оставлял себе шанс.
Успокоившись, старлей снова лёг на кровать, достал из-под подушки книгу. Но чтение не шло хотя бы потому, что сюжет этой книги давно уже был выучен наизусть, да и настроение было не совсем подходящим. И незаметно для себя он снова погрузился в воспоминания. Сначала про то, как праздновал в детстве Новый год, затем про детство вообще, потом отрочество, юность, далее, совершив круг, мысли старлея снова вернулись к Новому году. Он вспоминал новогоднюю ёлку, дивный неповторимый запах хвои, про то, как ярко горели в темноте разноцветные лампочки, как они ребятишками звали Деда Мороза и тот шёл к ним, нарочито громко топая. От этого у старлея даже начался приступ ностальгии, так ему захотелось вновь всё это увидеть. Внезапно, в унисон с его мыслями, в коридоре раздались шаги, скрипнула дверь в их комнату.
- Неужели, Дед Мороз? - старлей слишком далеко ушёл в себя.
Увы, к его разочарованию, это оказался диспетчер, прапорщик М.
- Принесла нелёгкая, сейчас будет подарок, - выругался про себя старлей. - И дождь, похоже, утих, не иначе как полетим куда.
И точно, всё оказалось именно так.
- Мужики, - начал диспетчер прямо с порога, - тут разрывчик в облаках образовался, нужно срочный груз на площадку Б. доставить.
- Ага, вот сейчас все свои дела бросим и полетим, - ответил ему капитан А.
Капитан А. был занят очень важным делом, он обстоятельно и сосредоточенно вырезал из старых синоптических карт снежинки, а старлеи Н. и С. развешивали их по стенам комнаты, а также на единственное уцелевшее стекло окна. Другие рамы давно были затянуты брезентом. Кстати, старлей считал занятие капитана А. впадением в детство и, разумеется, не принимал в этом никакого участия, но сам накануне покрасил все лампочки в комнате разными цветами. Скупив для этого, к неудовольствию женщин гарнизона, весь имеющийся в военторге лак для ногтей.
- Ну я чего, сам это выдумал, моё дело приказ передать, - сменил тон прапорщик.
- Ладно, сейчас идём, - капитан А. со вздохом отложил ножницы и бумагу.
- Вы поторопитесь, а то как бы опять погода не поменялась, - уже из дверей сказал диспетчер.
Капитан А. надел куртку, достал из-под кровати автомат, защитный шлем и направился к выходу. Старлей Л. на это никак не реагировал. Он продолжал лежать на кровати, держа в руках бесполезную книжку, всем своим видом показывая, что происходящее его не касается. Как будто надеялся, а вдруг без него обойдутся.
Не обошлись.
- Ты чего лежишь? Пошли! - возмутился капитан А.
Делать нечего, старлей также достал автомат, защитный шлем, смахнул с планшета хлебные крошки и последовал за капитаном.
На улице дождь действительно закончился, посветлело, низкие доселе тучи поднялись и открыли панораму побелевших от снега гор. Вот так, дождь, оказывается, был только здесь, в котловине.
Но красота гор сейчас мало радовала старлея, тёмная полоса неба на горизонте красноречиво говорила, если они не управятся туда и обратно за час, то Новый год будут встречать не в уюте лётной столовой в компании «сэкономленного» авиационного спирта, а в землянке на площадке Б. Не сговариваясь, старлей и капитан А., прибавили шагу.
На стоянке уже дожидался экипаж ми восемь. Хотя на экипаж они походили сейчас меньше всего. Нет-нет, с экипировкой у них всё было в порядке. Но на лицах явно читалось: Что я здесь делаю?
И в целом складывалось впечатление, как будто совершенно незнакомых с лётным делом людей переодели в авиационную форму и заставляют лететь. Обычное и не единожды виденное дело, особенно при сборе по тревоге в четыре утра. Впрочем, старлей особо не обольщался по поводу собственной физиономии, её выражение вряд ли было лучше.
- Давайте, быстренько запускаемся, - с нетерпением, как будто он перед дверью кабинета зубного врача и желает побыстрей покончить с неприятной процедурой, предложил командир восьмёрки капитан К., - А то ещё не площадке погода прихватит и будем там куковать.
Перспектива встретить Новый год невесть где, никому не нравилась, и экипажи быстро заняли места в кабинах, забегали по многочисленным выключателям руки, запуск.
Минут через пять обе машины кружили над аэродромом, набирая высоту. До площадки Б. лёту было минут двадцать, причём львиную долю времени занимал набор безопасной высоты и снижение с неё. Проблема была ещё в том, что нагруженный полным боекомплектом ми двадцать четвёртый не больно-то резво эту высоту набирал. Потому, продолжая пребывать в предновогоднем настроении, помноженном на нежелание терять время, экипажи не стали по обыкновению набирать упомянутую высоту, а легли на курс сразу, как только этой самой высоты стало хватать, чтобы перевалить через хребет.
Это обстоятельство несколько обеспокоило старлея, по данным разведки здесь действовала банда. Но полёт протекал спокойно. Ми восемь величаво плыл над близкими, покрытыми девственно белым снегом горами, с облаков летели редкие снежинки, и старлею на ум пришёл сюжет из новогодней открытки, летящие по небу сани с Дедом Морозом, и тройка лошадей.
- А что, - подумал старлей, - Экипаж - это тройка лошадей, по крайней мере, пьют они как лошади, ми восемь - это сани, а сопровождающий груз - Дед Мороз.
Вот только в эту идиллию поначалу не вписывался его ми двадцать четвёртый, но представив себе мысленно картину летящих по небу саней Деда Мороза, которые прикрывает боевой вертолёт, старлей решил, что это было бы вполне разумно, никакой серый волк не рискнул бы позариться на детские подарки.
- Вот только Снегурочек у нас маловато, - докопался до основной причины своей хандры старлей.
Толчок шасси о землю вернул его к действительности, они прилетели.
Разгрузка на площадке на удивление прошла быстро, хозяевам площадки было неловко за то, что побеспокоили экипажи в этот день, и предложили дорогим гостям пройти к столу, и как говорится, за наступающий. В другое время, «дорогие гости» не преминули бы воспользоваться предложением, но неустойчивость погоды вынудила отказаться от столь любезного предложения. Попутного груза не было, и можно было отправляться в обратный путь.
- Ну что, хлопцы, такое предложение, может, не будем набирать высоту, а проскочим по ущелью, десять минут, и мы дома? - высказал свои соображения капитан М.
Эта идея получила всеобщее одобрение, ведь проскочили они сюда на самых хребтом и значит вдоль ущелья пройдут, не впервой.
И к удивлению хозяев площадки, вертолёты без привычных спиралей, на бреющем ушли в сторону аэродрома.
Полёт на малой высоте - захватывающее зрелище, тем более, по новому маршруту. Долина площадки Б. стремительно уносилась назад, а ущелье впереди вырастало в размерах. Оказалось, оно намного больше, чем выглядело с высоты. Слева от начала ущелья стояла высокая скала треугольной формы. Снег причудливо лежал в расщелинах, придавая ей сходство с заснеженной ёлкой. В воображении старлея она тут же превратилась в новогоднюю.
- Жаль только не светится, - пришло на ум.
И в унисон его мыслям, «ёлка» вспыхнула семью-десятью, ослепительно белыми, словно электросварка огнями. Летящий впереди ми восьмой начал делать разворот с каким-то немыслимым для этого типа вертолёта креном. До старлея дошло, что случилось.
- Твою ма..., - начал было он, но не закончил фразу поскольку со всего маху влетел головой в боковое стекло фонаря кабины. Это капитан А. ввёл вертолёт в не менее энергичный разворот. Если бы на старлее не было защитного шлема, то он бы наверняка расшиб лицо. Это было весьма удивительно, потому что ещё мгновенье назад защитный шлем болтался на окуляре прицела, и вот на тебе, каким-то образом оказался на голове.
Хозяевам площадки Б., пришлось удивиться ещё раз, не прошло и пяти минут, как опять над ними вертолёты. Но вместо посадки обе машины принялись тщательно набирать высоту, и только когда коснулись облаков, взяли курс на базу.
Всё оставшееся время полёта старлей размышлял о том, как нелогично устроен мир. Каких-то жалких, пятьдесят грамм металла может быть достаточно, чтобы оборвать полёт машины весом одиннадцать тонн. При этом он не забывал внимательно следить за местностью внизу вплоть до момента касания колёс вертолёта, полосы.
После посадки между капитаном А. и старлеем Л. произошла небольшая дискуссия, дословно привести которую по понятным причинам нельзя, а литературным языком она выглядела примерно так:
Капитан А.: Товарищ старший лейтенант, я недоволен вашими действиями. Почему вы не открыли ответный огонь по противнику?
Старлей Л.: Товарищ капитан, я не могу согласиться с вашими претензиями, поскольку вы слишком быстро выполнили разворот. И оружие, имеющееся в вашем распоряжении, давало вам возможность более эффективно ответить противнику.
Эта беседа насколько увлекла пилотов ми двадцать четыре, что они не заметили, как к ним подошёл экипаж ми восемь.
- Ну, что? - спросил капитан М., что значило: После событий, имевших место в полёте, есть необходимость снять стресс.
- Да того, - ответил капитан А. в переводе, - Ваше предложение актуально и своевременно, я полностью его поддерживаю.
- Тогда мы сбегаем, - сказал своё слово старлей.
Правак с ми восемь лейтенант В. в разговор не вступал, несмотря на молодость, он давно знал, что лучшее средство от стресса - это водка, и то, что бежать за ней самым молодым, то есть старлею Л. и ему.
В Афганистане за деньги можно достать всё. Были бы деньги. За пятнадцать минут старлей успел смотаться в местный аэропорт, купить у тамошнего начальника пару бутылок водки и вернуться в модуль. Старлей думал, что они обернулись очень быстро, но оказалось, за это время борттехники успели зачехлить вертолёты, а командиры экипажей приготовить закуску и накрыть стол.
- Ну и прекрасно, - подумал старлей, он терпеть не мог ожиданий, за исключением, когда ждали его.
Процесс снятия стресса начался. Водку разливали небольшими дозами, словно это в самом деле было лекарство, на самом деле, просто пытались растянуть имеющийся запас на большее количество тостов. Через час-полтора старлей заметил, что за столом гораздо больше народу, чем принимало участие в полётах, стресс снимали даже те, кто по долгу службы в воздух не поднимается. Но поскольку количество водки на столе не уменьшалось, в то время как число пустых бутылок в углу росло, и давно было больше изначальных двух единиц, то возмущаться он не стал. Неизвестно, чем бы это всё окончилось, в смысле по времени окончания и общем литраже выпитого, если бы в комнату не зашёл подполковник Х.
- А ну, быстро прекращайте! - скомандовал он. - Нам через полчаса за новогодний стол садиться, а вы водку тут жрёте! Быстро себя в порядок приводить.
И все без лишних разговоров разошлись по комнатам. Потом было шумное застолье в лётной столовой, речь президента по телевизору, в которой он и словом не обмолвился за тех, кто встречал Новый год вдали от Родины. Бой курантов, который утонул в звуках ураганной стрельбы из всего, что только может стрелять, и тысячи трассирующих пуль, уносящихся в небо. Непонятный восторг, с которым старлей опустошил магазины собственного автомата.
А ещё была головная боль, с которой проснулся старлей утром первого января.

(продолжение следует)

КОМАНДИР.

Всё никак не получалось написать о Командире. И сейчас, наверное, не получится. Не хватает красок и умения ими пользоваться...
Ежегодно, несмотря на зачастившие в последние годы инфаркты и микроинсульты, вначале в Питере, а через пару недель в Москве, в безукоризненной адмиральской форме он принимает доклады о построении экипажа по случаю торжественного подъёма Военно-морского Флага СССР на такр “Минск”. Всё, как положено: оркестр, “Встречный марш”, “Здравствуйте, товарищи!”, “Поздравляю вас...”, “Ура! Ура! Ур-а-а-а-!!!” Безукоризненный поворот “кругом”, и слегка влажные глаза.
Потомок осетинских князей с внешностью и статью Кларка Гейбла или Муслима Магомаева в лучшие их годы (нет, это они на него были похожи), тайная мечта многих представительниц прекрасной половины человечества - он, как внешними так и внутренними качествами олицетворял “Минск” с его красотой, величием и здоровым, контролируемым интеллектом, высокомерием.
“Мой катер - к моему трапу!”, “ПЭЖ! - почему у меня крен на левый борт?”, “Я сегодня летаю...” - эти и другие, вошедшие в историю перлы стали привычной и неотъемлемо-привлекательной частью его имиджа.
Путь в командирское кресло второго отечественного авианосца Командир прошёл через ступени командирства на большом охотнике, сторожевом корабле проекта 50 и крейсере пректа 68-бис. Зачастую командиров крейсеров назначали сразу комбригами, а следовательно факт назначения на такр равнозначно играл гранями почёта, доверия и... неблагодарности. Комбригами, молодых и рвущихся, было кого назначать. А на авианосец нужны были зубры! Подобную судьбу со временем разделили и командиры тяжёлых атомных крейсеров.
Соколов, Пыков, Гокинаев, Саможенов, Ясницкий, Черных, Ковальчук, Здесенко - оттянув с запредельными нагрузками лямку, назначались на “почётные” предпенсионные должности в большинстве своём не дотянув до “пауков” на погонах. “Мавр своё дело сделал, мавр...”
Иногда в его кораблевождении мне, пестрожопому вахтенному офицеру, чего-то не доставало. Ну, почему бы не пронзив боны на среднем и с “якорь на скобу!” не сделать какую-нибудь умопомрачительную циркуляцию, замерев на мгновение у места постановки, а затем после лёгкого “толчка” на инерции заднего хода не размотать с грохотом якорь-цепь?! А потом я понял, что он ни разу нигде не ошибся: ни одного промаха, повторного подхода, героического исправления собственной предыдущей ошибки.
Драл? Ну, а как же! Интеллигентно драл. От чего иногда появлялся стыд - чувство противопоказанное настоящему флотскому офицеру. А ещё он не курил. И на мою радость в ходовой рубке и салоне и кают-компании была экологически чистая обстановка, что было суперредчайшим явлением на кораблях ВМФ.
Всё, довольно. Я же предупреждал, что не получится.
Поэтому в завершение предлагаю два негероических штриха для более полного восприятия образа.

Иногда незначительные нюансы в поведении человека указывают на его настоящую суть: снимают лоск, наносную уставность или наигранную бесшабашность “рубахи-парня“. И сам собой возникает вопрос: а знаю ли я его таким, каким он есть на самом деле... Но порой незначительные на первый взгляд ситуации расставляют всё по своим местам.
Мои друзья Филимонов и Меньшиков попали в севастопольскую комендатуру. Попадать туда было вовсе не обязательно. Но разве мог блестящий Филимонов промолчать на реплику помощника коменданта гарнизона знаменитого капитана Анисимова:
- Товарищ капитан-лейтенант, вы пребываете в нетрезвом состоянии!
Промолчи - и вопрос закрыт. Но не тут то было:
- Товарищ капитан, а не будете ли Вы так любезны подсказать: в каком состоянии я должен выходить из ресторана “Дельфин“ в двадцать три тридцать?
Это было покруче красной тряпки для быка или скипидара для определённой части тела.
- Шо?! У камору!!! - Загремевшие по асфальту кованые сапоги предшествовали стремительному полёту в пыльный кузов комендантского УАЗика упакованного в образцовую форму авианосного офицера. Следом туда полетел и его друг, оставивший прекрасных дам с целью оказания помощи попавшему в беду боевому товарищу...
На следующий день из комендатуры их забирал лично Командир. У железнодорожного вокзала в районе “автопоилки” Виктор Александрович приказал водителю затормозить. Не глядя в мятые не вызывающие сочувствия рожи, но эмоционально пропустив момент сквозь призму морского братства, он протянул через плечо “трояк“:
- Три минуты вам, приведите себя в порядок. Время - ноль!..

7 декабря 1978 года моему отцу исполнялось пятьдесят лет. Находясь в каких-то пятнадцати часах езды поездом от родительского дома перед убытием на край Земли, непременно хотелось поздравить его лично. Но как это сделать? Сдача второй курсовой задачи с почти ежедневными выходами в море. Вот уже неделю по метеоусловиям плавсредства не посещают наш внешний рейд, да и случай мой не предусмотрен
уставами, приказами и наставлениями. Но - о чудо!- на борт садится какой-то шальной Ми-6 с участниками какого-то очередного совещания по “минским“ проблемам. Неконтролируемое решение возникло за минут пятнадцать до планового вылёта вертолёта на берег:
- Ну и пусть не разрешат, пусть даже накажут! Зато буду знать, что всё зависящее от меня я сделал.
С горящими глазами и слегка вибрирующими коленками резко открываю двери салона кают-компании офицеров.
- Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться к командиру крейсера! - запросил я старшего московского начальника, проводившего совещание.
- Что, горит?!
- Так точно!
Под удивлённо-негодующие взгляды присутствующих на неожиданно прерванном совещании, я изложил Командиру свою проблему, совершенно не надеясь на положительное её разрешение.
- Это - счастье, когда есть возможность поздравить отца с таким юбилеем, - и голосом, лишённым ложного пафоса, продолжил. - А я не имел такой возможности. Мой отец погиб на фронте. Четверо суток хватит? Добро!
Впервые c другом-доктором мы покидали “Минск“ на вертолёте. И не беда, что обратно я уезжал из дома в самом разгаре торжества без и провожающих. А затем в течение трёх суток по возвращении, не имея возможности попасть на крейсер, ни на минуту не усомнился, что правильно сделал, вернувшись точно в назначенный срок.
Спасибо, товарищ Командир!

Живи по уставу, завоюешь.....


«- Слушаю-с! - хрипит унтер. - Вы, высокородие, изволите говорить, не
мое это дело народ разгонять... Хорошо-с... А ежели беспорядки?
Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано,
чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану
их разгонять да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков
настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать,
ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу все понимать.»
Чехов А.П. «Унтер Пришибеев»




Что такое комендатура и комендантская служба, любой военный знает не понаслышке. Одна из главных береговых составляющих «противокорабельных стратегических сил». Но такой легендарной комендантской службы, как в городе-герое Севастополе 80-х годов не было, наверное нигде, на безбрежных просторах советских вооруженных сил. Говорят, что комендатура города Кронштадта тоже славился чем-то подобным, но я отношу эти слухи, скорее к желанию славных балтийцев не отставать от передового в этом отношении Черноморского «Королевского» флота...
Суббота. 18.00. К пирсу порт-пункта Голландия подан паром, чтобы вывезти в город без малого семь сотен страждущих вдохнуть вольного воздуха гардемаринов. Волна белых фланок увенчанных мицами и бескозырками накатывается на скрипящий под множеством ног старичок-паром, и тот вмиг становится увенчанным белоснежным муравейником, который незамедлительно начинает покрываться табачным дымом. До Графской пристани 15 минут хода, можно и перекурить, не опасаясь быть арестованным за курение в городе на ходу. Паром лениво плетется по бухте, курсанты живо строят планы предстоящего выгула, а в это время...
Экономика социализма, как известно, имела плановый характер. А еще известно, что армия и флот-это отражение государства, только более прямое, что- ли. Ну, без выпендрежа всякого, и если уж страна живет по планам- так и флот будет жить по планам! Причем по всем, какие можно придумать. А в комендатуру, как известно, опять же всем военнослужащим идут только три категории военных: либо туп до уровня, гораздо ниже самого упертого морского пехотинца и ни к какой другой службе не годен, либо списан по здоровью от всех видов боевой деятельности, либо уж «мохнат» до безобразия, и этим все сказано. Так вот в 80-е годы, комендантом Севастополя, был полковник морской пехоты Бедырев, мужчина....ну уж не знаю, как в быту, а на службе, чистый унтер Пришибеев современного разлива. Настоящий полковник, одним словом! До сих пор помню его стоящим перед строем развода комендантской службы, лицо и просветы погон одного цвета, голос глухой, как из порожней цистерны из под шила.
-Товарищи начальники патрулей! Кто-то говорит, что мы раздаем патрулям планы по задержанию военнослужащих. Этого нет и не будет. Что за планы? Что за выдумки? Но!!! Но, я не верю, что любой патруль не найдет в городе меньше десяти нарушителей формы одежды, правил нахождения в городе и прочих мракобесий и безобразий! Все начальники патруля меня поняли?
И попробуй тут не понять? Окажется меньше десяти задержанных в бегунке начальника патруля, можно и самому на ночку в комендатуре остаться прокукарекать...а то и не на одну, и не в комендатуре.
В тот день планы отлова недостойных военнослужащих были явно завышены. Такие массовые рейды всей гарнизонной службы случались периодически и, как правило, предваряли собой какой-нибудь праздник, или наоборот были послесловием какого-нибудь крупного нарушения дисциплины флотского масштаба. А когда державшееся довольно независимо по отношению к комендантской службе, командование училища шло в чем-то наперекор комендатуре, то «аутодафе» объявлялось курсантам, и вечером вся комендатура была полна задержанными гардемаринами. Судя по всему, в это день был именно такой случай. Попросту говоря на охоту, вышла вся комендантская служба, включая всех помощников коменданта. И одному из самых непростых из них, капитану Андрущаку досталась Графская пристань. Андрущак был из себя мужчина видный. Высокий, красивый блондин с вечно холодноватым выражением лица и тонкими поджатыми губами, он бы похож на высокомерного брезгливого аристократа, непонятно каким образом затесавшегося в эту флотскую камарилью. Одевался Андрущак соответственно. Его форма была всегда безукоризненно чиста и отутюжена до режущих глаз складок, и полна именно тех щегольских нарушений формы одежды от шитых капитанских звездочек на погонах, до туфель на высоком модном каблуке, за которые сам он забирал других без раздумий. Скорее всего, в этот день Андрущаку было чем заняться, и поэтому облава, затеянная комендантом была ему в тягость. Но план есть план, и чтобы его достойно и своевременно выполнить, Андрущак не стал мудровствовать лукаво, а просто подогнал комендантский бортовой ГАЗ к «горлышку» Графской пристани, выставил рядом с собой патруль и стал ждать. И когда через полчаса, из этого самого «горлышка» начал вытекать поток уволенных курсантов, селекция началась. Причем по принципу «на кого глаз падет». Андрущак и начальник патруля, отдавая честь протекавшим мимо, жестами подзывали к себе, курсант подходил, представлялся, предъявлял увольнительную и военный билет. Документы незамедлительно изымались, передавались патрульному, заботливо складывались в пакетик, а их хозяин, вздыхая, забирался в кузов машины. Не миновала сия чаша и меня. Мой друган Гвоздев, с которым мы собирались вечером осчастливить дискотеку ДОФа своим присутствием, благополучно протек сквозь комендантский фейс-контроль, а я был остановлен и отправлен в кузов составить компанию другим несчастливцам. Работа у Андрущака спорилась, а потому уже минут через пять, еще до окончательной выгрузки курсантского парома, кузов гарнизонного катафалка был набит круче, чем сигареты в пачке «Черноморских». Когда последний задержанный курсант -второкурсник попытался залезть в кузов, оттуда раздались крики:
-Тащ капитан, тут уже и стоять негде!
Андрущак подошел к машине, заглянул в кузов. Там действительно было не просто тесно, а очень тесно. Капитан поправил фуражку, равнодушным взглядом окинул замеревшего перед ним второкурсника.
- Полный комплект. Свободен.
Второкурснику вернули документы, и он рванул в сторону троллейбусной остановки, со скоростью, достойной сборной училища по бегу.
- В комендатуру.
Андрущак залез в кабину ГАЗа и машина, обогнув памятник Нахимову, молчаливо взирающего на нынешние заботы флота, неторопливо поползла вверх по улице в направлении комендатуры.
В комендатуре разнокурсную толпу кадетов загнали в предбанник дежурного по комендатуре. Народ нервно перешептывался, топчась на месте. Никаких замечаний задержанным предъявлено не было, но так, как механизм гарнизонной службы, работал по принципу гильотины, и рубил сразу, то иллюзий по этому поводу ни у кого не было. Андрущак с пакетом документов загрузился в дежурку, и начал вызывать к себе всех задержанных. Патрульный матрос выкрикивал фамилию, задержанный заходил в дежурку, Андрущак окидывал его взглядом, ставил диагноз, и прямо оттуда «арестованный» отправлялся на плац утрамбовывать асфальт до окончания увольнения. Диагноз, как правило, был стандартным: нарушение формы одежды. Точка. Все. Не поспоришь. У любого военного можно найти массу нарушений формы одежды, о которых он и сам не подозревал до этого. А уж если сам помощник коменданта обнаружил, то и говорить нечего.
-Хрен вам, сегодня не прокатит...не выйдет, псы комендантские...Хи...
У меня за спиной, кто-то злорадно шептал, нервно похихикивая. Я повернулся. Перед моими глазами оказалась голова, увенчанная сугубо казенной фуражкой. Четверокурсник. Кажется с электрического факультета. Откровенно говоря, если бы я был помощником коменданта, то я бы тоже однозначно забрал обладателя такого лица. Оно того стоило. Теория Ламброзо, гласит о том, что преступнику свойственны определённые внешние признаки. "Лицо - зеркало души " - утверждал Ламброзо. И если судить именно его мерками, то на лице курсанта было крупными прописными буквами написано, что он уже давно и неизлечимо болен всеми пороками общества, начиная от пьянства и заканчивая злостными прелюбодеяниями в особо извращенной форме, причем на груде совершенно секретных документов. Это было лицо человека окончательно и безвозвратно падшего, но при этом очень довольного самим фактом этого падения и неплохо физически сохранившимся.
-Ты чего?- поинтересовался я.
Кадет перестал перешептываться сам с собой.
- Понимаешь, я уже третье увольнение начинаю и заканчиваю здесь на плацу. До тетки своей доехать не могу! Не дают, шакалы! То нестрижен, то пьян...А я вообще не пью!!! Но сегодня, хрен они порадуются... Не выйдет ничего...Хрен вам...хрен по всей морде...
В это время матрос выкрикнул мою фамилию.
- Белов!
Я протиснулся сквозь толпу к двери, и, расправив плечи, четким строевым шагом простучал хромачами к столу, за которым сидел Андрущак.
- Товарищ капитан, главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл!
На таких, как я , Андрущак видимо насмотрелся вдоволь, поэтому мой строевой подход его не впечатлил. Капитан лениво окинул меня взглядом, не задерживаясь ни на чем.
- Нарушение формы одежды. Строевые занятия 2 часа. Шагом марш на плац!
Наученный горьким опытом, я не стал уточнять, какое собственно у меня нарушение формы одежды. Так я помолочу пару часов по плацу ногами, и потом буду отпущен, а попытка выяснения причин задержания, могла обернуться, гораздо большими потерями. Не успел я еще сделать пару шагов от стола, как Андрущак вытянул из пакета очередной военный билет.
- Боец! Ломакин.
- Ломакин!- заорал патрульный.
И сквозь толпу в комнату вошел мой собеседник, «порочный» четверокурсник. Он даже был чем-то доволен. На его лице блуждала улыбка человека счастливого и уверенного в собственном благополучии.
- Товарищ капитан, курсант Ломакин по вашему приказанию прибыл!
Адрущак привычным взглядом окинул фигуру вытянувшегося перед ним кадета. Казалось, сейчас прозвучит стандартный приговор, но... Взгляд помощника коменданта обрел осмысленность и заинтересованность. Он даже как-то встрепенулся, и приосанился, и начал внимательно осматривать стоящего перед ним воина. А вот посмотреть было на что. Курсант четвертого курса, был одет, как последний и затурканный матрос - первогодка. На ногах красовались абсолютно новые хромачи, с рантами такой ширины, что ботинки могли сойти за короткие алеутские лыжи. Штаны были на пару размеров и ростов больше, чем сам Ломакин, и поэтому были подтянуты практически под подмышки, и увенчаны отдраенной до сияющего состояния и согнутой под уставным углом бляхой. Белая фланелевка была тоже наверняка прямо сегодня из магазина, тоже размера на два поболее небогатырского курсанта, и топорщилась из подтянутых донельзя штанов огромными складками. Венчала эту картину торжества уставной формы одежды, фуражка, произведенная в массовом порядке на предприятиях министерства обороны, увенчанная плоским казенным крабом и, по общему мнению, для носки на голове совершенно не предназначенная. Она была, естественно тоже побольше головы Ломакина, и поэтому держалась на его черепушке только посредством ушей, которые служили ей упором, не позволяющим козырьку закрыть глаза и вообще свалиться с головы. Короче, был Ломакин живой витриной и идеальным приложением для Устава Внутренней службы и Правилами ношения военной формы одежды одновременно. Видимо такая мысль посетила и капитана Андращука, который еще раз осмотрев курсанта с ног до головы, недовольным голосом спросил:
- За что были задержаны?
Ломакин этого естественно не знал, так как, сажали нас в машину без объяснений, а мог только предполагать, что решающую роль сыграла его физиономия.
- Не знаю товарищ капитан! Наверное, за кампанию со всеми.
Такая постановка вопроса помощника коменданта не устраивала. Комендатура просто так не забирает.
- Наверное, как и все, форму одежды нарушаешь?- вопрос, принимая в учет внешний вид Ломакин, был просто издевательский.
- Никак нет! Не нарушаю!- бодро и радостно доложил курсант.
Это был вызов. Вызов помощнику коменданта, комендатуре, да и всему военно-морскому флоту, в лице Андрущука. И помощник коменданта его принял.
- А вот сейчас мы это и проверим...
Капитан встал со стула и подошел к Ломакину.
- Головной убор снять! Предъявить стрижку!
Ломакин с готовностью скинул уставной «чемодан» с головы. Под мицей была наголо выбритая голова, чуть поблескивавшая в свете ламп. Андрущак хмыкнул.
- Подписку головного убора!
Ломакин протянул фуражку, показывая дно. На нем большими буквами, но не превышающими размеры, установленные уставом, были четко выведены фамилия и номер военного билета курсанта.
- Хорошо...- придраться, что к фланке, что к штанам, Андрущаку был просто невозможно, он и так видел, что короткими штаны не назовешь, а вот по поводу длинны никаких возражений в уставе не было.
- Подписку фланки!
Ломакин бодро отстегнул один из клапанов брюк, и, вытащив на свет край фланелевки продемонстрировал подписку.
-Подписку брюк!
Курсант с готовностью отстегнул другой клапан и показал, тщательно выведенные хлоркой на изнанке брюк все ту же фамилию и номер.
-Подписку...тельника!
Невозмутимый Ломакин вытянул из под фланки кончик тельника. На одной из белых полосок ручкой был выедены все те же письмена, а на одной из черных, они были продублированы хлоркой.
- Ладно. Застегивайся. А трусы?
Ломакин начал снимать штаны с готовностью портовой проститутки к немедленному соитию.
-Ладно, ладно...не стоит...верю.
Андрущак сделал пару шагов назад, и пока Ломакин приводил себя в порядок, еще раз внимательно осмотрел того.
- Поднимите брюки, покажите шнуровку ботинок.
Это был хитрый ход. Шнурки в крепких военно-морских пальцах имели свойство частенько рваться, ботинки по этой причине зашнуровывались не до конца, и это тоже считалось нарушением формы одежды. Но, как правило, на это не смотрели, замечаний на курсантах находилось и без этого достаточно. Но Ломакинские ботинки оказались зашнурованы до верха, новыми длинными шнурками, да еще впридачу шнурки были даже с вечно слетающими железочками на концах. Да и носки были новенькие, не растянутые, да и не порванные, в чем Андрущак тоже убедился, заставив дополнительно Ломакина разуться и представить ему подписку хромачей.
Придраться было не к чему.
- Предъявить предметы личной гигиены... -уже довольно обреченно потребовал капитан.
Ломакин бодренько извлек из карманов аж три носовых платка, расческу, и, отогнув подкладку фуражки, показал булавку и три иголки, обвитые нитками разного цвета.
Холеное лицо капитана Андрущака стало похоже на печеное яблоко. Он не мог задержать курсанта! Не имел права! Конечно, он мог придраться, даже к тону ответа курсанта и отправить того, маршировать по плацу хоть до утра, но это было бы все равно поражение. Формально он был бы не прав, а чувство собственного достоинства комендантского разлива у Андрущака присутствовало, и являлось как бы квинтэссенцией его служебного долга.
- Ну-ка дыхни?- на всякий случай потребовал Андрущак, и получив в лицо мощный поток воздуха отдающий табаком и «Поморином», но никак не «Массандрой» замахал руками.
- Ладно. Хватит.
Андрущак еще пару минут молча разглядывал военный билет Ломакина, перелистывая страницы и пытаясь найти хоть какие-нибудь соответствия. Потом осознав бессмысленность занятия, протянул тому документы и отдав и козырнув с видимым нежеланием и трудом произнес:
- Товарищ курсант, произошла ошибка. Вы задержаны безосновательно. Свободен. Хорошего отдыха.
Ломакин приняв документы у униженного капитана, залихватски отдал честь и печатая шаг вышел из помещения. Андрущак же подошел к окну и скрестив руки на груди молча уставился на стекла. Если бы не погоны и фуражка, он бы мог сойти за принца Гамлета, решающего вечный вопрос «...быть или не быть...». Причем сцена проверки Ломакина так поразила всех присутствующих, что привычный конвейер был остановлен, я до сих пор был у двери, а не на плацу, да и все остальные стояли совершенно беззвучно, переваривая произошедшее.
Не прошло и нескольких мгновений, как капитан Андрущак вдруг резко нагнулся к стеклу вглядываясь в окно. Потом резко выпрямился, развернулся, и чеканя слова торжественно и с чувством глубочайшего удовлетворения отдал приказание:
- Начальник патруля, срочно догнать курсанта, которого я только сейчас отпустил!
Начальник патруля с одним патрульным резко рванули с места и исчезли за дверями. Вернулись они быстро, с недоумевающим Ломакиным, которого они нежно, но крепко поддерживали под руки. Ломакин, судя по лицу, абсолютно не понимал, за что его вернули в то место, которое он несколько мгновений назад триумфально покинул.
- Что же вы товарищ курсант, так образцово выглядите, а элементарных правил поведения военнослужащих в городе не знаете?
Ломакин все еще не понимал вообще, о чем идет речь.
- Товарищ курсант, на входе в комендатуру стоит целый старшина 2 статьи с повязкой на руке. Видели надеюсь?
Ломакин все еще не понимая, в чем дело утвердительно кивнул.
- Как же так, товарищ курсант? Вы уже четыре года погоны носите, а вот честь военнослужащему выше вас по званию отдавать пока не научились!!! Увольнительную!!! И шагом марш на строевые занятии!!! До упора!!! А что это все замерли, как проститутки на панели?! А ну...
И все снова завертелось... Очередная фамилия, очередное замечание, строевые занятия. Пока мы полировали своими ногами плац комендатуры, курсант с порочным лицом, успел поведать нам, что уже три увольнения подряд, комендантская служба не ему уйти дальше пределов площади Нахимова. Его задерживали, отправляли в комендатуру и он, отбарабанив по плацу пару часов, убывал в систему, так, как увольнение уже заканчивалось. Ему до смерти это надоело, и на сегодняшний выход в город он подготовился по полной программе, да и ко всему прочему, его девушка начала подозревать, что он ее избегает, что правдой никак не являлось. И вот одержав моральную победу над комендантской службой, окрыленный этим курсант Ломакин, так резво покинул стены комендатуры, что забыл отдать честь, стоящему у ее дверей дежурному матросу. На его горе именно это и узрел в окно наблюдательный капитан Андрущак, и превратил ломакинский триумф в сокрушительное фиаско...
Все-таки, что не говори, а было в плановом ведении хозяйства что-то такое...действенное.