ДТП


ПДД
«Дальний свет должен быть переключен на ближний:
» при встречном разъезде на расстоянии не менее чем за 150 м до транспортного средства, а также и при большем, если водитель встречного транспортного средства периодическим переключением света фар покажет необходимость этого»


Рядовой Кагиров Тимур после года солдатской службы стал самым молодым прапорщиком не только в мотострелковом полку, но и во всей дивизии. А «молодому» завсегда непросто, кем бы, он не был - солдатом, прапорщиком или офицером. В свои 20 лет Тимур получил не только должность начальника стрельбища Помсен и возможность командовать солдатами полигона; но, и вдобавок - ответственность за быт и здоровье своих бойцов. Ибо, согласно Устава, солдат должен быть сыт, одет и обут по сезону, чист и здоров. А также весел и всегда готов «стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы»
Поэтому прапорщик Кагиров был обязан один раз в неделю выезжать с солдатами в полк, получать на складах продукты и сигареты, а также менять бельё в прачечной части. Баня на стрельбище была своя. В дни осенней итоговой проверки график стрельб сбился из-за позднего прибытия проверяющих офицеров. Поэтому в полк выехали поздно на дежурной машине от Центральной вышки стрельбища. В этой суматохе дней армейских экзаменов Тимур с трудом нашёл начальников продовольственного и вещевого складов. Пока получали продукты и меняли бельё, дежурная машина выехала обратно к началу ночных стрельб без них. Так как был приказ после 21.00 машины из парка не выпускать. Начальник стрельбища, оставив своих солдат с продуктами и бельём у склада, метался по территории части в поисках любой военной техники направляющейся в сторону Помсена. И тут армейская фортуна улыбнулась молодому прапорщику!
Возле штаба полка Тимур наткнулся на взводного разведроты лейтенанта с боевой фамилией Тимербулатов. Молодой офицер весело спросил у пробегающего мимо задёрганного армейским бытом прапорщика:
- Куда спешим, «тёзка» Тимур? Война давно закончилась! Мы победили!
- Война войной, а ужин по расписанию! Время уже десятый час, а мои операторы сидят без еды на ночной стрельбе.
А «молодой» «молодому» должен завсегда помогать! Кем бы, он там не был - солдатом, прапорщиком или офицером. Ибо, только так всегда легче переносить всякие там тяготы и лишения армейской жизни. Лейтенант Тимербулатов улыбнулся во всю ширину своих кавказских усов:
- Камрад прапорщик, с тебя русская баня с веником! Мой БРДМ стоит на всех парах возле первого батальона в направлении твоего стрельбища. Сегодня для проверяющих будет ночная стрельба с показухой - проникновение в тыл условного противника. Вот мы и проникнем под покровом ночи. Где твои бойцы с продуктами?
Загрузились быстро! Выехали с КПП полка ещё быстрей. Ехали в кромешной темноте. Дорогу освещали только фары БРДМа. Прапорщик с офицером удобно уселись верхом на башне. Два разведчика сержанта расположились рядом на броне. Была на удивление тихая, безветренная осенняя ночь. Слышен был только ровный гул мощного двигателя боевой машины и шелест шин по асфальту. В те времена немцы редко ездили в столь поздний для них час. Да и владельцев частных автомобилей в ГДР было не так густо, как сейчас в объединённой Германии. Шоссе была пустынным и прямым. Вдалеке показался дальний свет встречного автомобиля. Тимур определил по низкой посадке фар, что это легковая машина. Было видно, что встречный автомобиль петляет по дороге и иногда заезжает на встречную полосу. Водитель, старослужащий солдат, тут же сбросил скорость и переключил дальний свет на ближний. Со стороны легковушки никакой реакции. Наш водитель моргнул ещё пару раз. В ответ - полное игнорирование правил дорожного движения. Машины быстро сближались, встречный дальний свет уже слепил не только водителя боевой машины, но и всех усевших верхом на броне.
И тут командир разведвзвода быстро принимает волевое решение - сдёргивает чехол со специальной отдельной большой фары - искателя, расположенной на башне. Одновременно командует водителю включить самый дальний свет и рукой направляет этот сильный луч прямо на встречный автомобиль. Это надо было видеть! Легковушка дёрнулась по дороге влево - вправо, затем с визгом затормозила и резко съехала прямо в обочину. БРДМ плавно подъехал к месту ДТП. В кювете дороги, уткнувшись фарами в ров, крутил задними колёсами в воздухе Трабант. Из салона, чертыхаясь по - своему, пытались выйти два молодых немца. Было видно, что оба пьяны. Водитель сам смог на четвереньках выкарабкаться на дорогу и теперь тщетно пытался помочь своему пассажиру, который постоянно съезжал обратно в грязь ямы кювета. Офицер разведроты спокойно оценил состояние автомобиля и неуверенные движения парней и скомандовал:
- Разведка, к машине! - и объяснил Тимуру, - вытаскивать будем. Не оставлять же на ночь немцев в этой яме.
Лейтенант с прапорщиком спрыгнули с брони. Тимур помог молодому водителю вытащить своего приятеля. Оба немца тяжело дышали и стояли перед взводным, как провинившиеся школьники. Тимербулатов с прямотой советского офицера и с лёгким кавказским акцентом задал конкретный вопрос:
- Юнге, шнапс тринкен? - и добавил с горечью на чистом русском, - и что мне с вами делать, засранцы?
Тимур перевёл фразу офицера, но - без последнего слова. Просто, он ещё только начинал изучение языка страны своего пребывания и пока не знал подходящего синонима на немецком такому ёмкому русскому слову - «засранцы». В ответ «юнге» наперебой заговорили, что всё хорошо, у них «кайн проблем» и что они сами смогут добраться до города. А водитель очень просил не вызывать дорожную полицию. Видимо, молодой немец предполагал, что у разведроты налажена постоянная прямая связь по рации с местными стражами правопорядка. Командир взвода скомандовал своим разведчикам:
- Так, бойцы, двое с одной стороны машины, двое с другой! Я с прапорщиком спереди! Выталкиваем этот агрегат на асфальт, - и попросил Тимура, - скажи аборигенам, чтобы не мешали.
Тимур попросил немцев отойти в сторону. Трабант в два приёма не только вытолкнули на дорогу, но и поставили в нужном направлении. Ещё бы! Вес этого автомобиля составлял всего 620 кг. Прапорщику совсем недавно уже доводилось видеть ДТП с участием этого чуда техники местного автопрома с автомобилем марки Мерседес-Венц. Был сильный туман, Тимур ехал на рейсовом автобусе в город. Автобус шёл медленно, и Тимур вдруг стал замечать на проезжей части разбросанные останки какой-то автотехники. Вначале Тимур подумал, что это был мотоцикл. Затем он увидел на середине дороги половину Трабанта и Мерседес с разбитой фарой. И прапорщик сейчас даже не мог представить себе, что бы произошло при столкновении этого, в основном пластмассового, автомобиля с бронёй военной машины весом около 7 тонн?
Тимербулатов, поправил портупею с кобурой, стукнул ладонью по капоту вытащенной машины и весело сказал:
- Вот теперь действительно - «кайн проблемм», алкоголики и тунеядцы! Я запомнил ваш номер машины. Ещё раз увижу на дороге за рулём в таком состоянии - раздавлю БРДМом. Лучше так, чем пьяному водителю пешехода сбить. И не дай бог, ребёнка! Переведи, прапорщик.
Тимур быстро сказал:
- Das viele Trinken führt zum Hinken.
Офицер спросил удивлённо:
- Так быстро? Я этим горе - водителям целую речь произнёс на тему вечного вопроса: «Пить или не пить!» А ты, переводчик, в одно короткое предложение уложился?
Прапорщик усмехнулся:
- Это пословица! Означает дословно: «Это большоё питиё приедет к хромающей походке» или по - нашему: «Много пить - себе вредить!»
Разведчик присвистнул:
- Краткость - сестра таланта! Ну, ты, прапорщик, - могём!
- Товарищ лейтенант, не могём, а - могем!
Оба громко рассмеялись на всю округу. Вслед развеселились и солдаты. А водитель БРДМа подошёл к своему немецкому коллеге, легонько хлопнул по плечу и протянул ему пачку сигарет «Северные». Немцы с удивлением смотрели на отношение советских военнослужащих к виновникам происшествия. В понимании уже отрезвевших молодых бюргеров после такого случая их давно должны были сдать в полицейский участок. А эти странные парни не только вытащили их из ямы, но ещё и сигаретами угощают. И, похоже, получают от этого огромное удовольствие и не собираются никого тащить в полицию.
Офицер вдруг, как и его водитель, легонько хлопнул прапорщика по плечу и весело предложил:
- А теперь, на скорость - кто первый на башню?
Оба встали по обе стороны боевой машины и по команде водителя и под ободряющие крики разведчиков буквально вбежали на башню. Тимур отстал на доли секунды. Победила разведка! На то она и разведка, чтобы побеждать! Следом запрыгнули остальные бойцы. БРДМ обдал изумлённых немцев облаком отработанного дизтоплива и резво рванул в ночь.
А по большому счёту, все участники этого события были ещё по своей натуре мальчишками, примерно одного возраста - около 20 лет. В таком же возрасте их деды убивали друг друга в последней мировой войне. Война - это самое прескверное дело на планете. Лучше помогать друг - другу, чем уничтожать! Но, как сказал Александр Невский: «Кто к нам с мечом придёт - от меча и погибнет!»
Вот поэтому, именно наша боевая техника на правах победителей почти полвека передвигалась по чужим дорогам нескольких стран. И сейчас, снова, каждый год на Параде Победы 9 Мая мы демонстрируем всему миру силу и мощь нашего оружия. На том и стоим!

Ереван (акынство)

Зимой 2008 я затосковал и понял: пора увольняться и менять контору. В ходе устройства на новую работу меня предупредили, что в первый рабочий день - 26 марта предстоит лететь на открытие офиса в Ереван, поэтому помимо трудовой книжки и удостоверения по ТБ я захватил загранпаспорт и порфтель с необходимыми в командировке вещами. На вопрос, где получить суточные, энергичная Аня из HR ответила, что командировочные ни к чему, так как все оплачено, выдала мне билеты и сказала, что автобус в аэропорт чере пару часов. Чувствовал я себя не очень уютно. И не потому, что это был первый день в новом коллективе (многих инженеров и менеджеров я как заказчик знал несколько лет), а потому, что планировал я переход в ПиЭмы (project manager), а перешел в КАМы(key account manager). В армии довелось служить на инженерных должностях, на гражданке работал в эксплуатации да в развитии сети. Сэйлзов считал болтунами и верхоглядами и называл продАвцами. А тут выходит, сам я продАвец и есть. Опыт продаж у меня был небогатый. Зимой 94-го три дня торговал на Черкизовском рынке пуховиками (Канадские, двухсторонние. Берите, женщина. Чистый полупух. И не лезет фактически. Вы себе розовый хотите? Мужу? Так я вам скидку дам). Да в 95-м пейджеры продавал три месяца. Но другие фирмы так же предлагали должности коммерсанта (весна 2008, надо хватать заказы, пока в стране рост), а решение уходить было твердым. Пришлось согласиться. Пока я шарился по сетевым каталогам и писал заявки на доступ к папкам, пришло время садиться в автобус. Меня представили: это Леня. Он будет работать с операторами. Коллеги, два десятка леди и джентельменов, невидящим взглядом скользнули по мне и продолжили разговоры. Что он Гекубе, что ему Гекуба. Хорошо хоть у окна нашлось место.
В дьюти фри я заметил, как трое моих новых коллег, скучковавшись, что-то обсуждают. Пришло время вливаться в коллектив, и я сообщил товарищам по работе, что готов поучаствовать. Предложение нашло отклик тем более горячий, что мнения по выбору напитка, подходящего для прощания с Родиной, разделились. Одна часть трио хотела кальвадос, потому что там витаминов больше, другая бескомпромиссно требовала джемесон, потому что ни к чему все эти пански вытребеньки. Меньшинство должно было либо подчиниться большинству и довольствоваться чужим выбором, либо дуть в одну харю свой выбор и не иметь возможности спросить "ну как?" у соседа по столу, что существенно сужало пространство дискуссий. В силу ли эгалитаризма, присущего нам с пионерских времен, то ли потому что в напитках я неприхотлив и непритязателен (водки "платиновой" не пью, Андрюша ПВОшник научил), а может, просто вистов набрать захотелось, но я встал на сторону меньшинства. В итоге мы взяли литр джемесона и литр кальвадоса пообедать в "Шоколаднице", и парочку "фанфуриков" в самолете посидеть. Новоприобретенные товарищи мои оказались вполне приличными людьми -один выпускник Бауманки, другой - МАИ, третий и вовсе из Горьковского зенитно-ракетного. Возраст, а значит, жизненный опыт у нас был похож, поэтому все само получилось. Время было уже послеобеденное, а пообедать никто не успел, поэтому в аэропортовской "Шоколаднице" взяли салатиков, горячего и соку, а для выпивки в командировочном портфеле на всякий случай лежали пластиковые стаканчики. Сидели душевно, весело, и к нашему столику периодически подсаживался кто-нибудь из коллег, неприкаянно бродивших по залу ожидания. С удовольствием мы знакомились и выпивали за встречу. Дамы оказались милыми и приветливыми девчонками, а коллеги мужского пола вполне компанейскими мужиками. Стаканчиков в портфеле хватило на всех, а вот один из пакетов с выпивкой, предназначенных для полета, пришлось распечатать. Объявили посадку. Стюардессы Армавия улыбались совершенно искренне и благожелательно, понимая, что план полета будет выполнен. Не в смысле полетный план, а в смысле финансовый. Места в А-319 навалом. Так что за полет начали выпивать, как только колеса аэробуса оторвались от земли, благо ждать, пока девушки покатят тележки со снедью, было ни к чему (в командировочном портфеле нашлось немного колбаски и сырку).
Остаток полета я добросовестно проспал, предоставив коллегам разбираться с НЗ. Впечатления дня, лица, улыбки, имена во сне перемешались в причудливый винегрет с непонятным вкусом и отчетливым запахом яблочной водки.
"Леня, просыпайся. Посадка". Нам предстояла встреча с армянским гостеприимством. Встреча? Скорее, столкновение. У ворот аэропорта нас встретили филиальские ребята во главе с местным пограничником - Робертом. Роберт, казалось, был готов обнять каждого прилетевшего как брата и расцеловать каждую прилетевшую как невесту. Паспортный контроль походил на передачу "Жди меня", эпизод встречи дочери с пропащей матерью. Казалось, только присутствие Роберта удерживало темпераментных пограничников от объятий. Мы улыбались и купались в радушии конролеров, пограничников и таможенников. Разместили нас в гостинице с ничего не говорящим ни армянскому ни русскому уху итальянским названием, которое отель получил, потому что находился на улице Итальянской, названной так, потому что на ней находилось итальянское посольство. Помню, в военном городке Ногинск-9 я жил на улице Садиковой, названной в честь детского садика, а на улице Спортивной находилась спортивная площадка, а моряков селили на улицах матроса Железняка и адмирала Ушакова. А единственные строения улицы Юбилейной - гаражи и общага только подчеркивали надуманность и искусственность названия с точки зрения топонимики здравого смысла. После размещения все спустились в лобби и свеженазначенный технический директор филиала повел нас ужинать. Ужин был раблезианский. Гранатовое вино из Карабаха, виноградное вино из Армавира, коньяк завода Арарат, коньяк завода Ной. Абрикосовая водка соседствовала с тутовой. А грушевый лимонад с кизиловым морсом. Шашлыки из баранины, говядины и свинины стыдливо прикрывали сочную плоть листиками тархуна, киндзы и базилика. Они благоухали, и благоухание это заставляло ноздри трепетать так, что казалось, еще пара минут и воспаришь, влекомый ими под самый потолок, дабы с высоты обозреть театр действий. Взвейтесь, так сказать, соколы орлами. Сыры вальяжно разлеглись на тарелках и тревожно пахли неизведанностью, некоторые истекали слезой в преддверии скорой кончины. Копчености спорили с бастурмой (весь Кавказ знает, что бастурма лучше всего получается у армян, в отличие от шашлыков, которые лучше всего готовят грузины) за право первенства на тарелке. Долма стыдливо завернулась в виноградные листья, в то время как люля-кебаб торжествующе выставлял напоказ горячее тугое естество. О соленьях умолчу. Нет слов выразить, и нет сил вспоминать ту гамму запахов, вкусов и ощущений, что пришлось мне испытать на первом в моей жизни армянском ужине. Во втором часу ночи ужин завершился, и мы отправились восвояси. На всякий случай прихватили со стола початую бутылку абрикосовой водки, благо конструкция пробки позволяла нести открытую бутылку, не расплескав содержимое. Знаете, бывают такие пробки, при открытии вываливается шайбочка, а потом появляется белая пластиковая залупка, из которой и льется водка.
Ночь в центре Еревана - это безлюдье, тишина, полумрак и запах гари. Ветер здесь дует не часто. Город находится в котловине, отчего пропитанный выхлопными газами, нагретый за день воздух, остывая, опускается на то же место, с которого поднялся солнечным днем. К утру воздух сгущается настолько, что смог становится видимым. Но днем солнышко все прогревает (все-таки штамп солнечная Армения соответствует дйствительности) дует какой-никакой ветерок и дыши сколько влезет. Вернувшись в гостиницу, мы на сон грядущий допили абрикосовую и разошлись по номерам.
Мрамора и гранита на стодолларовый номер не пожалели. Главной задачей было вылезти из-под душа, не поскользнувшись и не разбив в падении малахитовый с золотым ободком унитаз. Мое хрупкое тело терялось в этом гимне труду каменотесов и плиточников. Буду лежать как Ильич в Мавзолее,- подумал я, проваливаясь в сон.
Разбудил меня запах гари и птичий гомон. Во внутреннем дворике цвели белыми цветами то ли сливы, то ли вишни. Начинался второй день на новой работе. Более-менее новый город начинаешь узнавать в третью командировку, когда находится время не только сидеть в офисах и шарахаться по объектам, но и осмотрется по сторонам. Тут же командировка специфическая, так что можно сразу осмотреться. Ереван весной - совершенно замечательный город. Молодые листочки, деревья в цвету, обилие памятников из розового туфа мужчинам с суровыми лицами. Некоторые памятники cтоят без надписей, надо полагать, любой армянин знает этих героев в лицо. На некоторых надписи на армянском языке, что открывает свет истины, кому все-таки посвящен монумент, только армянам.
Ереван весной - это солдаты осеннего призыва, бегущие повзводно под командой сержантов. Приказа о перехода на летнюю форму еще не было, и пот струится из под "жучек", точно таких же, как в Российской армии. И пятнистые бушлаты на молодых перетянуты ремнями точно так же, как на молодых в Российской армии. И сержант кричит отстающим: Давай, бля! Только на армянском языке, русские отсюда почти все уехали, 97% населения составляют армяне. Точно так же, как в Российской армии.
Ереван весной - это детки с нотными папками, идущие по тротуарам и бульварам совершенно одни, без сопровождения взрослых, даже крохи лет 8. Наверное, никто за них не волнуется. Ну что может приключиться с ребенком по пути в музыкальную школу? Разве что полезет в абрикосовый или миндальный куст нюхать цветы и испачкается в пыльце. Наверное поэтому тут так много детей с нотными папками.
Ереван весной - это толпы иностранных студентов и студенток. Студентки почему-то большей частью коротко-толстоногие, или это из-за иранских джинсов? В местных меде, политехе, университете обучается масса студентов из Ирана, Китая, Грузии, Индии, Пакистана, африканских стран. Валюту здесь зарабатывают помимо прочего на знаниях, и неплохо зарабатывают. Другие статьи экспорта: коньяк, фрукты, тутовая водка. Ну еще строители и жулики, хотя этого ресурса у всех навалом.
Ереван весной - это очень творческое отношение к правилам дорожного движения. Впрочем, похоже, что стиль вождения и пешего движения жителей Еревана не зависит от времени года и основывается не на правилах и кодексах, а на чувствовании и воле. Поражают мерседесы, ездящие на газе. Говорят, даже есть "газовые" хаммеры, причем заправляются они ночами, чтобы никто не видел. Что поделать, бензин импортный и дорог, а НПЗ на границе с Ираном когда еще заработает, финансирование из России не сильно ритмичное. Вообще, следует отметить, нынешняя армянская экономика во многом является российской. Железные дороги принадлежат РЖД, Арментел -бывший монополист фиксированной и российской связи принадлежит Вымпелкомовским пчеловодам, альтернативный Арментелу Viva Cell - товарищам с яйцами. Ереванские офисы банков ВТБ и Зенит поражают фостеровским блеском. Энергетика также принадлежит РАО ЕЭС. Прямо напротив мэрии из розового туфа недавно построен Дом Москвы из розового туфа, очень красиво и символично. Дом построен на деньги московской мэрии и московской бизнес-диаспоры. Артур - директор Дома - на вопрос: "а сколько в Ереване народу?" отвечал: "три миллиона, но это вместе с московскими".
Артур... Представьте себе среднестатистического армянина лет тридцати пяти. Это смуглый, коренастый, невысокий, лысеющий брюнет в темной рубашке и брюках с заниженной талией. Артур никакого отношения к этому портрету не имеет. Он высок, дороден, румян, русоволос, серые, умные глаза смотрят на мир сквозь очки, венчающие крупный нос. Пожалуй, только нос и замечательная армянская гордость выдают в нем армянина. Меня занесло в Дом Москвы после краткой экскурсии по городу. Внешний осмотр итальянского посольства, коньячного завода Ной, реки Раздан, офиса местного МТСа и мэрии времени много не занял, а вот жажду вызвал сильнейшую. Чтобы купить пива или на худой конец воды, надо было разменять рубли на драмы - местные деньги с портретами местных поэтов, писателей и ученых. Опять же, сколько-то драм надо было отложить на выездную визу, так называемый "налог на воздух". Въезд-то в Армению безвизовый, а вот выезд - очень даже визовый и стоит 10 тыс драм, что в пересчете составляет 700 рулей. Отделение ВТБ24 с обменником как раз находилось в Доме Москвы на 2 этаже, а наш офис - на 4. Разменяв деньги по самому невыгодному в Ереване курсу, я отправился искать, чего бы попить. "Добрый день, не подскажете, где бы купить минералки?" Со стороны сцена напоминала эпизод из "Человека с ружьем" - встречи солдата Ивана Шадрина с Ильичем, только без чайника. Меня окинул взором представительный мужчина в скромном, но дорогом костюме, не иначе - глава ВТБ. Опустив глаза и увидев пузырчатые коленки джинсов (костюм ждал презентации в номере), я понял:
1. гранатовый соус оставляет пятна;
2. вчера я был не только невоздержан в питье, но и неаккуратен в еде.
"Бля", - подумал я. "Из Москвы?" - спросил олигарх.
- Да. Вот филиал сегодня открываем. Приходите на презентацию.
- Мне будут рассказывать про презентацию. Я тут директор, а мне будут рассказывать! Пойдем, покажу ваш офис.
- Мне бы попить...
- У меня попьете. Вначале ко мне, потом в офис.
В директорском кабинете незнакомец утопил меня в огромном кожаном кресле и налил стакан минералки. Минералка впиталась в организм мгновенно. Я почувствовал внимательный взгляд и захотел еще водички.
- Надо выпить и познакомиться. Берите рюмку, это хороший коньяк, в Москве такого нет. Меня зовут Артур. За знакомство.
- А меня Леонид. За знакомство. Хороший коньяк.
- Да ты еще не понял. В "Кавказе" ужинали? Зря, там шашлык плохо делают. Давай по второй. За встречу, приезжай почаще. Ну вот, теперь понял? А закусывать коньяк лучше курагой. Ну как?... Вот теперь верю, что почувствовал. Пойдем, я тебе Дом покажу.
Сопротивление было бессмысленно, и я отправился смотреть Дом. Артур гордо показывал огромную стену, облицованную ониксом, и включая подсветку, радовался как ребенок, что она чудесно светится. В подвале я смотрел на трубы и помещение под техно-дискотеку. На первом этаже мы зашли во все магазины и бутики. Я был представлен как "Леонид из Москвы, он у меня офис арендует", продавцы смотрели на меня с интересом как на потенциального покупателя, а арендаторы с сочувствием, как коллеги по беде. На каждом этаж мы входили в каждую открытую дверь. Мне рассказывали о паркете, о ламинате, о мраморе, о лампах, дверных ручках. Девушки из "квартирного вопроса" и прочих передач про ремонт предстали безликими, безголосыми, безвкусными курицами после такого напора и экспрессии.
- Ты посмотри, какой зал! Акустика такая, что на последнем ряду скрипку слышно как на первом! Микрофон видишь? Только две таких стойки в Ереване. Одна в Совмине, вторая у нас! Чего смеешься?
- В "Мимино" так Мкртчян воду в Дилижане хвалил.
- Пойдем на крышу, город покажу.
Артур звякнул связкой ключей на кожаном шнурке.
- А где ты служил?
- В учебке в Коврове. Старшим сержантом дембельнулся. А ты где?
- Да так, в ПВО.
- Тоже неплохо. Ну, вот и крыша. Здесь у нас будет летнее кафе, а здесь очень красиво все видно. Что с тобой?
Я обомлел... Мне повезло побывать на многих крышах. Я любовался городами с крыш общежитий, больниц, гостиниц, заводов, бизнес-центров и музеев. Но над головой обычно было северное небо. А тут... Ереван весной - это бесконечное небо, поразительно чистое, голубое до белизны. Цветущие бульвары, административные здания из розового туфа, новостройки зеркально-фостеровского вида и утопающие в розово-белой пене цветущих садов дома старого города.
- Артур, до чего красиво!
- Это же Ереван, - Артур вздохнул. Так вздыхают проектировщики при предьявлении положительного заключения СвязьЭкспертизы. Казалось, только вчера под его руководством небо было покрашено в нужный цвет в соответствии с требованиями руководящих документов и ТЗ.
Успех необходимо было отметить, и Артур предложил спуститься к нему и выпить по третьей как все люди.
"Коньяк у нас принято хвалить, но пить мы предпочитаем водку".
- А чего так?
- Коньяка много не выпить, а разговор же не остановишь.
- Кстати, об остановишь, мне бы в наш офис.
Артур подвел меня к комнате напротив репетиционной, услышал женские голоса и как-то постройнел, заблистал очами, задышал, замер в стойке.
- А что, много женщин с вами приехало?
- Человек 10.
- Познакомишь?
- Не вопрос. (Половина имен после вчерашнего забылась, потому представление должно было массовым. Личности и имена теряются в массовых представлениях).
- Дамы, рекомендую. Это Артур, наш гостеприимный хозяин, директор Дома Москвы.
Дамы приблизились к фактурному Артуру, вероятно, слишком близко по местным меркам, отчего он моргнул, слегка уменьшился и предложил осмотреть Дом Москвы.
-Вот и Леониду понравилось, да Леонид?
- Очень интересно.
- Пойдем, Леонид, вместе, покажем девушкам Дом.
Нельзя бросать в трудную минуту человека, с которым пил коньяк под курагу. Я повторно пробежал по всем палубам Титаника, и видя энтузиазм нашего Вергилия, осознал, что когда подтянется мужская часть коллектива, я смогу подергать итальянские ручки и посмотреть на трубы в подвале в третий раз...
Слава Богу, энергичная Аня из HR попросила написать речь для клиентского директора, и от третьей экскурсии я получил освобождение.
Презентации по поводу открытия офиса похожи как ладошки близнецов. Выступления руководства филиала, руководства холдинга, местного руководства, фуршет с сухим вином под классику и джаз в исполнении приглашенных музыкантов. Мужчины в галстуках, дамы с сумочками. У местных мужчин галстуки скромные, у приехавших - яркие, у местных дам сумочки золотые, у приехавших в тон платью - черные. Разница в нюансах. В Армении - это высочайшее качество концерта и обилие черной икры и осетрины на фуршете. Во-первых, путинский указ им не указ, во-вторых, Иран рядом. А концерт... Здесь очень много хороших музыкантов и певцов.
После презентации местные товарищи позвали нас послушать джаз в клубе. Ереванский джаз - это очередная визитная карточка города. Грань, которой армяне стремятся сверкнуть перед всяким гостем. В тот вечер главным блюдом был этно-джаз: дудука, маленькие местные то ли барабанчики, то ли бубны, бас, рояль и ударные. Гостеприимные хозяева, озабоченные тем, чтобы мы ничего не пропустили, зарезервировали нам столики с наилучшей слышимостью - возле сцены. Мы ничего не упустили - ни дудуки, ни ударов то ли по бубну, то ли по барабану. Впитали до нотки, до обертона, до килогерца. Колонки над ухом и барабаны за спиной не давали ни малейшего шанса избежать встречи с прекрасным.
Утомленные презентационным сухоньким мужчины заказали виски и пожалели. Наши спутницы в массе своей захотели попробовать местных вин с красивыми армянскими названиями. Пока мы прикидывали процент воды в Дж. Уолкере, дамы восхищались творением местных виноделов. Чувствовалось, что щедрое армянское солнце, каменистая армянская почва и умелые армянские виноградари сотворили нечто доселе неведомое нашим искушенным в италянских, испанских и французских винах спутницам. Сам-то я предпочитаю напитки покрепче, и в винах ноль абсолютный. Почитаешь в самолете про виноградники на известняках и глинах и про насыщенность светом, и удовлетворяешься вкусовыми ощущениями корреспондента.
Ах, какой букет, прямо фруктами отдает, в жизни не пила такого, - звучало справа и слева. Попросив у соседки бокал для дегустации, я с удивлением унюхал с детства знакомый аромат: чуть-чуть яблока, нотка соломы, сигары и кожа. Зюскинд какой-то. Пригубив немного вина, я словно перенесся на тридцать лет назад. Тело вина, вкус вина, аромат, цвет - все это было знакомо когда-то, но давно забыто. Так лицо девочки из соседнего класса за тридцать лет затеняется другими лицами, и оказавшись в одном вагоне электрички, ты вспоминаешь, где видел эти глаза, и не можешь вспомнить где. И только подойдя к дому, вспоминаешь и глаза и девочку и то, что вас ничего не связывает. Но девочка за тридцать лет меняется, а тут все осталось по-прежнему. Вкус, знакомый с детства. "Яблочное крепкое", "Золотая осень", "Лучистое", - официальные названия менялись в зависимости от апеласьона, народное название также менялось - Бормотуха, Червивка, Чернило и т.п. "В жизни не пробовала" - так среда формирует вкусы. Но... Здесь, в этом оплоте духовности и этно-джаза. Откуда? Беру бутылку и читаю текст, набранный мелким шрифтом: Калужская обл, Боровский р-н, дер... Впрочем, неважно какая дер, когда в руках такое весомое свидетельство тесной связи российской и армянской экономик. Подогретые "слезами Мичурина" и утомленные джазом девчонки захотели в ночной клуб.
- В Ереване есть ночной клуб. "Колизей" называется. Но не советую, мы туда не ходим. Там всякое может случиться, - предупредил нас Рафаэль из техподдерки филиала. Это "всякое может случиться" подарило дамам надежду и прибавило решимости. Было принято решение отправляться в "Колизей". Саня - выпускник Горьковского зенитно-ракетного сказал: "Лень, с мальчишками девок наших отпускать нельзя. Надо бы и взрослым поехать". И мы поехали, все равно заснуть совесть не позволит - вдруг в "Колизее" битва, а я сплю на кровати размером с городошную площадку.
"Ликует буйный Рим, рукоплесканьями шумит широкая арена, а он...". В ночных клубах мне доселе бывать не приходилось ни в Москве, ни где-либо еще, после "Колизея" не сильно и хочется. Клуб представляет собой круглое в плане (как и положено Колизею) здание высотой 25-метров, облицованное мрамором, внутри - пальмы в кадках, лабиринт лестниц и пандусов, на стенах - портреты местных звезд и барельефы со сценам из жизни гладиаторов. Гладиаторы, похоже, тоже из местных, чувствуется какая-то антропологическая близость. Танцпол - это круг диаметром 13-15 метров, освещенный бликующим светом, цвет и яркость которого кореллируют с музыкой (иранский хаус, так это назвал молодой коллега). На паркете танцует до пяти молодых людей разной степени укуренности и перетаптывается пара блондинок неопределенного возраста кг слегка за 70. Народ в массе своей сидит, курит и пьет за столиками на возвышении, окружающем танц-пол. Появление пятнадцати гастролеров из Москвы существенно украсило и разнообразило группу танцующих в темноте. Местных блондинок стало 5, а число молодых людей выросло до полуроты. Минут через 15 после нашего вторжения на ди-джейском балконе началось какое-то швеление и послышались анонсы. "Для наших русских друзей" и "для наших друзей из Москвы". Ставили самое лучшее. Самое лучшее из того, что было. Похоже, московский бомбила, возвращаясь на Родину, прихватил из верной шестерки любимый диск "Радио шансон выпуск 23". Ради нас зазвучали песни про лебедя на пруду и про ненаточенные ножи. Молодняк скис и присосался к мохитам, старшее поколение лелеяло в ладонях ром, не испорченный присадками и добавками. Я надеялся, что вот-вот прозвучит песня про наколку-наколочку или про владимирский централ и "гости из Москвы" засобираются восвояси. Не тут-то было. Начальница бэк-офиса Настя, вычислив директора клуба, попросила "не ставить эту чухню, а крутить что и всегда". Тот внял и заиграла нормальная клубная... я никогда не пойму, как это может называться музыкой. Настины голубые глаза и Настин напор так подействовали на директора клуба, что он на час продлил работу учреждения, и "друзья из Москвы" продолжили танцевать и наливаться махитой и неразбавленным ромом.
В гостиницу мы попали часа в три ночи. Спать решили лечь пораньше, потому что утром планировался выезд на экскурсию в Эчмиадзин и на завод Арарат. Молодняк сразу рассосался по номерам, а стрелянные воробьи и тертые калачи затарились в гостиничном баре минералкой на ночь и пивом на утро. Кстати местное пиво - это "фишка" или, если хотите, специалитет не хуже коньяка. Очень вкусное, с приятным запахом, какое-то наполненное. Мне больше всего понравилось "Котайк", но есть и другие весьма достойные марки, не дающие никакого шанса "Балтикам", "Хольстенам" и пр.
С утра пораньше под присмотром директора филила Тиграна мы загрузились в экскурсионный автобус. Не все смогли спуститься к завтраку, но не воспользоваться шансом увидеть Эчмиадзин - остаток жизни корить себя за минутную слабость. Ветераны и сами полечились, и с товарищами поделились, так что экскурсанты с интересом смотрели на цветущие бульвары, на возрождающийся после бурных выборов Ереван, на признаки пробуждающейся экономики. Поразили площади посольств, особенно американского. Просто поселок за высоким забором с узлом связи - иллюстрацией из учебника по антеннам. Выезд из Еревана в сторону Эчмиадзина - это местный Лас-Вегас. Километра полтора казино, игорных домов, просто забегаловок с игровыми автоматами по обе стороны дороги. Говорят, иранцы любят приезжать сюда прожигать жизнь и проигрывать дирхемы, туманы или что у них там.
Эчмиадзин - это армянский Ватикан или, учитывая, что здесь помимо резиденции католикоса находится семинария, армянская Троице-Сергиева лавра. Раньше неподалеку отсюда стоял танковый полк. Нам повезло, мы приехали в Эчмиадзин весной. Древние тысячелетние постройки тонут в белой пене ябоневого цвета. Монастырь-сад. Сразу на душе покой и умиротворение. В Печерском монастыре на Псковщине я устыдился, именно так без кавычек и усмешек. Устыдился, несмотря на то, что и в армии послужил и в связи поработал столько, что клейма ставить уже вроде и негде. А вот устыдился. Здесь же в Эчмиадзине так покойно и хорошо на душе, что невольно улыбаешься и священникам и молодоженам и паломникам и экскурсантам. Спасибо тому, кто нас бережет. Экскурсию с нами проводил очень серьезный священослужитель, строгий, сухощавый, в черной рубашке под партикулярным костюмом. Очень интересно было слушать про Великую
Армению от Палестины до Каспия, про рассеяние. Зуб какого-то местного святого в ковчеге напомнил историю про Баудолино с чашей плотника, а икона индийских армян 15 века казалась срисованной с Бхагават Гиты из перехода на Тверской. Но совершенно поразил шелковый ковер 16 века, изображавший китайских армян с абсолютно китайскими лицами. Во многом Эчмиадзин возродился благодаря пожертвованиям диаспоры. Над одной из лестниц укреплен политнекорретный портрет самого щедрого жертвователя с сигаретой в руке. Неожидано меня кто-то тронул за плечо. Обернувшись, я увидел высокого священика.
- Вы из Москвы? Хотите я помолюсь за вас и ваших близких?
Это "ваших близких" срубит кого угодно, я захотел. Мы отошли в какой-то закуток. В закутке стоял пюпитр с Книгой и стол с хрустальным блюдом, горели свечи. Священник минуты две помолился, потом дотронулся Книгой до моих плеч и лба, потом сказал: Надо перекреститься. Что православный, это все в порядке, Бог один, и ему неважно кто как крестится (армяне крестятся слева направо). Теперь у вас и ваших близких все будет хорошо. Если хотите, можете оставить что-нибудь в благодарность. Я поверил,что у меня и близких (все-таки это "близких" срубает) все будет хорошо и в благодарность выложил все, что было в бумажнике на так кстати подвернувшееся хрустальное блюдо. Остались только карточки и жетон в питерское метро (никогда не выкладываю, очень хочется вернуться).
Убедившись, что с москвичами работать можно, священник стал заводить народ помолиться за них и их близких партиями. Глядя на благостные лица экскурсантов, я понимал, что не одного меня срубает это "близких". А в сувенирной лавке пришло понимание, что не один я оставил всю наличность на хрустальном блюде. Надо сюда сэйлзов на стажировку засылать, - думал я, понимая, что магнитиков из Эчмиадзина на моем холодильнике не будет. После обители духа нас повезли на завод Арарат, где совершенно очаровательная Инна рассказывала нам легенды и технологические подробности коньячного производства, а мы разглядывали дистиляторы и вдыхали полной грудью "долю ангелов" - коньячные пары, просачиващиеся сквозь поры бочек из лимузинского дуба. На дегустации из 5-ти, 7-ми и 10-летнего коньяка больше всего понравился 7-летний. Кстати, Инна подтвердила ранее слышанный тезис о том, что армяне хвалят коньяк, но предпочитают водку, потому что коньяку достаточно выпить три порции. День продолжился в ресторанчике над Разданом, а закончился в "Колизее", где нас уже ждали и встречали накрытыми столами. Во-первых, Настя поразила директора в самое сердце, а во-вторых, после вчерашнего веселья рейтинг клуба вырос, и число гостей, а значит, и выручка клуба выросли вдвое. На следющий день мы улетали. Починившись "Котайком", взяли такси и поехали на рынок, где набрали бастурмы, кураги, домашнего сыра, помидоров, лавашей, немыслимых, причудливых тортов из сухофруктов и чурчхелы. Вы наверное вспомнили сочинское "девочки, чурчхела" и убогие сгустки из ворованного с армейских складов киселя из концентрата, окутывающие орешки. Ничего подобного, ереванская чучхела - это огромные половинки грецких орехов, нанизанные на полутораметровую нить сваренные в виноградном соке с добавлением пряностей. В итоге получается полутораметровая колбаса из загустевшего виноградного сока с грецкими орехами толщиной с... Как бы помягче выразиться, в общем, довольно-таки толстенькая. Она даже называется не чурчхела, а суджук.
Вылетая из Зварнотца, мы тепло распрощались с пограничником Робертом. На рынке я купил на сдачу пару пучков (с руку толщиной) местной травы с листочками как у шпината, неопределенным вкусом и невнятным запахом. Название травы забылось через 10 секунд после попытки. Что характерно, не знали его и таможенники с пограничниками. Так я вывез два пучка неизвестных биоматериалов в Россию. Впрочем, во Внукове никому не было дела ни до меня, ни до моих пучков, ни до нашего борта в целом. Мы вернулись в пересменку... Год и два месяца, как я вернулся из Армении. Снова хочется.

(Надтреснутым тенорком)
Здесь воздух пахнет пылью и арбузами
немного солнцем и чуть-чуть хурмой.
и все обременения с обузами
в Москве остались, как и вы, друг мой.

В зените солнце желтою настурцией,
у неба цвет белесо-голубой.
Я в Ереване, за горами Турция
как жаль, что рядом нету вас со мной.

Уставлены бульвары истуканами,
что вдаль многозначительно глядят,
бокалы, формой схожие с тюльпанами,
тихонько о несбыточном звенят.

Коньяк, красоты, люди - все запомнится.
Уж рейс объявлен- время вылетать.
Я знаю, что желанье не исполнится.
В Москве Вас так же будет не хватать.
там-там-тарарам, там-та-тара-тиратам, пам-пам.

Было это в 95 году при штурме Грозного.
Придали нам питерских собрят, для чего? Чёрт его знает, но вроде как мы разведываем город, а они зачищают разведанные здания, ну, мы и выводим их в район. Утро такое серенькое, туманное, идём ещё по своей территории; мы пока ещё чешем сзади без всякого боевого порядка, тут собры резко оживляются, появляется блеск в глазах и как следствие - боевая настороженность. Они резко перегруппировываются, окружают вход в подвал невзрачной кирпичной пятиэтажки и начинают со всех стволов лупить в подвальное окошко. С чего бы, удивляюсь, вроде, этой ночью домишко вдоль и поперек использовали, какие тут духи? Ну всё равно, на всякий залегаем и перегруппировываемся. Собры с криками: "За Родину, за Ельцина" мочат в окошко, раздухарившись, кидают гранаты и для пущего эффекта решают запулить туда пару СШГ "ЗАРЯ". Короткая передышка, раскупорка гранаты. И тут:
- Э, мужики, дайте закурить, - из окошка, куда только что пуляло не менее 5 стволов, высовывается грязная морда нашего родного "мабутея" в скособоченной ушанке. Собры как рыбы открывают рот и в немом отупении протягивают ему полпачки "Эл Эма".
- Я парочку возьму, - молвит мабутей, цепляет сигареты и ныряет обратно в окошко. Оттуда раздается его полный сарказма голос:
- Поосторожнее, тута духи могут быть.
Собры молча разевают рты. Мои спецы тихонько ржут. НП тут пехотный батальон выставил ночью, ну и, как водится в мотострелецких войсках, хрен с кем согласовал.

автор: Загорцев Андрей Владимирович
http://artofwar.ru/z/zagorcew_a_w/text_0170.shtml

День Победы (мысли вслух)

Победа! Победа. Победа...
Как много в этом слове... И как много уже сказано на эту тему! Наверное, и добавить-то к этому нечего, сказано все и уже давно. Да и что к тому же можем добавить мы, настоящей войны не хлебнувшие, знающие ее только по кинолентам да рассказам немногих уже из живущих ее участников. Как же их мало, все-таки! Все меньше, все меньше...
Да нет, и на наше поколение хватило. Кому - Ангола, кому - «китайка», кому - Йемен, кому - Афган, Сумгаит, Чечня, да мало ли мест на карте мира, да и бывшего Союза уже, где по утрам тянет порохом, а вовсе не свежестью мира! Иным и без «горячих точек» довольно горячего нахлебаться пришлось, но я сейчас не об этом.
Просто за последние шестьдесят уже с лишним лет не довелось народу более пережить того, что выпало на долю дедов и отцов наших в ревущие сороковые. И за это им отдельное спасибо, и отдельный поклон, и память вечная, как и за все остальное, ими для нас сделанное. Все, что было после, и даже перестройка, даже развал и «банановые войны» за независимость, самостийность, неподлеглость и прочая, прочая, прочая - ничто, по сравнению с той бедой, что упала тогда на головы их. Да, конечно, любая смерть, каждого отдельно взятого человека, - сама по себе трагедия, и дело даже не в глубине постигшего его родных горя (Как ее измерить, глубину эту, с чем сравнить, да и надо ли?) Да, многих и без того беда затронула своим черным крылом, и семьи, и города целые, и даже отдельные, и особенно отделившиеся теперь республики. В некоторых и до сих пор горячие представители «маленьких, но гордых народов» увлеченно режут друг друга... Но все это для большинства населения (ну не поворачивается у меня язык назвать это... народом, извините!) - абстракция, миф на экране TV («Ах, ну сколько можно, надоело уже! Кто там поближе, переключите на Петросяна, что ли!») И даже когда к соседям приходит горе, - что ж, жалко парня, не ко сроку, не пожил еще и... все! И все! Нас это не коснулось. А потому - не касается! Вот так. «Сон разума рождает чудовищ...» А сон совести? Сон памяти? Коллективное сумасшествие какое-то. Окончательная деградация. Полный бред! Если вникнуть, - то, можно озвереть, пожалуй, могут и не откачать, не вернуть к «нормальной» жизни.
Мы разделены своими собственными уютными квартирками, своими личными и такими близкими нам самим интересами, своими мелкими страстишками. Мы не чувствуем себя частью чего-то большего, общего, а многие и не хотят уже иметь ничего общего с «этой страной». Что? Вы считаете, что не все так мрачно? Вы видите проблеск надежды, свет в конце туннеля? Что-то говорит вам, что люди лучше стали, по другому начали, не так наплевательски относиться к тому, что не касается каждого из них непосредственно? И с каких это пор? Есть еще надежда на спокойное «завтра»? Ну-ну... рад был бы ошибиться. Дай-то Бог!

А ведь было же иначе! Был «советский народ - общность...», ну и дальше, вы помните. Неужели действительно для того, чтобы стать сильней, дружней, лучше нам действительно нужна беда?!
Вы помните, как это было? Горе и стон, прокатившийся по стране сразу же вслед за последним, произнесенным наркоминделом Молотовым словом Обращения Советского Правительства от 22 июня того проклятого года? А ту безудержную радость Победы, которая охватила всех, всех без исключения и в тылу, и на всем протяжении легшего поперек задыхающейся в пороховом дыму Европы огромного фронта? Ощущение невесть откуда взявшегося счастья? Одного, большого и на всех сразу? А свою личную сопричастность к первому полету в космос? А вопрос «Почему меня нет с ними?», который вы задавали себе, слушая сводки с битвы за Целину?
Ах, - нет? Вас тогда еще не было? Откуда вы можете это знать? И откуда это могу знать я? Вопрос... Это, однако, вопрос и для меня самого. Без ответа, кстати.
Я расскажу вам сейчас то, о чем не раз уже думал и тихими вечерами, и ночами бессонными. Может быть, думал бы себе и дальше втихомолку, но что-то сегодня, в годовщину Великой Победы встряхнуло, заставило схватиться за перо и писать, писать. Писать, быть может бессвязно, неаргументированно, но ведь это только мои ощущения, в конце концов, ощущения, не более. Может быть, глаза той девчушки, что на улице прикалывала георгиевскую ленточку на лацкан какому-то деду? Так по принуждению не смотрят! Или это были флаги на Красной площади? Нет, не «полотнища», не «транспаранты», а самодельные флаги «Наших», «России молодой», других «молодых» в руках неравнодушных парней и девчат. А, быть может, это сын, забывший на время бесконечные компьютерные гонки и «бродилки» и с увлеченно смотрящий «Офицеры»? Его поминутные наивные «А почему тогда?..», «А зачем?..», «А правда?..» Правда, сынок!

В той жизни я воевал.
Да знаю я, знаю... Ничего подобного нет, не бывает просто. Это - н е в о з м о ж н о! Да любой сельский батюшка вам скажет об этом. Еще и объяснит популярно, что грешно и думать-то в эту сторону. И я ему верю. Хаббарду со всей его научнообразной ахинеей - нет, а ему - да. Да и самому порой кажется, что бред это. Нет никакой «прошлой» жизни. ТАК не бывает! Но!
Но я помню запахи той весны. Весна сорок пятого почему-то не пахла порохом. Может быть, к тому времени мы уже настолько к нему принюхались, настолько сами пропахли им, что уже просто не замечали? Мне запомнился запах свежей еловой хвои, смешавшийся с запахом прошлогодней прели на лесных проталинах. Вы не поверите, но Германия, во всяком случае, равнинная ее часть, которую мы всегда представляли себе как страну выровненных по линейке лесопарков и идеально выстриженных газонов, тогда удивила не только меня, но и каждого, не потерявшего еще за годы бойни этой нелепой на войне способности, наличием довольно засоренных, а порой и просто чащобных массивов. И как же нас доставали тогда прячущиеся в этих перелесках засады панцергренадер, а иногда не выбитых еще окончательно «четверок», разбавленных, видимо, для интереса, «Хетцерами» и даже «Тиграми»! А прорезавшиеся уже, выползшие на свет Божий вервольфы... И запах просыпающейся после зимних холодов земли. Лежишь под артобстрелом, закатившись в ближайшую воронку, вжавшись в нее всем своим телом, всем существом своим, кажется, и думать-то ни о чем невозможно, а она сама лезет тебе в ноздри, маячит перед глазами первой невесть откуда взявшейся травинкой...
Что это? Откуда это живет во мне? Ведь не отголоски же это прошлой, прожитой когда-то жизни? Не верю я в переселение душ. Тогда?.. Гены? Память крови? Какой? Оба деда не вернулись, легли под Сталинградом, и если имя одного можно найти на стене траурного зала (шестое полотнище, тридцать первый сверху), то могила второго так и затерялась где-то в заснеженных полях под Миллерово. Да и была ли она, могила-то? «Пропал без вести». Был, - и нет. Прости! Не могли они ничего мне передать, не успели и детям своим даже. Родители? Да уж куда! Когда дед уходил на фронт, мама еще и под стол-то не ходила, не умела еще. Отец не намного ее старше - аж на год. Конечно, и им пришлось хлебнуть и голода, и неустроенности послевоенной, и растерянности, страха и полного непонимания как дальше жить в марте 53-го года. Да, они слышали рассказы вернувшихся, сами, еще детьми, работали в госпиталях, насмотрелись... Но не могли они передать мне всех тех ощущений, которые переполняют меня в эти майские дни. Это - непередаваемо. Это надо пережить, уж слишком они, ощущения эти, явны, слишком они настоящие.
Кем был я на той войне? Не знаю. Наверное, все-таки артиллеристом, уж очень «цепляют» меня лейтенант Кузнецов из «Горячего снега», капитан Цветаев из «Освобождения», непридуманные, настоящие. Только, в отличие от последнего, я знаю, что я тогда выжил. И запомнил навсегда белый яблоневый цвет, сорванный с веток последним залпом жиденького салюта над свежей могилой, в которую легли наши братья, и опадающий теперь на нее, как будто стараясь этим негаданно вернувшимся в апреле снегом укрыть, укутать, забрать их и нашу боль. Я запомнил горечь потерь оставляемых городов, деревень, полустанков, и горечь потерь друзей, увозимых в тыл санлетучками, и приторную горечь хлороформа, и обжигающую глотку горечь спирта, выпитого за упокой недошедших... А еще - ощущение единства. Единства с батареей, с дивизией, со страной. Это мы, черт возьми, победили! Это мы сломали хребет зверю, и теперь осталось добить его, издыхающего, уже в его же логове! Это мы! Все. Вместе. Вообще, если попытаться определить коротко ощущения той, победной весны, то я сказал бы, что это была «сладкая горечь».
«Сладкая» - потому, что все это наконец кончается, не будет больше воя сирен воздушной тревоги и воя падающих кажется точно и только на тебя бомб, не будет качающегося неба над головой когда несут тебя на носилках на погрузку в эшелон, не будет грохота взрывов, далеких и не очень, к которым привыкаешь так, что первое время без этого и заснуть не можешь, все кажется, что что-то случилось, что беда. И не будет больше секундной оторопи, когда снаряд твой, посланный с казалось бы напрочь убойной дистанции, рикошетирует вдруг от брони выкатившегося из-за пригорка танка, а он уж доворачивает, доворачивает в твою сторону башню, и жерло ствола его пушки уже жадно нацеливается тебе точно в грудь, и уж не укрыться нигде, не убежать, и сознание уже затягивает в воронку того жерла, и темнеет уже в глазах в предчувствии последнего для тебя удара, а надо держаться и сознание держать на поверхности, потому что ты не один, и остальные ждут от тебя чуда, а пальцы не слушаются, и ты никак не можешь поймать проклятый силуэт в перекрестье прицела... Вы помните, у Булушева? -
«Кончается корпус, поднявшийся первым,
Сметает его огневое поветрие.
Маршал в прорыв бросает резервы,
И батальоны уходят в бессмертие...»
Ничего этого уже не будет больше. Слава Богу!
А «горькая» - потому, что это все уже кончается. И не будет больше. Не будет трелей неизвестно как выжившего соловья, которые он вдруг решил рассыпать перед любимой на рассвете за неполные три минуты до начала артподготовки. Не будет больше такого здорового, от всей души смеха взрослых людей, счастливых тем, что на этот раз они выжили (и, смотри-ка, никого даже не поцарапало!), и выжили эти ненормальные из соседней батареи... И не будет больше ощущения семьи, ощущения единства со всей большой страной и с каждым ее обитателем отдельно. Ты поймешь это потом, после Победы, и тебе не станет хватать всего этого, и ты поймешь, что ничего уже нельзя сделать, что ничего уже невозможно вернуть. Но понимание это придет позже, когда вдруг, ночью, проснувшись внезапно от обволакивающей тебя тишины, ты поймешь, что главное в этой жизни, сделанное тобой, уже позади, и ты уже не тот, и не вернуть... А пока горечь разлита в основном по кружкам поднимаемых за счастливую мирную жизнь после того как..., и чтобы счастливо, и чтобы всем, и чтобы до ста лет... И ты пьешь и не пьянеешь, пьяный уже давно этой весной, и своей молодостью, и близкой Победой...

Нет, такого не придумать. Это можно пережить только. Так откуда ж?! Почему в эти весенние дни такими родными кажутся ветераны, и хочется дарить им тепло, цветы и песни? Почему прошибает до слез одинокий увешанный наградами старик с табличкой 139-й стрелковой дивизии, жадно вглядывающийся во встречные лица? В этом году уже никто не пришел! Последний... Откуда это ощущение личной сопричастности?
Неужели это - действительно память предков, непонятным образом доставшаяся от них, переданная через мудрые книги, через июньские закаты, через сладкий воздух Родины, через кровь в наших жилах, наконец? Но тогда я не могу быть одним таким, это просто не могло достаться мне одному, меня бы не хватило на все! Так значит, должны быть еще такие же, ненормальные!
Так, может быть, все-таки ничего еще не кончено?

Зачем я пишу все это? Не знаю. Может быть для себя, в тщетной попытке разобраться в своих мыслях, в своих чувствах, в своей жизни. А может быть, просто потому, что за окном весна, и «В бой идут одни старики», и младший лейтенант Малешкин снова бежит впереди своей самоходки, и нет войны, и живет страна - наша страна?

Гибель "Варяга"

Зал затихал. Покашливания становились всё реже, и скрип сидений постепенно сходил на нет. Дирижёр застыл в напряжённой стойке с поднятыми локтями, как восковая статуя, олицетворяя своей абсолютной неподвижностью абсолютную тишину, к которой он молча призывал зал. И зал послушно замер. Воцарилось ничем не нарушаемое безмолвие, в каком предвкушается чудо. Дирижёр удовлетворённо, чуть заметно, кивнул, прикрыл глаза веками, слегка подал голову назад и сделал лёгкое, почти неуловимое, движение кистью правой руки. И ожидаемое чудо свершилось. Негромкое слаженное звучание редкостной красоты, родившись из тишины, полилось по залу из группы сопрано: "Плещут холодные во-о-лны...". Возникло ощущение ленивого прибоя, накатывающегося на пологий песчаный берег в сумерках заката, когда поверхность моря на фоне мрачной черноты начинает переливаться блёстками.
"...Бьются о берег морской...", - накатилась новая волна постепенно усиливающихся фантастически красивых, кристально чистых высоких женских голосов. Зал уже полностью отдался очарованию звука. Блестящие глаза, неподвижные напряжённые лица... Дирижёр уверенно направляет зарождающуюся лавину звука, удерживая её мощь твёрдыми, едва заметными пассами левой руки. И звучание сопрановой группы, ещё очень сдержанное, только предвещает предстоящее буйство звука. Пока же зал убаюкивается лёгкой ритмической модуляцией чарующего звукового потока. Но не сладостное очарование райских кущ несёт с собой этот поток. В нём - щемящая тревога, и зал незамедлительно реагирует: восторг на лицах сменяется отчётливо видным тревожным волнением.

"Мечутся чайки над мо-о-рем...", - к звучанию присоединяется альтовая группа, тончайшим тёмным бархатом оттеняя бриллиантовый блеск сопрано. Лёгкий всплеск восхищения пролетает по залу. Альты влились совершенно естественно и слаженно, и женский хор зазвучал намного сочнее и тревожнее. "Крики их полны тоской", - аккорд едва заметно затихает, но сдержанным взмахом рук дирижёр бросает на берег новую волну. "Мечутся белые ча-ай-ки..., - женские голоса выстраиваются в щемящий минорный аккорд, из которого вырывается всплеск первых сопрано. -Что так встревожило их?!". Эхо тревоги повисает под сводами зала, и тут же следует ответ мужских голосов: "Чу!.. Загремели раска-а-ты взрывов далёких, глухих". Снова аккорд, в котором слышен тяжёлый рокот далёкой канонады, рождаемый басами.

Новая волна, в которой ощущается уже не лень усталого прибоя, а сила зарождающегося шторма: "Там среди шумного мо-о-ря...". И хоть удерживает дирижёр твёрдой левой рукой поток звука вблизи минимума, в сочном полноголосном аккорде ощущается огромная сила, которая ждёт только сигнала, чтобы обрушиться в зал сметающей всё на своём пути лавиной. И дирижёр постепенно-постепенно поворачивает левую ладонь кверху, расширяя проран для звукового потока. "...Вьётся андреевский стяг. Бьётся с неравною си-и-лой гордый красавец "Варяг"".

Напряжение в зале растёт. Звучание хора обрело зловещие краски кинжальной остроты теноров и рокочущих, как недалёкий водопад, басов. Звук нарастает, и в зале становится явственно ощутим шум беспощадного боя не на жизнь, а на смерть. "Сбита высокая ма-а-чта, броня пробита на нём, борется стойко кома-а-нда с морем, врагом и огнём". В этом месте хор звучит, казалось бы, в полную силу и во всей красоте восьмиголосного аккорда, и зал близок к катарсису. Это уже не сотни лиц, это единое существо, внимающее другому единому существу - хору. И над ними царит один человек - дирижёр.

Наш дирижёр - не чета иным. Его движения скупы, он держит все звуки в ладонях, лишь изредка помогая им короткими взмахами рук. Он раздаёт команды звукам не только руками, но и едва заметными движениями корпуса и подъёмом бровей. Он не мешает залу, как многие другие дирижёры, скачками у пульта и дровосечными замахами рук. Наш дирижёр, несомненно, чародей, умеющий породить чудо музыки и распорядиться им по своему усмотрению, так чтобы зал оказался полностью в его власти. И зал уже безоговорочно в его руках.

Но это ещё не всё. Начинается новое чудо, какого зал явно не ожидает. Мощная лава оставшихся в одиночестве басов выстреливает гаубичным залпом: "Мы пред врагом не спусти-и-ли...". Зал в трансе. Сейчас с ним можно делать всё, что угодно. "Славный андреевский стя-а-а-аг...". В ревущую на полную мощь лавину басов, как дамасский кинжал в масло, вклиниваются тенора, поднимающиеся с каждой нотой наверх. О, какие у нас тенора! Такой теноровой группы нет в целой стране. Наш хор сам по себе славен, и нет у нас слабых партий. Но наши тенора - это какое-то чудо. И вот наши кудесники со своим сказочным звуком начинают чудодейство. "Сами взорвали "Корейца"...", - постепенно, как по ступеням, сладкоголосые чародеи забираются наверх и звучат на фоне гудящих, как дальние бомбардировщики, басов, вдавливая зал в сиденья сладким ужасом. "На-ми...", - тенора неожиданно поднимаются ещё выше, не показывая ни малейшего затруднения, словно пение на таких высотах для них - обычное дело. "..По-топлен...", - и снова тенора уходят ещё дальше на совсем уже невообразимую высоту. Где-то глубоко внизу басы с трудом силятся выдержать свои предельные высоты и, хоть и трудное это дело, мужественно держат свои ноты, обеспечивая достаточно прочную опору для колдунов-теноров. "...Ва-ряг!", - кульминация произведения полна мужественного трагизма. Поэтому и доверена она только мужским голосам. Аккорд разрешается на "фортиссимо", а в зале начинается суетливое движение. Почти все женщины хватаются за свои сумочки, лихорадочно достают платочки и вытирают хлынувшие слёзы. Да что женщины!? И многие мужчины вынуждены смахивать набежавшие слезинки с уголков глаз. Наступает тишина, только эхо от кульминационного аккорда ещё отдаётся под потолком старинного зала.
Вот каким может быть хоровой звук!

Краткая пауза... Зал в оцепенении ждёт, что ещё ему уготовано после такой кульминации? "Миру всему переда-ай-те, чайки, печальную весть...", - снова кристальной чистоты сопрано обволакивают зал. Но это уже другой зал. То тут то там, раздаются сдержанные всхлипывания. На лицах - потрясение. "В битве врагу не сдали-и-ся, пали за русскую честь". В этом куплете - плач, и исполняется он только женскими голосами, и тем сильнее он потрясает слушателя. Зал скорбит по погибшим давным-давно морякам, подвиг которых воодушевил безвестного композитора на написание этой берущей за душу песни, мастерски обработанной для хора патриархом хоровой музыки Свешниковым. Восхищение этим подвигом заставляет по-особому звучать и наши молодые голоса.

"Плещут холодные во-о-лны, бьются о берег морской...", - уже весь хор траурно звучит на "пиано", постепенно переходя к "пианиссимо". "Чайки несутся в Россию, крики их полны тоской". Последний аккорд, опирающийся на мою октаву, нежно укутывающую зал мягким покрывалом, незаметно тает... Наступившая тишина внезапно взрывается шквалом аплодисментов, зал встаёт в экстазе. Теперь и нам приходится смахивать слезинки с уголков глаз. После "Гибели "Варяга"" - антракт. Чтобы петь дальше, надо сбросить чары этой трагической песни.

* * *
Почти тридцать пять лет прошло с тех пор, как я в последний раз спел "Гибель "Варяга"". Сегодня я вспомнил о нём, испытывая душевную боль. Заглянул во всезнающий интернет и обнаружил, что у этой народной песни есть свой поэт - Яков Репнинский, и у безвестного композитора было имя - Василий Беневский. Мы здорово пели когда-то, но только на "Варяге" зал приходил в такое состояние экстаза. Значит, дело было не только в нас, но и в поэте, и в композиторе, вложивших в свою песню душу.

Автор - Владимир Усольцев