Грустная история совсем не о флоте...

У нее было красивое имя - Ксения. В далеком гарнизоне подводников она оказалась скорее даже не по воле судьбы, а по стечению самых банальных житейских обстоятельств. Она родилась в небольшом поселке, как раз посередине между Москвой и Питером, в самой обыкновенной семье из российской глубинки, с присущими ей традиционными пороками и образом жизни. Вся жизнь, радости и горести ее маленького поселка протекали вокруг мебельной фабрики, на которой работало подавляющее население ее городка. Очагов цивилизации было немного: дом культуры, да злачное место под названием «Ромашка», являвшееся чем-то средним между придорожной пельменной и кафе. Пили в поселке много, как впрочем, во всех таких вот небольших промышленных городишках, разбросанных по необъятным просторам среднерусской возвышенности. Отец Ксении, прожив с семьей пару лет после рождения дочери, ушел из семьи, да не просто ушел, а уехал в неизвестном направлении, и больше его никто и никогда не видел. Так и выросла девочка с мамой, хотя и приводившей иногда по ночам домой веселых и подвыпивших мужчин, но всей душой их ненавидевшей, и бабушкой, воевавшей, побывшей в плену, а оттого безнадежно больной, и с каждым годом все реже встававшей с постели. Безнадежная и тоскливая серость окружавшего быта, необеспеченность семьи, вынуждавшая все лето вместо гуляний с подругами, не разгибаясь, работать на огороде вместе с матерью, и страх провести всю жизнь так же очень рано сформировали самую первую мечту девочки - уехать отсюда навсегда, как только будет возможно. Возможность появилась гораздо раньше, чем ожидала сама Ксюша. Мама, которой повзрослевшая восьмиклассница-дочка, на которую уже начали заглядываться мужчины, стала мешать ее личной жизни, неожиданно для самой девочки спровадила ее в Питер к двоюродной сестре, давно жившей вместе с мужем во второй столице. Там Ксюша закончила школу, там же поступила в институт на вечернее отделение. Мать, которой одна полупарализованная бабушка в доме совершенно не мешала, пустилась во все тяжкие и про дочь словно забыла. Все эти годы она ничем не помогала ей, только попрекая за все подряд в ее нечастые визиты на родину. А Ксюша тем временем превратилась в симпатичную невысокую девушку с высокой красивой грудью, черными выразительными глазами и точеной аппетитной фигуркой. На нее многие заглядывались, но Ксюше, которая была просто обречена жить и зарабатывать самостоятельно, до этого было мало дела, да и просто банально не хватало времени. Уже с десятого класса она старалась зарабатывать сама, благо наступивший в стране недоразвитый капитализм шатко-валко, но давал на это возможности. Кем она только не была... Стояла живой рекламой у магазинов, разносила листовки, клеила объявления, подрабатывала уборкой. Потом стало совсем плохо. Муж сестры начал бросать на свояченицу откровенно плотоядные взгляды и в конце-концов в один из дней, когда жены не было дома, предпринял попытку овладеть Ксюшей. Она кое-как отбилась, но в тот же вечер, собрав свои нехитрые пожитки, сбежала от сестры к подруге. Больше она там не показывалась, несмотря ни на какие извинения и просьбы сестры вернуться. К счастью, ей удалось устроиться в маркетинговое агентство на хорошую должность, которая позволяла и снимать квартиру и собственно существовать самостоятельно и совершенно не завися ни от кого. Но деньги в агентстве платили не за красивые глаза, а за полную отдачу и конечный результат. А это требовало больших усилий. И теперь жизнь ее шла по одному и тому же расписанию: весь день работа, вечером институт, а в выходные скромные студенческие радости в виде дружеских попоек и разовых исчезающих уже утром отношений с лицами противоположного пола. Даже женщиной Ксюша стала как-то обыденно, просто походя, просто уступив от усталости одному из особо настойчивых ухажеров.
А потом Ксюша неожиданно вышла замуж. И опять не так, как хотела, а вновь ведомая стечением обстоятельств. Она банально залетела. В один из приездов домой случилось то, чего она не планировала, и то, что было совершенно не нужно ей в это период. Ксюша забеременела. Парень с простым русским именем Николай был ее старым школьным ухажером, и хотя она не представляла его в качестве мужа, уже не девичья, а женская плоть требовала свое, и она, расслабившись, не убереглась. Вернувшись в Питер и обнаружив, что беременна, Ксюша приняла твердое решение рожать. Ей надо было учиться еще два года, и как она это будет делать с ребенком, да еще и работая, Ксюша абсолютно не представляла. Кроме матери, ей было не с кем поделиться своей проблемой, а мать, к этому времени постаревшая и поостывшая в своих исканиях, высказалась по этому поводу очень категорично. Николай, как настоящий мужчина, должен жениться и точка. Николай на удивление не отказался, и Ксюша довольно быстро стала его супругой. Она понимала, что это от безвыходности, но возвращаться домой с ребенком на руках недоучившейся студенткой значило больше никогда не уехать с родины и в точности повторить судьбу матери, чего Ксюша смертельно боялась. Николай уехал к ней в Питер, устроился на работу в какой-то автосервис, и они стали жить, каждый в глубине души опасаясь того момента, когда у них на руках окажется ребенок.
Девочку назвали Дашей. Когда Ксюша в роддоме глядела на этот маленький плачущий комочек, она неожиданно поняла, что это то единственное, что в ее жизни является самым родным, дорогим и никому кроме нее самой не принадлежащим. Отправившись рожать за неделю до срока, Ксюша вышла снова на работу уже через два дня после выписки из роддома, а муж покорно принялся сидеть с ребенком, потому что его заработок не мог сравниться с Ксюшиным, и по сути их семью кормила она. Его не очень устраивало такое положение дел, но деться было некуда, и он сидел с ребенком с утра до вечера, постепенно закипая внутри. А все потому, что годы, проведенные в Питере, научили Ксюшу не надеяться ни на кого, и уж если она работала, то работала на совесть, с полной самотдачей, а работа требовала много, и ей часто приходилось задерживаться допоздна, чтобы заработать лишние рубли в их семейный бюджет. По сути, мужчиной в их «быстрой» семье стала она, опять же против своего желания и естества, ведомая всегда только тем, что больше ничего не оставалось, а теперь еще и ответственностью за свою маленькую дочурку.
Дашеньку Ксюша любила самозабвенно. Она позволяла ей все, понимая, что делает неправильно, но не в силах даже повысить голос на свое сокровище. Девочка могла делать дома что хотела. Она весело и самозабвенно крушила телевизоры и все бытовую технику, до которой могла добраться, ежедневно вываливала содержимое всех шкафов на пол и озорно радовалась, когда у нее получалось что-нибудь порвать в мелкие клочья. Удержать ее не мог никто, и родителям приходилось упрятывать самое ценное куда повыше, в те места, куда дочка пока еще не могла добраться. Ксюша воспринимала это как неизбежное, и лишь улыбаясь, вполголоса поругивала дочь, да и муж пока еще стоически переносил все, зная, что повысив хоть на тон голос на дочь, сразу же получит по полной от Ксюши. Да и по большому счету, Николай прекрасно понимал, что жена, с утра до вечера пропадающая на работе и видящая Дашу только по вечерам, ругать дочь не будет. Так они и жили. Ксюша по десять-двенадцать часов на работе, а Николай круглые сутки дома с дочкой. Иногда по выходным Ксюша отпускала мужа пройтись по друзьям, но каждый раз сильно раздражалась, когда тот опаздывал или приходил домой слегка поддатым. Головой Ксюша понимала, что это неправильно и мужу тесно и неуютно в этой роли, но выбора у них не было, а ставить эксперименты она не собиралась.
Время шло, и вдруг настал период, когда окончательно закрутившаяся в работе и учебе, Ксюша совсем упустила мужа. Она прозевала тот момент, когда он перешагнул грань между пониманием того, кто зарабатывает на жизнь в их семье, и почему с ребенком сидит он и чувством собственного мужского достоинства. Ему надоело готовить детские смеси, гонять с коляской по магазинам, менять пелёнки, и вообще быть «мамой». Ему хотелось на работу, попить вечерком пивка с друзьями, да и просто похлопать какую-нибудь пышнозадую девушку по попке в своем сервисе. Ему все нешуточно осточертело, а уж то, что с момента рождения дочери он практически перестал с ней спать, бесило просто неимоверно. Ольга засыпала только с мамой, а в той тесной однокомнатной хрущевке, которую они снимали, места на вторую кровать просто не было. Николай спал на раскладушке, которая вмещалась только впритык к выходу на балкон и к занятиям любовью не располагала из-за узости и скрипа, который, естественно, будил чутко спавшую дочь. Да и сама Ксюша, замотанная, как белка в колесе, вечером просто падала в постель без каких-либо желаний, даже самых приятных. Николаю хотелось показать, как бы ни банально это звучало, не кто хозяин в доме, а скорее, кто в доме мужчина.
И вот однажды, когда Ксюша вечером пришла домой, её ждал сюрприз. Николай, сияющий как надраенная рында, сообщил жене, что теперь он целый мичман Флота Российского, благо образование позволяет, и вскорости они уезжают на Крайний Север, где он будет служить на подводной лодке и получать вполне приличные деньги, достаточные для того, чтобы она не работала. Ксюша окаменела, а муж продолжал расписывать все преимущества своего волевого решения. Что было у них дома в эту ночь, лучше и не пересказывать, но утром, сидя на балконе и докуривая последнюю сигарету из пачки, Ксюша обреченно поняла, что ехать ей придется. Одна она бы не вытянула. Никаким образом. Таскать грудного ребенка на работу было невозможно, а жить без работы еще невозможнее. Был еще вариант вернуться к маме, но его Ксюша отметала сразу и бесповоротно. Назад к матери она не могла. Если бы пришлось сделать так, то всю свою дальнейшую судьбу Ксюша уже знала на тридцать лет вперед. Фабрика или прилавок магазина в лучшем случае, дешевый портвейн по выходным с подругами, скандалы с соседями, вечный огород и хроническое отсутствие денег, а в итоге повторение судьбы матери с погрешностью в пару процентов. Ксюша лучше бы умерла, но не вернулась. Но теперь она была не одна, и пришлось, проклиная мужа и весь свет, собираться на Север. Она перевелась на заочное отделение, уволилась, и собрав нехитрые пожитки, уже через две недели их семейство убыло на Север по военно-перевозочным документам выданным мужу.
Гаджиево встретило их мерзким моросящим дождем, хмурым небом и общей всепоглощающей серостью пейзажа. Первые несколько недель прошли как в ужасном сне. Сначала дней десять было холодное общежитие с окнами, сквозь которые ветер гулял свободно и непринужденно, и скрипучие казенные кровати. Был момент, когда Ксюша хотела просто плюнуть на все и уехать с дочкой куда подальше, может, даже к маме, но только подальше отсюда. Но потом все постепенно выровнялось. Через две недели мужу дали однокомнатную квартиру в 55 доме, который был скроен по коридорному принципу, но квартиры были все-таки отдельными, да и, дом, несмотря на древность, был на удивление теплым. Соседи оказались очень приличными и компанейскими людьми, с которыми Ксюша очень сдружилась, забегая вечерами перекурить, когда засыпала дочка, да и просто потрепаться. Не избалованная жизнью Ксюша неумело и постепенно налаживала быт, и даже начала находить определенное удовольствие в том этом. Она впервые не работала с утра до вечера, и это оказалось приятным занятием. Муж с утра до вечера пропадал на своем корабле, осваивая азы службы техником-турбинистом БЧ-5, пару раз в неделю заступая на вахты, а Ксюша, вставая с утра, занималась только Дашенькой, да походами по магазинам. Свободные часы она проводила с соседкой Юлькой, веселой и бедовой девушкой, муж которой тоже служил мичманом и дома бывал не чаще Николая. К тому же у Юльки был сын, практически одногодка Ольге, и это сближало соседок еще сильнее. По дому Ксюша почти ничего не делала. Студенческая жизнь научила ее быть очень неприхотливой, а к домашнему хозяйству, в особенности к кухонным делам, она питала ничем не прикрытое отвращение. Готовить Ксюша не умела совсем, обходясь в Питере самым дешевым фастфудом, и единственное, что умела делать, кроме смесей для ребенка, сварить пельмени, и то как правило, до их полного распада и превращения в какой-то фантастический пирог. Поэтому обеды и ужины ей готовил прибегавший со службы муж, а в его отсутствие она прекрасно обходилась чипсами и йогуртами. Денег на жизнь вроде бы хватало, муж исправно приносил деньги, а сама Ксюша даже начала потихоньку и целенаправленно готовится к сессии, чего раньше никогда не делала, сдавая экзамены с помощью природной смекалки и пары бессонных ночей.
Так прошло несколько лет. За это время, используя отпуска Николая и даже неожиданно воспылавшую любовью к внучке маму, Ксюша умудрилась закончить свой ВУЗ, получить диплом и в очередной раз испортить отношения с мужем. Тот, побродив по морям пару лет даже в не самом напряженном режиме, неожиданно пришел к нескольким житейско-философским выводам, в соответствии с которыми начал снова менять свою жизнь. Во-первых, получить морское денежное довольствие ему понравилось, а вот ходить в море турбинистом не очень. И Николай сделал выбор в пользу второго. Он ушел с корабля и плавсостава и перевелся на ПРЗ, где у него сразу образовалась масса свободного времени и практически восьмичасовой рабочий день. И это практически сразу сказалось на семейном бюджете, что ему незамедлительно и с отшлифованной остротой выдала Ксюша, чем мгновенно подтвердила второй вывод Николая о том, что он нужен жене только как нянька или донор, и никто более. А если учесть, что частота их отношений в постели имела амплитуду схожую с прямой линией, то сам по себе родился третий вывод: а нафига такая жизнь нужна, да и женщин вокруг навалом. Пару раз Николай, крепко поддав, пытался найти правду у Ксюши, но она, забирая дочь, уходила к Юльке, и тогда в один из вечеров, собрав сумку, он просто ушел, сообщив на прощанье, что все было здорово, только вот подустал быть таким мужем и отцом.
Для Ксюши это было как гром среди ясного неба. Конечно, она понимала, что их семейные отношения очень далеки от идеальных, и вина за это по большому счету лежит на ней, но вот так... Тем не менее, Ксюша, трезво смотрящая на ситуацию, слез пускать не стала, а сразу осознала, что времени на обдумывание и осмысление причин произошедшего у нее нет. Надо кормить дочь и себя. И хотя пьяненький Николай, уходя, заверил ее, что девочка не останется без средств на существование, никаких гарантий его заявление не давало.
И тогда она пошла работать. Диплом о высшем образовании у нее был, по специальности она бы и так никогда не работала, а потому при помощи одной Юлькиной знакомой устроилась в штаб флотилии простым делопроизводителем, что являлось немного выше, чем секретарь, но ниже, чем самый маленький бухгалтер. Повзрослевшую дочку она оставляла соседке с первого этажа, бабушке, вывезенной неженатым сыном из полыхнувшего войной Приднестровья, женщине отзывчивой и доброй и как все старые люди, привыкшие всю жизнь работать, страдавшей от вынужденного безделья. Та готова была возиться с Дашей бесконечно, да и бесплатно, но Ксюша твердо знала, что платить надо, и ежедневно рассчитывалась с бабушкой, не смотря на ее явное нежелание брать деньги. Теперь линия Ксюшиной жизни в очередной раз преломилась и превратилась в бесконечное курсирование по одному заданному маршруту. Дом-работа-магазин-дом. Ни о какой личной жизни она даже не вспоминала, ограничиваясь парой банок пива с соседкой по выходным и ночным просмотром очередных западных видеошедевров класса «В». На удивление возникшие трудности никак не отразились на ее поведении. Она не захандрила и не впала в моральный ступор, как впали бы на ее месте многие представительницы слабого пола. Как с соседкой, так и с сослуживицами она оставалась такой же веселой, улыбчивой и хотя немного по-житейски циничной женщиной, но незлобивой и весьма приятной в общении.
Через несколько месяцев работы в штабе она и познакомилась с капитаном 1 ранга Борисом Воробьевым. Все старшие штабные офицеры, хотя и оставались нормальными людьми со своими слабостями и пристрастиями, все же на Ксюшин глаз носили какую-то одинаковую печать «берегового братства», а этот офицер, забредший к ним с какими-то бумажками, одновременно и неуловимо и разительно отличался от большинства тех, кого Ксюша привыкла видеть в штабе. Это был мужчина лет сорока, светловолосый, с уже немного заметным брюшком, что его не портило, а наоборот делало каким-то своим, свойским. Он не был красив в принятом понимании, но и не был некрасивым человеком. Он был просто добрым и обаятельным человеком, облик и поведение которого никак не ассоциировалось с требующей большой твердости и жесткости должностью командира атомохода. И хотя Ксюша знала, что Воробьев один из самых опытных командиров во флотилии, она никак не могла его представить стоящим на пирсе перед строем, и матерящимся во весь голос на нерадивых подчиненных. Вот чего в нем было с избытком, по сравнению с другими, так это любви к своей форме. Никогда с самого первого дня знакомства с Воробьевым Ксюша не видела его в помятых брюках, нечищеных туфлях или несвежей рубашке. Он как-то сразу понравился Ксюше не только своим заразительным оптимизмом и бесконечным уморительным перешучиванием всех и всея, но и тем, что с самого начала отнесся к ней как к абсолютно равной. Это было необычно и очень приятно. Взрослый, солидный и успешный офицер, старшее ее вдвое, разговаривал с нее не как с молоденькой симпатичной куколкой, а как со зрелым взрослым человеком, мнение которого ему важно и интересно. И еще он не пялился на ее грудь.
Воробьев стал забегать в их женскую богадельню чаще, и хотя он заходил всегда ненадолго, оказиями попадая в штаб флотилии, и был со всеми одинаково вежлив и галантен, Ксюша всей своей женской интуицией чувствовала, что он здесь из-за нее. И хотя она пока не могла понять, как к этому относиться, само это ощущение приятно волновало.
Женщины рассказывали, что семья у Воробьева есть, но жена уехала еще пять лет назад обратно в Ленинград, как только их сыну исполнилось шестнадцать лет, заявив мужу, что она должна быть с сыном, когда тот будет поступать и в дальнейшем учиться в институте. Квартира у семьи Воробьевых там была, оставшись в наследство от ее родителей, и теперь его жена уже пять лет не показывается в Гаджиево, и он видится с семьей только в отпусках. Что из себя представляет такая семейная жизнь, Ксюша примерно знала, а все штабные и незамужние дамы вздыхали по этому веселому и неунывающему офицеру, который как ни удивительно, в махровой аморалке ни разу замечен не был, несмотря на такие располагающие к этому семейные обстоятельства.
А Воробьев, тем временем, в каждый из своих заходов в штаб все чаще старался незаметно и ненавязчиво сделать что-то, пусть мелкое, но приятное Ксюше. Иногда она находила в ящике своего коробку хороших конфет, иногда там же появлялась бутылка хорошего вина, а пару раз в ящике оказывался даже букет свежих роз, что для зимнего Гаджиево было просто фантастикой. Скрыть это подчас было трудно, и каждый раз дамы усиленно гадали, кто же так привечает Ксюшу. Она тоже делала недоуменный вид, хотя в глубине души была на все сто процентов уверена в том, что это работа Воробьева. Это продолжалось довольно долго, новизна восприятия у женского коллектива снизилась, и все мало по малу привыкли к вниманию неизвестного воздыхателя к Ксюше, и практически перестали обращать на это внимание, принимая все это как данность. И сама Ксюша тоже привыкла к этому, благо ритму ее жизни это не мешало, ничего не нарушало, и не заставляло думать о чем-то другом, кроме дочери. А потом это все вдруг прекратилось. И визиты Воробьева в штаб, и мелкие, но приятные подарки. И неожиданно для себя самой Ксюша разволновалась. Она так привыкла к этим незаметным знакам внимания, что без них появилось ничем не заполненная пустота. Ксюша, понервничав несколько дней, решила все же выяснить, где Воробьев. Оказалось, что его корабль ушел на боевую службу, и ждать их обратно надо месяца через три. И снова помимо своей воли Ксюша разозлилась, хотя и не могла понять, почему ее просто бесит тот факт, что она узнала об уходе Воробьева в море не от него самого.
Злость прошла быстро. И эти месяцы пролетели для Ксюши тоже очень быстро. Она вообще умела отключаться от всего ненужного, и дни, делимые на работу и дочку, пролетали стрелой, не оставляя в памяти ничего такого, что можно было бы потом вспоминать. Она не вспоминала и о Воробьеве, хотя бы потому, что и вспоминать-то было по большому счету нечего, кроме ничего не значащих фраз, улыбок и милых презентов в столе. Но однажды, придя на работу, она открыв стол, нашла огромную россыпь шоколадок, сверху которых лежала записка «Не нашел роз... пришлось просто подсластить Вам сегодняшний день». И она поняла, что Воробьев вернулся. И ей сразу стало страшно. Она и боялась и хотела этой еще даже не родившейся связи. Она хотела этого мужчину, хотя бы потому что он был единственным в ее жизни, кто делал ей приятное и ничего не просил взамен. И боялась, потому что начнись эти отношения, они неминуемо рано или поздно станут явными для всех, и эти старые штабные каперанги, воспитанные на основе кодекса строителей коммунизма, запросто вышибут ее с работы за моральное разложение. Когда же он завалился к ним, весь такой большой и шумный, она только натянуто улыбалась, ничем не показывая своего отношения к его возвращению. Воробьев этим, кажется, не был обескуражен, и все так же продолжал шутить со всеми, щедро расплескивая вокруг себя позитивную атмосферу. Но никакого продолжения с его стороны не последовало.
Однажды через несколько месяцев Ксюшу послали на два дня в Североморск на курсы повышения какой-то квалификации. Поселили ее в гостинице «Ваенга», и когда после целого дня нудных и абсолютно бессмысленных лекций она вернулась туда, прямо в холле гостиницы ей встретился он. Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович. Он стоял у стойки администратора и разговаривал по телефону. Борис еще даже не заметил Ксюшу, когда она сразу поняла, чем неминуемо закончится этот вечер, и что она ничему не будет сопротивляться. А Борис, словно почувствовав, что кто-то за его спиной наблюдает за ним, обернулся, и сразу расплылся в какой-то растерянно-восторженной улыбке, совсем не похожей на ту, которой он улыбался при всех. Он сразу пригласил ее в ресторан, и не давая опомниться и зайти в номер, потащил за собой в зал. Усадив ее, он сбежал на несколько минут, вернувшись с огромной охапкой цветов, которыми просто засыпал весь стол. Оказалось, что он тоже остановился в гостинице, и тоже на два дня. Она была поражена его поведением. Этот капитан 1 ранга радовался ее присутствию рядом просто как школьник, как пионер, и совершенно не скрывал этого. Потом было разговоры на всевозможные темы, шампанское, ужин, несколько медленных танцев, и когда Воробьев пошел провожать ее в номер, таща всю эту груду цветов, она просто молча открыла перед ним дверь своего номера и пропустила вперед.
Такой ночи у Ксюши еще никогда до этого не бывало. Еще ни один мужчина не брал ее так нежно и трогательно, как этот просмоленный океаном каперанг. Это было удивительно и непривычно. Это волновало и возбуждало. Это было так непохоже на все то, что было у нее с мужчинами до этого, что даже утром, когда он ушел от нее, она еще долго лежала в постели, безвольно раскинув руки и глупо улыбалась, рассматривая потолок. А потом неожиданно поняла, что сегодня ночью впервые в ее небольшой жизни мужчина не просто брал от нее то, что хотел, а напротив, этот мужчина дарил ей себя...
Они начали встречаться на квартире его старого друга, командира лодки, ушедшего с кораблем на долгий средний ремонт в Северодвинск. Сначала туда приходил он, и не запирая дверь, ждал, когда через полчаса она как бы случайно заходила в подъезд, и убедившись, что никто не видит, юркала за дверь. А за ней у них обоих хватало выдержки только запереть замок. Они шли из прихожей в спальню, устилая своей одеждой путь до кровати, из которой не вставали по несколько часов. Сначала Ксюша воспринимала эти отношения как самый обычный зов плоти, но потом она постепенно стала убеждаться, что это совсем не так. Она заметила, что ее нешуточно тянет к этому немолодому улыбчивому офицеру, который наедине с ней превращался из веселого и бесшабашного циника-командира в ласкового и нежного мужчину, стремившегося всеми возможными способами поухаживать за ней, сопливой девчонкой, годившейся ему в дочери. Она никогда не называла его по имени. Он звал ее просто медвежонком, а она исключительно Борисом Павловичем, а в самые пикантные моменты переходила на звание, что всегда его одновременно и смешило и раздражало. И вообще она нежилась в той атмосфере, которую создавал на их свидания Борис. Он словно понимая, что за ней еще никто и никогда так не ухаживал, был заботлив и даже послушен, с улыбкой выполняя все ее по большому счету совершенно детские капризы. Как-то само-собой, без всякого нажима и уговоров Ксюша рассказала Борису о себе всё, начиная с детства, заканчивая уходом мужа и всеми проблемами, возникшими в связи с этим. От любой помощи она сразу отказалась твердо и непоколебимо, чем, судя по всему, расстроила Бориса, одновременно завоевав этим еще большее его уважение. О себе Борис рассказывал много и весело, тем не менее, аккуратно обходя тему семьи. Ксюшу это не обижало совершенно, она и сама ничего не хотела об этом знать, да и не имела на Бориса никаких видов. Ей просто было с ним хорошо.
Это он посоветовал ей написать рапорт и стать офицером. Ее диплом делал это возможным. И зарплата основательно увеличивалась, и при любом раскладе это было лучше, чем жить на копейки и на надежду, на какую-то помощь от ушедшего Николая. Так через несколько месяцев она стала офицером. На удивление ей понравилось носить форму не из-за погон и прочей военно-морской бижутерии, а из-за ее практичности. Форму не надо было менять каждый день как женские наряды, а значит, сил и времени на это тратить приходилось гораздо меньше, чем раньше. Да и сшитая на заказ в ателье Военторга форма очень выгодно подчеркивала женские достоинства Ксюши, и на удивление она стала нравиться сама себе в приталенном строгом мундире и немного неуставной юбкой чуть ниже колен, туго обтягивающей ее симпатичную попку.
Их встречи не были частыми. Воробьев командовал ракетным крейсером, совсем недавно вернувшимся со среднего ремонта, а оттого ходил в море много и часто. Поэтому случалось, что они просто не виделись по месяцу, а иногда, напротив, забегали в заветную квартиру раза по три в неделю. К собственному удивлению Ксюши эти отношения, неравнозначные во всех аспектах, ей никак не приедались, а даже скорее она начинала к ним привыкать и даже ждать. И хотя она все равно оставалась очень осторожной и каждый раз выговаривала Борису даже за невинные попытки лишний раз забежать в их кабинет, идя вечером домой, частенько ловила себя на мысли, что ноги поворачивают ее не к дочке, а туда, к квартире, где ее ждал бравый каперанг Воробьев.
А дома была дочка Дашенька. Ребенок, чувствуя, что мама не просто так стала все чаще приходить домой позже обычного, закатывал истерики каждый раз, когда она опаздывала со службы, и старалась не оставлять Ксюшу одну ни на минуту даже в выходные дни дома, ходя за ней по пятам, цепляясь за полы халата. Дочка, как будто понимала, что у мамы кроме нее появился еще кто-то, и со всем своим непосредственным детским эгоизмом начала закатывать скандалы каждый раз, когда мама хоть ненадолго задерживалась где-то вечерами. Постепенно это становилось переносить все тяжелее и тяжелее. Ксюша разрывалась между желанием лишний раз почувствовать себя женщиной и материнским чувством, постепенно склоняясь ко второму. Она была одержима дочкой, и это заслоняло все остальное. Благодаря своему исключительно практическому мышлению она считала, что дальше этих встреч ничто и никуда не пойдет, да и сама она никогда даже не представляла себе Бориса в качестве мужа. Ей казалось, что он нужен был ей именно такой как сейчас, сегодня. Мужчина, помогавший ненадолго забыться, скрасить эту жизнь и почувствовать себя любимой. И когда Борис в своей обычной полушутливой- полусерьезной манере представлял, что бы он делал, будь ее мужем, она твердо закрывала эту тему, как глупую и ненужную. Ей страшно не хотелось перегружать свою голову, и без того переполненную заботами матери- одиночки еще каким-то несерьезными мыслями, не имеющими по ее мнению к реальности никакого отношения.
А потом неожиданно вернулся Николай. Он устал скитаться по квартирам товарищей и пьянствовать в своей каюте на ПРЗ и неожиданно для Ксюши вспомнил, что у него есть законная жена и дочка и решил воссоединиться с семьей. Ксюша встала перед двойным выбором. Борис, с которым ей было хорошо и уютно, и Коля, законный муж, явившийся с повинной головой и просящими глазами. И Ксюша снова сделала выбор не для себя. Она пустила блудного мужа обратно, а Борису на первой же встрече сказала то, чего на самом деле говорить совсем не хотела. Она попросила его пока, временно прекратить их свидания, пока она не разберется со всем сама. Борис помрачнел лицом, но молча кивнул в ответ и даже не стал просить объяснений. А Ксюша, шагая вечером домой, сердцем понимала, что она теряет что-то такое, что терять нельзя, но чувство ответственности за дочь как грызло, так и продолжало грызть ее постоянно. Она испугалась, что прогнав Николая, останется совсем одна со своей девочкой, теперь уже навсегда. Коля все же был отцом ее дочурки, и Даша помнила его, а никого другого рядом бы не потерпела. А еще она очень боялась, что ее попросят уйти со службы за аморальное поведение и обвинят в том, что она увела целого каперанга из семьи. Она боялась всего, что могло осложнить жизнь ее девочки, и поэтому, не раздумывая долго, отказалась от Бориса.
А жизнь текла своим чередом. Николай вел себя как примерный муж и хороший семьянин и все свободное время безотказно сидел и гулял с дочкой, пока жена, давно обогнавшая его как в звании, так и в зарплате, трудилась в штабе флотилии. Она внешне оставалась такой же улыбчивой и общительной, но внутри как бы застегнула свой мундир на все пуговицы и больше к себе никого не подпускала ближе, чем на фривольный анекдот. Тем временем Бориса назначили на должность заместителя командира дивизии и он стал чаще бывать в штабе, держась с Ксюшей при всех подчеркнуто вежливо, ничем не выделяя ее из остальных. Так прошел почти год. Ксюша начала изредка пускать мужа в свою постель, осознавая, что ничего при этом не чувствует, кроме желания отвернуться лицом к стенке и поскорее уснуть.
Когда Ксюше присвоили старшего лейтенанта, она решила устроить небольшую пьянку на службе по этому поводу исключительно со своими девчонками. И никак не ожидала, что там окажется Борис, как будто случайно забредший к ним на огонек. И когда в разгар веселья он шепотом попросил ее прийти сегодня туда, где они раньше встречались, она неожиданно для себя сразу согласилась.
Все было как и год назад. Им не нужны были слова. Тела сами говорили за себя, переливая друг в друга энергию годовой разлуки. А потом, когда она уже оделась, Борис взял ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал коротко и просто:
- Я люблю тебя, медвежонок. И хочу, чтобы ты стала моей женой. Тебе только надо сказать «да». Я немолод, но я могу стать хорошим отцом для твоей девочки. А ты у меня будешь последней. Последней женщиной в моей жизни. И давить на тебя я не хочу и не буду. Я просто жду ответа...
Ксюша ничего не ответила, и только выйдя из квартиры и шагая домой, поняла, как же она зла на этого старомодного каперанга. Зла оттого, что он снова поднял на поверхность то, что она старательно забывала целый год. И идя домой, Ксюша дала себе слово, что это была их последняя встреча, и больше этого не будет никогда. Она больше не говорила с ним, старательно избегая встреч в штабе наедине, и даже изменив маршрут своего движения на работу, чтобы Борис не мог подхватить ее на своем служебном уазике.
А еще через два месяца Борис умер. Он вышел в море на контрольный выход с одним из экипажей дивизии, и выйдя на мостик корабля, после семи суток бесконечных отработок и тревог, закурил, и схватившись за сердце, осел на деревянные пайолы мостика. Доктор помочь не смог. Сердце капитана 1 ранга Воробьева просто остановилось. Ксюша была в это время в отпуске, и узнала о случившемся только через месяц. Она даже не плакала. Несколько месяцев Ксюша работала, автоматически выполняя свои обязанности и механически откликаясь на голоса сослуживцев. Вечерами она отгоняла от себя мужа, ссылаясь на головную боль, и засыпала, прижимая к себе Дашу. Она не хотела думать о Воробьеве, и желала только одного: поскорее о нем забыть. И она о нем забыла...
Прошло семнадцать лет. Мы встретили ее совершенно случайно на День ВМФ в Измайловском парке. Она ничуть не изменилась, разве только стала немного суше и стройнее, а в уголках губ были заметны морщинки. Но в остальном она все так же была очень хороша. Подполковник Ксения Сергеевна Ларионова гуляла со своей внучкой. Тогда на Севере мы были почти одногодки, и она, узнав нас, обрадовалась по-настоящему, как радуются старым-старым друзьям, по которым всегда скучаешь. Мы присели в каком-то кафе и опрокинули по сто грамм «наркомовских» за нежданную встречу и общий праздник. Естественно, разговор шел обо всем и обо всех. Где сейчас этот, а где сейчас тот, а что случилось с теми... И когда разговор случайно коснулся Воробьева, она неожиданно заговорила...
Она, совершенно не стесняясь нас, трех взрослых мужиков, и не пряча глаза, рассказала все, от начала до конца. Скорее всего, это так долго кипело у нее там, внутри, что эта встреча стала попросту катализатором, выплеснувшим всю горечь, хранимую долгие годы внутри. Ей надо было кому-то об этом рассказать. Она говорила и говорила, покачивая детскую коляску, а мы, молча глотали сигаретный дым и слушали.
- Вот так... С мужем я все равно рассталась через два года. Устала я от его приходов и уходов. Хотя с самого начала и сама сильно перед ним виновата была. А потом еще через несколько лет в Москву перевелась. Один тип из штаба флота посодействовал... Квартиру получила в ближнем Подмосковье. Замуж так и не вышла... А потом одного из нашего управления хоронили, так я на кладбище случайно могилку увидела... Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович... и его фотография... он же сам из Москвы был... Могилка неухоженная такая... Вот езжу теперь, навещаю его...
Она нервным движением выдернула из пачки сигарету и закурила.
- Господи... Какая же я дура была... Вот, родила мне Дашка внучку, и что? У нее теперь своя жизнь, и в ней мое место крайнее... А вот у меня жизни-то и нет... Никакой... Мужчины были, а вот медвежонком никто больше не называл...
Она замолчала, а по обеим щекам медленно сползли две слезинки, оставляя за собой на косметике отчетливо видимый след.
- Ну, ладно! Что-то меня сегодня на лирику потянуло! Пойду я, мальчики. А то и красавице моей кушать уже пора, да и мне завтра на службу, а я кое-что не доделала. Будьте счастливы, ребята!
И толкая перед собой коляску, в которой агукала ее внучка, она пошла от нас по аллее, все такая же красивая, обаятельная и очень несчастная...

Самострел

Байки и истории по поводу выстрела в карауле при разрядке оружия или выстрел не в туда на стрельбищах - тема уже затертая, или как пишут нынче неоклассики - боян, но все же продолжим.

История раз

Караул.... о сколько в этом звуке для сердца русского слилось!
Развод караула, проверка наличия отсутствия, знания Устава, пламенный втык в части техники безопасности, и маршем шаг в сторону караулки.
Все это было уже много раз и будет еще. Рутина приема-сдачи, проверка оружия и снаряжения, докапушки в части царапин и сколов на патронах... Короче, приняли! Начались наши неспешные сутки...
Самое пародоксальное, что подними любого днем или ночью, трезвого или пьяного, любой прошебечет правила сборки разборки любимого АК, снаряжения и разряжения последнего... И каждый непоколебимо уверен, что он-то не дурканет на стенде, и очередь в пулеуловитель не запустит.
Смена с поста, движения отработанные, небрежно подцепляешь защелку магазина, снял с предохранителя, затвор на себя, контрольный щелчок, доклад, следующй! Впереди два часа бодрячка и два часа сна, и снова выход....
Первый раз, второй, третий.......
Собачья вахта 04.00... Смена - разводящий, двое караульных, подхожу первым, все то же самое, лениво отваливаю в сторону и вижу, что второй караульный тихо стоя спит. Боец! Не спи, замерзнешь! Разряжайся!
Мой одновзводник Ф. спросонья вскидывает голову, скидывает с плеча автомат, ствол в пулеуловитель, палец цепляет защелку магазина, слетает с нее, щелчок предохранителя, затвор на себя.... Млинннн!!! Магазин на месте!!!! Рука Ф. автоматически падает на спусковой крючок.... Крик застывает в горле, глаза Ф. округляются, он сам понимает, что что-то идет не так, но палец продолжает делать то, чему так долго учили и дрочили и т.д.... Резкий удар слева сапогом в плечо, Ф. летит в одну сторону, автомат в другую... Сверху мат разводящего.... Тишина... Дрожащими руками поднимаю автомат, отщелкнул магазин, нежно затвор на себя, тусклый блеск патрона на снегу, аккуратно пальчиком его в магазин... Для перестраховки зачем-то еще раз пытаюсь оттянуть затвор, а ну да, конечно, контрольный щелчок, все выдохнули, и мат в три голоса... Каждый о своем.
В нарушении устава перекур прямо на месте... Караулка, стакан чая, сигарета, и только в голове лениво мысли о красавице фортуне, которая в очередной раз спасла задницы всего караула от горячей любви начальства...
А вы говорите, только у дураков самострелы....

История два
Девушкам на стрельбищах без юбки быть!

Имено такой приказ родился в головах наших вумных начальников опосля очередных стрельб...
В каждом взводе нашей славной Уфимской школы дураков присутствовало некоторе количество девушков, ибо в органах славных и им место есть, соответсно, и учить их нужно. Стрельб девушки не любят, т.к. при этом нужно снаряжать пальчиками магазин, оттягивать тугой затвор ПМ и т.д. Опять же маникюр страдаеть.
А тут еще и упражнение номер... не помню, или если проще, три выстрела из положения лежа, с колена, стоя.
Ну первый выстрел нравится мужской половине больще всего, так как наблюдать сзади за девушкой в форменной юбке, которая лежит широко раздвинув ноги, интересно, приятно и познавательно...
- Курсант Пупкина к выполнению упражнения готова!
- Приступить к выполнению!
Ага, щас начинается, прилегли, ножки раздвинули, сисечками в пол уперлись, ноготком предохранитель опустили, ой, ноготь сломался, затвор на себя, прицелились, дыханье удержали (т.е. сиськи в напряге) - выстрел!
Упираемся ручонами в пол, ноги подбираем под попу, пытаемся встать на одно колено... Ой неудобно, юбка за вторую коленку зацепилась, правой ручкой шаловливо коленку обнажаем, если кто не помнит, в правой руке окромя пальчиков и маникюра еще и ПМ зажат, который к женским коленкам неравнодушен... Выстрел! Пуля ныряет в икру, проходит вдоль кости, прбивает пятку и застревает в полу.... Единственное хорошее в истории - девушка оказалось на удивление живучей и везучей... Так что потом даже не хромала.

История третья
Осечка

Снова стрельбы, снова ПМ, снова девушки.
Упражнение номер... короче, на скорострельность... За нескока секунд три патрона отстрелять и желательно в мишень попасть...
- Курсант Пупкина три патрона получила, осмотрела!
- Заряжай!
- К стрельбе готова!
- Приступить к стрельбе!
За спиной слева стоит капитан с секундомером и лениво наблюдает за попытками девушки... Капитан был мужик тертый, (Молдова, Первая чеченская, пара боевых орденов) огневое дело знал хорошо, ну и в жизни много чего перевидал...
Прицелилась, выжала.. щелчок! Осечка!
Но мы ж упрямые, а ну-ка еще раз автовзводом... Щелчок - осечка! Обиженно поворачиваясь и протягивая капитану ПМ, палец на спусковом крючке:
- Тааварщ капитан, а он у вас не стреля... Выстрел! Пуля проходит над плечом капитана, пробивает трубу вентиляции и весело стукая по алюминиевым стенкам, уходит куда-то вдаль вытяжки...
- С-с-с-с-ука..... да ты, бля-я-я-я, да у меня двое детей, ты их что ли прошмандовка, кормить будешь???? Глаза кэпа налились кровью, а с лица все не уходила снежная бледность... Фамилия???
Журнал! ВОСЕМНАДЦАТЬ ДВОЕК ЗА ОДНУ МИНУТУ выставляются резким почерком.
- И чтоб, блять, я тебя рядом с тиром не наблюдал!!!
Занавес...

Эту совершенно правдивую историю я описал давно, больше пяти лет тому назад, в обсуждениях другой истории. Вот этой http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=2685ю. Тогда народ советовал послать её в "Текущий Выпуск", что я не сделал. А сейчас случайно наткнулся на неё и решил послать. Лучше поздно, чем никогда.

Итак, 1984 год. Москва. Чемпионат Мос. Совета Динамо по классической борьбе (сейчас она называется греко-римская). От нашего 6 райсовета команда состояла в основном из дзюдоистов. Ну не было классиков в части. В весе до 100 кг. от нас боролся некто Гоча, невысокий толстый грузин. В родном Тбилисо он маленько тренировался, года два, не больше, но никого больше не было в этом весе. Гоча отчаянно трусил, вообще он был далеко не "джигит", хотя формально таковым хотел считаться. Гоча бороться по "классике" не хотел, но его убедили. Убеждали его, как умеют убеждать в армии, методами "кнута и пряника". Убедили... И вот Динамо, 14 подъезд, нач.физ полка майор Дмитроца послал меня посмотреть на результаты жеребьёвки. Ага... В первой схватке Гоче бороться с самим Николаем Балбошиным!!! Любителям борьбы не надо объяснять, кто это такой, для остальных скажу, что не было в 70-х годах более титулованного борца в Союзе, да и в мире, пожалуй... На своей третьей Олимпиаде в Москве Балбошин сильно травмировался и это несчастный Мос. Совет Динамо был его первым пробным выходом на ковёр после длительного лечения. Гоча о Балбошине слыхал и боялся его... На Гочин вопрос "Ну что, нэ Балбошин?" я сказал: "Не, Гоча, не Балбошин, какой-то майор из второго райсовета, здоровый, но не борец вообще, может, штангист бывший. Проблем не будет." Гоча сказал: "Если Балбшин - я нэ буду бороться!" Майор Дмитроца мягко, но убедительно ответил: "Не будешь бороться - п@здец тебе, Гоча!" Когда объявляли, кому готовиться, Гочу выманили из зала, чтобы он не услышал раньше времени... Потом позвали и вытолкнули на ковёр... И вот объявляют: "Борец в красном трико - Гоча Шаташвили, 6 райсовет!" - жидкие аплодисменты... "Борец в синем трико - неоднократный чемпион СССР, Европы и мира, двукратный олимпийский чемпион (у Гочи медленно поползла вниз челюсть), заслуженный мастер спорта Николай Балбошин!" - буря аплодисментов, вспышки фотоаппаратов... Гоча молча поворачивается, обхватывает голову и явственно бормоча под нос что-то типа: "Шени.. деди...@#$... %$@" уходит.. уходит... с ковра... Майор Дмитроца встал на Гочином пути скалой: "Кругом!!! Марш бороться!" Гоча: "Это же Болбошин!!!" Дмитроца: " Маааршш!" Смех в зале... Балбошин тоже смеётся...
Мда... Гоча повернулся и с видом барана, которого ведут к плахе, вяло переступая ватными ногами вышел на ковёр... Схатка длилась секунд 12... бросков не было... Балбошин, сдерживая смех, положил руки на плечи Гоче, Гочины ноги подогнулись и он с удовольствием лёг на лопатки.
...На вопрос: "Ну как?" уже в части Гоча, сказал: "Эээ, Балбошину проиграл... Знаешь Балбошин? Олимпийский чемпион!"

Телеграмма

- В общем так, Иванов, в отпуск не поедешь.
- Но, товарищ капи... - вот так номер, а я считал нашего капитана человеком слова, да что я - весь батальон считал, что нашей роте повезло.
- Не поедешь, я сказал! - ротный, отвернувшись к окну умывальника, курил, пуская клубы дыма в открытую форточку. - Извини, но народу и так мало. А у меня уже один «отпускник» нарисовался, мать его...
- А кто, не скажете, товарищ капитан?
- Да Кощеев из второго взвода! Телеграмма ему пришла - отец при смерти. Понял?
Чего тут непонятного... Вот это номер - Серега Кощеев по прозвищу Кощей был из тех неунывающих хитрозадых парней, которым служба дается легче других. Что они умеют, так это «косить» и «забивать», но при этом не просто ложась в санчасть или устраивая себе «тапочный режим» искусственными мозолями, а изобретательно, так, что при этом еще и числятся на хорошем счету у командиров. Да и товарищи - даром что им приходится выполнять работу за себя и за таких хитрованов - обычно не обижаются, потому что такие, как Серега, всегда душа компании, помнят наизусть массу баек и анекдотов, виртуозят на гитаре и т.д. Кощей исключением не был - он знал множество неплохих «дворовых» песен и частенько их исполнял, когда подворачивался случай. Никто и никогда не видел Серегу недовольным или расстроенным. И вот - отец...
Мне очень хотелось поехать в отпуск, тем более, был и повод, и вроде бы, ротный уже дал обещание, и дома ждали, но... Тут оставалось только развести руками. Телеграмма из дома - дело такое. Некоторые, помню, под впечатлением первых трудностей, начинали вслух мечтать: вот, дескать, заболел бы кто-нибудь дома, вызов бы прислали... Таких одергивали - не ровен час, услышит «дедушка», он тебе такой вызов покажет, мало не будет. На самом деле получить такую телеграмму не хотел бы никто. Родители в армии - это святое. Твоя девушка может тебя бросить и выйти замуж за твоего друга, а родители ждут тебя всегда.
Очевидно, ротный уже сообщил Кощею новость, потому что прежнего весельчака словно подменили. Глаза погасли, куда-то подевалась восхищавшая начштаба строевая выправка. На обед Серега плелся так, что на него натыкались задние ряды, сбивал ногу, но ротный, против обыкновения, даже ни разу не остановил колонну, чтобы «поправить кривоногого». Узнали - армейское радио действует со скоростью звука - и ребята из других взводов. Нет, к нему не лезли с утешениями, но общая атмосфера сочувствия ощущалась за версту. Даже вредный замкомвзвода-2 сержант Гречко, уставник и любитель «докладов» начальству, предпочел сделать вид, что не заметил потускневшей бляхи на кощеевом ремне, хотя в другое время непременно бы отчитал подчиненного.
После самоподготовки я добыл из-под матраса пачку «Золотой Явы» - на тот момент модных армейских сигарет. Надо отметить, что выдавали табачные изделия регулярно (не знаю, как в других частях), но была это воняющая керосином елецкая «Прима», хуже которой пахла только курская «Стрела». Так что хорошие сигареты были в дефиците и на виду их не оставляли. С целью добавить в организм немного никотина я направился в санблок - типичный армейский умывальник, совмещенный с туалетом. Но по пути что-то заставило меня остановиться у сушилки.
Что такое сушилка? Это такая отдельная комната, где установлены ТЭНы, а над ними есть решетка наподобие гигантского гриля. На эту решетку ставится промокшая обувь. А еще в сушилке есть большие вешала как в универмаге, на которые, соответственно, развешиваются различные предметы форменной одежды для просушки. Кто служил, тот знает - сушилка представляет собой еще и теплое место отдыха, где, накрывшись шинелями, можно подремать... если повезет и не дотянется карающая рука старшины роты.
Так вот, из-за неплотно прикрытой двери сушилки доносились голоса. Потом я услышал смех, и вот этот-то смех заставил меня остановиться. Смеялся Кощей. В следующую минуту я опознал и его собеседника - ротного каптера.
- И что, вот так просто взяли и сделали?
- Ну так я и говорю, мамка у меня все может, она в нашем городишке не последний человек! Легко! А этот-то, этот... ха-ха-ха.... Не могу... Глаза опускает, и типа того: «Крепись, Кощеев...» Психолог типа, решил постепенно подготовить к «страшному известию».
- Ну ты молоток, Серый! А ты чего?
- Да главное было не заржать тут же на месте! Ну ничего, сдержался. Даже слезу выдавил, правда, больше от смеха, ага...
«Да, вот так вот...» - подумал я, замерев возле сушилки и ничего не замечая вокруг: «Свой в доску Кощей, душа компании... Узнают ребята - убьют». Вспомнилось вдруг почему-то, что полученные из дому посылки Серега всегда передавал на хранение каптеру, а не распределял их содержимое во взводе, как это делали другие. Закон коллектива ведь какой? Хоть по крохе - но всем. Нет, можно и ночью под подушкой, но уважать просто не станут. Так вот, в кощеевых посылках никогда не было ни сала, ни колбасы, ни чеснока - того, что в армии является дефицитом. Пряники, печенье, конфетки-леденцы были, и делились вроде по справедливости, но... Да и в нарядах он всегда отлынивал, предпочитая постоять на «тумбе» то время, пока другие драят полы в казарме. «Телеграмма. Отец при смерти... Они же его убьют, дурака!» - мелькали в голове мысли.
Внезапно я ощутил за спиной чье-то присутствие и резко обернулся. Рядом с сушилкой, криво улыбаясь, стоял ротный. Какой черт принес его в казарму так поздно? В этот момент из-за двери снова раздался взрыв хохота, и Кощей сказал:
- Да привезу я твоему старшине окорок, что я, не понимаю, что ли? И тебе домашней наливочки привезу. Смотри только, чтобы этот старый дурак не пронюхал, а то...
Ротный коротким пинком отворил дверь сушилки и шагнул внутрь.
Как сказал классик, «опустим завесу жалости над финалом этой печальной сцены».

Последний рейс Красотки Мэри

(На основе реальных событий, случившихся 29 июля 1953 года у острова Аскольд неподалеку от Владивостока. Все имена и названия, тем не менее, вымышлены.)

- Как наша «красотка» себя чувствует? - спросил Джон у инженера, затягивающего ремни подвесной системы парашюта. - Готова к подвигам?
- «Мэри» всегда готова, ты же знаешь, по первому зову! - откликнулся инженер. - Смотри, наш босс...
Капитан Донован спрыгнул с подкатившего «виллиса» и легким пружинистым шагом подошел к самолету.
- Экипаж, смирно! Докладывает второй пилот Ругер, сэр! Машина и экипаж к выполнению задания готовы!
- Вольно... Ну что, ребята, покажем большевикам еще один большущий «фак»?
- Не в первый раз, командир... - отозвался штурман. - «Красотка Мэри» уделает всех!
- По местам, готовность к взлету доложить.
Спустя несколько минут мерно гудящий четырьмя «уитни» «Суперфортресс» оттолкнулся от «взлетки» и взмыл в небо над Японскими островами.
Прошлое дежурство выдалось беспокойным. Дважды объявляли тревогу, и приходилось занимать место в кабине перехватчика, ожидая команды на старт. «Надеюсь, сегодня обойдется без беготни», - подумал Алексей, привычно обходя свой борт. - «Хотя, черт его знает? Что-то «гости» зачастили к нам, как бы не новой войной пахнет...» Во Владивостоке ходили слухи, что в окрестностях видели американских парашютистов, что над городом среди бела дня летал самолет с белыми звездами на плоскостях — в общем, знакомая по военной юности истерия и шпиономания, обычно предшествующая хорошей заварушке.
А вот сбитый над Китаем советский пассажирский лайнер — это уже не слухи. Его взяли в «клещи» и расстреляли неизвестные истребители. Не спасся никто. Хотя, чего уж там, «неизвестные». Если не наши — а это вообще бред — значит, американские. Как можно было взять и хладнокровно сбить пассажирский самолет, Алексей не понимал. Хотя, немцы в войну еще и не такое проделывали. Комполка лично сбил немецкого аса, охотившегося за санитарными «Ли-2», ориентируясь именно на красные кресты. История умалчивает, что там сделали на земле с выбросившимся из горящего «мессера» пилотом, но вряд ли он дожил до лагеря. Но эти-то... бывшие союзники...
- Иваныч, как с топливом? - спросил Алексей, ежась от пронизывающего утреннего ветра.
Лето выдалось на редкость холодным, залегли противные туманы, от которых на коже оседала маслянистая ледяная влага. Страна, еще толком не оправившаяся от недавней войны, замерла на пороге войны новой, лихорадочно накапливая силы. Полк недавно закончил перевооружение на новую технику. Век поршневой авиации откатывался в прошлое, хотя многомоторные громоздкие гиганты еще бороздили небо.
- Полна коробочка, командир. - отозвался техник, осматривавший левую «ногу» шасси.
- Боекомплект?
- В наличии. Фотокинопулемет снаряжен и опробован.
Подошел ведомый, Слава Рыбин.
- Ну что, Леха, полетаем сегодня, или так, на земле посидим?
- А это по ситуации. Погода, видишь, мерзкая, «им» это на руку. - ответил Алексей. - Глядишь, и принесет какого «гостя».
- А тут мы, красивые, с горячим 37-миллиметровым приветом... - в тон ему отозвался Слава. - Знаешь, я бы им за тот «ильюшин»...
- Но-но, без фанатизма! - погрозил пальцем Алексей. - Сначала запросить, а потом сбивать. На провокации не поддаваться, помнить инструкции замполита. Мы не «они», Слава, нам пиратская «слава» ни к чему... А за сбитый лайнер «они» еще ответят, попомни мое слово.
«Суперфортресс» мчался над волнами. С такой высоты невооруженным глазом невозможно было разглядеть ничего. Штурман приник к бомбовому прицелу.
- Под нами транспорт, сэр! - коротко доложил он.
- Какой транспорт, чей? - спросил Донован.
- Извините, сэр, не могу прочитать название. Судя по всему, русская галоша, хотя, может быть, и «либерти»...
- Если «либерти», то он может быть чей угодно... - заметил Джон. - В войну мы их порядочно понастряпали, да и продавали кому попало. Я читал...
- Хуже нет наказания, чем умный «правак»! - раздраженно произнес Донован. - Читал он там...
«Капитан не в духе...» - подумал Джон. - «А почему, кстати? Спросить? Не, ну его к черту... Может, опять с женой разругались, а теперь срывается». Он сверился с компасом. Курс был верный, и Ругер расслабился. Пока машину вел Донован, можно было даже подремать.
- Джон, как у тебя дела с твоей Линдой? - спросил штурман.
- Да пока никак... - ответил Джон.
- Он боится сделать ей предложение... - со смехом произнес второй стрелок. - Знает, что...
- А вот «громыхало» не спросили! - огрызнулся Джон. - За воздухом следи лучше, не дома в Техасе...
- Усилить наблюдение. - подтвердил Донован. - Мы совсем близко от «красных».
«Красотка Мэри» выполняла уже не первый рейс к берегам СССР. Обычно все шло по плану — быстрый вход в «зону», фотосъемка нужного объекта и стремительный отход. Один раз их не подпустили к району съемки злющие как осы поршневые «Яки» ПВО. Получив пару предупредительных трасс по курсу, Донован решил не связываться с сумасшедшими, хотя тринадцать крупнокалиберных «браунингов» его «Сверхкрепости» вполне могли показать противнику, где именно зимуют раки. В другой раз за ними погналась пара русских перехватчиков, и дело могло кончиться скверно, но тут очень кстати закончились территориальные воды, и «хвостовой Чарли» показал большевикам прощальный «фак». Она вообще была удачливой, эта машина с нарисованной на борту фигуристой жгучей брюнеткой в бикини. И экипаж ее, вместо того чтобы уворачиваться от непрерывных атак истребителей в небе над Кореей, выполнял такие вот относительно спокойные «прогулки». Риск, конечно, есть, но и премиальные неплохи. А там, в Корее, только джунгли, полные желтолицых азиатов, к которым в плен лучше не попадать. Рассказывали...
- Подходим к советским терводам. - доложил штурман. - Видимость плохая, надо снизиться.
Сирена взвыла, как обычно, неожиданно, ударив по нервам и враз сбив мысли. Алексей вскочил. Над вышкой КДП взмыла в небо красная ракета. Ведомый уже бежал к своему самолету. Забравшись по стремянке в кабину перехватчика, Алексей быстро запустил предстартовую готовность, одновременно фиксируя себя ремнями. Техник убрал стремянку и освободил шасси. Теперь все зависело от того, будет ли вторая ракета. Боевая это тревога или учебная? Нарушитель? Война? Что?
Взлетела вторая ракета, зеленая.
- Дежурной паре немедленный взлет, задача в воздухе, код «Шквал», повторяю, немедленный взлет, код «Шквал»! - в шлемофоне голос руководителя полетов показался непривычно взволнованным.
Двигатель перехватчика ревел так, что закладывало уши. Даже сквозь шлемофон этот рев ощущался очень хорошо. Ведь, по сути, что такое перехватчик? Большая труба, в которой ревет и клокочет огонь, с прилепившейся сверху маленькой кабиной летчика... «Так, все в норме, параметры ровные, как там ведомый?» - подумал Алексей.
- Ноль пятому и ноль восьмому — в воздухе цель. Четырехмоторная, поршневая, идет курсом на Владивосток, на запросы не отвечает.
- Ноль пятый, вас понял, иду на сближение. - Алексей щелкнул переключателем микрофона. - Ноль восьмой, следуй за мной.
- Ноль восьмой, понял. - откликнулся ведомый.
«Четыре движка...» - лихорадочно пронеслось в голове. - «Равно вероятно и пассажирский лайнер, и «стратег». Если лайнер — какого черта не отвечает на запросы? А если «стратег»... Весь мир помнил Хиросиму и Нагасаки, стертые с лица земли ядерными ударами. А если это война? Владивосток?! Ну нет, ни за что...»
- Слава, форсаж!
На форс-режиме двигатель перехватчика оставлял в небе четко видимый черный след «дожига». Во время переподготовки он несколько раз пугался, видя в небе эту черную трассу: горит! Потом привык, благо и форсаж использовался редко.
- Сэр, справа на два часа — два истребителя! - тревожно доложил «хвостовой Чарли».
- Сэр, подтверждаю, двое «красных» справа, приближаются! - подтвердил второй стрелок.
- Надо уходить... - заметил Ругер. - Они разорвут нас в клочья.
- Джон прав. - сказал штурман. - Нужно...
- Я сам знаю, что нам нужно! - ответил Донован, и лицо его исказилось. - Мы не выполнили задание.
- Но, сэр...
- Бортстрелкам — отогнать «красных» огнем. Штурману — приготовиться к работе по объекту! Выполнять! - рявкнул капитан.
«Суперфортресс» продолжал полет в сторону берега. Его двигатели работали на пределе, изо всех своих сил пытаясь унести «Красотку Мэри» от преследователей. Но на этот раз силы были неравны. Перехватчики приближались.
- Сэр, это безумие! - попробовал еще раз урезонить командира Джон.
Но тот молчал, упрямо глядя перед собой. Пальцы его на рукоятках штурвала побелели.
- Земля, это ноль пятый! Цель — четырехмоторный стратегический бомбардировщик с опознавательными знаками ВВС США. Повторяю, цель...
- Ноль пятому, цель сопровождать, установить контакт.
- Земля, я ноль пятый, цель на радиозапрос не отвечает, курс не меняет!
- Ноль пятому и ноль восьмому — принудить цель к смене курса. В случае неповиновения — уничтожить!
- Ноль пятый, понял вас.
«Стратег»... Идет на Владивосток... А если там, внутри — ОНА?» - Алексей представил себе притаившуюся в брюхе «нарушителя» здоровенную авиабомбу. - «А может, просто с курса сбились?» Тяжелая машина с характерными белыми звездами плыла совсем рядом. Алексей даже мог разглядеть головы людей за остеклениями блистеров. Что у них на уме? Что они собираются делать? Алексей подвел перехватчик как можно ближе к пилотской кабине и показал жестом: вниз, вниз! Пилот «нарушителя» не отреагировал. И в этот момент одна из турелей бомбардировщика резко развернулась в сторону Алексея.
Перехватчик тряхнуло — сразу несколько крупнокалиберных пуль попали в машину, пробив крыло и зацепив корпус двигателя. Мгновенно появилась неприятная вибрация на «ручке», самолет потянуло в сторону.
- Командир, по нам стреляют! - крикнул по радио Слава.
«Ах ты, сволочь!» - с злым удивлением подумал Алексей. - «Ну так и я не святой...» Он немного отстал от бомбардировщика, продолжавшего стрелять, и, разблокировав гашетки, дал короткую очередь. 37-миллиметровые снаряды прочертили в воздухе дымную дорожку и уперлись в крайний левый двигатель, который сразу же вспыхнул.
- Слава, огонь! - скомандовал Алексей, выпуская вторую очередь, пришедшуюся поперек корпуса.
Он видел, как снаряды кромсают блистер стрелка, превращая человека внутри в кашу. Потом от перехватчика ведомого протянулась трасса в сторону пилотской кабины. Бомбардировщик вздрогнул и пошел вниз, стремительно набирая скорость. За ним вился густеющий с каждой секундой черный дымный след.
- Земля, я ноль пятый, цель уничтожена, повторяю, цель уничтожена после того, как открыла по мне огонь. Падение не фиксирую, машина повреждена, иду на вынужденную!
Далеко внизу, крутясь, падал в свинцовые волны, сбитый «стратег».
... Спасательное судно ВМС США «Кондор» подобрало в открытом море надувную лодку с единственным человеком на борту. Человек был одет в летную форму, сильно изможден и в крайней степени переохлаждения. Этим человеком был Джон Ругер, второй пилот «Красотки Мэри». Поиск остальных членов экипажа результатов так и не принес. Историю со сбитым «Суперфортрессом», как и инцидент с советским пассажирским лайнером, засекретили.