Часть вторая. Прощальный полет баклана. Как закалялась сталь

" У моряка нет трудного или легкого пути-
у моряка есть только славный путь!"
( Нахимов П.С.)


Все когда-нибудь происходит в первый раз и запоминается навсегда: женщина впервые рожает, ребенок впервые встает на ноги, первоклассник получает первую двойку, мужчина впервые разводится. Моряк тоже помнит, когда впервые выходит в море. Как я уходил в первую свою автономку, не забуду никогда. Поверьте, эта история того стоит, и достойна своего времени!
Первый год лейтенантства, не в пример другим моим сокурсникам, с первых дней загрузившихся на корабли, прошел практически на берегу. Если не считать единственного выхода в море на трое суток в первый же день пребывания на Севере. Тогда узнав, что я служу от силы четвертый час, меня посадили на пультовской топчан и строго-настрого попросили руками ничего не трогать, и все трое суток я с ужасом рассматривал сотни мигающих лампочек на мнемосхемах. После почти целый год возможности вспенить моря мне не представилось. Второй экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения "К- ...", в который занес меня кадровый вихрь, раньше морячил часто и успешно. Но с уходом корабля в средний ремонт в Северодвинск экипаж постепенно развалился на части и был разобран по другим кораблям, а по сути представлял из себя отстойник списанных и больных. О походах в море подзабыли и не жалели. Ко всему прочему уже в ноябре нас отправляли на завод менять первый экипаж, месяцев эдак на шесть. "Северный Париж" кроме стандартных соблазнов манил еще слухом о назначении нашего экипажа техническим. Для непосвященных: служить в Двинске, получить постоянные квартиры (тогда их еще давали), в море не ходить, а коротко: получить все преимущества берегового существования, о которых мечтают все подводники, прослужившие более трех лет. Среди офицеров и мичманов шло брожение, обстановка расхолаживала. В тот год к нам пришел всего один молодой лейтенант - я, и общая расслабуха офицерского состава в ожидании береговых привилегий как-то не так сказалась на моем становлении. Большая часть офицерства хлопала по плечу, советовала не ломать голову, зачеты по специальности пустить побоку, мол, все одно служить на заводе и тому подобное. Непосредственные начальники - механик и комдив - бурчали о сдаче зачетов, учебе, устройстве корабля, но как-то неубедительно и совершенно ненастойчиво. Скорее автоматически, по привычке, всеобщая безмятежность охватила и их. Да и по-моему, они понимали, что изучать корабль без корабля, сидя на берегу - полнейший абсурд. И не напирали. Все прошло по плану. Выехав железнодорожным обозом в Двинск, мы просидели там среди сварки и ржавчины до апреля. Успешно вернулись в Гаджиево. Пережили смену командира. Так же успешно через две недели срулили в учебный центр в Палдиски. В краю горячих эстонских парней мы застряли почти на три месяца, попутно с учебой выкрасив и отремонтировав все вокруг. Новый командир фанатично стремился в море, мы не очень, но его должностной энтузиазм "заражал" деятельностью и нас, приходилось скрипеть, но возвращаться к реальной жизни. А посему после Палдиски завертелась кутерьма: экипаж передали из одной дивизии в другую, мы с ходу запрыгнули на корабль, выходы в море чередовались со сдачами и приемами корабля. Неделя моря, неделя берега и камбузных нарядов. К годовщине своей службы я, тем не менее, наплавал чуть более месяца, тогда как мои одногодки готовились кто во вторую, а кто и в третью автономку. Потом-то я их нагнал, а тогда... В один из перерывов между сдачами и приемами корабля я осуществил воссоединение с семьей. Уезжая на Север, я оставил жену на четвертом месяце беременности дома, в Севастополе, и за год виделся два раза. Сначала когда родился сын, потом на майские праздники вырвался на несколько дней из Палдиски. Одинокая жизнь порядком поднадоела, да и мужской организм требовал женского присутствия. Встретив некоторое сопротивление семейства жены, я не без труда выписал супругу с дитем в Гаджиево. Благо, хотя у меня еще и не было квартиры, но друг детства оставил мне свою на пару лет, с мебелью и остальными причиндалами, уезжая сам в Северодвинск.
Все складывалось как нельзя лучше. Семья рядом, служба сносная, все путем! Но флот не был бы флотом без всевозможных каверзных изюминок. Заступив в один из вечеров дежурить в исключительно лейтенантский наряд на камбуз, я неожиданно утром был заменен. Прилетел такой же лейтенант Скамейкин, отобрал халат и повязку и сказал, что меня срочно вызывают в казарму. В казарме командир строго и конкретно указал: в море на трое суток с экипажем Тимоненко, стрельба торпедой с якоря, у них заболел управленец. Туда и обратно. Отход в 20.30 из Оленьей губы. Сейчас домой, собраться, отдохнуть, обняться с женой и в 19.00 на "скотовозе" убыть в Оленью.
Понять дальнейшее невозможно, не понимая, что есть "скотовоз". Это песня! Военно-транспортная. Как показывает практика, высшие и высокие чины из флотского командования, хотя и растут со всеми из одного огорода, все остальное офицерство, а тем паче мичманов, почитают за быдло. Грубо, но верно. Поэтому для передвижения личного состава между базами (а от Гаджиево до Оленьей губы примерно 17 километров) утром и вечером идут машины, бортовые "Камазы". А теперь представьте: как называть транспортное средство, если в январе месяце на сто человек дают два "Камаза" под брезентовым тентом. Думаю, "скотовоз"- это еще мягко! Так и едет народ со службы и на нее: впереди беленький автобус "Пазик"- для белокостного штаба, а за ним два-три раздувшихся "скотовоза" с прочими плебеями. Правды ради скажу, что где-то к концу 80-х "скотовозы" заменили на "Камазы" с кунгами. Там, конечно, потеплее, но и людей вмещается в два раза меньше, то есть давка покрепче.
Вот на таком транспорте мне и надо было убыть в Оленью губу. На мое счастье, подавляющая масса подводников живет в Гаджиево, отчего обратно в Оленью машины идут полупустые, почти порожняком. Как образцовый и исполнительный военный я с блеском выполнил приказания командира: отдохнул, поспал, облобызал жену и сына и без десяти семь стоял у места посадки, около поста ВАИ. По какой-то прихоти судьбы подогнали кунги (в ту пору редкость), народа было немного, вбрасывания не случилось. Все чинно расселись и поехали. Через полчаса были на месте. Маленький нюанс: открыв дверь кунга, можно просто выпрыгнуть на остановке, а можно вставить специальный железный трапик в два паза, спуститься цивильно и с достоинством. Вот это самое достоинство меня и подвело! Сидел я крайним у двери, остановились, подхватил я этот цельносварной трап и вставил в пазы. Но в один не попал и не заметил. Встал на него и начал спускаться. Меня одного он, скорее всего, выдержал бы, но на беду сразу за мной на него встал семипудовый, кровь с молоком, мичман. Трапик сник, хрустнул и обломился. В итоге на моей правой ноге, точнее, на ее лодыжке оказались: злополучный трап плюс веселящийся от неожиданного падения монументальный мичман. Больно было - не описать. Выползя из-под мичмана, я прыгал минут пять, подвывая и похрюкивая. Постепенно боль притупилась, но на ногу можно было наступить только чисто условно. Путем подскоков, подскакиваний и подвываний я кое-как добрался до пирса. Доложился по "Каштану" о прибытии и на одних руках спустился вниз. В центральный пост, хочешь-не хочешь, заходить надо. Командиру представиться. Тут мне сразу не понравилось. Командир, кавторанг Тимоненко, будущий адмирал, и комдив вместе с старпомом Светляковым, моим будущим командиром, разносили в пух и прах какого-то мичмана. Старпом визжал как заведенный, командир угрюмо кидал резкие, рубящие фразы. Меня мимоходом оприходовали, выслушали и отправили к командиру дивизиона. Получив каюту, шконку и очередной словесный "урок мужества" со стороны комдива-раз, я поплелся в отсек. Старшина отсека успокоил меня, просил не удивляться, у них в экипаже все построено на тактике террора и крика. Да и у комдива прозвище: "Витя-разорви сердце!", и этим все сказано.
В море вышли вовремя. На второй день нога моя распухла, посинела и пожелтела и упорно не позволяла на себя наступать. Корабельный доктор, такой же лейтенант, осмотрев злополучную лодыжку, посоветовал попить анальгин, перетянул ногу эластичным бинтом и написал направление в госпиталь по приходу в базу. Все. Да большего он и не мог. Трое суток нога ныла и постреливала. Хохмочка началась позднее. По возвращении. Пришли в субботу, ближе к обеду. Стояла мерзковатая погода, моросил по-северному поганенький осенний дождик из числа тех, которые не выключаются сутками. Закидав в портфель пожитки, я заковылял на выход. Не тут-то было! Центропост обернулся для меня полнейшим тупиком. Командир Тимоненко легким барским движением мизинца остановил мои неуклюжие попытки вылезти в верхний рубочный люк, и не обращаясь ко мне, сказал старпому:
- Александр Иванович, этого умника на берег не спускать. Завтра он уходит с нами на контрольный. Потом автономка. Вопрос решен. Пусть симулирует на борту корабля.
Светляков вперился в меня и развизжался (что умел, то умел!).
- Сдать удостоверение личности, ботинки! Комдив, отнять у него штаны! Запереть в каюте! Выставить вахтенных! Выход лично вам даже на пирс запрещаю!!! Ни шагу с корабля!
Я опешил. Такого фонтана я не ожидал, зная, что доктор о состоянии моей ноги командиру доложил. Тимоненко, судя по всему, решил, что военные кости срастаются по приказу. Так или иначе, но через ЦП наверх я выйти не смог. Спустившись вниз, я уселся на пульте и прикинул перспективы. Продаттестат на трое суток мне не выписывали. Приказа на прикомандирование дивизия не делала - договаривались кулуарно. То есть официально на корабле меня просто не было. Значит, надо бежать.
На свет божий я выполз через люк 5-бис отсека и перебежками проник в ограждение рубки. На мою беду Тимоненко вынес свое барское тело на пирс и неторопливо гулял туда-обратно, не обращая внимания на дождь. Я залег и стал ждать. Ждал четыре часа. По моим предположениям Тимоненко был мокр насквозь, но с пирса не уходил, только периодически вызывая к себе кого- нибудь с корабля. Вымачивал беднягу и отпускал, видимо получая от этой процедуры чисто садо-мазохистское удовлетворение. Через четыре часа его вызвали к телефону, и я наконец смог отхромать подальше от пирса с максимально-возможной для меня скоростью. Зная военную организацию, я абсолютно не сомневался, что вызывать из дома меня будут настойчиво и неоднократно. Поэтому решил отгородиться от такой напасти официально и взять справку в госпитале. Госпиталь, совсем кстати, был по дороге домой. В приемном покое сидел майор-медик и скучающе листал журналы. Выслушав меня, майор глубокомысленно осмотрел ногу, похрустел костяшками пальцев, подумал и спросил:
- Медкнижка при себе?
- Да.
- Давай. Напишу освобождение до понедельника, а там с утра к травматологу. Дома лежать, ногу выше головы, пей аспирин и анальгин. Понимаешь, я сам окулист, а сейчас больше никого нет, даже рентгенолога. Будут к вечеру. Вот если бы у тебя глаз болел...
После госпиталя я призадумался. Запись в медкнижке была не особо устрашающая. Ее одной маловато. Решившись, я, не заходя домой, потащил бревноподобную ногу прямо домой к командиру. Командир жил на четвертом этаже, в доме на самой высокой точке поселка (в его квартиру я сам въеду четыре года спустя), пока добрался, трижды пропотел и чуть не стер зубы от боли. Позвонил. Командир открыл, оглядел с ног до головы и понял, что это не просто визит вежливости.
- Докладывай.
Я доложил, специально сгущая краски и напирая на то, что Тимоненко ложит все, что может, на мнение моего шефа, и, мол, я иду в автономку с ними, и плевал он на мой экипаж, и... Судя по лицу командира, такие доводы на него не просто подействовали, а разъярили до крайности.
- Белов! Домой! Болеть до понедельника! Утром к врачу!!! Нашего лекаря я пришлю сегодня же вечером. Посылать всех тимоненковских гонцов на х...!!!!! Я приказал! Людей, б....ь, они у меня отбирать будут! Выйдешь из дома - арестую! Сгною, если к кораблю ближе, чем на триста метров, подойдешь без моего приказа!!!
Домой я хромал в наипрекраснейшем настроении. Приказ начальника- закон для подчиненного (см. Строевой устав). Не выйду из дома и точка! Командир приказал!
Дома жена схватилась за сердце, запричитала, мимоходом заметив, что уже три раза за мной прибегали с корабля. Наложив холодный компресс на пораженную конечность, я разлегся на диване, водрузил ногу на стопу подушек и начал болеть. Следующих трех визитеров от Тимоненко я отшивал уже лично, демонстрируя медкнижку и цитируя слова командира. Вечерком заглянул наш корабельный доктор Серега. Посмотрел и уверил меня, что дело и правда серьезное. В воскресенье за мной уже не заходили. Плюнули.
Понедельник начался с попыток надеть ботинок. Хромач упрямо не лез на ногу. После серии бесплодных попыток я плюнул, надел на правую ногу дырчатый подводницкий тапок и, подволакивая ногу, побрел в поликлинику.
Врач-травматолог оказался тридцатилетней блондинкой с изумительной фигурой, обтягивающем халатиком, надетым на нижнее белье (просматривалось очень впечатляюще) и достоинствами, выпирающими откуда было возможно. Зрелище было до того завораживающее, что о ноге я как-то подзабыл. Сексапильный травматолог нежными пальчиками общупала мою лодыжку, наклоняясь так, что сквозь разрез халата я видел пол, поохала и отправила меня на рентген. После рентгена доктор посмотрела еще влажный снимок, откинулась на стуле, закинула ногу за ногу (у меня перехватило дыхание ) и с нематеринской жалостью сообщила:
- Пашенька, у тебя практически перелом лодыжки, трещина очень большая, да еще опухоль... Будем накладывать гипс. Как же ты, бедняжка, столько дней терпел? Снимай штаны!
Команду на оголение я выполнил быстро, хотя и неуклюже. Лежа на столе, обкладываемый теплым гипсом, я больше всего боялся, что мужское естество проявится в самый ненужный момент. Предпосылки к этому были. Горячие руки сердобольной докторши летали по всей нижней части тела, задевая нужные и ненужные органы. Но этого конфуза, слава богу, не случилось, и через полчаса мою ногу упаковали в лучшем виде по самое бедро. Лишних костылей в поликлинике не оказалось, и Светлана Ивановна (так звали моего медика) вызвала машину "Скорой помощи", чтобы отвезти меня домой.
- Полежишь месячишко в гипсе, отдохнешь. Недельки через две приходи, посмотрим, - сказала на прощанье доктор и чмокнула меня в лоб.
Жена на пороге квартиры перенесла очередной удар: утром муж ушел на своих двоих, вернулся на носилках. После обеда супруга взяла в аптеке напрокат костыли, и потекла новая жизнь. На три недели про меня забыли. Жена носилась по магазинам, я сидел с сыном, подложив под ногу костыль. Недели две спустя сходил в госпиталь, узнал, что гипс носить еще недели две. Мой же экипаж по слухам занимался обычным делом. Крутился между берегом и морем.
Идиллия закончилась ровно через неделю и снова в воскресенье. Когда утром жена ушла за "воскресной колбасой" (непонятно почему, но в наш поселок колбасу завозили исключительно по выходным), а я как всегда остался с сыном, в дверь позвонили. Вдевшись в костыли, я доковылял до двери, и, не ожидая никаких засад, открыл. На пороге стоял НЭМС нашей дивизии, каперанг Пантюша, собственной персоной! Когда лейтенант является к полковнику - это нормально, но если полковник к лейтенанту - то это уже что-то экстраординарное.
- Здравствуй, Павел! Как здоровье?
То, что каперанг знает, как зовут какого-то задрипанного лейтенанта первого года службы, насторожило меня еще больше.
- Ничего... Заходите.
Каперанг шагнул в прихожую.
- Видишь ли, Павел, мы люди государственные, военные. Нам приказывают - мы выполняем. Сознаешь?
- Сознаю... - Большего мне не оставалось.
- Тогда слушай! Завтра с утра в госпиталь, там все знают и объяснят. В среду уходишь в автономку с Тимоненко. Больше некому! Возражений не принимаю - это приказ! Выздоравливай!
Закрывая дверь, я прикидывал как "обрадуется" жена. Об отказе я и думать не смел. Отказываться нас не учили.
Дальше события понеслись как на паровозе. В понедельник в госпитале сексуальная Светлана Ивановна предстала передо мной не звездой стрип-шоу, а в форме капитана медслужбы.
- Мы, Пашенька, тоже люди военные. Нам приказали - мы выполняем.
Никаких эротических видений, когда она снимала у меня гипс, почему-то не возникало. Костыли у меня отобрали, дав взамен палочку, ногу туго забинтовали и посоветовали до завтра много не ходить.
- Не обижайся. Не ты первый, не ты последний. Терпи. - посоветовала Светлана Ивановна и опять поцеловала меня в лоб.
Идти жаловаться на судьбу было некому. Мой экипаж бродил по морям, заступника-командира не было. Да и не в его силах это было. Вечером ко мне зашел Шурка Антохин, старлей, наш электрик, тоже шедший с Тимоненко, забрал мои вещи и отнес на корабль. В среду утром я попрощался с семьей и ушел сам. В 14.00 этого дня мы вышли в море. На 89 суток.
Жену с сыном вывез на Большую землю тесть. Оставшись одна с ребенком, не прожив и двух месяцев на Севере и не имея знакомых, жена совсем расклеилась и передала SOS родителям. Тесть пробил командировку в Мурманск и с блеском произвел эвакуацию. А у меня на память о первой автономке остался живой барометр - лодыжка левой ноги. Правды ради скажу, что люди в экипаже Тимоненко, несмотря на взвинченность обстановки, были что надо, и воспоминания о том походе у меня самые хорошие.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора.

На поминки остались только близкие родственники и друзья. К своему удивлению, я столкнулся нос к носу с давешним старичком: без лишних церемоний он уселся по правую руку и принялся ухаживать за мной: то салатик положит, то водочки нальёт.

Выпили за покойного: один и другой раз.

Принялись рассказывать смешные истории, героические, трогательные, нелепые. Мама всплакнула. Я вспомнил о том, как дедушка с бабушкой меня разыграли, и я напугался до чёртиков.

Все смеялись.
Мама рассказала как дедушка встретил бабушку: на поле сражения ему оторвало нос, он завернул его в тряпицу и побежал в медсанбат, где бабушка заведовала хирургическим отделением. И бабушка ему нос пришила, да так ловко, что остался лишь тоненький, почти невидимый шрам.
Так они познакомились.
А после поженились - прямо в окопах.
Историю эту мы хорошо знали: она была из разряда семейных легенд, которые десятилетиями пересказывают на все лады - по поводу и без повода, они никогда не надоедают и в конце концов становятся чем-то вроде старой заслуженной мебели: обшарпанный диван, скрипучие стулья, пошатывающийся стол - вся эта рухлядь давным-давно приелась, но выбросить жалко, а самое главное - непонятно, останется ли дом по-прежнему нашим домом, если убрать это с глаз долой?
На сей раз, впрочем, история про оторванный нос претерпела существенные изменения, и всё благодаря моему улыбчивому соседу. Дождавшись окончания, он хмыкнул, покачал головой и пробормотал - тихонько, как бы про себя: ерунда собачья...
Что значит ерунда собачья? - удивилась мама.
То и значит: чепуха. Чушь!
Не пойму, - взволновалась мама, - вы хотите сказать, я это выдумала?
Я хочу сказать, что вам известно далеко не всё. Нос Григорию Исаевичу и в самом деле оторвало - осколком снаряда. Евгения Мироновна его пришила на место, тут тоже всё верно. Но поженились они гораздо позже, а познакомились - гораздо раньше. Но самое главное - в вашей истории не хватает множества существенных деталей.
Вам-то откуда знать? - спросил я, раздражённый непрошенным вмешательством.
Да ведь я был там, и всё видел своими глазами!
Стало быть, вы - его сослуживец?
Я - его ординарец.
Тут все принялись перемигиваться и переглядываться: дедушкин ординарец был популярной фигурой - из тех харизматичных персонажей второго плана, друзей и слуг, кто репликой интригу подтолкнёт, подаст совет, повсюду тут как тут: Лепорелло, Швейк и Горацио в одном флаконе... Обыкновенно дедушкина байка начиналась с того, что ординарец - плутоватый, но отзывчивый и по-своему честный - напивался в стельку, бил особиста по морде, проваливался в сортир, приносил важное известие, насиловал благодарную немку, терял штаны, бегал за самогоном, выпускал всю обойму в немецкого офицера с пяти шагов и непременно промахивался.
Особенно популярна была история о чудесном спасении ординарца от трибунала: Сашку собирались расстрелять за кражу ящика бесценного трофейного коньяка, предназначенного для отправки в Москву, но дедушка повернул дело так, что из злоумышленника Сашка превратился в невменяемого дуралея, который действовал не из корыстных соображений, а по глупости, и только потому - заслуживал прощения.
Главным аргументом защиты стал и в самом деле вопиющий факт: коньяк столетней выдержки Сашка закусывал солёным огурцом.
Всё это враки, - улыбнулся старичок, - закусывали мы, конечно, трофейным шоколадом. Немцы хороший шоколад делали. А коньяк был исключительным, французским, столетней выдержки, за такой и под трибунал - не жалко! Огурец Батя придумал уже на заседании трибунала. А я не стал возражать...
Ваш дедушка был великий выдумщик, этого у него не отнимешь.
Когда полк попал в окружение, Батя выводил его с пистолетом в руке, не прячась за нашими спинами, а - впереди, как и полагается командиру. За что и получил звёздочку "Героя". Правда, в наградной не записано, что в правой руке он держал пистолет, а в левой - собственный нос, завёрнутый в носовой платок.
Платок этот принадлежал мне, трофейный... К тому времени всё у нас было трофейное: от любовниц до подштанников...
В тот день нам не удалось наладить связь, мы не знали, что немцы передислоцировались и полк полностью окружён. Узнали только тогда, когда в окопах начали рваться снаряды. И летели они оттуда, где по нашим соображениям должны были находиться свои... Батя не растерялся и приказал выдвигаться. Вот тогда-то ему и оторвало - не весь нос, конечно, а только кончик.
Это был последний снаряд: обстрел сразу же прекратился. Наступила тишина. Батя закрыл лицо руками и сказал: Сашка, ёб твою мать, мне нос оторвало! Он где-то здесь, ищи...
Быстро темнело, но мы, как ни странно, довольно быстро его отыскали. Отряхнули, уложили в платок, завязали... Без носа Григорий Исаевич выглядел... своебразно... Но почему-то меня это не смутило тогда, а - наоборот, как бы привело мысли в порядок. Будто так и должно было случиться... Положение было безвыходное, все это понимали... Но когда мы увидали Батю... кровь заливала его лицо, оно казалось безумным, яростным, сумасшедшим, зато глаза были - светлыми и совершенно ясными, будто он точно знал что делать... все разом притихли: никакой паники, действовали слаженно - как на учениях или на параде.
Команды отдавались шёпотом.
Никто не верил, что мы выйдем оттуда живыми. Шансов не было. В полной темноте, по пересечённой местности мы шли гуськом, глядя друг другу в затылок. Со всех сторон звучала немецкая речь. Мы были не просто в окружении, но посреди вражеской территории, практически в расположении немецкой дивизии. Вопреки логике мы двигались навстречу врагу. Полк в полном составе прошагал прямиком в немецкий тыл.
Батя шёл впереди, следом за ним - я. Только однажды он обернулся: Сашка, как нос пришивать будем?
Я не ответил. Мы оба понимали, что сейчас не время: стоило немцам обратить внимание на то, что у них под носом творится, и нам было бы уже не до носа...
Когда, наконец, выбрались, бабушка ваша тут же взялась за дело, и быстро его подлатала - позже она признавалась, что, мол, была уверена: ничего не выйдет - слишком долго этот кусочек плоти был отделён от тела.
А два дня спустя по хорошей пьяни Батя вдруг выдал: что, Сашка, думаешь, это я вас из окружения выводил?
Кто же ещё, Исаич? - к тому времени мы все на него чуть не молились. Только и разговоров было о том, как Батя нас вывел.
Ничего ты не понимаешь, - сказал полковник, - вот если бы мне нос тогда не оторвало, хрена лысого ты бы теперь самогон попивал...
Уже после войны я слышал немало подобных историй, но никогда не верил. Помню одного деятеля, который полагал, что жизнью своей обязан любовной записке, которую носил всю войну в портсигаре: люди склонны приписывать удачу или интуицию амулетам, каким-то предметам - из суеверия или по глупости. Но тогда, после всего пережитого, поверил - сразу и безоговорочно.
Когда мы выходили из окружения, Батя ни о чём не думал и не смотрел по сторонам, он лишь поворачивал туда, куда вёл его нос. Ваш дедушка чувствовал на расстоянии комочек плоти, завязанный в платок - так, будто это был компас, указывающий верное направление.
Будто оторванный нос стал дополнительным органом - сродни зрению или слуху.
Органом чистого, незамутнённого знания.
В эти мгновения Батя точно знал что нужно делать, но если бы он на мгновение усомнился или задумался, мы бы не выжили...
Так-то вот...
Старичок замолчал. Гости выпили по последней и стали расходиться.
Было довольно поздно, мы вышли на двор - покурить.
Я смотрел на него, пытаясь разглядеть сквозь маску морщин лицо, принадлежавшее когда-то молоденькому ординарцу, и думал о том, что по части ошеломляющих розыгрышей моему покойному деду - пусть земля ему будет пухом - и в самом деле нет и не было равных.

(C)
http://freez.livejournal.com/473024.html

Триптих
Четыре осла

Первый осел
Место действия: Москва-Ленинград-Ташкент. 1989-1991 год.
На абитуре московского Военного Краснознаменного института Минобороны СССР нас держали в палатках. Военнослужащие жили от гражданских отдельно.
В той палатке нас было семеро. Среди прочих - Саша Попов, старший сержант из Южной группы войск. Там он служил в роте почетного караула в Будапеште. Попов был идеально сложен, а до армии работал президентом Федерации у-шу Узбекской ССР.
Гун-фу нас и сблизило. Сашка показывал мне, как отрывать у людей уши и нажимать на бременные точки (точки отстроченной смерти). Я растолковывал ему особенности изготовления длинных германских мечей из автомобильных рессор и нюансы наматывания ремней на руки у древнегреческих панкратиастов. В общем, мы подружились.
Иногда мы мечтали, как будем учить языки, а потом с разрешения командования отправимся как Ван Дамм в «Кровавом спорте» на чемпионат мира по драке. Все складно в мечтах было, кроме того, кто из нас победит в финальном поединке - тут разгорались споры.
Когда на экзамене по истории мне поставили два балла, Сашка возмутился:
- Блин, ты же по истории лучший! Ты же нас всех к этому экзамену натаскивал? Даже мне три влепили! Вот сволочи!
Я начал собирать манатки. В часть возвращаться не тянуло, и я решил взять направление поступать в Ленинградское училище ПВО. Увидев его, Сашка отреагировал:
- Да нафиг нам это ГРУ? Поеду с тобой!
Сказано-сделано. Через пару дней мы были в Ленинграде. Но и тут незадача: я получил по математике пять, а Сашке влепили два балла.
- Да нафиг нам эта армия? - отреагировал я и написал отказ.
Нас отправили дослуживать туда, откуда приехали: Сашку в Венгрию, меня на Кавказ.
До отъезда мы смотались ко мне на дачу. На шести сотках в Трубниковом Бору командовала моя мама - Антонина Андреевна. Узнав, чем закончились мои пятая и шестая попытки поступления в вуз, она виду не подала. Просто в момент как-то сразу постарела.
Маму мы застали несущей два полных ведра от колонки артезианской скважины. Ведра отобрали. Поперли сами. Попыхтели, донесли, и пока родительница стряпала обед, сели на грядку с клубникой - побаловаться аперитивом.
Тут-то Сашка и сказал:
- Знаешь, чтоб твоя мама сама воду не таскала, давай я тебе из Ташкента осла пришлю. Животное сильное, неприхотливое. Доброе.
- А зиму он тут переживет? - спросил я.
- Легко! Главное, чтоб сыт был. А чтоб не шлялся по соседям, сколотишь ему загончик.
На том и порешили и разъехались по частям.
Вернулись мы к этому разговору только в 1991 году. И это понятно: пока в вуз поступали, пока первый курс заканчивали, было не до ослов. В телефонном разговоре Сашка мне сообщил:
- Я тут тебе подобрал красавца. Крепыша. Умницу. Назвал Панургом. Мама будет довольна - вот увидишь.
Обсудили доставку ишака. Сошлись на авиатранспорте, тем более, что Сашкина подруга работала бортпроводницей на борте, который регулярно летал из Ташкента в Ленинград и обратно. С ней-то мне и предстояло обсудить все это в очередной прилет девушки.
Не помню, как ее звали. То ли Лейла, а может, Зухра или Зульфия. Это тоже легко объяснимо, так как была она настолько красива, что я ослеп и оглох. Как-то даже не особо слушал, что именно она говорила. Просто смотрел, свесив челюсть, как.
Однако основные факты отложились в памяти. Короче, с экипажем она договорилась. В аэропорту ее коллеги восприняли эту операцию как личное дело, а потому все заинтересованно и доброжелательно помогали.
Панургу предстояло стреноженному провести полет где-то в багажном отсека, а Сашкина подруга должна была следить, чтоб он там от стресса или жажды не заскучал: то за ухом ласково почесать, то в миску лимонада налить. Чтобы Панург привык к авиации, его Сашкины подопечные из Федерации у-шу уже начали выпасать рядом с Ташкентским аэропортом. Остальное время ослик проводил в сарайчике, в самом центре массива Чиланзар. В общем, курс молодого осла был в самом разгаре.
Операция «Панург» должна была состояться 20 августа. Но не судьба - случился форс-мажор, вошедший в историю как «путч».
А потом все полетело кувырком. То экипаж сменился, то в аэропорту какие-то перемены начались, а потом и Сашка с подругой поругался. Ну а когда предатели развалили СССР, мы даже обсуждать по телефону эту тему перестали. Только гнетущее молчание висело - оба всё понимали, но говорить о том не хотелось.
Так и осталась моя мама без помощника.
Знаете, я до сих пор думаю, что одной из важнейших целей «демократической революции» в СССР и последовавшего за ней развала страны было лишить мою маму умного и неприхотливого помощника, который без сомнения стал бы любимцем детворы нашего и всех окрестных садоводческих хозяйств Ленинградской области.

Второй осел
Место действия: Чечня. Осень 2000 года.
Из Ханкалы до этой высотки лучше ехать БТРом. Пешком можно в липкой пластилиновой грязи утонуть. Но ехать не долго. Зато подниматься на сопку лучше пешком. БТР не сдюжит - перевернется по дороге.
На высотке стоит батарея 82-мм минометов "Поднос", взвод охранения и небольшой птичник для производства свежих яиц.
Все остальное довольствие, а главное - боеприпасы, на высоту нужно тащить на горбе. Подобных высоток в Чечне полно, но эта особенная. Какой-то солдатик из питерских позаимствовал у благодарного за освобождение населения осла. Останется тайной, что он нашептал на ушко ишачку, но с тех пор Бутуз (так его окрестили пацаны) был негласно принят в русскую армию на правах добросовестного бойца.
Вреда от него было мало: ну разве пожрать любит (а кто из нас не любит пожрать?) и мимо сортира ходит.
Зато польза была огромная: помимо того, что солдаты постоянно видели человеческие глаза Бутуза, которые напоминали им о доме, ослик выполнял огромную работу: с подачи недавно дембельнувшегося по ранению питерца он на высотку все и таскал.
Служба его проходила так. Приедет машина с боепитанием - он уже стоит у подножия. На него кладут два стандартных ящика по десять мин в каждом (одна 3,1 кг). Он их прет на вершину. Потом назад. Потом опять. И опять прет. Пока все не перетаскает.
Надо ли говорить, как его все любили?
Война шла своим чередом, но вмешался Генеральный штаб. Приехал проверяющий из Москвы. Я назову его полковник Пупкин. Но его и так все знают. Приехал и возмутился:
- Что за дела? Почему осел нештатный один все таскает? Есть бойцы, вот пусть они и таскают!
Ему вежливо, с чинопочитанием объяснили, что осел - доброволец, и что у него есть моральные принципы.
Тогда Пупкин наехал иначе:
- А почему так мало таскает? Добровольцы должны быть первыми в труде и в быту!
И приказал, гад, увеличить нагрузку. Навьючить на Бутуза не два ящика выстрелов, а четыре.
Я стоял, смотрел на все это и молчал. Потом смотрел в глаза Бутуза и видел, что он все понял. Он почему-то задержал свой взгляд именно на мне. Не знаю почему.
Мы все смотрели, как наш ослик, пошевелив ушами, понуро поплелся вниз. Через некоторое время он вернулся с четырьмя ящиками. Ящики сняли. Бутуз, отворачивая от всех липкую от слез морду, прилег, как обычно отдохнуть. Но через положенные десять минут не встал. Вся батарея и взвод охранения перестали смотреть на врага, а смотрели на Пупкина и нашего Бутуза. Дернулся, как обычно, я.
- Так он умер же... - сказал я, потрогав ишачка за упавшее жилистое ухо.
Что-то случилось в воздухе. Что-то лопнуло. Назревал бунт. Пупкину оставалось жить меньше минуты.
Я спас положение. Я рявкнул:
- Он умер как герой!
И плаксивые вояки, глотая свои нефальшивые слезы, рявкнули в ответ:
- Ура!!!
Чечня содрогнулась.
Рыдали все. Кроме Пупкина. Он стоял побелевший. Вся выпитая им за время проверки осетинская водка улетучилась куда-то. Короче, обосрался от нашего рыка и собственной мерзости.
Не знаю, что произошло тогда со всеми нами, но то, что результат был, знаю доподлинно. Года через два, когда нам привезли свежие газеты, я узнал об очередном указе из Москвы, из чего сделал вывод, что у Пупкина все-таки есть совесть, но просто не очень развитая.
Короче, в газете писали, что «для нужд Северо-Кавказского военного округа (СКВО) закупят 150 ослов. Распоряжение ГОМУ Генштаба. 130 животных закупят в Дагестане, остальных армейские вербовщики намерены набрать по другим горным республикам Юга России. Ослам присвоят звание войсковых животных (это положение запрещает пускать их на мясо) и определят в специальные вьючные подразделения. Согласно штатному расписанию на каждые 10 ослов положен один фельдшер, на каждую тройку - один вьюковожатый.»
Там же было опубликовано важное, принципиальное дополнение: «Вьючные отделения будут комплектоваться только самцами. Дабы не отвлекать оных от службы».
К чему оно, я так и не понял.
Ну да ладно. Кто этих Пупкиных поймет?
ТТХ ослов:
Вес - около 130 кг.
Грузоподъемность - до 80 кг.
Скорость - 3,5-4 км/час
Цена - от 0 до 0.

Третий и четвертый
Место действия: Чад, район боевых действий Фронта национального освобождения Гукуни Уэддея и правительственных войск Нджамены Хиссена Хабрэ. 1985 год.
Послеполуденная июльская жара иссушает. Загустевшая кровь стучит в голову. Cохнут губы. Грубеет и шершавеет язык. Солнечные лучи, падающие под прямым углом на землю, жгут плечи даже через рубашку. Обычно к этому времени солдаты-джундики натягивают тент между машинами, и мы с Мухаммедом ложимся на одеяла и молча лежим по полчаса, не шевелясь.
Где-то в Нджамене сидит Саввик Шустер и, попивая кока-колу со льдом, придумывает клеветнические небылицы о том, что к уничтожению французских «Миражей» в этом мареве причастны советские военные советники. Нехай клевещет, жиденыш. Но, Боже, как хочется пить.
Сегодня наш шестидесятидвухлетний проводник-тиббус сказал, что недалеко отсюда есть вода, и, оставив машины под охраной отделения солдат, мы уже два с половиной часа в самый солнцепек продвигаемся в сторону грандиозного Эми-Куси.
Спуски с гор по тропинке, известной только проводнику, и изматывающие подъемы чередуются один за другим. Уставать и ныть нельзя - державу представляю. Еще подъем. Слева от тропинки, на вершине, нечто, но явно созданное человеческими руками. Кольцеобразная стенка менее полутора метров высотой, сложенная из камней - чье-то жилище. Через вертикальный пролом, который, по-видимому, служил входом, виднелось какое-то тряпье и глиняная посуда.
Тропинка опять сорвалась в ущелье. Справа стена. Слева пропасть.
Отряд осторожно спускается ниже и ниже. Обогнули еще один скальный выступ: просматривается дно ущелья. Две зеленые полосы кустарника, финиковые пальмы и круглые, приземистые каменные постройки. Пейзаж бодрит.
Мысль о том, что нас ждет вода, неотступна и, как патрон в патроннике, предназначенный для выстрела, незаменима. Вот, вроде, и прохладой потянуло.
Тропинка как бы подвязана к отвесной скале и искусно цепляется за каждый выступ и мало-мальски видимый карниз. Снизу, навстречу экспедиции, по этой же тропинке карабкаются два осла.
- Принесла вас нелегкая именно сейчас! Как разминемся? - подумал я. Проводник же, ничуть не беспокоясь, вел отряд на незапланированную встречу. Обе стороны, не торопясь, сближались. Первый ослик, который был уже в шагах двадцати от проводника, остановился, потоптался и спрятал переднюю часть туловища в скальную выемку, перекрыв задом тропинку.
Проводник подошел к животному, взял осла за хвост, как за спасательную веревку, сделал большой шаг левой ногой. Наклонившись над пропастью спиной, кругом перенес правую ногу и зашагал дальше.
Следующие проделали то же и пошли за проводником. Чувствовалось, что животное было напряжено и словно вжималось в скалу, помогая людям пройти. Но глаза и уши ишачка постоянно следили за всеми действиями людей. Всякое несерьезное отношение к переправе исключалось с обеих сторон. Даже ослу не приходило в голову шутить на карнизе шириной не более шестидесяти сантиметров.
Второй ослик удивил еще больше. Он встал на дыбы в выбранной им расщелине так ровно, что люди шли по тропинке не касаясь его.
Позднее, когда солдаты и офицеры утолили жажду, нагретой африканским солнцем и внутренним теплом вулкана водой, я спросил одного из тиббусов, живущих в этом ущелье: «Чьи это животные?»
- Наверху караванщик живет, - и абориген показал рукой на вершину горы, с которой мы недавно спустились. Перед глазами предстало круглое каменное жилище без крыши.
- Он сдает ослов внаем всем желающим. Они возят поклажу от этого оазиса до караванной тропы. Часто возвращаются одни, без людей. Очень умные животные.
И я подумал тогда: «Ничего себе чувство самосохранения! Ай да ослики! Видимо долго и часто их били, чтобы они так в стенки вжиматься стали».

Осел [евр. хамор, ослица - атон; греч. онос]:
1) Осел (Equus asinus) с древних времен известен как вьючное животное. Из Ветхого Завета известно, что ослами владели Авраам (Быт. 12:16, 22:3) и Иаков (Быт. 30:43). На ослах. ездили верхом (Исх. 4:20, Нав. 15:18, 1Цар. 25:20), их использовали как вьючных (Быт. 42:26, 1Цар. 25:18, ср. Быт. 49:14) и упряжных животных (Втор. 22:10, Ис. 30:6), причем запрещалось запрягать ослов вместе с волами. Как ездовых животных ослов использовали воины (1Цар. 16:20) и лица, занимавшие высокое положение в обществе (Суд. 5:10, 10:4, 12:14; ср. Быт. 49:11, Зах. 9:9). Если царь призывал молодых воинов с их ослами (1Цар. 8:16), это воспринималось как тяжелая повинность;
2) Осел - нечистое животное, поэтому его мясо можно было употреблять в пищу только в случае крайней нужды. Так, во время голода при осаде Самарии (4Цар. 6:25) ослиная голова продавалась за неслыханную сумму в 80 сиклей серебра. В то время как первенцев других нечистых животных можно было выкупить за деньги или продать (Лев. 27:27; Чис. 18:15 и след.), первенца осла разрешалось заменить только агнцем (т.е. обменять на другую жизнь), в противном случае первенцу надлежало "сломать шею" (Исх. 13:13, 34:20; см. также Втор. 21:4,6, Ис. 66:3);
3) Известно, что у аморреев существовал обычай, описанный в документах архива Мари, при заключении договора приносить в жертву осла;
4) Иисус вступил в Иерусалим, "сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной" (Мф. 21:5). В этом исполнилось пророчество Захарии (Зах. 9:9) и отразилось значение Иисуса как царя, возвещающего народам мир, - образ, совершенно не соответствовавший земным представлениям и ожиданиям Его учеников и народа (Лк. 24:21, Деян. 1:6);
5) Наряду с домашними ослами в Библии упоминаются и два вида диких:
а) Еврейское слово пэрэ, переданное в Синодальном переводе как "дикий осел" (Иов. 24:5, Пс. 103:11, Ис. 32:14, Иер. 14:6), видимо, подразумевает онагра (Asinus onager), очень быстрого и пугливого дикого осла, отдельные особи которого встречаются в пустыне Сахаре и в Аравии;
б) Еврейское слово арод встречается лишь в Иов. 39:5 (Синодальный перевод - "онагр") и в Дан. 5:21; вероятно, им назван сирийский дикий осел (Asinus hemippus), обитающий в горах Армении, в Месопотамии, Сирии и на севере Палестины.

Предисловие первое

Хочу сразу оговориться: это не робкая попытка псевдолитературного осмысления каких-то событий. Я постараюсь быть максимально документальным в изложении имевших место фактов.
Побудительным моментом ко всему нижеследующему послужила дискуссия по поводу истории «О личном составе...» и, наверное, моей истории «Абгалдырь и....».
Хотим мы этого или не хотим, но восприятие различных событий, описываемых на страницах сайта разными категориями служивших людей, то есть, скажем в общем, рядовыми и командным составом разное - факт, который, как известно, упрям.
Что зацепило меня? Да один из комментариев, общий смысл которого можно передать как: «Вот, были же нормальные офицеры, с душой к матросу, не то что некоторые».
Некоторые - это, значит, те, кто говорит, что, мол, «Куда ни целуй....» - далее по тексту.
Для особо одаренных и продвинутых могу сообщить, что фраза данная существовала (в мое время) на флоте на уровне нормального флотского фольклора, на который, конечно, можно было обижаться, как и на другие шутливые характеристики, типа «Офицер должен быть тупым и решительным...» и т.д., коих в принципе, думаю, существовало не только на флоте, но и других видах ВС немало.
Так что если у меня или кого другого не получилось передать шутливый настрой данной фразы - спишем в соотношении пятьдесят на пятьдесят на счет собственного скудоумия и отсутствия должного таланта и... ну, скажем, недостаточной подготовленности оппонентов.

Предисловие второе

Повторюсь еще раз: все, что будет изложено ниже - факты, имевшие место быть в действительности со мной. Мне бы очень хотелось, чтобы те истории, что я помещал на страницах сайта оценили люди, служившие со мной матросами, так как по моему глубочайшему убеждению одни и те же события видятся совершенно по-разному из каюты и из кубрика.
Поэтому, если кто-то служил в (или знает, кто служил) в 80-83 на ПРТБ-33 и 83-86 на Мтв «Генерал Рябиков», и может со своей «колокольни» откомментировать мои слова, покорно жду вашего суда.

Мне кажется, что я служил совсем в других Вооруженных Силах - то есть не совсем в тех, о которых пишут и рассказывают многие (и не только на сайте «Биглер.ру»).
Буквально на днях в компании за праздничным столом сидели мы с одним бывшим матросом, он как раз в конце 70-х тоже служил на Черноморском флоте. Так вот, одна из его фраз окончательно толкнула меня к данным заметкам. Он сказал, не ручаюсь за дословность: «Мы уже подгодками (2,5 года) были, а нас на камбуз поставили(дежурить)».
С обидой, до сих пор звучащей в голосе, хоть у самого сыновья уже отслужили. И тут же добавил: «Но ненадолго. Быстро отменили».
Так вот, с 80-го года, когда я принял обязанности старпома, и до 86 года, когда сдал обязанности командира, на камбузе у меня стояли только те, кому осталось служить меньше полгода. И убирали и мыли посуду и подавали на столы, за которыми сидели матросы младшего призыва. И за этим следилось жестко. А поймать какого-нибудь «карася» и заставить работать за себя им было очень трудно: экипажи были не очень большие, и каждый матрос был не только на виду, буквально на счету. Да, может быть, им было обидно. Не знаю. Но наверное, вообще со мной было служить тяжело, так как я всю службу искренне считал, что Устав написан именно для того, чтобы служить, как в нем изложено. А все понимают, что по Уставу - сложно.
Немного отступал я от Устава в отношениях с молодыми матросами - то есть, придя старпомом, построил всех молодых и объявил, что ежели который годок попробует, не приведи господи, ударить молодого, последний может смело брать пипку (пожарный ствол) и оной заряжать тому годку в лоб. За подобного рода неуставные отношения отвечу я.
Ну, пипку не пипку, а каким-то камбузным инвентарем через пару недель молодой годку зарядил. Годка списали. На разборе я от своих слов не отказался, и при всех подтвердил, что такое распоряжение отдавал.
А В 85-м стояли мы в доке, в Камышах. Кто не знает, это нормальный гражданский порт. Вот как-то вечерком поздним я на борту оставался, а значит, офицеров, мичманов на борту - два-три человека, ну был я слегка самонадеян, считал, что ежели командир на борту, сам со всеми проблемами справится должен, так вот, вечером поздним залетает в каюту ко мне дежурный по кораблю и докладывает слегка истерически, что, мол, молодой матрос, находящийся в лазарете по поводу простуды, совсем плохой.
В качестве ремарки.
У меня заведено было: дежурный по кораблю после поверки обходил пароход и проверял всех отсутствующих на построении лично - кто на вахте, кто отдыхает, кто в лазарете. Вот проверил дежурный и докладывает: плох матросик. На зов не откликается, мычит только что-то... и слюна у него изо рта какая-то странная - коричневатая. Размышлять долго нечего - матроса на носилки и на проходную. В это время дежурный по кораблю городскую скорую вызвал. Ну те-с, притянули носилки на проходную, за малым временем скорая приехала. Уж не знаю, кто там на скорой старшим был, врач или фельдшер, но мужик был - точно. Подошел он - «Что тут у вас?» - на матроса посмотрел, на пену коричневую, мычание послушал и диагноз влет ставит: «Перелом основания черепа»... Не буду врать: мне сплохело тогда круто. Матрос молодой, перелом основания черепа - это все. Снимай, командир, погоны или прощайся с должностью - это как карта ляжет.
Опять же маленькая ремарка.
Служили мы тогда как бы между двух огней - двух приказов министра Обороны по вопросам борьбы с воинской дисциплиной и неуставными взаимоотношениями. А между двух огней почему? Да потому, что в одном грозном приказе черным по-русски было написано, что, мол, командиров, имеющих в своих подразделениях неуставные взаимоотношения, разжаловать беспощадно. А в другом, не менее грозном, теми же буквами, что командиров подразделений, скрывающих неуставняк, от должности отстранять.
То есть в двух словах получалось: есть у тебя неуставные, вскрыл ты их и вынес на суд вышележащего руководства - снимай звездочку. Скрываешь - прощайся с должностью. Я помнится, как-то, положив оба этих приказа перед начальником политотдела и глядя ему в глаза, честно сказал, что исходя из данной ситуации скорее буду скрывать неуставняк, так как мне звездочку больше жалко, чем должность. Он тогда мне политику партии быстро объяснил, и понял тогда я, что не только строевые умеют красиво поминать родословную как конкретного индивида, так и божественное происхождение человечества в целом. Красочно у него получилось.
Так вот, ситуация из тех, что и захочешь - не скроешь, да и не боялся я особенно репрессий. За месяц до боевой командира на ноль помножить сложно. Мы, командиры, все же штучное производство, абы кого не посадишь. Это не танковый корпус... (Ну да, ну да, хвалюсь и выпендриваюсь... Немножко-то можно?)
В общем, совсем настроения на тот момент не было... И тут мичман, старшина команды матросика этого самого, небезызвестный в бригаде алкаш Васька, который по случаю нахождения на корабле командира трезв до отвращения оказался, принюхался к морячку своему повнимательнее и оглашает:
- Да у него изо рта растворителем воняет!
Бросились нюхать - действительно, воняет. Тут скорая заторопилась, в госпиталь везти немедленно побоялись, что в дороге у пациента откажет какой-нибудь жизненно важный орган, в машину попрыгали и уехали. Я тем временем в госпиталь дежурному отзвонился, мол, везут к вам морячка в бессознательности с сильным подозрением на злоупотребление технической жидкостью, скорее всего, растворителем, так что подымайте токсикологов на ноги, спасать тело нужно.
Приходим на пароход. Звонок из бригады: а туда я приказал сразу доложить обо всем: «К вам выехал представитель политуправления флота для разбора происшествия. За комбригом и начпо, начальником управления, посланы машины».
Пока чайку попил, прибывает капитан первого ранга из политуправления. Мне потом друзья-политработники его как «главного говнокопателя политуправления» охарактеризовали. Но тогда-то я этого не знал. Представился, угостил чаем.
И началось.
Кто провел с матросом беседу по прибытию на корабль?
- Командир?
- Провел.
- Докажи!
На стол - тетрадь индивидуальной работы. Матрос такой-то, прибыл на корабль тогда-то, оттуда-то, семья неполная, отец погиб по пьяни, ПТУ, тракторист, назначен в БЧ-5 согласно ВУС, жалоб нет.
Командир подразделения?
Та же история, беседа проведена.
Старшина команды - то же.
Проводились ли с молодыми матросами по прибытию на корабль сборы?
Вот - планы занятий, вот - суточный план. Есть, принято.
Проводился ли с матросом инструктаж по технике безопасности?
Вот - журнал. Вот - роспись, вот - суточный план.
Так.
Стоял ли матрос на вахте? - Нет, за малым сроком пребывания на корабле - не допущен.
Выдан ли зачетный лист на допуск к несению вахты? - Выдан. Книжка боевой номер? - Выдана.
Когда проводился последний раз телесный осмотр? - В субботу. Вот - запись, вот - роспись доктора и командира подразделения.
Почему моряк лежал в лазарете? - Простуда, вот - запись в журнале приема больных, вот - решение о помещении в лазарет.
Так.
Где моряк спит?
Спускаемся в кубрик.
Койки - в два яруса. Проверяющий: где койка матроса? - Вот, первый ярус, вот - бирка на койке, фамилия, боевой номер - сходится. Почему не заправлена по-белому? - Белье взял в лазарет.
На каком ярусе спят молодые матросы? - пальцем тычет. - Здесь? - Второй ярус - старослужащие, первый - молодые. Проверил. Совпало. При этом не постеснялся моряков спящих будить и про срок службы спрашивать. Но - совпало.
Где шкапчик матроса? - показали. Открыли - все на месте - паста зубная, щетка, мыло, тетрадь....
Письма.
Письма - изъять, будем читать, разбираться.
Как питался? - Вот - стол отделения в столовой личного состава, вместе с отделением.
В лазарет.
Как лечили? Какие таблетки давали?
- А это что?
На умывальнике в лазарете - бутылка полулитровая полупустая. Понюхали - химия какая-то.
Дежурный докладывает:
- Да растворитель это. Боцман вчера получил, так многие себе взяли по каютам. Док, краска кругом, постоянно то брюки, то рубашку оттирать надо.
Ладно. Возвращаемся в каюту, стали записную книжку да письма разбирать.
И вот - повезло-не повезло, уж и не знаю сам - письмо другу гражданскому недописанное нашлось. А общий смысл - попал на корабль, корабль в море собирается, служится нормально. И в конце - мол, спрашиваешь ты, как тут с мордобоем и прочими издевательствами - так вот, годки конечно есть, но здесь их прижали и нас они не достают.
И после этого письма хоть и копали потом до самого подъема флага, но без энтузиазма уже.
Да и к утру вести из госпиталя подоспели... Морячок, в себя придя, пояснил докторам, что выпить ему захотелось, ну сил нет. На гражданке не чурался он этого дела регулярно. Алкаш потомственный, что скажешь? Нашел бутылку в умывальнике, понюхал - вроде похоже. Ну и употребил полкружки. И спать с сознанием выполненного долга отправился.
Так-то. Не зайди дежурный в лазарет...
А капраз из политуправы перед уходом уже вынужден отметить был, что, мол, фактов неуставных взаимоотношений на корабле не выявлено.
На том в принципе все и кончилось.
А для чего я все это рассказал?
Совсем не для того, чтоб показать, какой, мол, хороший я был. Нет.
Хоть я и не большой поклонник Бушкова, но есть у него фраза, которая здорово в память врезалась. И смысл ее в том, что мы все принадлежали СИСТЕМЕ. И система эта работала и кого-то вбирала в себя, а кого-то - ломала...
Вот и рассказано-то как раз для того, чтобы, может, кто-нибудь да понял. Не надо было ни целовать личный состав во все места, но и не надо дурака-то уж совсем валять. Надо было просто быть в системе - и она будет работать, и будет приносить результат. Не зря существует расхожее выражение про написанные кровью строчки. Может, и не кровью, но выполнять надо то, что в документах прописано.
И еще.
Отчетливо осознавая, что все, сказанное выше, явно попахивает менторством, все же скажу одно. Мое глубочайшее убеждение состоит в том, что надо просто выполнять закон. Ну или хотя бы не нарушать его без крайней нужды. И это - не снаружи, это - должно быть внутри.
А целоваться с подчиненными, распивать с ними чаи и другие напитки - это пожалуйста, после того, как вышел в город. Сколько угодно.
Меня учили так. И учили сурово. Когда я пришел на крейсер «Москва», командир БЧ-2, капитан 2 ранга, собрал всех офицеров и часть мичманов боевой части в кабачке, известном всему флоту как «Козья жопа», чтобы «представить» коллективу нового лейтенанта. И вот, когда мы уже расходились, веселые и слегка пьяненькие, меня предупредили: «Завтра на пароход - первым барказом, и сразу - на объект приборки. Не приведи господи, тебя там шеф (так командира боевой части между собой называли) не увидит. Расщепит на молекулы».
И таки шеф прибыл на объект и выдрал таки меня, уж не припомню за что, и обошлось малой кровью все в результате предупреждения - я был на месте и вид имел как положено «веселый и придурковатый».
Мелочь?
Но она сразу расставила точки над «Ё» - на берегу мы все одинаковы, он - просто старший товарищ, я - младший. На корабле есть Устав и есть служебное положение.
К сожалению, не всем, видимо, довелось пройти такую школу...
Кому-нибудь приходилось хоть раз оказаться по службе в двух-трех служебных ступеньках от своего друга и одноклассника по училищу, с которым и дружили, и выпивали вместе, и гулеванили? Пробовали вы в такой ситуации построить нормальные и служебные и человеческие отношения? Я попадал - и в положении начальника и в положении подчиненного. Не сахар. Но принципы, заложенные в лейтенантские годы, смею надеяться, не подвели.
Не знаю, хорошо это или плохо, но жил и служил, да и стараюсь жить я по этим принципам.
И по мне - плох офицер, не умеющий добиться авторитета своего в рамках Устава, и пытающийся добиться чего-то «поцелуями», или наоборот, прущей изо всех дыр дурью.
Может быть, именно поэтому, слушая и читая некоторые истории, я и говорю, что наверное, служил в других Вооруженных Силах.
И это все, что мне хотелось бы сказать на заданную тему.

Романтичное

Е.С.

«Стала телефонистка Мадонной,
Расстоянье на миг сократив…»
В. Высоцкий


- Але! Алеее! Алеее!!!
Не слышат. Постучал по рычагам телефона.
- Але!
- «Граф» - двадцать девять. Слушаю!
Всех телефонисток с узла связи «Граф» я знаю по номерам и именам-отчествам.
- Добрый вечер, Татьяна Владимировна! «Анапу» прошу!
- Соединяю!
Кррххрххыыыыииуууу - звуки из трубки.
- «Анапа» - пятнадцать!
Ой, как же плохо слышно!
- Але! «Анапа», добрый вечер, «Автогон» будьте любезны!
- Соединяю!
- Але!!! Алееееее!!! Алеееееееее!!! Да вы что там, умерли все, что ли?
Щелк.
- Ответили?
Это «Анапа» интересуется - ответил мне «Автогон» или нет.
- Нет, еще раз будьте любезны!
Мерное шуршание в трубке.
- «Автогон».
Ох, совсем не слышно. Да что ж такое?
- Але, девчата! Добрый вечер! Узел связи «Граф» беспокоит! На город надо выйти позарез! Помогите!
- Занят город сейчас - попозже позвоните.
- Хорошо…
Трубка на рычаги - бэмс…
Так, что у нас дальше там есть?
- Але!!!
- Слушаю, «Граф».
- Татьяна Владимировна, опять я. Еще раз «Анапу», пожалуйста!
- «Анапа».
Хм, почти сразу же ответили. И слышно лучше. Другой канал дали, что ли?
- Девушка, «Цевье», будьте так любезны!
- Говорит «Цевье»!
- Понял, спасибо!
Так. И с этой стороны облом.
Пойду-ка я к телефонисткам, может, подскажут чего-нито.
- Добрый вечер, тетушки!
- Привет! Чего это ты на «Анапу» все звонишь?
- Да по питерскому телефону надо позвонить, а там все занято.
- Так ты через «Вулкан» попробуй. На «Цевье» или на «Пионер».
- Угу. Вы мне «Вулкан» на дежурку дадите?
- Соединю, конечно!
Так. Быстрым шагом до дежурки.
Дежурный лежит на топчане и читает газету. Ноги в нечищеных берцах закинул на спинку.
- Саня, пошел нафиг и быстрее! Дай позвонить!
Саня, ругаясь, выходит из дежурки и, кажется, идет пить чай на коммутатор.
Снимаю трубку с телефона - на коммутаторе загорелся огонек. Графиня даже не спрашивает - сразу же соединяет «Вулкан».
- «Вулкан» - пятнадцать!
- Добрый вечер! «Пионер», пожалуйста!
Чего-то старый анекдот про революционного матроса Железняка вспомнился.
- Слушаю, «Пионер»!
- Аааа! Девчата, милые! Узел связи «Граф» беспокоит! Город надо - позарез!!!
- Ох, рада бы, да коммутатор в ремонте! Разобран напрочь.
- Понял, спасибо! Отбой!
Шуршание в трубке…
- «Вулкан» - пятнадцать!
- Еще раз добрый вечер! «Цевье», будьте любезны!
- Соединяю!
- Але!!! Алееееее!!!
- «Цевье», слушаю!
- Девушка! Революционный ма… Тьфу. Узел связи «Граф» беспокоит! По городу не наберете?
- Вылетела у нас городская линия - вчера еще. До сих пор не сделали.
- Спасибо…
Вот, блин, что ж делать-то?
Постучал по рычагам.
- «Граф» - двадцать девять.
- Татьяна Владимировна, чего ж делать-то? Никто не дает город.
- Ну есть еще вариант - непосредственно с «Вулкана» город попроси. Только скорее всего не соединят - штаб округа, все-таки…
- Хоть попробую. «Вулкан» мне тогда соедините.
- «Вулкан» - тридцать пять.
- Але, девушка, с городом не соедините? Надо позарез позво…
- Номер давайте.
- Чего?
- Номер, говорю, давайте!
Аааа! Девушка, милая!!! Как Вас там зовут-то? Взгляд на таблицу «Вулкановских» телефонисток. Ольга Витальевна. Да я ж… Да буду на «Вулкане», да я ж Вам… Да все, что угодно!!!
- Два два четыре шесть пять сорок один, пожалуйста!
Длинные гудки в трубке - один, два, три, четыре…
Мягкий непроснувшийся голос:
- Алло!
- Здравствуй, это я…