Апофеоз войны

"Философским размышлением о трагических последствиях любой войны была картина Верещагина "Апофеоз войны" (1871). Художник изобразил гору черепов, возвышающихся, подобно пирамиде, среди выжженной солнцем пустыни. Лишь вороны кружат над ней, да развалины восточного города на горизонте говорят о некогда бывшей здесь жизни. Сюжет картины реален: "пирамиды черепов" воздвигались на Востоке как в эпоху Тамерлана, так и в более поздние времена. "Апофеоз войны" стал ее страшным символом".
(из Интернета)

Андрея все окружавшие его сослуживцы, начальники, коллеги и подчиненные называли по отчеству - Петрович. По крайней мере, в течение последних 15-20 лет. И когда ситуация вынуждала обратиться к нему с упоминанием имени, то обращающийся невольно делал небольшую паузу, вспоминая а как его, Петровича-то, собственно говоря, зовут? Происхождение такого обращения терялось, что называется, «в глубине времен». Может быть, оно было связано с тем, что со сравнительно молодых лет густая шевелюра Петровича была абсолютно седой. Причиной раннего поседения сослуживцы тактично не интересовались, а сам Петрович не откровенничал.
И вот однажды вечером, после очень тяжкого и насыщенного всевозможными событиями служебного дня, когда пару-тройку «рюмок чая» было выпито, стресс был успешно снят, а расходиться по домам еще не хотелось, сам собою завязался один из тех задушевных разговоров на вечные темы. На этот раз темой была религия. «А вы знаете как, где и когда я впервые обратился к Богу?», - задал нам вопрос Петрович и неспешно поведал свою историю.
В Карабахе начиналась самая настоящая война. С применением артиллерии, танков и систем залпового огня, захваченных у частей советской армии, расхищенных со складов ЗакВО. Надо было что-то делать, но не желающий брать на себя ответственность ряженный в тогу «великого демократа» лидер медлил, отодвигая момент принятия решения. И только когда ситуация практически вышла из-под контроля, в Закавказье потянулись тяжело груженые Илы, неся в своем чреве дополнительные войска и технику не предназначенных для таких действий частей СА и имеющих в своем арсенале только опыт обеспечения порядка на спортивно-массовых мероприятиях частей ВВ с расплывчатой задачей «не допускать боевого соприкосновения противоборствующих сторон».
В один из таких сводных отрядов численностью около тысячи человек и попал Петрович, будучи тогда двадцати с лишним летним старшим лейтенантом. Их колонна медленно ползла в горы, проезжая через полуразрушенные, сожженные и покинутые людьми и животными селения. Задача была проста. Контролировать дорогу и прилегающую местность, пропускать только безоружных беженцев. Основной лагерь начали разбивать на плоскогорье. Медики расположились чуть в сторонке у небольшого ручейка, машины и бронетехнику оставили внизу. Горы стояли в летнем наряде и были красивы своей несколько суровой, горной красотой. И тут начался ад. Говорят, что немцы, выжившие после обстрела «катюш» сходили с ума. Отряд Петровича накрыли «Градом». Он инстинктивно упал в какую-то ямку и пытался вжаться в землю. В сознании его пульсировала только одна мысль: «Господи, спаси! Господи, помоги!». Налет был недолгим, хотя Петровичу казалось, что он продолжался вечность. Последствия были ужасными. Практически все, кто находился на плоскогорье, а это была большая часть отряда, были или убиты или ранены. Повезло тем, кто был у машин. Раненым повезло, что медики разбивали лагерь в сторонке. Петрович был только сильно контужен. Несколько часов они грузили 200-х в машины. Колонна вышла и вскоре вернулась. Шедший впереди БТР был подорван на заминированной дороге, а колонна обстреляна. Посланная в другую сторону разведка доложила, что там также находятся вооруженные люди. Вдобавок, как это часто бывает в горах, резко испортилась погода. Гор стало не видно из-за низких туч. Вертушки прилететь не могли. Лето, жара под 30 и начинающие разлагаться тела... Медики нашли выход. Одеяла обильно вымачивались бензином и убитых заворачивали в одеяла. Их тела складывали штабелями и в течение дня проливали бензином. Летная погода установилась только на 4-ый день. За это время штабеля несколько увеличились за счет умерших от невозможности оказать им квалифицированную медпомощь в полевых условиях тяжелораненых... Вот такой апофеоз маленькой межнациональной войны...
P.S. Чьи были «Грады» - армянские, азербайджанские или свои (что в тогдашней неразберихе скорее всего и было), так и не установили. Расследование само по себе потихоньку спускалось на тормозах, его заслоняли уже случившиеся другие «громкие» дела, а потом не стало и самого государства и война в Карабахе началась по-взрослому. Перед отлетом домой Петрович заскочил в аэропортовский туалет. В зеркало на него смотрело осунувшееся и постаревшее лицо малознакомого человека с абсолютно седой шевелюрой.

Спаситель отечества

Фамилии настоящие, комбатом клянусь, ибо воистену (©) - удивительное рядом.

Во времена моего счастливого лейтенантства начальник нашего управления в родном главном управлении был высок, статен, красив собой, вальяжен по ранжиру и к тому же носил не менее достойную фамилию. Совершенно не Петров. Что при этом не мешало ему считаться сволочью, хоть и эстетствующей в меру узких военных рамок. Ну, до челяди в лице лейтенантов такие боги редко опускаются, но мне с ним все же столкнуться пришлось. Сначала, правда, заочно.
В нашу подмосковную часть, считавшуюся придворной, приезжал он довольно часто. По большому счету, нефиг было делать штабному генералу в низах в те спокойные, небоевые времена, однако причина была. Посещения увязывались с контролем стройки собственной дачи, возводившейся неподалеку с максимально активным участием ресурсов вассальной части и окружающих заводиков, которые эта часть снабжала рабской рабочей силой взамен на строительные материалы. Ну и как в таком случае не приобщиться к народу: ведь и генералы когда-то (хоть и недолго) были «народом», и их тоже кто-то трахал? В общем, стройка продвигалась, и визиты в часть носили четкий оттенок зависимости степени удовлетворенности от степени продвижения стройки к победному концу. Скажем так: легкий трах «патамушта так нада» удовольствия ради и развлечения для после рюмочки (или перед оными) в командирском кабинете. Чтоб не расслаблялись и помнили высочайшее начальство в лицо. И зверски не трахнешь, и совсем без этого нельзя - уважать не будут.
К нашей роте (к слову, считавшейся на тот момент лучшей в системе) генерал имел небезразличное отношение. Однажды еще в ходе безумного ремонта, производимого частично руками и почти полностью кошельками блатных родителей наших солдат, он зашел в ротный умывальник. Всю его свободную стену только что закончило покрывать огромное панно-мозаика. Дабы отвлечь солдатские головушки от глупых мыслей «о бабе» и снять напряжение от неукоснительного соблюдения воинских уставов и укрепления обороноспособности великой Родины СССР, было оно исполнено на отвлеченно-релаксационную тему. На переднем фоне великой картины из лесу выходил огромный тигр, а вдалеке разнообразные зверушки (типа как в парке Серенгети, только там вместо тигров львы), завидев грозного котика, разбегались геть. Сочно, красочно, масштабно, натурально, ибо занимался этим сам какой-то там народно-заслуженный художник и по случайному совместительству папа нашего бойца.
Реакция генерала на настоящее искусство не замедлила быть адекватно-эмоциональной масштабности картины: «Бля! Ёпт! Ху-у-уясьс-с-се... И кто этот Врубель, который придумал меня так тонко под..бать?! Ведь, надо полагать, тигр - это я, а сраные разбегающиеся зверушки - это вы?!»
Срочно вызванный папа-художник (уже, кстати, уволившегося бойца), бескорыстно (были же люди!) вылепил рядом с тигром тигренка - получилась вроде как тигрица с потомством, всяческие намеки на высокое начальство исчезли. Генералу было туманно доложено об «устранении недостатков». В следующий визит он, весьма заинтригованный, посетил роту, очень благосклонно оценил трансформаторский талант художника и ходил дальше, потрясенный и опустошенный невозможностью закусить хотя бы малейшим недостатком. Пока, наконец, не увидел в каптерке торчащий из самого дальнего верхнего шкафа самый краешек шлейки от штанов х/б. «Ой, не дергай меня!» - предупреждала шлейка, а сфинктер старшинской жопы сам по себе, никого не слушая, совсем расслабился.
«О-о-о-о-о-о!!! А что это за ху..ня вонючая торчит из образцово-показательной каптерки отличной роты?!» - возбудился таким неожиданным счастьем наш интеллигентный генерал и, подпрыгнув, радостно дернул шлейку...
Шкафчик открылся, штаны вывалились, а вместе с ними - на голову генерала - завернутые в них десять, слава Богу, пустых бутылок из-под разнообразного алкоголя. Напомню вам год - 1986-й, разгар битвы за 0150-й антиалкогольный приказ. Приключение нашего генерала раззадорило, и он всецело отдался традиционному и долгожданному военно-командирскому сексу, пообещав напоследок вкладывать в следующие посещения нашей роты всю свою широкую русскую душу с красивой русской фамилией. Кстати, несмотря на угрозы смертельного убийства карьеры всех виновных должностных лиц, приключение осталось без серьезных последствий.
Жаль, что все это было еще до меня, а то бы я уж расстарался, рассказывая...
Но попал я в роту на первую свою офицерскую должность взводного как раз в момент ожидания следующего генеральского посещения. И вот оно неумолимо приблизилось настолько, что вот прямо завтра, часов с двенадцати (разведка никогда не спит).
Надо сказать, солдатики у нас в те времена были все больше непростые, этакие эстетствующие московские разгильдяи. Нет, конечно, не все, были и «от сохи», но они оказывались в подавляющем меньшинстве, вели себя подобающе. Главное - это было сборище умных разгильдяев. Кто-то был больше эстет с томиком Шекспира на языке оригинала в тумбочке, кто-то больше разгильдяй с Marlboro в зубах и папой в Женеве. Кто-то тихий диссидент, кто-то прожженный «коммунист» со второго курса МГИМО с абсолютно трезвым и уверенным взглядом на свою будущую жизнь. Сейчас, по прошествии 20 с лишним лет, я вспоминаю о них с теплотой. Мне повезло: с ними можно было говорить - они слушали, они думали, они отвечали, только поняв вопрос и подумав над последствиями ответа. Большинство из них трезво смотрели на жизнь и свое место в ней. У них изначально не было затравленного взгляда, а многих отличали внимательные глаза и полуулыбка. Как-нибудь расскажу, а этот рассказ только об одном из них.
Был у меня такой «средний» разгильдяй: и не слишком орел по папе, и не чрезмерно сокол по образованию - классический разгильдяй средней руки, а они очень чувствовали, насколько можно быть разгильдяем в их положении. Специалист хороший, как и большинство из них, до дембеля - совсем ничего осталось, пару недель. Фамилия (и это главное!) - не Сидоров.
Я обратился к ротному с рискованным предложением. Ротный налил всему консилиуму по полстакана ненавистного коньяку (водка тогда стоила 10, и ее было не достать, а коньяк стоил 12, и его можно было купить), «заставил» всех выпить, занюхал не менее вонючей подмышкой, закусил ржаной корочкой с «тревожной» консервой, недолго подумал и сказал:
- А хуле? Это ж правда жизни. Боец - вот он, военный билет при ём. Хоть ты его расстреляй, он Ивановым от этого не станет. Рискнем.
И рискнули.
Постригли, побрили, одели во все новое, погладили, проинструктировали. Благо, отозвалась артистически-разгильдяйская душа сразу. Легко работать с такими людьми: коленки не дрожат, голос не заикается, перспектива задвигания дембеля на Новый год не страшит. Только в глазах появляется блеск от призрачной радости рассказать друзьям хохму как-нибудь потом, если получится. Ну, я ж говорю: с этими пацанами можно было говорить о жизни.
Короче, проводим генеральную репетицию и на момент генеральского визита ставим бойца плохо видимого фронта дневальным по роте за дежурного.
Артист был, сука, хоть и сволочь! Есть за что уважать!
Рота на боевом дежурстве, дневная пересменка, один дневальный на обеде, дежурный отправляет смену, в помещении практически никого, мы все офицеры и ст. прапорщик-старшина типа случайно неожиданно, задержавшись на обед, ничего не подозревая, мирно сидим в канцеляриях с открытыми дверями и как обычно не курим, а разрабатываем (слово-то какое!) любимые начальством многочисленные планы на дальнейшую жизнь. Нет, я пишу протокол завтрашнего собрания ротной партячейки.
А между тем ДПЧ по ГГС необычайно вкрадчивым голосом сообщает с прискорбием, что генеральский кортеж после непродолжительного отдыха выдвинулся из командирского кабинета в нашу сторону...
Наш солдат заправляется и в последний раз в жизни подтягивает солдатский ремень. Подбородок его вздымается, грудь выпячивается, правое плечо чуть выходит вперед, взгляд становится ни за что не подкупным и жжет входную дверь - он изображает статую «солдат, дневальный, внимательно следящий за тем, чтобы никто посторонний не проник в помещение роты». За три метра от входной двери, за минуту до своей славы.
Он справился со своей драматической ролью более чем достойно - три строевых шага (хоть их и не требовалось) как землетрясение потрясли все три этажа казармы (мы жили на третьем), а от камерного рева задрожали стекла:
- Товарищ генерал-лейтенант!!! Во время моего дежурства пр-р-роисшествий не случилось!!! Р-р-рота выполняет боевые задачи по защите нашей с Вами Р-р-родины!!! Дневальный за дежурного, р-р-рядовой...
...МИНИН!!!
Очень умело, четко, с паузой, был сделан акцент на фамилию, и глазками стрельнул, собака, и встрепенулся как бы, и не переборщил вроде...
Генералы бывают разные. Нам ли с вами этого не знать? Наш не был мелким и был какой угодно сволочью, но только не дураком: он сделал шаг вперед, устрашающе развел руки, изобразил демонстративно удивленное лицо, затем вдруг схватил Минина в охапку, придушил слегка - тот только обреченно крякнул, потом выкинул из объятий так, что он повредил своими мягкими тканями тумбочку, и, светясь счастьем, как будто всю жизнь искал, рявкнул тоже не без артистизма:
- Ну, здар-р-рово, Минин! Я... ПОЖАРСКИЙ!!!
И больше претензий к нашей роте, да и части в целом, не имел.
С весьма достойным чувством юмора был генерал. Сволочи бывают разные.
Вскоре, еще в его период, убывая в одну из командировок, я познакомился с ним очно - прибыл к нему на инструктаж. Он вел себя, как мне показалось, чрезмерно вальяжно, на столе небрежно валялся блок Marlboro. Позже мне объяснили этот намек.
А потом вдруг сняли его, как говорят - за махинации с недвижимостью, он к нам приехал прощаться и всех скопом обосрал.
До этой самой последней встречи я все еще думал о нем с уважением.
------------------------------------------

P.S. Вначале этого рассказа я поклялся комбатом. Это не случайно. Можно было бы написать как минимум еще один рассказ, но безмерное уважение к этому человеку переполняет меня до сих пор так же, как и любовь к породе кошачих, и не позволяет хоть как-нибудь бросить тень на этого неординарного, настоящей русской, широкой души человека.
Фамилия комбата - Мяукин. У меня же во взводе несколько позже изображенной выше героической эпопеи служил как бы его визави - рядовой Мурлыкин, естественно, редкостный разгильдяй.
Ничего больше не скажу.

P.P.S. Через четыре года после описанной истории часть впервые инспектировал другой высокий генерал, не имеющий никакого отношения к основному предназначению части, всего с одной лишней звездочкой на погонах, но на несколько должностей выше - заместитель министра обороны.
В бесконечной череде других распоряжений он приказал, именно - не высказал недовольство, а приказал убрать из умывальной комнаты первой роты мозаичное панно, изображавшее тигрицу, выходящую из леса...
А ведь видали мы до него и генералов армии и даже маршалов.

Иногда мне кажется, что все мы смотрим на жизнь в очень узкую щель собственного мироощущения из укрепленного пункта заблуждений и верований.

Историю эту рассказал мой товарищ и некоторых подробностей я у него не выспрашивал, так что возможны какие-то мелкие несостыковки, за которые заранее прошу прощения. Учился он в свое время вместе то ли в школе, то ли в университете (что не суть важно) с парнем по имени Артур. И был этот Артур, мягко говоря, тормозом. Что постоянно служило поводом для шуток у его друзей и знакомых. Не виделись они с ним довольно долго, а когда увиделись, выяснилось, что Артур не нашел ничего лучше, как пойти в ОМОН. Что развеселило его знакомых еще больше. Мол, как ты, тормоз такой, в ОМОНе то служишь? Да еще и в командировки в горячие точки ездишь. Убьют ведь. На что Артур совершенно беззлобно отвечал: «А мне мама говорит: ты, сынок, аккуратней там, осторожней. Вот я аккуратно и служу». На очередной встрече, когда Артура начали подкалывать по поводу его службы, он обиженно сказал:
- Вот вы смеетесь, а я, между прочим, человека убил.
- Ха! Небось в труп какой-нибудь стрелял, - смеялись друзья.
- Нет, - говорит, - и рассказывает такую историю.
Попал их взвод во время очередной командировки в Чечню в засаду. Склон, дорога по насыпи. Так вот, ОМОНовцы оказались по одну сторону дороги, боевики - по другую. А Артур, ну тормоз, что с него взять, дорогу перебежать не успел. Забился в небольшую ложбинку и лежит. А вокруг бой, перестрелка. Лежит он и думает: через дорогу перебежать не успею - боевики убьют. Стрелять тоже боязно, опять-таки боевики вмиг прикончат, а свои тоже могут - засекут огневую точку, разбираться что ли будут, кто там стреляет. Долбанут - и привет. В общем, вжался в землю, автомат под себя и лежит. Боевики-то его, скорей всего, со склона видели, но, вероятно, посчитали, что убитый - лежит не шевелится.
Все бы хорошо, одно плохо - и ОМОНовцы и боевики гранаты друг в друга кидают. Только не долетают они. ОМОНовские через дорогу перелетают, с насыпи скатываются и рвутся совсем рядом с Артуром. Боевики через дорогу тоже перекинуть не могут, гранаты опять же скатываются с насыпи и рядом с Артуром взрываются. Неприятно, в общем. Да и убить может. Решил он повыше перебраться, чтоб взрывалось дальше за спиной. Выбрал место, улучил момент, рванулся и схоронился за каким-то кустиком. В общем, гораздо лучше. Сидит, ждет, чем дело кончится. И тут видит - на полусогнутых двигается в его сторону боевик. Страшный, бородатый, на лбу повязка зеленая, а на спине гранатомет. Старый добрый РПГ-7. Особо не прячась, боевик подходит совсем близко, Артура он не видит за кустом, и начинает готовиться к стрельбе. Смотрит Артур, а к РПГшной гранате еще штук 5-6 обычных противопехотных привязано, а от них проволока к самому гранатомету. Ну все просто, выстрел - гранаты на боевой взвод и привет. Фигово, - думает Артур, - так ведь они моих всех с одного выстрела еще чего доброго положат. Кто ж мне тогда на подмогу-то придет? А боевик тем временем уже целиться начал. В общем, не выдержал Артур, да и влепил в боевика с пары метров очередь. Весь рожок выпустил.
Боевики, видимо, подумали, что части ОМОНовцев каким-то образом через дорогу перебраться удалось, во всяком случае, бой они прекратили и ушли. ОМОНовцы еще с полчаса по ту сторону дороги сидели, выжидали. В общем, перешли на Артурову сторону, нашли его самого и боевика убитого. А Артур как сидел с автоматом, направленным в сторону гранатометчика, так и сидит. И пальцы не разжимает. Говорит, понимаю, что отдать надо, а не могу. Палкой ему пальцы разжимать пришлось. Видимо, поэтому и очередь кучно легла, в боевике дыру практически пулями пробило - в стрессовом состоянии мышцы как станок сработали. Боевика потом прицепили к БТРу и в штаб, ну и чудо-гранатомет с собой прихватили. Взводный головой покачал, говорит, думали всегда, что из-за тормознутости твоей, Артур, как-нибудь все поляжем. А вышло, что спасла она нас. В общем, за гранатометчика Артуру медаль дали, какую - уж не помню, не обессудьте.

Из маленьких рассказов

Знаете... ощущения, что я кормилец семьи, наиболее остро испытал, наверно, однажды...
Современность... моей жизни всеми воспринимается как должное... а вот для себя - это совсем другое ощущение...
Начнем с картинки... для создания атмосферы...
Полярная ночь... севера... вредная пороша как всегда дует в нос...
Я в еле застегнутой внатяг шинельке и в несходящихся на пузе штанах, проклиная феноменального лодочного кока, ползу по тропе Хо Шимина в сторону поселка. Уходя в моря в яркий солнечный день, и вернувшись в снежную песню... проклинаю белую не по погоде фуражку и одышку, которая мешаете сосредоточиться на ускользающей тропинке, возвышающейся над снежным полем. Самое сложное - это обуздать тяжеленный портфель...
Уфф... не могу... остановился...
Воздух больше не пахнет, но им не надышаться... Есть только темень и огни поселка, где меня ждут.
Чувствуешь себя стариком...
Обреченно поднимаешь заветный портфель...
Добрел... звонишь... открывают...
Да... я дошел... преодолев пять месяцев расставания, двадцать четыре тысячи морских миль... и эти четыре километра.
И вот... я волшебник... офицеры отказались в море вкушать деликатесы...
И я выкладываю трофеи... две банки красной икры, скопившийся по пять грамм в сутки... мешок шоколадок... вобла для отпускного пива... банки с копченостями, аж пять штук... и зачем-то прихваченный комплект "разухи"...
Все это громоздится на столе... на фоне чужих, подаренных на сутки стен...
Я чувствую себя охотником-добытчиком...
...и восхищенные глаза напротив.
....и начинается береговая жизнь... совмещение ощущений... прошедших пяти месяцев порознь... в таких разных мирах.
Вот и смысл жизни... просто вернуться... и дотащить портфель...
Вот как-то так...

Верность

Бесформенной кучей свалявшегося меха лежала у запертой двери собака. Жильцы вели себя по-разному — кто брезгливо переступал через нее, стараясь не задеть грязной шерсти, кто ругался и норовил пнуть, кто косился сочувственно. Собака не реагировала. Только редко-редко поднимались ее впалые бока.
- Безобразие! Такое чудище! А у меня ребенок, между прочим.
- Да бросьте вы, какое чудище? Не видите, он чуть жив...
- Вот-вот, этого еще не хватало! Подохнет тут, вони не оберешься...
- Да что вы привязались-то? Вас она не трогает, по-моему...
- Еще бы она меня тронула... Нет, надо бы в эпидемстанцию позвонить...
Собака слышала и понимала, но молчала. Ей было как-то все равно. Все, что она знала — это то, что за знакомой до последней царапины на ручке дверью больше нет хозяев. Куда они подевались, собака не понимала. Она просто ждала. Другого ей ничего не оставалось.
- А что случилось? Вы не знаете?
- Уехали они. В Канаду. На ПМЖ.
- Мда. А собачку, значит, того — бросили? Могли бы и отдать кому...
- Это вам не кошка, уважаемый! Двенадцать лет с одним хозяином как никак... Верность...
- Да бросьте вы чушь пороть! Какая верность? Это же безмозглая псина!
- Вот и видно, что у вас собаки никогда не было...
Уехали? Ну и что... Хозяева часто уезжали по делам. Правда, в этот раз они что-то задерживались, но это ничего. Они обязательно придут. Надо ждать, просто ждать, и тогда все будет хорошо. Надо ждать...
- Слышь, лохматый, ты бы поел, а? Вот тут у меня сардельки...
Собака подняла голову и посмотрела на человека влажными слезящимися глазами: «Ты что, издеваешься?» Хозяева настрого запретили ей брать пищу у чужаков.
- Да пойми ты, не вернутся они! Бросили они тебя, понимаешь? Эх, ничего ты не понимаешь...
Слова были внятные, человеческие, но смысл их ускользал, проходил мимо. Бросили... Да быть такого не может! Это так же невозможно, как снег, идущий летом, как мозговые косточки, растущие на деревьях. Собака с трудом приподнялась на слабеющих лапах, глухо рыкнула на человека: «Уходи!». На источающие пьянящий аромат сардельки возле самого носа она даже не взглянула.
Ночью рыжий дворовый кот Батон прокрался в подъезд, воровато подобрался к лежащей без движения собаке и сожрал сардельки. Собака все прекрасно видела, но ей было все равно. Она думала над словами человека. Бросили... Не вернутся... Не вернутся — бросили. Бросили...
На четвертые сутки собака умерла.