Богемная рапсодия
Раз так стряслось, что женщина не любит,
Ты с дружбой лишь натерпишься стыда.
И счастлив тот, кто разом всё отрубит,
Уйдёт, чтоб не вернуться никогда.
Константин Симонов
В конце тёплого и ясного московского лета строители сдали очередной жилой дом, и первого сентября в класс, в котором учился Лёха, пришли новенькие, почему-то только девочки. Пока классная представляла их, Лёха листал учебник анатомии в поисках интересных картинок, новенькие его не интересовали. Но когда прозвучало очередное имя, Лёха поднял глаза и понял, что пропал. Девочку звали Вика, Виктория. Она выглядела совсем маленькой и хрупкой на фоне здоровенных одноклассниц Лёхи, которые были выше мальчишек на голову, и, пожалуй, шире в плечах. Как и полагалось в те годы, на ней было коричневое школьное платье с чёрным передником. В качестве украшений допускались только кружевной воротничок и манжеты. Блестящие чёрные волосы были стянуты в хвостик, на продолговатом лице выделялись густые брови и большие яркие глаза. Девочка была не то смуглой от природы, не то загорелой. Она серьёзно, исподлобья, смотрела на своих будущих одноклассников, но вдруг улыбнулась, и лицо её ожило и засветилось радостью, став необыкновенно привлекательным. Девочка была настолько хороша, что Лёха не мог отвести от неё глаз. В классе парты стояли в три ряда, и Вике досталось место через ряд, у окна. Чтобы посмотреть на неё, Лёхе приходилось оборачиваться, и это было неудобно. Раньше ему нравилась другая девочка, но теперь Лёха потерял к ней интерес. Та, прежняя девочка, кажется, обиделась, но Лёхе было всё равно.
В их класса была только одна компания, мужская, а все остальные школьники были сами по себе. Как-то незаметно Вика вошла в их компанию, и её приняли как равную. Все классные развлечения - походы, экскурсии и «Огоньки» - придумывала компания Лёхи, а теперь и Вики. По вечерам ребята часто собирались во дворе её дома - играли на гитаре, обсуждали фильмы и книги, а став постарше, курили и пили дешёвый портвейн, по полстакана на человека. Вика никогда не пила и не курила, и при ней неловко было рассказывать рискованные анекдоты. Другие девочки вели себя совсем иначе. Они не отказывались от вина, лихо дымили, а в десятом классе некоторые стали вести себя совсем вольно. Лёха понимал, что у него нет шансов понравиться такой замечательной девочке, но это было и не важно. Лёхе было достаточно видеть её улыбку, помогать с домашними заданиями и возвращать к жизни её старенький магнитофон «Весна». Иногда Лёха заходил к Вике домой, чтобы починить замок или выключатель. Её отец к тому времени умер, и она жила вдвоём с мамой и старой белой персидской кошкой Молькой. Глядя на Лёху, Викина мама вздыхала. Она всё читала в глазах парня, и Лёха ей нравился, но советов дочери она не давала, только грустно улыбалась и куталась в белую шаль.
После выпускных экзаменов и бала, которому родители придавали большое значение, а школьники считали глупым и скучным, компания распалась. Одни готовились поступать в институты, а другим предстояло через год идти в армию. Уже было решено, кто куда будет поступать. В школе была прекрасная учительница химии, поэтому трое подали документы в Менделавочку, правда, на разные факультеты. Один парень решил поступать в институт связи, другой в ветеринарную академию. Лёха давно решил, что будет поступать в авиационный. Вика весело обсуждала с парнями их планы, но о своих молчала. В школе Вика училась ни хорошо, ни плохо - обыкновенно, она вполне могла поступить в какой-нибудь не особо пафосный вуз, но не захотела.
Осенью компания опять собралась на привычном месте во дворе. Оказалось, что не провалил экзамены никто. Все поступили куда хотели, но это уже воспринималось как вполне обычное и естественное дело. Начался обычный беспорядочный разговор. Одни рассказывали о лекциях, лабораторках и смешных преподах, другие о том, где работают и сколько получают. Вика молчала.
Ближе к зиме компания стала собираться у Вики дома, играли в преферанс, пили сухое вино или «Плиску», болтали и смеялись. Вика играла неважно, но когда ей удавалось выиграть, она подбегала к пианино и, крутнувшись на табурете, играла «Богемную рапсодию», которую подобрала по слуху. Когда звучали первые аккорды, Вика запрокидывала голову, её глаза сияли. От наслаждения она в такт музыке качала головой:
Is this the real life? Is this just fantasy?
Caught in a landslide, no escape from reality.
Open your eyes, look up to the skies and see,
Im just a poor boy, I need no sympathy,
Because Im easy come, easy go,
Little high, little low,
Any way the wind blows doesn really matter to me, to me.
Дальше первого куплета дело не шло...
Однажды Вика привела в компанию своего приятеля. Это был очень странный парень. Небольшого роста, широкоплечий и сутулый. Он носил жиденькую бороду, курил трубку и по большей части молчал. А если и говорил, то бросал короткие и презрительные фразы, понятные ему одному. Он изо всех сил старался смотреть на незнакомых приятелей Вики сверху вниз. Парень работал в журнале «Пчеловодство».
В тот вечер компания быстро разошлась, хотя обычно засиживались за полночь. От присутствия «пчеловода» всем было неловко. А через полгода Вика вышла за этого странного парня замуж. Свадьбу отмечали в дорогом ресторане, причём жених чуть не опоздал в ЗАГС, потому что играл со своими друзьями в карты и не хотел бросать пульку.
Ходить в её дом стало неудобно, и теперь приятели собирались по очереди друг у друга, правда, всё реже и реже.
Замужество Вики продлилось недолго. Через год они развелись, а сын, Костик, остался с матерью. К тому времени мама Вики умерла так же тихо и незаметно, как жила. На похоронах Лёхе показалось, что на её губах не исчезла тихая, грустная улыбка. Так Вика осталась одна. Родных у неё не было.
Сутулый пчеловод исчез навсегда, и Лёха не знал, помогает ли он воспитывать своего сына, но остались его приятели. Это была очень странная публика. Все они были творцами. Они неряшливо одевались, ходили нечёсаными и лохматыми или, наоборот, брили голову, но отращивали бороду. Одни писали гениальную музыку, другие - великие картины, которые перевернут искусство, третьи сочиняли сценарии телесериалов. Они небрежно сыпали непонятными словами и горячились. Лёха их понимал с пятого на десятое. Творцы считали его начинающим автором, относились снисходительно, впрочем, не брезгуя занимать трёшку или пятёрку, которые никогда не возвращали.
- Пойми, старичок, - поучал Лёху густо заросший пегой шерстью творец, - главное в искусстве - непредвзятые ассоциации. Остальное - зола! Вот Маяковский придумал «флейту водосточных труб», и это гениально! Ге-ни-аль-но! - с пьяным пафосом восклицал он, размахивая стаканом с портвейном.
Похоже, что все творцы из Викиной компании думали так же, потому что всеми силами расширяли сознание в поисках этих самых ассоциаций. Одни искали их в водке, другие в портвейне с седуксеном, третьи курили травку, а самые неистовые сидели на чём-то более тяжёлом. Со временем и творцы перестали посещать Вику. В то время Лёха заметил, что Вика стала покашливать.
Творцы натащили в дом кучу самиздата. Там было всё подряд: опусы Зигеля и Ажажи о пришельцах, Солженицин, Булгаков, Стругацкие... Лёха хотел знать всё, что нравится Вике, и он старательно читал разлохмаченные распечатки на бумаге с перфорацией. Тогда он впервые прочитал «Улитку на склоне» и «Гадкие лебеди». И странно, книги любимых писателей ему не понравились, показались мелкими, злобными и неумными. От Солженицына он ничего и не ждал.
Как-то Вика увлеклась Кортасаром. «Хроноп-хроноп»» - смеялась она, сияя своими чудными глазами. Лёха в тот же вечер забрал книгу домой и перед сном стал читать.
«Однажды фам плясал как стояк, так и коровяк напротив магазина, набитого хронопами и надейками. Не в пример хронопам надейки тут же вышли из себя, ибо неусыпно следят за тем, чтобы фамы не плясали стояк и тем более коровяк, а плясали бы надею, известную и надейкам и хронопам.
Фамы нарочно располагаются перед магазинами, вот и на этот раз фам плясал как стояк, так и коровяк, чтобы досадить надейкам. Одна из надеек спустила на пол свою рыбу-флейту (надейки, подобно Морскому Царю, никогда не расстаются с рыбами-флейтами) и выбежала отчитать фама, выкрикивая на ходу:
- Фам, давай не пляши стояк и тем более коровяк перед этим магазином.
Фам же продолжал плясать и ещё стал смеяться.
Надейка кликнула подруг, а хронопы расположились вокруг - поглядеть, что будет.
- Фам, - сказали надейки, - давай не пляши стояк и тем более коровяк перед этим магазином.
Но фам продолжал плясать и смеяться, чтобы побольше насолить надейкам.
Тогда надейки на фама набросились и его попортили. Они оставили его на мостовой возле фонарного столба, и фам стоял, весь в крови и печали.
Через некоторое время хронопы, эти зелёные и влажные фитюльки, тайком приблизились к нему. Они обступили фама и стали его жалеть, хрумкая:
- Хроноп-хроноп-хроноп...
И фам их понимал, и его одиночество было не таким горьким."
Прочитанное произвело на Лёху тяжёлое впечатление. Было странное ощущение, что вот-вот автор объяснит, что он хотел сказать, и всё станет ясным. Но Кортасар и не подумал ничего объяснять. Видимо, чтобы понять его, следовало расширить сознание. Лёха вздохнул, бросил книгу на пол и выключил свет.
Потом в её доме появились совсем уж странные личности. Один, дизайнер интерьеров, взялся перестраивать квартиру Вики на современный манер и начал сносить перегородки. Успел он перестроить только стену между кухней и комнатой, но вскоре исчез, оставив квартиру навсегда разорённой. Когда началась приватизация, БТИ наотрез отказалось регистрировать перестроенную квартиру, и улаживать дело пришлось Лёхе, потому что Вика была человеком совершенно неприспособленным к общению с чиновниками.
Последним «приобретением» Вики был Гришка, существо донельзя странное и нелепое. Он был высоченным, тощим и похожим на вопросительный знак. Примерно так в «Крокодиле» изображали зловредных сионистов. Где и кем Гришка работал, Лёха не знал, потому что Гришка мог говорить только на одну тему, а именно, рыбалку. Он имел удивительное звание мастера спорта по спортивной рыбалке. Все деньги в доме уходили на снасти, рыбацкую одежду и тому подобное. Рыбу он таскал вёдрами, сваливал в ванну и требовал её разделывать и готовить. Вскоре квартира воняла как магазин «Океан», и брезгливый Лёха домашние задания по физике и математике для Костика передавал через порог. Гришку же приёмыш не интересовал. Казалось, он просто не замечает мальчика.
Вообще Костик был ребёнком необычным. Он был совсем не похож на мать, зато был точной копией отца, правда, выше ростом. Он был замкнутым, неразговорчивым и очень вежливым. Наверное, это была форма защиты от чужих мужчин, постоянно бывающих в доме. Лёха попытался найти с ним общий язык, но потерпел поражение. Парень читал какие-то книги, во что-то играл на компьютере, а на стенах его комнаты висели плакаты неизвестных Лёхе рок-групп. На вопросы он отвечал вежливо и точно, но сам никогда и ни о чём не спрашивал. К матери он относился с вежливым пренебрежением.
***
Однажды Лёха взял Костика с собой на авиационный праздник. Августовский день выдался ярким, солнечным, но прохладным. Аэродром встретил Лёху гудением турбин, «Авиамаршем» из мощных колонок, привычным запахом авиационного керосина и скошенной травы. Лёха был в форме, многие бывшие сослуживцы его узнавали и приветствовали. Они с любопытством смотрели на мальчика, но вопросов не задавали. На стоянке к Лёхе подошёл командир полка.
- Привет, решил своего привести? Ну и правильно, завидую! А у меня в доме бабье царство, из мужиков только я да кот. Ну что, парень, пойдём, покажу своё хозяйство. А отец пока пусть пиво пьёт!
И седой моложавый полковник, лётчик-снайпер, потащил мальчишку хвастаться своими смертоносными и от того особенно красивыми игрушками. Другие дети с завистью смотрели, как лётчики посадили Костика сначала в кабину «стратега», а потом тяжёлого перехватчика. Транспортники провели экскурсию по громадному «Руслану» и показали рабочее место штурмана. Подарили банку консервов из НАЗа, гильзу от авиационной пушки и технарский берет на верёвочке, вымпелы, значки и авиационную кокарду.
А потом был воздушный показ. Ярко раскрашенные истребители крутили в глубоком августовском небе пилотаж, с рёвом проносились над трибунами, отстреливая ЛТЦ. Мальчишки, зажав уши, радостно вопили, когда «Кубинский бриллиант» выполнял роспуск и лётное поле накрывала волна грохота. Костик молча улыбался, иногда морщась от слишком уж громких звуков.
Всю обратную дорогу парень молча копался в планшете, не задав ни одного вопроса. У подъезда он вежливо поблагодарил Лёху за интересную поездку, аккуратно закрыл дверцу машины и скрылся в подъезде. Пакет с подарками остался на заднем сидении.
***
В то утро Лёха собрался заскочить к Вике - надо было отдать домашнее задание Костика по черчению, вечный болт с гайкой. Черчение парню совсем не давалось.
Лёха знал, что Вика любит поспать, поэтому собирался через порог отдать файлик и бежать по своим делам. Пару раз позвонив, он чертыхнулся и уже собрался уходить, как вдруг замок щёлкнул. Заспанная Вика потёрла глаза кулачком, сладко потянулась и халатик разошёлся...
***
Лёха лежал на спине, боясь пошевелиться. Ему было стыдно и противно. Больше всего ему хотелось встать под ледяной душ и до крови скрести по коже мочалкой. То, что он много раз представлял себе в воображении, о чём мечтал и на что надеялся, произошло быстро и напоминало сдачу анализов. Женщина, лежавшая рядом, сейчас вызывала у него гадливость. Его раздражало всё: воздух непроветренной квартиры, запах духов и женского пота, подушки и постельного белья. Обоняние необычайно обострилось и с тупым усердием подсовывало всё новые и новые чужие и неприятные запахи. Лёху замутило. «Только бы она не поняла, что мне тошно! Как бы половчее сбежать? Сам виноват, чурка нерусская! Не так надо было...»
- Не казни себя, - вдруг тихо сказала Вика.
- Что?!
- Что слышал. Ты ни в чём не виноват... Дело во мне. У меня ну... со всеми так, понимаешь? И с мужем... И с другими тоже... Но ведь это же неправильно? Я знала, что нравлюсь тебе, видела, как ты на меня смотришь, ну и подумала: может, с тобой выйдет по-другому? Но нет, всё то же самое...
А теперь уходи. Пожалуйста.
***
После ноябрьских праздников приморозило. Настоящего снегопада ещё не было, и с тёмного неба сыпала сухая крупа. Она шуршала по козырьку фуражки и сугробиками ложилась на погоны шинели. Асфальт пружинил под ногами, в замёрзших лужах лежали разноцветные листья клёнов и осин. Парковые фонтаны уже закрыли деревянными щитами. Московская зима вступала в свои права.
Был вечер пятницы, Лёха возвращался со службы. Народу в этот час было мало, люди сидели по домам, ужинали, смотрели телевизор. Разноцветные квадратики окон уютно светились на тёмных фасадах домов. Лёха привычно отсчитал окно своей кухни и обрадовался, что оно освещено. Больше всего он не любил приходить домой первым.
Лёха спустился в подземный переход. Половина ламп, как обычно, не горела, а в дальнем конце, у самого выхода, мигала мертвенно-белым светом и противно жужжала уцелевшая лампа. Лёхе показалось, что у стены кто-то стоит. «Пьяный или бомж», - равнодушно подумал он, но, подойдя ближе, понял свою ошибку. Прислонившись к стене, стоял подросток, причём в такой болезненно нелепой позе, что Лёха заподозрил неладное. Он подошёл поближе и понял, что перед ним не подросток, а хорошо одетая женщина.
- Вам плохо? - спросил он. - Нужна помощь?
Женщина с трудом повернула голову, и в очередной вспышке Лёха узнал Вику, несмотря на то, что её глаза и рот в мерзком ртутном свете казались чёрными ямами.
- Вика, это ты!? Что с тобой?
Вика показала глазами себе под ноги. Там лежала раскрытая дамская сумка. Видимо, она собиралась что-то достать из неё, но уронила, а нагнуться не смогла. Лёха поднял сумку и подал Вике. Она оторвала руку от стены, но покачнулась и чуть не упала. Лёха едва успел подхватить её.
- Да что с тобой такое?!
Женщина пошарила в сумке, вытащила яркий баллончик с раструбом. Сунула в рот и нажала кнопку, через пару секунд ещё раз. Потом мучительно сглотнула и прошептала:
- Астма...
- Так тебе же в больницу надо! Я сейчас «Скорую» вызову, постой минуту!
- Нет-х-х... Домой-х-х...
- Да как же домой, ты еле дышишь!
- Домой... Пожалуйста...
- Ну ладно... Идти можешь?
Вика отрицательно качнула головой.
- Ладно, тогда на мне поедешь. А ну-ка!
Лёха поднял женщину на руки и поразился её невесомой лёгкости. Он поудобнее пристроил её на руках и стал подниматься по лестнице. Фуражка съехала ему на нос.
- Вик, поправь фуражку, - попросил он.
- Как поправить?
- Молодцевато!
Вика осторожно поправила фуражку, потом, отстранившись, осмотрела Лёху, сдвинула фуражку ещё немного набок, улыбнулась, потом вдруг схватила его за лацканы шинели, прижалась лицом к шарфу и разрыдалась.
Лёха перепугался.
- Вик, ну не плачь, ну пожалуйста, всё будет хорошо, мы быстро дойдём, а там будет чай горячий, с лимоном, а? Ну, вот и молодец, не плачь ты ради бога. Я не могу, когда плачут!
Вика притихла, но Лёха слышал её больное, свистящее дыхание, и страх не проходил. До её дома он почти бежал. Влетев по знакомой с детства лестнице, он остановился перед дверью.
- Ключи в сумке?
- Открыто...
Дверь и правда была не заперта, везде горел свет. Лёха положил женщину на диван, сбросил шинель и фуражку на пол и снял с Вики шубку и сапоги. Она лежала, закрыв глаза и сжав губы, бледная до синевы. Лёха присел рядом.
- Послушай, ну нельзя же так! Давай я врача вызову, а? Может, посмотрит, укол какой-нибудь сделает, приступ снимет, мало ли...
- Нет... Мне нельзя в больницу... Ни в коем случае. Обещай! И чаю бы горячего...
- Сейчас!
Лёха вышел на кухню и оторопел. Чистая и уютная кухня, знакомая Лёхе до мелочей, превратилась в помойку. Из мусорного ведра тянуло гнилью, в раковине лежала немытая посуда, дорогая кофе-машина была завалена каким-то мусором, на микроволновке виднелись бурые потёки. Лёха наполнил водой чайник, поставил его на плиту и стал искать заварку. Слава богу, заварка в доме была. В пустом холодильнике Лёха нашёл засохший лимон, срезал плесень и бросил ломтик в чашку.
«Что же делать? - думал он. - Ну не хочет она «Скорую», ладно, пусть. Но нельзя же её так оставлять? Одна она и до утра не дотянет. И где этого Костика черти носят?» И вдруг Лёху осенило: «Юрка! Надо ему позвонить! Может, он хоть посоветует, чего делать!» Юрка был военным хирургом и старинным приятелем Лёхи. «Только бы он был дома!»- повторял как заклинание Лёха, копаясь в записной книжке мобильника. В госпитале, где служил Юрка, мобильная связь блокировалась.
Юрка был дома.
- Слушаю, командир партизанского отряда «Голубые плоскостя!» - пробасил он. Это была их игра. По телефону они придумывали друг другу потешные должности и звания. Но теперь Лёхе было не до шуток. Сбивчиво и путанно он начал рассказывать про Вику и её астму.
Через пару минут Юрка прервал его:
- Диктуй адрес!
Лёха заглянул в комнату. Вика задремала, и он решил повременить с чаем. Минут через двадцать к подъезду подъехал юркин джип. Лёха встретил Юру на лестнице. Громоздкий хирург, бывший боксёр, заполнил собой маленькую прихожую
- Где? - спросил он.
Лёха провёл его в комнату. Юра пододвинул к себе стул, и положив на него металлический чемоданчик, щёлкнул замками. Чемоданчик раскрылся, из него выехали полки с кармашками, заполненные ампулами, коробочками и медицинскими инструментами.
- Выйди, - коротко сказал врач.
Лёха ушёл на кухню и полчаса бездумно стоял у окна, глядя на пустой и скучный переулок. Наконец он услышал скрип рассохшегося паркета и обернулся. В кухню вошёл Юра, вытирая руки влажной салфеткой.
- Она тебе кто? - хмуро спросил он, понизив голос.
- Она? Никто... В школе вместе учились.
- Никто? Хм... Ты на рожу свою в зеркале посмотри, ты же чёрный. Но это дела твои. У неё семья есть?
- Есть. Сын взрослый.
- Ага. Тогда скажи ему: месяц, не больше.
- Что месяц? - переспросил Лёха.
- Жить ей осталось месяц, вот что.
- Как месяц? Почему месяц?! У неё же астма...
- Да какая к херам астма! Рак у неё, рак, понял? В последней стадии. Она поэтому от «Скорой» и отказывается. Дома хочет. Такие дела... И вот ещё что: ты меня к ней больше не зови, не приеду. Не потому что не хочу, а потому что ничем помочь не смогу, и никто не сможет. Ну всё, я погнал.
Лёха протянул ему заранее приготовленные деньги.
- Юр, вот...
Хирург недовольно засопел.
- Отлезь, военный!
- Ну хоть за бензин возьми!
- Сказал же, пошёл в жопу! И ты это... Домой придёшь, стакан водки накати, понял?
Юра легонько толкнул Лёху кулаком в грудь и ушёл.
Лёха заварил чай и понёс в комнату.
- Кто это был? - спросила Вика.
- Друг мой, военный врач, хирург.
- Хороший... - шепнула женщина, - добрый.
- Ты-то сама как?
- Сейчас хорошо. Он мне два укола сделал, и сразу полегчало. Вон, ампулы лежат.
- Вижу, сейчас выброшу, а то, не дай бог...
- Он не велел.
- Почему?
- Ну, понимаешь, если вдруг придёт другой врач, он должен знать, что мне кололи. Так полагается.
- А, ну ладно, а я и не знал. Давай-ка чайку попьём. Да лежи ты, я сам тебя подниму.
Лёха нагнулся над Викой и мысленно вздрогнул. На её лице почти не было бровей и ресниц, а во рту не хватало двух передних зубов. Под натянутой бледной и как бы истончённой кожей проступали кости черепа. Вика перехватила его взгляд.
- Что, уродина? - усмехнулась она.
- Нет. Для меня нет, - тихо сказал Лёха и сделал то, о чём мечтал много лет: прикоснулся губами к её переносице.
***
Вика на глазах оживала. Она с удовольствием пила чай. Вдруг в её глазах метнулись бесенята.
- А помнишь: «Однажды фам плясал как стояк, так и коровяк напротив магазина, набитого хронопами и надейками»?
- «Хроноп-хроноп-хроноп...» - в тон ей улыбнулся Лёха. - Господи, какая несусветная дурь...
Хлопнула входная дверь и в комнату заглянул Костик.
- А, дядя Лёша, добрый вечер. Что-нибудь с мамой?
Лёха вышел в коридор и тихо и зло сказал:
- Что ж ты мать одну бросил? Я её в подземном переходе подобрал. А если бы разминулись? Замёрзла бы насмерть!
- Да она уже не в первый раз уходит. Не хочет дома сидеть. Не запирать же её?
- А ты знаешь...
- Знаю, - жёстко ответил парень. - Спасибо вам, что маме помогли. Дальше я сам.
- Ладно, раз знаешь, тогда я пошёл, - вздохнул Лёха. - Если что, звони. И это... Посуду помой, разгильдяй!
***
Шли дни. Лёха несколько раз звонил Костику. Тот вежливо отвечал, что маме не хуже, и ей ничего не нужно. А потом Лёхе пришлось улететь в командировку в Ахтубинск, на полигон Лётно-испытательного центра. Климат там тяжёлый: летом над аэродромом висит липкая, одуряющая жара и сводят с ума тучи мошкары, а зимой людей сдувают с бетона ледяные, сырые ветра. Проклятое место.
Командировка выдалась трудной, нервной и безрезультатной. Москва хотела одного, командование ГЛИЦ другого, а Лёха пытался найти решение, хоть как-то устраивающее обе стороны. Ясное дело, что задача была не по его погонам и решаться будет не здесь, а в Двадцать третьем доме на Пироговке, в Главном штабе ВВС. Но военная машина, лязгая металлом, как допотопный лифт, ползла по давным-давно проложенным рельсам. По-настоящему перевести дух Лёха смог только на борту полупустого военного Ту-134.
Имел место обычный авиационный бардак. Вылет задерживался, потому что сначала кого-то ждали, а потом что-то грузили. Лёха успел хлебнуть «Шпаги» из фляжки и закусить дарами Волги. Вольготно расположившись на пустом ряду, Лёха достал диктофон и стал прослушивать свои записи: утром ему предстояло докладывать по результатам командировки. Пока он обдумывал рапорт, самолёт взлетел. Командиру корабля, видно, надоело стоять на бетоне, и он пилотировал «Туполёнка» как истребитель, быстро забираясь на эшелон.
Перед тем как задремать. Лёха стал бродить по трекам плеера, подыскивая музыку по настроению, и вдруг услыхал:
Is this the real life? Is this just fantasy?
Caught in a landslide, no escape from reality.
Open your eyes, look up to the skies and see...
Ему вдруг стало стыдно. Вика! Как она? Он совсем забыл про неё и две недели не звонил! Лёха достал мобильник, но связи не было.
На Чкаловском он сразу же позвонил Костику.
- Добрый вечер, дядя Лёша, а я вам звонил, но телефон был отключён.
- Я в командировке был, там мобильной связи нет, вот только прилетел. Как мама?
- Мама?.. Вчера девять дней было.
С трудом ворочая огромным, шершавым, непослушным языком, Лёха через силу спросил:
- Она... умерла дома?
- Нет, в больнице.
- Но ты был с ней?
- Нет, зачем? Она всё равно уже никого не узнавала.
Too late, my time has come,
Sends shivers down my spine, bodys aching all the time.
Goodbye, everybody, Ive got to go,
Gotta leave you all behind and face the truth.
Mama, ooh, I don want to die,
I sometimes wish Id never been born at all.
|
