Тополиный пух (окончание)

Сорок километров мертвой земли. Это расстояние они мерили не шагами, а приступами тошноты и головокружения. Каждый километр был пыткой, маленькой смертью. Мир вокруг превратился в однообразное, выжженное полотно под мутно-желтым куполом неба, где вместо солнца висел тусклый, белесый диск. Тишина давила на барабанные перепонки, в ней не было ни звука жизни ? ни шелеста ветра в ковыле, ни стрекота кузнечиков. Все умерло. Четыре дня пути. пока есть силы передвигать ноги, толкая их вперед одну за другой. Когда силы заканчивались, они брали передышку. Спали. Просто лежали, пока капитан не говорил, что пора идти дальше.

И они шли дальше, опустив головы, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о трещины в иссохшей земле. Дыхание давалось с трудом, каждый вдох обжигал легкие сухим, пыльным воздухом с неизменным привкусом металла. Этот привкус стал их постоянным спутником, напоминанием о яде, что тек в их жилах. Да и мышцы ног ныли неимоверно. И судороги. Их тела были обезвожены.
- Воды, - прохрипел старший лейтенант, останавливаясь и тяжело опираясь на колени. Его лицо осунулось, губы лопнули, кожа покрылась сыпью петахий.
Капитан, шедший впереди, обернулся. Он двигался медленно, но с какой-то механической упертостью, словно его тело работало на одном лишь упрямстве. Он протянул лейтенанту почти пустую флягу.
- Два глотка. Не больше. Нужно растянуть.
Старший лейтенант жадно припал к горлышку, но тут же отшатнулся, закашлявшись. Сухой, надсадный кашель сотрясал его тело, и он согнулся пополам. Капитан молча ждал, глядя на горизонт. Там, в мареве, уже угадывалось что-то. Намёк на что-то, что когда-то было их воинской частью.

? Все, товарищ капитан? Не могу больше, ? выдохнул старший лейтенант, вытирая губы. На тыльной стороне ладони снова остался кровавый след, то ли из лопнувших губ, то ли из распадающихся лёгких. ? Давайте здесь? отдохнем... немножко.

? Отдыхать будем уже в раю. Или в аду, ? ровно ответил капитан. ? А сейчас ? идти. Видишь? Почти пришли.

Он не смотрел на старшего лейтенанта. Он смотрел вперед. Там был их долг, их цель, их могила. Идти туда было безумием, но оставаться здесь ? бессмысленной смертью. А капитан не терпел бессмысленности. В его мире все должно было иметь цель. Особенно собственная жизнь.

Чем ближе они подходили, тем страшнее становилась картина. Расположение, похоже, исчезло в огромной воронке, они даже не пытались подойти к эпицентру. Они шли сейчас по ровному, покрытому серой пылью и мелкими обломками место. Очень ровному. Ударная волна слизала все, но капитан вел их уверенно, его внутренняя навигация работала безошибочно. Это координаты КПП. Отсюда азимут 246. Километр.

Седьмой капонир пострадал, но он был. Мощные склоны оврага и толща земли приняли на себя, отразили и рассеяли основную силу удара. Огромные бронированные ворота были перекошены, одна створка сорвалась с верхней петли и просела, но они выдержали. Подход к ним был завален обломками бетона и искореженным металлом. Проход был, но узкий, едва достаточный для одного человека.

? Он здесь, ? выдохнул капитан, и в его голосе впервые за долгое время послышалось что-то похожее на торжество. ? Я знал. Я знал!

? Как мы его откроем? ? глухо спросил старший лейтенант, глядя на массивные, заклинившие ворота. ? Тут и танком не пробьешь.

? Руками, лейтенант. Руками, ? ответил капитан. Он уже шарил среди обломков, ища что-то, что можно было бы использовать как рычаг. Он нашел длинный кусок толстой арматуры, торчавший из бетонной плиты. ? Помогай.

Они вдвоем, шатаясь от слабости, расшатывали стальной прут. Он поддавался с трудом, скрежеща и вибрируя. Наконец, он вышел из своего бетонного плена. Меч короля Артура. Теперь он был у них. Примитивный, но инструмент. Они просунули его в щель между створкой и стеной и навалились всем своим весом. Металл скрипел, стонал, но не поддавался. Снова и снова. Их дыхание стало рваным, перед глазами плыли темные круги.

? Не идет? ? прохрипел старший лейтенант, отступая на шаг. Его ноги подкосились, и он прислонился к стене, сползая по ней.

? Идет! ? яростно прорычал капитан. ? Еще раз! Вместе!

Ворота, содрогнувшись, сдвинулись на несколько сантиметров. Этого было достаточно. В образовавшуюся щель можно было протиснуться. Капитан, тяжело дыша, опустил арматурину. Силы оставили его. Он прислонился к холодному металлу ворот, и его тело пробила крупная дрожь. Изо рта и носа струйками вытекала кровь.

Он не пытался ее остановить. Просто стоял, глядя, как темные капли падают на серую пыль. Старший лейтенант начал было движение в его сторону, но капитан остановил его жестом.

? Нормально, ? выдавил он. ? Я сам.

Они протиснулись внутрь. В полумраке капонира, покрытый толстым слоем пыли, стоял он. Шестнадцатиколесный гигант МАЗ-7917, а на нем - герметичный транспортно-пусковой контейнер с 'Тополем'. Чудовищная, невероятная машина судного дня, спящая в своем бетонном гробу. Машина. которую очень давно и очень официально заменил еще более совершенный и убийственный "Ярс" с его РГЧ.
Она была цела. Ни царапины.
Лейтенант медленно обошел машину, проводя рукой по ее запылённому борту. Это был его мир, его ремесло. Он знал каждый узел, каждый тумблер этого зверя. Это было последнее, что связывало его с жизнью, которую у него отняли.
- Она живая, товарищ капитан, - прошептал он с благоговением. - Аккумуляторы, конечно, сели. Но дизель? дизель от аварийного пневмостартера должен завестись. И основная система наведения в самой ракете, она в контейнере экранирована. Шанс есть.
Капитан кивнул. Он опёрся о колесо монструозного грузовика, пытаясь унять дрожь в теле. Он достал свою карту. Разложил ее прямо на пыльном капоте.
- Вот, - он ткнул пальцем в точку, обведённую красным. - Отсюда тридцать три километра. На юго-запад. Азимут сто тридцать пять. Летом это ровная солончаковая площадка. Идеально. Мы с тобой её и отметили. Тогда.
Он поднял глаза на старшего лейтенанта. Взгляды их встретились.
- Сутки у нас есть? - тихо спросил старший лейтенант, словно боясь услышать ответ.
- Если повезет, - так же тихо ответил капитан. Его лицо было серым, как пыль на капоте. - Может, чуть больше. А может, и нет. Поэтому мы не будем терять ни минуты. Твоя задача - завести эту машину. Моя - довести нас до точки. Пока я еще вижу карту.
Это был их последний приказ. Последний рубеж. Лейтенант кивнул. Он открыл небольшой шкафчик, вмурованный в левую стену возле ворот, откинул защитные колпачки с двух красных кнопок и вдавил их, разрешая аварийным пиропатронам сработать и срезать петли перекосившихся ворот. Протрещало несколько громких хлопков, и ворота упали вперед, открывая путь наружу. Старший лейтенант открыл кабину, устроился за рулём. Вдавил кнопку запуска двигателя. Капитан стоял, привалившись всем телом к громадному колесу МАЗа, и смотрел на свою карту. Последний маршрут. Из точки 'Смерть' в точку 'Долг'.
В тишине мертвого мира раздался щелчок, потом натужный стон стартера. И через мгновение бетонные стены капонира содрогнулись от оглушительного рева. Пятисотсильный танковый дизель проснулся, выплюнув из трубы облако черного дыма. Яростный зверь был жив. И его умирающие хозяева поведут его в последний бой.
***
Тридцать три километра ада на шестнадцати колесах. Гигантский МАЗ ревел, надсадно пробиваясь сквозь мертвую степь, но его рев тонул в безмолвии. В кабине, пропахшей дизелем, пылью и болезнью, сидели два призрака. Старший лейтенант вцепился в огромный руль, его костяшки побелели. Он вел машину почти вслепую, ориентируясь на короткие, на выдохе, команды капитана. Каждое движение, каждый поворот руля отнимал силы, которых почти не осталось. Перед глазами все плыло, и дорога сливалась с жухлой травой в одно серо-желтое пятно.
Рядом с ним, почти лежа на сиденье, застыл капитан. Он больше не смотрел по сторонам. Его взгляд был прикован к карте на коленях, которую он прижимал к себе, как величайшую святыню. Одна его рука сжимала планшет, другая бессильно свешивалась вниз. Он уже не мог сидеть прямо, но его воля, казалось, жила отдельно от умирающего тела.
- Левее? еще? - шепот был едва слышен за ревом мотора. - Азимут сто тридцать пять. Держи его.
- Есть, держу, - просипел в ответ старший лейтенант.
Он пытался сфокусировать взгляд на компасе, но цифры плясали, сливаясь в неразборчивую кашу. Он просто вел машину в указанном направлении, доверяя капитану до последнего. Каждые несколько минут его тело сотрясал приступ сухого кашля, и на губах выступала свежая кровь, которую он безразлично смахивал рукавом.
Капитан больше не кашлял. Он просто дышал. Редко и шумно, с хрипом, который, казалось, разрывал его легкие. Но он все еще видел карту. Он видел цель. Его палец медленно полз по бумаге, оставляя за собой темный, потный след. Он вел их. Даже из-за порога смерти он продолжал вести их к точке, которую сам выбрал. К их общему финалу.
- Приехали, - выдохнул капитан. - Вот она, наша точка. Мои вехи. Вставай в центр и глуши.
Старший лейтенант послушно довернул и нажал на тормоз. Теперь стояночный. Теперь полная блокировка, всё, как положено. Они стояли посреди плоской, как стол, площадки, покрытой белесой коркой соли. Идеальное место.
Несколько минут они просто сидели, собирая последние крохи сил. Лейтенант смотрел прямо перед собой, на потрескавшуюся от солнца землю. Капитан тяжело дышал, его глаза были закрыты. Казалось, он уснул. Но потом он шевельнулся и с видимым усилием протянул старшему лейтенанту свой блокнот.
- Бери, - прошептал он. - Координаты точки пуска в блокноте. Все расчеты там. Ты знаешь, что делать.
Старший лейтенант взял блокнот. Тот был тяжелым, как могильная плита. Он посмотрел на капитана. Они попрощались бы, если бы это значило для них хоть что-то. Лейтенант даже не задумался, какая цель в полётном задании. Это уже тоже не имело значения. Кто-то когда-то в каком штабе очень давно выбрал точку на карте и записал её координаты. Теперь они хранились в системе наведения бортового компьютера. Ракета сама знает, куда ей лететь. Нужно только сказать ей, откуда.
- Я справлюсь, товарищ капитан, - твердо сказал старший лейтенант.
Справлюсь.
Капитан слабо кивнул. Уголки его губ, казалось, дрогнули в подобии улыбки. А может, это была просто предсмертная судорога. Он откинул голову на спинку сиденья. Его рука, державшая край карты, разжалась. Планшет с картой соскользнул с его колен на пол кабины. Его дыхание остановилось. Без драмы, без агонии. Он был здесь, и вот его не стало.
Старший лейтенант сидел неподвижно. Он смотрел на своего командира, на его спокойное, теперь уже безмятежное лицо. Он был один. Посреди мертвой степи, в кабине машины судного дня, рядом с телом единственного человека, который был с ним до конца. Не было ни слез, ни отчаяния. Только огромное, холодное чувство долга, которое капитан оставил ему в наследство вместе со своей картой.
Он медленно, с усилием, открыл тяжелую дверь кабины и вывалился наружу. Ноги не держали, и он упал на колени на потрескавшуюся соль. Воздух обжёг легкие. Он постоял так с минуту, качаясь, глядя на свои руки, перепачканные кровью и грязью. Потом поднял голову и посмотрел на белесое небо. Времени не было. Он поднялся, опираясь на огромное колесо, и побрел к корме установки. Работа ждала.
Каждое действие было пыткой. Он добрался до пульта управления шасси. Руки тряслись так, что он с трудом попадал пальцами по тумблерам. Он включил гидравлику. Раздался низкий гул, и из чрева машины медленно поползли вниз массивные опоры домкратов. Они с хрустом вгрызлись в соляную корку, поднимая многотонную махину над землей. Старший лейтенант следил за кренометрами, выравнивая платформу с точностью до долей градуса. Его тело кричало от боли, но руки делали то, чему его учили. Мышечная память была сильнее подступившей смерти.
- Есть. По нулям, - прохрипел он сам себе или, может, мертвому капитану в кабине.
Следующий этап. Подъем контейнера. Он нажал нужную кнопку. С шипением и скрежетом транспортно-пусковой контейнер начал медленно подниматься, отрываясь от своего ложа. Длинное, двадцативосьмиметровое сигарообразное тело ракеты, устремилось в вертикальное положение. Оно вставало, как перст, указующий в больное небо. Последний аргумент мертвого мира. Старший лейтенант смотрел на это, и в его затуманенном сознании не было ничего, кроме этого зрелища. Его ракета. Его долг.
Когда контейнер замер в строго вертикальном положении, старший лейтенант сполз по борту машины на землю. Силы кончились. Он лежал на земле, тяжело дыша и кашляя кровью. Несколько минут он не мог пошевелиться. Но потом он вспомнил о блокноте. О цифрах. Он пополз обратно к кабине. Забраться внутрь было уже невозможно. Он просто дотянулся до планшета, выпавшего на пол, и вытащил его наружу. Открыл блокнот на последней странице. Цифры. Последнее, что имело значение.
Шатаясь, он поднялся к пульту управления пуском. Это был небольшой отсек в борту машины. Он откинул крышку. Перед ним были ряды тумблеров и маленькие экраны. Он включил питание. Загорелись тусклые зеленые лампочки. Система была жива. Руки тряслись так, что он не мог попасть в кнопки. Он прижал левую руку правой, чтобы унять дрожь, и начал вводить координаты. Цифра за цифрой. Из блокнота капитана. Каждая вспышка на экране подтверждала ввод. Это была самая трудная работа в его жизни.
- Так, товарищ капитан? - прошептал он, когда последняя цифра встала на свое место.
На экране загорелась надпись: 'ДАННЫЕ ПРИНЯТЫ'. Он откинулся назад, тяжело дыша. Все. Он сделал все, что мог. Осталось только одно. Нажать кнопки. 'ПУСК'. Они были под защитными крышками, внизу пульта. Он откинул их. Положил большие пальцы на красные вогнутые кнопки.
Он нажал. Надавил всем телом.
Раздался новый звук. Тонкий. Это проснулась сама ракета. Включилась ее собственная система, начался отсчет циклограммы короткой предстартовой подготовки.
Его работа была окончена. Старший лейтенант отстранился от пульта. Ноги окончательно подкосились, и он медленно осел на землю, прислонившись спиной к тёплому от работающей гидравлики борту машины. Он поднял голову и посмотрел вверх, в небо. В его ушах стоял гул и звон. Мир сузился до этого гула и темного силуэта ТПК на фоне белого неба. Последнее, что он увидел. Сознание померкло. Его голова безвольно упала на грудь. Он умер, не дожив до момента пуска две секунды.
***
Две секунды. В масштабах вечности - ничто. В короткой циклограмме запуска - целая жизнь. Гудящая, бесстрастная машина не знала, что ее создатель и повелитель уже мертв. Она просто выполняла свою программу. В кабине, откинув голову, застыл капитан. На солончаке, прислонившись к колесу, лежал лейтенант. Их война закончилась. Война машины только начиналась.
Внутри ракеты оживали гироскопы, раскручиваясь с нарастающим воем. Система наведения сверяла свое положение с мертвой землей внизу. Она не видела ни серого неба, ни выжженной степи. Она видела лишь цифры. Координаты старта, введенные дрожащей, умирающей рукой старшего лейтенанта. Последняя воля капитана. Координаты цели, заложенные когда-то давно.
Тишина взорвалась.
Не было постепенного нарастания рева. Был удар. Резкий, оглушительный хлопок, будто раскололось само небо. Отстрелилась и упала крышка транспортно-пускового контейнера. Второй хлопок - это вышибной заряд выбросил из контейнера ракету. Отлетели, разделившись на половинки, хомуты, ранее удерживающие ракету от касания стенок контейнера. Из сопла ударил слепящий столб огня, превратив серый солончак в желто-оранжевое полотно. Тени от гигантской машины и двух неподвижных тел метнулись прочь, длинные и черные, чтобы тут же исчезнуть в нестерпимом сиянии. Земля содрогнулась, поднимая тучи соленой пыли. Раскаленная газовая струя с шипением опалила землю и машину.
Огромный МАЗ-7917, стоявший на своих гидравлических лапах, застонал. Металл вибрировал под чудовищным давлением. Казалось, он вот-вот развалится на части, не выдержав ярости родившегося из него монстра. Это было похоже на агонию. Агония рождения.
Исполинская сигара рванулась ввысь. Двигатель первой ступени заработал на полную мощность, превращая тонны топлива в чистую, яростную энергию. Огненный след прочертил на блеклом небе дымную линию. Ракета уходила. Она набирала скорость, становясь яркой, стремительной точкой, улетающей на северо-запад. Точно по азимуту триста два. Туда, куда указывала последняя линия на карте капитана.
Рев постепенно стихал, превращаясь в отдаленный гул, а затем и вовсе растворяясь в мертвой тишине степи. Огненный хвост исчез за горизонтом. Остался лишь инверсионный след. Белая, ровная царапина на лице безразличного неба. Последнее слово в споре, который уже никто не слушал. Последний приказ, отданный мертвецами.
На земле воцарилась тишина. Она была еще глубже и тяжелее, чем прежде. Воздух медленно остывал, наполнившись едким запахом сгоревшего твердого топлива. Ветер, вернувшийся на свое законное место, лениво шевелил облачка пыли, поднимавшиеся от раскаленной земли в центре солончака. Там, где только что бушевал ад, теперь чернело закопченное пятно, похожее на язву.
Рядом стояла пусковая установка. Осиротевшая, с задранным в небо пустым контейнером, похожим на ствол орудия после выстрела. Она тихо поскрипывала, остывая. Она выполнила свою задачу. Теперь это был просто памятник. Огромный кусок бесполезного, фонящего железа посреди пустыни. Памятник двум людям, которые довели его сюда.
Капитан так и сидел в кабине, его голова была откинута на спинку сиденья. Спокойное, почти умиротворённое лицо. Весь его мир, состоявший из карт и координат, лежал у его ног. Истёртая карта валялась на полу, присыпанная пылью. Его палец больше не скользил по ней. Маршрут был окончен.
Старший лейтенант лежал на земле у пульта управления. Он словно обнимал колесо многотонной машины, ставшей ему последней опорой. Его тело было расслаблено, голова опущена на грудь. Он выполнил свой долг. Он все сделал. Он смог.
Всё так же висело в небе мутное солнце. Все так же тянулась до горизонта мертвая, выжженная земля. Ничто не говорило о том, что здесь только что были решены чья-то судьбы. Возможно, целого города. Или ракету собьют. Или цель, которую так точно рассчитал капитан, уже давно не существует, стертая с лица земли таким же яростным ударом.
Миру уже было всё равно.

Тополиный пух (продолжение, часть 2)

Шесть месяцев в бетонном мешке - это дольше, чем вечность. Время здесь утратило свой привычный ход, сжавшись до монотонного цикла от сна к бодрствованию, от одного пайка, до другого. Воздух, прогоняемый древним советским еще ручным компрессором через не менее древние фильтры, был каким-то пустым, бумажным. Сначала он пах пылью и ржавчиной, а потом они перестали различать другие запахи, кроме запаха безысходности. Первый месяц они разговаривали, вспоминая свои семьи и прошлую жизнь. Закончились батарейки в фонарике старшего лейтенанта, и они жужжали динамкой своего последнего фонаря всё реже, лишь выходя в уборную или во время еды. Потом почти перестали разговаривать, экономя не столько слова, сколько душевные силы. Каждое слово казалось лишним, нарушающим хрупкое равновесие, установленное в их подземной могиле. Старший лейтенант похудел, его молодое лицо заострилось, под глазами залегли темные тени. Капитан, казалось, усох, словно вся его сущность сжалась в тугой комок воли. Через два месяца он почти силой взял на хранение у старшего лейтенанта его пистолет. Они были в наряде, когда всё случилось, поэтому у каждого был штатный пистолет Лебедева с двумя обоймами.

Больше всего донимал постоянный металлический привкус во рту. Он не проходил ни после еды, ни после воды. Это был несмываемый вкус радиации, вкус их медленной смерти. Иногда по ночам старший лейтенант просыпался от собственного кашля - сухого, раздирающего горло. Капитан делал вид, что не слышит, но он не спал. Он лежал на своей койке с открытыми глазами, глядя в бетонный потолок и считая дни. У него в блокноте, рядом с последними координатами, было сто восемьдесят три палочки. Это было необязательно, потому что его наручные электронные Casio G-Shock шли и показывали дату, но для капитана это стало необходимым ритуалом. напоминающим ему о том. что время выхода наружу приближается.
- Сухпай почти закончился, - тихо сказал старший лейтенант в один из дней.
Капитан медленно поднялся. Он подошел к столу и провел пальцем по пыльной поверхности. Сто восемьдесят четвертый день.
- Знаю, - его голос был хриплым от долгого молчания. - Пора.
Они молча собрались. Сборы были недолгими: проверить и зарядить оружие, взять фонарик, рассовать по карманам остатки галет. Капитан бережно убрал в планшет свою карту и блокнот. Путь к выходу был испытанием. Лестница и подъем по длинному спуску, сейчас превратившемуся в подъём, казавшиеся полгода назад простыми, теперь отнимали все силы. Каждый шаг отдавался слабостью во всем теле. Наверху они вдвоем навалились на колесо засова. Оно поддалось еще труднее, чем в тот декабрьский день. Скрип ржавого металла о металл резанул по ушам, привыкшим к тишине.
Их совместными усилиями тяжелая крышка люка приподнялась на несколько сантиметров. В щель ударил сноп света, ослепив. И вместе с ним ворвался воздух. Условно свежий. Этот воздух пах пылью, немного гарью и чем-то еще, незнакомым и тревожным. Химический, горьковатый запах мертвого мира. С трудом откинув крышку до конца, они выбрались наружу, щурясь от непривычно яркого, мутно-желтого солнца. Июньская степь встретила их молчанием. Не пели птицы, не стрекотали кузнечики. Трава, обычно в это время сочная и зеленая, была жухлой, желто-серой, словно выжженной. Небо затягивала белесая дымка.
Их "буханка" стояла на том же месте, где они ее бросили. Теперь она выглядела как памятник ушедшей эпохе. Машина стояла, вросшая в землю, покрытая слоем серой пыли. Краска свисала с неё лохмотьями, резина на колесах потрескалась и осела.
- Попробуем? - с ноткой надежды спросил старший лейтенант.
- Не стоит, - отрезал капитан. - Наверняка она фонит так, что рядом стоять опасно. Это просто гроб на колесах.
Старший лейтенант отошел от машины и встал в десятке шагов, недоверчиво разглядывая её. Он посмотрел на бескрайнюю, мертвую равнину вокруг. Осознание их положения обрушилось на него с новой силой. Они были одни. Пешком. Посреди отравленной пустыни.
Внезапно его снова скрутил приступ кашля. Он согнулся пополам, заходясь в долгих, мучительных спазмах. Когда он выпрямился, то вытер губы тыльной стороной ладони. На ней остался яркий, алый мазок.
Он замер, глядя на свою кровь.
Капитан подошел и положил ему руку на плечо. Тяжело, но твердо.
- Вот так, лейтенант. Терпи. Недолго нам ещё терпеть.
- Что? что это? - прошептал молодой офицер, хотя и сам уже все понимал. Металлический привкус во рту стал невыносимым.
- Мы с тобой получили первую дозу еще тогда. Сразу где-то 10 БЭР, а потом и ветер с осадками догнал нас. Потом полгода дышали через старые фильтры, если они вообще фильтровали. Сколько хапнули - можно только гадать. Все это время наши тела боролись, но предел есть у всего. Мы подошли к нему очень близко. У нас есть несколько недель, я думаю. Может быть, две. Может, месяц. Не больше.
Капитан говорил это задумчиво, как будто сам себе зачитывал сводку погоды. Но в его глазах, глубоко запавших, отражалась вся тяжесть этого приговора. Он не утешал. Он констатировал факт. Они были смертниками, и их отсрочка закончилась.
Старший лейтенант медленно опустился на землю. Он смотрел на свои руки, на горизонт, на капитана. Паника, которая должна была бы взорвать его изнутри, не пришла. Вместо нее была лишь огромная, всепоглощающая пустота. Все кончено. Так просто и так страшно.
- Значит, это все? - тихо спросил он. - Просто сидеть и ждать?
- Нет, ? капитан покачал головой. Он присел на корточки рядом, развернул на выжженной земле свою истертую карту. Она была вся в пометках, линиях, цифрах. Его мир. Единственный, который еще имел смысл. Его палец лег на точку, обведенную красным карандашом. - Мы не будем ждать.
Он поднял взгляд на старшего лейтенанта. Взгляд был тяжелым, как свинец.
- Мы вернемся в полк.
- Зачем? - удивился старший лейтенант. - Там же смерть.
- Мы и так мертвецы, - усмехнулся капитан без тени веселья. - И мы с тобой офицеры. Мы давали присягу. Помнишь седьмую позицию, её капонир? Самый дальний, самый защищенный, ещё и в низине, укрытый. Я когда-то сам выбирал для него место. Три километра к югу от остальных. Туда планировали загнать на последнее дежурство 'Тополь', мы как раз для него делали привязку. Я надеюсь, что капонир выдержал. Мог выдержать. Ну, есть шанс, что он уцелел. Мы с тобой ничего не теряем в любом случае. Нам, наверное, остались считанные дни, и нужно прожить их достойно. Родина не узнает, но мы-то с тобой знаем.
Он говорил быстро, убежденно, и в его голосе снова появилась та стальная уверенность, которая вела их все это время. Это был не бред умирающего. Это был план. Последний план капитана.
- И что мы будем с ним делать? Связи нет. Приказа не будет.
- Мы сами себе приказ, - капитан постучал пальцем по карте. - Спутники не работают, но у меня есть это. Я знаю координаты точки пуска. Мы вернёмся туда, заберем установку, и я выведу нас в известное место. А ты, лейтенант, ты - ракетчик. Ты знаешь, как подготовить его к старту. Как ввести эти координаты вручную. Сможешь выполнить пуск? Представляешь, лейтенант - это самый последний 'Тополь'. Остальные давно заменили.
Вопрос повис в мертвой тишине. Старший лейтенант смотрел на карту, на лицо капитана, на свои окровавленные пальцы. Вернуться в радиоактивный ад. Пройти пешком семьдесят километров. Найти ракету, которой, возможно, и нет вовсе. Или была, но превратилась в хлам. Проехать еще сотню километров на многотонной машине, которую нужно сначала завести. И все это - за то время, что им отмерила лучевая болезнь. Это было безумие. Абсолютное, чистое безумие.
Но это было дело.
Это было лучше, чем лежать здесь и кашлять кровью, глядя в мутное небо.
Нечего терять.
Он медленно поднялся на ноги, отряхивая пыль с брюк. Он посмотрел капитану прямо в глаза. Прошлая жизнь стёрлась в ничто. Он был уверен, что Ростова нет уже полгода, как и его родителей и друзей детства. Как нет и Казани, откуда был родом капитан. Они всегда старательно обходил эту тему, даже в мыслях. Остался долг перед теми, кто раньше был, а теперь их не стало. Перед собой. Долги нужно возвращать..
- Смогу, товарищ капитан, - твердо сказал он. Голос не дрогнул. - Я все сделаю. Если ракета есть, она улетит.
Капитан кивнул. Он не сказал 'я так и думал' или 'я не сомневался'. Это было бы лишним. Всё и так понятно. Он аккуратно свернул карту и убрал ее в планшет. Их гонка со смертью началась.
Остатки еды и воды, их было немного. Они забрали их, повернулись спиной к своему бывшему убежищу, к ржавеющему остову машины. И пошли на восток. Два человека, идущие по мертвой земле.

(конец второй части)

Тополиный пух

Конец декабря в башкирской степи - это царство белого и серого. Белая, плотно сбитая ветрами земля уходит до самого горизонта, сливаясь там с низким, серым, словно застиранное солдатское белье, небом. По этой бесконечной белизне, оставляя за собой две темные колеи, полз уазик-"буханка" с чёрными военными номерами. Мотор натужно выл, борясь с морозом и рыхлыми переметами, которые ветер наметал поперек едва угадываемой дороги. Внутри машины, несмотря на отчаянные попытки печки, было немногим теплее, чем снаружи. Холод пробирался сквозь щели в уплотнении и, казалось, продувал тонкий металл кузова, заставляя ежиться водителя и пассажира.
За рулем сидел старший лейтенант. Молодой, лет двадцати пяти, с лицом, еще не до конца обветренным местными суховеями. Он сосредоточенно смотрел на дорогу, крепко сжимая баранку руками в тёплых перчатках. Его мысли были далеко - дома, в Ростове, где уже, наверное, готовятся нарядить ёлку и мать планирует, с какой начинкой ей печь пироги. До Нового года оставалась всего неделя, и два месяца до отпуска.
- Товарищ капитан, может, хватит на сегодня? - не отрывая взгляда от дороги, спросил он. - Метель поднимается. Вернемся, а?
Сидящий рядом капитан оторвался от карты, раскинутой на коленях. На вид ему было за тридцать, лицо изрезано мелкими морщинами у глаз, взгляд усталый и колючий. Он был топографом, человеком, для которого карта была важнее реальности. Его реальность состояла из координат, азимутов и высот. Он постучал пальцем по планшету.
- Еще одна точка, старлей. Последняя на сегодня. И не "может, хватит", а выполняем приказ. - Голос капитана был сухим, как степной ковыль летом. - Пока солнце еще проглядывает, доделаем свою работу.
- Да какая тут работа? - пробормотал старший лейтенант себе под нос.
Капитан услышал.
- Та самая, которая помогает нам спать более-менее спокойно. Ты же знаешь, мы тут не просто так катаемся и бензин жжем. Каждая эта точка, каждая отметка, которую я ставлю, - это гарантия, что если придется, то "изделие" уйдет точно в цель, а не в чистое поле где-нибудь под Брюсселем. Спутники - это первое, что погаснет. А карта? карта вечна.
Он снова уткнулся в свои бумаги. Известный полковой педант, чья работа важна и нужна. Особенно сейчас, когда по ту сторону земного шара кто-то тоже делал пометки на карты и сверял координаты, готовясь нажать свою кнопку. Эта мысль неприятно холодила спину, посильнее любого декабрьского ветра. Старший лейтенант молча кивнул, понимая правоту капитана, но от этого не становилось легче. Чувство тревоги, витавшее в воздухе последние месяцы, становилось почти осязаемым.
- Я не про то, товарищ капитан. Просто погода. Застрянем тут к чертовой матери, и никто нас до весны не найдет. Степь шуток не любит.
- А война, по-твоему, любит? - отрезал капитан, не поднимая головы. - Жми давай. По моим расчетам, еще километра три. Вон за тем холмом должно быть.
Уазик, подпрыгнув на очередной невидимой под снегом кочке, пополз дальше. Вой ветра за окном усилился, мелкая снежная крупа начала стегать по щекам чаще. Старые дворники пока еще легко сбрасывали её с холодного стекла, твёрдые кусочки снега не успевали примёрзнуть к нему. Машину мотало на ухабах.
Наконец капитан поднял руку.
- Двадцать метров и стоп. Приехали.
Старший лейтенант плавно затормозил. Машина остановилась посреди абсолютно ровного, белого ничего. Эта точка была в двадцати пяти километрах от расположения их ракетного полка. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась только снежная пустыня, однообразно белая. Казалось, выбери любое место - и оно ничем не будет отличаться от этого. Но капитан думал иначе. Он тщательно сложил карту, убрал ее в планшет и решительно распахнул дверь.
В салон ворвался порыв ледяного ветра, принеся с собой горсть колючего снега. Капитан, нахлобучив ушанку и плотнее закутавшись в тулуп, выбрался наружу. Старший лейтенант остался в машине, не глуша двигатель. Он смотрел, как невысокая, коренастая фигура капитана, борясь с ветром, отошла от машины метров на двадцать. Капитан достал из брезентового чехла буссоль, начал устанавливать её, выверяя положение по компасу и уровню. Каждое его движение было выверенным, точным, лишенным суеты.
"Вот педант, - с невольным уважением подумал старлей. - Ему бы аптекой заведовать. Все по полочкам".
Сквозь вой ветра донеслось приглушенное ругательство. Видимо, пальцы на морозе совсем закоченели и не слушались. Но капитан упорно продолжал свое дело. Он что-то записывал карандашом в свой блокнот, сверялся с прибором, снова смотрел по сторонам, будто видел в этой белой пустоте невидимые ориентиры, понятные только ему одному. Для старшего лейтенанта это была магия. Чистая, незамутненная магия цифр и линий, которая в итоге превращалась в рассчитанную заранее точку старта многотонной ракеты с ядерной боеголовкой. Он, конечно, изучал эту магию в училище, но повторить сейчас расчеты капитана ни за что не смог бы.
Старший лейтенант закурил. Огонек зажигалки на мгновение осветил его лицо, и в зеркале заднего вида он увидел свои собственные глаза - уставшие, немного испуганные. Что они тут делают? Зачем все это? Готовиться к концу света посреди замерзшей степи. Великая честь. Он горько усмехнулся и выпустил в прокуренный салон струйку дыма. Ответа не было. Были только приказ и вот этот упрямый капитан, вбивающий в мерзлую землю свои колышки.
Прошло еще минут десять. Ветер, казалось, достиг своей максимальной силы. Машину ощутимо покачивало. Лейтенант уже начал всерьез беспокоиться. Он опустил стекло и крикнул, пытаясь перекричать свист промороженного воздуха:
- Капитан! Может, перерыв на чай и руки погреть?
Фигура капитана на мгновение замерла. Он выпрямился, закончив последние приготовления, и повернулся к машине. Он что-то крикнул в ответ, ветер смахнул его слова куда-то в сторону, и старлей ничего не разобрал из его ответа. Капитан сделал знак рукой, мол, "все, закончил, иду", и начал складывать свой инструмент. Лейтенант с облегчением откинулся на сиденье. Наконец-то. Сейчас вернутся в тепло расположения, выпьют горячего чая, и этот бесконечный день закончится.
Именно в этот момент это и произошло.
Сначала старший лейтенант не понял, что случилось. Мир просто стал ярче.
Слепящая, нестерпимая вспышка залила все вокруг. Она пришла со стороны горизонта, оттуда, где за много километров остался их полк, их дом. Белая степь на одно мгновение стала еще белее, ослепительнее солнца. Крепнущая позёмка исчезла, растворилась в этом беззвучном белом пламени. Лицо как будто прогладили очень тёплым, но еще не горячим утюгом. В кабине уазика каждая пылинка, каждая царапина на приборной панели проявилась с невероятной четкостью.
Старший лейтенант зажмурился, инстинктивно вжимая голову в плечи. Его сердце пропустило несколько ударов, а потом заколотилось с бешеной скоростью. Тишина, наступившая после вспышки, была оглушающей. Даже ветер, казалось, замер в ужасе.
Он медленно открыл глаза. Яркий зеленый отпечаток на сетчатке ещё не погас. Перед ним, там, где только что была серая пелена, разгорался новый, чудовищный рассвет. Прямо над горизонтом, медленно и неотвратимо, рос огненный шар. Он менял цвета - от белого к желтому, потом к оранжевому и, наконец, к багрово-красному. А над ним, пронзая низкие облака, в стратосферу устремилась ножка чудовищного гриба, распуская свою радиоактивную шляпку. Это было страшно. И противоестественно красиво.
- Товарищ капитан? - прошептал старший лейтенант пересохшими губами.
Он посмотрел в сторону. Капитан стоял на том же месте. Он не двигался. Он просто смотрел на горизонт, на дело рук человеческих. Тулуп соскользнул с одного плеча, шапка съехала набок. В его неподвижной фигуре было столько же неумолимого спокойствия, сколько его было в растущем над степью ядерном грибе. Весь его мир, состоящий из карт, азимутов и точных координат, только что был стерт с лица земли. И оба офицера понимали, что это означает.
Предыдущая жизнь закончилась.

***

Ударная волна дошла до них спустя целую вечность, которая уместилась, наверное, в пару минут. Сначала легкий толчок под ноги, будто далеко-далеко вздрогнула земная кора. Потом пришел звук. Не оглушительный рев, как можно было бы ожидать, а низкий, утробный гул, рокот, который, казалось, исходил не снаружи, а рождался где-то в грудной клетке, заставляя вибрировать внутренности. Ветер, до этого швырявшийся колючим снегом, внезапно стих. Словно стихия испугалась того, что сотворил человек, и затаила дыхание. В наступившей звенящей тишине было слышно, как гулко стучит кровь в ушах.
Старший лейтенант медленно опустился на колени, словно его ноги разом потеряли силу. Он не отрывал взгляда от чудовищного цветка, распустившегося на горизонте. Шляпка гриба уже начала расплываться, теряя свои четкие очертания и превращаясь в огромное, грязное облако, которое ветер, очнувшись от оцепенения, медленно понес в их сторону.
- Они сделали это, - прохрипел старший лейтенант. Слово 'они' было безликим. Враги. Американцы. Британцы. Французы. Кто-то ещё. Это уже не имело значения.
Капитан не ответил. Он медленно, как во сне, складывал свою буссоль. Пальцы, окоченевшие от мороза, не слушались, но он упорно, методично укладывал инструменты в брезентовый чехол. Эта привычная, доведенная до автоматизма рутина была единственным, что удерживало его сознание от распада. Карта. Координаты. Все это теперь казалось бессмысленным.
- Товарищ капитан, что нам делать? - голос старшего лейтенанта дрогнул, в нем слышались детские, испуганные нотки. - Наш полк там же все.
Капитан наконец закончил с прибором и резко выпрямился. Его лицо в сумеречном свете казалось, окаменело. Он посмотрел не на старшего лейтенанта, а куда-то сквозь него, на расползающееся по небу облако.
- Делать? Выполнять мой приказ. За мной!
Он быстрым шагом направился к машине. Старший лейтенант, спотыкаясь, поспешил за ним. Единственная мысль в его голове выжигала сетчатку даже сквозь закрытые веки.
Куда мы поедем? Назад нельзя? - пролепетал он, забираясь в уазик.
- Конечно. Нельзя в эпицентр. Верная смерть, - отрезал капитан. Он плюхнулся на сиденье и лихорадочно развернул свою карту на коленях, подсвечивая ее тусклым салонным плафоном. Его пальцы, уже не дрожащие, а полные решимости, забегали по линиям и отметкам. - Ядерный взрыв. Похоже, наземный. Конечно, наземный, нет смысла бить по нашим ШПУ воздушным подрывом. Значит, самое страшное - не волна, а то, что придет после. Осадки. Радиоактивная пыль. Нам нужно укрытие. Немедленно! Ветер в нашу сторону.
- Какое укрытие? Здесь же степь!
- Молчать, лейтенант! - рявкнул капитан, и молодой офицер вздрогнул. Капитан ткнул пальцем в точку на карте. - Вот. Узнаёшь значок? Пятнадцать километров отсюда. ЗКП. Заглубленный командный пункт. Старый, еще советский. Иногда летом используется на учениях. Мы должны успеть укрыться до того, как эта дрянь начнет сыпаться с неба. Если завязнем в степи - конец.
Старший лейтенант смотрел на уверенные движения капитана, и паника понемногу отступала, сменяясь призрачной надеждой. Пока этот человек с его картами был рядом, казалось, еще не все потеряно.
- Но уазик? он же не танк. От радиации не спасет.
- Правильно мыслишь, - неожиданно спокойно сказал капитан. - Лишь бы довёз до места. А там бросим. Скоро и воздух, и снег вокруг станут 'грязными'. Рули давай. Ну, пошёл!
Старший лейтенант выжал сцепление, воткнул дрожащей рукой передачу и вдавил педаль газа. Уазик взревел. Дороги не было, капитан просто указывал направление рукой, сверяясь с компасом. Машину бросало из стороны в сторону, двигатель завывал, протаскивая колёса по глубокому снегу, но машина ползла по целине, убегая от невидимой смерти.
Они остановились у невысокого, почти полностью занесенного снегом холма. Ничто не выдавало здесь присутствия человеческих строений. Только внимательный глаз топографа мог заметить едва торчащий из-под снега оголовок вентиляционной трубы.
- Приехали. Глуши, дальше ножками.
- Мы её здесь бросим? - с какой-то тоской спросил старший лейтенант. Эта 'буханка' была его последним островком привычного мира.
- Она свое отслужила, - равнодушно ответил капитан, уже выбираясь наружу. - Теперь это просто кусок железа. Пошли уже, некогда.
Они вышли из машины. Двигатель затих, и мир погрузился в ватную, давящую пустоту. С неба начали падать редкие, крупные пушинки. Но не все они были снегом. Одна упала на рукав, и старший лейтенант дотронулся до неё перчаткой - она была крупной, серой, маслянистой на ощупь. Пепел.
- Быстрее! - крикнул капитан, уже карабкаясь по склону холма. Он отыскал глазами трубу, отмерил от нее несколько шагов и начал яростно разгребать снег руками, потом ногами. Старший лейтенант присоединился к нему. Под слоем снега обнаружился козырек, а под ним, в склоне холма, тяжелая овальная стальная дверь с когда-то покрытым краской колесом запора. Офицеры яростно отгребали снег, очищая площадку перед входом.
Вдвоем они навалились на заржавевшее колесо. Оно поддавалось с мучительным скрипом, раздирающим тишину. Каждый оборот отдавался болью в замерзших руках. Наконец, с глухим щелчком, запор отошел. Они потянули в четыре руки, с трудом приоткрыли тяжеленное железо двери, скрипящее петлями. Из черного провала пахнуло затхлостью. Запах подземелья. Запах спасения.
- Лезь, - скомандовал капитан. - Фонарик не забыл?
Старший лейтенант, не раздумывая, скользнул в коридор. Затем остановился, шаря в сумке. Щелчок выключателя, и луч выхватил из мрака проём подземного коридора. Капитан спустился следом, захлопнув за собой дверь. Звук ударившегося о бетон металла был громким, уплотнители давно рассыпались трухой. Мир снаружи перестал существовать. Они как будто похоронили себя заживо.
Ещё длинный коридор с несколькими поворотами. Спуск в глубину по достаточно пологому тоннелю. Офицеры оказались в небольшом тамбуре перед еще одной гермодверью, такой же массивной, как и первая. К счастью, эта тоже не была заперта изнутри. Совместными усилиями они открыли и ее. Луч фонаря скользнул по стенам помещения. Ещё тамбур. Венткамера. Несколько помещений. Двухъярусные койки с древними тощими матрасами. Кабинеты с демонтированной аппаратурой и сломанными стульями. Полки, много пустых полок, скорее даже, стеллажей. Старое железо, рыжеющее из под давно облезшей краски. Шкафы, давно пустые. Сломанная душевая. Уборная. И в одном из помещений заначка, которую не вывезли то из лени, то ли по старости, то ли из желания позднее украсть, но так и не украденная. Аккуратно укрытые брезентом коробки с армейскими сухпайками. Невероятное везение. И цистерна. Вода. Затхлая вода, но это лучше, чем ничего. Их спасение.
Старший лейтенант обессиленно опустился на край нижней койки. Адреналин отступил, обнажая чудовищную усталость и глухую, ноющую боль во всем теле. Во рту стоял отчетливый металлический привкус.
- Мы успели? - тихо спросил он.
Капитан прошел по комнате, провел рукой по пыльному столу. Он нашел на стене выключатель и щелкнул им. Никакой реакции. Ну да, глупо было надеяться, что тут есть энергия. Но всё же, нельзя было не выполнить такое привычное действие. Капитан начал что-то нашаривать в своей сумке, пока, наконец не достал из неё китайский фонарик с ручной динамо-машинкой. Вжикнул несколько раз, светодиод был слабенький, но какой-то свет давал.
- Успели, - кивнул капитан. Он сел напротив старшего лейтенанта. Его лицо под тусклым светом отраженного от потолка луча фонарика выглядело осунувшимся и постаревшим на десять лет. - Но дозу какую-то мы уже получили. Далеко не смертельную сразу, но достаточную. Теперь мы в ловушке. Снаружи скоро будет ад. Уровень радиации такой, что и нескольких часов хватит.
- И что теперь? Сколько нам тут сидеть?
Капитан помолчал, глядя на свои руки. Он был спокоен. Это было спокойствие человека, который просчитал все варианты и выбрал единственный возможный, пусть и не самый приятный.
- Есть же такое дело - период полураспада. Самые опасные изотопы, те, что сейчас на поверхности, распадутся до приемлемых уровней примерно через полгода. Запасов еды и воды здесь хватит. Так что наш приказ на ближайшие шесть месяцев - сидеть тихо и ждать. Ждать лета.

- Ждать лета? - как эхо повторил старший лейтенант. Он посмотрел на голые бетонные стены, на тусклый свет, на капитана. Вся его жизнь, его планы, дом его родителей с новогодней елкой в Ростове - все это осталось там, снаружи. Теперь у него была только эта бетонная коробка. И ожидание.
- А потом?! Что потом?!
Капитан поднял на него тяжелый взгляд. В его глазах не было ни страха, ни надежды. Невероятное терпение, вот что там увидел старший лейтенант.
- Пошли, посчитаем наши запасы. И будем спать, жрать и срать. По кругу. А потом, лейтенант, мы выберемся наружу. И сделаем то, что сможем.
(конец первой части)

***

Гостеприимные двери Общества инвалидов распахнуты не только в фигуральном смысле: на улице жара, и по залу с высоченными потолками гуляет благословенный сквозняк, перемешиваясь с запахами кофе и булочек, которые источает крошечная кофейня в тамбуре. По залу расставлены здоровенные деревянные рамы-козлы с натянутыми основами будущих масксетей, и около десятка женщин разных возрастов споро заполняют их серо-зелёными лентами. Гул стоит, как на пасеке: радио бубнит хиты прошлого века, тётки моют кости детям, собакам, котам, обсуждают рецепты и рассаду, а так же мировую политику и жизнь звёзд. Обычный трёп, генерируемый километрами, и изредка прерываемый повышенными тонами от "инвалидных" столов - там тоже кипит своя жизнь: со страстями, мероприятиями и бесконечными согласованиями. "Сетевики" уже четвертый год обитают под крылом Общества, любезно терпящего на своих площадях несметное количество коробок, банок, мешков, ящиков, рулонов и бобин с пленкой.
В углу чадит плитка, на которой плавятся огарки свечей, собранных дружественными храмами, и синий дымок периодически добавляет сюрреализма в картину мира. Обычный день, один из многих - все уже давно знакомы, и уже практически одна большая семья. Разговор скачет с одного на другое, и собеседники легко успевают участвовать в нескольких диалогах одновременно.

- ... и его как снегом придавило на майские, так он до сих пор в себя не пришёл. Я уж ему и рейку рядышком воткнула, и привязала, чтобы по ней полз, а он висит, как дохлый.
- Ну ты прямо хочешь, чтобы всё и сразу - оклемается ещё. А то давай, я тебе новый принесу. Только осенью, сейчас-то уже смысла нет пересаживать.
- А в родительском чате классная написала, что зал маленький, поэтому от всех классов можно родителей только тридцать человек, и все тут же сошли с ума и принялись писать жалобы директору.
- И что он сделает, интересно? Новый зал пристроит? Есть же нормы всякие, и если ему сказали: "Не больше тридцати", то потом, если что случится, с него первого голову снимут. Вон, как с тем клубом, как его... Вишнёвая лошадь, что ли... Ну, где пожар был, и больше потоптали, чем задохнулись
- От ушного клеща я капли покупала - отличная вещь! Не помню, как называется, надо дома глянуть. Только всех сразу надо лечить, даже у кого нет - потому что пока одного лечить будешь, остальные на себя нацепляют.
- ... а сметаны не привезли, потому что у них сепаратор сломался, и она очень извинялась, что вот так, и она деньги пришлёт обратно, конечно.
- Да дело же не в деньгах! Я всем дома напела, что вот-вот и сыр будет, и масло, и в магазине его не покупала, а тут такой облом. Я-то макароны, например, и с топлёным съем, а мой не будет - к нему вообще с топлёным не подходить лучше, он его на дух не выносит. И теперь вот еще неделю жди...
- А гриб наш кормил кто-нибудь? Что-то у него вид нездоровый какой-то. Его так-то уже помыть пора, мне кажется...

В этот жужжащий улей тихо заходит женщина. Язык не повернётся назвать её бабушкой, хотя понятно, что ей крепко за восемьдесят. Прямая спина, аккуратные, хоть и невзрачные брюки, скромная тёмная блузка по размеру, и совершенно нереальный, какой-то прозрачный взгляд когда-то голубых глаз. Тихое "Здравствуйте" почти теряется в общем шуме. Из-за рам выглядывает Паша - наш бессменный опекун и командир утренней смены, мастер по литью окопных свечей.
- Доброе утро! Рад вас видеть снова.
Женщина открывает сумочку, достает купюру и протягивает Павлу. Он аккуратно принимает её из узловатых пальцев с лёгким поклоном.
- Спасибо вам большое.
- Вам спасибо. Огромное дело делаете.
- Ну так мы-то без людей много не наделаем, тут любая помощь пригодится.
- Какая уж теперь помощь - одна немощь. Вот и приходится деньгами откупаться, да и тех не больно-то много, стыд один.
- Не говорите так, это неправильно. "Откупаться" - что это за слово вообще? Каждый делает, что может, и на что годен. Это же от сердца, а как от сердца может стыдно быть?
- Ну, будь по-вашему.

Она обводит прозрачным чистым взглядом притихший коллектив, который прислушивается к беседе.
- Спасибо вам, девушки. Дай вам бог здоровья всем.
Разноголосое "Спасибо" провожает её прямую спину. Она придет снова в следующем месяце, как приходила уже до того, и снова принесёт Паше купюру, выкроенную из пенсии - вряд ли профессорской. И Паша снова примет её из пальцев, покрытых печатями возраста. Каждый делает, что может, и на что годен.
Несколько минут царит тишина, только шелестят по ячейкам продёргиваемые ленты, да бухтит про розовые розы кумир девяностых.
- Паша, а свари кофейку пожалуйста?
- Да запросто! Кто пьёт - поднимаем руки!

Мои 90-е

90-й.
Заключительный класс школы. Уверенно иду на медаль. Определился, куда буду поступать. Занимаюсь спортом.
Одна из последних (видимо) советских поездок через существующую в стране систему туризма. Это когда турпоезд едет по нескольким городам. В нашем случае это были Ульяновск, Казань и Волгоград. В Ульяновске нас боялись (слава о нашем городе шла спецфицкая). В Казани уважали (типа мы такие же, как они, одеты по «конторской» моде — широкие штаны, олимпийки, кроссовки «Адидас»). В Волгограде два раза жестко дрались с местными. Новый 91-й. Первая самостоятельная покупка крепкого алкоголя. За несколько часов перед Новым годом «влетаю» в ментовку прямо в легкой одежде. Зашел, называется, к товарищу, на которого у ментов были обоснованные подозрения в краже. Отпущен за час до НГ. И то, потому что отец за нами в РОВД приехал. Прихожу на сходняк одноклассников и из горла выпиваю бутылка красного вина «Бычья кровь». Корябаю на деревянной обшивке дверей лифта «Новый 1991 год» и ставлю свои инициалы и инициалы любимой девушки. Надпись продержалась 20 с лишним лет.


1991
Заканчиваю школу. Получаю серпастый и молоткастый.
Первое и последнее участие в массовой драке «стенка на стенку». Потом такое «благородство» прекратилось. Приобретаю важный опыт — падать и сдаваться нельзя. Не пожалеют и переломают ребра в лучшем случае. Упал, как моги вставай или отползай в сторону. Но только не лежи комком на милость победителя. Милости не будет.
Школа закончена. Выпускной. Серебряная медаль. Спрятанная мною в водосточной трубе и украденная местным хулиганом бутылка водки. Рассвет и все, как положено в таких случаях.
Поступаю на физфак МГУ (МГУ, если что, местный, а не московский :)).
Уезжаю в спортивный лагерь. Тоже большая школа. Бегаем полумарафоны, колем кирпичи руками (далеко не у всех получается, но у некоторые аж два за раз). Много позже пришло понимание, что из нас готовили бандитскую пехоту.
День Рождения. Мне 17. Старший двоюродный брат дарит мне пачку презервативов.
ГКЧП. Рвусь защищать Белый Дом. Отец доходчиво объясняет, почему этого делать не надо. Проникаюсь и верю.
Первый раз на первый курс. Первое участие в интеллектуальных играх (брейн-ринг), что потом стало хобби на 20 с лихером лет.


1992
Просто учусь. Вторая влюбленность, которая не прошла до сих пор.
В каникулы с товарищем торговали водкой возле вокзала. Принцип был простой. Друган утром, когда родители уходили на работу брал из их заначки деньги на ящик водки. Мы закупались в магазине по нормальной цене и ждали 4 вечера. В это время на маленьком привокзальном базарчике заканчивали торговать мои одноклассники, которых крышевала одна из самых свирепых группировок города. Мы вставали на их место и нас воспринимали также находящимися под этой суровой крышей. Делали небольшую накидку. Пассажиры и работяги, шедши со смены (а там много заводов рядом) расхватывали водку довольно быстро. Потом стали брать два ящика. И тоже нормально уходило. К концу лета оба справили наше 18-летие довольно широко (у нас разница в неделю), не взяв с родителей ни рубля.
В городе «конторский» беспредел. «Конторы» - молодежные банды, предтеча крутых бандитов. Товарищ по алкогольному бизнесу попадает под раздачу в темном переулке. Позарились на хорошую кожаную куртку. Попадает в больничку. «На сходке порешили отомстить за него ребята загорелые с Лимана». Взяли у знакомого старый ЛуАЗик (почему-то прозванный в народе «еврейским танком»), ПР (палку резиновую, более известную, как резиновавя дубинка) и поехали искать обидчиков. Слава Б-гу, не нашли.
Почему-то еще запомнился концерт «Сектора Газа» в нашем городе.


1993
Самый жопный год.
Моя двойная повышенная стипендия после лета превысила зарплату отца (а он был все-таки главным инженером небольшого предприятия). Объединившись с соседями по лестничной клетке по очереди печем хлеб. Почему-то это выгоднее, чем покупать. У матери первый раз не получилось.
Понимаю, что нужно работать...

СОП
Вспоминаю о товарищах по спорту, организовавших к тому времени ЧОП. Другие товарищи по спорту предупреждают меня, чтобы я туда не ходил. Типа, основателя ЧОПа, нашего тренера и его друзей оттуда изгнали бандиты (да так изгнали, что людям пришлось срочно валить из города) и теперь его контролируют совершенно не те люди, с кем можно работать. Но я ничтоже сумняше устраиваюсь туда, успокаивая себя тем, что начальник там по-прежнему мой хороший друган (наивный!), а в учредителях (старших) мой бывший учитель географии (он по совместительству КМС по боксу и руководитель секции в нашей школе, сейчас непоследний чиновник Администрации Президента). «Корефан» мой принимает меня с распростертым объятиями и жалуется на дефицит нормальных кадров. Строит мне карьерные заманухи. Типа, отправим тебя учиться на «оружие», сделаю своим замом. Но я к тому времени уже немножечко подразобрался в работе «Службы охраны порядка» (так пафосно называвлся ЧОП) и понял, что мне там ловить нечего. Вход там был рубль, выход — два. Чтобы уволить, например, надо было привести двоих потенциальных сотрудников. Хоть бомжей с улицы. И если бы я согласился на столь «лестное» предложение — обучение на охранника с правом ношения оружия (а это бандитские деньги!) я бы с этой темы хрен бы спрыгнул. Отговариваюсь слабым зрением. Кроме охранной деятельности участвуем в разных незаконных делишках. Я лично участвовал в одном, дальше удавалось отмазываться. В дальнейшем возник большой конфликт внутри ЧОПа. Я был одним из старших смены, когда на охраняемом объекте в выходные из ящика стола пропала небольшая сумма денег. Мой «корешок» - начальник принял не мою стороны. Вторым старшим был его любимый ученик по секции карате. Потом разобрались, но это было потом, когда его ученичок срочно свалил к папе в Новосибирск (привет, Санитар!). В общем с разбитым лбом (волосы на брови до сих пор неправильно растут) и неполученными деньгами, я таки спрыгнул с этой ебучей темы. Чему, в общем-то, был даже рад.

Где-то об эту пору и пик семейной землеройной активности. Три участка (деревня и два дачных). Благо, отцовский «Москвич» был тогда вполне себе бодр. На одном участке целина. Его быстро забрасываем. Бабушка обижается на мать за то, что мы еще на дачу ездим. Типа, и в Константиновке земли полно.
Осенний политический кризис, переросший в военный и едва не ставший причиной гражданской войны. Мои впечатления — оба пидарасы. После расстрела Белого Дома танками симпатии, естественно, сместились на сторону Парламента. Окончательное и навсегда мнение о Ельцине «Такому царем быть не должно!».


1994
Заселение в студенческий профилакторий, безответная любовь, драки из-за баб. Участие в «Студвесне», да.
Еще тогда я начал таксовать по ночам. Было страшно, но выгодно. В городе ходила поговорка «Атемарский лес большо-о-ой». Там почему чаще всего находили тела убитых таксистов. И не только таксистов. Тем не менее, занятие это не бросал, отцу всегда оставлял полный бак бензина. Две поездки в неделю гарантировали неплохое существование на эту неделю же. Часто с приятелем ездили по двое. Неделю на моем «Москвиче», неделю на его.


1995
Преодолев отвращение к работе, устраиваюсь сторожем в университет. Это дает возможность работать по ночам за университетскими компьютерами. Ибо уже начинаю понимать, что ученым мне не быть, да и нечего в науке сейчас делать. По специально работать — тоже все тухло. Хотя специальность интересная — технолог на хитром полупроводниковом заводе «Орбита», выпускавшем микрухи для космоса и не только. Но нихуя не платили там. Нас сами сотрудники завода на практике отговаривали. Типа, мы-то до пенсии дорабатываем, а вам, молодым тут делать нечего.
За драку в профилактории выгоняют из сторожей (между прочим, женщин защищал).
Первый раз делаю бОльшую часть «Студвесны» сам. В смысле, сценарий. Авторитет в Институте крепнет. Плюс начинает работать на меня зачетка. Ибо, как известно,первую половину учебы ты работаешь на зачетку, вторую она на тебя. Жизнь, как у старослужащего в армии налаживается.


1996
Снова, преодолев отвращение, работаю охранником в магазине. И снова ничем хорошим это не заканчивается.
Пишу диплом по ВТСП (высокотемпературной сверхпроводимости). Хожу весь в точечных ожогах от жидкого азота. Снова интересно, но трудно. Оказывается для тонкого физического эксперимента я слишком рукожоп. В родной 119-й лаборатории магнитных измерений практически живу. Мать носит туда еду. Еду поневоле делю с крысами. Одна дохнет под полом. Санэпидемстанция, лаборатория закрыта, диплом горит. На помощь приходит хороший человек — аспирант, писавший диплом по схожей теме. Вдвоем отковываем что-то приемлемое для защиты.
Да, при этом регулярно ходим разгружать вагоны, куда ж без них. В начале года еще было время решать задачки по физике и математике студентам других факультетов. За денежку, конечно.
Пытаюсь пересдать несколько предметов в надежде получить красный диплом. Мне сообщают, что нехуй тут. Потенциальных краснодипломников, мол, и так хватает. Тем более, в науку идти не собираешься.
На ровном месте возникает конфликт с комендантом корпуса (распитие спиртных напитков в ночное время в лаборатории). Комендант, ни капли не сомневаясь в правоте своих действий, заносит мне в морду. Получает ответку. Меня исключают. Чем силен наш физфак, так это студенческой солидарностью и пофигистическим отношением к этому преподавателей. Меня знают как «главного по Студвеснам» и собирают большую петицию в мою поддержку. У меня сняты побои. Дело заминают.
После сдачи диплома проспал 1,5 суток.

Работа.
По протекции двоюродного брата устраиваюсь в налоговую инженером I категории. Саранск — город небольшой. Слух мгновенно разносится среди знакомых предпринимателей и бывшего начальства (в том числе и бандитов). Пытаются влезть без мыла в задницу на предмет кое-что «подправить в компьютере, а то налоги заебали». Шлю лесом. Знакомлюсь с коллективом. Понимаю, что такое серпентарий. Отношусь к работе, как месту зарабатывания денег. Коллектив в отделе преимущественно женский. Пытаюсь что-то предложить. Смотрят как на дурака. К новому году получаю зарплату плюс премию. Миллион без двух тыщ. Ношу в белом полиэтиленовом полупрозрачном пакете. Меня увещевают так не делать.


1997
Меня аттестовывают и я становлюсь полноценным чиновником — налоговым инспектором III ранга. Начинаются совместные дежурства с гайцами на стационарном посту на московской трассе. При мне «сгорели» на взятках две смены.
Первый раз съездил на фестиваль интеллектуальных игр во Владимир. Жутко потрясен, увидев живых Друзя, Ворошилова, Козлова, Вассермана и Бурду.
На семейные газпромовские акции покупаю однокомнатную квартиру, в коей до сих пор и живу.


1998
Меня переводят во вновь созданный так называемый «пьяный» отдел (отдел по обеспечению госмонополии на алкогольную продукцию и налоговых поступлений в этой сфере). Количество и роль алкоголя в жизни резко увеличивается. Коллектив формируется прекрасный. Я прихожу одним из первых и чувствую себя старожилом, иногда даже свысока поучая опытных налоговиков, пришедших после меня. Начальник отдела мой двоюродный брат. Фамилии у нас разные, поэтому обвинений в коррупции нет. Но профильного образования тоже нет. Поэтому нет и перспектив. Желание получать платно второе высшее слабо выражено. По-прежнему инженерю, но уже на контрольных приборах учета спирта и водки.
Продолжаю играть в разного рода интеллектуальные игры. Где-то об эту пору мы пересекались на саранском фестивале с третьим, ничего не зная о том, что заочно встретимся потом на Биглере.
Дефолт меня тогда почти не затронул. Почти прямо перед ним хорошо проапгрейдил свой компьютер, на что и ушли почти все мои сбережения.


1999
Первая поездка на Грушу (Грушинский фестиваль) под Самару. Встреча там просто с запредельным количеством хороших людей из родного региона (тогда по городам преимущественно лагеря разбивали). Все думал, где ж вы в Мордовии прячетесь? Оказалось, прячутся за должностями. У нас в лагере, например, стоял директор одной из саранских школ, который по пьянке сбил мою палатку, а потом ее восстанавливал и поил меня коньяком. Был даже прокурор второго по величине города Мордора. Тоже оказался вполне нормальным человеком. Был депутат местного Заксобрания. В общем, в неволе (на работе) они совершенно другие. А еще я там встретил очередную Любовь.

На работе в конце года произошел курьезный случАй.
Тогда (да и сейчас,только называется, наверное, по другому) существовала т. н. «государственная дисциплина цен». И согласно неё (её) цены на некоторые товары не могут выше или ниже определенного уровня. Водка как раз относится к таким товарам. В смысле на нее останавливается самая низкая цена и ниже ни-ни. А наша ликерка была тогда бюджетообразующим для региона предприятием. Акциз делился в те времена пополам между федеральным и региональным бюджетами. И руководству Мордовии было наплевать на прибыльность ЛВЗ «Саранский», лишь бы в бюджет шел акциз с продаж. Завод был в собственности какой-то московской полугосударственной структуры, но находился в управлении местных властей. Соответственно завод был планово-убыточным и торговал водкой по цене ниже нижнего предела.
И вот наша водка приезжает в Омскую область, где есть своя ликерка, но государственной дисциплины цен они придерживаются. Соответственно по цене наша кроет местную продукцию, как бык овцу. Коллеги звонят нам вежливо-возмущенно говорят: «Да вы там охуели, мордва! Совсем мышей не ловите!». Мы предвосхищая двухтысячные отвечаем, да мы охуели, и что? На нас немедленно уходит телега в Москву. Результатом становится Проверка. Дело пахнет керосином, т. е., лишением Лицензии кормильца местного бюджета. На проверку едут два московских налоговика в чинах, если переводить на военный язык, не меньше полковника каждый. Один уже бывал в Мордовии и едет с предвкушением шубы для любовницы (шубу для жены он получил в прошлый приезд). У нас офигенный кипеш. Все готовятся к встрече на Высшем Уровне. Естественно больше всех напрягается наш, профильный отдел. Мне велено раненько утречком в субботу подойти на вокзал аккурат к прибытию московского поезда (который проходит через столицу мордовских зон Потьму) и взять у проводницы два подарочных набора нард, которые зэки с огромной любовью к нашим проверяющим вырезали несколько месяцев. Так вот, забираю я нарды и иду на работу. Не проснулся я еще, холодно мне и похмельно (пятница ж накануне была). Поднимаюсь на свой этаж, прохожу мимо открытой приемной, а там секретарше, уронив голову на стол, спит. «Прикольно», подумал я. Тут открывается дверь отдела и заходит мой начальник. И по его лицу, я понимаю, что мне хорошо, очень хорошо по сравнению с ним. Оказывается развлекая этих проверяющих, он пришел домой в 4 ночи. При чем один из них (проверяющих) проиграл в местном бандитском казино 40(!) тыщ родных своих денег (1999 год, напомню). Хорошо Женька (мой начальник) неплохо знал владельца этого казино (это был его одноклассник). На всеобщее счастье владелец в этот поздний час оказался на месте в своем кабинете. Женька зашел и по-дружески объяснил ему последствия для него и для Республики Мордовия такого проигрыша московского чиновника. Деньги вернули. Лицензию у саранской ликерки не аннулировали, бюджет не пострадал.
А потом был Новый Год и «Я устал, я мухожук». Друзья, ехавшие ко мне в троллейбусе, рассказывали, как водитель поздравлял в микрофон с этим пассажиров. Было радостно и тревожно.
А в 2000-м я уволился из налоговой. Но это уже история иного тысячелетия ( я понимаю, что тысячелетие еще год было все тоже, но ради красного словца...).


Резюмирую. 90-е были для меня годами становления личности. Я вошел в них 16-тилетним подростком, а вышел сложившимся взрослым человеком с определенным опытом, кое-что повидавшим в жизни.