- Дорогие мои друзья, сегодня 23 февраля. За это мы, конечно же выпъем, потому что для этого мы здесь. Но для начала, если не все ещё знают, полковник Дъяченко покидает нас. Давайте выпъем за нашего дорогого Валерия Андреича и пожелаем ему успехов на новом месте службы, и что бы число взлётов было равно числу посадок, естесственно.
Длинный рыжий инженер эскадрилии Капустин высоко поднял рюмочку, виртуально чокнулся с присутсвующими и выпил. Послышался звон рюмок, нестройный гомон пожеланий, товарищи офицеры вздрогнули и закусили.
- Вот, Дъяченко переводится, - печально произнёс мой сосед по застолью. Это - живая легенда нашего полка. Участвовал в «Пражской весне», потом, в 69-ом бодался с китайцами. Отучился в академии и вернулся опять к нам. Мужик, что надо. И пилот от Бога. Жаль что уходит.
В это время раздались апплодисменты присутствующих и несколько молодых офицеров за руки вытащили упирающегося Дъяченко на подиум. Дъяченко смущённо потоптался, потом протянул руку, получил рюмку. Красавец - лётчик, брюнет, немаленьких габаритов, потоптался, начал что-то говорить. Благодарил всех, желал всем всех благ, опрокинул порцию. Потом застолье, то есть торжественный вечер продолжился. Полковник переходил от столика к столику, пил с присутствующими на брудершафт, обнимался, целовался. Потом подсел к нам. Нас познакомили. Вот, говорят, это к нам из «Рубина» специалиста прислали. Новое оборудование испытывают. Дъяченко оживился, завязалась беседа. Оказался очень понимающим и приятным в беседе человеком. У моложаво выглядевшего полковника над левым виском сверкал абсолютно седой локон. Глаза время от времени останавливались на нём, помимо моей воли. В один из моментов Дъяченко перехватил взгляд.
- Хм, Вам интересно, откуда это? Им тут всем тоже интересно. Раньше тоже посматривали, потом привыкли. Это от испуга. Здесь я никому не рассказывал, но я ухожу, пусть байка погуляет. История по большому счёту смешная, но мне стоила нескольких мгновений страха. Хорошо, заикой не стал.

Дъяченко разлил нам ещё по одной, молча чокнулись, закусили.
- Так вот, дело было в 72-ом. Я тогда долётывал вторым на транспортнике. На Ан-12. Летели из Ханоя. Грузов было совсем немного, почти порожняк. Свернули там одно подразделение на нашей базе. И имущество их раскидали между остающимися. А тряпки всякие со складов, шинели там, сапоги, и кучу всякого хлама надо было зачем-то скинуть где-то под Хабарой. Потом - в Пермь. Груз «200». Приятного мало, но и такое возили. Солдатик какой то опрокинулся, бедолага. На родину возвращали. Взлетели, набираем высоту. Тыщи четыре уже идём. Вдруг взрыв. Несильный, но взрыв. Смотрим приборы, вроде всё в порядке. Всё работает, как швейцарска механика. Командир на Землю передал, что мол, грохнуло что-то, а что - не знаем. Развернулись, садиться решили.
А Ан-12 - машина негерметичная, только у пилотов давление и температура нормальные. Между кабиной пилотов и «кузовом» диафрагма есть, она и герметизирует. В ней дверь, перед взлётом задраивается. Короче, вот в эту дверь кто-то стучит. Да ещё КАК стучит. Бортач наш встал, пошёл к двери, глянул в глазок, вернулся белым, рот открывает, как рыба, а сказать ничо не может. Пальчем тычет туда и всё. Потом выдавил , - «Покойник». Я ничего не понимаю, иду назад, к двери, гляжу в окошечко. Картина: Гроб открыт, то-есть не полностью, а как будто бы крышка приподнята, а у самого глазка стоит мужик, весь цвета страшного, глаза по полтиннику, в дверь колотит, прямо в глазок смотрит. Руки-ноги у меня отнялись. Чуть сердце не выскочило. Экипаж, пятеро нас было, все тоже отмороженные. Командир рулит, но тоже белый. Пару минут в себя приходили, потом пистолеты взвели, воротки открутили, благо снизились уже, дверь открыли, мужик влезает, в трёх шинелях, зуб на зуб не попадает, слова сказать не может. Во общем, сели. Разбираться стали. Оказалось, тело солдатика того уж сильно разложилось, а гроб хреново запаяли. Мы в гору пошли, он взорвался. А этот, мужик-то - из срочников-грузчиков, с бодуна сильного в ящик с шинелями залез, закопался, да заснул. Взрыв его и разбудил. Говорит, долго стучал, пока услышали, а гроба вообще не видел.
Я потом в столовку пошёл, там зеркала у рукомойников. Глянул, мать честная, поседел. Вот так то.