Мимоходом. О вечной бабе Дине...


Что такое преемственность поколений по-флотски? Объясняю. Мое незабвенное училище родилось в послевоенные пятидесятые годы. Там, где появляется сразу и много военных, тотчас возникают и соблазны. В те далекие времена жила возле еще несуществующего забора нашей "альма матер" молодая севастопольская женщина Дина, симпатичная и предприимчивая. Ничего не знаю о ее сердечных делах, но еще тогда она начала ссужать бесшабашным курсантам сладкое домашнее вино, которое делала из винограда, обвивавшего весь ее сад. Шло время. Годы сменяли друг друга быстро и незаметно. Стены училища покидали одни, уже с офицерскими погонами, а на их место приходили другие, юные и желторотые, прямо со школьной скамьи. И по-моему, не было ни одного кадета, не пробовавшего хотя бы раз классический напиток бухты Голландии - вино от бабы Дины. Да, да! Именно от бабы Дины. Время не остановишь. Пятидесятники и шестидесятники помнили Дину. Семидесятники - тетю Дину. Восьмидесятники - уже бабу Дину. Она старела вместе с училищем, и кажется, ушла в небытие вместе с ним в начале девяностых. Воистину, жизнь прожитая с флотом!

Автор:Павел Ефремов.Размещено с разрешения автора

Правила хорошего тона или как правильно съесть яблоко

"Распределяя места за столом, учитывают не только степень их почетности, но и некоторые другие условности. Например, не отводят соседние места представителям одной страны".
("Военно-морской протокол и церемониал", 1979г.)


Скажите откровенно, кто из вас может внятно ответить, как едят бутерброды? Нет, не на завтрак, когда сидишь у себя в стандартной семиметровой кухне и запиваешь его литровой чашечкой растворимого "Нескафе", произведенного в неизвестной третьей стране. А на приеме, на торжественном обеде. А в какую сторону надо наклонить тарелку, доедая суп и при этом не выглядеть в глазах общественности дикарем с Сэндвичевых островов? И в конце концов, можно ли налить в бокал из цветного стекла красное вино, или его наливают даже в пивную кружку? Голову даю на отсечение, ответит, дай Бог, только каждый пятый. Или седьмой. Если ошибаюсь, я счастлив. И самое главное, что делать, когда ты первый раз в своей жизни оказался за столом, накрытым по всем правилам сервировки и проконсультироваться совсем не с кем...
Для дружественного визита в стены греческого военно-морского вуза нас, курсантов, отобрали человек тридцать. Меня и моего тогдашнего товарища Юрку Смирницкого в том числе. Как положено, до полного нашего изнеможения проверяли форму одежды и едва дали время на устранение обнаруженных недостатков. Потом снова мельком осмотрели, одобрили и дали команду спуститься вниз на пирс. Так что волнующий момент первого вступления на берег Греции запомнился нам только тем фактом, что в спину толкали спешащие товарищи. Делегацию возглавил начальник учебного отдела училища, каперанг Воеводин, мужчина суровый и дюже уставной. Говорят, что даже родному сыну он запрещал в увольнении переодеваться в штатскую одежду, а ежели тот артачился, то сразу собственноручно сдавал его в комендатуру. Ему в помощь снарядили еще пару-тройку офицеров, а для усиления и более полного контакта с греками, а также пригляда за нами всеми - военно-морского атташе СССР в Греции, разбитного капитана 3 ранга, по-моему, вообще впервые надевшего мундир.
Минут десять курили на пирсе. Наконец, подошел автобус с черными тонированными стеклами. Погрузились. Поехали. На улице было тепло, но мы парились в бушлатах, объявленных на этот день формой одежды. Поэтому приятно удивило чудо западной техники - кондиционеры, установленные в машине. Поплутав по узким улочкам, автобус выехал к большим воротам. Особого фурора наше прибытие, видимо, не вызывало. Навстречу вышла только немногочисленная группа офицеров и курсантов. Поздоровались. Сразу выяснилось, что говорить с местными курсантами можно только через атташе. Только он один знал английский язык в форме, доступной для легкого общения, и уж тем более, только он говорил по-гречески. Для начала нас провели по территории училища. Впереди офицеры, позади мы в окружении греческих гардемаринов. Ребята пытались вступить в разговор с нами на всех известных им языках, но мы гордо отвечали только на русском, ибо других просто не знали, а технический английский, который нам преподавали в училище, совсем не подходил для беседы. Нашелся среди нас всего один вундеркинд, более или менее сносно складывающий фразы по-английски, примерно на уровне шестилетнего кокни с лондонских окраин. Все остальные школьный курс помнили в объеме трех-пяти слов, чего, как понимаете, для полноценного обмена мнениями по международным вопросам явно не хватало. Поэтому с обеих сторон объяснялись языком жестов плюс еще матерщина с нашей. Матерились много. Ну как, к примеру, руками показать человеку, что такое нашивки на погонах? К Юрке прилепился один шустрый грек, судя по цифрам на плече, тоже первокурсник, и постоянно тыча пальцем в его две галуна старшины 2 статьи на погонах, делал удивленное лицо и пожимал плечами. Это после мы узнали, что его интерес вполне законен. У греческих курсантов не было званий и их очень удивляла разница внешнего вида наших погон. А тогда я был благодарен судьбе, что пристал он не ко мне, а к Юрке, а тот, мучительно роясь в памяти, пытался извлечь из своего скудного словарного запаса английского языка подходящие слова для пояснения. Наконец Юрка выдохся, и пояснил коротко и просто:
- Я... Бл... Ну, вообщем... I many people!!!
И продемонстрировал двумя руками ошеломленному греку жест, во всем цивилизованном мире обозначающий половой акт. Грек объяснение понял и воспринял адекватно. Но от Юрки не отстал, теперь уже указывая на мои три полоски на погонах. Воодушевленный возникшим контактом, Юрка уже спокойно и доброжелательно пояснил надоедливому греку:
- А он! Вот же, блин!!! Понимаешь, он ... Е... твою мать... He many, many, many, many people!!!
И несколько раз интенсивно повторил движение руками. Грек многозначительно покачал головой, и до конца нашего визита посматривал на меня с видом глубокого уважения. Так, коротая время в светских беседах, мы продвигались по территории училища. Само по себе оно не особо впечатляло. Совсем небольшое, правда, очень ухоженное. Невысокие здания после нашей копии Смольного казались просто игрушечными. Но спортзал поразил. Огромный бассейн, масса тренажеров, футбольное поле с ровнейшим газоном, шикарные душевые. Такое нам и не снилось. О чем говорить! Планомерно загнивающий капитализм. Постепенно мы обошли все училище, причем маршрут движения был четко ограничен, и при вольной или невольной попытке уклониться от трассы сопровождающие курсанты вежливо, но твердо указывали "правильный" путь. Ничего странного никто в этом не видел, все военные во всем мире абсолютно одинаково зашорены. Ведь и у нас был свой "БАМ" для прогулок особо важных гостей. Наконец блуждания закончились, и мы оказались в большой университетской аудитории.
Вышел греческий офицер и полчаса с чувством и расстановкой рассказывал об училище. Жаль, только совсем непонятно. После него выступил наш веселый атташе и минуты за две перетолмачил выступление грека уже на русский язык. Так как говорил он в стиле очень короткого изложения, то лично я узнал совсем немного. Что училище - единственное в стране, что обучаются здесь не только греки, но и иностранцы, что всего курсантов 240 человек, да и все, пожалуй. Затем, блестя лысиной, на кафедру взгромоздился Воеводин и произнес ответную пламенную речь о дружбе и сотрудничестве, причем, нас, вероятно по соображениям секретности, он называл непонятным термином «будущие инженеры-мотористы». Военные секреты страны вещь, конечно, важная, но, слушая "вражьих" кадетов, мы сразу пришли к выводу, что они прекрасно знают, на кого мы учимся. Единственные знакомые слова, услышанные из их уст, касались ядерной энергии и подводных лодок. Выполнив необходимые любезные формальности, наше начальство решило, что программа посещения подошла к концу, и пора собираться по домам. Но не тут-то было. Воспитанные греки пригласили всех в курсантскую столовую на званый обед. Только вот столовая у них называлась по-другому - курсантский ресторан...
Это и правда оказался ресторан. Причем, прекрасный, на порядок выше любого подобного заведения Советского Союза. В большом стеклянном зале стояло два стола. При первом же взгляде на них меня охватило чувство, балансирующее между паникой, ужасом и детской беспомощностью перед приближающимся наводнением. Мама родная! Чего только не было на этих столах! Горы тарелок, неимоверное количество вилок, ножей и прочих блестящих железок неизвестного назначения, батареи бокалов, стопок, фужеров и других, совершенно незнакомых мне сосудов. Четким строем, прямо-таки по ранжиру выстроились бутылки всех видов и размеров. Походными шатрами вздымались белоснежные салфетки. Но ведь самое страшное было то, что хитрые буржуи на столе, перед каждым местом выставили аккуратные таблички, поясняющие, какой национальности едок должен опустить задницу на этот стул. И мы, представители могучей державы, стали терять монолитность рядов. Нас сажали, перемежая через одного с греками! Полная катастрофа! Нет плеча товарища! Не видно грудь четвертого человека! Повернув голову к Юрке, я обнаружил, что у него на лбу написан мистический страх туземца перед незнакомыми предметами. Остальной же наш народ вел себя, на удивление, беспечно, словно каждый день на камбузе нам накрывали таким же образом, а не бросали на столы гнутые алюминиевые ложки и чугунные бачки времен очаковских покорений Крыма. Я, насколько возможно, придвинулся к Юрке и прошептал:
- Старик, прикрой меня, я перекину таблички...
Он догадался без лишних вопросов, о чем идет речь, и мы вдвоем мелкими шажочками, чуть ли не под руку передислоцировались к столу. Замена прошла незамеченной, и, облокотившись о заранее выбранные стулья, мы стали ожидать начала банкета. Теперь мы сидели рядом друг с другом. Мелочь, но приятно. Искоса поглядывая на стол, Юрка и я суммировали совместные знания и пытались разобраться в предназначении разложенных предметов.
- Так, эта вилка, видишь двухзубая, это для рыбы... Я читал...
- А нафига столько ножей? Четыре, нет пять...
- Один столовый, другой, вроде, десертный, а остальные... хрен его знает.
- Труба! Опозоримся...
- Глядим на греков и делаем, как они. Один к одному...
- А салфетку куда? За ворот или на колени?
- Давай не дергаться... Делаем вид, что сыты по горло. От подозрительных блюд отказываемся.
Пока мы перешептывались, наше командование узрело на столах батареи бутылок и всполошилось. Алкоголь - яд! Особенно для неокрепших юношеских организмов. После серии пламенных жестикуляций и более точного их перевода нашим атташе по столам бросились официанты. Через минуту из горячительных напитков осталось только шампанское и то в очень небольшом количестве. Пока производились эти манипуляции, в зале шел оживленный обмен сувенирами. Мы раздавали привезенные с собой открытки с изображением города-героя Севастополя, значки с Лениным и прочими символами страны и флота. Греки несли все подряд, от парадных эполет до неизвестных нам предметов одежды. Лично у меня до сих пор храниться гюйс, а проще сказать, форменный воротник греческого курсанта непонятной конструкции, завязывающийся на спине. Странно, но больше всего грекам нравились значки с изображением вождя Революции. Они с огромной радостью брали их и даже прикалывали к мундирам, правда, с изнанки.
Наконец, нас пригласили к столам. Впрыгнув на заранее облюбованные места, мы с Юрой опустили руки на колени, стараясь не делать никаких лишних движений. Банкет начался. Сразу возникли трудности с хлебом. Его, как известно, в руке не держат, а отламывают по кусочку со специальной тарелочки. Мы с Юрцом не смогли сойтись во мнении, с какой стороны должна стоять эта тарелка, и в итоге до конца обеда аккуратно отламывали хлеб с одной. Я слева, а он справа, и при этом делая невозмутимое лицо, мол, так оно и надо. Официанты разлили шампанское. Старший по званию грек встал и произнес речь. Украдкой посмотрев по сторонам, я понял, что пить залпом шампанское греки не собираются, в отличие от многих наших, вливших напиток в рот привычным водочным броском. Отпив пару глотков, мы с Юрой поставили бокалы и стали ждать пищу. От большого волнения и боязни опозориться я даже не запомнил, что мы ели сначала. По-моему, какие-то салаты. Официанты непрерывно мельтешили вокруг. То шампанского подольют, то тарелку заменят. Бойцы рабоче-крестьянского флота к такому вниманию не привыкли, поэтому старались, как могли, облегчить работу классовым товарищам, чуть ли не помогая собирать со стола посуду, чем вызывая недоуменные взгляды хозяев. После главного грека речь снова задвинул каперанг Воеводин. Выдав десяток дежурных фраз о дружбе народов во всем мире, он неожиданно закончил свой спич пожеланием большого здоровья всем присутствующим и их родителям. Атташе добросовестно перевел и раздался звон бокалов. Приглядевшись, мы заметили, что в голове стола, где заседали наши и греческие начальники, спиртное изъяли не все. Точнее, вообще не изымали, а скорее даже доставили. И судя по оживленной беседе, доносившейся с их края стола, алкоголь постепенно начал стирать все барьеры, от политических до языковых. Да и мог бы всего один толмач, пускай даже шустрый и веселый, успевать переводить беседу десяти человек?
Подали горячее. Суп из баранины. Цивилизация еще не успела придумать ничего более надежного для употребления жидких блюд, кроме ложки. Поэтому этап поглощения прошел без эксцессов. Ну, разве только иногда прорывающееся чавканье с противоположной стороны стола, где вольготно расположился наш татарин Сафик. Он в училище попал по комсомольской путевке руководства своей далекой республики, до восемнадцати лет жил в юрте и догадался, что будет моряком, только на третьем месяце обучения. Степная непосредственность и неприхотливость перла из Сафика очень сильно, и, слава Богу, к моменту нашего визита его уже научили не допивать на людях остатки супа прямо из тарелки. Правда, учился он хорошо. Знания ложились в незаполненную голову степняка гладко и ровно, и многие курсовые работы Сафик делал за половину класса. Так или иначе, проверку супом мы прошли без замечаний. Тосты следовали один за другим. Правда, пили только в одном углу стола. Судорожно сжимая бокал с персиковым соком, проблеял здравицу присутствующим выдернутый из-за стола зам секретаря комсомольской организации факультета. Мы добросовестно опрокидывали сок и с напряжением ждали дальнейшего развития событий.
Подали второе. Жареная картошка с гигантскими кусками мяса. Здесь впервые в наших рядах возникло некоторое замешательство. Уж слишком велик был выбор ножей и вилок! Сафик, тот просто плюнул на условности, взял самую большую вилку в привычную правую руку и начал скирдовать продукты без разбора. Мы с Юрой, применяя выбранную тактику, выждали, когда греческие соседи взяли необходимый инструмент, повторили их действия и со спокойной совестью приступили к еде. Смешно, но и Юрка и я по советской градации происходили из семей служащих. Помните графы анкет: крестьяне, рабочие, служащие... Советская интеллигенция, одним словом. А вот нож в правой руке держать толком не умели! Самые рабоче-крестьянские интеллигенты в мире! Кое-как дожевали мясо и проглотили картошку. Вот тут со мной и случился мелкий конфуз . Предупредительный официант у всех вокруг собрал пустые тарелки, включая и Юрца, а у меня брать категорически не хотел, просто игнорировал мои пламенные взгляды.
- Юр! Какого хрена он тарелку у меня не забирает?
- Паш.. Не знаю... Может, его подозвать ?
- Перестань, он ко всем сам подходил.... Слушай, может вилку с ножом надо как-то по особенному положить? Ты как клал?
- Да просто кинул, и все! Попробуй по разному, может, и прокатит...
Я начал экспериментировать. Перекладывал вилку и нож, как мог. Крест накрест, рукоятками от себя, на себя, на скатерть... Официант не подходил. Возникло острое желание попросту воткнуть их в стол. Только с пятой или шестой попытки официант, наконец, вырос у меня за спиной и легким движением выдернул тарелку из под моих рук. Знайте, люди русские, к изыскам не приученные, их надо класть рукоятками вправо, параллельно груди. Это означает, что ты уже поел от пуза и больше не хочешь, сколько не предлагай. Вздохнулось, наконец, с облегчением. Греки непринужденно закурили. Мы за ними. Специально по случаю похода к греческим друзьям я захватил с собой пачку "Беломора". Сам-то я его не особенно любил и употреблял только при отсутствии других никотиновых палочек, но греков удивить хотелось. Продув гильзы папирос, мы с Юркой профессионально смяли мундштуки и прикурили. Над столом пополз аромат родных полей, прелого сена и еще многих родных запахов. Соседствующий с моей стороны греческий курсант стал заинтересованно приглядываться к дымящемуся предмету у меня во рту. По его выражению лица сразу можно было понять: подобное он видит первый раз в жизни. Или на худой конец, он принимал нас за наркоманов, считающих ниже своего достоинства скрывать порочное увлечение. Вытащив пачку из кармана, я жестом предложил пытливому греку папироску производства Феодосийской табачной фабрики. Тот, с восторженной улыбкой от уха до уха, закивал. Все-таки он видел в нас наркоманов. Ну, я и угостил его, предварительно проделав перед неопытным любителем все наши манипуляции. Перед тем, как отправить папиросу в рот, грек с интересом осмотрел советское произведение табачного искусства со всех сторон, а затем решительно прикурил. Лучше бы он этого не делал! После первой затяжки у него округлились глаза, причем, до небывалых для человеческой анатомии размеров. Речь, по-моему, парализовало сразу. Но настырный грек затянулся во второй раз, не осознав глубины опасности. Вторая затяжка лишила его возможности дышать. Надолго. Он даже не побагровел, а мгновенно почернел. Губы судорожно ловили воздух. Из горла вырывалось шипенье и звуки, напоминающие клекот орла и рев водопада одновременно. Видно, не пошел наш табачок! Бросив папиросу в пепельницу, грек рывком, презрев торжественность стола, вскочил и быстрым, но неуверенным шагом вылетел из банкетного зала. Вся курсантская часть хозяев стола принялась перешептываться, с опаской поглядывая на пачку доблестного "Беломора", лежащую рядом со мной. За диверсию, что ли, ее принимали? Но вернувшийся через пять минут незадачливый курильщик развеял все их сомнения. Просветленный, порозовевший и со слезящимися глазами грек что-то восторженно говорил, махал руками, а в конце концов, вытащив пачку "Winston" из кармана предложил обмен. Меня не надо было долго упрашивать. Обмен состоялся к общему удовлетворению обеих сторон, но особенно рад был грек. Кажется, он собирался использовать мирный "Беломор" в целях устранения конкурентов по всем вопросам. Пример оказался заразительным, и после этого по всему столу пошел массовый обмен табачных изделий. "Прима" менялась на "Marlboro", "Черноморские", по прозвищу "смерть водолаза", на "Kent", но особенно дорого котировался все же "Беломор". Наши сигареты с фильтром греков особо не интересовали.
По детской наивности мы с Юркой предположили, что пытка застольем после второго блюда, должна подойти к логическому концу. И расслабились. Не тут-то было! За нашими спинами замаячили вездесущие официанты с подносами, наполненными большими красными яблоками. Сразу возникло щемящее чувство опасности. Какая-то засада! Переглянувшись с Юрцом, мы поняли друг друга с одного взгляда - отказываться! Может, по правилам хорошего тона их вообще через задницу есть надо, а мы не умеем. Небрежно отмахнувшись от предложения вкусить десерт, мы заново закурили и, скрывшись за клубами табака, принялись наблюдать происходящее. Судя по всему, такие опасения пришли на ум не только нам. Многие наши, опрометчиво приняв плоды, вертели их в руках, не зная куда пристроить. Но у других сомнений не возникло. Наш единственный вундеркинд, покоривший греческую половину первобытным английским языком и не прекращавший оживленных бесед с окружающими иностранцами весь обед, схватил яблоко, привычно потер его об рукав и смачно откусил. Греки охренели! Дома-то они, наверное, тоже ели так, но на званом обеде... Стол затих. Почуяв, что он сделал что-то не то, вундеркинд покраснел, положил яблоко на тарелку и замолчал. До самого конца встречи. Казалось, что вся греческая половина стола ждет следующего захода на яблоко нашими воинами. Никто не решался. Самое отвратительное, что сами греки, заинтересованные нашими действиями, за десерт не принимались, тем самым лишая возможности посмотреть, как же надо есть это чертово яблоко. Очередным решившимся стал капитан 2 ранга Поярков. Под перекрестными взглядами соотечественников и иностранцев кавторанг аккуратно положил яблоко на тарелку, и немного поколебавшись, взял нож. Потом, опустив глаза, разрезал яблоко на четыре части. Медленно, но решительно взял кусочек, поднес ко рту. Аккуратно откусил. Теперь уже все смотрели на него. Нутром почуяв неладное, Поярков даже поперхнулся. Взгляды окружавших смелого кавторанга греческих офицеров говорили многое. И то, что серые и невоспитанные эти советские, что цивилизация до нас пока еще не дошла, и самое главное, сквозило скрытое презрение к таким вот лаптевым офицерам, представляющим мировую державу. Что правда, то правда - нас светским манерам не учили, да и никогда не собирались. Обидно. Но не смертельно.
Убедившись на примере одного из старших по званию русских, что мы полная деревенщина, греки принялись за десерт сами. Вот это песня! Наши бесхитростные русские души принять подобного просто не могли. Яблоко даже не бралось в руки! Его, нанизав на вилку, очищали ножом от кожуры, складывая ее на отдельное блюдце. Резали на части и таким же манером вычищали сердцевину. А уже затем, отрезая маленькими дольками, отправляли в рот, словно картошку. Нам, воспитанным на ночных походах в сады и огороды соплеменников, это показалось таким жутким снобизмом и маразмом. Гордое чувство принадлежности к первому в мире государству рабочих и крестьян осенило в этот момент всех без исключения. К тому же за ним было удобно спрятать свой личный стыд. Думаю, что скажи в этот момент греки хоть что-нибудь резким голосом, наша экскурсионная группа встала бы на дыбы и пошла драться, как львы. Но, слава Богу, ничего не произошло.
Больше видимых проколов с нашей стороны не было. Да и обед вскоре закончился. Попрощались. Расселись в автобус и поехали обратно на корабль. На позор нации наши злопамятные командиры ответили на следующий день. Бригада греческих курсантов, естественно, вместе со своим начальством приехала посмотреть корабль. Показали, рассказали, а под конец гостей тоже пригласили на обед. В столовую личного состава корабля. Ее прибрали, почистили и накрыли столы в соответствии с обстановкой. Бачок с кашей, бачок с борщом, тарелка с салатом, шесть ложек и нож на шестерых. И естественно, тарелки. Тоже шесть штук. Под первое и второе одновременно. А еще яблоки. Горкой в блюде. Мы же в походе. Терпите, друзья. Обед приготовили, правда, на славу. Да, у нас всегда кормили хорошо. Греки про отсутствие десертных ножей и даже вилок позабыли. Умяли все подчистую. И яблоки погрызли. С кожурой. Расстались друзьями. Они, в общем-то, приличные мужики оказались, это и без знания языка видно было. Военные любой страны всегда поймут друг друга. Даже противники.
Но, потом, вернувшись в родное училище, я решил больше судьбу не искушать, да и еще раз почувствовать себя валенком не очень-то приятно. Каюсь, я спер в библиотеке раритетную книжечку "Военно-морской протокол и церемониал" и вызубрил ее от корки до корки, а особенно в части, касающейся званных обедов и еды... Лекции теперь могу читать.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора

О тараканах и лейтенанте Келли

Корабельные Стасики - это тема емкая, не требующая суеты. Сильнее их только корабельные крысы, но они, на наше счастье, ещё уступают им в численности.
Стасик вызывает отвращение своим видом и уважение своей живучестью. Эта сволочь, которая залезает в герметичные и опечатанные приборы, вызывая замыкание контактов (вспомните хотя бы историю Конецкого о своём сокурснике), прогрызающая толстые целлофановые пакеты НЗ и жрущая изоляцию шнуров.
И не только их: на боевой службе 88 года, на такр «Баку», мы сутки рисовали секретный плакат о наших боевых возможностях - для доклада командира крейсера походному штабу 5ОПЭСК. Рисовали сутки, в центральном посту комплекса «Резистор», размеры плаката 3х2 метра, всё цветное: тушь-карандаш, закончили в 5.30 утра, закрыли и опечатали пост, выставили вахтенного (секретность блюли, как могли). В 7.00 предварительный показ командованию. Мы уставшие, не выспавшиеся, но очень гордые открываем, включаем свет в посту - и стриженные под расческу волосы встают дыбом: плаката нет! Точнее он сам есть, но больше напоминает негатив: на затонированных цветными карандашами местах вместо туши белые полосы. Для блеска в тушь добавляли сахар, а стасики, как матросы, сладкое любят - сожрали почти подчистую. Старпом с бычком на часы, доклад в 10.00 - как мы всё восстанавливали....., но успели.
Жизнь плавсостава неразрывно связана с борьбой с этой нечистью.
Начинается она с первых корабельных практик, когда на утро курсанты находят продырявленные пакеты и копошащиеся клубки тараканов внутри их, вместо колбасы или хлеба.
И увы, не заканчивается даже с увольнением и убытием на Родину. Представьте себе, например, тихоокеанца запаса, где-то в средней полосе России, в новой (или просто после ремонта) квартире (комнаты - кому как). И ВДРУГ - ба! знакомые контуры и габариты - Стасик!!! Нет, не маленький светло-коричневый гражданский таракан, а именно Он, старая сволочь, Стасик: темный и усатый, и подождите, вон там! и там!.....(трам-тарарам! или как сейчас на TV: пи-пи-----!!!) все его родственники. И несмотря на то обстоятельство, что они (Тихоокеанец и Стасик) сослуживцы и их объединяют долгие совместные годы и льготная выслуга, а также тот контейнер или чемодан, война возобновляется.
Война безжалостная, с нарушением всех международных конвенций о не применении всего и вся.. Активно и неограниченно применяется химическое и бактериологическое оружие, и даже частотное. Да и сами методы ведения войны, их цинизм и изощрённость - какая тут Женевская конвенция о военнопленных! - вызывают дрожь у гуманной части общественности, особенно такие истории, как рассказал мне однажды на боевой службе 88 года на... (см. выше), более опытный сослуживец.
Послали его, тогда молодого лейтенанта, за документами на крейсер "Александр Невский", а стоял «Саша» в доке, в Росте. Дело было зимой, как вы понимаете, зима на Севере - всегда впечатляет, особенно ветра. Когда корабль в доке, то из всего, что может давать тепло, остается только электричество, да и то с берега.
Так что в крейсере холоднее, чем на палубе: броневой пояс превратился в аккумулятор холода. С добра дежурной службы, немного поплутав по коридорам и постам, наш рассказчик нашёл нужного ему офицера.
Тот сидел у себя, в сумеречной каюте С ОТКРЫТЫМ ИЛЛЮМИНАТОРОМ! (а судя по инею на переборках каюты, ДАВНО ОТКРЫТЫМ!) одетый во всё, что можно было надеть, и сосредоточенно-внимательно курил. Хозяин каюты молча приветствовал гостя, быстро поняв, что от него хотят, солидно кивнул и не прекращая торжественное курение, передал лейтенанту документы. Хотя лейтенант получил требуемое, но все же не удержался - спросил:
- А иллюминатор чего открыт - проветриваем?
Офицер молча отрицательно покачал головой и всё также возвышенно куря, показал глазами на подволок каюты. И только тут лейтенант понял, почему в каюте сумерки: плафон каюты был включен, но света не давал, так как он был весь покрыт шевелящейся массой корабельных тараканов. Видно, довольный увиденной реакцией, капитан-лейтенант, хозяин каюты, пояснил:
- Кажется, они все собрались, вот сейчас третью сигарету докурю и выключу плафон. Тут им -... ц! Так-то, лейтенант - учись.
Век живи - век учись, пригодилась и мне та история.
Жил я на боевой службе....(см ещё выше) на такр «Баку», один в 4-х местной каюте, соседние каюты занимали мичмана службы снабжения, со всеми классическими признаками мичманов службы снабжении, простите за тавтологию. Каждый вечер в соседских каютах гремела музыка кассетных магнитофонов и доносились, да какой там доносились - просто пёрли, ароматы жареного-пареного, то есть была создана идеальная среда для стасиков, в отличии от моей пустой и чистой.... Но жили эти сволочи, я имею в виду стасиков, почему-то у меня, да так, что когда свет включаешь - палубы не было видно и ночью тапочки убегали.
И достало это меня крепко, и применил я все свои инженерные и тактические знания. А именно: взял из КИПа родного комплекса - пылесос, заблаговременно открыл все рундуки и включил вентиляцию каюты на холодный воздух, хоть и не зима северная, но скорость у стасиков снизилась. Запылесосил этих сволочей, затем вывалил их в умывальник и не пожалев, полил припасенным уйат-спиритом, да и поджог. За сим занятием и застали меня сослуживцы, среди коих и был давешний рассказчик.
Выслушав мои восторженный объяснения и преимущества метода, он, несколько задумчиво, произнес:
- Нет, ты не инженер, ты - лейтенант Келли!

(кто не знал или запамятовал, напоминаю: американский лейтенант Келли - командир роты "Чарли", что уничтожила около пятисот жителей деревушки Сонгми, во Вьетнаме весной 1968 года).

Кто ты?
(отрывок)

Он шел мне навстречу, но я прошел мимо. Я узнал его, лишь обернувшись вслед и удивившись неожиданной субтильности, почти костлявости: низкорослый - неуверенные метр шестьдесят, косолапый, при ходьбе цепляющий носки белых кроссовок один за другой, угловатый, но жилистый, прямой и крепкий Хампти Дампти, неоднократно падавший со стены жизни. Я встретился с ним взглядом и укололся о его кустистые брови, но понял, что это он - Рон, английский инженер, которого я должен был встретить в «Шереметьево» и отвезти в отель. Он не держал в руке трость, которая помогла бы ему, слегка прихрамывающему на левую ногу, но нес нелепый кожаный чемодан - несомненно, тяжелый, не опустив плечо вниз.
- Элек? - спросил он скрипучим голосом.
- Да, сэр. Позвольте помочь вам, - протянул я руку к тяжелой ноше.
- Я сам. И не называй меня сэром! Пошли наружу - хочу курить! Чертовы самолеты! Чертовы «Бритиш Эйруэйз»!
- Вы первый раз в Москве? - стандартно спросил я, кидая багаж в свой видавший виды «Жигуль».
- Нет, черт возьми, я не первый раз в чертовой России! Сынок, эта еда на борту «Бритиш» - дерьмо. Хуже только на флоте!
Всю дорогу до отеля «Аэростар» он смотрел вперед, не оглядываясь по сторонам и не отвлекаясь на московские здания, которые его совсем не интересовали. Рон постоянно что-то по-старчески бубнил, прикуривая сигареты «Бенсон энд Хэджес» одну за другой, причмокивая при затяжках, как это делают курильщики с очень большим стажем, и шумно выпуская дым через фильтр снежно белых усов и бороды. Впрочем, и голова его была по-старчески бела; но слегка завивающийся чубчик и прищуренные глаза выдавали в нем хотя и постаревшего, но все еще драчуна с большим стажем.
Войдя в свой номер, он бросил зазвеневший железом чемодан на кровать. Внутри оказался полный набор джентльмена: кусачки, ключи, отвертки, дрель, блок «Бенсон энд Хеджес» и пузатая бутылка ранее незнакомого напитка, которую он тут же поставил на стол. Рядом он очень осторожно засунул уголком за зеркало фотографию пожилой, но миловидной благообразной женщины с завитыми каштановыми волосами.
- Жена! - впервые осклабился Рон. - Выпьешь? - встряхнул он бутылку.
- Немного. А что это?
- Мой любимый booze, черт возьми - «Southern comfort». Единственный достойный человека американский напиток. Когда-то очень давно я попробовал его в Штатах - полюбил навсегда.
Напиток оказался редким на вкус и замечательным: крепким, но не резким, достойным сильного, но не самоуверенного человека со склонностью к романтизму. Однако Рон тщательно скрывал эту сторону своего характера, как и внутреннюю доброту, которую он камуфлировал вечно недовольным лицом и стариковским ворчанием, бастардизируя все вокруг: канадский отель, в котором он жил, русских поваров, которые готовили еду в нем, королеву, подданным которой он был, облака, которые закрывали солнце. Впрочем, на улицу он не выходил вообще, ковыляя по коридорам от номера в бар и обратно, крепко «посыпая солью» все вокруг.
- Фокин бастардз, ассхолз! - скрипел он ржавым голосом с каким-то легким неанглийским акцентом, присущим коренным англичанам.
- Рон, сегодня работы не будет: проблемы с нашим грузом на таможне. Возможно, брокеры доставят оборудование завтра, - успокаивал я старика.
- Фокин бастардз, ассхолз! - закуривал Рон и наливал «Южного комфорта» на полтора пальца. Эти «полтора пальца» он выпивал каждый час.
И когда мы начали работу, я все не мог понять, зачем сюда прислали этого, хотя и самобытно интересного, но совсем одряхлевшего человека. Впрочем, он вскоре доказал свою полезность: мы устанавливали телевизионную систему в отеле, частью которой были усилители «Jerrold», и эти присланные из Канады приборы оказались абсолютно бесцельными - в них отсутствовала одна из важных микросхем.
- Фокин канэдиан бастардз! - взревел Рон.
Он надолго закрылся в своем номере, выпив на полторы ладони своего любимого напитка под бумажное шуршание схем устройства прибора. Остальные члены команды печально паковали вещи, готовясь к незапланированному отъезду. Вечером Рон вышел из номера, подхватил меня за рукав и повел к установленному усилителю:
- Элек, если меня долбанет током, сразу оттаскивай! - совершенно невозмутимо пыхнул перегаром и сигаретным дымом старик. Он достал из кармана кусочек зачищенной проволоки с загнутыми концами, перехватил его плоскогубцами, опустив на нос очки, поворчал несколько секунд и вставил ее в гнезда отсутствующей микросхемы. Странно, ничего не произошло, но «Jerrold» заработал.
- Рон, ты просто сапер какой-то! - обрадовался я.
- Есть немного! - улыбнулся редкой улыбкой дед.
С этого момента мы стали ближе, лучше понимая друг друга. В тот вечер мы выпили еще пальцев на пять и долго болтали обо всем на свете: о работе, о сложной жизни пенсионеров в Англии, о флоте, на котором служили оба. Рон очень переживал, что с каждым годом ему становиться все сложнее выплачивать две тысячи долларов ежемесячно за старинный усадебный дом 18-го века в пригородах Лондона, в который он вселился более 20 лет назад. И только это заставило его, уже пережившего одну операцию на сердце старика, ехать в Россию, чтобы заработать деньги. Он пыхтел своим «Бенсоном» и закатывал левую штанину брюк, показывая шрам на том месте, откуда хирурги взяли вену для байпаса на его сердце. Впрочем, он был не очень расположен рассказывать о себе, больше расспрашивая меня. Но оживился, узнав о моем флотском прошлом.
- Флотская молодость! - расплылся в улыбке Рон, - Я в подводных силах служил. В 1946 году ходил на субмарине с визитом к вам в Мурманск. Поганый городишко, но женщины отменные!
И как сегодня жаль, что его фамилия в те дни мне не говорила ни о чем. Рон Крэбб. Крэбби, как называли его другие английские инженеры, работавшие с ним когда-то в компании Thorn EMI, а теперь приехавшие с ним в Москву. Среди них был и двухметровый красавец Дэйв Чок, при встрече с которым женщины впадали в ступор. Но и воспоминания Дэйва о прошлой карьере водолаза-глубоководника, ходившего под воду на 300 метров, мне были тогда, в ранние 90-е, совсем безразличны. Как глупо порой мы ведем себя, когда жизнь дарит встречу всей жизни...
Рон приезжал в Москву три раза в течение нескольких лет. К моменту, когда он приехал в последний раз, мы не виделись уже два года. Я знал, что перед приездом дед только что вышел из реанимации, в которой пролежал месяц после второй операции на сердце. Он сильно сдал, припадая уже на обе ноги, но продолжал смолить сигареты одну за другой и прикладываться к «Южному комфорту». В первый же вечер мы поехали домой к моей маме, пили водку «Распутин», ели пельмени и блины с красной икрой. Утром Рон был живее всех живых, работая наравне со всеми, но делая перерывы каждый час на сигарету и дринк, теперь всего на один палец.
- Я прожил свое! Мне поздно менять что-либо в жизни! - ворчал старик в ответ на советы окружающих.
- Надоело все! Возвращусь, продам дом и уеду с женой в Африку! Ты не представляешь, насколько там все дешево! Осуществлю мечту - дом на берегу океана и катер на причале. Так и сделаю! - однажды решительно сказал он.
Потом наступил последний день нашего знакомства. Работа была закончена, и мы решили перед отъездом Рона сходить в немецкий паб в отеле «Пента». Но пришел я на эту встречу в смятении, так как по дороге в метро купил газету «Совершенно секретно», открыв которую, понял, что у меня есть большой вопрос к деду.
- Рон, твоя фамилия Крэбб. А ты не родственник коммандера Лайонела Крэбба? - спросил я старика, уютно усевшегося за стол и отхлебнувшего «Варштайнер».
Такого лица Рона я никогда не видел. Его кустистые брови съехались, лицо стало багровым.
- Он позор нашей семьи! Предатель! - зло выкрикнул дед, посмотрев на фотографию в газете.
- Но Рон, откуда ты...- хотел спросить я.
- Он - мой двоюродный брат!

Сегодня передо мной лежат два журнала, два номера ежемесячника «Argosy» от октября 1956 и 1960 годов, которые я недавно купил на интернет-аукционе. Именно в них появились те две статьи, которые на долгие десятилетия сделали легендарного Лайонела Бастера Крэбба изгоем и позором для всей семьи.
Капитан 2 ранга Лайонел Кеннет Филип Крэбб, кавалер высших военных орденов Великобритании, получивший пэрство из рук Королевы, человек-легенда, человек-загадка, отец британских боевых пловцов.
Заглянем в его официальную биографию и позволим себе усомниться в некоторых фактах. Может быть, документы из архивов британского правительства, касающиеся Крэбба, все же будут открыты в 2057 году, как должны они были быть открыты еще двадцать лет назад, и развеют навсегда налет джеймсбондианы, накрывший реальную историю этого неординарного человека - подобно гравировальным цилиндрам, которые, катаясь по муаровой ткани, разрушают нити и направляют их в другом направлении, образуя красивый, но выдуманный рисунок. А пока мы верим вот во что: «Лайонел Крэбб родился 28 января 1909 года в семье Хью и Беатрисы Крэбб в Стритхеме на юго-западе Лондона».
- Рон, - спросил я, - ты называешь его предателем! Но как мог потомственный англичанин, пэр и герой нации стать им?
- Черт возьми, Элек, ни я ни он не были потомственными англичанами! - сказал дед, совсем забыв о своем пиве.
- Что ты имеешь в виду?
- Мы - польские евреи из Варшавы! И оба родились там! Лайонел успел уехать с родителями перед приходом наци, а я бежал уже из Варшавского гетто! И вообще, наша истинная фамилия не Крэбб!
Я посмотрел тогда на его вскинутую руку с перстнем на левом мизинце и вздрогнул, почувствовав себя впутанным в какую-то совершенно таинственную историю. Как много раз я видел это небольшое элегантное кольцо с сидящим золотым крабом, но не придавал этому значения, хотя Рон объяснил мне как-то, что это фамильный герб семьи. Мне приоткрылась дверь, но я не успел войти в нее, чтобы задать миллион вопросов. За Роном зашел водитель, который должен был отвезти его в аэропорт. Он встал, пожал мне руку и хлопнул по плечу. Но я задержал его ладонь и, взглянув прямо в его глаза, вдруг что-то понял для себя и сказал:
- Рон, коммандер Крэбб - это ты!
Не отводя взгляд, старик улыбнулся и ушел навсегда. Но улыбка та была не ироничной, не раздраженно-отрицающей, а какой-то тихо соглашающейся... В его руке не было трости с серебряным набалдашником и золотым крабом на нем, которую никогда не выпускал из своих рук Бастер Крэбб, если не отправлялся «чуть-чуть поплавать». Но золотой краб на перстне - он так много говорил.

Эта встреча не выходила у меня из головы, и спустя полгода я решил позвонить Рону, но телефон оказался отключенным. Звонки нашим общим приятелям в Англии тоже ничего не дали - его ближайшие соратники ничего не знали о его судьбе! Или вынуждены были говорить так...
И теперь у меня остались только две фотографии коммандера Крэбба, сделанные в разные времена после войны и найденные в Интернете. Я смотрю на них и не могу поверить своим глазам - на меня смотрит Рон. Надо только покрыть его волосы сединой...
Рон, кто ты?

Картошка

Самая обычная.
Простая, в жесткой шкуре, которую надо, высунув язык, срезать. Знаете ли вы ее так, как знаю ее я?
До тех пор, пока судьба в 1991 году не занесла меня, юного еще совсем и свежего, в военное училище неподалеку от славного городишки N** (нечего о нем и сказать-то больше), я думал, что знаю о клубнях все. Копал же ее, окаянную, да и кто из нас не копал?
Но в училище оказалось все иначе. Там нас, детей капитана Гранта, ознакомили с этой картошкой во всех положениях молодого организма. Там ее на завтрак (мамкины якоря!), на обед, на ужин. Все в разных видах. Даже сушеная, дегидратированная, какую в спецпайки кладут, и та попадалась периодически, мы ей как-то на Новый год, снег изображая, вестибюль засыпали в три слоя, так что надзиратель за сволочами-курсантами, кап-три Марков Станислав Григорьевич (по прозвищу "Хромоногий умывальник") изобразил Деда Мороза, поскользнувшись на этих хлопьях. Ах! - и с размаху своим костяным рукомойником об пол - н-на! Мама дорогая! Только козырек фуражки хрустнул об мраморные плиты, а сам Умывальник глазенки закатил и пополз, усыпая пол медалями "За взятие мясокомбината" и кривыми зубами. "Скрытность - оружие ирокеза", - кто-то издевательски прошипел прямо у меня над ухом, когда я на грохот выглядывал из курилки.
А картошку, мотать ее на член, пришлось всей ротой выгребать - правое плечо вперед, языки свесили! - а она к полу приклеилась как чешуя дядьки Черномора, потому что дневальный, сука впалая, ее попробовал водой спрыснуть, чтоб легче сгрести.

Но такая картошка, можно сказать, была в радость. А вот когда приходишь с полосы препятствий - весь день полоса препятствий, одна только полоса кругом, спортивный праздник, полосатит уже самого как зебру - куда, сука, ползешь! под проволоку! под спирали Бруно! в норматив не укладываешься! прижми корму, Тортилла, не у бабы в постели! качели преодолеваются бегом, а не цепляясь за них яйцами! не дрочи гранату, кидай ее! куда ты кидаешь, гондон штопаный! Радости море, все улыбчивые и друг другу вежливости говорят, зайцы чахоточные.
И после этого тебя и еще пятерых таких же как ты рабов-илотов загоняют на камбуз и показывают огромных размеров ванну, в которой весь комсостав утопить можно и еще место останется, чтобы дизельную подлодку на прикол поставить с самого краешку. Это не ванна, а Обская губа! бухта Золотой Рог! - только вместо всякой живности в ней валом лежит картошка. Под толстым слоем грязи, словно только что с раскопок. Один из нас, самый умный, даже громко выразил общее мнение, попросил повара копнуть поглубже, чтоб там дохлого фараона найти или вообще - скелет неандертальского мальчика в реконструкции профессора Герасимова. Повар, к счастью, про фараонов ничего не знал, поэтому никого об пол не били. Сказали даже вполне корректно: вот вам, земноводные, ножи, а вот вам корнеплоды. И чтоб через два часа эти клубни сияли белизной, как тетина попа. Ясно, салабоны? На робкий писк салабонов - а что, все клубни-то чистить, что ли? - повар монументально посмеялся. Конечно, говорит, все, потому что это ужин на батальон, а батальон будет голодный.
То, что батальон будет голодный - в том сомневаться не приходилось. Больше того, сразу было понятно, что вместо картошки эти суки вислоухие с удовольствием схарчат нас и даже не заметят, что в фарше попались подковки с ботинок. Поэтому ножи мы расхватали мгновенно, повар еще не успел свою тушу провернуть обратно к плите.
И пошла чистка.
Бессмысленная и беспощадная как русский бунт.
Кровавая (я сразу же палец порезал, потому что теми убогими ножами можно было только мозг через нос у мумий извлекать, никак не стружку снимать).
Бесконечная.
Вначале мы старались. Чистили аккуратно, как мамка в детстве учила, чтоб кожура винтом, чтоб глубоко не резать, чтобы из-под ножа выходил круглый продукт. А как ее глубоко не резать, если грязь в нее въелась, как будто в монгола, который от рождения не мылся никогда, и чем дальше строгаешь, тем больше это похоже на автопортрет Пикассо! Потом работа пошла веселее, потому что кто-то первый предложил - долбись она конем, эта тупиковая форма жизни, давайте просто и быстро закончим уже с ней. Ура! Вперед, мореманы! - и работа пошла как-то по-новому, веселее. Вжих-вжих! И картофелина становится аккуратным кубом, а остатки летят в ведра. Евклид бы прослезился, видя как ловко мы доказываем и претворяем в жизнь невозможное - теорему о квадратуре круга и кубатуре шара. А потом утопился бы, поглядев в ванну, где еще оставался широкий простор для таких доказательств.
Постепенно картошка сдавала позиции. Еще! В ведро! Руби! Коли! На кубики порубим с-суку! Пара килограммов осталась! - торжество разума над сарсапариллой, короче говоря. И тут отворилась дверь.
Дон Жуан, трудившийся над Донной Анной, наверно так же застыл и обмяк всем своим прихотливым членом, когда услышал шаги командора. Только это был не командор. Это было значительно хуже. Шаги принадлежали гвардии старшине первой статьи товарищу Россомахину. При взгляде на это человекообразное нервно сглотнул бы даже Терминатор, пряча за спину свое никчемное оружие. Рецепт: взять оживший двухэтажный несгораемый шкаф, наделить подобием разума, реакцией, чтобы шкаф мог поймать на лету муху, и способностью виртуозно матюгаться - и выйдет Россомахин. Товарищ старшина. Наставник, так сказать, отец солдатам и слуга комбатам.
- Ну что? Салажня? Как оно? - старшина всегда говорил раздельно. Вероятно, для деморализации и устрашения.
(Ебт, а как оно? Первобытный ужас, вот как. Пещерный медведь нападает на карликов-травоядных!)
- Картошка? Чистится? А?
"Хуй на, товарищ старшина!" - дружно и в рифму подумали мы, но на лицах была готовность вот тут же, сию минуту начистить еще две! три! пять ванн этих земляных орехов, на будущее, на много лет вперед!
И тут Россомахин подошел к ванне.
Некоторое время он в эту ванну глядел (фанфары! аплодисменты!), и на его лице не отражалось совершенно ничего. Потом он запустил туда свою клешню и выловил самую крупную картофелину... то есть, кубический труп картофелины. И снова молчание, а мы еще и радостными улыбками цвели, конские дети. Но товарищ старшина сфокусировал на нас свои прозрачные гляделки, и улыбки с нас тихо опали, как грязь с картошки. Потом Россомахин обошел ванну кругом.
Все это молча.
Остановился.
Сразу стало ясно, что на ванне удобно устроилась Смерть с косой и весело на нас глядит.
И спросил. Все так же, по складам.
- Это. Что. За. Ебаная. Геометрия?

Нет. Занавес еще не опустился.
Потому что товарищ гвардии старшина первой статьи Россомахин потом заставил нас у всей той картошки, что уже плюхалась в ванне, превращенная в материал для детского строительного творчества - вручную! срезать! углы!
Вот теперь занавес.

http://zhurnal.lib.ru/s/sharapow_w_w/