«Плейбой» И «Сливы в вине»

Я смутно помню гражданский причал Североморска. Был там пару раз, и то по делам. Был там небольшой продовольственный магазинчик, и где-то рядом газетный киоск. В магазине купил пачку «Беломора», а вот с киоском приключилась такая история. Была такая мода у некоторых, вкладывать в беску симпатичные девичьи лица вместо подкладки, Из журналов «Советский экран» или в худшем случае из «Крестьянки». Иногда парни с сухогрузов или водолеев подторговывали красочными зарубежными журналами, зажигалками типа «Зиппо» и прочей мелочевкой. Увидел киоск, и у меня возникла умная мысль. Я подошел и просто спросил у симпатичной киоскерши, нет ли в продаже «Плейбоя». На что она, хитро прищурившись, сказала, мол «Плейбоя» нет, есть аналог. Но я должен купить «Комсомолку» или «На страже Заполярья». Конечно, я согласился. Киоскерша под прилавком завернула мне вожделенный журнал, я засунул его за пазуху, и в предвкушении приятного просмотра отправился на корабль. В кубрике меня окружили друзья, порадовать свои взоры фотографиями красоток и обнаженных тел. И каково же было разочарование, когда развернув «Комсомолку» пред нашими очами предстала какая-то промышленная газета листов 20 толщиной, напечатанная на желтоватой бумаге, с бледными фотографиями каких-то строительных объектов, вычислительной техники и прочей галиматьи. Плюс все это на каком -то скандинавском языке. «Стас! Ты понимаешь по-норвежски?» - был издевательский вопрос. До чего я в этот момент ненавидел симпатичную киоскершу. Убил бы! Но так видно лечили несознательных моряков от капиталистического разврата. Из принципа за всю жизнь не взял в руки и не посмотрел «Плейбой».
А этот эпизод, связанный с причалом, мы вспоминали по скайпу с Валентином Кучеренко (Кукой), служившим крючковым на командирском катере, и по совместительству в 3-й башне ГК. Как-то незаметно и ненавязчиво на корабле появлялись банки с непонятным компотом . На наклейке красовалось изображение слив типа «Грухлет», и надпись «Сливы». Полное название этого продукта было «Сливы в вине», но «..в вине...» было напечатано в самом низу наклейки, и аккуратно срезалось продавщицей. На корабле банки не проверялись и спокойно проносились в кубрики. Приятное вино, сразу с закуской, никто не напивался вдрызг, потому что много не доставалось. Месяца два не было никаких проблем. Все происходило чинно и аккуратно. А потом проблем не стало совсем. Вино в магазине как появилось, так и исчезло. Поговаривали, что руку приложил большой зам. Игнатьев. Может, и приложил, но без скандалов и наказаний. А может, просто случайно завезли в продмаг «Сливы в вине». Вообще-то, если пить аккуратно и в меру, вреда от этого никакого.

Газировка

Когда я проходил службу в Севастопольской учебке, нас часто отправляли на Севморзавод оказывать посильную помощь рабочему классу. Она заключалась в «подай то», «принеси это», «подержи там» в таком духе. Сильно не перерабатывались, заигрывали с заводскими девчонками, иногда просто болтались по заводу, смотря кто в какую попадал бригаду. Любимым местом был автомат с газированной водой. Пили ее литрами, как будто это был лимонад, а не обыкновенная газированная вода.
И вот я на крейсере. Он уже вышел из дока и стоял у стенки. Кипела работа, все красилось и перекрашивалось, наводился порядок, согласовывались приборы, с берега на борт и обратно сновали гражданские спецы, шли работы и на корабле, и на берегу, рядом с крейсером на территории завода. Не обходилось и без происшествий. За малым не сожгли баркас, стоящий на берегу. Решили очистить краску путем обжига, ну и соответственно... . Но быстро потушили. Стояло жаркое южное лето, все работы проводились в авральном режиме, постоянно хотелось пить, и вода в бачках, висящих в кубриках, кончалась очень быстро. В один из таких дней группа товарищей из ДУКа вернулась с береговых работ. В руках одного из них, Яшара Асланова, была молочная бутылка с прозрачной жидкостью. И что мне стукнуло в голову, что это газ. вода? Спросил у него: «Газировка?», - и получив невразумительный ответ, взял поставленную на рундук бутылку и сделал два огромных глотка. Ой, мама моя, лучше бы я умер от жажды. Дыхание перехватило, в голову ударило и я, зажав рот рукой, рванул сначала к трапу, ведущему на верхнюю палубу, потом сообразив, что с борта блевать нехорошо, понесся по направлению к гальюну. Не буду описывать всю процедуру, было очень плохо. А рядом со мной находился случайно оказавшийся в гальюне офицер. Он внимательно наблюдал за мной, и в конце концов молвил: «Вроде молодой. И где умудрился нажраться?» Единственное слово, которое я смог промолвить: «Уайт-спирит». Откуда же я мог знать, что хозяйственный азербайджанец принес в молочной бутылке этот растворитель? Часто в такой таре ребята приносили с берега газированную воду. На вопрос офицера: «А зачем ты его пил?» у меня вообще не нашлось ответа. Палуба подо мной ходила ходуном, внутренности рвались наружу. Офицер, хмыкнув, посоветовал мне сходить в санчасть, сделать промывание или клизму. К клизме я внутренне был почти готов. Но другой. После доклада офицера моему непосредственному начальству. Но все обошлось. Не стал он никому докладывать, вошел в мое положение. Вот только не помню я этого офицера. Молодой был, еще не всех знал, да и плохо мне было. Ой, как плохо!

Ода морской кружке

Кружка, кружечка!
Эмалированные флотские кружки. Зеленые и белые, коричневые и голубые. С надписью города, откуда призывался хозяин и с годами службы. Целые, без единой царапины, и с отколотой эмалью, вы честно служили морякам. Сколько литров чая было выпито из вас, сколько компота! Ты стояла с холодным чаем, накрытая ломтем хлеба, ожидая хозяина с вахты или с увольнения, чуть поодаль своих подруг, словно неся вахту. Раз, а то и два раза в неделю хозяин чистил тебя зубной пастой, и твое нутро сияло яркой белизной. Иногда через тебя проходил чистый спирт, но это случалось крайне редко, и ты стояла среди своих подруг, вводя их в недоумение: «Почему выбрали именно тебя?». Наверное, положено было, по сроку службы. Некоторым твоим подругам не везло - из них некоторые пили одеколон, и они были безнадежно испорчены. Ни мытье, ни чистка не избавляли их от тошнотворного запаха, и такая кружка изгонялась из шкапчика. Иные плохо мылись после чая, и из их чрева начиналось повальное шествие тараканов по кубрику. Такие кружки эти военно-морские твари находили моментально. И носились тараканы по кубрику до очередной санобработки всего корабля с выносом постелей и вещей на верхнюю палубу. С их обязательной вытруской и выбиванием.
Но однажды твой хозяин выпивал свой последний чай, и навсегда сходил с корабля. Ты приобретала нового владельца, ножом или лезвием бритвы счищалась старая надпись, и наносилась новая. А старый хозяин больше никогда не вспоминал о своей подруге, верно служившей ему и с ним.

У кого длиннее (о разных взглядах на мир)...

Если вы считаете, что для того, чтобы выйти в море и уж тем более что-то такое героическое в нем совершить, военный корабль должен быть укомплектован личным составом, который как-то обучен и даже что-то умеет, загружен боезапасом, продовольствием и топливом, то вы глубоко ошибаетесь. Степень вашей наивности, вскормленной на фильмах типа «Одиночное плавание», кстати, шикарных, подобных которым вряд ли уже снимут в век поголовной чернухи, замешанной на порнографии, просто не поддается описанию. Для того, чтобы получить допуск к выходу в море, всю документацию корабля надо привести в соответствие с многочисленными инструкциями, приказами и директивами. Их существует столько, что их учёт и какая-либо систематизация просто невозможна. Причём, на каждом флоте, а порой даже в отдельно взятой бригаде, они разрабатываются по-своему. Доходило до смешного. В начале девяностых весь Северный флот вздрагивал от проверок по организации учёта и расходования топлива. Судорожно напрягались извилины, гонцы направлялись в поисках заветных инструкций во все части нашей необъятной Родины, пока не выяснилось, что проверяющий руководствуется документом 1957 года, о существовании которого все давно забыли, но который не был отменен, а значит, оставался в силе. И это, кстати, совсем не единичный случай... А документов очень много и они очень разные. Существуют графики приготовления корабля к бою и походу, осмотру и проворачиванию оружия и технических средств. В каждом подразделении корабля они свои, но жестко спаренные с общекорабельным. В них расписывается, кто и что делает на каждой минуте и по какой команде. И так вниз. В каждой батарее и группе, на каждом командном и боевом посту они свои. Добавьте к ним боевые и эксплуатационные инструкции, технологические карты, контрольные листы и кучу всего прочего. Один перечень займёт не один лист. И когда вы это осознаете, то поймёте, что главное в Военно-Морском Флоте - это Документация.
Хорошо творить в компьютерную эпоху, когда флэшка становится анахронизмом, и файлами можно обмениваться между Калининградом и Владивостоком в течение нескольких секунд. Когда на смену принтерам пришли плоттеры и место рисунков заняли фотографии... Раньше было не так. Это был труд. Настоящий труд офицера, мичмана, старшины, матроса, как говаривал командир «Юмашева», капитан 1 ранга Рудзик. Итак, наш путь лежит в докомпьютерную эру, в прошлое тысячелетие, на самую западную оконечность русской земли - город Калининград, а если уж совсем локализоваться, то на Прибалтийский судостроительный завод «Янтарь», где готовился сделать первые шаги в большую жизнь пока ещё неповоротливый и неуклюжий большой противолодочный корабль (БПК) «Адмирал Чабаненко»...
Корабль был готов к выходу на ходовые испытания, и все боевые части судорожно готовились к проверке штабом Северного флота. Несмотря на некую географическую удалённость, корабль строился именно для него, поэтому и организация равнялась на то, что было заведено и наработано в Заполярье. «Засланцы» привезли с Севера различные типовые и руководящие документы, на основе которых мы и творили различные графики и инструкции. Я мог с полным основанием называть себя везунчиком. Мне удалось приобрести печатную машинку с большой кареткой. Это была неслыханная удача. Я мог печатать на бумаге формата А3, и мне не надо было заморачиваться на разные пустяки, типа склеивания более маленьких листов. Два месяца с упоением и энтузиазмом мы рисовали, клеили, сверлили и подвешивали. Эстетика, разумеется, присутствовала. Всё было однообразно, отранжировано и выкрашено в одинаковый цвет. Параллельно мы пытались обучать матросов и чему-то обучаться самим. Три года в заводе осточертели хуже горькой редьки, хотелось скорей выйти в море и вообще что-то поменять в этой, а может быть, и в последующей жизни. Весна, разливающаяся сквозь небесные шлюзы, поторапливала нас и раскрашивала мир разноцветными красками...
Комиссия из Североморска «убивала» нас в течение четырёх суток, во время которых мы перепечатывали, перекрашивали и перевешивали. Мы узнали, кто мы на самом деле, прохлаждающиеся три года на южном курорте и забывшие о полярной ночи, кое-что из своей генеалогии и даже то, что поставило бы в тупик самого Дарвина, а, возможно, и Создателя, окажись он вдруг рядом. С маниакальностью извращенцев проверяющие искали отклонений от регламентов и норм, принятых на Северном флоте и практикуемых на Балтике. И, если находили, глумление и восторг разливались подобно весеннему половодью...
«Какой такой Балтийский флот?! Нет такого, есть «паркетный флот». Они моря не нюхали, кроме как в Питер на парад дойти, ничего не могут. Отстой полный. И вас всех своим тунеядством развратили!»...
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В итоге мы всё устранили и всё переделали. Тяжело дыша перегаром, члены комиссии всё в очередной раз проверили, полностью удовлетворённые результатами своего «непосильного труда», а возможно, командировкой в почти летний Кёниг из заснеженного Североморска, убыли домой, а мы, наконец-то, перешли в Балтийск...
Не успели мы очухаться, как нас решил проверить штаб Балтийского флота. Очень уж там обрадовались «свежему мясу»... Оказалось, что вся наша документация никуда не годится. Нам объявили оргпериод, запретили сход с корабля и дали три дня на устранение замечаний... И правда, чему нас мог научит Северный флот, потому, что «....там служат одни отморозки, самый отстой, рвачи, погнавшиеся за длинным рублём. Дальше Норвегии носа не показывают, чукчи, одним словом»... Дальше продолжились генеалогические изыскания, сдобренные великорусскими фразами, почему-то не вошедшими в словарь Даля...
Начался обратный процесс... Подозревая о том, что всё в этом мире развивается по спирали, я решил сохранить то, что мы наработали для Северного Флота и дал команду всё аккуратно скомпоновать и уложить в бомбовый погреб. За три дня вся минно-торпедная боевая часть снова печатала, рисовала, пилила и строгала. Пацаны подняли меня на смех, исправляя временные параметры и меняя по нескольку страниц в разной папке, они справились гораздо быстрее, а я под недовольное ворчанье своих лейтенантов и стоны матросов, предъявлял всё в последний лист, «с колёс»...
Мы снова «продулись» и, «обвешанные» документацией, воистину рождённой по балтийским понятиям, наконец-то вышли в море... Началась повседневность, которая стёрла неразбериху, созданную проверяющими, всё стало забываться, только в дальнем углу бомбового погреба, нарушая все нормативы взрывопожаробезопасности, аккуратно упакованная в целлофан лежала «северная документация» и ждала своего часа...
Это звучит как анекдот, но следующей весной, в девяносто шестом, когда мы снова стояли в «Янтаре», к нам на голову свалились «гости» из штаба Северного флота, решившие выбраться на пляжи Светлогорска. Дурдом начался по новой... На вечернем докладе я доложил старпому о том, что все мероприятия выполнены и запросил «добро» на сход с корабля. Глядя в ставшие от моей неслыханной наглости квадратные глаза старпома, капитана 2 ранга Сёмина, я сказал: «Игорь Валентинович, разрешите предъявить...». Опешивший старпом, ничего не понимая, смотрел на мои графики, выполненные по всем «заполярным стандартам»... «Но как...????» - только и смог вымолвить он. И тогда я ему рассказал, как...
Через неделю, отмечая в «Тритоне», именуемом на местном сленге «Притон», убытие комиссии, подняв очередную рюмку, Андрюха Хайдуков сказал: «Мужики, помните тот анекдот, где... мерялись, у кого длиннее... Так это об этих...» И мы выпили за то, что весь мир стоит на том, что сколько людей, столько и мнений. Впереди у нас были ещё три года испытаний, которые то сворачивались, то начинались снова. Но у каждого командира боевой части было по два комплекта документации, и мы всегда были готовы повстречаться с теми, которые так и не смогли определить, у кого же, в конце концов, длиннее...

Пчелы

1972 год. Поздняя осень. По территории Севастопольского госпиталя между немногочисленных увядающих клумб бродит грустного вида парень в больничном халате, по виду с Кавказа. Напевая заунывную песню на армянском языке, он явно что-то ищет среди засыхающих цветов. Потихоньку приблизился ко мне, спросил закурить. Сидим, курим. Обращаю внимание на опухшее лицо, отекшие руки, ноги.
- Чем болеешь? - спрашиваю.
- Да врачи никак не определят, уже 2 месяца лежу. Хорошо здесь. Только вот, наверное, скоро выпишут.
- Почему? - интересуюсь.
- Пчелы совсем перестали летать. Скоро опухоли сойдут, и все, пойду служить. Эх!
Бросил недокуренную сигарету и опять пошел между клумб. Хоть бы одна пчела появилась. Над клумбами снова полилась протяжная песня. Успел спросить, о чем пел. «Цветок»- называлась эта песня.