В двух шагах от неба

Имена действующих лиц изменены. Все совпадения случайны. Если кто-то себя узнал - я не виноват.
Посвящается моему инструктору по ЛП: самому терпеливому и внимательному инструктору в мире.

У каждого из нас когда-то был свой собственный Первый Раз. Первый раз - это как первый секс: запоминается сразу и на всю жизнь. Так же, как и в преддверии первого секса, в Первый Раз ты испытываешь невольную тревогу и беспокойство, легкую оторопь с примесью неуверенности в своих силах, вновь и вновь изводишь себя собственной же неопытностью: а все ли получится так, как нужно, а все ли я сделаю правильно, а что обо мне подумают, если вдруг я растеряюсь, испугаюсь, допущу ошибку? Первый Раз - это переломный момент, после которого ты навсегда становишься немножко другим. Кому-то он приносит радость и наслаждение, кому-то боль и разочарование, но никогда и никого он не оставляет равнодушным. Время постепенно стирает остроту эмоций, прячет яркость ощущений под серой пеленой обыденности. Но воспоминания остаются с тобой до самого последнего дня.

Весна слепит не по-апрельски ярким солнцем, в прохладном воздухе тает аромат влажной от стаявшего снега земли и молодой, сочной травы, смело пробивающейся сквозь раскисшую грязь навстречу новому дню. Я стою на выбеленных годами до седины, покрытых мелкой сетью трещин-морщин плитах бетонки в двух шагах от пока еще чужой для меня машины и боюсь сбросить внезапно накатившее оцепенение. Я пристально смотрю на нее, она, кажется, оценивающе разглядывает меня.
- Держи "горшок". - Облаченный в синий "технический" комбинезон Игорек протягивает мне белую полусферу шлема. Шлем оказывается чуть тесноват, встроенные в боковины наушники неприятно давят на виски, а выносной микрофон при одевании цепляется за подбородок.
- Там крючок на ремешке. - Глядя на мои безуспешные попытки застегнуть фиксирующий ремень, снисходительно поясняет Игорь, - зацепи его за колечко. Нет, не так. Дай сюда. Вот так надо. Не давит? Вот тут нажмешь - опустится светофильтр. Захочешь убрать - просто поднимаешь вверх. Все понятно? Ну, полезай.

Кресло, оказывается, достаточно удобное, но тесноватое. Мягкое - это хорошо, а то на тренажере через десять минут намертво затекает спина и все, что расположено ниже. Ого, а тут высоко! Обзор неплохой, но нужно еще привыкнуть.
- Ремень застегивается вот так. - Щелкает замком заботливый Игорек. - Нет, провод от шлемофона должен быть снаружи. Смотри, вставляем его в этот разъем и проворачиваем так, чтобы совпали белые метки. Готово. Ноги в педали ставь, под ремешки, а то соскользнут, фиг найдешь потом те педали. Ну, порядок? Тогда связь включай.
Надавливаю пальцем на металлический стерженек тумблера, и мир вокруг внезапно наполняется жизнью.
- ...ать седьмой, на прямой, закрылки, шасси выпущены, зеленые горят, к посадке готов.
- Двести тридцать седьмой, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Где бишь он? Ага, вот, снижается над лесом, солнечный луч заблудился в остеклении кабины, сзади выгибается вверх полупрозрачной дугой черная полоска выхлопа.
- Ты сюда гляди. - Слегка толкает меня в плечо Игорек. - Вот здесь, сбоку, две кнопочки. Эта - связь с первым пилотом, эта - связь с РП. Ее не трогай. Понял?
- Понял.
В кабину, кряхтя, залезает Валерьяныч, грузно опускается в командирское переднее кресло, пристегивается, спинка его сидения больно упирается в мои колени. Я сижу сзади и выше, потому макушка его шлема белой полусферой возвышается где-то на уровне моего пупка.
- Ну чего, готов к подвигам, летяга?
- Готов, Алексей Валерьяныч.
- Тогда запускаемся. Будем отрабатывать самое сложное в нашей практике задание: полет по прямой. Если научишься удерживать машину в воздухе с заданным курсом без отклонений и кренов, считай, что научился летать, потому что все остальное - уже фигня. Газы не трогай: с режимами я буду работать сам, тебе и без этого тяжело будет. Ну, с Богом.
Короткий рывок стартера, и окружающая действительность захлебывается хищным ревом австрийского "Ротакса". Застоявшийся без дела винт с явным удовольствием вгрызается в прохладный утренний воздух.
- Сорок второй, проверка связи. - Доносится из наушников голос моего инструктора.
- Сорок два, слышу вас хорошо.
- Сорок второй, разрешите предварительный?
- Занимайте предварительный.
- Разрешили.
Валерьяныч осторожно проверяет педали: я чувствую, как они качнулись под моими ступнями: правая, левая, затем двигатель резко набирает обороты. Покатились. Ловко обогнули стоянку с парочкой укрытых брезентовыми чехлами, понурых "ЯК-52", и замерли на магистральной рулежке.
- Сорок второй, разрешите исполнительный?
- Сорок второй, занимайте исполнительный.
- Разрешили.
Дельталет вздрагивает всем телом в предвкушении скорого полета, эта дрожь тут же передается мне. Выруливаем на взлетную полосу и бодро катимся к ее торцу. Все, назад дороги нет. Семья, дом, привычная жизнь, все это осталось далеко позади - впереди только небо. Примет ли оно меня? Хочется верить, что примет... Автоматически отмечаю про себя, что "взлетка" оказывается неожиданно широкой - раньше я видел ее только со стороны, наблюдая за взлетающими и заходящими на посадку самолетами: выходить на ВПП, а тем более пересекать ее под любым предлогом категорически запрещено. Вот и торец, за ним - бурая проплешина земли, исшарканная колесами севших с недолетом машин. Валерьяныч ловко "сует ногу", и наша "ласточка" послушно разворачивается носом по осевой, скрипнув тормозами, плавно и грациозно замирает на месте.
- Сорок второй, полет в зону Ильино правым кругом.
- Сорок второй, взлет по готовности, Ильино сто пятьдесят. По окончании доложите.
- Разрешили.
Земля вдруг срывается у меня из-под ног, стремительной серой лентой устремляется назад, мгновение - и желудок камнем проваливается вниз, туда, где мохнатым ковром убегают за горизонт верхушки елей, мгновение, и вот уже отдельные деревья сливаются в ровный изумрудный покров, подле границы которого белеют крохотные коробочки пятиэтажек и вьется узкая нитка шоссе. "Безопасная", - успеваю подумать я, когда машина, припав на крыло, разворачивается вдоль леса, продолжая понемногу скрести высоту.
- Сорок второй, зону Ильино занял, сто пятьдесят.
- Сорок второй, сохраняйте сто пятьдесят.
- Понял.
Шум винта сливается с шумом ветра, темно-зеленый ковер хвои обрывается ломаной линией, уступив место бурым квадратам полей с черными лоскутами выгоревшей жухлой травы, справа блеснула зеркалом тонкая ленточка ручья.
- Ну что, - слышу я в наушниках бодрый голос моего инструктора, - принцип управления летательным аппаратом ты себе в общих чертах представляешь. Выбери какую-нибудь точку на горизонте и старайся рулить туда. Держи ручку.
Не ожидая подвоха, укладываю чуть вспотевшие пальцы на прохладный металл и осторожно сжимаю ладони.
- Держишь? Молодец. Управление отдал.
- Управление взя-я-а-а-а-а!..
Валерьяныч спокойно положил руки себе на колени, и, кажется, стал задумчиво рассматривать проплывающую внизу землю. Все, чему я так долго и муторно учился изо дня в день, изнуряя себя бесконечной зубрежкой - основы аэродинамики, воздушное право, метеорология, основы безопасности воздушного движения, радиообмен, авиационная медицина, руководство по летной эксплуатации - все это выдуло из меня в считанные мгновения. Во всей обитаемой вселенной остались только я и машина, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, и плевать хотела с высоты круга на мою. Часы, до боли в заднице просиженные в кресле тренажера, где я, потея и сдавленно матюгаясь, раз за разом крутил "конвейер", испарились в никуда. Стало очевидным, что для придания работе на этом самом тренажере ощущений реального полета сам тренажер нуждается в незначительной модификации. А именно, к нему неплохо бы приставить как минимум двух здоровенных мужиков, один из которых будет неистово трясти кресло, имитируя болтанку и термичку, а второй станет с силой выдергивать из твоих ладоней ручку, причем совершенно неожиданным образом. Машину безжалостно трясло и швыряло; вцепившись в управление, я каждым позвонком ощущал малейшее дуновение ветра, который, казалось, пытается опрокинуть и перевернуть наш легкий аппарат. Спустя всего лишь несколько секунд мышцы рук предательски заныли.
- Не зажимай ручку! Ручку не зажимай! Расслабь руки! Что ты в нее вцепился?! - звенит в ушах голос Валерьяныча.
Невольно вспомнилось, как несколько дней назад, когда аэродром был закрыт непогодой, меня, дабы не болтался без дела, приставили в помощники к Петру - пожилому, хмурому, грубоватому, но очень опытному пилоту. Сидя в кабине дельталета, мы ковырялись с подключением и настройкой приборов. Петр сопел носом, искоса поглядывая в мою сторону, затем, наконец, решил прервать молчание:
- Слушай, вот гляжу я на тебя, и понять никак не могу. Вроде бы, неглупый парень. Чего тебя в авиацию-то понесло? Чего ты тут забыл?
- Ну как же? - Попытался обернуть разговор в шутку я. - Романтика ведь. Красивые серебристые лайнеры, бороздящие бескрайние просторы воздушного океана, и все такое прочее.
- А-а-а, ага... - протянул Петр, после чего продолжил сумрачно ковырять что-то отверткой.
- Ну, а вы как в авиацию попали? - вежливо поинтересовался я.
- Да так же, как и ты. - Откликнулся мой собеседник. - По глупости.
Теперь я понял смысл его слов: всю романтику напрочь слизнуло после первого же резкого вертикального рывка, когда крыло неожиданно попало в восходящий поток, а я, в свою очередь, едва не обделался от страха.
- Отпусти ручку. Совсем отпусти. - Скомандовал мой инструктор. Пальцы не слушались, не хотели разжиматься. - Да отпусти ты, я ее держу.
Несколькими быстрыми, уверенными движениями Валерьяныч выправил аппарат и вдруг убрал руки прочь.
- Видишь, сама летит?
- Вижу. - хрипло отозвался я. Разум никак не хотел принимать тот факт, что машина, послушно реагирующая на каждое движение атмосферы, может сохранять устойчивое горизонтальное положение в неуправляемом состоянии.
- Главная задача пилота - не мешать самолету лететь, - мягко пояснил Валерьяныч. - Не нужно с ним бороться, у тебя все равно ничего не получится, он сильнее. Помогай ему. Остальное он сделает сам. Понял? Возьми ручку. А теперь исправь мне этот крен.

Машина, повинуясь уверенному движению рук инструктора, начала медленно и неохотно валиться на бок. Все-таки тренажер сделал свое дело: практически не задумываясь, я потянул ручку в нужную сторону, затем быстро вернул ее в нейтральное положение.

- Хорошо. Теперь исправляй противоположный. Интенсивней. Да не дергай ты, работай плавно. Выравнивай. Держи прямо.

Вдох. Выдох. Вдох. Ну, чего я переживаю? Нужно расслабиться, успокоиться, вспомнить, чему учили старшие товарищи: руки не напрягать, на вертикальные рывки не реагировать, парировать только возникающие крены. Если что, Валерьяныч подхватит, подстрахует. Так-с, а куда мы летим-то? Вот туда? Тогда надо взять чуть правее. Нормально, выплавляем крен обратным движением ручки. Пла-а-а-авненько.

Стоило перестать дергаться и трепать самому себе нервы, как меня неожиданно окатило волной неописуемого, горячего, буквально детского восторга. Я лечу! Сам! Я умею летать!
- Ну вот, видишь? Получается! - послышался в наушниках довольный голос Валерьяныча. - Теперь развернемся.
Сердце вновь ухнуло куда-то в район желудка, когда мой инструктор лихо заломил разворот с креном градусов под тридцать.
- Держи управление. Рули во-о-он туда.
Внизу проплывали поля, где-то топилась избушка, и столбик дыма смешным хвостом тянулся вверх из трубы, справа медленно пылил по дороге крошечный автомобиль, а я застыл между небом и землей, любуясь собственной крылатой тенью, задорно скачущей по полям и кронам сосен, следуя за нами попятам.
- Сорок второй, зону Ильино освободил. - Произнес в микрофон Валерьяныч, и сделал мне знак рукой. Я неохотно отпустил управление.
- Отдал.
- Взял. Сорок второй, на третьем, сто пятьдесят.
- Сорок второй, продолжайте заход к четвертому.
- Разрешили.
Земля качнулась, солнце обожгло глаза.
- Сорок второй, в четвертом.
- Продолжайте, сорок второй.
- В глиссаде.
- Сорок два, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Полоса, украшенная короткими черными росчерками самолетных колес, стремительно выкатилась из небытия и понеслась нам навстречу. Валерьяныч уверенно убрал крен, тон двигателя слегка изменился. "Малый газ" - принялся отсчитывать про себя я - "Торец. Выравнивание. Два. Один. Метр. Придержать..."

Колеса шасси нежно коснулись бетона, машина застучала по стыкам плит, понемногу замедляя свой бег, короткий поворот, и вот уже стоянка, знакомые очертания строений аэродрома.
- Сорок два, ВПП по магистральной освободил.
- Сорок два, работайте с рулением.
Машина прокатилась по РД, и, чихнув двигателем, замерла у дальнего края стоянки. Я полез отстегивать привязной ремень. Руки почему-то предательски дрожали.

Солнце уже клонилось к закату, а я все стоял на небольшом возвышении, образованном фундаментом какой-то давно рухнувшей постройки, и провожал глазами разбегающийся по полосе "Як-18Т". В двух шагах позади тихо грустил, привязанный к вбитым в землю колышкам за оконцовки крыла, наш "Грач". Сегодня я все-таки сделал эти два шага.
Свои первые два шага к небу.

(C) Валентин Холмогоров

Тоска.

Что ты "бикаешь", козел китайский? Без тебя знаю, что пора вставать. Черт знает что, каждый день "бикает"! Что там в окошке? У, лучше бы и не смотрел. Там ноябрь, во всей его монгохтянской красе, то есть дождь, грязь, пронизывающий ветер. Все 9 лет одно и тоже. Пойду морду лица умою. Бр-р-р! А у нормальных людей есть теплая вода. А мы - ненормальные, умываемся ледяной. Ничего, говорят, кожа на морде лучше сохранится. Если морда останется. Надо теплее одеться, придется в "аэропорт" ехать, пропади он пропадом. Ну куда ты, скотина волосатая, под ноги лезешь? Это кошка Хмырька любовь свою демонстрирует. Хорошо кошке, вся в меху, на улицу ей не надо. А мне надо. Где моя куртка? Стыдоба, вся в масле, рукава обтрепаны. Сволочи "базовские", уже год куртку не выдают. Ну ладно, погнали на службу.
Каждый день одно и то же, "стадо" военных бредет на построение. Вот эти бы лица показать в "Служу Советскому Союзу!". Пойду по тайге, чтобы никого не видеть, ещё насмотрюсь. Да-да, привет! Здорово! Ага! Откуда они здесь берутся? Ну и шли бы по бетону, чего они по тайге грязь месят? Пришел. Что там в штабе эскадрильи? Все нормально, энтузиасты в классе уже в "козла" режутся. Когда они себе руки уже отобьют? Ладно, пошли на построение.
Вот и комэска. Как всегда бодр и свеж. А чего ему? Не пьет, не курит. А вот правак делает и то и другое, поэтому несвеж. И не только поэтому, он вчера кого-то женил, "дружком" был, сейчас отпрашиваться начнет на второй день свадьбы. Так, какие планы? Понятно, поеду списывать девиацию, чтобы она сдохла вместе с этими самолетами. Остальные будут эти самолеты мыть. Да и правильно, самое то помыть самолет в ноябре, под дождем, чтобы грязная вода затекала в рукава, капала на фуражку. Сколько служу, так и не понял, нахрена мы эти самолеты моем? Чище они не становятся, только наша одежда становится грязнее. Надо сегодня молодого отрядного научить списывать девиацию, чтобы самому не кататься по три часа по полосе. Очень грамотно я решил. Молодец. Эй, Соловей! Бери с собой "говорящую" шапку, тебе повезло. Ты не будешь мыть самолет под дождем, ты будешь в теплом самолете крутить всякие интересные штучки. А потом графики рисовать будешь, тоже в тепле, а не на аэродроме. Все, полезли в "коробку", поехали в "аэропорт".
Все через задницу! Ведь знал вчера инженер, что будем по полосе кататься, почему АПА на запуск не заказал? Теперь ждать два часа, пока из "базы" выбьем. Черт с ним, с ожиданием, вот только кататься мы будем вместо обеда. Приехало АПА? Понятно. Соловей! Погнали. В самолете лучше, чем на улице, хоть вода в рот не попадает. Давай, крути, не бойся. Записывай. Правильно. Летчики! В чем дело? Я как сказал стать? Что? Какой правак? Ты что, совсем охренел? Мы тут девиацию пишем, а не учимся рулить! Вот сейчас закончим, вылезем из самолета, можете кататься по аэродрому, сколько влезет. Поставь самолет, как я сказал! Все, закончили, на стоянку.
Так, "приехали"! Вот гады! Угнали "коробку" в гарнизон, теперь 8 км под дождем пешком будем шлепать. Не ной, присягу давал? Во, давай, стойко переноси тяготы и лишения. А не то "народ покарает". Ну что за место такое проклятое, эта Монгохто? Ветер все время в харю, как не уворачивайся. Песня такая есть - "Ветер в харю, а я шпарю", это про меня. Доползли. Народ пашет, аж пар идет. Скоро доску для нардов протрет. Нет, сегодня графики рисовать не будем. Почему-почему? По кочану. Тебе что, хочется завтра мыть самолеты? Во, все пойдут мыть, а мы - графики рисовать. Учись грамотному планированию, Соловей, пока я еще служу. Ладно, пойду в штаб, посмотрю, чем любимый комэска занят. Сергеич! Зачем "коробку" себе под задницу поставил? Чего! А того, что я с девиации пешком перся, мало того, что без обеда, так теперь и мокрый, как собака. Какой телефон? Где этот связист? Почему телефон на стоянке не работает? Не знаешь? А где за получку расписываться, ты знаешь? Дождь? Провода оборвались? Мокро? А если завтра война, а мы без связи? Сергеич, пусть этот связист в субботу дежурным по полку сбегает, там в "дежурке" дождя нет. Совсем оборзел. Не, ну что ты смеешься? Конечно, без обеда, мокрый, чего хорошего? Чем ты можешь меня ешё больше огорчить? Какое собрание? Партийное? В 18.00? С какого бодуна? Перестройка в действии? Кто придумал? Наш замполит? Скотина! Где эта сволочь?
Другого времени нет для собраний? Я сегодня не могу, я жрать хочу. Ну и что, что член парткома полка? Вот я, как член парткома полка, тебя и спрашиваю, что это за подготовка к собранию? Почему наспех, на бегу, где объявление? Народ подготовиться должен, тезисы выступлений набросать. К чему подготовиться? Надо обнаружить недостатки, вскрыть причины их возникновения, наметить пути искоренения... Нет, не надо нам показухи, давай серьезно подготовимся и проведем собрание на следующей неделе, я как раз на Хабаровск борт буду перегонять, вы тут хоть прозаседайтесь.
По домам. Бодро, весело. Ну и что, что дождь, не сахарные, не размокнем, это не на службу идти. Что там по плану? Ничего? Отлично, мое любимое занятие. В телевизор поглядим, книжечку почитаем. Ну, вот и пришел. Где был на обеде? Где-где? В Караганде. Не вникай. Ужин готовь. Как детеныш? Нормально? Где сейчас? У Сашки? Прекрасно. Какие гости? Не хочу. К Валерке? В соседнюю квартиру? А что за повод? Аквариум купили? Это серьезно, не обмыть нельзя, лопнет. Ну ладно, погнали.
Ещё один день можно вычеркнуть из жизни.

ЯБЛОЧНЫЙ СПАС

Эта история произошла в гарнизоне Кречевицы, что возле Новгорода Великого.

Мы облётывали наш самолёт после регламентных работ. На его приёмку в АРМд (авиаремонтные мастерские дивизионные) прибыла помимо лётного экипажа группа лиц инженерно-технического состава, состоявшая из начальника технико-эксплуатационной части отряда капитана Дмитрия Лукошкина и начальника группы радиоэлектронного оборудования старого, обветренного как скалы, капитана с известной в авиации фамилией Ильюшин. Для краткости, да и по привычке я их буду звать просто - Дима и Витя. Надо заметить, что наш Ил-18 N75899 - это воздушный пункт управления Командующего 4 Армией ВВС и ПВО. На нём установлен бортовой узел связи. Для нашего повествования достаточно будет сказать, что в числе разных железок в этом самом БУСе имеется телефонный коммутатор («Барышня! Смольный!» - представляете это чудо конструкторской мысли?) и в придачу к БУСу зам. его начальника старший лейтенант Эдик Шестируков - монстр радиосетей и вечная головная боль командиров.

Что такое приёмка самолёта из регламента? Это, прежде всего, море бумажек: формуляры, паспорта, тарировочные графики, журналы. И на всякий случай - осмотр самолёта. И только потом облёт. Надо заметить, что облёт - штука довольно скучная. Очень весело носиться над аэродромом на высоте 7800 метров в течение часа-полутора! Тем более, что кроме экипажа на борту, как правило, никого не бывает. Но это - как правило. А ведь нет правил без исключений. Вдали от базы, от всевидящего командирского ока и его карающей десницы... Да ещё яблочный спас подоспел. Короче, Дима и Витя, слегка подшофе по случаю спаса и удачной приёмки, с бутылкой напитка «Яблочный спас» погрузились в самолёт, благо, парашютов было с избытком. Облёт прошёл штатно, системы работали нормально - не о чем говорить. А после - тёплая бетонка, кузнечики трещат. Экипаж курит, делится впечатлениями. И тут, среди этакой благодати, замечаем, что Дима не может попасть сигаретой в рот, а Витя как-то странно ухмыляется. Естественное любопытство - в чём, собственно, дело? После непродолжительного отнекивания Дима дрожащим голосом поведал.

Минут через 20-25 после взлёта, ополовинив бутылку, Дима с Витей обратили внимание на стоящий на столе телефон спецсвязи (стандартный ЗАС-аппарат). Раздухарившийся Лукошкин предложил позвонить «заказать водки и баб». Снял трубку и убедившись, что телефон не работает, рявкнул: «Так! Водки сюда холодной и баб!». И, совершенно собой довольный, трубку положил. В это же время Эдик проверял работу коммутатора и решил пошутить. Подал сигнал вызова на тот самый аппарат, по которому «звонил» Дима. Тот аж поперхнулся, побледнел и трубку брать отказался наотрез - никого, мол, нет дома. Ильюшин давай его урезонивать, дескать, просил всякого-разного? Вот и разгребайся. Взял. А оттуда строгим голосом перепуганного насмерть Диму Эдик спрашивает: «Что? Водка кончилась? Водки вам холодной? А может, баб ещё?» Представляете состояние бедолаги Лукошкина?...

Хохотали мы до коликов в животе. Надо отдать должное Диме, он смеялся громче всех, когда сообразил, что к чему.

Много времени прошло, но до сих пор мы со смехом вспоминаем тот эпизод. И Дима смеётся вместе с нами, но почему-то чуть-чуть смущённо.

http://rvvaiu.ru/story/default.asp?id_stories=3

ЧУКОТСКИЕ ЗАРИСУЕЧКИ.

НЕМНОГО О МОРСКОЙ АВИАЦИИ.

Приятно смотреть на молодых лейтенантов. Чем-то они новенькую стодолларовую купюру напоминают. Гладенькие, хрустящие, пахнущие «новьём», яркие. Причем яркие и лицом и одеждой. Аж светятся. Вон, двое из ЧВВАКУШ по коридорам штаба ходят, начальство с ними знакомится. Да-а-а, не очень им повезло. У нас в части или вертолетчики, выпускники летных училищ, или Ворошиловградские штурмана-самолетчики, свысока переделывающие ЧВВАКУШ в обидное «Чушь». Пойду-ка я в классе предварительной подготовки посижу, туда начальство редко заглядывает, а если и заглянет, то решит, что я стенды с документацией разглядываю.
Сквозь полудрему слышно: бум-бум, топ-топ, «...разрешите товарищ... э-э-э... майор». Это молодежь в штурманскую до Гены Царя допустили, ща он их научит Родину любить... До обеда еще час, подремлю еще.
- А?? Что??? Хто здесь??? - чуть не упал с хлипкого стула от ржания за стенкой. Это Царь за фанерной стенкой меня испугал, значит, молодежь ушла, народ приехал с аэродрома, как всегда набился в штурманскую и байки травит. Потягиваюсь, выхожу, и мимо меня в соседний класс прошмыгивают два очень смущенных лейтенанта. В штурманской никого... кроме Гены.
- Ген, ты чего ржешь, как конь в «Героях меча и магии», меня аж разбудил?
- Да молодежь порадовала. Спрашиваю, на какой тип учились, а они с гордостью такой: «Ту-142, мол, морская авиация». А я тут не к месту вспомнил пословицу, что моряк - не муж, летчик - не любовник. Вспомнил, да и спросил их, кто ж тогда они, в морской-то авиации? А они молча сбежали... Гы-гы-гы, ха-ха-ха...

ВЕЛИКИЙ ПОХОД.

На Чукотке к концу зимы (в апреле) снег и квартирное затворничество начинают изрядно надоедать. Все привезенные из отпуска игры переиграны, книжки перечитаны, фильмы пересмотрены, музыка... бу-э-э-э-э-э... (извините, вырвалось) надоела. А тут еще жена уехала на сессию, и я остался один. Либо волком выть, либо спиться... О, мужики меня в субботу на охоту приглашают. Надо сходить. Ружжа у меня, конечно, нет, поэтому возьму камеру. Камера у меня хорошая, Panasonic M-30, наследник знаменитой 3000 серии, ни у кого в городке такой больше нет. Лыжи... так, лыжи... военные вон, стоят в коридоре за вешалкой. И даже крепления исправны. Палки здесь же. Хм, вот не думал, что это выданное на складе угробище когда-то пригодится. Так, просмолены... мазь... а-а-а, обойдутся. Я рекорды на скорость в них ставить не собираюсь. Сбор завтра на окраине городка, за подхозом в 5 утра, сразу после рассвета.
Собрались, перекурили и в путь, пока без лыж, наст неглубокий, скоро уж снег сойдет. Речка, вон, впадающая в бухту Комсомольскую уже проснулась. Сделали из лыж мостки, перебрались на тот берег. Выяснилось, что идем в бухту Славянка. Я да этого ее только с воздуха видел. Примерно траверз ВПП, место выпуска шасси при заходе с курсом 189. Всего нас четверо: Валера Тютерев, Лешка (оружейник из ИАСовской группы, фамилию уже запамятовал), Серега Масленников и я. Они с ружьями, я с камерой в специальной сумке-кофре. Хорошая камера. Большая, под стандартную VHS-кассету. Через километр после переправы встали на лыжи. Идется хорошо, лыжи хоть вперед и не очень идут, зато никакой отдачи. Впереди маячит распадочек между сопками, мужики говорят, надо его перевалить и далее съехать по снегу прямо к бухте Славянка. Вот уже и дорога в горку пошла, лыжи назад не едут, только крепление правое... вот падла... опять резинка-подпятник слетела. Останавливаюсь, заправляю непослушную резинку в крепление.
100 шагов, опять резинка выскочила. Заправляю, завязываю узлом. О, вот теперь никуда не денется. Дорога ощутимо прет вверх. Мужики впереди, метрах в 50, а я с этим креплением, да с кофром за спиной приотстал. В кофре камера. Большая, хорошая, но тяжеловата.
Середина подъема по распадку. Крепление сломалось. Алюминиевая качалка, к которой крепилась пресловутая резинка, не дававшая ноге выскочить назад из крепления, отломилась. Идти невозможно. Втыкаю лыжи в снег, заберу на обратном пути, палки оставляю для опоры. На втором шаге проваливаюсь по колено. Выбираюсь, еще через пару шагов ухаю по... дамам по пояс было бы. Вылезаю. Метрах в 100 выше мужики перекуривают, я ползу по насту на четвереньках - так больше площадь опоры и реже проваливаюсь. Оставляю воткнутыми в снег и палки. За спиной елозит кофр с камерой, постоянно сваливаясь под пузо. До чего ж хорошая вещь, но тяжелая и неудобная, блин...
Почти 3 часа ходьбы позади, подъем преодолен, за ним открывается еще один, почти перпендикулярно первому. Блин. Тоскливо оглядываюсь назад, там еще видны крыши военного городка. Кто-то отбирает у меня сумку с камерой. Уф-ф-ф-ф... сейчас, кажется, полечу от облегчения. Шагов пять - и снова в снегу по пояс. Матерюсь, вылезаю, стараюсь идти по теневым местам - там наст подмерзший и потверже. Ногу ставлю на всю ступню, увеличивая площадь опоры. Очень устают от такой ходьбы икры.
Одолел я и этот подъем. Далее идет спуск вниз, который двое лыжников преодолели за 10 минут зигзагом. Третий с камерой ждет меня на макушке, чтобы дорогу показать. Ставлю обрыдлый кофр на снег и отвешиваю ему знатного пенделя. Тот быстро скользит вниз. Хорошая камера, тяжелая, сама едет. Сам пытаюсь идти вниз, проваливаюсь, пытаюсь ехать на пузе или на спине. Короче, через полчаса я и сумка (при помощи пенделей) по извилистому спуску оказываемся внизу. Там снег почти стаял, видна каменистая почва и кучи намытой океаном гальки. Метрах в 300 впереди заброшенный маяк, на полпути к нему - охотничий балОк. Возле балкА уже горит костер. Кофр за спину, бреду к цивилизации. Ноги дрожат и подкашиваются.
Возле костра снимаю ботинки, вытряхиваю и выскребываю из них килограмм снега, сбрасываю меховую куртку, свитер и куртка комбеза под ней мокры насквозь, от спины идет пар. Снимаю куртку комбеза и свитер, одеваю меховушку, а снятое развешиваю сушиться вокруг костра. Валера Тютерев предлагает чаю из термоса, Масленица кусок хлеба с сосикой. Хорошо-о-о-о-о... жизнь начинает налаживаться. Где там моя крутая с трудом доставленная камера? Лезу в кофр. Блин, сволочь, падла, скА-А-Атина японская, тварь подколодная... какой, нафиг, датчик росы? Ты включаться будешь, с-с-с-с... самка собаки? Нет, включится, в видоискателе датчиком росы помигает и снова в отключку.
Открыл крышку, поставил камеру недалеко от костра с наветренной стороны, огляделся по сторонам. Вокруг на воде (вход в бухту Провидения уже вскрылся) лежал туман. Невдалеке на границе воды и суши виднелся маяк. «Надо погулять», - подумал я. И потом я погулял. Проверил камеру. Потом еще погулял. И еще. И еще. Тем временем, с другой стороны мыса раздались выстрелы и вскоре довольные охотники приперли двух уток. Одна довольно крупная, с домашнюю утку размером, с пестрой переливающейся зеленым, синим и фиолетовым шеей. Вторая серо-коричневая, размером с ворону. Пора бы и домой. При мысли о предстоящей пытке по подъему в гору становится плохо. Натягиваю на себя обратно просохшие шмотки. Последняя безнадежная попытка включить камеру... о! заработала! Быстро наспех снимаю окрестности, добычу, довольных охотников, уплетающих остатки сосисок, убираю злобного японского монстра из дорогущей механики и оптики обратно в сумку. Пошли.
Обратный путь помню плохо. Меня толкали, я механически переставлял ноги, проваливался, выбирался, полз на пузе и шел на четвереньках. Сзади, колотя по спине, висела большая, хорошая, умная, чтоб она сдохла, тяжелая, как 24-килограммовая гиря, камера. Очнулся, наткнувшись на оставленные мной по дороге вверх лыжи. Блин, значит, палки я прошел на автопилоте, за ними снова вверх идти... Лешка хлопает по плечу, протягивает мои палки. Уже хорошо. Втыкаю ноги в лыжи и бодренько съезжаю вслед за мужиками вниз до самой переправы через ручей. Поскольку дорога все время под уклон, носок из петли на креплениях не выскакивает. Ну, почти... если не пытаться рулить резко.
Госпидя-я-я-я... какое счастье идти пешком по твердой почве. С трудом вполз с лыжами и камерой к себе на 2-й этаж. Есть... не хочу... пить... вот из фильтра пару стаканов холодненькой... о-о-о-о, кайф. Теряя одежду, добрел до дивана. Очнулся почти через сутки, вечером воскресенья. При попытке дойти до туалета выяснилось, что мышцы на внутренней стороне бедра и на икрах болят невероятно. Поужинал (первый прием пищи за полтора суток), тупо повтыкал в ТВ. Чуть менее 14 часов длилась экскурсия, из них 8 с лишним часов просто ходьбы. Рабочий день. Ходьбы. Бессмысленной и беспощадной. И под сводом черепа бьется тоненькая подленькая мысль: «А нафига?» За 3-4 минуты съемки того, как мы сосиски жрем? За что я кровь проливал?
В понедельник на построении на вопрос собратьев по турЫзму «ну как ты?» организм выдал ответ раньше, чем мозг успел включиться: «Да имел я в виду вашу охоту!!»

СВЯЗЬ - ЯВЛЕНИЕ СЛУЧАЙНОЕ.

Был у нас в погранотряде связист из пиджаков. Из категории "вечный старлей" (даже до "пятнадцатилетнего капитана" не дорос). Бабник, алкаш, фигура - грушей, пивной животик. Но мужик - ВО! Чувство юмора... своеобразное. За своих - в огонь и воду. А вот со службой не дружил. Один эпизод расскажу.
В демократические, постперестроечные времена, аппарат управления у пограничников стал расти со страшной силой. Кто-то из полковников мне рассказывал, что при СССРе штат центрального аппарата ПВ КГБ СССР составлял немногим более 300 человек, а при генерале Николаеве в ФПС РФ «кремлевский погранокруг» составлял немногим менее 2000 человек, включая геральдическое управление и Управление международных связей. Соответственно, полковники и генералы стали плодиться в неприличных даже на взгляд кроликов количествах. Округа не отставали от центра. В нашем Северо-Восточном погранокруге, ставшим в одночасье Северо-Восточным региональным управлением, вместо одного генерала - Командующего округом, стало то ли 6, то ли 7 штук, всех не упомнишь. Командующий, первый зам, главный воспитатель, зам по тылу, начаЛник авиации, флотский адмирал, главный пограничный прокурор, начальник контрразведки, во, уже 8 получилось, и кого-то наверняка забыл. Естественно, занималась эта орава тем, что плодила особо ценные указания со скоростью десятка 2-3 в день, соревнуясь с Москвой, и ездила с проверками по частям. Проверки перетекали из одной в другую, на смену убывающей партии нахлебников, камчатский самолет-«чебурашка» Ан-72 привозил новую. Чувство опасности у перманентно проверяемых пограничников сильно притупилось и шныряющие по коридорам штаба незнакомые полковники и подполы уже не вызывали никаких эмоций («а-а-а, опять проверка какая-нибудь»). И только появление генерала могло расшевелить рутину повседневности. Вот и в тот раз во главе очередной группы проверяющих, точно знающих как надо служить демократической России, но упорно молчащих, где взять на это денег, прибыл ГЕНЕРАЛ.
После обязательных мероприятий: встречи с построением у чебурашкиного трапа, обеда полупраздничного, концерта штабных с указками возле карт и графиков и показательного прилюдного, с пыхтением, полового акта с особо провинившимися, комиссии захотелось развлечений. Приспичило генералу на какую-то заставу попасть, а связи нет, а без связи вертолетчики в воздух не поднимаются. Генерал, бегает, всех сношает (в цЫничной и извращенной форме), важняка в кабинете командира накатывает. Вызывают нашего героя (он дежурным по связи был). Генерал ставит вопрос в лоб: "Тащ старшлетнант, когда связь будет (бля!)" Т.е. не вопрос даже, а указание. А тот возьми, пожми плечами, да ляпни: "Связь, товарищ генерал, явление случайное".
Командир отряда генерала разве что за шиворот не удерживал, пока енеральская свита пыталась пофигиста как грелку порвать. А ему-то пофиг!
Как только генерал обратно в округ улетел, тут же волшебно и связь и наладилась (на заставе, чай, тоже не дураки служат).

ГИМН СТОПАРЮ

Есть на северах такое понятие - "стопарь". И, соответственно, формы употребления этого понятия: «вдарить по стопарю», «усидеть стопарь». Я думаю, что происхождением это слово обязано обычной стопке, но со временем его применение расширилось и углУбилось. Где-то я уже описывал, а где - не помню. Опишу еще раз.
Физический объем "стопаря" колеблется в спиртовом эквиваленте от рюмки до канистры чистого, проходя через стадии от "по рюмочке", "сухенького по чуть-чуть", "пузырь-другой", "для сугреву", "ящик шампанского", до "ударим по пивку", "для поправки здоровья", "пока не стемнеет", "пока не рассветет", и "что здесь пить". Последняя - самая опасная, ибо не несет в контексте временнЫх и литражных ограничений.
Стопарь - это не емкость, он не имеет ни определенной формы, ни определенного объема. Стопарь - это доза, которая зависит от физического объема имеющегося спиртного, физических кондиций отдыхающих, их настроения и грядущих задач, объема закуси, температуры наружного воздуха, морально-психологического климата в семье и коллективе, запаса свободного времени, удаленности от мест обитания начальства, времени суток, часа подъема, состояния организмов и пр. и пр.
В моем родном «гвардейском» экипаже понятие «по стопарю» в первой моей командировке вылилось в ящик вина разных сортов от сухого до липко-сладкого и от молдавского до китайского. К вечеру было худо. Потом длительный период пили спирт. Где-то через годик наступил «шампанский» период. Единица измерения - ящик. Обычно 1-1,5, в лучшие дни два и более с последполировкой либо польскими липкими ликерами типа «Киви» и «Кюрасо», либо старым верным другом - спиртом. «Да, пили люди в наше время, не то, что нынешнее племя...» В те времена я освоил с десяток способов открытия бутылки шампанского. От банального «снять проволочку, встряхнуть, поставить на стол» (это называли «по-гусарски»), до экзотического «снять с пояса нож размером с сабельку и одним пьяным взмахом снести полбутылки» (это называли «по-командирски»). И ведь никого количество стекла в напитке не волновало, и вреда никакого... Переваривалось оно, что ли, или правда господь пьяных бережет?
Наутро с неизменно здоровой головой (кому помогал молодой здоровый организм, кому - многолетняя привычка и опыт) и легким гусарским выхлопом - на медконтроль. Перед входом к доХтуру командир тушил наши выхлопы, давая лизнуть специально припасенный на этот случай в кармане тюбик китайской зубной пасты с каким-то особо ядреным мятным наполнителем. От него организм продирало мятой до самого ануса, глаза выкатывались и, в таком вот состоянии легкого удивления, медконтроль проходился «на ура».
При прилете на Камчатку или в Магадан частенько в охотку после длительной с ним разлуки шло пиво. На Камчатке - разливное, канистрами и с крабами, в Магадане - бутылочное и с сушеной\вяленой\соленой рыбой. Если пива не хватало, догонялись спиртом. Нормальные люди в России, наоборот, пивом водку шлифуют, но мы-то обмороженные, потому наоборот.
Таким образом, неправильная оценка (по молодости и неопытности) предложения "ну что, по стопарю и в люлю..." несколько раз приводила меня к... не скажу. К нехорошим последствиям. Грамотный и слетанный экипаж всегда понимает предложение "по стопарю" правильно, что и приводит к многолетней безаварийной работе. Достигается такое единство душ опять же многолетними тренировками. Отчасти это и называется «слетанностью», когда каждый знает персональную потребную дозу, растягивает или сжимает ее в общую продолжительность посиделок с тем, чтобы встать из-за стола вместе со всеми, и вместе со всеми же к подъему быть «как огурец».

Уф-ф-ф, тема раскрыта, аллес!

АРЗ

АРЗ - это заводы, где ремонтируют военные самолеты. Самолеты надо перегонять на АРЗ на ремонт, а потом забирать их оттуда отремонтированными. Все это связано с командировками, с полетами в отрыве от части, то есть с бесконтрольностью и разгильдяйством. В конце концов, все самолеты обычно возвращаются в полк, а у экипажей остаются достаточно интересные воспоминания.
Нашему экипажу была поставлена задача: перегнать самолет на завод в Кневичи (Владивосток), сдать его, переехать на поезде в Хабаровск, получить на заводе самолет, облетать его, и перегнать в полк. Экипаж был опытным, на заводах бывали не раз, никаких проблем при подготовке не возникло.
Обычно самолеты на завод перегоняются в совершенно неисправном состоянии. Техсостав, в надежде на то, что на заводе все равно все отремонтируют, ставит на летательный аппарат все сгоревшие и неремонтируемые блоки. Логика в этом есть, но сразу возникают проблемы у летного состава, ведь надо еще и пролететь на этом самолете около 2-х часов. Сбалансированное решение обычно озвучивается при докладе о готовности самолета к полету: "Двигатели у него работают!". Ну и слава Богу, - реагирует командир. Так все и было. Уже при наземной проверке оборудования мы убедились, что стартех нас не обманул, у этого самолета действительно работали только двигатели. Но мастерство советских летчиков тогда еще было безграничным, поэтому самолет был благополучно доставлен в Кневичи своим ходом.
Мы последний раз пообедали за счет МО, то есть в летной столовой, и поехали во Владивосток, на вокзал. Купили билеты на ночной поезд до Хабаровска, вещи сдали в камеру хранения и начали убивать время до отхода поезда. Способов убивать время существует множество, но мы выбрали самый эффективный, решили попить пивка в пивнухе, а как только откроется ресторан на морвокзале, перебраться туда, и сидеть до упора. Пока будут нас выгонять, подойдет время отправления поезда. Очень хороший способ, да и экипаж весь вместе, никто не заблудиться в городе. Решено - сделано. И пиво попили, и в ресторане посидели. Хорошо так посидели, добросовестно, не жалея ни себя, ни посетителей ресторана. А уж песню про "Траву у дома", которую раз 30 исполнил ансамбль для морских летчиков по их же заявкам, посетители не забудут уже никогда. В 23.00 нас начали провожать из ресторана, как раз к отходу поезда, к 00.30, персоналу ресторана это и удалось. Сели в паровоз, поприставали к бортпроводницам, уснули.
Проснулся я самостоятельно. И совсем не по причине обезвоживания организма, как это часто бывает, а из-за убийственного запаха в купе. Огляделся, обнюхался, обнаружил бесхозные носки, которые, мягко говоря, "воздух не озонировали", открыл окошко, и выкинул носки прямо в окружающую среду, чем, видимо, и нанес непоправимый вред экологии в мировом масштабе. Поток свежего воздуха разбудил моих попутчиков. Начали одеваться, выяснилось, что носки были правого летчика, запасных у него нет, но никто делиться с ним своими носками не стал, поэтому правак надел туфли прямо на голые ноги, рассудив, что под брюками не очень заметно. Мы позавтракали, то есть попили пива, послушали нытьё правака по безвременно погибшим носкам, умылись, собрали шмотки, тут и Хабаровск прямо под окно подкатил.
Прибыли на завод, представились начальнику летно-испытательной станции (ЛИС). Мы не в первый раз были на этом заводе, начальник особенности поведения морских летчиков знал, поэтому сразу решил уточнить наши планы. От имени экипажа выступил командир. Он так и заявил начальнику, что если работники завода хотят вовремя получить премиальные, то есть сдать нам самолет без задержек и без замечаний, то нам нужны 3 дня на изучение особенностей пляжа в городе Хабаровске. Посчитав наши требования совершенно законными, начальник с ними согласился, и даже расселил нас не в заводской общаге, а в 9-ти этажной гостинице КЭЧ. Такой подход к общему делу нам понравился, пообещав "не чудить", мы пошли в гостиницу.
3 дня мы прожили как белые люди. Пляж, пивбар, ресторан "Дальний Восток", который носил неофициальное название "Казарма", так как в нем очень уважали военных. На 3-й день командир решил, что пора привести нас в порядок, и поэтому после пивбара повел нас не в ресторан, а в гостиницу, но разрешил употреблять напитки в номере. Вышло это командиру боком. Поупотребляв с нами различные напитки и даже преуспев в этом, командир решил, что сейчас самое время посмотреть по телевизору футбол. Мы его в этом начинании не поддержали, отпустили в свободное плавание, то есть на поиски телевизора. Оказалось, зря. Через 20 минут в номер влетел майор, представился страшно-оперативным уполномоченным КГБ, и спросил, что наш командир делает в номере полковника армии Ю.Кореи? Да нам и самим это стало интересным, поэтому я вышел в коридор, осмотрелся, обнаружил командира в соседнем номере в кресле перед телевизором, по экрану которого бегали футболисты. Причем командир на этих футболистов внимания не обращал, а живо общался с пожилым военным нерусской национальности. Я успокоил КГБ-шника, сказав, что корейским языком наш летчик ещё не владеет, а русским уже перестал владеть, поэтому военных тайн выдать не мог. Совместно распитая бутылка водки помогла офицеру КГБ более спокойно перенести это вопиющее безобразие. Командира уложили, от предложения корейца продолжить общение отказались, я проверил наличие остального личного состава. Этот "босоногий мальчик", то есть правак, тоже отсутствовал. А тут и соседи, вертолетчики из Афгана зашли, посоветовали забрать правака из холла, где этот, еще один болельщик, пытался смотреть футбол и безнадежно испортил "хозяйский телевизор". Сходил в холл, осмотрел место происшествия. Расследование показало, что в процессе просмотра матча у правака возникли всем известные позывы, и он, вместо того, чтобы реализовать их в туалете, долго терпел, а потом фонтаном из продуктов жизнедеятельности очень метко попал в телевизор, в результате чего последний перегорел. Пообещав ходатайствовать о присвоении праваку квалификации "летчик-снайпер", послал его улаживать проблему к дежурной. Я разозлился, прекратил пьянку, посоветовал всем собрать вещи, вынести пустые бутылки, напомнил, что завтра мы улетаем. Второй штурман сложил все пустые бутылки и остатки закуски в рваный портфель, который нашел в ванной комнате, и вынес в мусорный бак около гостиницы. Вернулся правак, доложил, что все улажено, потребовал продолжения банкета. Посоветовал ему собрать вещи и лечь спать. С неохотой правак собрал вещи, и стал что-то искать в номере. Оказалось, что рваный портфель, который сейчас лежал в мусорном баке, был его походной сумкой. С большим трудом удалось отобрать этот "раритет" у водителя мусоровозной машины, который уже опустошил мусорный бак. Короче, вечер удался.
Пришли на ЛИС. Начальник, увидев наше состояние, решил с облетом не затягивать, а то мы можем и не выдержать. Скороговоркой зачитав предполетные указания, он на машине отправил нас на самолет. Сам полет прошел без замечаний, да мы и заметить ничего не могли. Только я все время требовал убрать крен, на что командир отвечал, что если я оторву голову от прицела и приму нормальную позу, то и сам увижу, что мы в "горизонте". После посадки мы 2 часа валялись под самолетом в ожидании, пока расшифруют средства объективного контроля. За это время командир успел съесть всю редиску и помидоры, которые хозяйственный правак купил домой. Средства объективного контроля показали, что самолет летает правильно, мы залезли в кабину, и через час были уже в любимом гарнизоне.
Документы, регламентирующие летную работу, утверждают, что экипажи, перегоняющие самолеты, должны проходить дополнительную подготовку. Я в очередной раз убедился, что это не пустые слова.