Зима. Граница Казахстана и России. Казахстанская трасса. Если этот кусок грейдера с огромными рытвинами можно назвать трассой. Полное ощущение, что дорогу бомбили, и очень успешно. Так вот, в середине зимы этот участок дороги заметает и очень успешно, переметы бывают и по триста и по двести метров. Становится народной забавой выносить машину из сугробов. В этот день мы ехали на смену. Денек был удачный. Морозец около 20 градусов. Солнышко светит. И пронзительно синее небо. Ночной буран закончился, свежий снег искрится так, что смотреть на него просто невозможно и ехать на службу тоже невозможно. А надо. Парни свои сутки отстояли, и менять их надо. Перемет был всего один, но длинный, 5-7 километров. По всей дороге растянулись ночью застрявшие и теперь полузаметенные машины. Причем, колонна машин постоянно увеличивалась. За нами прибывали следующие, с той стороны, вероятно, тоже народ напирал. Кто-то сидел непосредственно в перемете. Ситуация понятна. Копать можно, но до следующего бурана. На дорожные службы надежды никакой. Потому что в 1999 году дорожные службы Казахстана состояли из начальника, сторожа и уборщицы. Все снегоочистительные машины были или разобраны или успешно приватизированы. Но выход - он же всегда есть. Тут сбоку трассы деревня, бегом туда. К дому водителя трактора С-300, дорога набита. Мужик сговорчивый. Надо, значит надо. Но весь урожай мой. Поясняю: машина милиции, таможни, скорой помощи и другой братии, сидящей в сугробе, вытаскиваются бесплатно, с остальных прошу: КамАз и аналог - 200 рублей, ГАЗель - 100, легковушки по 50. Сговорились. Дорогу пробили. Вся колонна едет за трактором, попутно вытаскивая и вытягивая заметенных ночью. Все, перемет пройден. Служебная машина у нас «Нива», ставим на выезде из перемета, и каждый выезжающий кидает деньги в шапку тракториста. Все по-честному. Последний в колонне Ниссан-Патрол. Хозяин, местный наш бизнесмен-приватизатор Саша Мурзиков, раскинув руки и пальцы орет, что если бы не этот трактор, он бы и по целине проехал. И по сугробам, а так как чистить он не просил, то и, соответственно, платить не будет. И с него достаточно того, что он на джип потратился. Старший наш попытался ему внушить, что на солярку трактористу - еще ж 2 месяца зимы. И ездить мы тут будем, тем более, ты же наш, местный, да и надо всего 50 рублей. Ответ был прост: «За 50 рублей я воробья в поле загоняю!» Да ну, хрен с тобой, плюнул тракторист. Не обеднею. Сдал назад и освободил дорогу. Вся колонна медленно доползла до таможни, пока смена менялась, проезда никому нету, все ждут. Положено так. И оказывается, в метель эту попал наш начальник поста. В годах уже такой дядечка. Справедливый. Ну и рассказали мы ему про неплательщика, тем более, что он с ним в приятельских отношениях был. Командир вышел на крыльцо. Зажмурившись, постоял и двинул к своей машине. А к нему уже летит предприниматель наш. С полупретензией: «Ты прикинь, Петрович, твои гаврики пытались с МЕНЯ деньги стрясти». А народу много скопилось, и как-то это слишком громко все получилось. Командир наш головой потряс, хмыкнул и у Саши спрашивает: «А что, Саш, вот жалко тебе было полтинник колхознику отвалить?» И голос такой сладенький. Он перед огромной каверзой обычно таким тоном и голосом разговаривает. А Саша ему в ответ опять про то, как он за полтинник воробья вот в этом поле и загоняет. Начальник наш постоял, постоял, заулыбался, достает из нагрудного кармана портмоне, полтинник вытаскивает и протягивает Саше: «Санек, - говорит, - возьми денежку, погоняй мне тут воробушков, развлеки старика! Тем более, дальше тоже перемет будет, может, тебе этот полтинник и не лишним будет».

В сегодняшнем выпуске лучшие истории из раздела "Военная мудрость"

КАК ШЕФЫ РУКИ МЫЛИ...

На такр "Минск" прибыли шефы: делегация минского ПО "Горизонт". Боссы поднялись в салон командира, а простых смертных начмеду было поручено провести в кают-компанию на обед.
- Я вас познакомлю с обязательным флотским ритуалом: мытьё рук перед едой, - с этими словами Олег Головченко повёл делегацию, в которой были и перспективные подруги - молодые комсомолки, вначале в пост санитарной обработки (ПСО).
Конечно, непонятливые гражданские внутренне сокрушались по поводу этих, как им казалось, бестолковых карантинных мероприятий: неужели у них такие жуткие руки, что их надо обязательно "санитарно обрабатывать" в ПСО? Откуда им было знать, что "мытьё рук перед приёмом пищи" на корабле - это экспресс-заглатывание "соточки" перед умывальником после команды по трансляции: "Команде руки мыть!"
В указанном посту уже всё было готово к акции. Каждому из ничего не понимавших гостей проворные мичмана-медики быстро всучили в руки по тривиальной медицинской "банке" с налитым спиртом.
- Сейчас мы с вами "помоем руки", - на мелькнувший в глазах девушек ужас доктор отреагировал тут же, - А КТО НЕ ХОЧЕТ ПИТЬ, МОЖЕТ ПОСТАВИТЬ СВОЮ "БАНКУ" НА СТОЛ. Мичманов в этот момент в посту уже как и не бывало.
Гости были сражены мудростью начмеда наповал. До убытия с крейсера "руки мыли" регулярно.
Отказов и рекламаций не поступало ни с той, ни с другой стороны

"Осень-88" - начальник трапа

Для тех, кто еще не учён жизнью: кратчайший путь не есть расстояние между двумя точками, лежащими на одной прямой. Кратчайший путь всегда лежит в обход начальства. Любопытство же - порок. Не суйся, куда не просят.

На клочке асфальта, служившего газовочной площадкой, вокруг трапа с гордой надписью «Аэрофлот» толпилась кучка военных во главе со ст. инженером по РЭО майором Виктором Т. Виктор весьма эмоционально втолковывал что-то присутствующим, жестикулируя и тыча пальцем то в небо, то в лестницу трапа, то в батальонного прапора, важно восседающего за рулем удивительной конструкции, напоминающей московский снегоочиститель.

Предчувствуя внеочередной бесплатный цирк, студент пристроился в полоборота к майору и, состроив умное лицо, утвердительно кивал, выражая всем своим видом высшую степень причастности к происходящему.

Виктор, завершив ладонью очередную эволюцию, умолк и с некоторым недоумением принялся изучать «умное лицо» невесть откуда взявшегося студента. Наконец, взгляд майора стал яснее неба: «А ты, студент, будешь командовать этими архаровцами!»

«Засада...», - дошло до студента. «Тащ майор, ну не знаю... готов ли я... смогу ли я?», - пролепетал студент, понимая, что спастись бегством уже не удастся. «Достоин», - резюмировал майор.

Задачка была предельно проста - со дня на день ожидали литерные борта придворного полка аэродрома Чкаловский. Выгружать высокое московское начальство на бетон стремянками никому даже в голову не пришло, посему из ангара и выкатили трап. Только трап, собака, как его ни уговаривали, не желал путешествовать по аэродрому своим ходом.

От студента требовалось лишь одно - если трап так и не заведется, дать команду прапорам катить трап вручную. И все бы ничего, но встречать борта следовало с 04.00 до 21.00 в течение пяти дней. И началось... Подъем в 03.00, невнятные завтраки в 03.30, какие-то злые, словно неродные, официантки, дежурный «Урал», тряска по раздолбанной гусеницами бээмдэшек «Военно-Боровушской» дороге. В 21.00 - семь километров пёхом до Боровухи.

Тяготы и лишения воинской службы сонного, злого и голодного студента прекратились на третий день. Смахнув рукавом росу со стола запотевшего за ночь кунга, студент прилег и под хрип радиообмена настроился было встречать свой очередной одинокий холостяцкий рассвет. Вдруг из «ушей» донеслось - «...запроси погоду!» «Охренел? Какая погода?! Видимость - 100 км!»

Летят, мать их, наконец-то! «ДСП!», - боец с автоматом образовался, словно из ниоткуда, - «Бегом поднимать гоп-команду!» Боец кивнул и растворился в никуда. Студент замолотил кулаком в дверь ближайшей к нему СМГшной машины: «Подъем, кровопийцы! Борта на подходе!»

Литерная «тушка» (Ту-134А) неторопливо зарулила на площадку. «Держит же асфальт такую махину, блин», - мелькнуло в пустой голове студента, стоящего наготове с оравой прапоров и трапом. Из тушки свесилась стремянка, но так никто и не вышел. С противоположного края полосы на посадку заходил 154-й. Студент зазевался и не уследил, как подкатила "Волга", из которой вывалился командир полка в сопровождении какого-то краснопогонного генерала.

Ту-154 также неторопливо зарулил на площадку. Трап, собака, завелся, видать - с перепугу. Вниз соскользнула кучка военных с огромными звездами, в начищенных сапогах. Командир, не торопясь, двинулся, сообразив на полпути вынуть руки из карманов летного комбеза, к министру Обороны и отрапортовал, по-привычке небрежно дав отмашку. «Мелкие они какие-то», - снова мелькнуло в пустой голове студента, - «а командир наш - настоящий орел!»

Командиру полка полковнику Б. было тогда лет, наверное, тридцать восемь. Это означает, что по календарю выслуги - 21 год, год летной работы - год за два, да плюс Афган - год за три. Вот и посчитаем... В общем, с такой выслугой можно спокойно было «забить» даже на министра Обороны.

Стоит ли говорить, что студент, наученный горьким опытом, стал мелкими шажками сдавать назад, избегая опасной близости с Язовым? Ежели майор умудрился так загрузить студента, то кто знает, что может взбрести в голову целому Маршалу Советского Союза?!

"Волга" и микроавтобус умчались, громыхая на стыках бетона, студент запросился на литерный борт. Земляки не отказали - пустили пошарахаться по салону.

Ничего особенного. Вместо рядов кресел - диваны, огромный стол с «картой военных действий». Руководство Минобороны Союза не отличалось стремлением к роскоши. Надо сказать, что борта, на которых приходилось летать бывшему уже студенту, ставшему спустя несколько лет старшим офицером, выглядели внутри гораздо привлекательнее.

***

Рассказал сосед по лестничной площадке, командовавший в Афгане минометной батареей. «Загрузились мы в Ташкенте на борт, следовавший в Кабул. Вышла миловидная такая стюра (бортпроводница), ласковым голосом произнесла все, что полагается перед вылетом. После слов «счастливого полета» мамзель изменилась в лице, швырнула в угол цинковое ведро и рявкнула: «Блевать - сюда!»»

Пуська, имить!

Четвертый курс, организационный период после летнего отпуска, который тянется уже третью неделю.
Прошел слух, что старшие курсы будут сегодня в субботу уволены, но время построения на увольнение уже прошло. А построение не объявляют.
Народ собирается в кучки, митингует, а толку никакого.
И в это время по центральной алее, что идет от памятника Ленину к Центральным воротам, идет начальник училища со своей собачкой, болонкой Пуськой.
Адмирал наш жил рядом с училищем и любил вечерком прогулять Пуську по территории, а заодно посмотреть, как, мол и что происходит в Системе.
Начальник училища был замечательный человек, блестящий офицер, Герой Советского Союза. Честно говоря, мы в нем души не чаяли. Золотой дядька!
И вот наблюдается такая картина.
По аллее, руки за спину идет Адмирал, за ним с истерическим лаем мечется Пуська, в некотором отдалении от нее подковой толпа курсантов в гробовом молчании.
Процессия подходит к клубу. И раздается сдавленный голос: «Берем его около клуба».
Около клуба курсантское кольцо смыкается вокруг Адмирала. Пуська в полной истерике!
Адмирал: «Пуська, имить! Тихо!». Потом пауза и вопрос: «Что надо?»
Толпа со стоном: «Увольнение!!!»
Адмирал: «Скажите начальникам факультетов, что я разрешил».
Кольцо немедленно размыкается и Адмирал с Пуськой шествуют на выход.
Кто донес эту информацию до Начфаков - неведомо. Но через пять минут роты уже стояли на плацу и получали увольнительные билеты.

В качестве постскриптума:
У входа в курсантскую столовую стоял памятник Нахимову в его коронной позе: чуть ссутулившись и слегка опустив голову.
А напротив него посреди клумбы стоял Ленин, тоже в коронной позе со вздернутой вперед рукой.
Нахимов смотрел вроде бы как в пол, Ильич смотрел на центральную аллею, которая упиралась в ворота.
Курсанты выходят из столовки и спрашивают: «Пал Степаныч! Что ж так кормят-то хреново?»
«Это не ко мне, а вот к нему» - отвечает Пал Степанович и показывает на Ленина.
А тот, показывая ручкой на ворота, говорит: «Не нааавится? Пожалуйста!»

Срочная

Нет у полковника Савельева секретарши. Действительно, почему бы не ввести такую должность в полках? Сидела пусть хоть бы и ефрейтор какой в «предбаннике» и ногти красила, ну или ещё там чего. Можно спросить: «Как шеф сегодня? В настроении?»
Но нету. Спросить не у кого. И «предбанника» тоже нету. Коридор и сразу дверь. А посыльный внизу, на первом этаже. Да и что он может понимать в тонкостях настроения целого командира полка?
Дверь двойная и обита коричневым дерматином с ватой. Но в коридоре всё-таки кое-что слышно. Слов, конечно, не разобрать, но настроение понятно. Плохое оно. Прогневил кто-то командира.
А мне как раз в эту дверь с докладом. И очень не хочется под горячую руку попасть. Вот и переминаюсь в коридоре, красную папку из одной потной руки в другую такую же тасую. Тихо в штабе, только через эту дверь - далёкие отголоски грома и, кажется, проблески молний внизу, в щели под дерматином.
Коридор маленький - десять шагов до лестницы, напротив неё пост N1. Спрашиваю у постового беззвучно, дёргнув при этом головой в сторону шума:
- «Давно?» Постовой утвердительно моргает - «Давно».
И вдруг резко открывается дверь напротив командирской и оттуда пружинящей, уверенной походкой устремляется к заветной двери начальник штаба. Я подрываюсь, надеясь за ним под шумок проникнуть внутрь. Почти успеваю, дёргаю дверь и налетаю на спину НШ, пятящегося наружу. Он как поршень выталкивает меня, почти вошедшего, плотно закрывает дверь и вопросительно разворачивается.
- Извините, тащ пдплковник, у меня срочная, - сую ему под нос ненавистную папку. - Долго там ещё? Он с опаской косится на папку, отмахивается от меня рукой и прячется в своём кабинете.
- А мог бы и наказать, - подумал я запоздало. Чёрт! Невежливо получилось. Ещё не зашел, а неприятности уже начались.
Потея, марширую по коридору туда и обратно. Время-то поджимает. А если совсем честно, вышло уже давно всё моё время. Вот такая вот беда. Постепенно стихают раскаты грома. Или мне это только кажется? Ах, была-не была, захожу!
Стук - костяшками пальцев по косяку, дёргаю первую дверь, толкаю вторую, всовываюсь в кабинет. И сразу понимаю, что буря вовсе не стихала. Посреди кабинета стоит по стойке смирно капитан из отдельной роты, и рвётся в открывшуюся дверь, отрываясь от эха стен, командирский крик:
- ... да знаешь, кто ты такой после этого?.. Да ты - мудак!
Капитан немедленно, чётко и по-уставному реагирует:
- Так точно, тащ плковник, мудак!
Всё, думаю, попал. Выдавливаю из себя:
- Разрешите, товарищ полковник?
Командир всё ещё в пылу боя. Глаза его горят, волосы в беспорядке. Но он совладает с собой, стихает жар, полковник снижает обороты, его безумный, но становящийся всё более осмысленным взгляд, блуждая, ищет помеху. Фокусируется на мне, висящем в дверях и готовом немедленно просто исчезнуть, и, через какое-то время узнает.
- А... - говорит он уже спокойно. И почти ласково, - Ну, что там у тебя?
- Срочная, - извиняющимся тоном блею я, - разрешите?
Сдержанный кивок головы, и я спасён. Буря стихла, как не бывало. Небо вмиг очистилось, и в кабинет вернулся солнечный летний день. Радостно белеют бумаги на столе, томики Ленина браво равняются в шкафу. Капитан стоит вольно и как бы не причём. Я, приняв обычные нахальные ужимки, подаю раскрытую папку, пытаясь при этом дать озобоченно-кислой гримасой понять, что дело-то хоть и срочное, но по политической части, что, конечно тоже, важно, но...
Командир уютно распологается на своём месте, читает не спеша, с лёгкой улыбкой на просветлённом лице, подписанный членом Военного Совета опус. Жизнь возвращается на круги своя, и я просто млею от этой идилии. Командир смотрит на часы, находит в шапке телеграммы время поступления и бросает короткий взгляд на меня. Я изображаю пантомиму о том, как не хотелось беспокоить занятое начальство очередными призывами повышать и укреплять. После быстрых вычислений командир ставит время доклада, как по нормативу. Все мои страдания в коридоре перестают существовать документально - телега прочитана получателем задолго до их появления. Принимаю папку - «Разрешите идти?» Кивок дарует мне свободу. Закрывая за собой дверь слышу, как буря возрождается с новой силой. А мне уже всё равно, забуксовавшее было колесо службы катится дальше к скорому уже дембелю.