А вот про армию и урожай.
Подходит ко мне приятель. Гоша. «Картошка нужна?» «Ну-у-у-у??? А почем?» «Где-то литр - четыре мешка» «Ни фуя цены! Нужна!» «Завтра поедем» Едем завтра куда-то по Калужке, за Троицк. По дороге взял приятель два литра водки какой-то паленой и два блока Явы. Съезжаем на поле.
Ковыряются солдатики. Оказывают посильную помощь колхозникам. «О! Покупатели приехали! » Руки так потирают, обступают нас. Замерзшие. Голодные. «Скоко?» «Скоко войдет! »
Грузим картошку. Мне это все стремно как-то. Я курю с бойцами. Они картоху пекут. Без хлеба и соли. Бли-и-ин! Я думаю - вот же тварь этот Гоша.
«А де командиры-то ваши?» «О! Командиры мешками не продают. Оне камазами продают»
Последний мешок осталось закинуть. А тут и командование нарисовалось. Пьяный в дым прапор. «А че эт-то вы тут делаете? А-а?!» Кореш, Гоша, говорит: «Вот, картошку берем на экспертизу. На предмет нитратов, фуятов...» «А че много как - целый мешок? » Гоша говорит: «Экспертам тоже жрать чего-то надо»
Налили прапору. Он успокоился. Проникся важностью эспертизы. Поехали. Солдатики нам вслед платочками машут. «Приезжайте еще! Послезавтра мы вон там морковку будем убирать. А с понедельника - капусту»
Я на обратном пути на Гошу вызверился. «Ты что ж, говорю, пидер гнойный? Жлоб ты вонючий! Водяру и ту самую дешевую купил! » «Ой, ой, ой! - он говорит. Да они и этому рады» «Они-то, говорю, рады. А ты - скот.»
На послезавтра затарился хавчиком. Под завязку. Чего попроще. Хлеб белый. Колбаса вареная. Сало. Огурцы. Зато все в бо-о-ольших количествах. Гоша, сука, увидел, глаза вытаращил и говорит: «Куда те стоко морковки? » Я говорю: «Молчи, урод. Поехали!» Он по дороге говорит: «Чего ты кипишуешь? Всю армию все равно не накормишь» Я говорю: «Всю не накормлю. А двоих-троих накормлю»
Приехали. Ковыряют бойцы моркошку. Грабки и рожи - синие. Гоша собрал их, багажник торжественно открыл, говорит: «Выгружайте хавчик! » Оне глянули и стоят подозрительно. От такого изобилия. Тоже наверно думают, что не хватит в колхозе морковки. А Гоша юродствует: «Пацаны, да вы не бойтесь. Мы не педики. Вон кореш у меня просто - извращенец. Но безобидный. Вы сейчас жрать будете, а он смотреть. И кайф ловить»
Солдатики, поняв, что половые извращения им не угрожают, оттащили продукты в лесополосу, запалили костер, картошки напекли, стол организовали. Ну и мы присели. Гоше, правда нельзя по причине зарулем.
Он функцию дозора выполнял. Отлавливал на ближних подступах периодически появляющихся командиров и глушил их ударными дозами алкоголя до полного проявления отеческих чувств.
А я чего-то крепко набрался. Помню, выменял у сержанта его бушлат на свою парку. Кидался морковкой в прапорщика. Попадал при этом все время в Гошу почему-то. Потом пуховка моя обнаружилась в машине. А в бушлате с лычками я так домой и прикатил. Гоша меня выгружал и ворчал все:
«Накормишь армию на копейку, а обворуешь - на рупь. Мать Тереза хуев»
Потом еще за капустой ездили. Тоже хорошо.

Дедушка Вжик

Давеча поведала матушка мне такую историю. В бытность свою студентом химиком (много-много лет назад) пришлось ей посещать военную кафедру (химзащита была ее специальность). Нет, совсем не потому, что... а просто матушка у меня человек обязательный и дисциплинированный. Студенты-химики в стадиях поиска и распития вообще всегда обязательные и дисциплинированные. Ну да речь не об этом... А о том, что ожидала группа своего преподавателя всегда у дверей аудитории, выстроившись по росту и скроив на своих несвежих послевчерашних лицах подобие военного выражения в их представлении, то есть чего-то строгого, обязательного и дисциплинированного и величаво спокойного... Ну и матушка, хоть и роста небольшого, но тоже всеми силами пыталась являть себя валькирией, этаким олицетворением Матери-Химзащиты оберегающей детей-солдат от летучих напастей. Мешали этому, конечно, и сильно, блузка веселенькой расцветки и джинсы. Джинсы! Последний писк моды, достатый с большим трудом и деньгозатратами. Невозможно было отказать себе в удовольствии покрасоваться в них. В битве желания привлекать с обязательностью и дисциплинированностью нокаутом победило желание.
Вполне понятно, что Родина-Мать в Левайсах не могла миновать сурового взора отца-командира (преподавателя кафедры). Непорядку и хаосу (которого среди студентов химиков, несмотря на обязательность и дисциплинированность было хоть отбавляй) надо было дать решительный отпор! Отец набрал воздуха для залпа и решительно начал:
- Студент, вы одеты неподобающим образом. Рубашка у вас двусмысленная, брюки как подштаники, и еще...
И тут военный иссяк... Ну, то есть воздух в легких еще был, а мыслей не было. Матушка же, в силу своей обязательности и дисциплинированности, не могла не прийти на помощь командиру
- А еще я не брит! - отчеканила она.
- ... не брит! - подтвердил командир.
Щетины на лице матушки моей, понятно, отродясь не водилось и военный ненадолго задумался. На лице его отразились оттенки неприличных соображений по поводу взаимосвязи небритости и женщин. Высказаться по сути вопроса и изложить найденные связи отец-командир не смог (все ж студенты и все ж девушка). В глубине его глаз бегущей строкой проскочила тоска о нормальных солдатах, которых из студентов-химиков никогда не получится. Он ничего не сказал и ушел в аудиторию. Матушке даже стало немного стыдно. Все-таки студенткой она была обязательной и дисциплинированной.

Рассказывать о Макарыче можно бесконечно. В беседе со Стройбатом я как-то обмолвился, что по свежим следам, то бишь сразу после дембеля, воспоминаний было на хорошую книгу. За двадцать лет, естественно, очень многое забылось, но самые яркие моменты, тем не менее, остались и один из них я рискну предложить вашему вниманию:
- П-п-петрович!... От, я шо тебе кажу... У нас в Ужгороде...
- Иван! Т-ты до машины-то дойдешь?... Ик!... Давай пособлю...
- Всё нормально!... Щас только встану...
Встать, однако, у Макарыча не получалось. Самогонка была отменной, и ум оставался в полной ясности, но ноги повиноваться явно отказывались. Собутыльник его, тоже прапор, но уже отставной, подозвал меня, и в четыре руки мы доволокли Макарыча до машины. Что за праздник у них был, неясно... Скорее всего,очередной гешефт обмывали, причем, на выпивку и закуску Петрович не поскупился. К самогону был подан огромный жареный гусь, от коего щедротами хозяйки и мне перепал кусок. Макарыч, как заботливый командир, сразу попросил:
- Галочка, ты моего шофера покорми, будь ласка!...
- Покормим, Иван Макарыч! Голодный не останется!...
- Только, смотри, ни грамма ему!..
Я с тоской проводил глазами бутыль, которую дебелая хозяйка вытащила из холодильника... Литра два там было точно, и, судя по чистоте содержимого, первач был качественный...
Забравшись в кабину, Макарыч нахлобучил на голову фуражку, удовлетворенно кивнул хозяину:
- Завтра подъезжай в часть, пошукаем...
Что именно они собирались пошукать, мне знать было не дано, но, судя по довольной роже Петровича, стороны пришли к консенсусу... Происходило это всё недалеко от Уссурийска в селе под названием Черниговка. Центральная улица села, как водится, носила имя Ленина, и в самом центре ее, прямо между магазином и сельсоветом располагалась огромных размеров лужа. Лужа была необъятна! Засыпать ее, судя по всему, не собирался никто, справа и слева уже давно были наезжены колеи, по которым двигался транспорт, а саму лужу облюбовали свиньи, с удовольствием валявшиеся в грязи по краям. В центре же, на более глубоких местах, гоготало многочисленное гусиное стадо. Я медленно,стараясь не задавить какую-нибудь свинью, объехал лужу, Макарыч внимательным взглядом проводил ковылявшего гуся...
- Точно, что-то придумал! - подумал я и не ошибся...
Утром Макарыч, как я и предполагал, отправился в Черниговку. С собой был взят спиннинг... Зная Макарыча,я уже ничему не удивлялся, только восхищался смекалкой нашего хитрого командира. Заставив меня заглушить машину метрах в тридцати от лужи, Макарыч забрался в кузов, отцепил блесну, прицепил кусок свинцовой оплетки кабеля в качестве грузила, затем привязал весьма солидных размеров крючок, извлеченный из вещмешка. Оттуда же была вытащена жестянка с червяками, и, наживив извивающегося червяка на крючок, Макарыч забросил наживку в самую середину гусиного стада. Произошло всё быстро и никто из сельчан, которых было предостаточно, ничего не заметил... Через некоторое время леска дернулась...
- Есть! Теперь я медленно буду подтаскивать его к машине. Как только подтяну к кабине, ты сразу крути ему башку и кидай в кузов!
- Тащ прапорщик! Я не умею! Я этим на гражданке не занимался!..
- А чем ты занимался там!? Шо ты вообще умеешь делать!? Гусю голову не можешь отвернуть!..
- Не могу,тащ прапорщик!
- Лезь тогда в кузов! Спиннинг-то кидать умеешь?!
- Умею!
- Смотри мне! Не дай бог бороду запутаешь!!!..
Я забрался в кузов. Макарыч передал дергающийся спиннинг, и я начал медленно, как было приказано, сматывать катушку. От стада, вытянув шею и хлопая крыльями, отделился гусь и как-то странно двигаясь, направился к стоящему на отшибе 130-му. Подойдя к кабине, он был грубо схвачен Макарычем, еще мгновение, и тушка гуся со свернутой шеей уже была заброшена в кузов. Никто ничего не заметил. Я, положив спиннинг, уже занес ногу над бортом, намереваясь выскочить:
- Ты куда?!
- Так, тащ прапорщик, крючок ведь не извлечь, это же не щука, он червя заглотил...
Макарыч смерил меня взглядом, хмыкнул, и, запрыгнув в кузов, вытащенным из кармана ножом отхватил торчащую из клюва леску. Затем из кармана был извлечен новый кусок свинца, крючок, насажен очередной червяк, и Макарыч, ухмыльнувшись, глянул на меня:
- Всё понял?
За полчаса таким образом было наловлено штук 6 гусей, и я уже начал нервничать, как бы не повязали нас, но Макарыч, выловив седьмого гуся, наконец, приказал сворачиваться. С видимым облегчением я спрыгнул на землю. Гуси были укрыты брезентом, спиннинг валялся в кузове.
- Чему вас только в школе учили! Всё самому делать приходится! Гусю башку не свернуть...Эх!.. Ладно, хоть машину водишь неплохо... Но в сельском хозяйстве тоже немного разбираться уметь надо!..
Макарыч негромко ворчал себе под нос, двигатель ровно гудел, унося нас от гусей, свиней и прочих прелестей сельского хозяйства...
- Тащ прапорщик! А если бы свинья попалась, что тогда?...
- Если бы у бабушки были яйца, это был бы дедушка!
Вопросы есть?
Вопросов не было...

Прапорщик Волына собирался в отпуск. Завтра он сядет в поезд, доедет до Харькова, отттуда автобус, три часа и - здравствуй родная хата. Прапорщик Волына очень обстоятельно представил себе как откроет калитку, поставит портфель и будет ждать, пока толпа близких родственников его заметит и бросится обнимать и целовать. И так задумался прапорщик Волына, что даже запах цветущих яблонь осязаемо повис в пространстве его кабинета-вагона. А пока - проскрипел зуммер телефона, чей-то голос спросил,- «Прапорщик Волына, это Вы?».
- Да, ответил прапорщик.
- Ну, тогда идите в ж..., прапорщик.
И бросили трубку. Хм, почесал в затылке славный воин. Кто-то меня сильно не любит. Наверное, солдаты. Не любят. А я что, Саманта Фокс, чтоб меня любить? Не, пусть не любят, правда дороже. Принципы дороже. Пусть не любят, принципами я, прапорщик Волына не поступлюсь. Додумав эту или похожую думку прапорщик плавно перешёл к предыдущей. И опять представил себе, как пойдёт по центральной улице в полной выправке, как соседи будут его узнавать и с трепетом говорить - «Вот, прапорщик Волына на побывку приехал. Герой Совецкой Армии.». А прапорщик Волына небрежно козыряет им и говорит : «Привет Анисим, всё самогон гонишь? Смотри, дед, посадють тебя». Противным зуммером опять запищал телефон.
- Волына, это ты?
- Да, прапорщик Волына слушает.
- Волына, иди на х...
И бросили трубку. Хм, почесал в затылке отец всех солдат и командир бочек с солярой. Хм, опять не любят. Солдаты, наверное. Вот, этот, белобрысый, как его, Прохоненко, москвич. Вот третьего дня ушёл в самоход, нажрался как сапожник и потом непристойные песни спывав про генеральскую дочку. Чтож он себе думает, за это по головке погладют? Неее, дисциплина дороже, пусть не любят. Или вот этот, с Новороссийска. Ему сказали яму под укладку труб копать. Так копал бы, а то -« таварищ прапорщик, лопата совковая, ею не копают». Ишь, умный какой сыскался. Приказ дали - землю грызи. Не будешь грызть - вон, колхоз, шефы, значить, много картопли привезлы. До Нового года будет чистить. А то як же. Дисцыплина она и в армии дисцыплина. А тож не буде дисцыплины - кудаж тогда служить ходить. Неее, пусть не любят, думал прапорщик Волына и возвращался думами в родную хату. А вот вечером на Стрёмку пойду (речка местная), на песочке посижу. А как же, на девок погляжу. Вона старшая Сердюков то подросла уже наверное, цыцки вырастила. Опять пищит - подумал Волына, не отвечу - решил Волына. Но зуммер пищал и пищал. Лицо Волыны медленно-медленно наливалось кровью, наконец он вскочил, поднял трубку аппарата и проорал одним духом : «Прапорщик Волына. Да пошёл ты на хер, хулиган. Ты можешь меня не любить, ты можешь меня ненавидеть, распиздяй. Дисцыплина мне дороже. И правда. Я, бль вот из отпуска вернусь и тебя, козлину неуклюжую раком поставлю. И потом посмотрим, как звонить по телефону со своими глупыми шутками. А дисцыплина мне дороже.»
На втором конце провода громко помолчали, подумали, потом заговорили.
Говорили долго.
«Да, тащ майор, то есть нет тащ майор, то есть не Вам тащ майор, понял тащ майор, так точна тащ майор, выполняю тащ майор», отстреливался в трубку прапорщик.
Всё ещё держа трубку около уха, медленно сползая на стул прапорщик Волына побелев тёр себя свободной рукой по лицу, приговаривая «От дурак, от дурак, дурак. Это ж надо, какой я дурак!». «Дурак», - подтвердил проходящий мимо окошка срочник. Запах яблонь постепенно рассосался, уступив место уставному запаху гуталлина и армейской дисциплины.

ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ - БОЕГОТОВНОСТЬ

Зима 1987 г., военно-строительная часть под Оренбургом....

Утро, легкий снежок. Батальон на плацу в полном составе. Перед строем - командир батальона майор Н. Глаза комбата мечут молнии, уста извергают громовой рык, движения подобны боевой пляске св. Витта, кончик несуществующего тигриного хвоста нервно стучит о сапоги. Как и положено батяне-комбату, то есть истинному отцу солдатам, он популярно разъясняет личному составу, какие именно действия он совершал с нашей собирательной солдатской мамой и какого рода инцест он собирается совершить со всеми нами. А дело было вот в чем...

Случилось так, что вчера поздним вечером в штаб к нашему комбату зашел командир соседней ракетной части, полковник. То ли просто выпить по-соседски, то ли сферы влияния поделить. Однако же слегка усугубили, а в состоянии среднего подпития разошлись во взглядах на боеготовность. Полковник, проведший полжизни в ракетных частях, упирал на то, что готовность стройбата всегда была нулевая и он готов это доказать - вот прямо сейчас. Естественно, комбат о вверенном ему подразделении был иного мнения. Поспорили. Комбат согласился подождать результатов и не звонить по внутреннему в роты. Время, отметим, час ночи.

В двух ротах полковнику повезло - в первой дневальный мирно прикорнул на тумбочке и не собирался просыпаться посередь ночи ради каких-то непонятных трехзвездочных офицеров. Безо всяких рефлексий приняв полковника за свой ночной кошмар, он слегка нахмурил лоб, почмокал губами и продолжил давить на массу. Грозный взгляд в упор также был проигнорирован. Полковник языка брать не стал, а ограничился трофеем - журналом боевых дежурств. В расположении второй роты дневального на тумбочке вообще не было - кажется, он чистил кому-то сапоги в сушилке. Уже с двумя журналами под мышкой в меру нетрезвый сталкер в полковничьих погонах гордо, но тихо прошествовал в третью роту. Дневальный, молодой татарин Радик Юнусов, был на месте и почти не спал. Но при внезапном и бесшумном появлении прямо перед ним целого незнакомого полковника он с перепуга напрочь забыл, что надо делать. Наверное, так чувствовал себя какой-нибудь стражник в небезызвестном городке Трое, увидевший, как из безобидного деревянного коня на городской площади сыплются многочисленные головорезы, размахивающие мечами. Героическим усилием удержавшись от обморока, в состоянии легкого помрачения сознания Радик принялся исполнять вариации на темы устава (в татарской фольклорной аранжировке), пользуясь, по-видимому, методом последовательного приближения. Сперва враз покрасневший воин отдал честь и выдавил мучительным шепотом: "Рота, подъем!" Пара секунд молчания, во время которых полковник, кажется, пытался сообразить, кто он такой и что делает в чужой роте во время подъема. Затем пронзительный истеричный дискант: "Зыдравия жылаю, тэрищ пылковник! ...(пауза)... За время вашего присутэсэтвия ...(пауза)... отсутэсэтвия ...(пауза)... никаких пра...шесэтвий ...(пауза)... не пра...из...шло!" Окончательно дезориентированный полковник нахмурился сильнее и продолжал угрожающе безмолвствовать. Еще три секунды оглушительной тишины, во время которых дневальный побледнел до дрожи в ногах... но спасительные слова были найдены! (В скобках заметим, что теперь Радик мог кричать даже "Сезам, откройся!" Все, что мог, он уже совершил - своим визгом разбудил дежурного по роте и тот пошел выяснять, что случилось.) Завершающий аккорд, хриплым сорванным шепотом: "Ди-ди-журный па роте, на выыыход..." И о чудо! - из сушилки выползает заспанный сержант-дежурный. Сержант был после учебки, поэтому даже спросонья отбарабанил все дозволенные речи со скоростью и интонацией отбойного молотка, косясь на непонятные пушки в полковничьих петлицах. Услышав знакомую колыбельную, полковник расслабился. Молча поправил на сержанте шапку и пошел допивать в штаб. Вот так-то. "Коли служишь по уставу, завоюешь честь и славу".

Тем не менее, счет 2:1 в пользу полковника. Потому-то и был так грозен наш комбат с утра, потому и обещал показать нам зимовье горных раков и сладкую жизнь с матерью мифического Кузьмы. "Мы будем жить теперь по-новому", ага. И понеслась кривая. Многие были вынуждены согнуть свои гордые выи в бараний рог, затаиться, "потерям несть числа"... Целых три недели продолжался "дивный новый мир", затем комбат остыл и все вновь вернулось на стройбатовские круги своя - в колею плана, объема работ, закрытия нарядов...

Что же касается семейных отношений при воспитании личного состава, вот слова нашего начштаба, обладавшего красивой молодой женой: "Ох надоели вы мне, бойцы. Вот еб@шься с вами с утра до вечера, и хоть бы толк какой был. Придешь домой в десять, поужинаешь, жене полпалки вялой кинешь и спать. А утром снова сюда..."