(Прочитал текст - и растерялся. Потом подумал, и решил все-таки выложить. Если что - осознал, был неправ и все такое - КБ).

Лесная Война
(в порядке бреда)

Маленькие лесные партизаны, сто семьдесят человек, ели большую трофейную булку. Булка была высокого качества, сдобная, все были довольны и давились только в шутку.

— Ша! — вдруг сказал командир. — Слезай с булки, немца слышу.
Спрятавшись за недоеденной булкой, партизаны ударили себя по животам, заткнули друг другу все отверстия и таким образом замолчали.
— Ша... — уже тихо сказал командир. Он любил это понятие.
Повинуясь команде, партизаны взяли наизготовку обмотанные полотенцами дубинки и растопырили шаровары, постепенно сливаясь с местностью.
Немец был изможденный, с трудом передвигал ноги и шел совершенно один, если не считать еле плетущихся сзади четырнадцати танков. Плохо подогнанными пальцами он разбрасывал на ходу из мешка противопехотные мины, сам иногда наступая на них и горько плача от осознания того, что все они ненастоящие. Промышленность Германии работала из последних сил, фанерные с виду танки на самом деле были картонными, выданную дивизии на месяц булку украли прямо с платформы партизаны, а грибы и ягоды в лесу порубала развеселая кавалерия Доватора, сброшенная на недельку с парашютами, оркестром, полковой кухней и передвижной выгребной ямой.
— Ку-ку! — прокуковал командир. На тайном языке лесных бойцов это означало "Ура!". По этому сигналу партизаны обычно лихо выскакивали из-за кустов и били немцев дубинками до тех пор, пока те не сдавались или не отдавали хотя бы половину табаку. Но сегодня был четверг, мирный день, и хриплый голос старой кукушки означал совсем иное. Он означал: "Немца не трогать. Пускай себе, говно, идет. Все равно скоро Курская дуга". К тому же немец со своими полудохлыми танками шел как раз туда, где жили в берлоге два медведя-идиота.
Идиотами они стали после того, как партизаны закрыли берлогу снаружи на ключ и поставили сверху проигрыватель с одной пластинкой, которую, не прерываясь, крутили полгода. Когда летом берлогу открыли, медведи сидели на противоположных стенах и приветливо чирикали бородатым дяденькам, которые, наверно, привезли им дудочку и маленький паровозик. Но паровозика не привезли, а политрук показал им дулю с такими грязными ногтями, что обоих стошнило. После того как испуганных медведей командиру удалось похлопать по плечу, им выдали на двоих один маскхалат, который они тут же надели, и назначили их недремлющей засадой. Когда мимо берлоги проходили немцы, один медведь женским голосом должен был говорить "Битте!", а другой шлепать попавшегося немца по каске, после чего из-под каски торчали только носки сапог. А такие немцы были совершенно безвредны и могли ходить где угодно, их никто не трогал, все ласково называли их "черепашками" и щекотали под каской, а обидевшего "черепашку" командир лично наказывал железным прутиком.
Едва левая, бывшая толчковая нога немца поравнялась с берлогой, оттуда вылетело колечко сизого ароматного дыма, и хорошо поставленный дамский голос сказал: "Битте, пожалуйста!". Немец улыбнулся так широко, что на нем затрещала каска. Один за другим он вспоминал пункты "Наставления по обращению с лицами противоположного пола".
— Партизанен? — игриво спросил немец.
— Здесь мы! — не подумав, гаркнул плохо выспавшийся политрук.
— Дурак! — закричал на него командир. — Пошел в землянку!
— Извините его, ради Бога! — обратился он к немцу. — Мы не местные партизаны, мы из-под этого... Оттуда... Вы не подумайте чего...
Обманув немца, он быстро присел на корточки и протянул руку, в которую ему тут же положили старое гнездо и чучело глухаря. На другую руку ему надели Петрушку, глупый вид которого окончательно успокоил оккупанта.
— Змотри у менья, зукин зын! — погрозил он пальцем и свалился в берлогу.
Послышался шлепок, сопение, кряхтение, затем женский голос сказал "Битте", и новая "черепашка" была выброшена наверх. С минуту она постояла, затем хихикнула и весело поскакала в лес стукаться о деревья, наступать на какашки и подслушивать разговоры зайцев.
А под смолистой елью командир снял с себя заветную отцовскую майку, старинные дедовские трусы и пошел награждать ими двух медведей-героев, которые не знали страха, совести, стыда и никаких других чувств, кроме чувства долга перед Родиной...

Рассказ этот записан мною со слов старого пропитого прапорщика, пьяного на тот момент в дрыбаган. Прапорщик этот за неделю до нашей встрече был уволен из байконурского авиаполка за беспробудное пьянство и полную профессиональную непригодность. Жил он в первой гостинице Байконура на улице Носова, пропивая полученный расчет.


Я служил тогда на Камчатке. На «точке». Знаешь, что такое «точка»? Ни хрена ты не знаешь, сынок. «Точка» - это такой огромный локатор на сопке и «Шилка». Знаешь, что такое «Шилка»? Что ты угукаешь? Откуда ты можешь такие вещи знать, это, может, самый главный секрет нашей ПВО. Шилка это э-э-э... Вот, вот смотри сюда: если стул перевернуть, то получиться «Шилка». Это пушка с четыремя стволами и стреляет как пулемет, опять же стреляет не снарядами, а ракетами. Не простыми, а ракетами типа «земля-самолет». «Земля -воздух» это когда мимо самолета, а это с земли - и в самолет, даже, знаешь, можно ракету в космосе подбить, но для этого прицел нужен очень хороший, у нас на «точке» такого не было. Только, знаешь, я тебе тут сейчас рассказываю, но если что, я тебе ничего не говорил, а то сам понимаешь, разведка не дремлет, она бдит.
Я на этой самой «Шилке» и служил. Служба, я тебе скажу, тяжелая очень, людей не хватало, бывает, сутками сидишь, в прицел смотришь вдоль границы. Туда-сюда, туда-сюда. А эти скоты, ястреба империалистические, вдоль границы на на фэ-16 вжик и нету, вжик и нету, а потом резко херакс - и на нашу территорию. Тут в дело вступаю я, как жахну ракетами из четырех стволов, от америкоса только пыль. Я их штук двадцать сничтожил, может быть, и больше, не знаю, не считал. А потом, ты знаешь, они же тоже не дураки, вычислили, когда я дежурю, и в это время летать перестали. А у сменщиков моих-то реакция - говно. Но мы с нашим генералом быстро их тактику просекли, стал я дежурить без отдыха - постоянно. Что, спать? Нет, спать мне не хотелось, мне генерал секретные таблетки давал, как только в сон клонит, я, значит, таблеточку глотаю - и все нормалёк. Так я цельный год не вздремнул ни разу. Короче, пока я год дежурил, они вообще через Камчатку и Сахалин летать боялись. Американцы называли меня «Виниту», это по-ихнему, что-то вроде очень крутого парня, обо мне тогда ихние газеты писали и еще по радио говорили. Нет, по телевизору не показывали, тогда еще телевизоров не было. Мне даже, знаешь, Героя хотели дать, но понимаешь, там же у нас все секретно, короче, не дали, да и хер с ним, с героем. Главное - чтобы мирное небо над головой, остальное все херня.
Ну так вот, смотрю я как-то в прицел. Ой, бля, мать моя женщина, разЪебись моё железо, летит прямо на меня здоровенный американский самолет, я его сначала за банбандировщик принял, хотел сразу шмальнуть, но потом пригляделся: смотрю, из окон люди выглядывают, все узкоглазые, я еще подумал, куда это столько казахов везут? Я рацию хватаю и напрямую в Москву: так мол и так, товарищ маршал, летит ... Ну, маршал тоже, понятное дело, растерялся, приказал этот большой самолет в прицеле держать до принятия решения. Ну, я как положено держу, куды он, туды и я.
Через полчаса маршал уже у нас на «точке» был. Что значит быстро? А я хрен его знает, меня во все секреты не посвящали, я же тогда только подполковником был. Ну, короче, построил маршал всех генералов и говорит: «Ну, что будем делать, апездолы?" Все молчат, только один полковник и говорит: «Давайте уничтожим». Уничтожить не долго, кто же команду даст, все молчат. Они же все старые, генералы-то, они пёрнуть без команды не могут, а тут самим командовать. Опять полковник выходит вперед и говорит: «Разрешите мне». Маршал помялся-помялся, а потом махнул рукой: «Давай».
Полковник, понятное дело, ко мне сразу.
Спрашивает: «Ну, что видишь?» «Вижу», - отвечаю.
И тут из-за тучи на бреющем вылетает Боинг. Полковник мне: «Подожди, подожди, пусть поближе подойдет». Я прицел навел, не моргну. А пассажиры из окон повысовывались, руками машут, уроды. «А теперь давай» - прошептал полковник. Ну, я как дал! Дал сначала из двух стволов, потом думаю, нет надо добавить, включил еще два. Одним словом - прах и пепел.
А Боинг-то тот корейским оказался, да ты, наверное, читал в газетах-то, только там писали, что его самолеты сбили. Это специально, чтобы враги про «Шилку» не узнали.
Полковник тот генералом стал, в Москву служить поехал, про меня не забыл, к себе забрал. Я там жил, как у Христа за пазухой: квартира трехкомнатная, дача. Мне УАЗик даже дали. Питался строго в ресторанах. Я к тому времени полковником уже был, орденов мне дали за Боинг-то. Что? Как здесь оказался? Да очень просто. Ты вот про Руста слыхал? Как какого, который на Красной площади на истребителе сел. Ну, вспомнил? Я его до самой Красной площади в прицеле держал. Никто, суки, команды не дал, генерал-то мой в отпуск уехал. А тут этот Руст, ну, меня во всех смертных грехах обвинили, ордена забрали, разжаловали в прапорщики и отправили в Караганду начальником столовой.

На следующий день я переехал в другой номер, прапора этого видел спящим в гостиничном коридоре, подойти к нему никто не решался из-за исходящей от него вони (большие и малые потребности были справлены без его вмешательства во сне).
Прошел год, и я случайно встретил этого героя в Караганде. Он служил в казахской армии, и к тому времени стал старшим прапорщиком

Весна 1945 года. Берлин.

Следователь районного отделения гестапо фройлен Ungluecklich Nastja (Бедная Настя), неторопливо вела свой серый «Опель-Капитан» по затемнённым улицам Берлина. Живот раздирало острыми приступами изжоги, голова раскалывалась от вчерашнего «совещания» в гасштете «Элефант», где пришлось влить в себя полтора литра дешёвого шнапса и немерянное количество пива. Сначала пили за победу германского оружия, потом за здоровье любимого фюрера, потом за тысячелетний Третий Рейх, потом... пришла в себя она уже в туалете, перед заблёванным унитазом.
Войдя в районную управу, она привычно кивнула и махнула рукой в ответ на приветствие дежурного: “Heil Hitler!” Зашла в кабинет, повесила чёрный кожаный плащ на вешалку в углу и, взяв трубку внутреннего телефона, сказала: «Заключённого пятьсот восемьдесят пятого на допрос!»
...
Допрос третьей степени продолжался уже третий час. Настя вся взмокла и выбилась из сил, отбивая почки и рёбра вопящему Корфу. Но тот только мычал и не понимал, что же от него хотят.
- Говори! - орала Настя. - Говори, сволочь, кто входит в антиправительственную группу на военном заводе, где ты работал? С кем вы вели подрывные разговоры? Кто из вас подсыпал песок в стволы пушек? Кто передавал вам инструкции из Лондона? Кто связной? Пароль для связи? Пароль для связи? Пароль? Пароль!? ПА-А-АРО-ОЛЬ!!!
Но Корф жмурился от слепящего света пятисотваттной лампы, направленной ему в лицо и жалобно пытался объяснить, что он работает в кузнечно-прессовом цехе танкового завода «Аллкет», стволы пушек в его цеху не появляются, их привозят в сборочный с завода «Рейнметалл», за последние полгода к нему никто не приходил, кроме почтальона, он же член партии и осведомитель гестапо.
- Устала я с этим обалдуем, - вслух подумала Настя. - Ладно, применим к нему крайнюю меру, а то дело нужно закрыть и сдать в архив к сегодняшнему вечеру.
Она не спеша достала трофейный кисет с вышитой русской надписью «Бойцу Красной Армии от ивановской ткачихи, с любовью», что подарил ей кузен с Восточного фронта, приезжавший в отпуск. Притихший Корф с испугом и подозрением следил за ней. Из кисета Наcтя вытащила сильное наркотическое средство русских das Machorka. Она набила травой свою янтарную трубку, неспеша раскурила, и, глубоко затянувшись, выпустила густую струю ядовитого дыма в лицо подозреваемому.
Кабинет огласился уже совершенно невообразимыми воплями:
- Пощадите!!! Не надо! Что угодно, только не это! Я не знаю, что вам нужно, напишите сами, а я подпишу. Только избавьте меня от этого!! Это же невыносимо!!! А-а-а-а!!! - он задохнулся в надрывном кашле.
Настя, с раскрасневшимся лицом, сама немного одуревшая от самосада, выпрямилась, выбила трубку в гранитную сувенирную пепельницу с имперским орлом, расправившим крылья, и взяла со стола лист с заготовленными ей заранее признаниями Корфа.
Потом сняла наручники с затёкших кистей Корфа и миролюбивым тоном сказала:
- Вы чудак, Корф, вы же сами не хотите помочь. Давно бы признались, и тем облегчили бы себе участь и помогли следствию. Вот, подпишите, здесь и здесь.
Она облегчённо вздохнула. Сейчас она сдаст дело в архив, отправит Корфа в концлагерь, потом, закончив ещё несколько дел, успеет поспать часа три, прежде чем поедет на вокзал с военной комендатурой - ловить в эшелонах дезертиров и паникёров. Если б знал это вопящий Корф, что самая страшная пытка - это пытка бессонницей.
- Хотите кофе, барон? - предложила она Корфу.
Тот согласно кивнул головой, растирая онемевшие руки.
- Хорошо, сейчас я скажу дежурному, он принесёт нам кофе и бутерброды. Только кофе у нас суррогатный, желудёвый. Уж вы извините - война. А курить не хотите?
При упоминании о куреве Корф испуганно задрожал и замотал головой. А потом спросил:
- А разве химическое оружие не запрещено Гаагской конвенцией, как негуманное?
- Германия свято соблюдает конвенции о запрещении химического оружия в военных действиях, барон. Но здесь не фронт, а тыл. Да и гестапо - гражданская организация, та же полиция, только тайная. Но невиновных, без суда и следствия, у нас не наказывают. Германия - это правовое национал-социалистическое государство, а не какая-нибудь банановая республика. Немецкий Народный Трибунал - самый справедливый в мире. Вы имеете право на адвоката, можете обжаловать незаконные действия гестапо, если они имели место. Будете жаловаться?
Барон, глядя на трубку и пепельницу, опять усиленно замотал головой.
Дверь открылась, и дежурный унтершарфюрер принёс им на подносе две чашки кофе и бутерброды под бумажной салфеткой. В этот момент истошно завопили сирены, заухали залпы 88-миллиметровых зениток, загудели высоко в небе моторы «Летающих крепостей».
- Воздушная тревога, - встревожено сказал побледневший дежурный.
Недавно разбомбило его дом и он ночевал в управлении.
- Заключённого в камеру! - сказала Настя, потом одела чёрный плащ и фуражку с высокой тульей.
«Сволочь этот Корф» - подумала она. - «Целый косячок такой дефицитной травки на него истратила. Где я теперь возьму такого хорошего самосада, наши-то войска уже не в России, не достать его теперь нигде».