Ещё как получилось!

То, о чём я вспомню дальше, КАТЕГОРИЧЕСКИ прошу не относить к повествованиям: призванным очернить "тоталитарный режим"; требующим обратиться к духовным ценностям западной демократии и прочей либерастической фуете.
То, о чём я вспомню дальше - одна из граней армейской службы, и не более того. И если я сейчас вспоминаю о неуставных отношениях в армии, то делаю это только для полноты картины. Так сказать, воспоминание современника.

После ШМАСа командой из дюжины человек, в сопровождении очередного дембеля-сержанта, мы убыли в Волгоград. Зашуганности, появившейся в учебке хватило, чтобы без происшествий добраться не только до города-героя, но и до Ахтубинска. Тут мы все попали в сводную роту. По крайней мере я устойчиво помню только это словосочетание - сводная рота.

Сводная рота - это был одновременно Вавилон до того как за борзость гастарбайтеров, строящих башню, Всевышний смешал в нём все языки, и Содом с Гоморрой, аккурат перед посыпания их радиоактивным пеплом за распущенность нравов и склонность к вседозволенности.
Сводная рота - огромное помещение заставленное койками в один и два яруса, забиое постоянно появляющимися и исчезающими военными срочной службы. По определению - в сводной роте жили все, кто работал на аэродроме и работал вокруг гигантского аэродрома. Только рота охраны жила отдельно.
В сводной роте были военные всех призывов и чётко работала кастовая система. Молодых иногда можно было видеть в виде блеклых теней в подменках или в несвежем х/б, осторожно скользящих по проходам вдоль коек и стен. Фазаны и старики вели себя так же, как ведет себя прайд в зелёной саванне, по которой бродят тучные стада антилоп. Молодые тучностью конечно не обладали, что не мешало им становиться ритуальными жертвами. Естественно, вся уборка в казарме была на молодых. В сводной роте мытьё полов называлось броском шайбы. Вечером после отбоя в роте раздавался рёв десятков голосов. Сначала в темноте саванны раздавался одинокий рык: -Старики! Ему отвечал рёв множества глоток: -Что? Одинокий рык: -День прошёл! Новый громовой рык заставлял молодых замирать и в ужасе вжиматься в койки: -Ну, и БУЙ С НИМ! На этом действо не прекращалось. В темноте раздавался другой одинокий рык: -Фазаны! День прошёл! Ответ фазанов терялся в рёве стариков: -Мля! Оборзела зелень в конец! (Кстати! Вспомнил ещё и это словечко: зелень, зелёнка. О ком это - понятно?) Дальше прайд, периодически оглашая темноту одиночным рыканьем типа бессмертного: Только сон приблизит нас к увольнению в запас! и Старики! Дембель неизбежен!, отходил ко сну под шуршание молодняка вылизывающего под покровом темноты пол и стены казармы.
В необъятной гарнизонной столовке были такие же простые нравы. Первыми в неё входили старики и фазаны, привычно занимая места за столом рядом с бачками с едой. Кинув в первую очередь себе на тарелку половником жратву, они толкали бачок по столу - типа налетай. И остальные налетали. Почти каждый день в окно мойки посуды летели тарелки, кружки, ложки, брошенные яростной, но меткой рукой старика. Затем он сам подскакивал к окну, и посунувшись в него верхней половиной тушки, надсаживаясь материл мойщиков-салаг, угрожая всеми возможными и невозможными карами. Наоравшись, он мгновенно получал тщательно вымытый прибор, и взрёвывая на ходу, уже постепенно остывая, возвращался за стол. Один раз я видел как в окно моечной летел через всю столовку бачок, от которого во все стороны в свою очередь летели брызги содержимого.
Нам отвели группу коек в сводной роте, и мы стали ждать "покупателей" из частей, сидя на табуретах, и изредка выходя покурить в курилку на улице. Держались мы кучкой. Крючки на воротниках застегнули, но ремешок был в упор не затянут, хотя и держали мы бляху предусмотрительно между 4-й и 5-й пуговицей. Издали было видно, что мы не зелёнка. Опытный глаз видит как подшит военный, как сидит на нём обмундирование, как военный двигается... Да много чего видит опытный глаз. Старшим у нас был ефрейтор - бывший командир одного из отделений в нашем курсантском взводе. После обеда к нему подошёл сержант-старослужащий с бляхой, висящей на яйцах, и в момент всё разузнал. Вечером обошлось, а на следующее утро мы все командой уже бросали шайбу в казарме. Виданное ли дело, целые сутки дюжина молодых припухала от безделья! Оборзели, щуки! Зелень поганая! Мы всем понравились и нас припахивали на ура. В один из дней мы побывали на разгрузке вагонов с углём. Зима, мороз, уголь смёрзся, и не желает вываливаться из бункера...
Лом, лопата, холодный пот, чёрная пыль на лице, группа крови на рукаве, твой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи.... (Цоя тогда не было. Это я так, для создания атмосферы запустил слова из его песни).
В общем, вперёд и прямо... Начали забирать военных из нашей команды для прохождения службы... По два, четыре человека прощались с нами, и исчезали в темноте жизни. До дембеля оставалось 16 месяцев, они же 480 дней. А для тебя родная! Есть почта полевая! У нас полевой почты ещё не было, поэтому мы вживались в саванну. Ходили бесшумными тенями в наряды. Сводная рота - хорошая школа жизни! И если бы мы её прошли заочно, то неизвестно было бы это хорошо? Уж во всяком случае, жизнь в сводной роте избавила нас от многих иллюзий. Мы слегка познакомились с молодыми, которые полгода отслужили не в учебке, а в сводной роте. Так вот, они нам сказали, что им было не в пример нам труднее в первые дни.
Наконец и нас, вдвоём с напарником, забрали служить в часть. Покидая сводную роту, я уже ни о чём не думал: хуже будет в части, лучше... Я знал только одно - я еду в свою часть, где буду молодым, и где нас ждут наши конкретные старики, и где я сам стану когда-то стариком. Получилось же всё по-другому...

Служба. Один день

Развод закончился, и мы, пятеро дежурных по стоянкам подразделений, пошли к поджидавшему нас ГАЗ-66-му, чтобы убыть на аэродром для смены своих товарищей. Этот наряд на службу существует только в авиации. Наряд не очень обременительный, а летом даже по-своему привлекательный, благодаря возможности побыть одному утром или вечером на стоянке своего подразделения - эскадрильи, ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) полка или позиции подготовки ракет. В хорошую погоду можно посидеть на травке капонира, погрызть травинку, помечтать. Да и в течение дня обязанности не очень тяготят дежурного - надо только отвечать на телефонные звонки, встречать и докладывать начальнику ТЭЧ о прибывающих. Правда, у ДСП имеется автомат с боевыми патронами, и тут надо объяснить, почему среди обслуживающих самолёты техников и механиков находится солдат-механик с автоматом. Ответ прост: главная задача ДСП - отразить нападение врага на стоянку его подразделения и воспрепятствовать возможному угону самолёта.
Но такого на моей памяти не случалось, и поэтому мы бодро забрались в кузов, расселись на боковых лавках и, положив на колени свои автоматы, начали отсчёт времени своего наряда. 66-й тронулся с места и, миновав КПП, повернул налево на улицу Царского Села, ведущую прямо на наш аэродром.
Надо сказать, что эти ежедневные поездки на аэродром всегда были одним из моментов в службе, которые её разнообразили. А сейчас - тем более, потому что в кузове нас немного, и все могли, усевшись на самом краю, и на девчонок поглазеть, и себя - героя, им же показать. Служивший - да поймёт меня.
Едем, глазеем вокруг - на девчонок, дома, машины и вдруг понимаем, что ещё минуту назад полная машин улица стала пустой, то есть за нами никто не едет, все легковушки как корова языком слизала. Что, почему случилось, может, что в городе, промелькнула мысль, куда это они все подевались? И тут же пришла разгадка - едва только глянув на то, как наши АКМ лежат у каждого из нас, а всё оружие мы положили так, что стволы автоматов смотрели наружу. Картина была ещё та - едет военный грузовик, из кузова которого торчат пять стволов, лежащих на наших коленях автоматов. Вот все попутные машины и отстали, от греха подальше.
Быстро пролетели несколько минут езды по улицам города, и вот мы миновали КПП аэродрома и, проезжая по рулёжной дорожке, идущей параллельно взлётно-посадочной полосе, высаживали одного за другим ДСП первой, второй потом третьей эскадрильи. Четвёртым выпрыгнул из кузова я. Вот и стоянка ТЭЧ. Я прошёл двадцать метров и увидел своего друга - Володю Гуськова, который ждал меня с нетерпением. Его наряд заканчивался, мой начинался.
Володька, отдав мне ключи и печать, ушёл на рулёжку ждать ГАЗ-66, который высадив заступающих в наряд, на обратном пути собирал сменившихся.
Было около семи вечера, а аэродром ещё жил полной жизнью - сегодня были полёты у третьей эскадрильи, самолёты взлетали и садились, звук двигателей доносился и до меня, хотя наша стоянка и было в стороне от этого действа.
Смеркалось, хотя настоящей темноты в это время года у нас под Ленинградом не бывало - белые ночи. Однако шлейф пламени из двигателя взлетающего на форсаже МиГа становился виден гораздо отчётливее сейчас, чем днём. Было что-то завораживающее в этом - огромное открытое пространство аэродрома, заходящее солнце, почти беззвучный из-за расстояния взлёт самолёта, моё одиночество на стоянке, располагавшее к восторженным мыслям о молодости, здоровье, радости жизни и исключительности происходящего со мной здесь и сейчас!
Я любовался взлётами и посадками самолётов, не забывая регулярно обходить с осмотром территорию ТЭЧ. Меж тем, время подходило к полуночи, полёты заканчивались. Самолёты уже не взлетали, и как я мог видеть, крайний самолёт произвёл посадку полчаса назад. Звуки работы аиадвигателей затихли, и над аэродромом повисла тишина. Ночь вступала в свои права.
Я позвонил в караульное помещение чтобы узнать, когда меня приедет менять часовой роты охраны. Ответ был обнадёживающим - скоро. Мне хотелось поскорее попасть в казарму, сдать оружие и успеть в столовую, пока оставленный для таких как я расход (кто не знает - это хранимый в течение трёх часов летом запас горячей пищи) не остыл, а то пребывание на свежем воздухе и сам молодой организм так разыграли аппетит, что... тут я сглотнул слюну и переключился на мысли о раннем подъёме, который ожидал меня через часов пять. В это дежурство мне «повезло» - позднее окончание полётов третьей эскадрильи через несколько часов плавно перетекало в начало полётов первой. А это означало только одно - короткий сон и встреча рассвета на аэродроме. Впрочем, это был удел всех ДСП летом, так как полк в это время года летал много и с удовольствием.
...Прошло полчаса и за это время я успел сдать стоянку под охрану часовому, проверив вместе с ним и разводящим все печати и замки на территории ТЭЧ, дождаться караульную машину на обратном пути, приехать с ней в караульное помещение, расписаться в журнале о сдаче стоянки и, выйдя оттуда на рулёжную дорожку, остановить возвращающийся с полётов АПА (аэродромный пусковой агрегат) - машину на базе «Урала». Всё - домой, как бы парадоксально это не звучало. Я сел в кабину и поставив АКМ между колен, начал предвкушать горячую пайку в столовой, где уже никого нет, и только полусонный наряд по кухне заканчивает приборку.
Автомат и патроны сданы в оружейную комнату, ещё слегка теплый ужин в - желудке, а сам я - в койке, лежу среди давно спящей казармы и впереди у меня... нет... не пять, а уже всего четыре часа до того момента, когда дневальный разбудит и ... всё начнётся сначала - автомат в руки, кузов грузовика, спящий аэродром, караульное помещение, журнал, разводящий, приём стоянки у часового, промозглый рассвет, очень медленно становящееся тёплым утро по мере того, как солнце поднимается над горизонтом.
А сейчас - спать, спать...

Четыре часа пролетели как пять минут, и вот я встречаю раннее летнее утро на аэродроме. Восходящее солнце, едва показавшееся над капонирами, быстро начинает нагревать остывший за ночь воздух. Лёгкий озноб, временами пробегающий по моему ещё окончательно не проснувшемуся телу, спрятавшемуся в робких попытках согреться в летнем солдатском обмундировании, почти ушёл, как и ушли связанные с ним мысли о тёплой койке в казарме, горячем чае и хлебе с маслом, который должен был бы ждать меня в столовой... если бы я не был в столь ранний час здесь, на продуваемом всеми ветрами аэродроме своего родного 66-го полка истребителей-бомбардировщиков. Такая уж доля дежурного по стоянке подразделения.
Сегодня полёты в первую смену, и все стоянки приняты у караула в начале шестого утра. Ну что же, техники и механики первой эскадрильи, так же как и я, поднятые в половине пятого, уже вовсю работают на самолётах, стоящих в капонирах - идёт предполётная подготовка. Мне же ещё предстоит дождаться своих - ТЭЧ полка не зависит от начала и окончания полётов, у нас работа по распорядку дня - в 8 часов начало, в 17 - окончание. Значит, есть время подумать в одиночестве, не забывая при этом посматривать за ангаром и двухэтажным зданием ТЭЧ. Завтрак привезут к восьми часам на КП. Придётся протопать километр с небольшим, но только после того, как наш «Урал» высадит на бетонку моих друзей-механиков и кто-то из моей группы регламентных работ подменит меня на время, надев повязку с буквами ДСП и взяв переданный мной мой собственный АКМ с одним рожком, снаряжённый 30-ю патронами.
Так я думал, сидя на обваловке капонира, подставляя солнцу лицо и постепенно согреваясь. Аэродром оживал, воздух наполнялся звуками запускаемых реактивных двигателей. Уже приземлился МиГ командира полка, слетавший на разведку погоды и по рулёжке мимо меня легко проскользил первый самолёт летающей сегодня эскадрильи, направляясь к ВПП.
Мне стало хорошо - лето, солнце, аэродром, самолёты... и радость от того, что мне повезло служить в авиации, что АКМ, стоящий между моих колен, хоть и грозное оружие в умелых руках, но не основное для меня - механика по авиаоборудованию самолётов. Мои руки более привычны к отвёртке и гаечному ключу и голова занята мыслью не как попасть в цель из автомата, а как грамотно и аккуратно сделать свою работу на регламенте.
Радовался я и тому, что сменившись из наряда, завтра приеду на аэродром, переоденусь в техническую форму, получу задание начальника группы капитана Кирьянова, возьму в инструментальной свой личный чемоданчик с ключами и отвертками, моток контровочной проволоки, переноску и отправлюсь работать в ангар к ждущему меня там МиГу.
Тут ход моих оптимистических мыслей слегка замедлился из-за того, что вспомнил я, как выливается на руки и за шиворот технички энное количество керосина из бака в гаргроте, когда приходится снимать тамошний датчик уровня топлива. И никуда от этого не деться - зажатый в нише, в которую происходит уборка шасси при взлёте под левой плоскостью, а только отсюда и можно снять пресловутый датчик, я не могу отклониться от этой струйки топлива, пока аккуратно не выну датчик из отверстия в баке.
Да... однако, установка его после проверки на стенде на своё место - отдельная история.
Вставить датчик назад на своё место довольно просто - защемился в нишу, правой рукой взяв датчик за фланец и направив поплавок вверх, подаёшь его в отверстие. Хорошо - ничего на тебя уже не течёт - всё вытекло при съёме. Вот уже ввёрнуты от руки болты и ключом с карданным шарниром дожаты до необходимого момента затяжки, надо сказать, определяемого опытом работы механика. Главное - не перестараться и сделать так, чтобы отверстия в головках болтов расположились после затяжки правильно - так, чтобы контровочная проволока, пройдя через эти отверстия и туго скрученная на выходе из них, не давала болтам провернуться и вывернуться в конечном счёте от вибрации в полёте. Одно из главных дел, чему меня учили полгода в школе младших авиационных специалистов - это правильно контрить всё, что надо контрить в самолёте.
А теперь вернёмся к самому процессу контровки болтов крепления датчика. Когда мне выпадала эта работа, я всегда мечтал, как бы хорошо было бы, если бы у меня были бы три руки. Почему - да всё очень просто. Чтобы законтрить пару болтов на фланце «моего» датчика, которые располагаются так, что их не видно вовсе, а всё приходится делать на ощупь, надо: в первой руке держать гаечный торцовый ключ с карданным шарниром, во второй - переноску, ибо в нише уборки шасси темно, ну просто совсем, а в третьей руке - зеркало на длинной рукоятке с тягой для отклонения непосредственно самого небольшого зеркальца на нужный угол, чтобы увидеть всё-таки эти «невидимые» пару болтов и суметь продеть контровочную проволоку в совсем небольшие отверстия в их головках...
А когда всё сделано и доложено технику группы для проверки, то можно наконец, распрямится, потянуться после довольно продолжительного нахождения в тесном пространстве и в очередной раз подумать о том, что кто-то в это время бежит по полю с криками «Ура!», копает окоп в полный профиль, ходит в караул через день, словом, делает то, что не идёт ни в какое сравнение с моей «интеллигентной» работой на самолёте и... позавидовать самому себе.
Поднявшееся уже довольно высоко солнце не только согрело меня, а даже начало погружать в лёгкую дрёму, чему я не особенно сопротивлялся, зная точно, что услышу загодя звук мотора нашего «Урала», везущего в ТЭЧ первым рейсом офицеров-техников и прапорщиков-механиков, как только он подъедет к повороту на нашу стоянку и я вполне успею принять бравый вид и доложить начТЭЧ о том, что во время моего дежурства никаких происшествий не произошло.
Дальше будет как обычно - проверив печать на входной двери в здание и на воротах ангара, техники пойдут в помещения групп переодеваться в техническую форму, получать задания на сегодняшний день от начальников групп, покурить до приезда механиков срочной службы, за которыми уже уехал наш тягач.
Ещё через минут двадцать «Урал» показался со стороны рулёжки, и, не заезжая на стоянку ТЭЧ, остановился. Из кузова посыпались механики-солдаты и я почувствовал, что давно хочу есть и что пора отдавать автомат и повязку и отправляться на КП завтракать.
И вот я уже иду быстрым шагом по рулёжке, направляясь к заветной точке на аэродроме, где ждёт меня каша, горячий чай, двадцать грамм масла на куске белого хлеба и возможность не торопясь вернуться к своим обязанностям. Зачем спешить, когда ты сыт и весел, а до конца наряда осталось каких-то 11 часов? «Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых...» - некстати всплыли в голове строки Пушкина, так как пыли не было и в помине - аэродромная рота не зря ела свой хлеб. Все рулёжные дорожки были чисты до безобразия.
Ну, вот и показались столы, за которыми доедали свой завтрак эскадрильские механики, повар на раздаче, достающий из термосов черпаком кашу. Ветер донёс и аппетитный запах, исходящий от термосов... ну вот ещё чуть-чуть и... но не тут-то было, как выяснилось пару минут спустя, когда я подошёл к раздаче и собрался получить свою порцию энергии. Повар из батальона аэродромного обслуживания сбивчиво начал объяснять мне, что расход закончился из-за того, что... я уже не слышал его слов, погружаясь в обиду и злость от перспективы остаться голодным до обеда, когда мой завтрашний сменщик по наряду привезёт мне мою пайку в котелках из столовой в расположении.
Ладно, «на обиженных воду возят» - опять всплыли в памяти подходящие к месту строки, настроение, ещё пять минут назад радужное, стремительно покидало меня, и хоть я был уже «стариком», но повар из батальона был мне знаком разве что наглядно. Зная это, я понимал, что чего-то требовать бессмысленно, чаю он, конечно, нальёт, но хлеб без масла с кружкой чая - слабое утешение. И тут я увидел своего ДСЧ, моего непосредственного начальника в этом наряде. Он выходил из здания ИКП, на ходу вытирая губы платком, и это означало, что товарищ лейтенант позавтракал только что и никто ему не сказал, что расхода на него нет, и вот он сытый и довольный идет в мою сторону. Я пошёл навстречу ему и когда он поравнялся со мной, отдал честь и доложил лейтенанту о своем неудачном визите на завтрак. Он выслушал меня и по выражению его лица я понял, что он не представляет себе, что же ему делать, как выйти из этой ситуации, т.к. он тоже молодой лейтенант и никогда не знал этого повара, а если у того закончился расход, то что же он сделает и все в таком же духе. На моё счастье в этот момент рядом проходил наш начштаба подполковник Бялкин Марк Давыдович и, видимо, он услышал мой доклад. А дальше было так - начштаба сказал мне: Ефрейтор, идемте со мной, - и я послушно пошел следом за ним, ещё не до конца понимая, что всё это значит. Мы вошли в здание КП и оказались в помещении столовой лётного состава. Подполковник усадил меня за стол, застеленный белой скатертью, а подошедшей официантке сказал, что бы она накормила меня. Через минуту передо мной стояла фарфоровая тарелка с пюре и котлетой, вазочка с салатом и стакан чаю в подстаканнике. И ещё - белый хлеб с маслом. Масла было на глаз грамм 40, т.е. в два раза больше полагающейся мне нормы. Мне сразу стало хорошо, даже не просто хорошо, а чрезвычайно хорошо. Служба снова налаживалась.
Не торопясь, я возвращался в ТЭЧ. По дороге думалось легко и весело.
Неудачно начавшийся завтрак завершился «праздником живота». Ай да Марк Давыдыч! ЧЕЛОВЕК!
После этих утренних событий дальнейшая служба протекала в более спокойном русле. Солнце поднялось уже довольно высоко, воздух прогрелся и стало довольно жарко.
По трансляции диспетчер объявил, что личному составу можно работать на технике, сняв технические куртки, другими словами - раздеться по пояс, оставшись в брюках и беретах. Молодежь встретила объявление с радостью и тут же механики защеголяли по стоянке с голым торсом. Зато более старшие по возрасту прапорщики недовольно ворчали. В армии должно быть однообразие, но зябнущие «старики» всеми правдами и неправдами уклонялись.
Чтобы не мешать работе своим товарищам, ДСП обычно устраивался в тени большой армейской палатки, в которой хранились лестницы, стремянки, эстакады, ручные краны и лебёдки, а также другой такелажный инструмент, необходимый для проведения регламентных работ на самолёте. На столе стоял телефон и отсюда открывался отличный обзор на всю стоянку, так что любой прибывающий был виден издалека и дежурный успевал встретить его у ворот, осведомиться о цели прибытия и доложить начальнику ТЭЧ. Впрочем, коллеги-эскадрильцы запросто приходили по делам и это были рабочие моменты, не требовавшие точного выполнения устава.
Незаметно пришло время обеда и стоянка опустела - офицеры уехали в техническую столовую, а механики в столовую в расположении полка. Снова я один на стоянке, сижу в тенёчке, поглядываю по сторонам, жду, естественно, что мне привезут поесть. Надо сказать, что обед дежурным привозили товарищи, получив его в столовой в котелках. В одном было первое, во втором - второе, а во фляжке - кисель или компот. Летом это было хорошо, пища не остывала, а вот зимой, пока её довезут по морозцу до аэродрома... приходилось есть «прохладное», если не сказать - холодное.
Вот котелки у меня в руках, автомат за спиной и я удалился в курилку, где стояли скамейки по кругу, а в центре был стол. И приступил к принятию пищи.
В это время в группе ЛИК, которая занималась газованием выходящих с регламентных работ МиГов, начался этот, надо сказать, весьма шумный процесс. Суть в том, что закреплённый тросами самолёт, стоящий перед отбойником - металлической конструкцией в виде наклонного лист стали, расположенный примерно под углом в 45 градусов и служащий для отведения струи горячих газов из сопла реактивного двигателя вверх, «гонялся» техником группы на всех режимах и грохот от этого стоял неимоверный. В это время разговаривать поблизости было невозможно, приходилось кричать, а стёкла в здании ТЭЧ дрожали.
Под такой аккомпанемент я и обедал и был очень удивлён, когда после этого, собрав котелки пошел в здание помыть их и встретил по пути начальника ТЭЧ капитана Голуба, который, остановив меня, спросил, где это я болтаюсь и почему не реагирую на объявления по трансляции и что он меня уже давно ищет и т.д. На что я резонно ответил товарищу капитану, что я не слышал объявлений по трансляции из-за газовки, а вообще - виноват. На этом инцидент был исчерпан и я, поставив котелки, отправился выполнять приказание капитана.
Прошло ещё пару часов и вот я стою и смотрю вслед нашему тягачу, увозящему в казарму отслуживших ещё один день товарищей, вернее, отработавших, ибо назвать службой то, что мы делали на самолёте, было бы неправильно. Мы работали и работали в удовольствие - вот ведь в чём дело. И пропахшие больше других керосином механики по самолёту и двигателю, и серьёзные вооруженцы, и чистенькие прибористы и электрики, ребята из группы САПС (средств аварийного покидания самолёта), а также наши слесари и сварщик из группы СМГ (слесарно-механическая группа).
Ещё немного, ещё чуть-чуть и из остановившегося вдалеке на рулёжке знакомого до боли ГАЗ-66-го выпрыгнул с автоматом в руках мой товарищ Вовка Деенков и быстрым шагом направился ко мне.
Вот и заканчивается мой очередной наряд на службу - очень неплохой наряд - дежурный по стоянке подразделения.
А завтра - на самолёт. Поработаем!

Думаю, не был Николаич (как и мы все, увы) ни белым, ни пушистым. Каким? Не знаю. За пять системных лет сталкивался за забором в различных ситуациях с системным людом, от мичмана до Дронина, иногда логика их поступков была железно предсказуемой, иногда ... Поначалу ИН казался нам примитивным, простым, как правда, крестом, но некоторые его поступки говорили о противном.
Крепко, пряно, и удивительно приятно пахло близким выпуском- в роте уже не делалась приборка, царил легкий преддипломный бордель, и на светильнике- коническом наборе концентрических белых жестяных цилиндров у моей койки уже дня три абсолютно спокойно висел и радовал выпуклый военно-морской глаз лифчик. Сразу скажу- не трофей. Просто оказался в моих вещах после пляжа, был прополоскан от морской воды и мирно сушился до востребования.
Усталые, но довольные, с Игорем- он же Основной, он же Старичок, и тэдэ и тэпэ..., возвращались вечерком в родимое стойло. Устали очень хорошо, но где так устали- уже не помню, скорее всего- на свадьбе, потому что по иным поводам так уставать было уже лень и неприлично. Пятаки. Смешон и юноша степенный, смешон и ветренный старик, говаривал классик, и мы были с ним полностью согласны.
Родным для нас было ротное помещение в казарме, где на первом этаже с абсолютно чистыми глазами бодяжила сметану, но отдавала сдачу до копейки вежливая Вера Ивановна ( в верхнем буфете банковала хамоватая на сдачу и на язык, в белом передничке на огурцовом пузике, для кого Шурочка, а для кого и Александра Федоровна (если правильно помню). Но сметану Шурочка не разбавляла принципиально, и этим вслух гордилась.). Кондиционность продукта проверялась просто- в стакан со сметаной наливалась сгущенка. Если сгущенка держалась на поверхности сметаны- продукт зер гут. Если же сгущенка стыдливо пряталась на дно стакана- ключница водку делала. В зависимости от желаемого и прихода желания выбирался и буфет. Еще там была парикмахерская ( что нам было глубоко по барабану, поскольку мы лихо и бесстрашно стригли друг друга в любое время дня и ночи, помирая от смеха- Слон мог запросто изобразить Сыну височки сантиметра на три выше уха, а Сын идеально подбривал Слону шею до чуть ниже верхушек ушей; оба шли к девушкам, стригли друг друга честно, как умели, друг на друге и учились), с симпатичной парикмахершей, что было не по барабану, и магазинчик. А еще, за решеченним профильной арматурой паутинным рисунком окошком священнодеили океанскую строгую службу дежпофаку, помдежпофаку, и их верный Мухтар- рассыльный.
К высокому крылечку у негасимого аллюминатора, мы и держали свой нелегкий путь, как вдруг, из-за него, чертиком из коробочки, с абортированной, давненько принявшей вид древней корочки сыра, кобурой от Макаронова на боку выскочил агрессивно настроенный дежпофаку. Им оказался милейший капитан-лейтенант Иван Николаевич Меринчик.
-Кто? Куда? Зачем?
Мы переглянулись- ну, паайеххалиии, за грибами, за орехами... Только прилетели, сразу сели- свадьба в Малиновке. Шутник, однако, Николаич. Не успел я икнуть, Основной лениво удовлетворил дежурного офицера на полный штык:
-Пьяные курсанты пятого курса. В казарму.
"Я х*ею с этих русских", так же лениво подумалось мне, хотя Игорь был не из России, а из Белоруссии. Понеслась п*зда по кочкам, и стало вдруг очень интересно- а где же ее причалит Иван Николаич?
Внезапно грамотного офицера трансформировало в позу "йа, йа- Кемска волост!"- корпус резко согнуло в пояснице и кинуло книзу, правая ножка подсогнулась, левая выпрямилась и вытянулась носочком вперед, изобразив начищенным флотским микропоровым раздолбанным гавнодавом с начинающей раздваиваться подошвой умирающелебядскую пуанту, резво зашоркав ею по ноздреватому асфальту. Руки плавно разнесло широко в стороны, козырек фуражки успел уцепиться за правую, белое пятно чехла стало совершать сложные, будящие в памяти фигуры тов. Лисажу, эволюции над скребущим асфальт разухабистым ботинком, и капитан-лейтенант с повязкой "рцы" на левом рукаве сладенько, умильно и радостно запел-застонал-заахал-запереживал с соответствующим моменту лицом:
-Ах! Ах!! Ах!!! Не может быть! Курсанты! Пятого!! Курса!!! Пьяненькие!!!! Как мы рады! Проходите-проходите! Как же-как же! Без вас? Давненько ждем-с-поджидаем-с! Генштаб телефон оборвал- все о вас беспокоились, переживали- как же они там, пьяненькие курсанты пятого курса? Дошли, или еще в пути? Ща позвоню, успокою! А пивком утречком не обеспокоить? Холодненьким! А?
-Спасибо, товарищ капитан-лейтенант- так же лениво, но очень вежливо закончил общение со старшим по званию, должности и при исполнении Игорек, и мы исчезли в спасительной темноте подъезда.
Дежурный по первому факультету капитан-лейтенант Иван Николаевич Меринчик вернул свое тело и фуражку в исходное, подтянул брюки, поправил китель, поманипулировал ремнем с выхолощенной вяленой кобурой- цены бы ей не было на необитаемом острове, потопал на месте и поделился полнотой чувств с голландскими сумерками:
-Ахххринеть!
...Свидетелей не было, и для нас с Игорьком все прошло, как с белых яблонь дым- как и не было- пятый курс не хрен в стакане. Да и вежливость- вещь далеко не напрасная на службе.
svvmiu.ru

В ШМАСе дедовщины не было. Но слово это, мы - курсанты, уже знали. Откуда? Из рассказов школьных друзей, успевших до твоего призыва отслужить в армии, или прислать из неё письмо.
Мне, например, кое-что рассказали приятели по учёбе на вечернем, которые уже отслужили свою срочную. Один - ракетчиком в Жёлтых Водах, а второй - подплавом на атомоходе на КСФ. Жалели они меня, но не без изрядной доли ощутимого злорадства, правда. Только после того как сам послужил, я начал понимать причину их тихой радости при виде аморфной тушки бывшего школьника, почти готовой к отправке в армию, с головой забитой гражданскими глупостями.
Но в ШМАСе дедовщины не было. Мы были все с одного призыва, кроме замков и немногих сержантов, оставшихся в роте в качестве ПС. Замки нас гоняли в силу своих служебных обязанностей, зачастую вымещая на нас свою тоску, возникающую от предопределённости срока службы.
Их можно понять. Попав в ШМАС, и отслужив полгода наравне со всеми, они получили от комроты предложение остаться в постоянном составе. Вместо того, чтобы шагнуть вслед за всеми в полную неизвестность службы в строевых частях, вместо того, чтобы стать там по-честному "молодыми" и отпахать всё, что положено "молодому", он оставался в обжитом уже мирке учебки. И не просто оставался, а оставался младшим командиром.
Для тех кто подзабыл, или вообще в армии не был, представлю небольшие разъяснения по ходу повествования. В наше время, в середине 70-х годов ХХ века, в армии существовали следующие неуставные понятия: салага, он же салабон (военный первого полугода службы); молодой (военный второго полугода службы); фазан (военный, отслуживший год); старик (военный, отслуживший полтора года); дедушка (легендарная личность, совершившая по приказу Министра Обороны метаморфоз из почтенного старика в дедушку русской авиации). Здесь и далее, эти неуставные понятия, являющиеся на самом-то деле вовсе не понятиями, а конкретными военнослужащими срочной службы во плоти, будут употребляться без кавычек. Оговариваюсь сразу, что салага, молодой и фазан, в зависимости от частей, где они проходили службу, или от годов службы, могли иметь и другие имена: дух, шнурок, черпак. Но старик и дедушка - везде были одинаковы и по названию, и по смысловой нагрузке. Во Флоте тоже были свои неуставные понятия, о которых со вкусом и со знанием дела может поведать только мореман.

Про младшего командира с житейской точки зрения.
Я не был в армии младшим командиром, поэтому могу высказать своё частное мнение. С точки зрения рядового главное, это то, что младшего командира (начиная со звания младший сержант) уже никто не мог заставить мыть полы в казарме или на кухне. Почему? Младший командир не может терять авторитет в глазах подчинённых. Даже будучи наказанным офицером, младший командир отправлялся исполнять наказание СТАРШИМ по наряду. Ситуация, когда младший командир будучи молодым или фазаном, отправлялся старшим наряда, состояшим из стариков, не допускался. Причём делалось это легко и непринуждённо, ведь офицеру без надобности, кто из солдат идёт в наряд, поэтому наряд комплектовался самим младшим командиром, и в него включали салаг и молодых для выполнени всяких грязных и тяжёлых физических работ.

Отвлёкся, вернёмся к ШМАСу....
В ШМАСе, каждый вновь прибывший раз в полгода набор курсантов-салабонов, встречался замками старших призывов, которые презирали салаг, и припахивали их по-полной, находясь в рамках своих обязанностей перед комвзводами и комроты. Должен заметить, что тактика тотального устрашения и запахивания салаг - единственно верный метод обуздать гражданских шпаков. И не следует ахать и лить слёзы по поводу того, что в ШМАСе по часу "летали" после отбоя, либо до полуночи не слазили с "машки" или "лыж". Тот, кого хорошо припахали в ШМАСе, заставили "службу полюбить", как правило легче адаптировался по прибытии в строевую часть. Но всё равно - тяжко было.
Методами воспитания сознания бывших гражданских мальчиков, попавших в ШМАС были: интенсивные "полёты"; постоянные, после отбоя, наряды на уборку помещений роты и на кухню; всяческого рода коллективные полезные занятия, вроде дополнительных строевых занятий на плацу или бега вокруг того же плаца; принцип один за всех - все за одного. Последнее, это когда за провинность одного наказывают всех остальных. Перед строем замок объявляет от себя наряд вне очереди провинившемуся, а потом добавляет: Вот из-за него, вы все сейчас будете летать. И мы летали, испытывая очень тёплые чувства к тому, из-за кого летаем. А потом уже предупреждали залётчика, что в следующий раз будем его сами 3,14здить, чтоб других не подставлял.
"Полёты" штука гадкая, но действенная. Нам устраивали ночные и дневные полёты. Трудно сказать, что гаже. Пожалуй - дневные полёты. Почему? Полёты после отбоя, после солдатского дня тяжелы, но ты знаешь, что они обязательно закончатся и ты заснёшь до 0600. А днём? По многу раз раздеваться и одеваться, потом опять заправлять и натягивать постель. И это всё днём, когда всё ещё по расписанию впереди... Летали до самозабвения. Один раз под хорошее настроение старшины летали летом после отбоя с закрытыми окнами. К концу полётов по внутренней стороне оконных стёкол стекал конденсат. Регулярно полы в казарме натирались залётчиками, а не дневальными. Для этого было достаточное количество военных, получивших за день от замков, а, иногда, и от комвзвода, наряды вне очереди. Полы натирались мастикой с помощью машки - утяжёлённой половой щётки, прикреплённой к рукоятке. Это так и называлось - пойти на "машку", причём вкладывался и сексуальный подтекст. Машка - уменьшительно-ласкательное имя девушки, а вовсе не инструмент, которым машут натирая полы.
Тогда же говаривали: "Хорошо-то как, Маша! Да не Маша я! Всё равно - хорошо!"
Должен сказать, что в строевых частях полы мыли водой, с последующей протиркой отжатой тряпкой. Там это занятие называлось по разному: встать на лыжи; бросить шайбу; облететь полосу. За время пребывания молодым, лично я вымыл несколько километров полосы, потому как кому её ещё мыть? Младшему командиру, фазану, старику, дедушке? Ответ один, и он полностью справедлив - уборкой помещений должен заниматься салабон и молодой.
Наш замок сам был молодым по отношению к остальным замкам и старшине. Старшина - ст.с-т ушёл осенью, осенью же ушёл один из замков -
с-т. Тогда же ушёл и штабной художник, который жил в нашей роте - гладкий красавец, певец и игрок на гитаре, ст.с-т. Остальные замки были на полгода старше нашего замка. Пришли мы в ШМАС весной, были салабонами, а наш замок молодым. Ушли мы из ШМАСа осенью, став молодыми, а наш замок стал фазаном. Понятное дело, наш замок для нас был командиром, и мог делать с нами всё что угодно в рамках Устава, и выходя из этих рамок. А для остальных замков он был молодым. Различие в их положении в нашем присутствии улавливалось только несколько пренебрежительным отношением старослужащих к нашему замку.
Чем ещё доставали нас, салаг-курсантов, наши старшие товарищи в ШМАСе? Помнится пару раз, в наказание за что-то, нас сразу после приёма пищи отправили на бег. По Уставу вроде положено полчаса не кантовать военного после жратвы, однако это только в кино: Служи по Уставу - завоюешь честь и славу! Для тех кто не бегал сразу после еды докладываю: фуево бегается, почему-то колет в боку. А у тех у кого гастритик, тем вообще - хоть вешайся. Но в те далёкие времена до этого дело не доходило.
Всё плохое иногда заканчивается, вот и мы отслужили полгода и стали молодыми. Наш взвод оставили дежурным, до того момента как кончится карантин у салаг, которые придут нам на смену. Из других взводов курсанты разъехались на встречу со своей строевой судьбой. Казарма опустела. Опустела территория ШМАСа. Прессинг со стороны замка, и освободившихся от подопечных других замков исчез. Мы сами были достаточно уже сообразительными, чтобы поддерживать дисциплину и порядок среди своих, поэтому поводов нас дрючить не представлялось. Да и почувствовали мы себя увереннее - всё же полгода прожить в армии, это тоже не мало. И ждали, ждали мы прихода осеннего призыва. К моменту их появления, мы слегка ослабили затяжку ремня, крючок на вороте тоже позволяли себе не застёгивать.
И вот появились осенники. Не может быть, что мы полгода назад были такими же мудаками, не знающими как надо заправлять койку, подшивать подворотничок, мотать портянки! Разница между нами и ними была ощутима во внешнем виде, и приобретённых нами армейскими умениями. Некоторые из нас почувствовали себя настолько старослужащими, что начали покрикивать на осенников, раздавая некоторым особо борзым, или недоделанным, пинки.
Наш замок это заметил, и как-то, вместе с другими замками нас выстроил по стойке смирно раз десять, и объяснил, что в строевой части нас затрахают с особым удовольствием. Причём трахать будуть стараться все. Причём трахать будут даже с нашего призыва. Почему? Да потому, что те кто с нуля пришёл в часть, принял уже всё от своих фазанов и стариков, и стал ИХ молодым, а мы, когда придём в строевую, будем всё ещё салабонами для всех. В, общем, вернули нас наши замки в реальность. С тем и уехали мы из ШМАС - с сознанием того, что всё ещё впереди, что нас ждут, и что без нас в армии уже не обойдутся. Так и получилось.

Ну вот, принять водные процедуры в армии - да очень просто. В советской - раз в неделю баня, у вероятных противников - может, каждый день возможно... А на гражданке, да еще и в браке...

Ну , в общем, байку слушайте...

Пришел-таки реальный патер фамилиас с работы домой... А что ему - на работе упарился, можно сказать, употел.. Открыл двери, а навстречу ему жана и семейство, любят папкины деньги...
Обцеловал, деньгу раздал, и захотелось ему омовения в ванной, плиткой уделанной, типа душ принять... А что, на улице - 32, а в душе, несмотря на водосчетчик, теплая аура русской баньки... И вошел сей муж в парную атмосфэру, и встал под приятную лейку...
Хорошо!!! Постоял, отмыл грехи, решил остатние волосья помыть - ну и к полке с моющими средствами обратился... В парном тумане и без очков представился ему ряд банок, бутылок, бутылей и бутылечков, от себореи до гинекологии. НачАл он их нюхать - не помогло, пришлось мыться первым попавшимся...
Вышел из душа - прям Парис, волосатые ноги в золоте, полбороды эпилировано...

Но почему я теперь лысый рыжий?

ПыСы: граждане, читайте аннотации на тюбиках...