Рассказываю, как слышал.
Предвосхищая возмущенные возгласы специалистов, для меня так и осталось загадкой: почему отстрел проводился по Атлантике, а не по Тихому океану; как осуществлялась связь с эскадрой и прочие детали. Приблизительную дату данного события просто не помню за давностью времени. Поэтому достоверность оставим на совести первоисточника, но как байка сойдет.

19.. лохматый год. С Байконура собираются производить пуск на дальность чего-то большого, баллистического и многоголового. Как водится, определенный участок Атлантики объявляется зоной, закрытой для судоходства и высылается эскадра для подтверждения результатов. Поскольку вероятному противнику тоже интересно, что и как у нас летает (а самое главное - как попадает), туда же направляется эскадра USNAVY. По прибытию, американцы нагло влезают в закрытую зону. Наши тактично предупреждают, мол, не нада (заодно снабжая супостата приблизительными координатами "куда должно бабахнуть"). "Гады - империалисты", приняв за аксиому утверждение "куда сказали - туда точно не попадут", не находят ничего лучшего, кроме как расставить свои корабли точно в расчетных точках прибытия болванок.

Это была, так сказать, диспозиция.

Поскольку испытания очень важные, устанавливается прямая связь с нашей эскадрой, информация о результатах передается в ЦК чуть ли не в режиме реального времени.
Пуск.
10-20-30-40 секунд полет нормальный, ракета ушла.
Через некоторое время связь оживает, и эскадра начинает докладывать:
- Пришла...
- Пришла...
- ПОПАЛА!!!!!!!!...
И тишина в эфире...
Срочно запрашивают эскадру (ЦК ждет):
- Куда попала!!!???
- В корабль!!!
... опять тишина...
- В КАКОЙ!!!???
- (тихо) не в наш...
Короче говоря, если все остальные болванки, как и ожидалось, пришли с точностью порядка километра, то одна, почему-то, решила прибыть с точностью порядка метра, угодив при этом в корму одного из американских фрегатов...

Вино военных лет

ashuutanor

Пронзительная болезнь и болезненная слабость, одолевшая меня в эти дни, порождает рассеянность; потому-то, возвращаясь вечером домой, я заплутал в неких темных полуночных кварталах (опять отключали электричество).
Поблуждав посреди россыпи ветхих и шальных мечетей, я набрел на старую друзскую лавочку, еще не закрытую. Друзы весьма дружелюбны, хотя и не без коварства; живут они в деревнях, затерявшихся среди гор поблизости от границы с Сирией. И, если к ним случайно заходит чужестранец, они его обязательно приветят, подарят ему ужин и ночлег; но когда странник уснет, они вполне могут его убить, например, зарезать во сне; чтобы неповадно было чужакам шататься по их владениям. А могут и не убить. Так было несколько лет назад, во время войны; говорят, что сейчас нравы несколько смягчились.
В этой лавке, почти невесомой от старости, видевшей еще французов, тоже отключили свет, и ее хозяин любезно одолжил мне светящийся карманный фонарь. Исследуя товары с помощью фонаря, я с удивлением обнаружил бутылку армянского вина "Арени" 1993 года. Мне никогда не нравилось армянское вино, но от одолевшего меня любопытства я на всякий случай купил эту бутылку. К моему большому удивлению, вино оказалось превосходным. Армения, 1993 год... Именно тогда в Карабахе царил настоящий ад, а в Ереване - блокада и голод.
Я давно заметил, что вина урожаев военных лет всегда удивительно хороши. Так, лучшее ливанское вино, вообще лучшее в жизни вино, которое я когда-либо пробовал - Шато Ксара 1982 года. В тот год гражданская война разгорелась особенно неистово; евреи, налетая на Бейрут саранчой, дожигали последнее, уцелевшее после сирийских минометов и будничных внутриливанских стрельбищ, а долиной Бекаа овладела химически чистая Смерть. Практически все ливанцы говорят, что из всех военных лет 1982-ой был тяжелее всех. И в тот год в Бекаа уродился запредельный виноград, из которого получилось запредельное вино.
Все сходится. Вина военных лет отличаются нездешней, неземной терпкостью, они оглушают своей тоской, смешанной с руинами и блокадным хлебом, а тонкое привкусье смородины породнилось с душами павших воинов и умерших от великого голода бродячих котов.

Мыльная опера с видом на Магелланов пролив.

Энрикетта Веласкес (назовем ее так) сильно пьет. Ничего удивительного - она держит здесь, на островах, прогорающий маленький магазин скобяных товаров, и для финансовой стабильности подрабатывает в экспедиции. Веласкес... мне так и не удалось выяснить, сколько частей ее крови помнят пробитые копьями кирасы и смешное португальское «рэшш», но по фамилии можно предположить, что много. Мы общались через средних лет шведку, которая обычно живет в Норвегии и достаточно свободно говорит и по-русски, и по-испански - в Европе, оказывается, это вполне нормально. Но не здесь, нет. Здесь мы с Энки совпадаем: мы оба говорим преимущественно на родном языке - каждый на своем. Ничего, это не мешает. Потому, что у нас есть еще кое-что общее.
Скажем, мы оба работаем в норвежской экспедиции здесь, на краю земли, который по совместительству является и общим краем самого большого океана планеты - Тихого, и самого жестокого - Атлантического. Еще мы оба скорее откуда-то сбежали, чем приехали сюда с конкретной целью. Веласкес для этого пришлось пролететь два часа на старом DC-10. Мне - в десять раз больше, трижды меняя самолеты. Энки никогда не покидала пределы Южной Атлантики. Я никогда раньше в эти пределы не попадал. Наконец, нам обоим по 32.
- Да просто Энки, - говорит она, - кто я такая, чтобы выделяться из коллектива? Это русские книги? Что здесь написано?
- «Мертвое море».
- А-а-а... Амаду?... Великий плагиатор.
Она поднимается и уходит.
- Плохо, что эта книжка попала ей на глаза, - говорит норвежка Рэя, - Ее муж был рыбаком. Утонул у Южной Джорджии в позапрошлом году, смыло за борт...
Мда.
Но есть еще кое-что, хотя для нас обоих это кое-что - в прошлом, к которому трудно отнестись как-то просто: оно очень похоже на вырванную из сердца любовь, которая была еще жива, которая умирала, истекая кровью, как сердца жертв жрецов майя в двух тысячах миль к северу, вырванные для ублажения Кетсалькоатля... аргентинское военно-морское звание ее покойного отца, Марселло, «теньете ди навио», примерно соответствует моему русскому «капитан-лейтенант». Конечно, в запасе. Конечно, в прошлом.
Подозреваю, что вечно злой и вздорный джинн, который сожрал изнутри этого Марселло, как раз и носил это звание. Великий властелин дум, заселившийся в Веласкеса в кадетские 60-е и обреченный на вечное проклятие в 1983, когда его выгнали с позорно проигравшего войну флота, как сочувствовавшего хунте, как сторонника диктатур, монархий, автаркий... Как трудно мне было еще недавно представит себе латиноамериканца, настолько убитого горем неличной, в общем-то, потери. Он погиб в автокатастрофе шесть лет назад, но Энки говорит, что умер он раньше - когда в последний раз снял военную форму.
Кто скажет, что море здесь чарующе романтично - или придурок, или лжец. Нет, оно здесь весьма неохотно общается с человеком, предпочитая не замечать его присутствия. Здесь холодно и неприветливо - и оценить красоту здешней природы по достоинству может только тот, кто был когда-либо побежден могуществом удивительного единства трех основных цветов стихий - властностью моря, надежностью скал и свободой ветра. Тот, кого судьба однажды уронила на острую грань этой призмы. Если душа у него бывала в этот момент близко к поверхности, она разбивалась на двенадцать ветров, пять океанов и семь чудес света - а все происходившее вокруг казалось восьмым.
Но Энрикетту это все почти не трогает. Она не может выносить бьющих из памяти отблесков полноты, значимости жизни былой, и давно уже не пытается сравнивать ее с настоящей, и уж тем более - с будущей.
- Я потеряла отца, который потерял родину, - говорит она, потягивая бразильскую кашасу с пивом пополам, - теперь можно терять и жизнь.
- Тебе надо было родиться в Японии тысячу лет назад,- говорю я, - и стать женой самурая.
Это я так шучу - и понимаю в который раз, что шутка получилась дурацкой:
- А я и есть вдова самурая, которого видела раз в месяц. И дочь камикадзе, - усмехаясь, произносит Анна, - который никак не мог найти свою цель... Камикадзе - Летучего Голландца... Тут мягкой, но увлекающейся и столь же быстро теряющей интерес Рэе надоедает перевод этого философски-экзистенциального симпозиума изрядно подвыпивших, и к тому же разнополых, представителей третьего мира, не проявляющих к ней лично никакого внимания. Да и я понимаю, что Энки, в общем-то, не очень хочет, чтобы ей полегчало - здешняя вселенская грусть совсем не так тяжела, как наша, русская, но и гораздо более устойчива во времени... Чтобы всю последующую жизнь читать Маркеса не отрываясь, нужно сначала узнать пару историй людей с этого латинского конца света.
Во всяком случае, весть о переносе основной темы работы на следующий год Энрикетта восприняла совершенно спокойно.
- Не поеду на континент. Поищу работу здесь. Вернее, работа меня найдет сама.
Оно и верно - если ничего от жизни не ждешь, в том числе неприятностей, то все будет нормально.
В общем, мои отношения с южным концом Южной Америки оказались весьма недолгими, и улетая, я никак не мог уложить в сознании простого факта - как же это так получилось, что, убегая из осени восточной Европы, я рассчитывал оставить прошлое - в прошлом, а на новом месте, на другом конце света - столкнулся с ним лицом к лицу. Получается, что только в воздухе из точки А в точку Б я был свободен от него. Воистину - от себя не убежишь...
Возвращался я через Рио. В самолете оказалось, как можно было ожидать, много людей в белых штанах, но что-то неуловимо о’бендеровское в квадратном мужике через ряд от моего места заставило меня задержать взгляд.
- Ага, - сказал он, - Володя.
И протянул руку. Стареющий, но довольно простой в общении плэйбой из Питера. Похоже, с криминальным прошлым и настоящим. Но весьма интересный собеседник. Он сказал:
- Я думаю, нас потрясет слегка. Атлантика - жестокий океан...
Жестокий океан. Атлантика. Люди - уверенные по жизни и сломанные ей.
Как-то все это слилось в шейкер моей головы, и невидимый бармен - мастер сновидений погрузил меня в длинный сон на борту авиалайнера над бесконечным океаном... и осталось стойкое ощущений предсказанного конца, чуть ли не «дежа вю», след цепочки нейронов в мозгу, когда-то уже связавшей эти субстанции в единый коктейль...
«... и единственный злодей среди них - жестокое море»
Пыльное школьное лето, украинский городок Владимир-Волынский. Четыре растрепанных и разрисованных «искателя» из школьной библиотеки, 3-6 номера за 1972 год. Там я впервые прочитал эту фразу. А прочитав, принялся выяснять, где учат на военных моряков.
Как море ломает судьбы, и как возрождает к жизни. Как отпевает и отпускает грехи. Как судит и как засуживает.
Как люди находят себя в море - и как теряются в нем.
Оказалось, этот роман Николаса Монсаррата, насколько я могу судить, с тех пионерских времен более доступным не стал. Во всяком случае, в Интернете этой книги не было.
Не рассчитывая на многое, я его раскопал - а так как в журнальных вариантах даже в годы моего детства случались ошибки и ляпсусы, слегка подправил стилистику и даже грамматику. Скажем, заменил слово «туалет» словом «гальюн». Не более того.
Это книга о море и людях. О войне. И, в конечном итоге, - о жизни.
Вот она: http://vmk.vif2.ru/library/jm/index.htm
Не думаю, что смогу сделать для вас, дорогие биглериане, нечто более значимое.
Простите, коль что ни так.

Еще одна редакция известных перлов армейской мудрости (редактор - прапорщик Бычехвост, г. Остров, 1974)

АКСИОМЫ БЫЧЕХВОСТА:

1. Солдат не должен отставать от кухни.
2. В неясной обстановке - спать!
3. Всякая кривая короче прямой, проходящей мимо начальника.

Это жестокий мысль...
Но в чем я неправ?!
ГДЕ?
----

18.35.

Ну?! Что, суки, просрали, Державу?! вОлки?! Водки!!!

18.57.

Гады, уроды, подонки Вселенной, инвалиды перестройки, кинутые Державой (ах! с большой буквы!), старые афганцы у меня дома. Сопли.... Драки-шутки... Разбит стол... Наливай по пятой... Стоя! сучары! не чокаясь!!! и на пятой третий тост!!!

Ты поверь что здесь издалека
многое теряется из виду...
Тают грозовые облака
Кажутся нелепыми обиды

19.20

Гвалт. "Злая вьюга задула..... ну а лучшие люди в лучшем мире давно....". Залпом! Старрршина! На повтор - L.V - на!...

Три и восемь десятых литра водки на семерых уже ушли. Старшина бежит в ларек. Старшине почти сорок. Он давно уже не был в пустыне.

19.50.

Дружно идем бить (извини, малыш) ебло тем пацанам-уродам, что сумели таки дать люлей старшине (постарел Миша, расслабился. А мы увидели в окно... О-о-о, б'ев'я трв'оооогаааа!!!, блять!!!) и отнять у него а) водку 2.5 л.по ноль-пять б) деньги - несчитано, гусары не считают; на водку бы хватило.Закусь будет. Нет? товарищ! - голову! - нюх-навтяг! - занюхаем!

20.15.

Честь? Честь? Ах ты...White Power?!.. Саконб не проходил, ублюдок?! Чего машешь, ну, чего машешь своей бабочкой? Ах, спортсмен-воевода? Василь, покажи ему силь-ву-пле-по-ебалу, да, с ноги (и свое плечо под опору)... семеро на трое? ша! нет, я ему порву горло...

20.21.

Тройка спина на спину, старшина пытается подняться - метров десять до него. Внимание - на нас. Пятеро напротив, двое у старшины. Рррраз!! - Василий в полете с моего плеча, нога в челюсть первому - и сразу на подкид Андрея - еще двоим челюсть идет к дантисту, уже чувствую, как Андрей встанет около меня - сам - рррывок вперед! - промахнулся в одного (боксер он, видимо), второму костяшками в глаза и ногой в пах... боксер удар - в меня.. уклонение... и тут коленом мне в лицо... ох!...захват, кувырок... смазал, урод старый, смазал...

20 30.

Нос болит.Голова болит. На другой стороне улицы молодая девочка показывет пальцем на повизгивающие тела. Старшина утирается у дерева. Андрей деловито и размеренно поправляет пытающихся встать. Две бабочки, кастет... очень больно.. ах, сука, кастет.. кастет...
-Ссууш...ссукаа.... - отплевывает приятель боксера. Василий поднимает его и вешает крюка. От души.
-Оставь... - Говорит Андрей. "Боксер" поднимается и тянет - Магу зна... - прерывается ударом ноги в челюсть. Андрей оглядывается, подбирает Старшину.Полуобернувшись:к лежащим - Ну ты мне, сука, рыпнись!!! Что?! Бои на ножах освоил, кино нагляделся, да, мексиканский прихват? Встать!!! бля!!! ну же суч-чара!!!
(разминаются наши старики... ох... голова...)
"Боксер" на ногах. Андрей ласково дает ему "бабочку" - лезвием к себе. Вхлесть в нос. "Боксер" двигает рукой с ножом снизу (по-мексикански хват, поворачивая кисть от солнечного сплетения на выдох) - в удар. Одновременно - Василий - под бедро, Андрей - с локтя - в лицо, на полушаге, ах ты, как я учил...(нож его с правой рукой уходит мимо груди - хватай да ломай...) Перекувырк урода. Бабочка раскрытая блестит около руки.
-Встать!!! нич-чо... не в салки играем...

20.35.

"Боксер" ушел в себя. Один из семерых пытался подняться. Получил жестоких от Старшины. Остальные молчат. Уходим.
Менты. ППС.
-Документы?!
-Здав жлав тов майор - это Старшине... какой он нах старшина... Майор Трачук сплевывает через разбитую губу.
-Извините, товарищ подполковник.. - козыряют Андрею. Моложавый Андрей Саныч только щурится недовольно. -Что, бля, вконец прих...?
Майор Василий растирает нос снегом.
Я - тоже майор - сижу на корнях дерева, растираю лоб. Капитан ППС не знает как себя вести. Взгляд его усталый. Старшина ППС - нормальный такой милицейский сташина - за рулем посмеивается в нос. Он старый и мудрый. Он видел и не такое. И достает ума не лезть поперед батьки. У шестерых на земле (один сбежал - быстро и качественно) возникшее желание подняться быстро нарывалось на ботинок Старшины; на том и кончалось. Переговоры проходили в обстановке мира и согласия.
-Капитан, - Говорю я. Маню пальцем. - Стаканы есть?
-Одноразовые. - Понимает все капитан
Достали. Посмаковали. Налили капитану. Старшине и старшине милицейскому. И их сержанту.
-Этих. - процедил Андрей. - За мелкое. До утра, без заявления... Не умирай на бутылке, наливай...

И праздник пошел, пошел... да...

--
Так выпьем же.
Не за коммунистов. Не за демократов.
Ведь есть только - вы. И мы.
И так нас растак... с 23-им нас...