Витя Копыто

(объявлен розыск! Кто встречал этого человека, прошу отписаться в комментариях - где и при каких обстоятельствах)

Бог Витю любил! Не ясно за что и не понятно почему. Но обычно говорят, что убогих и немощных, слабых и недоразвитых, недоделанных так сказать, любят больше, помогая им, и прощая любые проступки. Так как это, несомненно, даёт возможность почувствовать себя великим и справедливым, сильным и добрым, великодушным и местами даже могучим... Кстати, попробуйте на досуге.

Летом 1985 года Витя Копыто приехал поступать в военное училище ВВС (Военно-воздушных сил) из славного города с неповторимым и поэтичным названием - Пилопедрищенск.
Представьте восторг членов приёмной комиссии, когда в кабинет вошло нескладное чудо генной инженерии и представилось: «Здрасте! Я - Витя Копыто из Пилопедрищенска, приехал поступать на офицера Красной Армии».

Хохот стоял такой, что стены дрожали, стёкла дребезжали, а суровые лица военноначальников были мокрыми от слёз умиления. Да что говорить, они - эти суровые военные просто умывались слезами восторга. Насмеявшись до истерики и обрыдавшись до желудочных коликов, суровые члены единогласно решили принять данный индивидуум практически вне конкурса, фактически независимо от результатов экзаменов. Так, чисто прикола. Юмор всегда имел место в рядах Красной армии, независимо от звания и возраста служивого люда, а в доблестных ВВС особенно. А идея приемной комиссии была проста и незатейлива - чтобы в Красной Армии были такие выдающиеся и нестандартные ребята как данный редкий вид из Красной книги, чтобы окружающим его соратникам по оружию, служить было не так грустно, чтобы люди каждое утро на службу с нетерпением бежали, с целью насладиться бесплатной клоунадой. Их можно было понять, поскольку Витя был ещё тот экземпляр HOMO SAPIENS.

Итак, Витя Копыто имел незабываемую и незаурядную внешность. Высокий за 185 см., худощавый до сухостоя, с торчащими наружу мослами, сутулый с непропорционально длинными руками ниже колен, которые при ходьбе хаотично болтались как две тонкие сосиски, тоесть абсолютно независимо от тела и вопреки желанию их хозяина. Научить Витю двигать руками чётко, ритмично или хотя бы в такт движения, как это предусмотрено строгими статьями образцово-показательного Строевого Устава, не получилось ни у одного отца-командира.
Крики и вопли строевых офицеров типа: «Копыто, твою мать, не подсекай ногу! Одновременное движение - левая нога, правая рука и наоборот! Раз! Раз! Раз! Левой, левой! У тебя, что все руки и ноги ЛЕВЫЕ?! На месте ШАаа-ГОМ Марш! НАПРА-ВО! Где право? Право где? Подними правую руку! Ну, чего ты две руки поднял! Ты что, в плен сдаёшься? НАЛЕ-ВО! Ах, ты - уё-чудовище! Кто-нибудь, дайте мне автомат! Я застрелю этого мудака! Нет, лучше сам застрелюсь! И не отговаривайте меня! Копыто, умоляю тебя, исчезни с глаз долой и от греха подальше, пока я тебя не искалечил! Старшина, слушай приказ - направить курсанта Копыто в наряд по кухне недельки на две! Нет, не на кухню, на свинарник! Во, именно туда, там ему самое место! Бля, ты посмотри, что он выписывает...?! Убью мерзавца, это не курсант, а ходячее недоразумение! Краб сухопутный, ну чего ты раком пятишься?! Аааааааа, ну дайте мне, наконец, Калашникова, прострочу на хуль эту пи...ду нестроевую! Копыто, пшшшёл вон, в наряд, на свинарник, с глаз долой!» - были на плацу стабильно регулярны. Это еще мягкий вариант, поверьте на слово.

А Витя старался. Да, старался. Он хаотично и судорожно махал руками и громко топал ногами. Он даже пытался тянуть носок и держать спину ровно, но от его стараний толку было мало. И они, эти его старания, напоминали скорее изощрённое издевательство над офицером-преподавателем, проводящим строевые занятия с нашим 45-м отделением.
Все попытки довести строевые занятия с этим чудом природы, а точнее сказать «недоразумением» до логического завершения, обычно заканчивались отборным матом офицеров, которые вспоминали всю родословную Виктора от момента образования жизни на планете Земля - от амёбы, до венца эволюции, старательно размахивающего руками, словно ветряная мельница. Далее, обычно следовала гарантированная истерика у проводящего занятие офицера, нервный срыв, переходящий в продолжительную депрессию и глубокий запой. Этот офицер терял веру в себя, как в личность, способную руководить, вверенным ему, личным составом, и свои преподавательские способности. Далее, бедолага-преподаватель терял лицо в своих же собственных глазах, и только железная дисциплина, а так же строгий запрет портить военное имущество (а военнослужащий в армии - это как ни крути, казённая вещь, практически расходный материал, состоящий на балансе войсковой части), не позволяла ему наложить на себя руки.

Виктору обычно объявлялось полтора десятка нарядов, причём, сразу и все внеочередные, с правом замены самого себя любимого. И пока он доблестно торчал на тумбочке в течение месяца, надорванная психика несчастного офицера более-менее приходила в норму. Однако глубокая моральная травма оставалась навсегда, можно сказать на всю его сознательную жизнь, а возможно даже преследовала и на законной пенсии, после 25-ти безупречных, являясь ночью в кошмарном сне, в виде неказистого паренька с выпученными глазами напуганного ребёнка, и хаотичным движением парализованного робота, танцующего «брейк-данс» после удара молнии.

Повторно заниматься строевой выправкой с Витей, желающих офицеров больше не находилось. Все объявленные наряды рано или поздно заканчивались, Витя занимал своё законное место в строю учебного отделения, согласно ранжиру - по весу, по росту, по жиру, и опять начинал сбивать монолитный шаг боевого подразделения на произвольное шарканье своих кривых ног. Офицеры стыдливо отводили глаза, стараясь не замечать происходящее.

Лицо Виктора тоже заслуживает отдельного описания. При общей худобе, Витя имел пухлые розовые щёчки, небесно голубые глаза, выпученные как у лягушки. На его голове произрастали соломенные волосы, абсолютно непослушные и не признающие расчёску, которые торчали в разные стороны словно у ёршика для чистки унитаза. Живописный портрет гармонично дополняли мясистые губы, оттопыренные уши, кривой нос, который катастрофически не справлялся с проходящим через него потоком воздуха. Мечта и задача максимум всей роты - уснуть раньше Вити, иначе его храп, чудовищной громкости и тональности, сводил к минимуму всю призрачную надежду на ночной отдых, независимо от степени усталости соседей по казарме. Всё лицо Вити было густо усыпано веснушками, причём абсолютно независимо от наличия весны за окном. И ко всем вышеперечисленным достоинствам, Витя ещё отчаянно гундосил и шепелявил, что делало его речь непередаваемо пикантной. Элементарные и общепринятые словосочетания, озвученные Виктором, приобретали неожиданный смысл, становились афоризмами и обретали право на новую, долгую жизнь.

А самое удивительное и непостижимое, что Виктор искренне считал себя неотразимым красавцем, от которого всё женское население нашей страны буквально млеет и тает. Да что там - просто сходит с ума от вожделения и похотливой страсти, мечтая подарить свою красоту и всю себя, без остатка, этому половому гиганту эротической мысли. Казанова просто отдыхает и стыдливо снимает шляпу, вместе с париком, перед нашим героем-любовником. И что самое парадоксальное - почти так оно и было. Виктор был лучшим знатоком всех женских общежитий в городе... но об этом потом.

Бог Витю любил. Причём любил постоянно! Прощая ему все прегрешения, вольные и невольные, оберегая это дитё неразумное от недругов в офицерских погонах, от нарядов внеочередных, болезней прилипчивых, женщин разведенных и многодетных, и прочей незваной гадости, и нечисти.

Виктору сходило с рук так много и столько всего, причем так часто, что это было просто каким-то немыслимым наваждением. Но историй этих и чудес достаточно много, поэтому с вашего позволения начнём.

(дальше см. истории с участием Виктора, пока в районе 60-ти)

Ну про Левитана, так про Левитана.
В далекие пятидесятые годы он и еще один диктор Центрального Радио - Герцог - ездили по командировкам проводить своего рода "мастер-классы" для местных дикторов. И занесло их как-то в областной город типа Орла, Брянска или Калуги. Встретили с почетом, поселили в люксе центральной гостиницы с балконом на площадь с памятником Ленину, вокруг которой стояли обком, УВД, комендатура и прочая.
А Левитан, помимо голоса, был еще знаменит и как донжуан, и в этот раз он тоже принялся охмурять какую-то местную девицу. Однако девица попалась
даже по тем суровым временам воспитания строгого, и весь набор - рестораны, цветы, песни и стихи - действия не производил. Командировка шла к концу, когда Левитан попросил Герцога переночевать в дальней комнатке люкса, т.к. означенную девицу удалось правдами и неправдами заманить на вечер в номер. Герцог скептически хмыкнул, памятую неудачную недельную осаду, но просьбу удовлетворил. О дальнейшем - с его слов:
- Лежу, задремываю, слушаю, как Левитан разливается соловьем - и песни, и Есенин, и сказ о нелегкой доле диктора, и Мандельштам, и комплименты рекой, но девица - как скала и дальше, чем поцеловать ручку, коллега не продвинулся. А город уже спать укладывается и барышня засобиралась домой. Юра, осознав случившийся облом, отпросился покурить на балкон, чтобы не дымить в процессе провожания, и после второй затяжки как даст с горя над тихой площадью своим знаменитым голосом: "Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем важное правительственное сообщение!".
Девица тут же сдалась.
Но теперь представьте сонных дежурных по обкому, УВД, комендатуре, которые вдруг услышали ЭТО. Гарнизон - в ружье, и всю ночь пытались связаться с Москвой, чтобы понять - не война ли.
Вот она, волшебная сила слова, и вот какие казусы происходят из-за женщин...

Прочитал на форуме avia.ru. Зацепило.

Машина стоит, еще горячая после полета. Опущены концы упругих крыльев. На нижней поверхности, подмышками, выступил холодный пот, капает на землю: настыло на высотном морозе топливо в баках, и теперь там конденсируется влага. Усталые ноги шасси с дымящимися, облитыми водой колесами, с горячими тормозами, снова плавно нагружаются и оседают под весом закачиваемого керосина. Железным скрежетом шелестят лопатки успокоившихся турбин, вращаемых летним ветерком. Стучат клапана топливной системы: у них тоже экстрасистолы, как и у меня.
Тебе тоже нелегко, кормилица моя. Я-то долечу и пойду хоть поспать, а тебе лететь дальше. Давай беречь друг друга: я тебя не ударю о землю, а ты не подведи в воздухе. Долетим.
В салоне тихо копошатся обслуживающие полет люди. Штурман спит с открытыми глазами - жутковатое зрелище, а у меня перехватывает горло. Как же ты устал, брат мой, Филаретыч!
Захожу в кабину. Гудят выпрямители, тонким звоном отзываются гироагрегаты. У авиагоризонтов закатились шары под лоб, как у моего штурмана. Устали мы все - кому через час вновь поднимать в небо и тащить на себе полторы сотни пассажиров. Дайте же нам хоть десять минут. И на козырьке приборной доски безнадежно мигает красное табло: "К взлету не готов".
Ничего. Долетим. Довезем.

http://www.forumavia.ru/forum/8/9/8701128559082637899401201258589
_1.shtml?topiccount=48

Особенности национальной охраны границы

Так это... Просто фантазия на правах хохмы. Просто при всем уважении ко всем народностям прикинул, что было бы, если каждая отдельно взятая национальность населяла бы одну отдельно взятую заставу. И отдельновзято национально реагировала на сработки.

Где-то в Закавказье.

Дежурка. На банкетках восседают два стройных силуэта - роскошные усы в комплекте со знойными горбинками носов, зеленые папахи, камуфлированные черкески с газырями в красно-зеленую полоску, а на поясах висят дедушкины кинжалы с устройствами для крепления к автомату. Один постарше, другой помладше. Вай-вай-вай, какие красавчики!!!
Сработка.
Тот, что помладше, импульсивно вскакивает, наполовину выхватывает кинжал из ножен и с чувственным лязгом загоняет его обратно:
- Вах! Гиви, этот система совсем нас не уважает! Опять сработал! Как можно так себя вести! Мы тут хорошо сидим, границу охраняем, а этот система, сын тупого ишака и внук дурного обезьяна...
- Вано, дарагой, не расстраивайся так. - Тот, что постарше солидно поднялся и, приняв красивую позу, сделал замысловатое движение тремя оттопыренными пальцами правой руки. - Этот система молодой еще и совсем глупый. Мой прадедушка Ираклий, который прожил на свете сто двадцать лет, первые сто лет тоже носился по горам и пугал людей жутким воем. Совсем как этот система. И только после столетнего юбилея успокоился и стал молча отару пасти. И этот система тоже поглядит на красоту этих гор, подышит этим воздухом и порадуется урожаю лозы, что растет вдоль нее. И после этого сразу перестанет вести себя так некрасиво...
Ты лучше давай звони батоно начальнику, скажи, Зураб Георгиевич, дарагой, приходи сюда пожалуйста, опять наш система сработал! И скажи, что Гиви пошел джигитов строить!
Прошло немножко времени.
Начальник солидно пригладил усы и гордо подбоченился перед строем:
- Генацвале пограничники! Кунаки! Я хочу с большим чувством поднять этот бокал за то, что мы так быстро и хорошо построились, за наше вооружение-снаряжение полностью, и чтобы кинжалы в наших ножнах никогда не заржавели!
Кацо, иди заводи машина - сейчас уже поедем. И пожалуйста, дарагой, не надо проклинать тот день, когда ты сел за баранку этого пылесоса! Это, конечно, не чёрний Вольга, но на наш машина еще мой отец по горам ездил!
Дежурный, позвони моей жене и скажи:
- Тетя Манана, Зураб Георгиевич сказал стол накрывать! Мы сейчас на сработку поедем, нарушителя привезем - надо же красиво принять человека! Посидим, поговорим, вина выпьем - он нам расскажет зачем через граница полез. Вдруг он на той сторона красивый невеста присмотрел и украсть хочет? Или горячий скакун зажег пожар в сердце джигита? А может, наоборот, у человека горе случилось и ему помочь надо? Может, у него сопредельные абреки красивый невеста украли или любимого скакуна увели? Как тут не помочь человеку? И как тут гостя красиво не принять?
Застава! К машина!

Где-то в Биробиджане.

Дежурка. На банкетках печально сидят двое со скорбными лицами в черных жилетках, но зато в зеленых кипочках.
Сработка.
Прошло немножко времени.
- Беня, я конечно дико извиняюсь, но если мне не изменяет память, именно вы здесь таки изображаете дежурного. Начинайте уже как-то реагировать, а то от этих утробных звуков моя тетя Соня, что живет под Хайфой, начинает уже нервно чихать!
- Изя, вы здесь таки да! всего лишь связист, поэтому не мешайте мне думать, что делать со всей этой напастью! Лучше смотрите на «Азбуку» и если там загорится лампочка, то смело пихайте туда палец и начинайте слушать, что там имеют вам сказать.
- Ой-ой-ой-ой-ой! Мало нам замполита, так еще и этот мыслитель на мою голову! Беня, что вы себе думаете? Что вы здесь самый умный? Или это не про вас мой дядя Соломон, который учил вас гойскому языку, сказал что у вас между пейсами прокисший форшмак? И что вы сможете стать дежурным, только если ваш папа Исаак Лейбович, чтоб он был здоров, сможет вылечить собачку нашего ребе? Теперь уже тоже совсем здоровую. Давайте уже начинать что-то делать!
Прошло немножко времени.
Появляется еще один персонаж.
- Изя! Беня! Я очень надеюсь, что не помешал вам, но может мне кто-нибудь кашерно объяснит, что делают эти ужасные звуки в моих ушах?
- Мойша, я как дежурный по заставе, должен вам сказать, что вы конечно уважаемый человек, и таки да! вы здесь начальник, но я вас поздравляю - вы имеете сработку! Возьмите мои слова и начинайте уже идти и строить людей, а мне не мешайте слушать, что имеет мне сказать этот поц, языком которого можно замесить тесто для мацы на целую заставу и еще отправить немного для тех шлемазлов, что подъедаются у нашей синагоги...
Прошло немножко времени.
Начальник печально оглядел строй:
- Я, конечно, дико извиняюсь за неудобство, но как это мило с вашей стороны, что вы отвлеклись от важных дел и нашли время сюда зайти. Ой-ой-ой-ой-ой! Шоб я так жил! Лева, не надо делать такое скорбное лицо! Я знаю, что вы очень заняты ремонтом часов начфину нашего отряда, но я думаю, что смогу понизить вам артериальное давление, если разрешу оставить табличку «Часовая мастерская» на крыльце нашей заставы. И вы, Моше Израилевич, также не волнуйтесь - вы еще успеете пошить новый костюм замполиту, чтоб он был здоров и носил его от участка подальше! И уж совсем не стоит отчаиваться глубоко уважаемому Давиду Лазаревичу - секретарь соседнего киббуца уже месяц ходит без своей золотой вставной челюсти, так он не будет очень удивлен, если вы ее почините еще чуть позже...
В конце концов у нас тут есть маленький гешефт по охране границы, за который мы таки имеем зарплату! Хотя, конечно, многие могут отлично обойтись и без нее - все мы люди солидные и неплохо тут устроились, но я думаю надо-таки съездить. Тем более, сейчас уже четвертый час, а именно в три Аарончик перестает изображать из нашего 66-го маршрутку на линии Станция-Поселок и возвращается на заставу. Так что все очень удачно складывается... Хотя если хабаровский паровоз опять задерживается, я думаю, никто не будет возражать, если мы немного подождем в курилке... А я вам пока расскажу, как наш ребе Исаак опять лечил свою собачку, чтоб она была здорова! С него все так смеялись, так смеялись...

Где-то в лесах Северо-Запада.

Дежурка. За столом сидят двое в меховых жилетках с аккуратно стриженными бородками и трубками в зубах. Сизоватый дым медленно и печально поднимается к потолку, где свернувшись кольцами, впадает в глубокую кому, совершенно игнорируя распахнутую форточку.
Сработка.
Прошло немножко времени.
Дежурный: - Райво, я думаю эт-т-та лампочка моргает очень быстро...
Связист: - Да-а-а-а, Юсси... Эт-т-та лампочка моргает быстро...
- И эт-т-ти зву-у-укки... Их раньше не-е-е-е было...
- Да-а-а-а... И эт-т-ти зву-у-укки... Их не-е-е-е было...
- Наверно, эт-т-то срабо-о-отка...
- Да-а-а-а... Эт-т-то срабо-о-тка...
Прошло немножко времени.
- Райво, я думаю надо звонить нача-а-альнику, господину Тормозяйнену... Сказать ему про лампочку... И про зву-у-укки то-о-оже...
- Да-а-а-а, Юсси... Надо звонить нача-а-альнику ...
Прошло немножко времени.
В дежурку входит начальник, садится на свободный стул, старательно набивает трубку, степенно закуривает и внимательно смотрит на лампочку.
Прошло немножко времени.
- Да-а-а-а, парни... Эт-т-та лампочка моргает очень быстро... И эт-т-ти зву-у-укки... Их раньше не-е-е-е было... Наверно, эт-т-то срабо-о-отка...
Прошло немножко времени.
- Юсси, иди строй парней... А ты, Райво, найди Вилле Ручняксена и скажи, что можно уже зав-в-водить маши-и-ину... Мы сейчас поедем посмотреть, почему эт-т-та лампочка моргает очень быстро... И зву-у-укки то-о-оже...
Прошло немножко раз понемножку времени.
Начальник перед строем:
- Маладц-ц-ци, парни... Быстро постро-о-оились... У нас тут лампочка моргает очень быстро... И зву-у-укки то-о-оже... Их раньше не-е-е-е было... Наверно, эт-т-то срабо-о-отка...
Парни внимательно смотрят на лампочку.
Прошло немножко времени.
- Да-а-а-а, нача-а-альник... Эт-т-та лампочка моргает очень быстро... - дружно закивал строй - И эт-т-ти зву-у-укки... Их раньше не-е-е-е было... Наверно, эт-т-то срабо-о-отка...
- Я думаю, Ручняксен уже нашел маши-и-ину... И завел ее... Пойдемте посмотрим, почему эт-т-та лампочка моргает очень быстро... И эт-т-ти зву-у-укки то-о-оже...

ВОЕННАЯ ТАЙНА

Светлой памяти дяди Шуры

Эту свою страшную тайну открыл мне почти перед смертью мой дядя Шура (1914-2004). Он прожил честную и глубоко порядочную, очень правильную жизнь. C 12 лет проработал на известном московском заводе, с трёхлетним перерывом на войну. Когда же она началась, дядя Шура, похерив бронь ценного специалиста, добровольцем ушёл на фронт, считая нечестным оставаться в тылу.

В 41-м его часть попала в обычное для того времени окружение и в скоротечном бою была рассеяна. Дядя Шура, замкомвзвода связи, отстреливался до последнего патрона и схоронился от немцев, а не сдался в плен вместе с остатками части во главе с командиром, раненым полковником.

А потом выбирался к своим, таща на себе тяжеленную катушку с проводом - военное имущество, за которое отвечал. Не бросил и трёхлинейку, пусть и без единого патрона, зато с примкнутым штыком. Разве что закопал свои документы в заветном месте, оставшись лишь с тем самым нательным солдатским жетоном....

Тайна, которую он хранил всю жизнь даже от жены, ортодоксальной большевички, была, по его разумению, изменой Родине. На пятый день, когда он, охлявший, пробирался к линии фронта на звук канонады, за поворотом лесной тропинки столкнулся нос к носу с рыжим немцем, с белесыми ресницами да голубыми глазами. Дядя Шура опешил не только от неожиданности, но и от того, что и сам был таким же рыжим, с белесыми ресницами да голубыми глазами. Немец, видать, растерялся потому же.

И, не сговариваясь, оба рыжих, с белесыми ресницами да голубыми глазами, повернулись и побежали в разные стороны. Но далеко отбежать не хватило сил: немец тоже охлял, отбившись от своих и заблудившись в лесу. А отлежавшись, стал размахивать из-за куста шмайсером с намотанным носовым платком.

Вот тут дядя Шура струхнул уже не на шутку: ещё только пленного ему не хватало ! Но супротивник сдаваться вовсе не собирался, а предложил перемирие. Да в знак миролюбия отложил шмайсер в сторону. Дядя Шура тоже отложил бесполезную трёхлинейку, но, на всякий случай, незаметно снял штык, сунул в сапог и опасливо пошел навстречу немцу....

В общем, уселись они рядышком на поваленном дереве:
- Алоиз!
- Александр!

Алоиз угостил дядю Шуру сигаретой, и ударил себя в грудь:
- Ich bin Kommunist! (Я - коммунист!)
Честный дядя Шура его огорчил:
- Und mich - gibt es nicht! (А я - нет!).

Тем не менее они, солдаты, вырванные из мирной жизни, потому как вожди не отыскали общего языка, свой общий язык нашли. Дядя Шура знал немецкий (через идыш - язык, близкий к австрийскому диалекту немецкого). Враги честно поделились тем, у кого чего было, у немца в ранце из телячьей кожи - шнапс и галеты, у дяди Шуры в брезентовом «сидоре» - огурцы, нарванные на огороде, и сухари. Вместе отправились искать, каждый - своих.

Естественно, немец «своих» нашёл первым, лес уже был в германском тылу. Он велел дяде Шуре подождать на этом месте, но тот не остался, а спрятался поодаль, наблюдая за «этим местом». С час немца не было, дядя Шура решил было - не вернётся, и дрожал: вдруг выдаст?

Но Алоиз, вернувшись, выдал не его, а ему - несколько банок консервов, буханку немецкого хлеба и даже целую коробку непонятно где взятых патронов для трехлинейки.

Быстренько обменялись адресами - для встречи после войны, если выживут. Немец в победу Гитлера не верил, хотя до Москвы оставалось рукой подать, и Геббельс трубил о скором параде на Красной площади.

Дядя Шура, опять же, бумажку выбросил, но адрес запомнил. Так же выбросил и патроны, лишь зарядив винтовку - чтобы избежать вопросов «особиста»: почему не израсходовал боезапас? И, после ещё недели передряг, перешёл линию фронта и воевал до 44 года, когда последний раз был ранен, уже тяжело, и инвалидом вернулся на свой родной завод.

Немца он искать не стал, опять же, убоялся КГБ. Немец его тоже не нашел, видать, в живых не остался.

В общем, дядя Шура прожил честную жизнь самого простого себе маленького человека. Рыжего, с белесыми ресницами да голубыми глазами. Он протрубил на заводе до 78 лет, и, почти оглохший и ослепший, там же, уже в качестве ветерана войны и труда, активно участвовал в общественной жизни до самой кончины.

... И даже где-то в конце 80-х выступил в самой популярной перестроечной программе «Взгляд». В незамысловатом сюжете про магазин, где мебель, предназначенную инвалидам войны, пустили «налево», оставив их с «безом».

Как же бедный дядя Шура оказался в этой компании обделенных дорогим импортным гарнитуром? Просто, по обычаям тех лет его напропалую эксплуатировали ушлые родственники жены, приобретая через него дефициты. Вот он и оказался перед камерой «Взгляда», и сказал своё слово в эфир, пусть и единственное за всю жизнь, но зато так выразительно, что режиссёры программы включили в передачу на всю ещё советскую страну:

БЕЗОБРАЗИЕ !!!

© Алик,племяш www.alikdot.ru/anru/state/military/milsecret/