К 9 Мая

ЗАБЫТЫЕ ПАВШИЕ


Мы, те единицы - сотни слагавшие,
А сотни слагали собой миллионы.
Мы - батальоны на подступах павшие,
Забытые в сводках, в боях гарнизоны.
В нас упирались танков клинья,
Вязшие траками в наших телах.
Мы - прорывали эсминцами мины,
Горящим мазутом чадили в ночах.
Мы - экипажи, оставшихся в небе,
Замёрзшие в лёд на Кавказских горах,
На Ладоге, в волнах тонувшие дети,
Под Сталинградом пали в снегах.
Ушедшие в небо из труб крематория,
Забитые в шахтах, убиты во рвах.
Павшие на чужих, теперь территориях,
Временем вечным, растёрты в годах.
Мы те, кто лежит от Москвы до Берлина:
И в братских могилах, и просто в лесах.
Забытые всеми, даже родными,
Мы - совесть и память, в ваших душах.

24.06.1994

«Караси».

- Все зачисленные на кораблестроительный факультет, выходи на построение! - голос командира роты как-то сразу изменился и стал строже спустя пятнадцать минут после того, как были вывешены на доску объявлений списки зачисленных в училище.
«Абитура», с её режимом пионерского лагеря, закончилась внезапно. Ещё несколько минут назад мы были абитуриентами, и вдруг полосатый шлагбаум судьбы опустился, разделив нас на курсантов и остальных, кому повезло меньше, но у кого остался ещё один шанс: до осеннего призыва поступить в какой-нибудь гражданский ВУЗ.
- Бегом! Бегом! Строиться повзводно, в три шеренги, по ранжиру, согласно спискам зачисления! - на плацу выстраивались неровные каре с пакетами и сумками в руках.
- Товарищи КУРСАНТЫ! Поздравляю вас с зачислением на первый курс Кораблестроительного факультета Высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского, одного из лучших высших учебных заведений страны, куда, судя по вашим горящим глазам, вы стремились всей душой. Я - командир 31 роты капитан второго ранга Ульянов. Представляю вам старшину роты мичмана Кириллова. За сорок пять суток мы обязаны сделать из вас морских пехотинцев, после чего ваш мозг будет отполирован инженерным образованием. Курс молодого бойца закончится с принятием Военной присяги, после чего вы станете военнослужащими в полной мере с вытекающими отсюда последствиями. До того момента у вас есть возможность подумать: туда ли вы попали. С этого дня ваш статус в этом мире изменился, но у вас есть ещё шанс вернуться к мирной жизни принудительно, если за время прохождения курса молодого бойца вам посчастливится схлопотать шесть двоек, по одной в неделю. Довожу до вашего сведения, что на курс набрано на 10% больше претендентов с учётом неизбежных потерь. В этом случае для вас снова откроются ворота в гражданскую жизнь. Оценки за день, проведённый в постижении азов военной науки, будут ежевечерне вывешиваться на доске объявлений для всеобщего ознакомления. По всем вопросам обращаться либо ко мне, либо к товарищу мичману, и запомните, что все обращения к начальству на флоте и в армии вообще, делаются исключительно по команде. Не нравится - пишите рапорт. А теперь - напраааа-во! Прямо шагом марш! Мичман, ведите строй! - на этом наш первый командир закончил вступительную речь.
Так начался процесс осознания того, куда же мы всё-таки «вступили» на самом деле.
Процесс осознания себя в новой реальности начался с бани.
Все были единообразно подстрижены «под ноль». Гражданские вещи были запакованы в мешки и сданы на склад. После того, как мы, причёсанные и отмытые, встали в живую очередь, улыбчивый, двухметрового роста матрос роты обеспечения по прозвищу Малыш, как потом оказалось, бывший баскетболист литовского «Жальгириса», выдал нам спецодежду «карася». Тельняшки, ситцевые трусы до колен «Папа вернулся», робу, ремни с военно-морской символикой на бляхе, «гады» и берет - выкрашенный в синий цвет чехол от бескозырки. Всё, кроме трусов и «гадов» было здорово б/у. Оставшаяся часть дня ушла на свёртывание палаток на берегу залива после абитуры, уборку территории и переселение в казарму, в общем, на адаптацию к новым условиям жизни, которая с сегодняшнего дня стала называться СЛУЖБА.
Утро следующего дня значительно отличалось от начала дня абитуриента, и это почувствовалось сразу. Подъём, зарядка, умывание холодной водой, завтрак - и на занятия.
На завтрак миска каши, два длинных брусочка масла на 10 человек, по паре кусочков сахара и чай с антиэрекционными добавками. Первый влетевший за стол ловко отхватывает черенком алюминиевой ложки полбруска масла.
- Понимаете, ребята, я очень люблю масло! - бедолагу чуть не разорвали, масло отняли, надавали подзатыльников, но пайки не лишили.
Хит сезона: пирожное «Радость карася». На кусок чёрного хлеба с усилием намазывается порция масла, которому этого явно не хочется, по маслу размазывается размоченный кусочек сахара, и сверху накрывается куском белого хлеба. Нет ничего вкуснее!
Две пары, обед и ещё две пары в активном режиме. Покемарить, да и то в полглаза, можно было только на занятиях по Уставам, при этом здорово рискуя словить пару. Все остальные занятия проходили исключительно на ногах. Сейчас названия первых армейских дисциплин вызывают лишь щемящее чувство ностальгии, а тогда как мужественно звучали их названия: огневая подготовка, строевая подготовка, физо, морская практика, общевоинские уставы, тактика морской пехоты... Просто песня!
Физо, хотя этому предмету сразу же нашлось оригинальное толкование: физическое истощение здорового организма, об этом чуде следует рассказать отдельно. Всяческая беготня и сдача нормативов происходила под руководством офицеров спорткафедры, силовой же подготовкой активно руководил лаборант кафедры физо Боб Евгеньевич Лодзято. Мутноглазый тип с белёсыми волосами, накаченный до безобразия. Он любил медленно проходить вдоль рядов, вяло висящих на перекладинах курсантских организмов, при этом кому помогая, а кого похлопывая в знак одобрения, но почему-то исключительно по задницам. О его порочных наклонностях мы узнали гораздо позже. А пока, прохаживаясь вдоль стонущих от усердия физкультурников, он хриплым голосом рассказывал о том, как стал общефлотским чемпионом по подъёму переворотом.
- Я тренировался дни и ночи напролёт, и, наконец, достиг своего кумира! 169 раз подъём переворотом! Дааааа!
Те, кому этот предмет давался особенно тяжело, по вечерам чистили спортивные снаряды зубными щётками под незатейливые байки и наставления силовика.
Ах, эта романтика дальних странствий! Единодушно всеми любимый предмет «Морская практика». Обветренный и провяленный, весь в наколках по выбранной тематике, с большущим животом - старый капитан первого ранга Соболев в вечно заваленной на левый борт фуражке. Он олицетворял собой всё, что в нашем понимании называлось НАСТОЯЩИЙ МОРСКОЙ ОФИЦЕР. Говорил он образно и очень доходчиво, что было очень свойственно людям поколения юнг Балтийского флота.
- Вы, голуби, портки-то снимайте, когда шлюпки на воду спускаете, а то сотрёте всё до основания, пока до Кронштадта доедем, - наставлял нас мудрый мореход.
И мы безропотно обнажали нижнюю часть организма на радость отдыхающим женщинам, восторженно наблюдающих за нашими эволюциями из-за забора пансионата «Восток-6».
- Навались! Ииии раз! Загребные, не табань!
Всё было бесполезно! Со шлюпочных занятий все возвращались враскоряку. Натруженные спины ныли нещадно. Натёртые зады багровели в лучах заходящего солнца, как у молодых павианов.
- Задница настоящего моряка должна быть провялена, просмолена, и напоминать кожу ваших рабочих ботинок, а также крепко цепляться всеми своими ракушками за банку в яле. А ракушками вы все со временем обязательно обрастёте, я вам обещаю! - заканчивал шлюпочные занятия бывший командир одного из лучших эсминцев Балтийского флота.
Обед! Непроходящий голод перловкой не обманешь, от неё, родимой, один затяжной метеоризм.
На строевой подготовке, одурманенный послеобеденной жарой, отдаю честь командиру левой рукой, выйдя на его зов из строя с автоматом на плече. Под дикий хохот всего взвода получаю свою первую пару. Ничего, ещё пять в резерве. И снова с песней по кругу, вбивая «гадами» пыль в раскалённый асфальт: «Эх, Ладога, родная Ладога!...»
Наверное, это были самые длинные полтора месяца нашей жизни.
В наряде было сказочно! Моешь себе тарелки или накрываешь на столы, и никаких тебе занятий и беготни по жаре. В конце наряда на камбузе я первый раз в жизни испытал удовольствие, когда мы с друзьями решили побриться ГОРЯЧЕЙ водой. Вот это был кайф! Только когда много дней строгаешь рожу безопасной бритвой, заряженной лезвием «Нева», под холодной водой, можешь в полной мере оценить удовольствие от этого незамысловатого процесса в более или менее комфортных условиях.
Дело к финишу, на улице август напоминает о своём окончании частыми дождичками и просто сумасшедшим количеством грибов по всей территории лагеря. Многие не выдержали, и без особого огорчения последних были возвращены гражданской жизни. Получив справки о полученных на вступительных экзаменах оценках, они пополнили ряды студенчества.
Вечер. Скоро отбой. Многие из нас любили скоротать вечерок в небольшом сарайчике на берегу залива на десять посадочных мест. Выбеленный известью гальюн типа сортир дырочного типа собирал в сумерках любителей органично расслабиться, слившись с природой, и при этом пофилософствовать, сидя на «дучке». Сидишь себе, рассматривая через щели гладь залива в последних лучах заходящего солнца, только что убывшего за горизонт. В голову приходят очень интересные мысли.
- А что, мужики, какая разница между простыми гражданами страны и дорогим Леонидом Ильичём?
- ???
- Да в том, дорогие мои, что нашими портретами никто зады не подтирает! Кстати, это дело я сейчас и собираюсь провернуть, - активно зашелестела разминаемая газетная страница с пятизвёздным портретом, и вдруг гневный окрик из-за спины: «Встать! Какая рота?!» - судя по голосу - Скелет, командир 11 роты. Зашёл без стука, почти без звука, хвать каменюку и ....., всё, хитрый заполярный зверёк песец, как всегда подкрался незаметно.
- Не могу встать, товарищ командир, процесс не завершён!
Ждать окончания процесса дефекации курсанта капитан второго ранга не стал. А может, он просто был нормальным офицером. Только чуть позже некоторые из вечерних сидельцев услышали краем уха, как командир 11 роты хитро спрашивал командира 31 роты: «А ты знаешь, Слава, как твои бойцы портретом Брежнева в гальюне пользуются? Как ты думаешь, для чего? Сплошная антисоветчина!»
Всё ближе кульминация всего курса молодого бойца. Приближается марш-бросок в полной амуниции с последующим отражением атаки морского десанта, с выставлением заключительной оценки за первичный курс боевой подготовки.
Подъём по тревоге в 06.00. Всё быстро, чётко, без суеты. Поднатаскали! Построение с оружием. На плече автомат АК-47, через плечо противогаз, на поясе подсумок и фляга.
- Рота, напрааа-во! Бегом марш!
Всё, бежим на войну, отражать атаку морского десанта. Правда, бежим, как-то в гору и совсем в другую сторону. Боже, как жмут проклятые «гады», я, кажется, стёр ноги по самые помидоры! Под горку, к заливу, бежать гораздо легче, а может, уже второе дыхание открылось. В жаркие, открытые рты насекомые влетают, как мяч в сетку ворот. Вот и пообедали хитином!
Отмотали 5 км. Автомат колотит по хребту, противогаз крутится вокруг талии, как хула-хуп. Прибежали, заняли позицию, хорошо, что хоть окопы рыть не надо.
По брустверу идёт Чёрный полковник, начальник кафедры «Тактики морской пехоты», и раздаёт бойцам по три холостых патрона.
- Зарядить оружие! Без команды не стрелять! Готовиться к отражению атаки морского десанта!
К берегу стремительно рвутся шлюпки с условным десантом. Во, бедолаги, мы хоть чуть-чуть отдохнули, лёжа в окопах, а они гребли как галерники, и сразу в атаку! Где-то в груди возникает внутреннее возбуждение, перерастающее в мелкую дрожь. Ты видишь, как из шлюпок выпрыгивают и бегут на тебя, с автоматами наперевес, не такие же курсанты, как ты и твоя рота, а реальный противник.
И я, повинуясь какому-то странному, появившемуся ниоткуда, внезапному чувству победителя всех врагов, бабахнул одиночным, экономя для атаки оставшийся боезапас.
- Кто стрелял без команды!? Вы!? Фамилия, товарищ курсант!? Вам двойка за сегодняшнее занятие, нет, две двойки!!! - полковника аж трясёт. Да ну и хрен с ним! У меня-то их всего три, а за два оставшихся дня ещё три пары я явно не заработаю.
- 31 рота! В атаку! Урааааа! - подброшенные как пружиной, мы рванули в сторону наступающих, в контратаку, стреляя на бегу и бросая вперёд себя подхваченные обломки сосновых сучьев, вместо гранат. Кстати, все замеченные и прихваченные полковником гренадёры тоже схлопотали по паре.
В оставшиеся до перемещения из лагеря в училище два дня мы провели в приятных заботах. В лагере появились портные и фотограф. Малыш выдал всем новую форму «три» и тёмно-синюю, хрустящую на сгибах, робу, пахнущую складом. Портнихи помогали нам подогнать по фигуре парадную «трёшку», оставаясь при этом в рамках Устава. Все были сфотографированы на военный билет.
Тридцать первого августа три роты нового набора с оружием и вещмешками за плечами стройными рядами покинули учебный лагерь училища в посёлке Приветнинское.
От Финляндского вокзала до училища мы шли под барабан, ловя на себе одобрительные взгляды горожан. Три роты идут в ногу, как один человек. Погоны радуют глаз маленькими золотыми якорями. Новая роба хрустит на сгибах, бляхи кожаных ремней начищены до блеска так, что «зайчики» от них прыгают во все стороны, гюйсы, по-особому заглаженные, развеваются по ветру. На головах у всех не позорный берет из чехла б/у, а настоящие бескозырки, правда, без ленточек, но без них нам осталось ходить каких-то два дня. Подруги и друзья многих ребят так и дошли рядом со строем до самых ворот училища. Всё было так, или почти так. Именно таким многие из нас на всю жизнь запомнили последний день лета 1979 года.
А через день мы, весь первый курс нового набора, принимали Присягу в актовом зале училища. Отутюженные и начищенные до блеска, в белых ремнях и перчатках, с новыми ленточками на бескозырках, мы стояли между колонн взводами, которые в училище стали называться классами. В наш водолазный класс добавилось ещё десять человек, четверо из которых были «питонами», и столько же поступили со службы. Потом были поздравления, слёзы матерей и первое увольнение.
Ярко светило солнце, чуть накрапывал грибной дождик, и мы, молодые и счастливые, шли через Александровский сад, смеясь и толкаясь, в своё первое увольнение.
Прошло почти тридцать лет с того трудного лета, но память хранит всё до мелочей, как будто это было вчера. Ощущения начала новой жизни: стёртые «гадами» ноги, первые мозоли от вёсел, запах леса, оружейной смазки и лёгкий ветерок с привкусом водорослей от Финского залива. Странно, но я до сих пор помню номер своего автомата, противогаза и военного билета.
И тот, ни с чем не сравнимый запах чуть влажной от дождя новой формы, запах нашей молодости.
Дрожит душа от жаркого волненья,
Когда в субботу увольненья ждёшь.
Почищены бушлат и бескозырка,
И ветер с моря развевает клёш.

Шальные годы пролетят стрелою,
И стоя в день дождливый у окна,
Лишь ветер памяти из юности порою,
Доносит запах мокрого сукна...

Краткий словарь специальных терминов.

Карась - новобранец, призванный на флот.
«Гады» - матросские ботинки, в которых можно давить всё.
Банка - деревянное сиденье в шлюпке.
Ял (шестивёсельный) - учебная шлюпка на шесть гребцов весом 900кг. с транцевой кормой.
Хитин - оболочка организма насекомых.
Гренадёр - древний гранатомётчик.
Форма «три» - синяя форменка, чёрные брюки.
«Питоны» - выпускники Нахимовского военно-морского училища.

C днем Победы!

- Ну что, девки, рассказывайте, где вас носило?
"Девки" - это я с деткой. Мы сидим в комнате, в которой мало что изменилось за последние тридцать лет. Ну разве что абажур на лампе другой, да вместо пенсионера-"Горизонта" на тумбочке под салфеткой обосновался цветной "Шарп". Мы в гостях у деда с бабулей.
- Ух, ба, как мы гуляли!
Теплые апрельские выходные выманили на улицы тысячи москвичей, и поддавшись соблазну, мы с деткой, прихватив ролики, отправились по знакомым местам.
- Мы на ВДНХ катались, а потом через "Ботанику" - и на троллейбус.
- Устали?
- Да не, просто там асфальт плохой. От розария еще туда-сюда, а по главной - только пешком. Ну и ладно, мы по выставке нагулялись.
- Там лучше?
- Знамо дело! Там хоть убирают да метут, а ботсад вообще как сиротка. Только и радости, что оранжерею достраивают.
- А метет-то кто? Поди таджики?
- Ну, наверное. Они теперь везде метут.
- Смотрю я на них, ну до того ж мне их жалко... Мы же тоже, как приехали, и жили черт знает где, и за работу любую брались, а на нас только пальцами показывали: "Понаехали тут". Так не от хорошей же жизни понаехали... А ведь это мы, "лимита", город построили. Господи, как вспомню, как мы работали, это ж уму непостижимо.
- Ну, ба, в деревне тоже ведь не загорали...
- Не загорали. Но там еще хуже было. Куда не кинь, всюду клин. Бычка возьми, сам выкорми, на мясозаготовку его сдай, да шкуру тоже сдай, да еще если по весу не хватит - откуда хочешь, оттуда и бери. Яиц сдай, шерсти сдай, да на каждую яблоню налог заплати. Вот и бежали при первой возможности в город.
А война?
Тоже лиха от пуза наелись. Немец-то поначалу до нас не дошел. Дошел только до Ржавы, да там и встал. Целый год так жили - с одной стороны наши, с другой немцы и мы посередке. И стрельба вся через наши головы - то оттуда, то отсюда.
- А потом?
- Ну что потом? Потом немец за Ржаву перешел. Наши отступили, и мы до сорок третьего под немцем были. В феврале нас освободили. Да, как раз в феврале. И сразу всех собрали и отправили окопы копать. Вот мы там землицы покидали.
Окопы-то рылись как положено: 1.40 глубина, 40 см внизу, 70 вверху, да 7 метров на человека - дневная норма. Мы по трое работали, с двумя носилками. Одна копает да носилки накладывает, двое их уносят, а она тем временем вторые накладывает. Потом менялись. К вечеру хоть сдохни, а двадцать один метр предъяви. Кто не успел, в темноте копал. Мы и домой-то не ходили, потому что в семь утра начинали, а в девять вечера заканчивали. Какое там "домой" - пока дойдешь, уже и обратно пора.
Потом, когда уже всю Белгородскую область совсем освободили, нас на лесопогрузки отправили. Там еще интереснее. Лес рубили для крепей, потолки в шахте подпирать. Тоже все строго - бревна по размеру, по толщине одинаковые, и вот мы их на платформы грузили. Полтора метра бревно, да толстенное - в обхват. Вот и ворочаешь их целый день. Закончили с лесом - отправили железную дорогу строить. Ну, вот ту, по которой вы к бабе Ане в Дежевку ездили. Вот оно все, что через Ильинку, Чаплыжное, Сараевку идет - все это мы строили. Насыпь насыпали, под рельсы готовили. Тоже с носилками, да с лопатами. Вообще света белого не видели.
Потом, когда и Харьков и область Харьковская - все наше стало, тогда народ уже стали на оборонку забирать. На те же шахты да на заводы. И в Кемерово брали и в Иваново и в Челябинск - ну везде, куда руки нужны были. А там тоже не сахар. Жить негде, есть нечего, а если сбежишь, да где-нибудь с поезда снимут, в момент без суда на 10 лет приговаривали в лагеря. Наших, поповских, восемь человек так отправились. Потом уже, после войны только отпустили.
- Баб, а ты как же?
- И я так же... Спасибо соседке-квартирантке. Ты-то должна помнить: за бабкой Нюркой, что слева жила, еще одна хата стояла.
- Не, при мне не было уже...
Цепкая детская память оживляет колючие остатки фундамента да густые кленовые поросли на месте той избы, в которые мы лазили, умирая от собственного страха и пугая друг дружку историями о привидениях.
- Разве? Ну да ладно. Там у нас жила женщина хорошая, в райсовете работала. Муж у нее был кавалерийский капитан, и преподавал в военном училище, а она у нас работала. Тоже образованная. Мама к ней и пошла - просить, чтобы та меня к себе работать взяла. И меня взяли в райсовет, учетчицей. Я сдачи учитывала. С каждого двора тогда положено было сдавать налог: 200 яиц, 40 кг мяса, шерсть, молоко, а я все это считала. 11 колхозов у меня было, 3 сельсовета - вся округа, да еще немножко. И так я там до конца войны проработала. Ну а потом уже и в город поехали, когда полегче стало. Работали-работали - вот, видишь, квартиру заработали. И так вот всю жизнь. А вспомнить - будто вчера все было, да одним днем и прошло. Хоть на вас поглядеть - чтобы вы лиха не хлебнули...
Бабуля задумчиво замолкает, молчим и мы с Настасьей. В тишине слышно, как булькает на кухне чайник.
- Вот черт глухой... - сердится бабуля и кричит в кухню: - Дед! Чайник кипит!
- Не кричи, не глухой, - бурчит в ответ деда и появляется в дверях.
- Всем наливаю?
- Всем!
- Тогда идите.
Мы перебираемся на кухню, в которой тридцать лет все стоит на своих местах, и пьем чай. Мы дома.
Бабуля, деда! С Днем Победы вас!

Компана

- Дима, - сказал тесть, - я знаю, ты в Интернете иногда истории смешные пишешь - так я тебе сейчас одну расскажу, напиши её обязательно. Ну, - поднял он рюмку, - будем!
- Будем! - кивнул я. Рассказчиком тесть был непревзойденным.

- Сам я в той истории не участвовал, но мужика, что рассказал её мне, знал хорошо. Мы с ним год вместе в Монголии работали, в 1975-м. Я - гидротехником, а он прапорщик был. Такой, знаешь, настоящий прапорщик... связист. Рост под метр восемьдесят с чем-то, косая сажень в плечах, все дела. Мужик, одним словом. Немногословный, надёжный. Пересекались часто. Тем более, сам понимаешь - чужая страна, свои к своим тянутся.

И вот настал час возвращения на Родину. Выпили, конечно. Приехали на аэродром, в Улан-Батор. До вылета час с хвостиком, наш самолёт еще не прибыл, мы покурить на поле вышли. Вышли, а рядом Ан-2 стоит, родной такой, но не наш, а монгольский. Тут же, на краю поля, под шатрами, уже столы накрывают - традиция, прощальный обед.

- Что, Серёга, - говорю я, - на «кукурузнике» домой полетим?
Серёга к самолету подошел, колесо попинал. - Да чего там лететь-то... было дело... летал, даже порулить пришлось один раз.
- Ну-ка, рассказывай! - заинтересовался я. Травить байки было не в его характере, и я рассчитывал на интересную историю.

- Сам знаешь, Николай, что такое местное гостеприимство. На выходных с монголами частенько и на охоту, и на рыбалку можно - хороший, открытый народ, щедрые люди. И вот с год назад присвоили очередное звание (майор) начальнику нашего узла связи.
Сам понимаешь - звание обмыть нужно, обмыть коллективом. Только подальше от глаз нашего партийного руководства, во избежание. А на дворе поздняя весна, солнышко, трава пахнет... в общем, собрались мы на рыбалку. Набралось нас с утра в субботу человек пятнадцать - связисты, советские специалисты с женами (у кого были), начальник аэродрома - местный.
Оба пилота - тоже местные. Монгольский экипаж монгольского «кукурузника».

Прилетели в очень красивое место, по наводке начальника аэродрома. Километров сто пятьдесят от Улан-Батора, час лёту где-то, река, все дела. Площадка, как я понимаю, знакомая была. Сели, вышли, накрыли столы, начали «рыбачить».

Часиков через пять-шесть решили возвращаться. Подняли с травки тех, кто уже «рыбы наловился», включая начальника аэродрома, загрузились, разбежались, взлетели. Летим.
Я у окошка пристроился, всё своё держу в себе. Хорошо принял. Самое оно. Благодать! В окошко только смотреть тяжело, мутит немного - земля качается, то дальше, то ближе. То дальше, бля, то ближе!
Странно как-то.

Забеспокоился я минут через 10. Захожу в кабину. А кабине... в общем протрезвел я сразу больше чем наполовину. Потому что в кабине, Коля, полный пиздец и ещё немножко.
Правый лётчик на полу уже лежит. Командир в левом кресле смотрит на меня абсолютно пьяными глазами, улыбается во всю рожу (улыбчивые они, монголы, это да) и за талию меня хватает, тянет на свое кресло. Сам сдвигается.
- Компана, - говорит, - компана, давай садись! Давай быстрей садись! Держи самолёт!

Нет, ну как же они нажрались, Коля! Вернее так - какая блядь им налила?! Ведь метаболизм у монголов другой, развозит их с полстакана моментально и капитально. А тут точно полстаканом не обошлось.
Наверняка майор постарался.
Они же как дети, русского обидеть не хотели, ну по стакану, видать, и приняли. Обмыли звезды майорские. Пиздец, короче, Коля.

И что, сука, обидно - я трезвею прямо на глазах. Страшно потому что, Коля. Мне же тридцать лет всего было. Даже детей завести не успел.
Как я его с кресла жопой сдвинул - и не помню уже.
- Держись за ручка, компана! - улыбается мне монгол. Хорошая улыбка у него, Коля, добрая. Понимающая. Он жопой съехал на пол, сидеть уже не может, но смотрит на меня. - Ноги на педаль ставь!

Хороший самолет «кукурузник», Коля. Простой, как велосипед. Я за штурвал схватился обеими руками, ноги на педалях. Монгол внизу возится, поудобнее устраивается. На приборы и на меня смотрит. Только земля приближаться стала - он сразу: «На себя ручка тяни немного, компана!» Потянул я немножко, выровнялся самолет. Только накренился - «Педаль нажми немного, компана!... Ручка крути!...Теперь ровно!»... на приборах он видит, наверное, учат же их. Мне эти приборы - как дохлому припарка.
Он мне на стрелку показал: «Держи стрелку так, компана! Через час дома будем!»

Минут пять мы с ним так летали: земля ближе - штурвал на себя, стрелка ушла - педаль нажал, штурвал кручу. Где у него там газ-тормоз - хуй его знает.
А через пять минут он отрубился, Коля. В дрова монгола развезло.
Как он столько продержался - не знаю. Рекорд для монгола.
Одно слово - командир экипажа. Кремень.
Спит, и во сне улыбается.

В общем, через час где-то и вправду - аэродром! Не соврал монгол! Садиться я, конечно, не могу - тут по прямой взопреешь лететь, а взлеты-посадки не для меня. Но домой-то надо! Я педаль левой ногой нажал, штурвал повернул - летим по большому кругу. А правой ногой я монгола пинаю - вставай, дескать, компана! Садиться надо! Я-то не умею!
А он, сволочь, как мёртвый.

Думаю: буду кружить, пока не проснется, если раньше не ёбнемся. Пошел на четвертый или пятый круг. Педаль держу, монгола пинаю. И тут в дверь кабины заглядывает Анна, майорская жена. Шатает её, тоже отмечала мужнины звезды.
- Серёжа, а мой-то где? Не в кабине тут с тобой, разве?
- Здесь нет, - говорю. - В салоне посмотри.
- Нет его в салоне! Забыли, наверное!
- Ты хорошо посмотрела?
- Нет его!

Ну что тут скажешь, Коля? Все в салоне в дугу, майор на бережку речки спит, экипаж в отрубе.
В общем, я стрелку на сто восемьдесят развернул кое-как, время засёк, летим обратно. Тупо рулю, ничего не трогаю, до радио не дотянуться. Монгола иногда попинываю, но как-то без души. Через час смотрю - знакомые места! Тут мы садились! Пора по кругу лететь.

И тут монгол проснулся! Проспался за два часа, наверное. Сел на полу, улыбается, по коленке меня хлопает.
- Вставай, компана! - ору я. - Вставай, мать твою! Садиться надо! Майора забыли!
Сменил он меня за рулём, сели. Майора нашли в кустах, конечно. Распихали, загрузили.
И тут командир экипажа из кабины выходит.
- Вылезайте, компаны! - говорит. - Топлива нет на обратную дорогу!..

- Хорошая история, - говорю тестю, - напишу обязательно. Только скажи мне, Николай Иваныч, а что за слово-то такое - «компана»?
- Понимаешь, мы думали, что слово монгольское, а монголы - что русское. По смыслу вроде как «товарищ». Все его потребляли, вроде как местный диалект. Мы потом с ребятами решили, что с интербригадовских времён пошло - от слова «компаньеро». Ну, давай ещё по одной!

Письма вслух

- Папочка, миленький, где ты? Папуля, тут так темно и страшно. Вокруг сидят люди, и лица их печальны. Когда мы уезжали от тети Нади, было очень холодно: рот покрывался изморозью, коченели руки и ноги на бегу, когда мама, подталкивая нас с Олежкой на ходу и неся на руках маленькую Лору, пыталась впихнуть в одну из теплушек уходящего поезда. А потом, когда мы только отъехали от Москвы, все взревело: ревел наш паровоз, выли сирены в городе и даже небо вокруг. Я стояла у щели в стене вагона и видела каких-то черных мух что-то сбрасывающих на нашу Москву. Потом они полетели вниз и погнались за нами, с ревом пролетая над составом. От них белый снег вокруг поднимался черными столбами, и по стенкам вагона что-то громко стучало, оставляя дыры. Из-за этого потом так сильно сквозило в дороге, что Олежка и Лора простудились и кашляли. Им было настолько плохо, что они чуть не умерли. Пап, ведь так не бывает! Где ты? Что происходит?! Мне очень страшно за сестру и брата, ведь им всего три и пять лет.
- Мои милые, я в Саратове. Мы формируем маршевые части, и скоро я получу свой полк. Ужасно незнание: где вы, что с вами?! Так хотелось бы поделиться с вами радостью - ваш папка стал майором. Но послать письмо невозможно - почта работает плохо, где вы, я не ведаю. Надеюсь, что мама увезла вас к родным в мою деревню. Вас там встретят и обогреют. Вчера узнал, что в боях под Москвой у Лыткарино погибли оба моих брата, поэтому ваш папка будет за них мстить. Я уже подал рапорт о скорейшей отправке на фронт, но придется дожидаться окончательного формирования полка. Солдатики подобрались ладные: возмужалые, опытные, усатые сибиряки. Покажем мы этим фрицам!
- Папочка, вот мы и в Сибири. Ехали так долго! Было очень голодно и постоянно урчало в животе, а Лора и Алик все время просили пить и есть. Мамочка же говорила, что ты не дал нам умереть с голоду. Она успела захватить с собой отрез для парадной шинели, которую ты не успел пошить перед выпуском из академии и кусок хромовой кожи для сапог. Она поменяла все это в пути на еду, поэтому мы и выжили. Сейчас мы в твоей родной деревне под Красноярском. Дед Илья с бабушкой встретили нас и отвезли к себе. В деревне нам тут же дали дом, который мы делим с семьей беженцев из Ленинграда. А еще нам дали настоящую корову! Мы назвали ее Красоткой и повязываем ей бантики на рогах. Она - наша надежда и кормилица. Эта ласковая буренушка кормит нас и ленинградцев молоком, а из остатков мама делает творог. Папуля, мамочке очень тяжело - она весь день работает в тайге на лесозаготовках, чтобы прокормить и одеть нас. Стала совсем худенькой и какой-то черной. Но мы все равно не унываем: ходим на речку кататься на льду и играем с местными ребятами в бабки. Где ты, папочка? Гонишь ли фашистов обратно в их нору?
- Детушки мои, если вы в Сибири, сердце мое будет болеть не так сильно. Уж она, матушка, сохранит вас от этих зверей клыкастых. Да и не страшны они вовсе. Итальянцев и румын прошли как штык сквозь масло. А вчера я вел свой полк в бой против немцев под деревней Петропавловка. Бились мы на Дону, а я все вспоминал наш Дальний Восток, где мы так счастливо жили. Схватка была жесткой и хлесткой, как удар бича - не ожидали звери нас ночью. Мы же сходу ворвались в деревню и били их, положив 80 фрицев и взяв в плен еще 48 гадов, из которых восемь были офицерами. Вот они - передо мною стоят, трясутся от холода, усталости и страха. Мы же идем дальше, освобождать Дон. Через пару дней опять начнется наступление...
- Папочка, папуля, где ты?!! Я не чувствую и не слышу тебя! Где же ты, родной, отзовись!
«Ваш отец, майор Ротанов Иван Ильич, командир 1006 стрелкового полка 266 стрелковой дивизии пал смертью храбрых в станице Пролетарская Ростовской области в бою с немецко-фашистскими захватчиками 28 декабря 1942 года. Полк под личным руководством Вашего отца ночной атакой внезапно овладел восточной окраиной станицы, уничтожив свыше 50 гитлеровцев. Во время контратаки танками и пехотой противника майор Ротанов показывал образцы стойкости и героизма, был ранен в обе ноги...

- Смотри, Дирк, русский командир! Осторожнее, он еще шевелится!
- (Очередь из автомата) Уже нет!

и затем убит. Посмертно награжден орденом Отечественной Войны 1-ой степени.
Командир дивизии полковник Мухамедьяров
8 января 1943 года»

- Дед, я чувствую тебя! Ты со мною, мой родной. У тебя чудесные и так похожие на тебя правнуки. Они тоже с тобою. Вечно.
А еще у меня появился друг из Баварии, Гюнтер. Я возил его показать Сибирь и ее людей. Он был в восторге.
Ты не зря сражался, дед.