Как полковник Крокодил и советники вкусное готовили

Однажды военные советники в Анголе, те, кто не был в командировке или уже вернулся из нее, а это два генерала и четыре полковника, решили сходить в магазин, тем более что узнали, где в Луанде находится настоящий, европейский супермаркет.
Уж больно надоели засиженные мухами прилавки малюсеньких негритянских магазинчиков, в которых из съестного можно купить печеных червей, а из спиртного только местное подобие пива странно-желтого, водянистого цвета.

В супермаркете было непривычно чисто и даже как-то уютно: ярко горящие лампы прилавков и стеллажей; строго, как на параде, выстроенные рядами бутылки элитного алкоголя; тихая музыка; призывно улыбающийся вышколенный персонал - душа просто отдыхала после пыльных пустынь и влажных, вонючих джунглей. Как дети в зоопарке господа офицеры, пооткрывав рты, разбрелись по магазину кто куда, рассматривать красивые этикетки и ронять скупую мужскую слюну при виде французских коньяков, виски и немыслимо дорогой русской водки.
- А-а-а! Мужики, сюда! - истерично взвизгнул вдруг один из генералов. Звук доносился из района замороженных полуфабрикатов. Офицеры, сурово сдвинув брови, а ля «Наших бьют?!», ломанулись на звук.
- Вы только посмотрите!!! - воскликнул генерал, завидев товарищей и тыкая пальцем в морозильник. В глазах его светилась нежность и любовь, какая не снилась, наверное, его жене.
- Что там? Что? - загалдели остальные, опасливо вытягивая шеи.
- Пельмени! Там же пельмени, мужики! Понимаете? В Африке - пельмени! Я ж по ним соскучился как... Они мне полгода уже снятся по ночам!
- Где пельмени? - не поверил второй генерал и протолкался к холодильнику. Там лежали самые обыкновенные мороженные равиолли, судя по всему, даже итальянские.
- Это равиолли.
- Да какая разница?! Они же вкусные!
- Угу, никто и не спорит, - согласился второй генерал и, напряженно шевеля губами, стал вчитываться в ценник. - Оба-на!
- Чего? - всполошился виновник сбора. В его глазах все еще плескалась радость находки.
- Знаешь, сколько стоит этот мелкий пакетик на четыреста грамм? Если перевести ихние тугрики на наши, то будет где-то 750 рублей. Ты еще скучаешь по пельмешкам?
Суровая правда жизни раздавила генерала, взгляд его потускнел, все существо его принялось выражать депрессию и неразделенную любовь. Офицеры переглянулись, им было жаль коллегу.
- Да ладно, зачем нам эти чахлые равиолли? - сказал полковник Крокодил. - Руки из жопы у нас не растут. Возьмем да сами сделаем!
- И то верно! - поддержал генерал и тут же начал командовать, кому куда бежать и что покупать к будущему кулинарному шедевру...

На следующий день офицеры поднялись очень рано, чем несказанно удивили охранников из числа местного чернокожего населения. Еще больше они их удивили тем, что всей толпой собрались на небольшой кухоньке виллы и стали там сосредоточенно греметь посудой, и при этом трезвые! Последний факт поражал больше всего, у охранников уже давно выработался условный рефлекс: русские офицеры плюс кухня равно употребление нескольких смертельных доз алкоголя на брата и последующие песни «Ой, мороз, мороз, не морозь меня...».
А тут такое.
Кто-то из господ офицеров в темпе замешивал тесто, кто-то давил и замачивал хлеб, кто-то вычислял пропорции для фарша, сколько свинины и сколько говядины надо класть, остальные вооружились стаканами, но почему-то держали их пустыми и дном вверх. На глазах негров творилось таинство приготовления русских пельменей!
- А я ж у нас в Сибири такие пельмени делал, ага! Пальчики оближешь! - хвастался один генерал.
- Медвежьи?
- И медвежьи, бывало! Кстати, самые вкусные! Бывало, с охоты приедешь, целую медвежью тушу на пельмени пустишь, несколько бочек продукта получалось - и в сени, или сразу в снег, чтобы хорошо замерзли! Всю зиму ели, а они будто вчера сделанные, здоровые такие.
- А мы на Дальнем Востоке еще из рыбы делали, из красной.
- И как?
- Ну как, вкусно, конечно, но из мяса оно лучше, без вопросов.

Когда ингридиенты были полностью готовы, тесто раскатано, а один из полковников был назначен на выделывание из этого теста кругляшей посредством стакана, началась лепка! Процесс этот, как известно, творческий, и не такой простой, как кажется неискушенным потребителям полуфабрикатов. Это же надо лепить пельмешку с любовью, тщательно соблюдая древние каноны: мяса больше, теста меньше. Тесто тоненькое быть должно, но не рваное, края пролепливать следует аккуратно и без спешки, тогда пельмень получается на загляденье плотненьким и кругленьким, так и хочется сожрать его сырым!
Да! И важно не переборщить с солью и специями! И еще обязательно нужны «счастливые пельмени» пару штук. В счастливый пельмень в мясо запихивается пуговка, и тот, кому он достанется, будет, само собой, невероятно счастлив в недалеком будущем, может быть, даже скоро улетит нахрен из этой гребаной Африки...
- Сколько лепить-то? - пыхтел один полковник.
- Давайте по тридцать?
- Какие тридцать? - возмущался полковник Крокодил, - Ты на пузо свое посмотри, тыж не меньше сотни сожрешь! Давайте хоть по полста!
- Полста - хорошо!

Угробив на свой кулинарный опыт почти весь день, господа офицеры накрыли на стол, выставив в центр несколько запотелых бутылок водки и виски, приготовили глубокие тарелки, хлеб, специи и прочую посуду. На плиту в торжественной обстановке водрузили огромную кастрюлю, и, когда вода закипела, в нее аккуратно, как самое дорогое, погрузили пельмени.
- Ну! За почин! - тут же провозгласили тост. И выпили.
- Ну! За успешное всплытие! Они там как? Всплывают же?
- Ага, один появился!
Выпили.
- А воду-то посолили!?!? - вдруг всполошился генерал и вскочил.
- Да посолили, посолили, - успокоил Крокодил, - Не волнуйся ты так.
- Тогда давайте еще выпьем! За Родину!
Выпили...

Выждав положенные десять минут варения и выпив по нескольку рюмок, офицеры столпились у плиты и аккуратно подняли крышку. Заглянули все вместе. До негров-охранников донесся разочарованный вздох и многоголосый мат, охранники, подозревающие, чем это может закончиться, боязливо втянули шеи...
В кастрюле плавали сплавленные в единую вареную массу пельмени. Целый день труда, ожиданий, мечтаний и воспоминаний о родине пошли коту под хвост. Офицеры глухо урчали матом, напоминая голодных цепных псов.
- Всё... Всё пропало, - поскуливал генерал-зачинщик. Остальные траурно светили недобрыми глазами.
- Тогда за упокой! - поднял рюмку второй генерал.
Выпили не чокаясь.
- Это что же получается? Выбрасывать? Эххх.
- Ну почему выбрасывать, - флегматично заметил полковник Крокодил. - Давайте обзовем эти пельмени ленивыми и сожрем...
- Верно мыслишь, Палыч! - похвалил генерал, - Ну, за сообразительность!
Выпили, закусили «ленивыми пельменями». Понравилось, повторили.
Потом вдруг все схватились за телефоны и, не сговариваясь, стали названивать в Россию женам.
- Клава! - кричал в трубку багровый от разочарования и выпитого генерал, - Клава, ты меня слышишь?
- Лена! Да! Пельмени делали! Нет, не пили! Ну что ты, в самом деле, что мы, алкоголики? Ну да, совсем чуточку, по полбанки всего...
- Маша! Так не получилось у нас, ага. Слиплись заразы, в огромный комок. А почему?
- Клава, да не хрипи... Не хрипишь? Смеешься? Очень смешно, блин! У нас горе, а она там ржет сидит. Почему у нас пельмени разварились? Что? Ага... Понятно, спасибо.
- Так, мужики, - сказал генерал, когда воцарилась тишина.
Все внимательно слушали.
- А яйца мы в тесто клали?
- Яйца?
- Яйца!
- Нет...
- Вот потому и разварилось у нас все... Блин, ну кто бы мог подумать, а? Из-за каких-то яиц! - генерал мрачно ткнул ложку в кастрюлю с ленивыми пельменями и закусил.
Что-то хрустнуло, генерал удивленно вскинул брови и хыкнул.
- Что такое?
- Бля, я жуб шломал!
- А! Так тебе, наверное, пельмень счастливый попался! - догадался один из полковников.
Генерал выплюнул на скатерть огромную металлическую пуговицу и зуб. Выругался и запил боль утраты водкой.

Через неделю его отправили в Россию.
http://drblack-saint.livejournal.com/22456.html

Шоколадный замполит

Иногда, читая книги о войне, ловлю себя на мысли, что с большим уважением думаю о политработниках. Правда не о нынешних «воспитателях», или как их там еще называют ныне, а о тех, времен Великой Отечественной, кто с пехотой прошел от Москвы до Берлина. Ну не верю я в то, что можно было промесить сапогами грязь всей Европы, ежедневно соседствуя со смертью, и не знать, к примеру, как стрелять из автомата... Или быть политруком в танковом полку, и не знать, как попасть внутрь боевого Т-34, а уж тем паче быть замполитом на дизелюхе в Балтике в 1943 году, и не знать своего места по боевому расписанию...
Все началось где-то в 1994 году... Бывшие хлебосольные братья-украинцы, к этому времени неожиданно превратившиеся в щирых хохлов, наглым нахрапом приватизировали славный город Севастополь, и начали методично отвоевывать как береговые ресурсы Черноморского флота, так и корабельную часть. Российская сторона добросовестно делилась, всем, чем могла, вследствие чего, Черноморский флот оказался, как говорят ныне с дефицитом корабельного, и с профицитом офицерского состава. Причем если молодые, и еще боеспособные старлеи и каплеи, в большинстве своем, увольнялись в запас по сокращению штатов сами и осознанно, не видя никаких перспектив в ближайшем будущем, то офицеры предпенсионного возраста увольняться, не спешили, да и уволить их просто так было трудно. Крым не Север, год шел за год, а не за два, как в Заполярье, и люди, дослужившие в Крыму до 40-43 лет, могли этой самой пенсии и лишиться, практически за шаг до нее. Вот и цеплялись офицеры, за любую возможность, добрать эти три-четыре года, оставшиеся до пенсии, где угодно, и как угодно. А в борьбе за свои интересы, бывшие политические, а ныне воспитательные отделы были всегда в самых первых рядах. Наверное, оттого и созрела в московских коридорах мысль, усилить этими надежными политическими товарищами с «королевского» флота северные форпосты страны, в частности и подводников.
Первый черноморский замполит, в звании капитана 3 ранга прибыл на наш корабль, правда, в первый экипаж, где-то в 93 году, как раз тогда, когда я был прикомандирован к ним на боевое дежурство. Был он сравнительно молод, розовощек, улыбчив и несколько застенчив, что как выяснилось, потом оказалось просто хорошо замаскированным дикими страхом перед самим атомоходом, и тем, что у него внутри. Замполит сначала жутко развеселил всех, от командира до матроса, тем, что на второй день пребывания на корабле, припомнив свое строевое прошлое на родном БПК, начал настойчиво требовать вестового, чтобы ему постирали и погладили рубашки, а туфли выставил на ночь в коридор у двери в каюту, по всей видимости, чтобы тот же мифический вестовой ему их почистил. Обнаружив утром нетронутую никем обувь, он умудрился поднять вопрос о своих нестиранных рубашках и носках на утреннем докладе в центральном посту. Там под массовый хохот командиров боевых частей, он был довольно жестко и цинично поставлен командиром, перед необходимостью заботится о себе самому, и научится крепко держать мыло в руках, чтобы мылить белье, а не собственную задницу. Ответить командиру замполит не посмел, памятуя, что руководящей и направляющей уже не существует, а сам он уже как бы и не заместитель командира по политчасти, а просто помощник по работе с личным составом, да и на подводной лодке всего третий день, мало ли что... Надо отдать должное застенчивому замполиту, который пронес свой страх перед матчастью так уверенно и твердо, что даже будучи в море, дальше 6-го отсека не ходил принципиально, мотивируя это незнанием устройства реакторного отсека, и норм радиационного контроля, чем безмерно радовал всю корму, избавившеюся от одного из ночных проверяющих. Что получалось у замполита, так это проведение телесных осмотров военнослужащих, на предмет побоев и прочих повреждений кожных покровов. Здесь он проявлял практически терапевтические знания, находя синяки и ссадины у матросов в местах, для зрения обычного человека недоступных. После первых же морей в составе экипажа, замполит четко уяснил, что Баренцево море ему противопоказано, как и действующий подводный корабль, а потому напряг всех, кого мог в своей политслужбе, и перевелся на отстойный экипаж, где добросовестно получил своего капитана 2 ранга через несколько лет, и не потерял юношеский румянец.
Потом уже замполит нашего экипажа, катапультировался в дивизию, в политотдел, на повышение, а нам прислали нового зама. Тоже с Черноморского флота. И был он скорее не новый, а старый. Для подводника сильно старый. Целых 44 года. Еще с артиллерийских крейсеров 68-бис проекта. И оставалось ему до пенсии совсем ничего, поэтому приехал он дослуживать в наш гарнизон совсем один, без семейства, а с двумя чемоданами, как лейтенант, и сразу поселился на корабле. Вот тут то и начались хохмочки...
Будучи замполитом опытным, наш новый политотец, сразу сообразил, что крейсерские замашки тут не прокатят, да и время другое, а поэтому практически в приказном порядке велел называть себя в обиходе просто Николай Иванычем, и запросто заходить к нему в каюту на чай, чем мгновенно воспользовался вечно голодный комдив два Тараканов, носивший говорящее за себя прозвище Солитер. Сразу после первого же доклада, он ввалился в каюту замполита, где минут за двадцать умудрился умять два пакета пряников и пару стаканов чая, а к вечеру периодически заглядывая к заму, уничтожил все его припасы, сделанные из расчета на неделю. Замполит морщился, но терпел эту стадию единения с офицерским составом, каждый день, вечером закупая пряники, печенье и прочую чайную снедь. К концу первой недели у него в каюте обосновалась прочная компания халявщиков, возглавляемая Солитером, с примкнувшими к нему командиром БЧ-1 Хариком. Они добросовестно объедали зама, попутно накачивая его невероятными рассказами о боевых буднях ядерного исполина, тяготах и лишениях воинской службы, особенно в подводном положении в автономном плавании. Опытный зам понимал, что во многом они явно перебирают, а может и просто издеваются над ним, но по незнанию матчасти и прочих аспектов службы подводника, молча глотал сведения, и тихонько мотал на ус, одному ему понятное. Попутно, Николай Иванович, выписал у секретчика несколько учебников по устройству корабля, и по ночам, чтобы никто не видел, начал обходы отсеков с целью ознакомления с кораблем. Само по себе, это конечно было правильно и даже внушало определенное уважение к немолодому замполиту, но далеко дело не пошло, и, осмотрев все 11 отсеков корабля, Николай Иванович, решил, что этого достаточно и изучение корабля прекратил, и даже стал изредка, когда в центральном посту никого не было, покрикивать по «Каштану» на вахтенного по корме, просто так, для отработки. Следующей, особо важной ступенью познания корабля, для зама стал камбуз. Так, как все это время, Николай Иванович жил на корабле, то пункт питания с первого дня стал его основной сферой жизненных интересов. На его счастье, в то время мы питались на корабле, камбуз работал по полной программе, и голодать заму не пришлось, а морполитовская закалка, не позволяла Николай Ивановичу, стоять в стороне от такого важного мероприятия, как снятие пробы. Постепенно это вошло у него в обязательный ритуал с поеданием салата, первого, второго и третьего, сначала на камбузе среди коков, а потом, через полчасика уже в кремовой рубашке в кают- компании. Это уже через несколько недель, заметно отразилось на лице и фигуре замполита, прибывшего на Северный флот с отпечатком физической и моральной изжоги на лице, и нервного и телесного истощения. Он заметно округлился, морщины на лбу разгладились, и в движениях Николая Ивановича появилась некая барская вальяжность. И хотя вскоре ему выделили квартиру, на берег замполит сходил редко, предпочитая пустоватой и холодной квартире, теплую каюту корабля с продуктами питания в самой непосредственной близости. Командира постоянное присутствие зама на борту радовало и устраивало, так как само проживание, пускай и немного блаженного капитана 2 ранга в прочном корпусе, волей-неволей заставляло личный состав держаться настороженно, и если и нарушать воинскую дисциплину, так только в более скрытном варианте. Офицеров зам сильно не трогал, и даже делал вид, что не замечает периодического якорно-бытового пьянства невооруженной дежурно-вахтенной службы корабля. Вообщем, все были довольны, пока на горизонте не замаячили моря....
Как любил говорить наш командир, море-это вечное напряжение. Так вот напряжение это приходит задолго до морей, а уж если это сдача курсовой задачи, так вообще за месяца полтора. Начавшаяся напряженка, сначала как-то обходила зама стороной, благо все береговые проверки, замполит проходил на «ура», так как, длительный опыт службы, позволил ему создать полный набор всех своих документов, практически в образцово-показательном состоянии, а большего с него никто и не требовал, зная о его недавнем надводном прошлом. Зам, постоянно перепоясанный ПДУ с фонариком в руке, и с папкой под мышкой, добросовестно присутствовал в центральном посту на всех подведениях итогов проверок, учений по борьбе за живучесть, и всего прочего, благоразумно скрываясь за спинами командиров боевых частей. Во время учений, он тихо, как мышка, сидел со своими политотдельскими проверяющими в своей каюте, осторожно похрустывая сухарями с чаем, благо их никто не трогал, по причине абсолютной ненужности во время неукротимой борьбы за живучесть корабля. Таким тихим сапом, замполит и дотянул до выхода в море.
На контрольный выход в море, к нам на борт загрузился походный штаб дивизии, во главе с заместителем командира дивизии капитаном 1 ранга Исаевым Юрием Максимовичем, личностью одиозной и нагло-грубоватой, что в будущем предвещало ему неплохую карьеру. Сам каперанг в свою бытность простым офицером, немало наморячил на азах, но карьеры как-то особо не сделал, и назначился командиром, только под закат этой славной серии кораблей. Сделав одну самостоятельную автономку в ранге командира, он больше в море не ходил. Его корабль сначала затащили в Полярный на ремонт, за два года ратного труда сделали из него игрушку, и как водится у нас на Руси, через, несколько месяцев после выхода из завода, отправили на иголки, к полному недоумению всех простых моряков, непричастных к высокой политике. Исаева, чтобы обидно не было, отправили в Военно-Морскую Академию, откуда он и вернулся в родную базу, а точнее к нам в дивизию, заместителем комдива...учить других командиров, ну, менее опытных, в море ходить. А неуверенность и недостаток морского опыта, как правило, очень хорошо компенсируется громким командным голосом, хамством, и просто дубовым упрямством. А потому, на выходе с Исаевым, можно было в любой момент нарваться на отборную матерщину в свой адрес, причем по самому безобидному поводу. А еще Исаев, как-то не очень любил замполитов, что, наверное, неудивительно, после их многолетнего партийного шефства. Как ни странно, никто из походного штаба не попал на постой в двухместную каюту зама, куда во все времена засовывали кого-то из флагманских спецов, чем заместители всегда были очень недовольны. Николай Иванович, этим обстоятельством, остался очень рад, а в совокупности с тем, что пока вся эта боевая суета его мало трогала, начал постепенно приходить к выводу, что служба подводника, и в море не так уж плоха, А если добавить то, что корабль после ввода ГЭУ в действие перешел на морской рацион питания, так вообще удивительно приятна и необременительна.
Сам выход корабля из базы, выпавший на утро, замполит провел в 5-м Бис отсеке, на пару с доктором с большим душевным подъемом дегустируя предстоящий обед. Судя, по тому, что после отбоя тревоги оба обнаружились в курилке за неторопливым дружеским разговором, обед удался. Следующие пару дней, общекорабельной «войны» заму удавалось вести образ жизни более или менее сопоставимый с береговым, что ему вполне удавалось, не рисуясь, лишний раз в центральном посту, проскальзывая в кают-компанию после Исаева, и попутно расписываясь в журнале ЦП о проверке несения вахты на корабле в ночное время, не утруждая себя фактическим обходом всех отсеков. Но неожиданно случилась накладочка. Николай Иванович, окончательно уверившись, что в море, он фигура не столько важная, а, сколько формальная, и что никаких особых обязанностей, а уж тем более вахт ему никто естественно не доверит, расслабился окончательно и попросил раскочегарить себе сауну, ночью, после нолей. Вахтенные 5-го Бис отсека, которым, хоть и безобидный, но вечно отирающийся по всем палубам заместитель, осточертел по самое некуда, сразу согласились, правда, забыв предупредить, что как раз на это же самое время, в сауну собрался Исаев. И вот когда хозяйственный замполит, уже в неглиже, мылил штатным земляничным мылом свои носки с трусами, в душевой, в сауну сверкая залысиной, ввалился Исаев. Париться ЗКД любил основательно, с веником, мятой и прочими травами, с чаем и разговорами с доктором, которого всегда брал с собой, и считал кем-то вроде личного банщика. Узрев перед собой чье-то голое тело, да еще и с намыленными трусами в руках, Исаев сначала от наглости немного опешил, а потом как-то сразу озверел.
- Это что тут за голый х... тут прачечную устроил, когда целый замкомдива парится пришел!?
Николай Иванович, за долгие крейсерские годы, привыкнувший к немногочисленности старшего офицерского состава на надводном корабле, а оттого и более кастового отношения друг к другу в быту, на тон Исаева внимания не обратил, и дружелюбно ответил:
- Добрый вечер, Юрий Максимович! А я тут постирушку затеял... Вы проходите, я сейчас носки сполосну, и парьтесь на здоровье!
Исаев, узнав в неизвестном голом теле замполита, озверел окончательно.
- Ааа... А что, товарищ капитан 2 ранга, какие вы тут воспитательные вопросы решаете, бл...в ночное время!? А вы-то сами, знамя политпросвета, ёбтыть, знаете, какова норма расхода пресной воды в море на человека? Да вы хоть знаете, бл...откуда она на корабле берется, вода-то пресная?! А кто вам сауну разрешил запитать? Я что-то не слышал в центральном, чтобы кому-то разрешили!!! Я вас ...твою мать...
И понеслось. Доктор, нагруженный маслами и шампунями, сунулся, было в предбанник, но, узрев голого намыленного замполита с трусами в руках, и орущего на него голого замкомдива, смекнул, что, столь неформальные отношения старших офицеров его не касаются, и посчитал за лучшее временно ретироваться в свою богадельню. Весь 5-Бис отсек, а точнее вся средняя офицерская палуба, в течение минут десяти пополняла свои знания русского матерного из поистине неисчерпаемого запаса Исаева, после чего фонтан красноречия замкомдива внезапно иссяк, а из сауны вылетел полуодетый замполит, с ворохом шмоток в руках, и скрылся в своей каюте. Исаев в обесчещенной сауне париться не стал, а, просто приняв душ, в разгневанном состоянии убыл в командирскую каюту, где квартировал. Попутно командир отсека и вся вахта получила личный приказ Исаева выдраить к завтрашнему дню сауну, до состояния операционной, и сдать ключи от нее старпому. Уже из каюты донельзя расстроенный Исаев заказал себе цыпленка табака в постель, что было незамедлительно исполнено, и затих до следующего утра.
Со следующего дня у Николай Ивановича началась другая, воистину корабельная жизнь. Он начал присутствовать на всех разводах боевых смен, каждые четыре часа проверять вахту во всех отсеках, высунув язык рисовать ежедневные боевые листки, которые по причине «глобальных военных действий» писать отказывались все подряд. И главное и наприятное, что теперь ему приходилось каждую тревогу жаться в центральном посту на виду Исаева. С этого дня, контроль за бедным Николай Ивановичем, полностью взял на себя обиженный до глубины души замкомдив. Он следил буквально за каждым шагом замполита и даже выдал ему зачетные листы на знание устройства корабля. Опека Исаева была плотной и всеобъемлющей. В центральный пост, когда там находился замкомдива, постоянно докладывалось обо всех передвижениях зама, которые он комментировал всем вокруг, попутно давая несчастному политруку всевозможные маловыполнимые задания. За следующие семь дней, замполит заметно осунулся лицом, умудрился ошпариться паром в машине 8-го отсека, невзначай сбросить защиту ГТЗА в 9-м отсеке, набить шишку гигантских размеров на темечке в трюме 10-го отсека, и испытать еще массу других впечатлений от знакомства с устройством корабля. Единственной радостью несчастного бойца политфронта оставался неизменный ритуал снятия пробы, где он, забывая различие в погонах, даже потихоньку жаловался мичману-коку на злопамятность и вредность Исаева, а тот участливо покачивая головой, все подкладывал и подкладывал на тарелку замполита очередную порцию...
Так прошла неделя. Наконец на очередном сеансе связи, был получен приказ следовать в какой-то полигон, где всплыть, ссадить замкомдива на буксир, для пересадки того на другой корабль, а самим следовать в базу, к родному пирсу. Известие это весь экипаж встретил как всегда очень радостно, подустав от порой безграмотных и не прекращающихся «войн», а уж замполит, чуть ли не со слезами на глазах, понятно по каким причинам. И вот перед самым всплытием, комдив три, славный капитан 3 ранга Голубанов, запросил добро продуть гальюны, перед тем, как следовать на базу, да и для лишней отработки личного состава. Добро было получено, и «короли говна и пара» бодро принялись за дело. Вот тут и надо сделать сноску. В основном для людей мало знакомых с высокотехнологичным методом отправления естественных надобностей в подводной лодке. Дело в том, что мало кто на суше задумывается, почему все, что исторгает наш организм в унитаз, сливается бесследно, и остается киснуть, только если забилась труба. А дело в элементарном знании физики в рамках курса средней школы. Канализационные трубы проложены под землей, и все что мы льем в раковины и унитазы, сливается водой, естественно текущей вниз, и захватывающей с собой, все, что попадется по пути. А вот под водой, на глубине, в подводной лодке давление атмосферное, а за бортом, допустим при глубине 50 метров, давление целых 5 атмосфер. И если предположить, что как дома, ты нажал слив, то под силой забортного давления, которое гораздо выше атмосферного, вода просто ворвется в корабль. А потому, и гальюны на подводной лодке, устроены совсем по-другому, нежели над водой. По большому счету, и в очень большом приближении, гальюн на лодке, представляет из себя, здоровенную бочку, на которую сверху пришпилен унитаз. И есть в этой бочке точка входа фекалий, то есть тот самый унитаз. И точка их выхода, она же забортный кингстон, или по сантехнически просто клапан. Так вот когда личный состав, интенсивно выдавливая «из себя негодяя», заполняет эту самую бочку отходами своего организма до верху, ее и необходимо продуть за борт, совсем неэкологично развеяв дерьмо человеческое в глубинах океана. А чтобы все это ушло за борт свободно, и без остатка, надо его просто выдавить давлением, которое будет больше чем забортное. Для этого в бочке открывают забортный кингстон, потом через специальный клапан подается воздух, под высоким давлением, и все успешно выбрасывается за борт. А чтобы эта адская смесь воздуха и дерьма не шарахнула в отсек через унитаз, то на нем тоже установлен клапан, сделанный в виде педальной захлопки, которая всегда закрыта. Пришел, подумал о высоком, напрягся, выдавил безобразие из своего бренного тела, отмотал пипифакс... Короче говоря, весь процесс ничем не отличается от берегового, кроме невозможности задымить сигарету, восседая на нержавеющем унитазе. И еще вместо кнопки на бачке, у флотского унитаза внизу педаль. Нажал. Под весом твоего тела захлопка открылась, все твои нечистоты смылись водой, убрал ногу, захлопка плотно прикрыла унитаз. Все. Вроде ничего особенного. Но грамотный корабельный офицер, находясь в морях, перед тем, как спустить штаны, всегда сначала взглянет на манометр, установленный тут же в гальюне, за дверцей сзади унитаза. А показывает он давление в этой самом гавнёном резервуаре. И опытный подводник, зайдя в гальюн по острой, да и не особо острой надобности, а тем более в море, обязательно сначала взглянет, а не осталось ли в баллоне какое-то остаточное давление, после его продувания...
Тем временем трюмные свое дело сделали, наполнив попутно отсеки чуть заметными навозными миазмами, а на корабле неожиданно, гораздо раньше обещанного, объявили тревогу на всплытие. Так, как обед естественным образом перенесся на более позднее время, а замкомдив собирал вещи, и ему уже было глубоко по барабану, чем занимается вымотанный донельзя замполит, то и Николай Иванович расслабился. Он почуял, что его спустили с крючка, и что скоро его страдания закончатся, А значит можно, и даже нужно предварительно подкрепиться для поднятия духа. И замполит, впервые за неделю, не отправился по тревоге в центральный пост, а, бросив в каюте фонарик, зачетные листы, и даже ПДУ, рванул вниз, на камбуз, снимать праздничную пробу.
Исаев же, побросав в походный чемоданчик свой нехитрый «полковничий» багаж, решил напоследок устроить не просто всплытие, а учебно-тренировочное аварийное всплытие. Это когда все балластные цистерны продуваются сразу, корабль пробкой выскакивает из воды, и все, что не очень закреплено успешно вываливается на палубу, бьется, разливается и все прочее. Так...мелочь, а приятно, да еще и без предупреждения, чтоб служба медом не казалась. Ну и устроил! Весело! Вообщем-то ничего особенного, лично мне такое всплытие, даже нравится, а вот у замполита, с уже изрядно переполненным на камбузе желудком, это мероприятие, которое было для него впервой, вызвало некий нервный стресс. А, как известно, нервное состояние, в первую очередь передается желудку. Попросту, как только закачался крейсер на поверхности водной глади, Николай Ивановича пробрало. Снизу. Да так крепко, что понесся он с нижней палубы в свой офицерский гальюн, с прытью, для его возраста совершенно невероятной, и даже со спринтерской скоростью успел заскочить в свою каюту за личным пипифаксом. Простой российский трюмный матрос Нурмангалиев, наводивший порядок в офицерском гальюне, едва успел отскочить в сторону, когда вихреподобный замполит, ворвался в умывальник, и, нырнув в гальюн, хлопнул задрайками и щелкнул флажком «Занято». На беду политрука матрос Нурмангалиев, неплохо разбираясь в своем трюмном хозяйстве, очень слабо знал великий и могучий, и обладал минимальным словарным запасов, в основном выражающим не что-то конкретное, а эмоциональное.
- Тащ...тащ....билят! Тащ...тавлений...тавлений баллона...билят такой...не трогай нога...не надо билят...совсем плохо будет, билят!!!
Восседающий же на унитазе Николай Иванович, на этот непонятный для его уха речитатив за переборкой внимания не обращал. Вместе с его фекалиями вниз спадала вся нервотрепка последней недели, и замполит блаженно улыбался, подслеповато щурясь и разглядывая кремальеры переборочной двери гальюна. Наконец источник иссяк, и замполит из нирваны вернулся на грешную землю.
- Что ты там кричишь, Нурмангалиев?! Иди своим делом занимайся, а не торчи тут на офицерской палубе.
Нурмангалиев, который все понимал, но просто ответить не мог, приказ уходить понял сразу, и четко отмаршировав на среднюю палубу, доложил командиру отсека капитан-лейтенанту Никитосу:
- Тащ капленант...щаз...билят...говнища билят полетит... вонят отсека билят будет...зама гальюн ушел быстро очень, билят...ничего не слушает чурка деревянный совсем...
Никитос сразу сообразил, о чем идет речь, рванул было к гальюну, но опоздал.
Николай Иванович тщательно подтерев задницу, встал, оправился, подтянул штаны, и, нагнувшись над унитазом, дабы проверить качество смыва, нажал ногой педаль... На свою беду, замполит ворвался в гальюн со своим мощнейшим позывом, отпихнув трюмного, до того как он успел стравить остаточное давление с баллона гальюна. А когда замполит, даже, наверное, не подозревавший об особенностях эксплуатации самого тривиального, но, тем не менее, военно-морского унитаза нажал педаль, ему в лицо со страшной силой влепило не только его собственное дерьмо, а также и все, что оставалось в баллоне гальюна после продувания. Причем в виде мелкодисперсной взвести, плотно покрыв симпатичненьким коричневым слоем не только Николая Ивановича, но и все стенки гальюна... Что прочувствовал бедняга замполит мне судить трудно, да и спрашивать его потом об испытанных ощущениях, никто из офицеров не решался, но вот снаружи... Вентиляция гальюна оказалась открытой, а потому, уже через пару минут в 5-Бис отсеке, каждый носом почуял дерьмовость ситуации, да до такой степени, что начало резать в глазах. По видимому, впавший от свершившегося, в полнейший ступор замполит минут пять никаких признаков жизни в гальюне не подавал, и ни каких звуков не издавал. Тишина становилась уже напряженной, когда не терявший бодрости духа матрос Нурмангалиев изрек:
- Может билят...совсем умер зама...
В ответ кремальеры переборки гальюна дернулись, она приоткрылась, заставив всех столпившихся зажать носы, и тихий голос замполита ответил:
-Сам умрешь скоро...открывайте душевую с сауной...быстро...пожалуйста!!!
- Жива зама...билят! Хлорка, мило неси...ветошь неси...убират-пачкать все будим, билят!!!- обрадовался Нурмангалиев, и унесся к интенданту за всем необходимым.
Ключ от сауны, изъятый по приказу Исаева оказался у старпома. Старпом, бдил службу наверху на мостике, и когда к нему поднялся Никитос за ключом, долго не мог понять, зачем и кому сейчас нужен ключ от сауны, а когда узнал, долго ржал во весь голос вместе со всей вахтой ходового мостика. Пока искали ключ, замполит успел провонять весь отсек так, что его покинули все, кто могли, и даже запуск вентиляция в атмосферу, мало чего дала. Обед оказался скомканным, так как высидеть в кают-компании никто не мог, и обед, в виде сухпая, уносили к себе на боевые посты, зажимая носы и чертыхаясь. Следовавшие на обед Исаев с командиром, облаченные в кремовые рубашки, и не предупрежденные о сложившейся ситуации, тормознули сами на рубеже 4 и 5 отсеков, почуяв ядовитый дух. Начальники ретировались обратно в каюту, и потребовали подробного доклада об обстановке на корабле. После доклада сделанного сначала механиком, и более детального озвученного непосредственным свидетелем Никитосом, командир с Исаевым долго смеялись, а потом как-то быстро оказались на мостике, причем Исаев уже с вещами. Он так и не спускался больше вниз, и предпочел, почему-то, дожидаться своего буксира часа два на свежем воздухе. Когда сауну, наконец, открыли, и подготовили для приема из гальюна, уже порядком пропитавшегося злым духом замполита, в коридоре было человек десять наблюдателей, из всех категорий личного состава корабля, решивших рискнуть своими обонянием ради такого увлекательного зрелища. Николай Иванович, никак не ожидавший такой аудитории, выдвигался из гальюна очень осторожно, боясь измарать заодно и умывальник, и был встречен практически аплодисментами. Скорее всего, он даже покраснел, но за коричневой массой, покрывшей его так плотно, словно его красили краскопультом, этого заметно не было, и коротко матернувшийся замполит скрылся в душевой, защелкнув за собой замок.
Окончательный итог подвел все тот же неутомимый матрос Нурмангалиев, изрекший коротко, но емко:
- Совсем билят, зама шоколадный стал...
Сутки до прихода в базу 5-бис отсек вентилировался всеми доступными методами. Николай Иванович, отмывался часа два, израсходовав немерянное количество корабельного мыла, и все свои одеколоны и шампуни. Попутно трюмные около часа драили гальюн, а после того, как замполит покинул сауну, еще пару часов и ее. После швартовки корабля, на докладе, командир деликатно, не упоминая фамилий и должностей, напомнил всем о необходимости освежить свои знания общекорабельных систем, в особенности правил эксплуатации корабельных гальюнов. Заместитель, благоухающий одеколоном, сидел, потупив глаза, и стараясь никак не реагировать на сдержанные улыбки бросаемые, на него командирами боевых частей. Но все же надо отдать должное обгаженному в буквальном смысле замполиту, который после всего этого совершенно не обозлился, а уже через некоторое время, даже сам смеялся, когда где-нибудь в офицерском кругу, вспоминали эту историю с его участием. А еще где-то через полгода, он ушел на пенсию, больше не запомнившись ничем выдающимся, кроме прозвища «шоколадный замполит»....

КОНЕЦ «ИМПЕРАТОРА ТАЙГИ»

«Тук-тук-тук... Тук-тук... Тук-тук-тук...»
Деликатно постукивают. В дверь? Ага, в дверь. Встать, что ли, открыть? Да ну...
«Бух! Бух! Бух!»
О, а это уже, похоже, ногами стучат.
«Бух! Бух! Бух-бух-бух!»
- Женька, гад, открывай! Я знаю, что ты дома!
Блин. Знакомый голос. Этот - точно, знает. Похоже, действительно пора вставать и отпирать дверь. А то ведь он не угомонится.

- Юрьич, сука! Ты еще живой?
- Саныч, падло, а ты уже готовый?
- Ни хера еще не готовый! С тобой готовиться буду!
- К чему?
- Если я отвечу, ты сядешь!
- Га-га-га!
- Хи-хи-хи!

Хохот после каждой фразы - это обязательно. Бывший опер Комитета Государственной Безопасности Саныч - мой друг. А я - его друг. И подружились мы не за бутылкой. А как мы подружились - сейчас и расскажу. Уже, наверное, можно...

Было это в 1989-м, кажись, году. Я тогда трудился заведующим отделом в одной из многочисленных районных газет на Тюменском Севере. Обычное рабочее утро, как говорится, не предвещало, но... Голос сверхнаглой редакционной секретарши, с которой я, честно говоря, не всегда мог справиться, блистал ангельской кротостью:
- Тут... к вам тут... пришли, в общем...
- Да ладно, я сам представлюсь, чё, не мужики, чё ли?
Деликатно оттерев секретаршу локтем, ко мне в кабинет то ли ворвался, то ли просочился здоровенный мужик с широченной белозубой улыбкой на лице.
- Здоров, коллега! Я из центральной прессы...
Он протянул к моему лицу удостоверение, в котором я прочел...
- Ага-ага, газетка известная, и авторитетная - аж по самое не могу! Ну чё, чайком побалуешь, коллега? - балагурил гость.
- Побалую, только ты не «чёкай» больше, если под журналиста косишь, да еще и перед секретаршей расшифровался.
- Ути-пути... Какие мы слова-то знаем - то «косишь», а то «расшифровался», надо же... Чё, «Огонька» начитался?
- Про милицию много писал, вот и нахватался, так что нечего «Огоньком» попрекать, - сухо ответил я.
- Читал я, про кого и про что ты писал. Кстати, к нам в Афган из того «Огонька» корреспондент приезжал, так он, между прочим, «чёкал».
- Да ну? К вам... к ВАМ в Афгане корреспондентов пускали?
- Ну, не совсем к нам... Ладно, замнем для ясности. Статью «Император тайги» ты писал? Про дядю Пашу? С фотографией?
- Да.
С год тому назад я действительно написал неплохой, по тогдашним меркам, очерк об одном из лучших в наших краях охотнике-промысловике. Материалом даже заинтересовалась одна из центральных газет, но потом как-то «не срослось»... Я не узнавал, по какой причине - некогда было.
- Ну, на, погляди на своего «императора». В молодости.
Незваный гость выложил на покрывающее мой письменный стол стекло три фотографии. Одна - как у нас говорят, портретная. Молодое лицо с улыбкой во все зубы. Вот только фашистская фуражка и мундир с медалями всякую возможную симпатию отбивали напрочь. А улыбка напоминала оскал бродячей собаки - был в ней тот самый затаенный страх, намертво спаянный с наигранной, выставляемой напоказ наглостью.
На втором фотоснимке - тот же человек в половину роста. Со снайперской винтовкой в руках.
Персонаж третьего снимка стрелял из пистолета в затылок человеку, стоящему на коленях со связанными за спиной руками.
- Это - дядя Паша?!
- Он.
- Но не похож же совершенно.
- Мало ли кто на кого похож или не похож... Совершенно... Фотки - из его фашистского личного дела. Штаффельман СС. Обер-солдат по вермахтовским чинам.
- Ефрейтор, что ли?
- Нет, ефрейтор - это, вроде, роттенфюрер СС. Да не один ли хрен? Фашисты предателей чинами не шибко-то баловали, особенно эсэсовскими. А насчет того, он, или не он, так ознакомьтесь, товарищ свидетель, с заключением соответствующей экспертизы.
- Чего ж вы... Год же с лишним, как очерк вышел... Да я б его сам, суку...
- Что ж, это можно. Даешь соответствующую подписку, проходишь инструктаж, получаешь оружие... Рука-то не дрогнет?
- Не волнуйся. Не дрогнет.
- А вот этого не надо, товарищ. Все будет по закону. Органам оказать содействие готов?
- Да пошел ты... Шутник херов!
- Понял. Пошел.
- Чего надо-то?
- Надо мне - только мне! - войти в дом к этому дяде Паше. Остальное - мое дело.

Я постучал в дверь заимки. После двух стопок водки, выпитых мной по наущению Саныча, бронежилет, который он на меня напялил, почти не тяготил. Я постучал еще раз.
- Кто там?
- Да пресса, дядя Паша, кто ж еще-то! Вот, мимо проезжали, куропаток по дороге нашмаляли... Как у вас насчет самогоночки-то? Под дичь-то, а?
Дверь приоткрылась. Я улыбнулся, и, протягивая руку хозяину, пробормотал:
- Вы уж простите за беспокойство, это вами из центральной газеты заинтересовались...
Саныч, лыбясь от уха до уха, щелкнул вспышкой фотокамеры, и тут же, одним неуловимым движением оттерев меня в сторону, быстро шагнул вперед на дядю Пашу, громко бормоча себе под нос:
- Нам бы портретный снимочек, ага...

Дядя Паша вдруг отшатнулся от Саныча - резко, всем телом... И протянул куда-то правую руку...
Саныч ударил один раз.
Как-то все очень быстро произошло.
И, кажется, совсем беззвучно.
Я вообще ничего не понял.

Потом на хозяина заимки надели наручники. Здесь же, за длинным столом, сколоченным из струганных досок, приехавший вместе с нами следователь начал первый допрос. Я, впрочем, на нем не присутствовал. Обыск, понятые - все это тоже прошло мимо.

Мы с Санычем вышли во двор и закурили. Он вдруг посмотрел на меня как-то беззащитно...
- Слышь, ты прости меня ... Я тебе не говорил, чтобы ты не боялся... И не волновался... У него ведь кличка среди своих была - «Меткач». Ну, от слова «меткий». Снайпер он. Из всех видов стрелкового. У него на совести столько... А в доме, только с твоих слов - три ствола. Я очень... опасался... что он успеет хоть один схватить. Не, я бы успел тебя прикрыть, если что. Да и броник, опять же... Но все равно - опасался.
- За кого опасался-то?
- За тебя. Мне-то в Афгане хватило. Как из госпиталя выписали, бабка моя сказала, что в меня больше хрен попадут, до ста доживу.
- Ну и живи на здоровье...
- Слышь, у меня тут есть...
- У меня тоже есть...
- Снежком зажуем? Говорят, он тут экологически чистый.
- Ага. Если с Новой Земли ничего не принесло.
- Га-га-га!
- Хи-хи-хи!

Зажевали снежком... Ох, и зажевали. В машину Саныч меня грузил бережно, я бы даже сказал - трепетно...

К сожалению, «дядю Пашу» не расстреляли. Очень надеюсь, что он сдох на зоне. Хотя вполне может быть, что этот фашистский ублюдок, благодаря «гуманизации законодательства», доживает свои последние денечки где-нибудь на свободе. Ему ведь в 1945-м было только 24 года.
Да и хрен с ним.

Жаль, что Саныч...
«При проведении спецоперации».
Ошиблась его бабушка. Попали в него все-таки. Правда, не до конца, но левую руку Санычу, как он сам деликатно выражается, «удалили». Сейчас, несмотря на увечье, подполковник госбезопасности в отставке, кавалер медали «За боевые заслуги», Ордена Красной Звезды и Ордена Мужества Саныч лихо рулит собственным охранным агентством - небольшим, но очень уважаемым во всех соответствующих кругах.
Есть у него кое-какие деловые интересы в наших краях, вот и навещает меня иногда. Внезапно. Собственно, с одного из таких визитов я и начал свой рассказ.

P.S. Ну, и для порядку. Как водится, все факты - вымышлены, все имена - придуманы, все рассказанное - фантазия автора, и не более того.

(с) Сапёр, 2008 г.

Уйти в запас или умереть!


Все когда - нибудь кончается. Служба тоже не исключение. У нас пожизненных офицеров не бывает. Кроме маршалов, естественно. Рано или поздно придет время снять мундир, пересыпать его нафталином и повесить в дальний угол шкафа, чтобы не мозолил глаза. Хорошо если ты дослужил до упора, получил плешь на затылке, слезящиеся на солнце глаза и хронический геморрой на память о пультовском кресле. Тогда проблем с увольнением в запас у тебя практически не будет. Так, мелочевка... Другая песня, если гражданская жизнь позвала тебя сильно и властно в непрединфарктном возрасте, а в расцвете жизненных и физических сил. Вот тут все и начинается...
Человек, даже военнослужащий, существо довольно нежное. Мало ли что, устал или временно умишком тронулся от "...тягот и лишений военной службы...", чего не бывает? Заботливые родители, в таком случае, дитятко свое тогда в постель укладывают, разными вкусностями пичкают, температурку меряют каждый час, и никакого перенапряжения. Выздоровеешь - а тогда и делом займешься! При батюшке царе так и было. Не ладится, допустим, у офицера что- то в душе, ну раздирают внутренние противоречия: служить - не служить? Его аккуратненько бац, и в отпуск на год! Езжайте милый корнет на воды, в Баден-Баден, попейте минералочки, восстановитесь, подумайте, а уж потом милости просим в родной полк на окончательный расчет. Или обратно на службу. Умные, черт побери, царевы генералы были в свое время! Увы, времена, когда ненадолго "отставляли от службы" прошли давно и видимо навсегда. Последние лет восемьдесят совсем не так...
Как дела обстоят в сухопутном ведомстве, мне особо не ведомо. Наверное, так же. А вот подводники - это отдельная статья. Никуда не денешься, категория льготная. Это командиру батальона в средней полосе минимум двадцать календарных лет надо поля сапогами месить, чтобы самую мизерную пенсию ему заплатили. А обычный каплей на атомоходе отсчет пенсионного возраста, по другому ведет. Пенсия- это двадцать лет стажа. Пять лет училища. Остается еще пятнадцать. А на атомной подводной лодке год, как известно, за два идет. Вот и считаем: разделить пятнадцать на два, получаем семь с полтиной. Складываем и получаем: от момента присяги до возможности обзавестись пенсионным удостоверением нужно всего двенадцать с половиной лет. Стал в семнадцать лет кадетом, в тридцать уже можешь претендовать на место в общественном транспорте для "пенсионеров и пассажиров с детьми". Кстати, этот факт ужасно нервирует всех сухопутных начальников. Как же так!? Такие молодые ребята эти подводники, а уже потенциальные старики. Непорядок! Ему бы самому в пару автономок сходить, да на старом "железе", может кое- что и понял бы. Но не об этом. Зависть к флотским порядкам всегда и во все времена была в крови у сухопутных братьев по оружию. Но по части увольнения в запас армия и флот едины - только через мой труп. Причем не их, а именно твой. Моральный труп. Каким бы ты до сих пор не был, лучшим офицером, самым классным специалистом, душой кают- компании и надеждой командования, с момента подачи рапорта на увольнение в запас ты изгой и пария. Ты никто. Правда, сначала тебя мило уговаривают остаться, приводят массу аргументов, обещают златые горы. Но если ты не сломался, отношение меняется на сто восемьдесят градусов. И начинаются мытарства. Твой рапорт теряют, десятки раз возвращают обратно за неправильностью формулировок, отказывают за отсутствием оснований на увольнение. Ты начинаешь нервничать, ходить на приемы к начальникам, которые или рычат на тебя, или радушно обещают разобраться, но все остается на своих местах. И это длиться годами. Можно откровенно херить службу, но это не поможет. Максимум, чего можно добиться - исключение из партии в прошлые времена и лишение четырнадцатого оклада и других надбавок в нынешние. Да еще постоянные вызовы на ковер. В советские времена некоторые доходили до радикальных средств. Как рассказывал мой отец, служил в его дивизии офицер, нормальный, хороший служака. Шатко - валко добрался до погон кавторанга, что само по себе подразумевает не меньше десяти лет на лодке, и устал. Захотел на покой. Огородом заняться и кроме сопок и северного сияния еще на что- нибудь поглядеть. Пару раз тыркнулся к начальству с рапортом, получил по шее и был послан, куда подальше самым решительным образом. Мол, не надейся милый, с флотом вырос, с флотом и умрешь. Такая "заманчивая" перспектива кавторанга не прельщала. Он притих, крепко призадумался и через пару месяцев начал потихоньку чудить. Повесил в каюте икону, да не одну, а целый иконостас. Курить и употреблять горькую бросил. Друзья- сослуживцы зовут, давай, мол, старик по стопарику за прошедший поход, а он гордо так: " Не буду! От лукавого это, грешно...". Придет на службу, отстоит в строю на подъеме флага и в каюту на колени перед образами. Всех начальников созывают в центральный пост на доклад, а вахтенный передает по связи: "... капитан 2 ранга Иванов сейчас помолиться и придет...". Сами понимаете, какой, ажиотаж поднялся после этой метаморфозы с доселе примерным офицером. Замполит, тот вообще чуть ежа не родил. В его экипаже, кавторанг - член партии и в бога верить начал!!! Позор!!! Первое время Иванова пытались перевоспитать, не вынося сор из избы, внутри экипажа. То зам, то старпом, то на партсобрании. Ни в какую. Потом командир взялся. Но... Поговорил с Ивановым наедине один разочек и бросил. А замполиту сказал, чтоб тот в политодел докладывал. Зам сначала боялся своим политотдельским шефам о таком небывалом безобразии докладывать, но начался великий пост, и во время выхода в море кавторанг Иванов громогласно при адмирале, командующем флотилии отказался в кают- компании скоромное вкушать. Что началось!!! По приходу в базу Иванова сначала к психиатру отвезли, на обследование на предмет душевного равновесия. Оказалось - здоров. И как начали тогда его склонять по всем инстанциям. Будь здоров! Решили из партии выгнать. На партсобрание экипажа вся верхушка политотдела флотилии прибыла. Спрашивают Иванова, как же ты коммунист и в бога веришь? А он сжимает Библию в руках и отвечает, одно другому не мешает, у нас по Конституции свобода вероисповедания. Я верующий коммунист и все! На этом стою и стоять буду. Ну, из партии его естественно турнули. А попутно и в должности понизили, но насчет увольнения в запас разговор пока не заходил. А кавторанг только этого и ждал. Взял и накатал письмо патриарху всея Руси, мол, так и так, служу Отчизне и терплю неисчислимые притеснения за веру нашу христианскую, едино истинную. Вдохнови и наставь меня на путь верный, и помоги обресть силу божью. Думаю, в патриархии сначала все охренели, а потом накатали письмо министру обороны за подписью самого патриарха с просьбой защитить брата во Христе от распоясавшихся начальников. После этого из Москвы пришла телеграмма с категорическим приказом: верующего кавторанга в должности восстановить и тотчас уволить в десятидневный срок по сокращению штатов. Что и было незамедлительно произведено. Так спешили, что даже документы и деньги на дом Иванову носили сами. Говорят, правда, что за пару дней до окончательного отъезда Иванова в свободный гражданский мир, очередной посланник застал того мирно сидящим за столом со своим командиром, бывшим одноклассником с сигаретой в зубах и стаканом в руке. За достоверность не ручаюсь. Но то, что иконы и Библию кавторанг оставил в своей каюте - факт. Да еще с запиской между страниц: « Потомству в пример! Пособие по увольнению в запас". Что хотите, то и думайте...
Ну, такое происходило только в годы самого развитого социализма. На его закате стало немного проще, если тебе было безразлично каким способом покинуть ряды несокрушимой и легендарной. Например, после незабываемого антиалкогольного постановления уволиться по этому делу было проще простого. Наливаешь во флягу грамм сто корабельного шила, и заступаешь на боевой пост или у штаба, или у КПП, короче там, где начальство на своих уазиках рассекает. Завидел вдалеке машину адмирала, делаешь большой глоток из фляжки, полоскаешь рот, чтобы от тебя несло, словно из цистерны и бац на колени в лужу. Стой там с невменяемым видом и изображай крайнюю степень опьянения. Можно песню спеть для разнообразия. Например "Усталую подлодку". Дальнейшие события предрешены. Страшный гнев адмирала, комендатура, гауптвахта, срочная подготовка документов на увольнения, отпуск и ты вольный гражданский штафирка-пенсионер с формулировкой " уволен за дискредитацию воинского звания". Все. Но эти радикальные методы подходили далеко не всем. Обидно терять годами, здоровьем и потом заработанные льготы, которые при Советской власти кое- что значили, не в пример нынешним временам. И тогда народ брал свое, измором. Мой друг каплей Колпаков, после того как написал рапорт, был сослан, как и большинство желающих уволиться на завод в Северодвинск, чтобы глаза не мозолил и одумался. Колпак не одумался, и после года безуспешных попыток уйти предпринял неординарный шаг: отослал министру обороны маршалу Язову свои каплейские погоны вместе с язвительным письмом. Ответ не заставил себя ждать, из первопрестольной пришел категорический приказ, изгнать нечестивца из рядов флота в десять дней. Что и было сделано к величайшей радости Колпакова. После великой демократической революции, триумфально завершившейся речью Ельцина у "Белого" дома и развалом СССР прошел определенный период, во время которого вооруженные силы новое государство интересовали поскольку - постольку. Нет, внешне все выглядело очень пристойно. Ельцин вводил новую символику в военную форму, принимал парады, выводил войска из Германии. Не более того. Наиболее дальновидные представители офицерского корпуса, предвидя будущие катаклизмы, начали, покидать флот. Причем дело приняло довольно широкий характер. Примечательно, что от растерянности и некоторой неуверенности в завтрашнем дне начальство отпускало их на вольные хлеба сравнительно легко. Поупиваясь свалившейся невесть откуда огромной властью, новая элита через год- другой несколько протрезвела и мягко говоря, впала в ступор от представившейся картины. Про экономику и говорить нечего, а уж Вооруженные силы стремительно сокращались, даже без реформ. А ведь это оставалась единственная организация в стране, до сих пор выполнявшая приказы. Но так, как проблем хватало и без людей с мундирами, поставить забор перед разбегающимся офицерским корпусом поручили черт - те знает кому, из тех, кто случайно близко оказался. Насколько помню и бывшие майоры- замполиты там присутствовали, и еще какие- то полувоенные мужчинки, вылезшие на свет благодаря луженой глотке, и тому, что подсаживали Ельцина на бронетранспортер у Белого дома. Эти "мудрецы" долго мудроствовать не стали и срисовали откуда-то принцип "контрактной" службы. Просто до безобразия: подписал контракт на несколько лет - служи и горя не знай! Причем, как принято издревле в нашей стране, подписать контракт необходимо в самые быстрые сроки, завтра, а лучше сегодня! А еще лучше - сейчас! Мой экипаж поставили перед фактом: завтра в летний отпуск, а сегодня весь офицерский и мичманский состав подписывает эти филькины грамоты. Что там в них, о чем речь идет, мало, кто понимал, а вот в летний отпуск хотелось. Очень... Ну и подмахнуло большинство, не глядя в обмен на отпускные билеты. Слава богу, офицерам постарше, контракт на пять лет не подсовывали. Побоялись. А молодых всех до одного повязали. Совсем ничтожное количество самых умных до контрактов совсем не дотрагивалось и тихо - мирно уволилось после отпуска. А все остальные остались наедине с контрактами. А что в них - понять нетрудно, а поверить невозможно. Ты обязуешься служить как лев, не щадя живота своего, а государство обещает тебя всем вовремя обеспечить, ну и все такое. А родная страна в обмен сулит горы золотые, получку час в час, льгот выше крыши, квартиры по свистку и все прочее. Но сказкам этим, большинство по старой советской памяти умудрилось поверить. А как же еще?! По прежним временам государство обманывать - обманывало, но не в таких масштабах. А офицеров своих ценить умело. Вот и поддались воспитанники Советской власти эйфории обещаний и в такой капкан попали, не приведи господь! Уже через полгода стало окончательно ясно, что нас в очередной раз обвели вокруг пальца. "Лучший" министр обороны всех времен и народов обвешковал для своего президента офицерский корпус со страшной силой. И если ранее уволиться в запас один черт было можно, при определенной доли настойчивости, то теперь все это вспоминалось как сладкий сон. Задачу остановить отток офицеров бригада Паши Мерседеса выполнила с блеском. Уволиться кроме как по окончании контракта стало себе дороже. Пиши рапорта хоть по три раза на дню - ответ будет один: нет оснований для увольнения, плюнь на все и перестань ходить на службу- максимум чего добьешься, так это ненавязчивого приглашения в прокуратуру на беседу и посадки на "оклад по минимуму". Можно вспомнив совсем недавнее время впасть в глубокое пьянство. Результат один - трахнут по всей силе военных законов, могут для острастки уголовное дело завести, и конечно кошелек на ширину плеч. Естественно, борцы с системой нашлись, и немало, но с откровенно слабыми результатами. Пробить стенку удавалось лишь откровенно больным и списанным офицерам, и "мохнатым" до безобразия. Остальные рубились с отделами кадров без особого успеха. Один мой товарищ, перепробовав все легальные методы, и оказавшись ни с чем, ударился в показушное сначала пьянство, начал являться на службу один раз в трое суток, чтобы не попасть под уголовщину, и в течение двух лет успешно спился, но не добился ничего! Так и уволился в запас только по окончании контракта, с больной печенью и ненавистью к военной организации. Ко всему прочему, после оконтракчивания вооруженных сил, сильные мира всего решили, что обещанного три года ждут и начали с точность наоборот претворять свои планы в жизнь. Сначала начались задержки зарплаты. На месяц, на два, и далее. Могу еще понять военных средней полосы, нет денег- есть огород, в конце- концов, хоть картошка в доме будет. А каково подводнику на краю земли, когда вокруг только тундра, камни и мох с карликовыми березками. Нет денег- нечего есть! Нечего есть- и домой идти не хочется. Вот и перезанимаешь ничтожные суммы для прокорма семейства неделя за неделей, а когда, наконец, руку озолотят, долги раздашь и снова голый до следующего впрыска госзнаков с новой российской символикой. Так и жили.
Мой экипаж, как я и говорил, подписал контракты в авральном порядке в июне 1994 года. Лично мой датировался 12 июня. Не смотря на прирожденный оптимизм, и любовь к службе иллюзии рассеялись сравнительно быстро. За годик. Стало страшно. Не за себя. За жену и сына. За их и мое дальнейшее существование. За то, что стало стыдно говорить в отпуске, что ты офицер и ловить после этого сочувственные взгляды. За то, что покупка новых ботинок растущему сыну становилась темой для пересмотра бюджета всей семьи. Даже за то, что приходилось украдкой таскать с корабля домой банки с консервированным картофелем и пакеты с заспиртованным хлебом. Конечно, гражданская жизнь страшила. Привыкнув за десятилетие к жизни, словно в консервной банке в гарнизоне подводников, далеком от бурных метаморфоз столичных городов никто из нас толком не был готов вплотную столкнуться с совершенно другой жизнью. Но она давала хоть какую -то призрачную надежду на более или менее сносное будущее, пока возраст не зашкалил за пятый десяток.
Летом 1996 года отделы кадров зашевелились. Скорее всего, откуда- то сверху спустилась директива- за полгода представить примерное количество увольняемых в запас офицеров. Поэтому в нарушении всех законов нас настойчиво начали заставлять писать рапорта о желании уволиться месяцев за восемь до конца контрактов, несмотря на то, что еще многие колебались. Все это обосновывалось очередной надзаконной директивой министра обороны. И самое интересное, в рапорте надо было указывать дату окончания контракта, которая была прописана в нем самом. Точнее во втором экземпляре, который должен был находиться у тебя на руках. А вторых экземпляров не было!!! Их добросовестно напечатали, доверчивое советское офицерство в лице нашего экипажа так спешило в отпуск, что мало кто задумался о судьбе этих бумажек. Их бросили в казарме где- то на подоконнике у писаря, и за три месяца отпуска матросы использовали их по "прямому" назначению. Мне и еще нескольким счастливцам повезло. Я просто всегда настороженно относился к документам с печатью, на которых фигурирует моя фамилия. Приехав из отпуска немного раньше других, я обнаружил валявшийся в казарме листок со своим контрактом, и машинально прибрал его к рукам, даже не догадываясь, как облегчил себе жизнь. Потому- что когда кадровики потребовали в качестве подтверждения показать наши экземпляры, у многих их не оказалось. И самое страшное, что в экземплярах хранившихся в отделе кадров оказались совсем другие даты. Ребята не нашедшие свои контракты обнаружили, что им служить до 31 декабря 1997 года, вместо июня. А доказать было нечем. Без бумажки ты...сам понимаешь кто? Пошумели естественно, и умолкли. Собственная глупость и беспечность всегда бьет в самый ненужный момент. Пришлось смириться. Потом пошла стадия уговоров начальников всех уровней остаться. Лично мне предлагали на выбор должности механика (перепрыгнув через командира дивизиона), замполита в родном экипаже, и даже абсолютно несовместимое с моим механическим прошлым место помощника командира. Я от всего отказался. Обозвали предателем и отстали.
Еще в начале 1996 года я полежал пару недель в госпитале. Там я оказался по собственной инициативе, впервые за всю военную карьеру, после последней боевой службы, в течение которой имел стабильно высокое давление. В госпитале меня обследовали и приговорили к гипертонической болезни начальной стадии. Пред увольнением в запас офицер имеет полное право обследовать напоследок свое здоровье, и был бы грех не воспользоваться такой возможностью. К тому же в глубине души хотелось покинуть ряды родных вооруженных сил не просто пенсионером, а офицером запаса со всеми льготами. В реализацию самих льгот на гражданке не очень- то верилось, но иметь их хотелось. Двадцать пять календарных лет я не имел, а посему мог рассчитывать лишь на официально признанные неполадки в здоровье, которые позволят уйти по хорошей статье. Не открою тайны, что полное списание с военной службы можно было и купить. Некоторые, подчеркиваю некоторые, военно- административные медицинские деятели, вовремя просекшие коммерцию, на этом хорошо зарабатывали. Такса Североморского госпиталя колебалась от двух до пяти тысяч долларов. Как раз та сумма, которая тебе полагалась к выдаче на руки в виде выходного пособия при увольнении в запас по здоровью. Выйти на этих "врачей" было довольно сложно, только по знакомству, но вполне реально. Пара моих хороших знакомых пошла таким путем, и они получили все, что хотели за свои кровные. У меня денег в таком количестве не было, да я и так бы их не дал. Поэтому отправился в госпиталь просто так, подлечиться напоследок бесплатно, провериться и все. Получиться- хорошо, не получиться- плакать не буду. Пенсии меня никто не лишит.
Не знаю, на мое горе или счастье оказалось, что я и, правда, нездоров. Болезнь моя больших проблем для меня не составляла, беспокоила нечасто, да, я ее и списывал на мелочи жизни. Проще говоря, почти сорок суток у меня не могли найти левую почку. Сначала искали в старейшем на Северном флоте госпитале, в Полярном. Не нашли. Правда, подтверждая звание старейших, напоследок вставили мне катетер времен подводника Магомеда Гаджиева в самое главное мужское место. Учитывая, что само орудие пытки было ровесником легендарного подводника, дня три я ходил в гальюн со слезами на глазах и валидолом в кармане и двумя товарищами по палате, для поддержки. После этой процедуры, начальник спецотделения госпиталя, где лечатся подводники, осознал, что технический уровень их медицинского учреждения не позволяет найти мой жизненно важный орган, и принял решение перевести меня в центральный госпиталь, в Североморск. Провалявшись две с лишним недели в Полярном, я заскочил на одну ночь домой, и уже утром следующего дня сдавался в плен в Североморском госпитале. Там началось все снова, по прежней программе: анализы, рентген, и прочие радости госпитальной жизни. Лежать пришлось еще месяц. За это время, от скуки я изрисовал все отделение карикатурами, выполнил огромную стенгазету для медсестер отделения на конкурс, и прочитал половину больничной библиотеки. Почку, тем не менее, не находили. В конце- концов, начальник отделения изыскал, откуда- то страшно дефицитное и дорогое средство для проведения полной томографии моего бренного тела и пропавший орган обнаружили спрятавшимся в костях таза. Как она туда попала, никто внятно объяснить не мог, тем более год назад она была на месте. Начальник отделения, и мой лечащий врач приняв, в учет мои заслуги перед отделением в плане художественного оформления и зная о желании уволиться, списали меня с плавсостава подчистую. То есть на корабль ни ногой. Чего как раз мне и не хватало для полного счастья. Выписался, и в родную базу. А там...
Корабль готовился к выходу в море. Так, ерунда, подтверждение задач. Суток десять. Но голова у нашего командира побаливала. Увольнявшихся в запас надо было отправлять в отпуск. А кто тогда в море пойдет? Ведь увольнялись почти половина старших офицеров корабля... Командир БЧ-1, командир БЧ-2, командир БЧ-7, начальник химической службы, два управленца, и еще тройка офицеров. Один кавторанг, пять капитанов третьего ранга, три каплея и один старший лейтенант. Кому пойти на выход штаб дивизии командиру нашел бы, но кого? Что лучше, свои, с которыми не один месяц вместе в прочном корпусе сидел, или чужие? Они может и хорошие, но что от них ждать можно не знаешь. Об этом контрольном выходе командир знал заранее, и посему со всеми своими «полугражданскими» офицерами провел подготовительную работу. Да особо никто и не отпирался, нас попросили по человечески, и наша увольняющаяся братия в море пошла полным составом. А у меня между выпиской из госпиталя и выходом получилось аккурат, трое суток, чтобы поцеловать жену и три ночи поспать не на казенной постели. Десять суток отморячили как положено, на одних учебных тревогах и отработках. Часа за три до прихода в базу командир вызвал нас на мостик, и после перекура мы по старой традиции выбросили в море свои фуражки в память о последнем выходе в море в ранге офицеров Военно-морского Флота.
На берегу пришлось сложнее. Сложившаяся на этот момент времени крепкая привычка финансовых органов не платить по своим счетам и изворачиваться всеми возможными способами от этой неприятной процедуры вынудила нас пойти на лобовое столкновение с командованием дивизии. Дело в том, что перед увольнением в запас, офицер просто обязан отгулять полный отпуск плюс все недогулянное по каким- то причинам. А ведь за все это надо платить! Цветными, хрустящими бумажками с изображением Кремля. И судя по всему кадровики “Арбатского военного округа” подсчитали предстоящие убытки из “своего” кармана, прослезились, и доложили куда надо. Эти самые, кому доложили, пришли в ужас. А на что дачи достраивать?! Детишек за границей обучать!? Мерседесы покупать? Жить- то в конце-концов на что? На свою “нищенскую” генеральскую зарплату!? Оно кстати и верно. Моя последняя зарплата на Севере, была за счет надбавок и выслуг наравне с жалованьем среднеполостного командира дивизии. И вот тогда, самый лучший министр обороны всех времен и народов издал очередную директиву, полностью игнорирующую остальные законы Российской Федерации. Отпускать увольняемых в запас офицеров в отпуск только на 24 дня и не более. Точнее там была более хитрая формулировка, по которой больше и не получалось. А по нашим самым скромным подсчетам выходило минимум суток по девяносто. Разница чувствуется? Наш командир абсурдность этого приказа понимал прекрасно, но над ним сидел командир дивизии, а над ним... И ведь всем строго- настрого приказали резать отпуска по живому. Собрал нас наш командир и говорит: вот, что ребята, я вам отпуск рассчитаю, как мне приказали, а вы на меня в военный суд подавайте. Не обижусь. Другого ничего предложить не могу. А так, военный суд меня обяжет, и никакой командир дивизии мне уже не указ. А наш командир дивизии, свежеиспеченный адмирал, был самым настоящим военачальником новой формации. Опытный моряк (одно самостоятельное автономное плавание), вежлив (самые ласковые слова- урод и мудак), образован (уверенно всем объяснял, что слова комплектация и консумация- синонимы) и главное воспитан (с женщинами матерился только через раз). Так вот наш благородный адмирал каждый, даже самый идиотский приказ сверху воспринимал как откровение всевышнего и рубил всех и всея вокруг за малейшие отклонения от воли “верхних” товарищей. Оно может и достаточно, чтобы в их глазах выглядеть образцовым военным, но совершенно невозможно заслужить уважение подчиненных. Да это уважение ему и ненужно было. Нашему адмиралу хотелось побольше звезд на плечи и прочих других военных благ в самый короткий срок и побольше. Он и ездил по нам, как на тракторе, не щадя ничьих заслуг, званий и нервов.
Зная, кто такой наш адмиралище, совет командира мы поняли правильно, и уже на следующий день делегацией отправились в военный суд гарнизона на прием к судье. В успехе мы были уверены. Прецеденты были, даже много, а ко всему прочему, на этот момент военные суды вывели из подчинения министерства обороны, и переподчинили, кажется министерству юстиции. Коллектив военного судейства давно тяготился внутриведомственной покорностью строевых начальников, и тут, на тебе подарок! Ни командующий флотилией, ни флотом, ни сам министр обороны тебе не указ! Следи за выполнением законов- и все! На этой волне боевой дух военного судейства ненадолго возрос, они перестали бояться, и начали вступать в серьезные споры с самыми высокими начальниками. На эту волну мы и попали. Судья, “черный” полковник, с “добрым ” адвокатским взглядом, внимательно оглядев ввалившуюся к нему толпу старших офицеров, мягко спросил:-
- Вы, товарищи офицеры все по одному вопросу?
Мы утвердительно закивали.
- Тогда шагом марш все за дверь, и в кабинет поодиночке. Массовые жалобы у нас запрещены...
Вышли в коридор. Первым пошел командир БЧ-7 "майор" Капоненко. Через десять минут он с несколько разочарованным лицом вышел. Мы его обступили с вопросами.
- Ну, что? Что он говорит?
Капоненко неопределенно скривился.
- Да мы у него не первые. Он сразу в лоб спросил: вы по поводу отпусков. Я говорю -да. Он мне: садись, вот образец, пиши заявление... Я написал. Да! Там в заявлении, ну в образце, было написано о требовании возмещения морального ущерба. Я прикинул, чем меньше напишешь- тем меньше дадут, и шарахнул на пятьдесят миллионов. Пусть срезают, хоть пару лимонов оставят.
Мы переглянулись. Решили, что пишем столько же. Очередь двинулась. Следующие задерживались меньше, чем Капоненко. Минут пять и все. Мне досталось идти последним. Захожу. Взгляд у полковника еще более задумчивый, чем сначала.
-Товарищ полковник, капитан 3 ранга Белов...
- Садись, не шуми.
Сел. Полковник молча подвинул листок бумаги и ручку.
- Пиши. Тебе твои орлы уже сказали ведь, что к чему.
Я кивнул и взялся за ручку. Полковник также молча подвинул образец.
- И не сходи с ума. По пятьдесят миллионов вам никто не даст.
Отступать от всех я не хотел.
- Товарищ полковник, это же мое дело, сколько просить?
Судья измученным взглядом посмотрел на меня, вздохнул.
- Твое, твое... Господи, как мне надоела эта тупость... Ты тоже из 31 дивизии? Вы все из одного экипажа?
Я не отрывая глаз от бумаги, утвердительно кивнул.
Полковник вздохнул еще раз, решительно взялся за трубку телефона и набрал номер.
- Алло. Контр-адмирал Исаев? Юрий Максимович, это полковник Поярков. Да, да. Именно я. Юрий Максимович, скажите откровенно, у вас много лишних денег? Я не издеваюсь. Нет, я совершенно серьезно!!! ЧТО?!!! Только уважение к твоему званию и должности пока удерживает меня от того, чтобы не дать ход уже сорока с лишним заявлениям в нашу организацию на тебя лично! А там суммы не маленькие стоят. Носки, и те продашь! А я тебя и не пугаю!!! Мне по большому счету на вас всех теперь насрать!!! Вы мне никто!!! И закон для всех един!!! Сейчас тебе не партия рулит! Короче: даю тебе Юрик три дня , чтобы со всеми отпускниками разобраться. Не сделаешь, иди ты тогда в жопу! Все пускаю, как положено, по всем инстанциям и судись, сколько сможешь. Да, чуть не забыл, тут на тебя еще парочка официальных заявлений лежит, что вы товарищ адмирал, со всей дивизии с каждой получки, с каждого офицера и мичмана поборы осуществляете в размере пятидесяти тысяч рублей!!! Для нужд дивизии. Я их тоже в производство запущу, там будешь доказывать, что это за нужды такие!!! На пиво, что ли? Все Юрий Максимович, разговор окончен! Мне с дезертирами и подонками времени разбираться нет, а тут ты со своими...бл.....е... идиот!
Закипевший полковник бросил трубку. О моем присутствии в кабинете, в пылу беседы разошедшийся судья видно забыл. Сразу приняв невозмутимый вид, раскрасневшийся полковник еще чуть дрожащим языком, повторил дежурную фразу.
- Готово? Кладите. У вас еще есть время подумать, и если что забрать свою бумагу обратно. Три дня. Идите.
Я встал. Полковник устало повторил.
-Идите, идите...
Я развернулся и двинулся к двери.
-Белов!
Я развернулся.
- О том, что слышал, никому. Извини, сорвался. Когда вас отпустят, заберите заявления... Вас отпустят в срок...
Полковник- судья знал, что говорил. Адмирал Исаев все - же оказался не полным идиотом, и сообразил, что может надолго увязнуть в судейских дрязгах с постоянно возрастающим количеством жалобщиков, и еще не факт, что он выйдет победителем в этой схватке. Через день нам выдали новые отпускные билеты, с новыми датами прибытия. И что самое удивительное- выдали отпускные деньги! Получку, и ту задерживали на месяц-другой, а уж отпускные... Но нам дали! Чуть меньше, без компенсации за продаттестат, но дали! Чудо! И поехали мы в отпуска, столбить места под новую жизнь, искать применение себе и своим военно-морским познаниям.
Пока мы гуляли, наш экипаж, подержав «пароход» пару месяцев, его сдал второму экипажу и намылился в отпуск. Половину народа отпустили сразу, а оставшихся ввиду катастрофического отсутствия личного состава в дивизии, распихали в другие экипажи, обнадежив обещанием, что и их тоже «скоро» отпустят. Командира тоже попросили ненадолго остаться, назначив ВРИО начальника штаба, пока настоящий оттягивался в санатории. Приехали, доложились. Выписки из приказа министра обороны о нашем увольнении уже пришли. И вот тут- то и началось самое противное... Расчет.
Мне не с чем сравнивать. Я не служил во флотах других стран. Я не принимал присяги другому флагу. Но теперь я точно знаю, почему писать мемуары о беззаветной службе Родине любят отставные адмиралы, а не «пятнадцатилетние капитаны». И еще очень хорошо понимаю, почему лоснятся улыбчивые морды высоких тыловых начальников, когда они уверяют страну с экранов телевизоров, что армия и флот сыты, обуты, одеты, и обеспечены финансовым довольствием на три месяца вперед. Теперь я понимаю это даже лучше, чем тогда когда служил. И еще я знаю, почему службу многие вспоминают только из-за друзей, и больше не из-за чего.
Из всех офицеров моего экипажа, один я увольнялся со всеми льготами. Тогда я, еще наивный капитан 3 ранга, подозревал, что мне это поможет на гражданке получить квартиру и все прочее. Конечно, помогло. Один раз. Когда в налоговой службе, после покупки квартиры, меня как пенсионера, освободили от уплаты налогов на нее в размере...8 рублей! Еще конечно проезд на общественном транспорте... Ну не об этом. Поэтому, мне как льготнику и денег начислили естественно поболее других. Намного. А если прибавить недоданные года за полтора продовольственные компенсации, нереализованные проездные документы и прочую шелуху набиралась сумма для российского офицера очень даже приличная. Финансист экипажа, мичмана Царева командир в отпуск решил отправить, лишь после того, как тот нас рассчитает, и денежные ведомости на руки выдаст. Царев мужик был ответственный, старой закалки, поэтому без лишних вопросов засел дома над нашими бумажками, а мы в свою очередь по малейшему его сигналу гоняли за необходимыми документами по всем инстанциям. За неделю мичман подбил нам все. До копеечки. И пошло- поехало... Командующий флотилией адмирал Тимоненко, как я говорил ранее моряком был хорошим, но человеком тяжелым и своенравным. Лето. Отпуска. И так денег нет получки с отпускными платить, а тут на шею бригада «гражданских» со своими претензиями на «войсковую казну». Тимоненко думал недолго, а просто приказал без его личного разрешения денег никому во флотилии не давать, а на подпись в первую очередь ведомости плавсостава, а увольняемых стравливать по одному- два человека в день, в порядке живой очередности. И что- бы восторжествовала социальная справедливость- штабам и прочим тыловым крысам деньги после всех!!! Вот какой я! Не адмирал- а сама честь и достоинство! И стучал адмирал, себя по всем причинным местам, и выворачивал карманы, и поливал слезы, что сам уже второй месяц бычки из пепельницы таскает, ибо не на что сигарет купить. Поэтому деньги будем делить по справедливости. А если учесть, что дело было в середине июня, а еще апрельские увольняемые не рассчитаны, можно представить, что нас ждало. Финчасть разводила руками- нет денег мужики, мы бы рады, но... увы. Командующий и командиры дивизий разорялись на построения стуча себя в орденоносные груди: делаем все, что можем, да мы в Москву каждые пятнадцать минут звоним, а они подлецы не отвечают. То, что в столице сидит, мы и так знали, а вот когда свои брешут, как собаки обидно. Страждующие обрести деньги, а с ними и свободу, увольняемые в запас с утра до вечера дежурили в финчасти флотилии, ужасно нервируя вальяжных мичманов- расчетчиков и кассирш с надменным взглядом. Оказывается, было от чего нервничать. Часам к одиннадцати утра в коридор выходит один из краснопогонных руководителей флотилийскими финансами, и со скорбью в голосе объявляет, что сегодня денег не будет. Никаких и в ни каком количестве. Зря не стойте, идите по домам, короче- до свидания, до завтра! Народ, начиная от молоденьких мичманов, кончая седовласыми кавторангами ворча и матерясь во весь голос, начинает помаленьку покидать помещение. И вдруг, прямо перед обедом, в кассу боком, стараясь спрятать лицо от присутствующих, прошмыгивает, кто бы вы думали? Финансист нашей краснознаменной дивизии! С чемоданчиком! А сзади, вдоль стены за ним крадется еще один штабной мичман с портупеей. Значит, выделен для охраны. А чего? Получки штаба естественно! А как же речи адмирала... Да никак. Через полчаса, не прячась, в финчасть, выпятив вперед могучий живот, вползает еще один, береговой мореплаватель в звании первого ранга. Тот даже считает нужным прятаться. Раздвинув всех животом, капраз подбирается к окошку кассы и начинает настойчиво стучать в нее кулаком.
- Эй, там!!! Открывайте!!! Капитан 1 ранга Хамов!!!
Окошко кассы приоткрывается, ровно на столько, чтобы пролез нос кассиршы.
- Не кричите, пожалуйста. Вы, по какому вопросу? Денег все равно нет.
Живот капраза угрожающе заколыхался.
- Как так нет!!! А мои отпускные?! Моя фамилия Хамов! Штаб флотилии!!! На меня должна быть заявка!
Нос кассиршы исчезает, чтобы через несколько секунд появиться вновь.
- Извините, пожалуйста, товарищ капитан 1 ранга. Да, вам деньги есть... Давайте удостоверение личности.
Капитан 1 ранга удовлетворенно крякает, и поворачиваясь к народу окружившему кассу, самодовольно замечает:
- Еще бы мне не хватило!
Из окошка появляется ведомость. Капраз расписывается, и вдруг замечает что-то его не удовлетворяющее.
- Девочка! А почему мне начислили только за три месяца? Я же оформил отпускные документы за прошлый год, и с разрывом через три дня уже на этот. Мне надо за полгода деньги!
Кассирша опять извиняется, и через некоторое время из окошка появляется новая ведомость. «Полковник» расписывается, пересчитывает кучу денег, и покидает финчасть, провожаемый злыми взглядами простых отпускников и увольняемых в запас, просиживающих в этом коридоре уже не первую неделю. После приходит еще один левый военоначальник, потом еще. Потом прибегает мичман от очередного штабного героя, которому недосуг самому за деньгами бегать. И так весь день, хотя все ушедшие наивные каплеи и «майоры» были уверены в том, что «денег нет». На следующий день история повторяется вновь. Через день для разрядки обстановки деньги дают какому- нибудь экипажу, и паре- тройке увольняемых, а дальше история повторяется вновь. И так идут дни и недели. Одна за одной. Бывшие нужные и незаменимые офицеры и мичмана слоняются по гарнизону, продавая мебель и ненужные вещи, пакуя чемоданы, и на последние копейки, напиваясь от бессилия и злости по вечерам. Тебя уже нет. Ты уже призрак, одетый в военно-морскую форму, и путающийся под ногами. Раз тебя нельзя запихнуть в любой момент в прочный корпус, то ты уже не существуешь для «звездатых» товарищей. И выкручивайся сам как можешь.
Через неделю наивного ожидания, я понял, что надо идти другим путем. Противным, но верным и надежным. Для чего наскреб по сусекам немного наличности, и, купив «пузырь» более или менее приличного коньяка отправился к своему финансисту Цареву, который хотя и был уже отпущен в отпуск, но пока не уезжал по каким- то личным причинам. Царев перед тем, как прийти к нам в экипаж, долго служил в этой самой береговой финчасти, всех там знал, и пользовался большим уважением. Коньяк мы распили, и в течение этого процесса выяснилось, что мичман Владимир Царев не идет в отпуск только по одной причине. Его попросили еще пару недель помочь подбить какие-то финансовые документы в той самой неприступном расчетном отделении, где ставили последнюю и самую главную подпись на ведомости, по которой ты мог с таким же наглым капразовским видом лезть к кассе.
Побагровевший от принятого коньяка, Володя расчувствовался, и посоветовал завтра с утра в финчасть не ходить. Спать спокойно, а идти часикам к семнадцати, захватив с собой не коньяк (жирно им будет), а литровку водки. Не самой дешевой, но и не отравы. Обозначив мне, план действий на следующий день, Царев залез на антресоли и достал бутылку спирта...
Утром, я не смог бы идти, даже если бы захотел. Очухавшись к обеду, я привел себя в порядок, плотно покушал и стал ждать часа «Ч», для похода в финансовое логово. К назначенному времени я вышел из дома, по дороге приобрел литровую бутыль водки «Асланов» неизвестной страны производства, батон недорогой полукопченой колбасы и направился к конечному пункту. На встречу попадались знакомые горемыки из числа знакомых увольняемых. Они брели по домам, отдежурив с утра в финчасти, и естественно получив привычный ответ, что денег нет. Вообщем шел я против течения.
Финчасть была уже заперта. Послонявшись вдоль окон, я заметил в одном из них Царева, и замахал руками. Тот меня заметил, и через минуту дверь открылась. Расчетчики гуляли. Не то, чтобы дым стоял коромыслом, а шла тихая бытовая пьянка. Разогнав посетителей, мичмана, выставив немудреную закуску на столы, снимали стресс привычным методом. Многих из них я знал, еще по службе на кораблях, но в ситуации полного безденежья всей флотилии, на эти знакомства рассчитывать не приходилось.
- О! Какие люди! - бывший радиометрист РПК СН “К-...”, а ныне работник расчетно-кредитного отделения старший мичман Раков распростер руки, имитируя объятия.
- Борисыч! Какими судьбами в нашу дыру? Проходи, садись.- Раков пододвинул стул.
Я сел. Оглядел присутствующих. За столом в комнате расположились все расчетчики нашей дивизии постоянно находящиеся в финчасти. Плюс Царев и я.
- Вижу интересное по форме вздутие в твоем портфеле, Борисыч...Не стесняйся, доставай. -Раков, пододвинул мне стул, и почти воткнул передо мной в стол стакан. Я молча открыл дипломат и выставил на стол «Асланова», присовокупив к нему колбасу и буханку бородинского хлеба.
- По мужски!!! Борисыч, ты постругай колбаску и хлеб, а я пока посуду народу обновлю- Раков протянул мне нож, а сам сноровисто сломал «голову» «Асланову».
Я резал колбасу и хлеб, а сам пытался понять, как себя вести в этих обстоятельствах. Никогда еще мне не приходилось, вот таким лихим образом давать взятку, да и не взятку, собственно говоря, а черт- те знает что... Ну, не знал я как себя вести, а просить, жуть как не хотелось. Но не зря же Царев меня позвал? Порезанную колбасу и хлеб свалили в общую кучу посреди стола, где на расстеленной газете красовались несколько раскрытых банок «Сайры в собственном соку», порезанные луковицы и уцелевшие кусочки сала.
- Вздрогнем! Еще один день прошел, и х... с ним!!!!
До сего, вяло переговаривающийся народ дружно клацнул зубами по стаканам. Потом веер рук потянулся к закуске. Снова потекло неторопливое и негромкое шушуканье вокруг стола. Я молча сидел, исподлобья оглядывая окружающих. На мое присутствие никто не обращал внимание. Царев в том числе. Даже как-то обидно стало. Целый капитан 3 ранга среди мичманов...Финансисты, блин!
- Чего насупился, Борисыч! Впереди большая и красивая гражданская жизнь!!! Без погон, вахт и долбоебизма!!! Наливай!!!- Раков захохотал во весь голос, нарушая общую приглушенность. Я, пытаясь улыбаться, разлил водку. Ситуация меня все больше напрягала. Начинало казаться, что надо мной просто издеваются.
- За лодку, водку и молодку!!!
Ритуал молчаливого клацанья и колбасоразбирания повторился. Не закусывая, я вытащил сигареты и закурил. Мне стало понятно, что я здесь чужой, и оказался в финчасти, как еще один глупенький офицеришка пожелавший за какой-то пузырь, обрести все радости жизни.
-Рак, хватит над Борисычем издеваться. Не видишь, человек уже как струна...А то сидишь тут, стебешься, как клоун..
Раков вздохнул.
-Эх, Царек-Царек...ну дал бы хоть немного отыграться-то...я ж беззлобно...А то ведь, когда я в экипаже еще был, а Борисыч вместо помощника трудился, он же меня всегда на камбуз в наряд засовывал, а я от тамошних ароматов до сих пор либо сознание теряю, либо водку глушу до полной потери обоняния. -Раков отодвинул ящик стола и вытащив увесистый пакет бросил его передо мной на стол.
-Борисыч, здесь все твои миллионы. Извини, но у тебя там много, так, что не все крупными купюрами. Распишись вот в ведомости, и пересчитай. Там все правильно, но на всякий случай. Вдруг- чего...краснеть потом не хочется.
Минут десять я раскладывал по столу пачки свеженьких, пахнущих краской купюр. Все естественно сошлось. Потом выпили еще. То, что я принимал за тихое издевательство, оказалось просто дикой усталостью ошалевших от наплыва, просьб и круглосуточной ругани в свой адрес финансистов. Они просто снимали стресс, самым привычным русским способом. Когда водка закончилась, и из сейфа вытащили очередную флягу с шилом, я вежливо, но твердо отказался и покинул финансовый оплот флотилии. Так и брел с косогора на косогор до поселка, прижимая к груди, дипломат с грудой денег.
На следующий день я грузил контейнеры. Это вообще отдельная история и о ней надо позже. На это, довольно энергозатратное мероприятие ушел весь следующий день. Утро после погрузки тоже выдалось нелегкое, а с учетом, что проснулся я в чужой квартире, еще и какое-то неродное. Влив в себя пол-литровую чашку кофе, я несколько пришел в себя, и проанализировал состояние своих дел. Родина-мать, в лице 3 флотилии ПЛ СФ, осталась мне должна, самую малость: денежную компенсацию за несъеденное и невыпитое мною за последние два года службы. Это была задача, непосильная в некоторых случаях, даже штабным, не говоря уж об простых увольняющихся в запас офицерах. Но то - ли мне было все по барабану после вчерашней погрузочно-питьевых работ, то - ли, получение основной массы денег укрепило и подняло на недосягаемую высоту уверенность в завтрашнем дне, но я оперативно облачился в форму, хватанул ведомости и рванул в штаб тыла. Так, как я был уверен, что продовольственные деньги не получу никогда, для меня было довольно приятным открытием, что страна задолжала мне почти 5 миллионов рублей. Дарить эту сумму краснопогонным «противолодочникам» было жалко.
У штаба тыла был аншлаг. Увольняемый народ кучковался, нервно курил и непрерывно матерился. В тыл, по слухам привезли деньги, но мало, так что всем не хватит, но может кому-то и перепадет. К окошку кассы пробиться было делом нереальным, и я, попыхивая сигаретой, стал прогуливаться около входа в штаб, в раздумьях, плюнуть на это все и уйти, или все-же посуетиться тут со всеми. И в этот момент на сцене, а точнее из-за здания штаба вышел Водопроводчик, именно с большой буквы Водопроводчик, потому- что был он, капитан-лейтенантом запаса Скамейкиным Юрой, бывшим киповцем моего экипажа, человеком оригинальным, резким, и хитрозадым до одурения. Скамейкин, внешне напоминавший актера Филатова, был тоже человеком интересной флотской судьбы, в определенный момент времени, на мой взгляд, перехитрившим самого себя. При всем при этом, мужиком он был вполне нормальным, компанейским, и заслуживающим доверия, естественно в разумных пределах. Послужив несколько лет в экипаже, и сходив пару автономок, Юрец решил, что с этим обезьянством пора заканчивать, и начал политику пофигизма, с целью плавного и ненавязчивого надоедания группе «К» корабля...И ведь ему это удалось!!! Он так достал старпома, что тот был согласен если не расстрелять Скамейкина на корне пирса, то избавиться от него каким - угодно образом. Сначала Скамейкина убрали на какой-то отстойный корабль, оттуда он еще куда-то катапультировался, через годик обнаружился командиром плавэлектростанции, потом уволился, и всплыл в штабе тыла начальником всей базовской водопроводной системы в ранге гражданского специалиста.
Выглядел Скамейкин колоритно. Кирзовые сапоги. Ватные штаны, насколько возможно заправленные в эти сапоги, свитер и ватник явно спертый с какого-то корабля с надписью КГУ-1. На голове непонятного вида треух, в руках ведро и куча гаечных ключей. И это, кстати, в начале июня.
- О! Пауль! Чего дожидаемся у нашей богадельни?
Скамейкин сгрузил все свое хозяйство у моих ног и протянул руку. Не без внутреннего содрогания, я пожал эту трудовую мозоль, обильно смазанную чем-то очень черным и неприятным на вид.
- Не надо стесняться рабочего класса, господин капитан 3 ранга! Будьте ближе и люди к вам потянуться! Чего торчишь-то тут?
Я вытер руку носовым платком, посмотрел на то, что с ним после этого стало и выбросил в урну.
- Увольняюсь я Юрец! Вот стою и думаю: стоять дальше, или валить отсюда надолго, а лучше навсегда.
Юрец закурил. Причем папиросу, отчего стал похож на Леонида Филатова еще больше.
- Деньги?
Я кивнул.
-Сколько у тебя там?
-Около пяти лимонов.
Юрец выплюнул окурок.
- Нормально. Небось, года два не получал? Долго ждать будешь...еще мартовские увольняемые не получили. Ладно, Пауль, побежал я. У меня там авария у камбуза. А эти морды тыловские отвертку от топора не отличают, мореходы, блин сухопутные - Юрец развернулся, подобрал свои манатки и...
И тут меня посетила идея.
- Юрец! Заработать хочешь?
Тот как-то плавно и в тоже время молниеносно развернулся.
- Как?
- Юрец, вот моя ведомость. Один миллион твой. Только получи. С кем ты там делиться будешь, меня абсолютно не интересует. Я получаю деньги - миллион из них тебе.
Усы у Юрца зримо зашевелились. Лоб сморщился, и покрылся морщинами, как море зыбью при легком волнении. Юрец снова молча достал папиросину и закурил. Вопрос денег был для него краеугольным. Жена Юрца была женщина плодовитая, двоих ему уже принесла, и по этой причине не работала. И по слухам еще и третьего ждала. А Юрец мужчина был нормальный, ничего человеческое ему чуждо не было, но вот на пиво с таким семейством уже не хватало.
-Давай бумажки! Пошли за мной....
В штабе Юрец завел меня в свой кабинет, на первом этаже, аккурат, метрах в пяти от кассы по коридору. Дверь -то была кабинетная, а вот внутренне содержание было истинно водопроводно-канализационное. На 15 квадратных метрах среди груды клапанов, клинкетов, груды труб разных диаметров и длины, ветоши и прочего сиротливо примостился стол и пара стульев.
- Садись!- Скамейкин широким жестом смел с ближайшего стула кучку заглушек и сгонов.
- Кури, отдыхай, если вдруг найдешь здесь чайник и заварку - заваривай и пей! Вчера чайник точно был. Насчет заварки не уверен, но чем черт не шутит. А я пойду...наших Рокфеллеров трясти...козлов красножопых!
Храбрый Скамейкин выскочил за дверь, а я остался в его логове и начал осматриваться. Надо признать, что при кажущемся глобальном беспорядке, все было свалено в какой-то определенной системе. Клапана к клапанам, заглушки к заглушкам, трубы согласно диаметров, ключи к ключам. «Механическое» прошлое явно оставило позитивный отпечаток в Скамейкином сознании. Чайника, впрочем, как и любых других принадлежностей к чайным церемониям я так и не обнаружил. Юрец отсутствовал минут сорок. Я уже начал пропитываться никотином, когда он вернулся, и с высокой долей энтузиазма в голосе, но ничего не обещая, отправил меня на обед. Рандеву было назначено на 15.00. в его берлоге.
Времени у меня было выше крыши, поэтому я не спеша, побрел в поселок, обдумывая, как и где мне отобедать. Готовить в чужой квартире, на чужой посуде, не очень хотелось, а с общепитом в поселке было хреновенько. В «Мутный глаз» не хотелось, а «Офицерское собрание» работало только вечером. По семейным знакомым идти было уже стыдно. Хочешь-не хочешь, но перекусить пришлось все - же дома, чайком с бутербродиками. Часик повалялся перед телевизором, и отравился назад, предварительно затарившись в магазине очередной бутылкой «Асланова». На самом деле выбор алкоголя на тот момент в магазинах был феерический. «Распутин» подмигивающий и не мигающий, «Екатерина», «Асланов», «Россия», «Орлянка», и еще огромное количество водок, название которых и запомнить-то невозможно было, на Большой земля я потом таких и не видел, А уж про спирт «Royal» и сотни разновидностей поддельного ликера «Амаретто» и говорить нечего...Как, говорил Горбачев, нам повезло, что мы живем в трудное, но веселое время...
Как настоящий пунктуальный офицер я постучался в Скамейкино обиталище ровно в назначенное время. Из-за двери, что-то неразборчиво крикнули, и я, посчитав эти звуки за предложение войти, открыл дверь. За столом сидело двое. Скамейкин и еще один молодой и розовощекий лейтенант с краснопросветными погонами. На столе стояли, необнаруженные мною чашки, и ненайденный мною чайник.
-О, Пашок! Заходи...садись!- Юрец картинно развел руки, приглашая присесть. Садится, правда было некуда. Поэтому я перешагивая через разбросанное трубное хозяйство, приблизился к столу и поздоровался с лейтенантом.
- Павел- представился я.
- А..А..ааантоннн- лейтенант был очень сильно на бровях. От двери это было не так заметно, как вблизи. А юношеская розовощекость при ближайшем рассмотрении носила черты явно алкогольного происхождения.
- Давай еще по чашечке, Антошка- Юрец пододвинул кружки и начал наливать в них из чайника. Чай оказался подозрительно прозрачным. Хитрец Скамейкин умудрился засунуть пол-литровую бутылку водки в высокий электрочайник, и потчевал, уже начинающего икать летёху.
- Вот я и говорю, Антоша, заслуженные офицеры, не побоюсь этого слова, герои-подводники, отдавшие, как и я лучшие года и здоровье флоту, вынуждены унижаться, выпрашивая свои кровно заслуженные деньги! Ты меня еще понимаешь?
Антоша утвердительно кивнул. Говорить он, кажется уже разучился.
- Видишь Борисыча? Знаешь, сколько он походов сделал?- Юрец подмигнул мне, и приложил палец к губам, предлагая помолчать.
-Знаешь?- Лейтенанту , после последней выпитой кружки, даже головой мотать стало тяжело. Он просто промычал что-то очень нечленораздельное. Надо отметить, что во время этого монолога Юрца, «чаепитие» не прекращалось ни на миг. Как только у Антоши пустела кружка, заботливый Юрец, сразу ее наполнял.
- Борисыч тридцать автономок отходил!!! Тридцать!!!
Мне стало стыдно. Это было уже слишком, но игру Скамейкина я просек сразу, и только многозначительно покачал головой, и придал лицу суровое выражение. Лейтенант, с видимым усилием, поднял голову, и совершенно бессмысленным взглядом уставился на меня.
- Помочь Борисычу надо! Очень надо, Антоша! У него там...в Крыму детки малые по лавкам плачут, а отец, настоящий офицер, тут с протянутой рукой по штабам побирается.
Упоминание о детях, что-то нарушило в умственном коллапсе лейтенанта, и он поднапрягшись выдавил из себя фразу:
- Детки... надо помогать...а то плачут...памперсы...
- Вот -вот!!! Правильно!!! Памперсы купить не на что!!!-подхватил мысль Юрец
- Так поможешь?
Лейтенант Антоша попытался встать со стула. Его немного занесло, но заботливый Скамейкин, нежно попридержал его за талию и аккуратно повел к двери.
-Вп..впе...вперед! - лейтенантом видимо серьезно овладела мысль о помощи детям, не удивлюсь даже, что в мировом масштабе, и вел его к этой помощи, ни кто иной, как капитан-лейтенант запаса Скамейкин. Вел уверенно и зная куда. Я за ними не пошел, а, послушавшись жеста Юрца, остался в каморке.
Через десять минут Скамейкин вернулся. Извлек из нагрудного кармана пачку банкнот. Выглядел Юрец на удивление трезво.
- Считай. Я в этого красноперого целую бутылку влил. Слабак. Легко ломается. Сам то я только язык полоскал.
Я пересчитал. Все было в порядке. Скамейкину долю я сразу отделил, и протянул ему.
- Спасибо Юрец. Я на самом деле и не рассчитывал.
- Паша, у этих козлов тыловских, оказывается денег сейчас в кассе столько, что можно всем все долги заплатить!!! Только вот начальник тыла приказал не давать, а тянуть время. Прикидываешь? Они вас снова кинуть хотят. Благо, Антошка этот, на халявку выпить сам не свой!!!
Юрец спрятал деньги.
- Эх...вся работа сегодня, кажется по одному месту. Может в поселок и по пивку?
Я засмеялся, и вытащил из портфеля своего «Асланова».
- Можно и не по пивку! Кажется, теперь ни я ничего флоту не должен, ни он мне...с твоей помощью.
И мы пошли. Бутылку мы приговорили в оригинальном месте. Зайдя по дороге на камбуз, к небезызвестному мичману Сулейману попрощаться, я получил от него походный туесок в дорожку, с сырокопченой колбасой, сыром, балыком и еще всякой-всячиной. Покуда я обменивался любезностями со старым азербайджанцем, Скамейкин спер пару стаканов, и мы устроили пикник, забравшись на сопку, напротив финчасти, с которой хорошо было видно всю бухту с кораблями. Потом в поселке Скамейкин угощал меня пивом, потом мы пошли куда-то еще... Но проснулся я в Никитосовской квартире, раздетым и с аккуратно сложенной формой. Так, как все деньги были при мне, то вчера вечером, мы, скорее всего, прогуляли Скамейкину долю. Больше я его не видел. Говорят, он потом уволился из тыла, уехал куда-то под Питер, развелся, снова женился, ну, как всегда проявлял свой неугомонный характер.
Мне в это же утро, наверное, потому что был с бодуна, посчастливилось взять билет на вечер на московский вечерний поезд. В обед я сдал свою квартиру ЖЭКу, оплатил каждую дырочку от гвоздей в стенах, оперативно собрался и уехал из Гаджиево. Как мне казалось навсегда. Но все же мне довелось еще раз побывать в своем поселке. Это случилось через несколько лет, и это совсем другая история. Вот так и закончилась, без малого, годовая эпопея моего увольнения в запас. И я до сих пор думаю, специально или нет, государство устраивает такое унижение в отношении тех, кто честно служил ему не один год. Так хочется верить, что не специально...

О зубной боли, неделях прибалтийской эстрады и лейтенанте Галактионове

Иногда мне кажется, что зубная боль дана человечеству, как кара за наиболее развитые в природе мозги. Поднялись над всеми хомо сапиенсы, так и получите в нагрузку еще и это. Чтобы, как говорится, первенство на планете медом не казалось. Мне вообще повезло, и до училища, я даже не знал, что такое пломбы. И самая первая из них у меня появилась на первом курсе, стараниями общеизвестного мастера зубных дел Конкордии, с которой, наверняка связаны, не очень приятные воспоминания у трети курсантов Голландии. Любила старушка Конкордия посверлить, ну никуда не денешься. И сверлила все, что ей не нравилось...А уж после моей первой автономки, дырявых зубов стало сразу семь, но тут тоже никуда не денешься, у каждого человека физиология своя, вот и не смогла эмаль моих зубов выдержать трехмесячную атаку дистиллированной воды. Хотя иногда, зубные страдания, дают и довольно парадоксальные результаты, и создают комбинации, в обычной жизни редко рождающиеся. Лично я почти уверен, что Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, только по причине дикой зубной боли...
Весной 1988 года, наш экипаж в результате очередной головокружительной, и чисто по-флотски непредсказуемой комбинации, оказался в учебном центре Палдиски, что на Таллиновщине. Убытие экипажа в столицу несуверенного эстонского подплава сопровождалось обычным в этих случаях элементом флотской внезапности, которая, как известно во все времена ставила наших потенциальных врагов в откровенный стратегический тупик. Всю зиму экипаж просидел в цехах «Звездочки» в Северодвинске, обеспечивая пожароопасные работы на своем родном подводном крейсере, проходящем средний ремонт и подкармливался, обещаниями командования о весеннее - летнем отпуске. Наконец в середине марта, в бригаду из отпуска вернулись «поники», наш первый экипаж, под командованием своего отца-командира Поникаровского, который нам и озвучил долгожданную радостную весть. Сдаем «железо», возвращаемся в Гаджиево, и готовим отпускные документы. Народ воодушевился, и лишь только парочка старых каплеев, еще помнивших усмирение советскими войсками Праги, открыто выражали свое, явное недоверие столь странной щедростью командования, да и странностью по большому счету...ведь в отпуск мы могли бы уехать и из Северодвинска. Как позже выяснилось, недоверие было обоснованным.
В базе экипаж впрягся в ту самую береговую рутину, которая, как правило, и предшествует отпуску. Мы сразу плотно застолбили за собой все береговые наряды гарнизона Оленьей губы, начиная от камбузных нарядов, заканчивая экстремальными комендантскими буднями в царстве Кожакарстве. В общем, все береговые «удовольствия» нелегкой службы подводников без корабля, были охвачены нашим экипажем плотно, и как говорится даже с натягом. Но служба, есть служба, ничего не поделаешь, ворчали, конечно, но внутри всех грело знание того, что финансист экипажа уже составляет ведомости на получение отпускных, а помощник командира втихаря дал писарю команду печатать отпускные билеты с открытыми датами.
Удар под дых, а я бы сказал, просто в промежность, мы получили, как положено неожиданно, и в самый неподходящий момент. Хотя, бывают ли они, эти моменты подходящими? Вечером на построение, командир примчался из штаба, пыхтя и пряча в топорщившиеся усы ехидную ухмылку.
- Экипаж! С завтрашнего дня мы в отпуске. Помощнику командира готовить документы!
До сих пор, я не могу понять, знал ли командир то, что он скажет нам утром, или его тоже по полной программе разыграло командование. Народ радостно засуетился, и я на 100% уверен, что в этот вечер даже самые неверующие, паковали чемоданы.
Утром на построение экипажа, командир не прибыл, чего ранее никогда не случалось. Командир наш был суворовской, послевоенной закалки, и такие вольности не позволял ни себе, не другим. Недоумевающий старпом, слово в слово повторил вечернюю речь командира, и потоптавшись минут пять перед строем, всех распустил. Подводники сразу плотно оккупировали курилку, перемежая табачный дым, клубами собственных иллюзий. Продолжалось это недолго. Через полчаса в казарму ворвался грозно раздувающий ноздри командир. Строевое суворовское воспитание, так и перло из него в этот момент, расплющивая всех вокруг по стенкам.
- Экипажу построиться!!!!
Настороженные подводники начали выползать на центральный проход казармы.
- Вы, что, тараканы беременные!!! Становись!!!
В минуты гнева, командир становился по настоящему страшен, и похож на грозного сержанта из американских фильмов про новобранцев. В воздухе тут же явственно повеяло ощущением какой-то, еще не понятной, но ясно осязаемой безысходности. Ведь что-то его так разозлило...
- Товарищи подводники! Чемоданы вчера собрали?
Строй глухо откликнулся на вопрос кивками голов, и отдельными возгласами согласия.
-Я не слышу - чемоданы готовы?!
Во второй раз, строй откликнулся организованно и довольно единодушно.
- Так точно, тащ командир!!!
Командир обвел строй глазами и неожиданно улыбнулся, то стальной улыбкой, которой улыбается годок-старшина матросу-новобранцу перед отправкой того, на первое в жизни продувание гальюнов.
- Это правильно! Чемоданы нам всегда пригодятся. Но не сегодня, а через пару дней. По приказу командования, наш экипаж оправляется выполнять боевую задачу в учебный центр Палдиски. Послезавтра. Там мы пробудем месяц, а уж после этого идем в отпуск...теоретически с 1 июня.
Над строем воцарилась мертвая тишина. Тут уж иллюзии покинули всех. Настоящее лето, да еще и круглая дата начала отпуска имели место быть, только в руководящих документах, или на худой конец в мемуарах гвардейских замполитов.
-Вопросы?
Экипаж подавленно молчал.
- Если нет вопросов, всем разойтись, работать по плану. Командирам боевых частей и служб прибыть ко мне, для уточнения списка необходимых прикомандированных...
Вот так и закончился, не начавшись, наш весенне-летний отпуск.
Методика воинских перевозок, а тем более методика наземной передислокации экипажей подводных лодок с одного места базирования в другое, столь обильна разного рода нюансами, что требует отдельного повествования и даже исследования, так что тему эту я раскрывать не буду, а засим эпопею перемещения экипажа из Гаджиево в Палдиски я упущу.
По большому счету Палдиски - это не такое уж и плохое место. Получить в череде бодрящих флотских будней, месячный выезд на советский «Запад», со всеми его прелестями и радостями цивилизации, не так уж и неприятно. Другое дело получить это удовольствие вместо отдельного отпуска... Вообще, прибыли мы туда не в самом лучшем расположении духа, испытывая моральные мучения и сильный похмельно - дорожный синдром. И сразу же по прибытии вместо, а точнее параллельно учебному процессу, занялись обычным для подводника занятием-несением всех возможных и невозможных береговых нарядов. Причем, отягощенных еще одним неформальным дополнением: косметическое обновление внешнего вида учебного центра...
Дело в том, что незадолго до этого произошла смена главкома ВМФ. «Вечный» адмирал, «железный» Главком Горшков устал, и ушел на пенсию, а его место занял наш человек, подводник, гаджиевец, и по рассказам отца, просто умница адмирал Чернавин. Вот этот умница и решил провести в июне месяце, на базе учебного центра Палдиски, слет всех адмиралов, для проведения какой-то тактическо-штабной игры, да и просто для знакомства со всеми подчиненными ему «пауконосителями». Такая вот, адмиральская вечеринка с общефлотским сопровождением в виде ПКЗ, пригнанного для проживания адмиралов и вылизанного до состояния 4-х звездочного отеля. А так, как в центре на этот момент, проходили подготовке всего два экипажа, наш и Тимоненко, то естественно вся деятельность по приведению центра в божеский вид, свалилась в виде презента на нас. Всё: от побелки бордюров и покраски заборов, до военно-спортивной показухи. Если офицеры и мичмана, худо-бедно в учебные классы и на тренажеры попадали, то матросы добросовестно повышали умение владеть метлами, кистями и лопатами.
Но это все так, флотская текучка. Ну, смотр, ну проверка. Покрасили, побелили и отдали честь. Командование учебного центра взволновала одна немаловажная деталь происходящего. К ним съезжается цвет флота на пироги, все вокруг моется и шкурится, а вот сами они, все же могут выглядеть не в лучшем свете...но внешне! Начальник центра, адмирал, вдруг узрел, что за рутиной работы, его офицеры, да и сам он, утеряли ту щеголеватость и лоск, присущий настоящим флотским офицерам, неустанно трудящимися на ниве повышения квалификации подводников. Мундиры старые, позолота выцвела, фуражки немодные, крабы не шитые. Тоска. Срочно было собрано расширенное совещание руководства центра, с привлечением командного состава экипажей находящихся в центре. По поводу мундиров вопрос решили довольно быстро. Так, как местное ателье Военторга, общим решением было признано не удовлетворяющим высоким требованиям будущего мероприятия, то для пошива формы одежды, был отряжен какой- то капитан 3 ранга из местных, знающий в Питере все входы и выходы в военно-морские ателье. По поводу фуражек мнения совпали у всех. Лучше чем в Севастополе, не шили нигде. Нужен был свежий человек, который мог, за короткий срок обрадовать командование, новыми красивыми и стильными головными уборами. Вот тут и неожиданно возникла моя кандидатура. Дело в том, что у меня за полгода до этого родился сын. Я ездил в Севастополь дней на десять и попутно сообразил несколько фуражек ребятам, пользуясь еще нерассосавшимися с курсантских времен знакомствами. Вот именно об этом и вспомнил на совещании наш старпом. По немногочисленности находившихся в центре экипажей, других кандидатов на выполнение столь деликатного поручения не нашлось, и старпом взял обязательство перед высоким офицерским собранием оперативно озадачить лейтенанта Белова.
Обозначенная постановка задачи, по дороге от штаба до казармы, трансформировалась старпомом для меня, в предложение, от которого я просто не мог отказаться. Жену и новорожденного сына, за последний год я видел всего чуть больше недели, забирая их из роддома. Родителей тоже так. Так, что в моем остром желании посетить город славы русских моряков сомневаться старпому не приходилось. А посему старший помощник Павел Петрович, в простонародье «Палпед», устами ракетного каплея Пастухова, предложил мне совершенно отличную, от заранее намеченной комбинацию: вместо командировки - отпуск, вместо командировочных - незапланированное свидание с семейством за свои средства, и плюс в благодарность за это 12 пошитых по предоставленным размерам под заказ фуражек. «Палпед» был старпомом умным, и предусмотрительным, и не мог не заметить, что, предложив отправить меня в командировку, учебный центр, как-то довольно нелогично отказался ее оформлять от своего имени, перепоручив это экипажу. А хитроумный «Палпед» рисковать не хотел, справедливо полагая, что формулировка служебной командировки, звучащая примерно так: « Для выполнения боевой задачи по индивидуальному пошиву головных уборов старшему офицерскому составу», может вызвать неправильные вопросы у материально-ответственных ведомств.
В итоге всего, вечером 29 апреля, я оказался совершенно свободным человеком, с кучей чужих денег в кармане, пофамильным списком размеров голов (причем самый маленький размер оказался именно у адмирала), отпускным билетом, и полным непониманием, как бы мне побыстрее добраться до Крыма. Вот это-то как раз и было самой большой проблемой... В оплеванные ныне советские времена, практически любой гражданин страны мог позволить себе, без особого ущерба собственному благосостоянию, передвигаться по стране посредством «Аэрофлота», а потому взять с наскока билеты на самолет в местной кассе не получилось. На майские праздники, я оказался далеко не первым в желании попасть в Крым. Слава богу, понимая это, я заранее выторговал у «Палпеда» начало отпуска, с момента покупки билета. Наметив на утро выезд с вещами в столичный город Таллин в центральные авиакассы, я в преддверии утренних забот улегся спать, и уже через пять минут блаженно похрапывал в своем общежитии.
Едва продрав утром глаза, я отчетливо осознал: с организмом, что-то не так. Мысленно просканировав себя, от затылка до пяток, и прислушавшись к функционированию конечностей, никаких отклонений не нашел, и никаких болей не ощутил. Но все же что- то было не так... А время требовало действий. Но вот когда я начал чистить зубы...
До сего дня я практически не знал, что такое зубная боль, и мог с полным и законным основанием гордиться своими жевательными устройствами. Всего одна случайная пломба, да и та курсантских времен, полученная заботами милейшей Конкордии. Все остальные, клыки как на подбор, грецкие орехи грыз зубами не хуже Щелкунчика. С зубами было связано всего два неприятных воспоминания. Одно из очень далекого детства - о выдергивании молочного зуба. И другое, довольно свежее, о предвыпускном осмотре в училище, на котором, известная всем голландерам зубной техник по образованию, и садист по призванию Конкордия, удивленная отсутствием в моем рту кариеса, решила его все-таки найти, а потому усиленно ковырялась в одном их моих правых верхних резцов, а уж потом и посверлила всласть. Минут десять посвятив моим истязаниям, Конкордия отстала, к удивлению признав свою неправоту, и поставив пломбу на высверленный здоровый зуб. Вот именно этот зуб, садистски исследованный неистовой Конкордией и выстрелил в это утро...
Прикосновение зубной щетки к зубу вызвало ощущения, сравнимые разве только с хуком слева. На ногах я удержался, но голову мотнуло назад славно. Тормознул зубную щетку и прислушался к организму. Боль быстро, хотя и нехотя уходила, цепляясь за нервные окончания. Буквально через минуту она исчезла совсем. Снова двинул щетку, теперь только едва дотронувшись до зуба. Боль снова возникла, но уже приглушеннее, и снова прошла, но уже гораздо быстрее. Еще минут через 15, я экспериментальным путем установил, что зуб не болит, ни от горячей, ни от холодной воды, и вообще не болит, если только до него не дотрагиваться. Но вот уж если его задеть, даже языком, то в мозги, где-то в районе мозжечка, как будто раскаленный кол втыкался. Внешних признаков зубного беспредела в зеркале не обнаружилось, не флюсов, не припухлостей не наблюдалось. Решив, что все более или менее терпимо, и надо просто постараться не дотрагиваться до зуба, я проглотил пару таблеток анальгина, и, закинув сумку за спину отправился в кафе на завтрак. Там меня ждал первый сюрприз: анальгин не подействовал, и жевать я ровным счетом не мог ничего. Первая же попытка откусить сосиску, обернулась таким зрелищем, что истинная эстонка Мэри, узрев это со стороны, сначала посчитала, что подсунула мне тухлый продукт, а после моих объяснений, прониклась ко мне глубоким душевным состраданием, генетически несвойственным всей эстонской нации по отношению к русским. И оттого, даже принесла мне из подсобки, тарелку манной каши, не требующей тщательного пережевывания, и отсутствующую в меню кафе. Более или менее позавтракав, я заглотал еще порцию анальгина, и тронулся по направлению к электричке.
Весь путь до Таллина, я провел в тамбуре электрички, смоля одну сигарету за одной. Зуб, как бы и не болел, но ощущение неправильности, да и легкого голода не покидали меня ни на минуту. Когда я, наконец, добрался до центральных касс Аэрофлота, лицо мое приобрело некоторое мученическое выражение, отчего встречные люди участливо заглядывали в глаза, и даже уступали дорогу.
Кассы были подозрительно пусты. Не просто мало народа, а вообще никого. Только улыбающиеся молодые эстонки в аэрофлотской униформе за стеклами и все. Голый зал. Это как-то не воодушевляло. Подойдя к ближайшему окошку кассы, я постарался выправить сведенного судорогой лицо, и как можно вежливее поинтересовался. Могу ли я сегодня или завтра вылететь в Крым, в Симферополь.
- К саажелению, билетооов в Симфферопполь на ближайшее недели нетт.!
Девушка отчеканила ответ, все с той же милой улыбкой, даже не заглядывая в монитор билетной системы. Наверное, с этим вопросом приходило так много народа, а ответ был столь очевиден, что перепроверяться и не стоило. Ну, от этого то мне легче не стало, а лететь надо было все равно.
- Девушка, а может, есть билеты на какое-нибудь южное направление. Ну..там Одесса, Николаев, Харьков...может Ростов?
- Нетт. Никаких билетттов в южном направлении неттт совсеммм...
Я пригорюнился. Передо мной замаячил призрак железнодорожного вагона с полуторосуточным перестукиванием колес по моему зубу.
Видно, это страдальческое выражение на моем лице было столь впечатляющем, что девушка из соседнего окошка, высунувшись, окликнула меня.
- Мааллладой человек, падддаждитте минуттточку...
Я подошел к ее кассе. Девушка что усиленно высматривала в мониторе, бегая пальцами по клавиатуре терминала. Потом улыбнулась, и подняла глаза на меня.
- Мааллладой человек, вамм несказанно паввезло! Есть биллеттт на сегоднння...Таллинн-Симферополлль, с промежтточннной посадддкккой в Днепрпетровсскккеее. Рейс черззз 4 чассса...Будетттте оформлять билеттт?
От воодушевления я, молча просто затряс головой и протянул паспорт. Через пятнадцать минут, я вышел на улицу счастливым обладателем билета в Симферополь. Откуда вдруг взялся билет на раскупленном на несколько недель направлении мне предстояло узнать позже. А на этот момент, я все же решил попытаться утолить голод, невзирая на подающий нездоровые признаки жизни при каждом прикосновении зуб. Уже на втором заходе в прилежащие кафе, я обнаружил в меню бульон и, заказав его, довольно быстро влил в себя, старательно глотая неразмокнувшие гренки.
Такси домчало меня до аэропорта довольно быстро. Таллиннский аэропорт тех времен, был тоже из серии «советская Европа», и хотя был совсем небольшим, но красиво оформленным внутри, уютным, и не походил на большинство виденных мной до того аэропортов. Не знаю от чего, может от тряски в машине, может от неловко укушенной гренки, но по приезду туда, мой зуб начал болеть, именно болеть, а не просто реагировать на прикосновения. Выпил еще таблетку. Бесполезно. Анальгин уже не действовал. По возрастающим ощущениям, до славного города Севастополя, я бы не дотерпел точно. Памятуя,что на каждом вокзале, обязательно должен быть медпункт, я ринулся на его поиски. Медпункт благополучно нашелся, но в нем не оказалось ничего, что могла бы облегчить мою участь, кроме на удивление словоохотливого фельдшера, который рассказал мне, чуть ли не всю историю Таллина, за несколько минут, при этом беспомощно разводя руки и показывая на бинты и йод, которые только и были у него под рукой. Но именно он и посоветовал мне сходить в летную поликлинику, которая находилась метрах в трехстах от аэропорта на закрытой территории, и даже милостиво написал мне записку к тамошнему зубному врачу. Я рванул туда. С этой запиской меня пропустили на территорию аэродрома, и даже проводили к поликлинике. Врач, миловидная женщина лет тридцати, внимательно прочитала записку, усадила меня в кресло, очень аккуратно изучила зуб и сделала резюме.
- Знаете молодой человек, по совести, надо бы вам рентген сделать. Но у нас кабинет на переоборудовании, а ехать в другое место далеко. У вас через, сколько самолет вылетает?
Я посмотрел на часы.
- Через два с половиной часа. Симферопольский рейс.
Врач покачала головой.
- Не успеете. Я, конечно, могу его вырвать прямо сейчас, но думаю, что полет через всю страну, после этого, вам покажется малоприятным, если вы его вообще вытяните. Но если вы хотите- то дернем прямо сейчас.
Я на миг представил себя, сидящим в душном самолете, со ртом набитым окровавленной ватой, с отходящей анестезией, с невозможностью не то чтобы попить, а даже внятно сказать несколько слов...
- Нет, сейчас я рвать не хочу.
Как мне показалось, врач с облегчением вздохнула.
- Говорите анальгин уже не помогает? Ничего более действенного у меня нет, а сделать анестезирующий укол без операции я не могу. Отчетность. Но давайте я вас сейчас отведу в кабинет физиопроцедур. Пусть погреют вам это зуб, может полегче станет.
Отвела. Погрели. Не полегчало ни капельки. Даже, кажется, стало чуть хуже, потому - что после прогревания, зуб начал как-то постукивать внутри.
Вернувшись к зданию аэропорта, я пристроился у входа и начал беспрерывно чадить сигареты. Скорее из-за самовнушения, или может и на самом деле, но боль немного стихала, при наличии табачного дыма во рту. Долго так продолжаться не могла, столько курить просто невозможно, но пока я усиленно смолил одну за одной, обреченно осматривая окрестности. Надо заметить, что авиарейсов из Таллина было немного, и по этой причине, аэропорт был практически пуст, не считая, десятка таких же, как я, которым просто было некуда деться в чужом городе.
Сначала к зданию подъехал микроавтобус, откуда вылезло человек шесть, один из которых, высокий толстый и рыжеволосый мужчина средних лет, отчего-то показался мне смутно знакомым. Не успел я сосредоточиться на нем, как к аэропорту подъехал огромный «Икарус», из которого сначала вальяжно вышел маэстро Раймонд Паулс, а за ним чуть-ли не строем высыпала куча ребятишек, как я понял, последний шедевр композитора, детский ансамбль «Кукушечка». А уж дальше понеслось... Одна за одной подкатывали разнокалиберные автомобили, и из них появлялись всевозможные известные певцы и певицы Прибалтики. Из одной выкатился пухленький и круглый Тэнис Мяги, из другой машины степенно и лениво вылез Йак Йола судя по всему со своим антрепренером, сильно улыбчивым мужчиной в клетчатом шотландском пиджаке. А уж потом начался сплошной обвал знаменитостей: Анна Вески, Лайма Вайкуле, тогда еще выглядевшая не как пугало, а как красивая и стильная женщина, еще какие-то знакомые и незнакомые лица. Все они приезжали с толпой провожающих и сопровождающих лиц, толпой вываливались из автомашин и устремлялись в здание аэровокзала. Я впервые так близко видел такое количество звезд эстрады, но мироощущение мое, от зубной боли снизилось настолько, что я провожая взглядом очередную знаменитость, просто сухо констатировал ее наличие рядом, и более никаких чувств это у меня не вызывало. Минут через десять, когда поток прибывших иссяк, и площадка перед аэропортом вновь опустела, на улицу вышли покурить двое. Девушка и тот самый высокий колоритный мужчина, которого к этому времени я уже вспомнил. Он был солистом в известном в то время ансамбле «Апельсин», а так, как я не помню, как его зовут, то и буду называть его в своем дальнейшем рассказе просто: Апельсин. Так вот Апельсин вышел покурить на улицу с девушкой, и они остановились рядом со мной. Я же уже битый час не отходил от пепельницы. Они о чем то переговаривались на своем языке, а я молча продолжал пускать, уже ненавистный мне дым. Видимо, судороги, уже непроизвольно пробегавшие по моему лицу, привлекли их внимание, и Апельсин, что-то спросил меня по эстонски. Я развел руками. Тогда он перешел на русский.
- Зуббы?
Я кивнул головой.
-Сиильнно?
Я кивнул.
-Нет слов...
Апельсин участливо поглядел мне в глаза.
- Дааа...Страшннееее неттту боли...А таблетки пиллли?
- Пил...не действует ничего....
Апельсин сочувственно покачал головой.
- Дааа...Летите или встречаеттте?
Я криво ухмыльнулся.
- Лечу. В Симферополь. А оттуда до Севастополя. Вот только знаю, долечу ли с этим зубом....
-Симферопполь? Этто через Днепропеттровскк?
Я молча подтвердил кивком. Как раз в это время, зуб как-то особенно остро дал о себе знать, и говорить стало просто физически больно.
- Такк вы поппуттчиккк!!! Вамм надддо долеттеттть!!! И вы долеттитте!!!
И Апельсин, начал что-то довольно энергично для эстонца объяснять своей подруге. Та внимательно его выслушала, и заулыбавшись во весь рот, юркнула в двери аэровокзала. Апельсин же улыбаясь во весь свой немаленький рот, стал очень жизнеутверждающе показывать мне большой палец правой руки, мол, все коей парень...всё пучком... А мне собственно, все было уже по большому барабану,...Судя по всему, в этот момент зуб решил меня добить окончательно и начал хаотично управлять всеми мускулами моего лица, да так, что Апельсин в испуге отшатнулся в сторону. И в этот момент из дверей выскочила его девушка. На протянутой вперед руке лежала Таблетка. Именно Таблетка с большой буквы. Она была, наверное, сантиметра четыре в диаметре, серо-зеленого цвета, с какими-то темными травянистыми вкраплениями, и по большому счету, напоминала кусок спрессованного засохшего кизяка. Вообще видок у нее был такой, что особого желания засовывать это в рот не возникало.
- Кладиттте на зуббб, и держиттте на нем. И немного воддды.
И Апельсин протянул мне стаканчик с водой, неизвестным образом материализовавшийся в его руке. Я нерешительно начал было отказываться, но Апельсин так преданно и доброжелательно глядел мне в глаза, а зуб так немилосердно тикал по всему черепу, что я мысленно махнув рукой на все предрассудки, и взяв таблетку, засунул ее в рот. Потом глотнул немного воды, прикурил новую сигарету и попытался придать лицу, более или менее пристойное выражение. Апельсин же с девушкой, улыбаясь смотрели на меня. Они явно чего-то ждали.
Через минуту, таблетка, едва умещавшаяся в рот, и очень неприятно давившая на больной зуб, словно обмякла. Зуб как будто обволокло чем то мягким, одновременно и охлаждающим и согревающим. Вдруг я почувствовал, что боли просто нет. Она как будто растворилась, исчезла и попросту сбежала из моей измочаленной черепушки. И еще вдруг, мне стало так хорошо... Просто очень и очень хорошо. И улыбающийся Апельсин, и его подруга с улыбкой во весь рот, показались такими близкими, такими родными и милыми, что захотелось обнять их, прижать к груди и не отпускать от себя никогда и никуда... Я почувствовал себя просто бакланом, парящим над этим аэропортом и даже на удивление абсолютно не желающим гадить на все под собой....
Чувство полной эйфории от исчезнувшей боли, и от вселенского братания начало проходить минут через пять, но самое главное, что боль не возвращалась, а ощущение легкого и невесомого тела остались, только мозги вновь обрели возможность логически мыслить. Таблеточка, безусловно, была не простая. Судя по размерам этого «лекарства», в нем в убойных пропорциях были смешаны крутые обезболивающие средства, с не менее крутым коктейлем из легких наркотиков разнопланового действия. Но, здраво рассудив, что наркоманом от разового употребления этих препаратов я не стану, а до дома скорее всего, долечу более или менее в нормальном состоянии, я спросил у улыбающегося Апельсина:
- А сколько это ...лекарство будет действовать?
- Долллго... доллетитте...Можетте дажже кушашать...и не бояттться...
После этих его слов, я и правда почувствовал дикий голод. Бульончик уже давно растворился в организме, а желудок и все к нему прилегающее, были просто иссушены непрерывно поступающим никотином, а уж простое сглатывание слюны отзывалось просто неимоверной резью в горле.
- Идиттте... Времммя еще есттььь...Заммморитте червячка...
Я посмотрел на часы. До начала регистрации, было, еще минут двадцать.
- Спасибо большое, спасибо, я и правда побегу пожую....вы меня просто спасли....- и ноги понесли меня в здание аэровокзала, а Апельсин со своей спутницей улыбались мне вслед.
В кафе, я за двадцать минут, успел умять половину цыпленка табака, просто вылакать тарелку супчика, и опрокинуть чашку неплохого кофе, с парой стандартных, для любого вокзала песочных пирожных. По совести говоря, я все же не очень надеялся на длительное действие апельсиновской чудо-таблетки, и поэтому постарался напихать в себя пищи по максимуму. Про запас. Но зуб на удивление не дал о себе знать, даже от довольно твердой курицы и горячего чая.
Потом была регистрация, которая прошла несколько нестандартно. Я первый раз был в накопителе аэропорта одновременно с такой толпой знаменитостей. Там же я и понял, почему я умудрился взять билет, и куда они вообще летят. Оказывается , завтра в Днепропетровске начинались дни прибалтийской эстрады, куда были рекрутированы, все более или менее известные эстрадные кумиры. Для них забронировали весь рейс, а перед самым отлетом обнаружилось, что мест десять осталось пустыми, и Аэрофлот, по договоренности с организаторами, в самый последний момент, выкинул эти билеты в продажу. Ну и я оказался в нужном месте и в нужное время.
Сначала в самолет запустили всех эстрадников. Простых пассажиров в накопителе осталось и правда человек десять. Потом пустили нас, попросив занимать оставшиеся свободные места. Мне досталось кресло у окна, с соседом, в виде угрюмого прибалта, не проронившего до самого Днепропетровска ни слова, и все дорогу не поднимавшего головы от какой-то тетради с незнакомым мне языком. Мне даже показалось, что он что-то учил. Сзади меня пристроился Йак Йола со своим антрепренером, которые сразу перед взлетом, начали шушукаться и тихонько посмеиваться. По мере продвижения самолета на взлетную полосу, смех их становился все более громким и непринужденным. Мне это не мешало. Я блаженствовал, от отсутствия боли и сытости в желудке, да и глаза как-то предательски начали закрываться, хотя мне никогда не нравилось спать сидя. Наверное, сказалось напряжение всего этого дня, и начал потихоньку дремать. После взлета по салону начали шастать звезды, кто чисто по человечески в гальюн, а кто просто так, поговорить друг с другом. Меня это мало волновало, но внезапно перед моим креслом нарисовался Апельсин. Видимо, он принял какой-то допинг, то- ли перед самым взлетом, то- ли в процессе его, но лицо у него было изрядно покрасневшим, а по лицу стекали капли пота. Увидев меня, он, почему то обрадовался, и, растормошив меня, минут пять, что-то весело втолковывал на эстонском, практически положа свой живот на моего невозмутимого соседа. Потом, сообразив, что я представитель не их титульной нации, он перешел, на русский язык, правда, гораздо более нечленораздельный, чем до посадки.
- Нееээ...неаээ болиттт? Памагаалоо таблетка?
Я, весь во власти Морфей, лишь кивнул головой, изобразив некое подобие улыбки. Сидевший сзади Йола, спросил у него что-то, тот ответил, и между ними завязалась беседа. Апельсин, что-то говорил ему, периодически кивая на меня. Потом Апельсин громко расхохотался в ответ, на какую-то реплику моих задних соседей, и напевая себе что-то под нос, скрылся в глубине салона самолета. Я снова начал засыпать, но по моему плечу аккуратно постучали. Пришлось повернуться.
- Молодой человек, анестезию не примете?
На меня глядела звезда советской эстрады Йак Йола, и его сосед. Говорил по-русски Йола почти без акцента, а его сосед протягивал мне сосуд, в обиходе подводников, обычно называемый «шильницей». В другое время, я бы наверное, с удовольствием, разделил глоток, судя по запаху, хорошего коньяка, но сейчас я был устал, измучен своим невыносимым зубом, так, что к ведению «боевых» действий с алкоголем, был не готов.
- Спасибо большое, я не хочу.
Вежливые прибалты покивали, улыбаясь, и настаивать не стали, а я снова прикрыв глаза начал дремать. Дальше полет продолжался уже более спокойно, и моя дрема прерывалась примерно раз в двадцать минут, когда, нашептавшись и погремев «шильницей», мои соседи сзади вспоминали про меня, и вежливо поинтересовавшись, как мой зуб, сразу предлагали выпить, а получив отказ, так же спокойно продолжали шушукаться. Когда же объявили о скорой посадке в Днепропетровске, неожиданно материализовался Апельсин, с весьма неожиданным и приятным подарком. Не знаю, чего уж там втемяшилось в его добродушную музыкальную голову, но ощущая свою личную причастность к моим страданиям, да еще и подогретую высотными возлияниями, Апельсин решил оставить о себе и какую-то материально-духовную память. Он откуда-то вытащил новенькую афишу, этих самых дней прибалтийской эстрады в Днепропетровске, на которой были фотографии всех участников, и за время полета, собрал автографы всех присутствующих, причем расписались они на своих фотографиях. Зависнув над моим креслом, Апельсин, отмахиваясь от бортпроводницы, пытавшейся загнать его на свое место и пристегнуть к креслу, наконец, выяснил, как меня зовут, и размашисто, и на русском языке начертал поверх всего довольно веселенькую фразу: «Павлу, на память о днях прибалтийской эстрады и его зубной боли, от музыкантов Эстонии, и от Мати лично». После чего, здоровяк Апельсин, поддался уговорам стюардессы, и основательно пожав мне руку, удалился на свое место.
В Днепропетровске вся эстрадная команда, быстренько испарилась, а оставшиеся пассажиры, побродив около часа в накопителе, оказались снова в самолете, но уже в значительно более свободном салоне. Пассажиров в Днепропетровске подсело совсем немного, и до Симферополя мы летели в совершенно пустом салоне.
В столицу Крыма мы прилетели около 18 часов вечера. Багажа у меня не было, только сумка и свернутая афиша. Выскочив из аэропорта, я быстренько сговорился с одним из таксистов, слонявшихся у выхода, и уже через 10 минут, машина мчала меня по направлению к Севастополю. Вот тут-то снова проснулся мой зуб. Скорее всего, свою роль сыграли рытвины и ухабы, которыми сопровождался выезд моего такси по максимально укороченному маршруту из города. Уже подъезжая к Бахчисараю, уровень зубной боли был даже выше, чем утром этого дня. Я только не выл, подскакивая на каждой выбоине шоссе. Когда мы, наконец, подъехали к дому, я был в состоянии полной прострации, с сильно выраженным эффектом «ухода в себя». Я чуть не забыл сумку в машине, но совсем забыл про афишу, кинутую к заднему стеклу. Так я лишился явного раритета, аналогов которому вряд- ли найдется, и впоследствии даже не рассказывал об этом супруге, боясь вызвать ее карающий гнев по поводу утери такой святыни.
Дома, мой внешний вид и неадекватное подергивание лица, сначала вызвал у жены и тещи противоречивую реакцию и подозрение в развившемся алкоголизме, но узнав причины, семья успокоилась, и я в сопровождение жены срочно выехал в центральную горбольницу, где всегда круглосуточно дежурил стоматолог. Там, на мое счастье оказалось малолюдно, и немолодой седовласый врач, осмотрев мой клык, и догадавшись, что мне не сладко, обколол его анестезией, быстренько вскрыл его, промыл лекарством и отправил домой, уверив, что поесть я смогу, а утром срочно к нормальному врачу. Мне снова полегчало, я даже смог запихнуть в себя несколько знаменитых тещиных куриных котлет, изготовленных в честь моего приезда, и шарахнуть с тестем несколько рюмочек водки, отчего потом уснул сразу и без сновидений.
Утром, всю инициативу, по моему выздоровлению, взяла на себя теща. Она еще работала тогда в бухгалтерии Нахимки, начисляла всему училищу зарплату, а потому пользовалась заслуженной известностью. Использовав связи по полной программе, она живенько с самого утра договорилась с тамошним стоматологом, по рассказу сущим чародеем в части зубов, и перезвонив, домой, срочно вызвала меня к 11 утра в училище. За полчаса до срока я начал движение в направлении чуждого мне по убеждениям, командного училища. Жила семья моей жены в самой стрелке, на ул. Надежды Островской, и ходу до КПП Нахимки, где меня ждала теща, было минут пятнадцать. Следуя своим курсом, я не преминул заметить, что если бы мне пришлось идти самостоятельно, то я бы, обязательно укоротил часть дороги, а именно, просто перелезнув через невысокий каменный забор училища в наиболее удобном месте. Теща встретила меня, и проводив до санчасти, вверила рукам врача, который оказался здоровенным мужиком, с огромными волосатыми руками, торчащими из засученных рукавов халата. Как и все большие люди, он был добродушен и улыбчив. Пощелкав по моему зубу всевозможными инструментами, он отправил меня на рентген, а получив снимок, с широченной улыбкой констатировал, что зуба-то у меня вообще и нет. Осталась только оболочка, с перегнившей сердцевиной. И это надо удалять. Я обреченно согласился, хотя до этого, зубы мне еще никогда не рвали, разве только в молочном детстве. Но все прошло на удивление гладко. Зуб наверное и правда был уже полумертвый, и вырывание клыка прошло без видимых страданий и болей. Набив рот тампонами и невнятно пробормотав слова благодарности врачу, я покинул лазарет училища, и зашел отметиться к теще в бухгалтерию. Там я заслушал плановую серию охов по поводу моих страданий, был оценен группой тещиных сослуживец, на предмет соответствия меня моей жене, и самостоятельно отправлен на выход.
Вырвавшись из бухгалтерии, я двинул было к КПП, но передумав, резко взял в сторону. Подойдя чисто практически, и вспомнив низко-дырявый забор училища, я просек, что могу сократить дорогу домой почти вдвое, просто перепрыгнув через забор в нужном месте. Что я и отправился делать...
Чтобы продолжить повествование, придется сделать небольшое «лирическое» отступление. Что такое севастопольская комендантская служба тех лет, людям знающим объяснять не надо. Чернопогонная, краснопросветная диктатура с неограниченными полномочиями и отсутствием правовых рамок. Правила бал в комендатуре морская пехота, а точнее те представители офицеров этого рода войск, которые оказались неспособны служить Родине в более тяжких условиях. Ну, по крайней мере, так казалось внешне, да и земля, как говорится, слухом полнится. Были эти комендантские орлы, как на подбор. Все «гераклы засушенные», у всех словарный запас на уровне полного собрания Уставов Вооруженных Сил, дополнений и пояснений к ним, и самое главное уверенные в себе, как римские центурионы. И вот в это спаянное и спитое комендантское братство, во второй половине 80-х годов, проник чуждый элемент, да и к тому же совсем не морпех. А просто лейтенант. Да еще и выпускник Нахимки. А была фамилия того лейтенанта Галактионов... По ходившим слухам, курсант Галактионов, умудрился жениться на дочке самого коменданта Севастополя, по любви или по расчету, не мне судить. Ну и как само собой разумеющееся, грех было не воспользоваться такой возможностью, и остаться в славном городе Севастополе продолжать воинскую службу под крылом тестя, а не залезть на долгие годы в какую-нибудь стальную коробку на дальних рубежах Родины. Кажется, что тестю такой вариант не очень понравился, но против счастья дочери он не пошел, а потому, сразу после выпуска из училища, однокурсники Галактионова разъехались по всей стране, а вот он сел на троллейбус и приехал в комендатуру. Одним из новых помощников коменданта г.Севастополя, или еще кем-то, не суть важно. Отношение тестя-коменданта к карьере зятя-помощника интуитивно передалось всем ветеранам комендантской службы, и Галактионова начали «учить» служить. Да и к тому же, скоро тесть его ушел на заслуженный отдых, а место его занял более молодой, а от этого более неистовый службист подполковник, а в недалеком будущем и украинский комендант города полковник Зверев. Тот поднял планку «обучения» Галактионова просто на запредельную высоту, и оттого носился лейтенант по Севастополю, в квадратной уставной фуражке, выскобленной под «ноль» головой, и необъятном мундире выданном на складе, а не пошитом в ателье, являя собой идеальный вариант полностью уставного офицера. Принципом службы в севастопольской комендатуре всегда был результат. А результатом являлось количество задержанных военнослужащих, не важно, что и где нарушающих. Галактионов, по неопытности своей результатов сразу давать не смог, но нашел мудрое, и главное свежее решение. Зная все тайные входы и выходы из своего родного училища, благо года еще не прошло, он стал периодически совершать рейды на комендантской машине с патрулем на борту под стены родных пенат и беспощадно отлавливать кадетов толпами, невзирая на курс и личные знакомства. В Нахимке все обалдели, от первокурсников до командования, предали его фамилию анафеме, но большего сделать не смогли, и только скрипя зубами забирали своих кадетов пачками из комендатуры, куда отвозил их неутомимый лейтенант для оприходывания и строевых занятий. Так вот и в тот день, когда я рвал свой зуб, Галактионов тоже сидел в засаде под забором родного училища...
Плохо ориентируясь на территории Нахимки, я тем не менее, чисто интуитивно, вышел как раз к тому месту забора, мимо которого шел часом раньше. Одновременно со мной катапультировались еще парочку кадетов в повседневной робе, явно направляющихся в близлежащий магазин. Они даже услужливо пропустили меня вперед, с сочувствием узрев набитый окровавленными тампонами рот. Оказавшись на той стороне училища, я, было, направился к ближайшему дому, но не тут то было! Мне, в лучших традициях задержания иностранных шпионов доблестными чекистами, быстренько заломали руки, выскочившие из кустов матросы с красными повязками «Патруль» на рукавах, а следом за ними из тех же кустов вывалился откормленный лейтенант, вытирая с упитанного лица обильно струившийся пот.
- Товарищ лейтенант, я от врача, сам оф...-попытался промямлить я с набитым ватой ртом.
- Это мы в комендатуре разберемся, от какого ты врача, да еще и в гражданской форме одежды. В машину его. Да вон еще двое...взять их- не обращая внимания на мои неуклюжие попытки объясниться, скомандовал своим нукерам Галактионов и полез обратно в кусты.
Через десять минут, я в компании пяти или шести курсантов и парочки матросов, трясся в кузове комендантского грузовика, направляясь в город. Ситуация была комичной. Судя по всему, и возрастом и прической я был схож со старшекурсником, а документы, как принято, у меня не изъяли просто случайно, отвлекшись на новые поступления курсантов из-за забора. А документы у меня были с собой. Суровая школа пятилетнего сосуществования с комендатурой Севастополя научила быть готовым ко всему. Оставалось только ждать, когда все решится само- собой, потому- что качать свои офицерские права я опасался, из-за скорых на расправу бойцов комендантского взвода, которые в случай чего, лишили бы меня еще парочки зубов, причем без анестезии. В комендатуре нас всех ввели в тамбур дежурной части, и выстроили вдоль стены. Дежурный по комендатуре молча принял от Галактионова пачку документов, и вызывая каждого по очереди, вносил того в списки задержанных, а сам Галактионов давал грамотные трактовки правонарушению. Потом задержанный удалялся на строевые занятия, и вызывался следующий. Работа шла привычно и быстро, и вот когда перед дежурным и Галактионовым осталось всего два человека, я и испуганный донельзя матрос, в дежурку вошел сам комендант, подполковник Зверев.
- Ну, что, товарищ лейтенант, опять курсантов набрал целый взвод? Никак не научаться твои бывшие друзья воинские порядки соблюдать....Правильно, правильно делаешь...воспитывай их- не без внутренней ехидцы прорычал Зверев вытянувшимся перед ним офицерам.
- А это, что за гусь? Ты его что, прямо из под зубного врача вынул?- спросил Зверев взглянув на меня.
Галактионов неуловимо оказался рядом с комендантом, и выгибая толстую и потную шею начал суетливо докладывать:
- А этот вообще, в гражданской форме одежды за забор выскочил... уже совсем охамели тащ подполковник...видно только от врача, и сразу в самоволку намылилсь... Как фамилия!? Где его документы?
И вот тут настал мой звездный час.
- Товарищ подполковник! Лейтенант Ефремов, нахожусь в краткосрочном отпуске в г. Севастополе. Прибыл вчера, сегодня хотел после удаления зуба встать на учет, но вот был задержан...не знаю, даже за что...-как можно более внятно постарался ответить я.
Лицо Зверева вытянулось. Он медленно повернул голову к Галактионову.
- Товарищ лейтенант, это что за фокус?
Упитанному Галактионову, кажется, стало еще жарче. По лбу из под фуражки предательски заструились ручейки пота, а кулаки автоматически сжимались и разжимались.
- Я...я...тащ подполковник...да какой он офицер? На лбу написано...
- Ваши документы!- прервал его Зверев, протягивая руку ко мне.
Я извлек удостоверение личности из кармана, и разложив отпускной билет протянул их коменданту. Тот, подслеповато прищурившись, внимательно проверил все бумаги, и возвращая их мне, совсем другим тоном спросил.
- А что через забор то прыгал, офицер?
- Да только зуб вырвали...хотел домой побыстрее добраться, а то жара...боялся, что развезет...вот и решил срезать полдороги. Я сам в Стрелецкой и живу.
- Понятно, понятно...-как бы раздумывая, каким образом выйти из положения, рассеянно проговорил Зверев. Потом, видно решил, что раз уж так сложилось, не грех бы лишний раз построить и выдрать своего помощника, не стесняясь посторонних. И тут понеслось...
- Дежурный, поставить офицера на учет! А вам товарищ лейтенант, пора бы научиться отличать матросов от боевых офицеров Северного флота!!! Вы мне, что, скоро капитанов 1 ранга с санаторных пляжей привозить будете? А мне потом матку за них выворачивать начнут?! Офицер себя плохо чувствует, ему зуб ампутировали, а вы его, как последнего пьяного баталера в кузов бросаете!!! Я вас, бл...совсем ох...и....Что за творимые безобразия!? Вы Галактионов, еще сосунок в комендантской службе, вам не нерадивых военнослужащих ловить, а мандавошек по своей башке бритой собирать!!! Чмупс недоделанный, а не помощник коменданта! Я вас....
Пока комендант шлифовал Галактионова, улыбающийся дежурный, поставил в мой отпускной необходимый штампик, и подмигнул мне, отдавая. Все дежурные назначались из обычных флотских частей, терпели от комендантской службы тот же беспредельный террор, и были очень рады каждому проколу в их деятельности.
-...и лично доставить больного офицера по месту дислокации его семьи!!! Вам все понятно?! -закончил свой воистину выдающийся монолог Зверев.
- Так точно, товарищ подполковник!!! Есть!!! Разрешите выполнять?!- лицо Галактионова излучало готовность доставить меня не только в Стрелецкую бухту, а куда и подалее, включая родное Гаджиево, Барбадос, или на худой конец острова Тристан де Кунья...
Домой мы ехали на все том же комендантском грузовике, правда теперь я сидел в кабине, между угрюмым водителем в морпеховской форме, и потным Галактионовым, тяжело и обиженно сопящим, и ежеминутно вытирающим стекающий отовсюду пот. Весь путь мы проделали молча, а у подъезда моего дома несказанно удивили жену, гулявшую с коляской на улице. Ей уже давно позвонила теща, и доложила о моем скором прибытии. Прибытие, немного растянулось во времени, и жена уже начала волноваться, когда меня доставил грузовик с комендантскими эмблемами на борту, и с полным кузовом патрульных. Вылезая, я выплюнул, надоевшие тампоны изо рта, благо кровь уже давно перестала сочиться, а извлечь их раньше , я поостерегся, в исключительно стратегических целях. На прощанье, помощник коменданта пробурчал что-то похожее на извинения, хотя по его лицу было видно, что он не прочь разжаловать меня в матросы на месте, и сразу заключить в острог на максимально возможный срок. А еще лучше, так просто расстрелять без суда и следствия из табельного Макарова.
Вот так закончились одни сутки моей нелегкой флотской жизни, включившие в себя и зубную боль, и прибалтийскую эстраду, и вездесущую комендантскую службу. В Палдиски я вернулся вовремя, везя с собой мешок новеньких и красивых севастопольских миц. А через несколько лет развалился Союз. Эстония разломала и превратила в груду обломков наш учебный центр в Палдиски, и где-то там на его обломках, наверное, догнивала одна из привезенных мною фуражек. Севастополь приватизировала Украина, и в одночасье, пользуясь отсутствием командующего Черноморским флотом, вся комендантская служба, во главе с комендантом полковником Зверевым приняла присягу Украине. Не принял присягу только один офицер. Капитан 3 ранга Галактионов. Это он, доложив командованию флота об измене коменданта, возглавил взвод морской пехоты из Казачьей бухты, за считанные минуты очистивший комендатуру от украинских ренегатов, да так лихо, что те не успели забрать даже свои личные вещи, а свой собственный автомобиль, Зверев не мог забрать из двора комендатуры целый месяц. Наверно в те минуты, Галактионов испытывал долгожданный миг триумфа, за многие унижения, испытанные им за эти годы. Галактионов стал российским комендантом Севастополя, ни чуть не изменив стиль деятельности комендантской службы, хотя со временем, и постепенным уходом российского флота он неминуемо изменился сам, как изменился и Севастополь, ставший уже совсем другим городом...