Москвичка

За какие грехи выселили из Москвы на 101-й километр эту веселую семейку за десять лет до Олимпиады, история умалчивает. Неизвестно также, каким образом они умудрились поменяться квартирами и поселиться в «двушке» пятиэтажного кооперативного дома в курортном городе Ессентуки. Так или иначе, сорокалетняя мама и две ее дочери двадцати и семнадцати лет стали быстро осваивать премудрости курортной жизни. Мамаша устроилась на неполный день уборщицей, вдрызг напиваясь по окончанию трудового дня. Старшая дочь связалась с урками, подворовывая и приторговывая. Ну, а младшая, с лету взялась снимать приезжающих на отдых и лечение в «Военный санаторий» бравых советских офицеров. В те дни живший по соседству Сашка отметил свое шестнадцатилетние, получивши паспорт и перейдя в 10-й класс. И как-то вечером он увидел ее. Одинокую, сидевшую во дворе на скамейке и задумчиво курившую. Красивая пачка ТУ-154 лежала рядом у не менее красивого бедра, и Сашка, выросший по законам улицы и ничего не боявшийся, вдруг оробел. В конце концов, набравшись наглости, подошел и попросил закурить. Взгляд волооких глаз, как бы нечаянное прикосновение ее руки, протянувшей пачку сигарет, пронзило Сашкино сердце. И понял парень, что он влюбился. Вот так, с первого взгляда. Люба-Любонька-Любаня! По своей молодости и неопытности он принял ее благосклонность за ответное чувство. Откуда ж ему было знать, что у нее всего лишь передых от очередного романа с очередным офицером-курортником. Из окна пятого этажа своей квартиры он периодически посматривал на ее подъезд, находящийся напротив. И увидав Любоньку, поднимающуюся легкой походкой по ступенькам, он летел сломя голову к ней в гости. Прихватив бутылочку пива и ее любимых ТУ-154. Говорила почти она одна, а Сашка просто сидел и любовался ей. «...Как Мадонной Рафаэлевой...». Иногда она брала гитару, и звуки ее низкого голоса, словно животворящая вода, проникали в Сашкину душу. "Да, я пьяна, я дрянь курю. Закурив, рыдаю. А мне всего семнадцать лет. А я уже седая..." Доносилось, как сквозь вату, до его сознания. Столица! Во, блин, околдовала! А потом был первый поцелуй. И поцеловала Сашку Любаня. Захлестнуло дыхание, затуманило сознание. И стал парень дурак-дураком. Меж тем дурные слухи о нехорошей квартире быстро распространились по району. А тут и сердобольные соседки нашептали Сашкиной матери, мол, зачастил ваш сынок в гадюшник. Как бы чего не вышло! Теперь матушка Сашки посматривала в окно на подъезд, где поселилась развратница ее сына. И высмотрела. Вон как шустро Сашка заскочил в подъезд. В чем была, в том и помчалась мать спасать сына от колдовских чар. Не успел закончиться долгий поцелуй в коридоре, как двери распахнулись и на пороге возникла Сашкина мать. Горячая кровь бурлила в ее жилах, и снятый тапочек, отходивший Любаню по румяным щекам, был тому подтверждением. Сашка только и успел вымолвить: Мама, не смей! И выскочил из злосчастной квартиры, и, перемахивая через четыре ступеньки, остановился в подъезде, сгорая от стыда, не зная, что предпринять. Сверху послышался шум шагов. Быстро по лестнице спускалась мать. Сашка бросился бежать. Нет, мать он не боялся. Он просто не хотел ее видеть, не хотел с ней разговаривать. Она растоптала его любовь. И Сашка бежал. Повернув за угол, он краем глаза увидел, как мать бежит за ним, что-то крича ему в след. И Сашка побежал еще быстрей. Добежав до стадиона, он перемахнул через высокий каменный забор, и попав в парк, потихоньку побрел к железной дороге. Жизнь заканчивалась, не успев начаться. Он оглянулся. Погони не было. Конечно, куда матери догнать его. Спортсмен долбаный. Ну, вот и рельсы. Он представил свое изуродованное, раскромсанное паровозом тело, передернулся и побрел по шпалам. Нашелся «Анна Каренина». Он долго шел, спотыкаясь о шпалы, пропуская встречные поезда и электрички и постепенно успокаиваясь. Уже стемнело, когда он добрел до маленькой станции со смешным названием Золотушка. Подошла электричка, и Сашка, запрыгнув в раскрывшиеся двери, зайцем поехал в обратную сторону. И зачем он прошел столько километров? Вот и двери родной квартиры. За ними тишина. Сашка толкнул незапертую дверь, и, минуя коридор, вошел в зал. На диване сидела мать, откинув голову и глядя мокрыми глазами в потолок. Он опустился перед ней на колени, и прижался щекой к ее ногам. "Прости, мама!" Рука матери опустилась на его дурную голову, пригладив непокорные вихры волос. Сашка заплакал. Совсем, как маленький. А на следующий вечер он встретил Любаню с молодым капитаном-летчиком. Она сделала вид, что с Сашкой не знакома. Такая она, первая любовь... P. S. Через много лет Сашка случайно встретил старшую сестру. После очередного отбывания срока, больная чахоткой, она дала бы фору любой анерексичке, до того она была худа. Купив по ее просьбе бутылку портвейна, он поинтересовался родственниками. Мать была убита сожителем в пьяной ссоре. А Любаня? Та все-таки вышла замуж за морского офицера и уехала на Дальний Восток. Дальше беседа не получилась. Выпив с горла полбутылки, старшая отключилась. Сашка поднялся и медленно пошел по тротуару. Оглянувшись, он увидел, как милицейский наряд грузит сестру в подъехавшую «Спецмедслужбу». Та не сопротивлялась.

Славянка

Славка понял: дальше откладывать объяснения с Ленусей нельзя. Подобрался осторожно со спины. Жена стояла на кухне и возилась с тарелками. Обнял за плечи, поцеловал в шею под мочкой ушка, обходя дарёную золотую серёжку. Самодовольно отметил, что украшение жена не меняет, хотя есть чем. Значит, не зря вкалывал, зарабатывая деньги на подарок, подумал он. Жена развернула голову, довольно улыбнулась ласке, глянула снизу вверх, ещё не замечая, во что Славка одет. «На рыбалку что ли собрался», - мелькнула мысль, когда отстранилась и заметила камуфляжную расцветку военной формы - «Ну, я тебе щас устрою проводы! Снова с мужиками в лес на природу!?»

- Любимая, отпустишь меня с парнями домой? К родакам? - огорошил муж. Отпуск намечался на осень, а сейчас стояла весна в преддверии мая. Поэтому Лена не сразу сообразила, о чем спрашивает любимый.

- А что ты там будешь делать, милый? Рано ж ещё, - ещё не сложила кусочки головоломки в кучу женская интуиция, но уже встревожилась.

- Своих защищать, - ответ расставил все знаменатели на места и раскрыл карты. «Вот он куда собрался», - верить в ужас правды не хотелось никак.

- От кого? - по инерции пошла за словами мужа жена, надеясь, что это шутка, бред, недоразумение.

- От бендеровцев, - «Ох!» - аж вздрогнула душа, как после неожиданного выстрела из крупняка рядом...

- А это кто? - надежда умирает последней, и растянуть время хочется, и закрыть глаза, может сон, и руки задрожали сами по себе, отражаясь от вскинувшегося понимания в подсознании, куда собрался Славка.

- Ты - моя хорошая. Я тебя люблю. Фашисты это, сладкая моя, как Хамас с ваххабитами, только наши, - кошмар какой-то.

- Как - наши? - верить не хотелось. Славка, муж, любимый, родной, отец Наташки и Борьки собрался на войну.

- Не доглядели после развала Союза, - да и черт с ним, уж больше двадцати лет прошло, перегоревали, отмучались от боли за распад державы, вроде раны затянулись, привыкли. И тут на тебе - третья отечественная? А дети как же? А я? Слава?

- От жеж сволочи! Жалко, зачем рвали по живому? Так хорошо было, страна была большая. Все вместе жили, - сказала одно, а подумала другое: «Неужели пойдёт. Ведь если не пущу, то сам уйдёт или останется и весь изведётся дома, как предатель после гнусности. Господи, ведь придётся согласиться с его мальчишеским патриотизмом по Родине», - женщины - 4ёони существа нежные, хрупкие, но ссображают сразу, всем мозгом быстро и точно, как самонаводящаяся ракета, что неотвратимо находит цель.

- Так щас поправим, ласочка моя. Только надо помочь народу, - виновато шмыганул носом и обрадовался муж, думая, что прощание дастся ему легко.

- Ну, если надо и ты, точно, хочешь, уверен - иди, только осторожно там, - затряслись плечи, рука прикрыла рот, тряпка сиротливо выпала на кафельный пол. Обнял, но от этого не легче. Ведь может и не вернуться. Совсем. Или подранят.

- Ну, конечно осторожно, я даже автомат в руки не возьму (сразу гранатомёт прихвачу или СВД), буду в хате сидеть, и ставни закрою, - юморит ещё. Это ж беда страшная.

- Врёшь ты всё, - и вода в глазах заплескалась солёным морем, - А без тебя никак?

- Ну, а шо делать, сердце моё?

- Там другие есть! Пусть они воюют!

- Так я ж умею хоть пристрелять автомат, местность читаю, в картах понимаю, пулемёт, пушка, миномёт - меня ж учили, а они гражданские: их дело работать, а не воевать. И потом, у меня паспорт украинский есть, мама сохранила, и ни одна тварь не посмеет обвинить Россию, что та послала меня завоёвывать Украину. То ж освобождение, а не захват получается. Понимаешь? А я гражданин, а не наёмник.

- Ты за них подумал, за государство, за Украину. А я, Слава?

- Солнце, та я быстро, за месяц управлюсь.

- А если не управишься, родной мой, что мне делать?

- Управлюсь, ты только верь, душа моя, и я вернусь быстренько. Наша кошка шерсть поменять не успеет.

- Там же холодно ночью. А у тебя спина и связки на плечах порваны.

- Та ничо, там быстро вылечат. Я оденусь, шмотки возьму. Ты не поверишь - на свежем воздухе, с мужиками, без вас красавиц, хворь как рукой снимает.

- Не пущу, - брызнули слёзы, прижалась, руками обняла.

- Ну, ласточка моя, а если они до нас доберутся? Шо тогда? - убеждал мягко муж, поглаживая по спине и плечам большими ладонями трясущееся тело жены.

- Ну, не добрались же! - нельзя бабам такое оружие в руки давать, как плач и слёзы, хуже шрапнели и разит наповал, так что скулы сводит от внутренней боли и переживаний.

- Так шо, ото ждать? Раз уже дождались, когда СССР этот алкаш на куски раздал. Не - надо их гнать до самой границы. Дед за бугор их выпер, но видать, не в коня корм. Ты не помнишь, де мои ботинки с высокими голенищами и пояс офицерский с оперативной кобурой? - отвлечь надо, та и засунула куда-то при наведении порядка в доме, попробуй, найди без неё - шиш.

- Под диваном лежат уж лет пять как. А может, не поедешь?

- Ну, котик, ну надо, усе наши там. Нельзя так.

- Убьют тебя, - та шо ж ты так ухватилась, милая, порвёшь ещё афганку...

- Та шо ты ото меня хоронишь? Носки лучше теплые найди и маска горнолыжная дето была с прорезями для глаз? Спальник де, с палаткой? На антресолях? И нож мой охотничий верни.

- А как я консервы открывать буду без тебя?

- Ну, рыбонька моя, не реви. Он же не для этого предназначен. Вон открывачка висит специально для банок.

- Отдыхать хотели поехать в Испанию? - тоски столько, что хоть в карманы рассовывай на память.

- Так приеду и смотаемся. Какие наши годы? Прямиком в Мадрид. Корриду смотреть. Но пасаран там, венсеремос! Буэнос ночес, - зачем-то бурчал он радостно в конце и потянул на глазах удивлённой жены почти собранный рюкзак из кладовки возле входной двери. Надо было кое-что добавить. Где лежат недостающие предметы, знала только жена Елена. Еленка наблюдала за действиями Славки с грустным пониманием, что муж всё решил заранее и подготовился. Вот только сам разговор оттягивал до последнего. Не решался огорошить самого своего любимого человека и сделать ему больно. Ленка стояла и смотрела, а слёзы уже снова начали пробиваться наружу, прорывая плотины в уголках обрамлённых ресницами глаз. Муж собирался быстро, как привык в армии по тревоге, одевался ещё быстрее. Подбородок у Ленки дернулся, глаза заморгали быстро, осознавая безисходность происходящего по другому пути.

- На, вот это ещё возьми, - неожиданно для себя вытянула из холодильника ворох таблеток в упаковках и протянула.

- Та куда столько?

- Бери, я сказала, а то дальше порога не пройдёшь, - всхлипнула так, что у Славки сердце сжалось. Отвернулась, вытирая слёзки со щёк. И быстро пошла в спальню. Славка старался не смотреть на жену, затягивая клапаны и подгоняя ремни на туристическом мешке. Ленка вернулась с красными и сухими глазами, и шерстяным одеялом в руках. Без слов пхнула прямо на вещмешок, сверху.

- Ленусь! Та на шо мне отое одеяло? Намокнет, тяжесть лишняя будет! Ты б ещё подушку в мешок сунула! - осторожно недовольно попытался возразить Славка, внутренне, соображая, что смирилась Ленуся, но ещё не простила за то, что сам всё решил.

- А что, можно? - как-то совсем уж жалобно спросила жена, и глянула с такой готовностью, что Славка чуть-чуть разозлился. Он потом пожалеет, что разозлился. Но пока надо было ускоряться, а то ведь можно и остаться дома на эмоциях.

- Ага, сразу две и кровать сверху, - грубовато пошутил он, напуская недовольства в тон.

- Давай, я с тобой пойду? - так наверно смотрят на икону или с иконы, когда молятся в полумраке храма при свечах о самом сокровенном. Пришлось вставать с корточек и обнимать, а тож пойдёт же «дура» моя дорогая!

- Ккуда? - даже представить страшно стало. На войну? Она? Нее. Ни в коем разе.

- Ттуда, - так просто ответила и прижалась в дрожи, вроде и аксиому подтвердила про одну сатану. Аргумент Слава приготовил заранее. Бронебойный, железобетонный и жестокий. Обнял, поцеловал и сказал в ушко, увитое со всех сторон мягкой нежностью завитков причёски.

- А дочка? А Борька? Солнце, - отпускай. Мужики уже сигналят внизу. Телефон вон трещит, как вибратор в мясорубке.- И рывком к двери. - Всё бай. Я умчал. Да не реви ты. Всё будет путём, - быстро оторвался от косяка, чтоб не рвать себе далее и более душу и сердце.

- Я звоонить буудуу! - Муж убегал по лестничному пролёту, спеша навстречу знакомой неизвестности, поправляя слетающий с плеч громоздкий туристический вещмешок и прыгая, как молодой, через две ступеньки - бухая при этом толстыми резиновыми подошвами на весь подъезд. Матерился сгоряча о себе и про себя: про вес, отдышку, годы и отсутствие лифта... и то, что оставляет жену одну, но по-другому поступить никак не мог.