На вечерней поверке:
- Это не люди! Не военные в смысле! Они ничего не понимают! Им бесполезно объяснять! Поэтому! Моряк! Бдительность, бдительность и еще раз! По команде: Корабль к осмотру - всем сидеть на постах и заведованиях! Не высовываясь! Час, два, три! И никаких движений! Все! Пароход умер! А если уж совсем приспичит или по команде какой - подошел к двери, приоткрыл - глаз вынул, за комингс бросил - осмотрелся. Никого нет - шагнул. Глаз поднял - и дальше, перебежками по-пластунски!
На следующий день в 9 утра:
- Экипаж! Равняйсь! Смииииирнааааа! Товарищ адмирал, экипаж противолодочного крейсера........
.........
Дзы-ы-ы-ы-ы-нь!
- Корабль к смотру!
Еще через двадцать минут.
Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Не успели доложить о готовности к осмотру, командующий сошел с борта... Случилось что-то?
- Отбой осмотра корабля! Начать работы и занятия согласно планов командиров боевых частей!
И через минуту:
- Офицерам собраться в кают-компании офицеров!
Собрались.
- Товарищи офицеры!
- Товарищи офицеры. Хотя. Я начинаю сомневаться в том, что все в этой кают-компании - товарищи. Мне за последний час кажется, что кое-кто - враги. Артиллерист!
- Командир артиллерийской батареи лейтенант Ланько!
- Вы знаете, почему прерван осмотр корабля, и комиссия во главе с командующим флотом убыла с борта?
- Нннникак нет!
- Так я вам докладываю! Вы почему сели? Слушать стоя! Мы успели осмотреть только один ваш пост! После второго - осмотр прекращен! Вы блестяще воспитали своих подчиненных! Они кроме книжки боевой номер, боевой инструкции и инструкции дежурно-вахтенной службы знают еще массу вещей! Они, например, знают физику! Лучше бы они знали, как ананасы выращивать - на крейсере их х...й вырастишь!
Так нет! Чему вы их учите!
Заходим с комиссией в пост приводов артустановки. Тишина. Никто ничего не командует, никто ничего не докладывает. Только щелчки какие-то иногда, да хихиканье. Хихикает! Командующий мне: тихо, мол. Подходим поближе... За конторкой - матрос ваш, отличник боевой и политической. А что вы согнулись, как Челкаш над бочкой селедки? Вы офицер еще или уже как?
Так вот, стоит ваш отличник за конторкой, воткнул два провода в розетку корабельной сети, на других концах проводов - грифеля от карандашей... На конторке - коробочка. Открывает ваш боец коробочку, оттуда таракан ползет, только медленно. Матросик к таракану грифеля - раз! Таракан - трах! Взрывается! Весело! Весело? А мне невесело стало, когда командующий... Уж не знаю, как сдержался, матросика по плечу похлопал... а почему, говорит, товарищ матрос, у вас тараканы так медленно бегают? Уж лучше бы он, матрос... Что? Старшина? Матрос он, пожизненный, до самой елки новогодней, под которую он уволится, так вот, уж лучше бы он молчал, сукин сын, так нет, доложил, что медленно бегают - так он им часть лап поотрывал, чтоб не сбегали сразу... А почему у вас, товарищ матрос, грифеля от карандашей на проводах? - А чтоб короткого замыкания не было, грифель, говорит, сопротивление! Физик, бля, теоретик! Фарадей Теслович Ньютонов!
Командующий тогда и говорит, что видит, как готовился корабль к проверке. Чтоб тараканам поотрывать лапы частично - время нужно. И поэтому осмотр он прекращает и предоставляет время для того, чтобы наш славный экипаж отловил оставшихся тараканов и поотрывал им все лапы, чтоб не бегали. Недели две, с полным запрещением схода на берег личного состава, офицеров и мичманов. С последующей проверкой отработки задачи К-1 на нашем корабле, начиная со штаба бригады и оканчивая штабом флота. Хотя он, командующий, считает, что можно оторвать ноги и руки вместе с головой значительно меньшему количеству особей, которые, по его мнению, даже и не офицеры, а отставной козы барабанщики! Комбат! Запомните ваше воинское звание: лейтенант! Вырубите его себе зубилом в том месте, где у офицера лоб! И пока вы не научитесь влетать в свои посты в любое время с семидесятимиллиметровым чопом наперевес и вгонять его с разбегу вашим подчиненным в то место, которым они, по-видимому, думают, пока голова их занята физикой, а матросы ваши не научатся стоять в правильной позе, воспринимая воспитательный процесс с помощью чопа как радость неземную, вы будете лейтенантом.
Вопросы?
Нет вопросов. Командирам боевых частей остаться. Остальные - на заведования.
И - уже за закрывающейся дверью кают-компании...
- Командир БЧ-2, вы...
...
Комбат старшим лейтенантом все же стал.... но недолго... Последний раз, когда мы с ним встречались, он работал крановщиком в рыбном порту.
А командир БЧ-2 - стал дергать головой на манер штабс-капитана Овечкина...
А проверку эту мы таки прошли... Месяца через два. Без схода...
...
По сображениям нравственнсти пламенный монолог командира освобожден от рядя словесных конструкций.

Командиру в/ч 12345
п-ку Баранову В.Н.
от пр-ка Шлямкина В.П.

Рапорт

Довожу до Вашего сведения, что 20 июня 1981г. нач. штаба п/п-к Васнецов Е.Н.приказал мне сопровождать по части майора, прибывшего из штаба армии для проверки пожарного состояния части. Проверка была начата с проверки расположения части. В спортгородке майор спросил, где он может заполнить шапку акта. Я сказал, что писать удобно на козле для прыжков. При проверке парка майор спросил про стоящий у забора ГАЗ-69 гос. номер 1234 МО. Я ответил, что это бывший командирский "козел" и он готовится под списание. Батареи с него сняты, бензин и масло слиты. В каптерке N 2 майор увидел под стеллажом обогреватель из асбестовой трубы и нихромовой проволоки. Я сказал, что это самодельный "козел", который я приказал солдатам выбросить, но они зачем-то поставили его под стеллаж.
При проверке подсобного хозяйства, майор показал на отдельно стоящую выгородку и спросил, что там. Я ответил, что там живет козел Мишка, но его сейчас нет, так как он повредил копыто, и его повезли к ветеринару.
После этого майор обругал меня нецензурно и по матери, я не знаю за что. Но я не обиделся, и когда майор садился в УАЗ, я хотел ему помочь и закрыл дверь. При этом я не заметил, что майор не успел убрать руку с правой стойки ветрового стекла.
Когда это случилось, я тут же приказал водителю ехать в близлежащий госпиталь. О том, что майора зовут Михаил Козлов, я узнал от п/п-ка Васнецова Е.Н. только на следующий день после случившегося.
Прошу Вас учесть, что в моих словах и поступках не было злого умысла.

24 июня 1981 г. подпись пр-к Шлямкин В.П.

Про друзей, про страх и про квас.

Когда друзья вернулись после первой чеченской, то привезли с собой много кассет, своих и трофейных. Полупрофессиональную камеру брал с собой кто-то из молодых, - "старикам", бывавшим в пекле и раньше, неинтересно было "печатлеть", да и не до того - ведь попали в Грозный, который "ко дню рождения Паши" пытались взять кровью необученных первогодков и лишь на десятую, если не сотую часть - силами профессионалов боя в городских условиях.

Для меня, сугубо гражданского человека, самыми страшными были не трофейные кассеты с отрезанием голов несчастным мальчикам и оргиями пьяных от льющейся крови нелюдей, не кадры реальных боёв, не остервенение стреляющих друг в друга с обоих сторон... Там было всё понятно, там - ужас, ранее невиданный.

Самых страшных кассет было две...

Первая - трофейная: летний, яркий, очень красивый, солнечный, веселый и залихватский Грозный - он еще цел, приветлив, вокруг люди, машины, дети... Много русских.
Кажется, судя по дате в углу изображения, 87-й год, июль.
На этой же кассете допись - уже бои.
Города просто нет. Те же улицы, те же дороги, но это уже какой-то Берлин 45-го.

Вторая кассета - наших ребят. Камера, расположенная чуть на возвышенности, тихо передвигается слева направо, показывая панораму весеннего лесочка поверх невысоких деревьев, буйная зелень, почти отсутствует ветер, слышно, как чирикают птицы, стрекочет какая-то кузнечная живность, звенит пчела...
Камера ползет правее и правее... За лесочком - небольшие поля с перелесками... Где-то совсем далеко, на пределе увеличения камеры, махонькие мазанки, щиплет траву небольшая отара, не видно пастуха...
Камера возвращается в крайнее левое положение, слева в кадр попадают человек шесть в масхалатах под цвет зелени, попарно передвигаясь в правую окраину леса, не производя никаких звуков, выбрасывая пальцами условные знаки, давая разрешение на движения друг друга жестами ладони.
Вдруг один замирает, привлекая внимание кого-то специального из своих. Тот приближается к выбранному месту, что-то осматривает (видимо, сапер), показывает на пальцах условный сигнал, все рассредотачиваются по периметру, за открытым пространством всё это время присматривает один человек, разглядывающий в оптику происходящее вдали и явно прикидывающий расстояние и какие-то погодные параметры... Снайпер.

Сапер снимает что-то чужое на еле видной тропинке, замазывает чем-то дерево, поврежденное чужой проволокой, переставляет найденное чуть в сторону, добавляет что-то своё на местечко чуть правее... Выбрасывает вверх очередной условный сигнал. Все, кроме снайпера и его напарника, быстро и попарно возвращаются в исходную точку, за пределы камеры, последними уходят снайпер с товарищем и снимающий. Видно, как усиливается ветерок, как появляется пастух вдалеке, опять жужжит пчела...

Вот это было страшно. Красота с войной не стыковалась.

Снайпер, мой самый старый друг Лёха, с которым мы на одной парте всю жизнь...
Сапер - другой мой друг, человек, спокойнее которого (видимо, профессия накладывает) только удав, ...человек, про которого сука-бывшая жена, не желая допускать его к маленькой дочери, кричала в истерике на суде, что он на неё ночами кидался с пистолетом "и шептал, обняв оружие, какие-то заклинания".

Оба тогда вышли без царапин. После второй войны, после Первомайского, Шатоя, опять Грозного - тоже. Как и все их подразделение.
Ныне - пенсионеры, руководят разными СБ.

P.S. Была еще одна страшная кассета.

Осень 99-го, кажется. Раб, вытащенный из ямы. Сохранивший рассудок и иронию, но не зубы, жилистый неунывающий мужчина неясного возраста, шамкая:
- Позвольте, это какой Горбачев - это который на Ставрополье правил? И что - так и называется - президент??!! А-а-а, так даже и не он уже... А кто? Ельцин? Припоминаю такого - я его заму диссертацию правил...

В самом начале восьмидесятых он тут оказался. Бесчисленное количество побегов, подрезанные за это сухожилия на ногах. Уползал, возвращали. Уползал опять, спасали "добрые люди", кормили-ютили. Потом продавали обратно. После побегов даже не били - с изумлением делали ставки - когда уползет в следующий раз. Дети, говорит, у них хорошие - добрые, врать не умеют еще. Мармеладками угощали...

Очень хотел кваса попить.
В вертолете шепеляво балагурил, хохотал над новыми для него анекдотами, беспокоился, что дочь уже, наверное, пора замуж выдавать, а он "подвести к алтарю" не сможет - ноги-то лечить надо.
Умер, когда вертушка села в Ханкале.
Сердце.
Не успели узнать даже, как зовут.

(C)

http://community.livejournal.com/ment_story/68701.html

В двух шагах от неба

Имена действующих лиц изменены. Все совпадения случайны. Если кто-то себя узнал - я не виноват.
Посвящается моему инструктору по ЛП: самому терпеливому и внимательному инструктору в мире.

У каждого из нас когда-то был свой собственный Первый Раз. Первый раз - это как первый секс: запоминается сразу и на всю жизнь. Так же, как и в преддверии первого секса, в Первый Раз ты испытываешь невольную тревогу и беспокойство, легкую оторопь с примесью неуверенности в своих силах, вновь и вновь изводишь себя собственной же неопытностью: а все ли получится так, как нужно, а все ли я сделаю правильно, а что обо мне подумают, если вдруг я растеряюсь, испугаюсь, допущу ошибку? Первый Раз - это переломный момент, после которого ты навсегда становишься немножко другим. Кому-то он приносит радость и наслаждение, кому-то боль и разочарование, но никогда и никого он не оставляет равнодушным. Время постепенно стирает остроту эмоций, прячет яркость ощущений под серой пеленой обыденности. Но воспоминания остаются с тобой до самого последнего дня.

Весна слепит не по-апрельски ярким солнцем, в прохладном воздухе тает аромат влажной от стаявшего снега земли и молодой, сочной травы, смело пробивающейся сквозь раскисшую грязь навстречу новому дню. Я стою на выбеленных годами до седины, покрытых мелкой сетью трещин-морщин плитах бетонки в двух шагах от пока еще чужой для меня машины и боюсь сбросить внезапно накатившее оцепенение. Я пристально смотрю на нее, она, кажется, оценивающе разглядывает меня.
- Держи "горшок". - Облаченный в синий "технический" комбинезон Игорек протягивает мне белую полусферу шлема. Шлем оказывается чуть тесноват, встроенные в боковины наушники неприятно давят на виски, а выносной микрофон при одевании цепляется за подбородок.
- Там крючок на ремешке. - Глядя на мои безуспешные попытки застегнуть фиксирующий ремень, снисходительно поясняет Игорь, - зацепи его за колечко. Нет, не так. Дай сюда. Вот так надо. Не давит? Вот тут нажмешь - опустится светофильтр. Захочешь убрать - просто поднимаешь вверх. Все понятно? Ну, полезай.

Кресло, оказывается, достаточно удобное, но тесноватое. Мягкое - это хорошо, а то на тренажере через десять минут намертво затекает спина и все, что расположено ниже. Ого, а тут высоко! Обзор неплохой, но нужно еще привыкнуть.
- Ремень застегивается вот так. - Щелкает замком заботливый Игорек. - Нет, провод от шлемофона должен быть снаружи. Смотри, вставляем его в этот разъем и проворачиваем так, чтобы совпали белые метки. Готово. Ноги в педали ставь, под ремешки, а то соскользнут, фиг найдешь потом те педали. Ну, порядок? Тогда связь включай.
Надавливаю пальцем на металлический стерженек тумблера, и мир вокруг внезапно наполняется жизнью.
- ...ать седьмой, на прямой, закрылки, шасси выпущены, зеленые горят, к посадке готов.
- Двести тридцать седьмой, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Где бишь он? Ага, вот, снижается над лесом, солнечный луч заблудился в остеклении кабины, сзади выгибается вверх полупрозрачной дугой черная полоска выхлопа.
- Ты сюда гляди. - Слегка толкает меня в плечо Игорек. - Вот здесь, сбоку, две кнопочки. Эта - связь с первым пилотом, эта - связь с РП. Ее не трогай. Понял?
- Понял.
В кабину, кряхтя, залезает Валерьяныч, грузно опускается в командирское переднее кресло, пристегивается, спинка его сидения больно упирается в мои колени. Я сижу сзади и выше, потому макушка его шлема белой полусферой возвышается где-то на уровне моего пупка.
- Ну чего, готов к подвигам, летяга?
- Готов, Алексей Валерьяныч.
- Тогда запускаемся. Будем отрабатывать самое сложное в нашей практике задание: полет по прямой. Если научишься удерживать машину в воздухе с заданным курсом без отклонений и кренов, считай, что научился летать, потому что все остальное - уже фигня. Газы не трогай: с режимами я буду работать сам, тебе и без этого тяжело будет. Ну, с Богом.
Короткий рывок стартера, и окружающая действительность захлебывается хищным ревом австрийского "Ротакса". Застоявшийся без дела винт с явным удовольствием вгрызается в прохладный утренний воздух.
- Сорок второй, проверка связи. - Доносится из наушников голос моего инструктора.
- Сорок два, слышу вас хорошо.
- Сорок второй, разрешите предварительный?
- Занимайте предварительный.
- Разрешили.
Валерьяныч осторожно проверяет педали: я чувствую, как они качнулись под моими ступнями: правая, левая, затем двигатель резко набирает обороты. Покатились. Ловко обогнули стоянку с парочкой укрытых брезентовыми чехлами, понурых "ЯК-52", и замерли на магистральной рулежке.
- Сорок второй, разрешите исполнительный?
- Сорок второй, занимайте исполнительный.
- Разрешили.
Дельталет вздрагивает всем телом в предвкушении скорого полета, эта дрожь тут же передается мне. Выруливаем на взлетную полосу и бодро катимся к ее торцу. Все, назад дороги нет. Семья, дом, привычная жизнь, все это осталось далеко позади - впереди только небо. Примет ли оно меня? Хочется верить, что примет... Автоматически отмечаю про себя, что "взлетка" оказывается неожиданно широкой - раньше я видел ее только со стороны, наблюдая за взлетающими и заходящими на посадку самолетами: выходить на ВПП, а тем более пересекать ее под любым предлогом категорически запрещено. Вот и торец, за ним - бурая проплешина земли, исшарканная колесами севших с недолетом машин. Валерьяныч ловко "сует ногу", и наша "ласточка" послушно разворачивается носом по осевой, скрипнув тормозами, плавно и грациозно замирает на месте.
- Сорок второй, полет в зону Ильино правым кругом.
- Сорок второй, взлет по готовности, Ильино сто пятьдесят. По окончании доложите.
- Разрешили.
Земля вдруг срывается у меня из-под ног, стремительной серой лентой устремляется назад, мгновение - и желудок камнем проваливается вниз, туда, где мохнатым ковром убегают за горизонт верхушки елей, мгновение, и вот уже отдельные деревья сливаются в ровный изумрудный покров, подле границы которого белеют крохотные коробочки пятиэтажек и вьется узкая нитка шоссе. "Безопасная", - успеваю подумать я, когда машина, припав на крыло, разворачивается вдоль леса, продолжая понемногу скрести высоту.
- Сорок второй, зону Ильино занял, сто пятьдесят.
- Сорок второй, сохраняйте сто пятьдесят.
- Понял.
Шум винта сливается с шумом ветра, темно-зеленый ковер хвои обрывается ломаной линией, уступив место бурым квадратам полей с черными лоскутами выгоревшей жухлой травы, справа блеснула зеркалом тонкая ленточка ручья.
- Ну что, - слышу я в наушниках бодрый голос моего инструктора, - принцип управления летательным аппаратом ты себе в общих чертах представляешь. Выбери какую-нибудь точку на горизонте и старайся рулить туда. Держи ручку.
Не ожидая подвоха, укладываю чуть вспотевшие пальцы на прохладный металл и осторожно сжимаю ладони.
- Держишь? Молодец. Управление отдал.
- Управление взя-я-а-а-а-а!..
Валерьяныч спокойно положил руки себе на колени, и, кажется, стал задумчиво рассматривать проплывающую внизу землю. Все, чему я так долго и муторно учился изо дня в день, изнуряя себя бесконечной зубрежкой - основы аэродинамики, воздушное право, метеорология, основы безопасности воздушного движения, радиообмен, авиационная медицина, руководство по летной эксплуатации - все это выдуло из меня в считанные мгновения. Во всей обитаемой вселенной остались только я и машина, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, и плевать хотела с высоты круга на мою. Часы, до боли в заднице просиженные в кресле тренажера, где я, потея и сдавленно матюгаясь, раз за разом крутил "конвейер", испарились в никуда. Стало очевидным, что для придания работе на этом самом тренажере ощущений реального полета сам тренажер нуждается в незначительной модификации. А именно, к нему неплохо бы приставить как минимум двух здоровенных мужиков, один из которых будет неистово трясти кресло, имитируя болтанку и термичку, а второй станет с силой выдергивать из твоих ладоней ручку, причем совершенно неожиданным образом. Машину безжалостно трясло и швыряло; вцепившись в управление, я каждым позвонком ощущал малейшее дуновение ветра, который, казалось, пытается опрокинуть и перевернуть наш легкий аппарат. Спустя всего лишь несколько секунд мышцы рук предательски заныли.
- Не зажимай ручку! Ручку не зажимай! Расслабь руки! Что ты в нее вцепился?! - звенит в ушах голос Валерьяныча.
Невольно вспомнилось, как несколько дней назад, когда аэродром был закрыт непогодой, меня, дабы не болтался без дела, приставили в помощники к Петру - пожилому, хмурому, грубоватому, но очень опытному пилоту. Сидя в кабине дельталета, мы ковырялись с подключением и настройкой приборов. Петр сопел носом, искоса поглядывая в мою сторону, затем, наконец, решил прервать молчание:
- Слушай, вот гляжу я на тебя, и понять никак не могу. Вроде бы, неглупый парень. Чего тебя в авиацию-то понесло? Чего ты тут забыл?
- Ну как же? - Попытался обернуть разговор в шутку я. - Романтика ведь. Красивые серебристые лайнеры, бороздящие бескрайние просторы воздушного океана, и все такое прочее.
- А-а-а, ага... - протянул Петр, после чего продолжил сумрачно ковырять что-то отверткой.
- Ну, а вы как в авиацию попали? - вежливо поинтересовался я.
- Да так же, как и ты. - Откликнулся мой собеседник. - По глупости.
Теперь я понял смысл его слов: всю романтику напрочь слизнуло после первого же резкого вертикального рывка, когда крыло неожиданно попало в восходящий поток, а я, в свою очередь, едва не обделался от страха.
- Отпусти ручку. Совсем отпусти. - Скомандовал мой инструктор. Пальцы не слушались, не хотели разжиматься. - Да отпусти ты, я ее держу.
Несколькими быстрыми, уверенными движениями Валерьяныч выправил аппарат и вдруг убрал руки прочь.
- Видишь, сама летит?
- Вижу. - хрипло отозвался я. Разум никак не хотел принимать тот факт, что машина, послушно реагирующая на каждое движение атмосферы, может сохранять устойчивое горизонтальное положение в неуправляемом состоянии.
- Главная задача пилота - не мешать самолету лететь, - мягко пояснил Валерьяныч. - Не нужно с ним бороться, у тебя все равно ничего не получится, он сильнее. Помогай ему. Остальное он сделает сам. Понял? Возьми ручку. А теперь исправь мне этот крен.

Машина, повинуясь уверенному движению рук инструктора, начала медленно и неохотно валиться на бок. Все-таки тренажер сделал свое дело: практически не задумываясь, я потянул ручку в нужную сторону, затем быстро вернул ее в нейтральное положение.

- Хорошо. Теперь исправляй противоположный. Интенсивней. Да не дергай ты, работай плавно. Выравнивай. Держи прямо.

Вдох. Выдох. Вдох. Ну, чего я переживаю? Нужно расслабиться, успокоиться, вспомнить, чему учили старшие товарищи: руки не напрягать, на вертикальные рывки не реагировать, парировать только возникающие крены. Если что, Валерьяныч подхватит, подстрахует. Так-с, а куда мы летим-то? Вот туда? Тогда надо взять чуть правее. Нормально, выплавляем крен обратным движением ручки. Пла-а-а-авненько.

Стоило перестать дергаться и трепать самому себе нервы, как меня неожиданно окатило волной неописуемого, горячего, буквально детского восторга. Я лечу! Сам! Я умею летать!
- Ну вот, видишь? Получается! - послышался в наушниках довольный голос Валерьяныча. - Теперь развернемся.
Сердце вновь ухнуло куда-то в район желудка, когда мой инструктор лихо заломил разворот с креном градусов под тридцать.
- Держи управление. Рули во-о-он туда.
Внизу проплывали поля, где-то топилась избушка, и столбик дыма смешным хвостом тянулся вверх из трубы, справа медленно пылил по дороге крошечный автомобиль, а я застыл между небом и землей, любуясь собственной крылатой тенью, задорно скачущей по полям и кронам сосен, следуя за нами попятам.
- Сорок второй, зону Ильино освободил. - Произнес в микрофон Валерьяныч, и сделал мне знак рукой. Я неохотно отпустил управление.
- Отдал.
- Взял. Сорок второй, на третьем, сто пятьдесят.
- Сорок второй, продолжайте заход к четвертому.
- Разрешили.
Земля качнулась, солнце обожгло глаза.
- Сорок второй, в четвертом.
- Продолжайте, сорок второй.
- В глиссаде.
- Сорок два, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Полоса, украшенная короткими черными росчерками самолетных колес, стремительно выкатилась из небытия и понеслась нам навстречу. Валерьяныч уверенно убрал крен, тон двигателя слегка изменился. "Малый газ" - принялся отсчитывать про себя я - "Торец. Выравнивание. Два. Один. Метр. Придержать..."

Колеса шасси нежно коснулись бетона, машина застучала по стыкам плит, понемногу замедляя свой бег, короткий поворот, и вот уже стоянка, знакомые очертания строений аэродрома.
- Сорок два, ВПП по магистральной освободил.
- Сорок два, работайте с рулением.
Машина прокатилась по РД, и, чихнув двигателем, замерла у дальнего края стоянки. Я полез отстегивать привязной ремень. Руки почему-то предательски дрожали.

Солнце уже клонилось к закату, а я все стоял на небольшом возвышении, образованном фундаментом какой-то давно рухнувшей постройки, и провожал глазами разбегающийся по полосе "Як-18Т". В двух шагах позади тихо грустил, привязанный к вбитым в землю колышкам за оконцовки крыла, наш "Грач". Сегодня я все-таки сделал эти два шага.
Свои первые два шага к небу.

(C) Валентин Холмогоров

Маленькая "Месть"

Взято с http://www.wirade.ru/babylon/babylon_night_school.html
Очень рекомендую.

1691. В проливе между островами Флорес стоят семь кораблей: шесть судов эскадры Ховарда, второго лорда адмиралтейства, и "Месть" сэра Ричарда Гренвилля, в данном случае выступающего как частное лицо (что важно). Стоят, чинятся, до выхода "серебряного флота" еще месяц, время есть.

Вдруг посреди всей этой благодати появляется курьерская пинасса с пакетом от герцога Камберлендского, чей флот в тот момент болтался где-то у берегов Португалии. Оказывается, что Филипп Испанский, окончательно наскучив постоянными экскурсиями в его карман, отправил на юг сводную эскадру из 53 кораблей с приказом раз и навсегда... И Ховарду приказано немедленно отваливать, потому что идут очередные переговоры, а он как-никак государственный служащий.

Ховард с Гренвиллем начинают готовиться к выходу - и тут в пролив вламывается эта самая испанская эскадра, видно, решившая перед заходом в Картахену проверить парочку подходящих закоулков.

И Гренвилль сигналит Ховарду - я, мол, в отличие от вас, частное лицо, вы идите, а я тут пока постою. И Ховард уходит, а Гренвилль смещается к выходу из пролива и становится там. Испанцы не верят своим глазам - одиночный корабль принимает бой с эскадрой. (Причем, "Месть" с ее водоизмещением в 550 тонн была большим кораблем разве что по английским меркам. Флагман испанской эскадры, "Сан-Фелипе", был, например, больше ровно в три раза.)

Через 30 часов испанцы уже ничему не удивлялись. Бой продолжался примерно столько. Где-то к вечеру этот самый "Сан-Фелипе" умудрился-таки зайти с наветренной стороны, и отрезать "Мести" ветер. После чего еще чуть ли не сутки "Месть" пытались взять на абордаж. Про Ховарда они уже думать забыли - им нужно было смывать пятно с репутации. В конце концов, когда корабль был уже безнадежно поврежден, две трети команды выбито, а Гренвилль смертельно ранен, команда сдалась.

Испанцы сняли людей, поставили на "Месть" свою призовую команду и пошлепали в ближайший порт, потому что эскадра - минус шесть кораблей, плюс масса тяжелых повреждений - была совершенно не в том состоянии, чтобы кого-либо преследовать. "Месть" впрочем, затонула не дойдя до порта по причине травмы, несовместимой с жизнью. Гренвилль помер на второй день по той же причине. Останься он в живых, дело могло бы обернуться по-всякому - у испанского командования был к нему приличный счет, - а так, испанцы, потрясенные берсеркерской - как они считали - отвагой англичан, просто отпустили команду на все четыре стороны.

И испанское морское командование было сильно удивлено, когда их разведке удалось добыть отчет английского адмиралтейства об этом происшествии, где действия Гренвилля квалифицировались как разумные и грамотные.
С точки зрения адмиралтейства он совершил только одну ошибку: принял бой в самом проливе, тогда как надо было выйти и запереть испанцев внутри. А завершался отчет совершенно убийственной рекомендацией: "Ввиду вышесказанного, предлагаем впредь считать соотношение один к трем рабочим, один к пяти - приемлемым."