C чего начинается день на военно-морском корабле? С подъема военно-морского же флага! Скажите вы это надводнику c крейсера и немедленно нарветесь на грустную улыбку. Ага, ну конечно, есть же еще завтрак, зарядка, подъем, наконец. Все правильно. Но день начинается еще раньше. Итак:
«Офицерам, мичманам обеспечивающей смены построиться в 23-м коридоре!»
Это корабельная трансляция зовет на построение обеспечивающую смену офицеров-мичманов за 15 минут до подъема. Считается, что после этого все должны идти контролировать подъем горячо любимого личного состава, выгонять всех на зарядку и всячески участвовать в утреннем распорядке. На самом деле после "переклички" почти все разбредаются по каютам и хрючат до завтрака, а то и до подъема флага. Надо сказать, что в то время началась поголовная видиомагнитофонизация, и на корабле умельцы соорудили видиосеть для наиболее достойных, и после отбоя офицерский состав приобщался к достижениям Голливуда и растлевался западногерманской порноиндустрией. В речи стали появляться доселе неизвестные "фак", "шит", ну и нестареющее "дас ист фантастиш".
Помощник уже проверил наличие на построение офицеров-мичманов бч-раз, рогатых и румын и перешел к БЧ-4.
- Синяков!
- Он в ПУСе (пост управления связью), - ответил кто-то из связистов.
- Он в пусси-джусе,- отозвалось из рядов БЧ-5.
По тому, кто залился хриплым с утра смехом, можно было легко понять, кто этой ночью просматривал несанкционированную видеотрансляцию и обогатился знанием значения вагинальной смазки на западный манер. Несмотря на задержку, поверка присутствия закончилась до очередной команды по кораблю:
«Команде вставать!»
Скорость вставания команды напрямую зависит от опыта службы офицера или мичмана, пришедшего на подъем в кубрик, но удел присутствовать на подъеме горячо любимого - молодых мичманов и лейтенантов. Не буду перечислять всех способов, помогающих ускорить выход на зарядку, упомяну лишь как о наиболее действенном вооружении пожарного ствола с последующим мини-учением по борьбе с пожаром силами ДВС. Те из матросов, кто испытал уже когда-то это на себе, вскакивает только от звука открываемой крышки на пожарном рожке.
«Команде построиться на верхней палубе по местам проведения физзарядки. Форма одежды...»
Старший на физзарядке от боевой части обычно уже другой, что на подъеме, и покидает он верхнюю палубу одним из первых. Поэтому ничто не мешает матросам найти на верхней палубе неприметное белое пятнышко и долбануть по нему со всей силой заранее припрятанной в ближайшем тамбуре кувалдой. Пятнышко это не простое, а точно указывает, где в это время находится в каюте под верхней палубой голова нелюбимого мичмана или офицера, который буквально полчаса назад так нелюбезно выгонял их из кубрика, а сейчас, ничего не подозревающий, досыпал самые сладкие минуты перед завтраком...
«Команде руки мыть. Подана вода на каюты и умывальники».
Надо успеть набрать воды в бачок над умывальником, иначе если с вечера вода была использована, можно остаться с полным ртом зубной пасты или наполовину побритым лицом.
«Команде построиться по местам построения для следования в столовую».
Можно отправляться в кают-компанию, не дожидаясь следующего крика трансляции:
«Команде завтракать».
В отличии от обеда и ужина, на завтраке как и на вечернем чае приглашения старпома ждать не надо, да и самого старпома ждать не надо. Просто приходишь и садишься, и пока вестовой наливает тебе чай в стакан, спокойно намазываешь масло на хлеб. Часто это и есть весь завтрак, так как то, что коки называют кашей, не то что невозможно есть, смотреть-то приходится с опаской. Все, кто заходят в КК позже, бросают с порога: «приятного чаю» или «приятного аппетита». Отвечать не принято. Но нет правил без исключений. Последним уже перед самой приборкой испить чаю заходил секретарь парткома, за свою огромную лысину прозванный Глянцевателем, на подъем обеспечивающей смены он не ходил, учетные карточки с протоколами на зарядку не ходили, он благополучно дохрючивал до завтрака. На его «приятного...» кто-нибудь обязательно вставлял «без тебя приятней было». Поначалу он делал вид, что обижается, а потом уже не обращал внимания.
Хотел расписать всё до подъема флага, но кажется, и так затянул. Если пойдет, то продолжу.

К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ИДЕАЛИЗМ ИЛИ ЛЮБОВЬ К СТРАНЕ ВЕЧНОЗЕЛЁНЫХ ПОМИДОРОВ

(продолжение)


Минуй нас пуще всех печалей ...

Шло время себе потихоньку, шло неторопливо. Прошёл третий период, начался четвёртый. Отпуска мне не объявили, по результатам третьего периода и не светило в дальнейшем. Два основных фактора - командир роты и комбат. Ротный крепко запомнил историю на проверке, а комбат .... Не знаю, я и разговаривал то с ним за время службы считанные разы. Но любая встреча на узкой, так сказать, дорожке неизменно заканчивалась какой либо приятственностью. Выговор там или замечание. До губы, правда, дело не доходило, но старался я на глаза ему не попадаться. Даже в наряд на КПП не ходил. Старался в роте отсидеться. Ротный - зло тоже не радостное, но неизбежное и с ним приходилось мириться.
Служба, когда перспективы понятны, превращается в череду скучных и однообразных, в большинстве своём, дней. Одна отрада, что каждый прожитый день приближал нас к вожделенному дембелю.
Прелести четвёртого периода, да ещё командирского, это нечто. Да ещё замполит ротный приматерел, стал цепляться по любому поводу. То ему жемчуг мелкий, то щи пусты. Понятное дело, что постоянно были виноваты сержанты. Человек вообще не понимал, чего он хочет добиться (к взводным он лезть побаивался, к старшине вообще близко не подходил, вот и отыгрывался на старослужащих). Понимать это, кстати, перестали все. Рота медленно разваливалась. Т.е. отличными то стали, но инерция уже заканчивалась. Хвалили уже не за дело, а скажем за конспекты по политподготовке или за чистоту подворотничка. Дело то, безусловно, нужное (это я о чистоте...), но ведь тот, кто постоянно думал о том, как угодить ротному с замполитом, тому уже не хватало времени делать дело.
Замполит всё более продвигался по пути создания «здоровой партийно-комсомольской» атмосферы в роте. Активно боролся против неуставных взаимоотношений в коллективе, чем доводил старшину не просто до бешенства, а превращал его порой в тупое, злобное и безумно-бездушное-бешенное существо. В такие моменты лучше было старшине на глаза не попадаться. Он хоть и недалёкого ума был, старшина наш, но пришёл в эту роту служить солдатом и потом остался. Так что к нам относился достаточно лояльно да дело своё, чего там говорить, знал и делал нормально. Нет, нам он не потакал, но и гнул через колено. Не самый худший вариант.
А борьба замполита с неуставщиной заключалось в том, что, например, в наряд по роте или на уборку учебных классов назначались старослужащие. Вы себе представляете картину, ... два деда моют пол в учебном классе. Времени это занимало часа три, во первых, а во вторых отвлекало наряд по роте (если там были молодые) от своих непосредственных обязанностей. Ибо выполнять эту задачу приходилось всё тем же дневальным или случайным первогодкам, которых по ходу старики отлавливали.
А у старшины свои планы, которые нарушались. А этот, которому естественно ситуацию обстукивали по полной, потом на ротных междусобойчиках на старшину наезжал. Ну а для того такая постановка была в диковинку. Раньше на подобные мелочи не то что офицеры или старшина, а даже и сержанты не особо внимания обращали. Просто, сразу
после ужина, пара молодых хватала ведро с тряпками, и через пятнадцать минут класс блестел. Забыть или не сделать ... нет, такого никому в голову не приходило. А тут целое политическое дело устраивалось. Вот мне сейчас уже понятнее становится природа и культа и террора ... пока такие люди в стране советской есть ...
И вторая фенечка, которую наш замполит превратил в фетиш. Он просто оргазм, по-моему, от этого действа получал. Раз в неделю он приказывал всем, как он говорил, увольняемым в запас, построиться в парадной форме одежды, т.е. в той одежде, в которой. По его разумению, мы поедем, если следовать его терминологии, в увольнение в запас.
Строил и начинал нудно и досконально проверять соответствие номеров военных билетов и фамилий на клеймах. Он тщательно проверял швы ... мерил стежки линейкой и придирался к малейшему отклонению. Зачем он это делал. Поясню.
В Красной нашей Армии вещевое имущество, выдаваемое военнослужащим срочной службы, делилось на две категории. Инвентарное. Это имущество выдавалось на определенный срок. И не солдату персонально, а воинской части. И её, воинской части собственностью являлось. Это были всевозможные виды рабочей и технической одежды, как-то бушлаты, комбинезоны, постельное бельё и всякое разное другое. В зависимости от периода призыва увольняемому солдату полагался комплект нательного белья. Тем, кто уходил весной - трусы с майкой. Осенью - кальсоны с нательной рубахой.
И второй вид, личное, так сказать. Это парадка с шинелкой, например, фуражка, ботинки, рубашки парадные, галстук и всякое прочее.
Инвентарное оставалось в части, а личное на солдате уезжало на дембель. И вот была «традиция». Молодой солдат «дарил добровольно и с удовольствием» увольняемому дедушке свою новую парадку или там ещё чего. А потом, в свою очередь, тоже принимал «в дар» от следующего молодого поколения такие же предметы одежды.
Подаренная таким образом одежда меняла вместе с хозяином и подкладку. Т.е. подкладки менялись местами. А т.к. швейных машин в подразделениях не водилось, то выполнялись эти швейные работы вручную.
Традицию эту признали вредной и неуставной. И стали с эти бороться. Вот замполит ниточные стежки на швах и вымеривал. Чтобы значит вскрыть и пресечь.
Уходящие перед нами два призыва, шли по комсомольским путевкам на строительство олимпийских объектов. В Москву. Им, не призывам, а тем, кто по путёвкам разрешалось увольняться в пш, сапогах и бушлатах. Чтобы, значит, у ребят была рабочая одежда. Это было здорово. Потому что пш никто ни с кого не снимал, и было оно всегда в лучшем виде. И ушить - подогнать его было гораздо проще, чем парадку. А бушлат вообще приводился в дембельский вид за два дня. Отстирывался, перешивались погоны и всё хорошо. А вот шинель в порядок привести ... и отстирать, и высушить (надо было делать фанерный шаблон, чтобы сушить в натянутом состоянии), и начесать, и отпарить.... Но находились умельцы - превращали шинели просто в мохеровое пальто, по внешнему виду. Причем делали это из шинелей какого-то ...дцатого срока носки. Вот и получалось, что перед осенним увольнением, все ходили в таких красивых шинелях, что просто залюбуешься. Так как шинелями тоже менялись, то было необходимо сделать так, чтобы они не отличались друг от друга. Только вот оставшиеся в батальоне шинели через месяц превращались в такое убожество, что становилось видно невооруженным взглядом, что сукна в таком пальто уже и нету. Некоторые просто расползались. Ибо каждое вычесывание и выпаривание существенно уменьшало толщину ткани.
И раньше командование относилось к этому ... ну пусть не благосклонно, но без особых истерик. А тут что-то взялись. Ну и попали мы под раздачу. Одёжка то у нас вся была поменена. Кто-то из наших уже на третьем периоде озаботился, кто-то только что, кто-то ещё и не начинал. Но следы швейного мастерства имелись на парадках и шинелях у всех. Вот замполит и пытался разобраться. Снимает китель с кого-нибудь. Швы не те. А парадка ... ну какая она новая, она прослужила в армии больше всех нас вместе взятых. И
начинается ... докажи, что никого не раздел. Ему в ответ - а что ж вы раньше то не проверяли. Вы в роту пришли как раз вместе с нами. Что же вы не проверяли, когда нас раздевали. Одним словом дым-вонь-огонь, второго больше. Вот старшина и бесился. Потому что кто виноват? Он.
Забегая вперёд, скажу, что почти все наши уехали домой в пш, хотя это и не разрешалось уже. Просто увольняться в таких парадках, которые у нашего призыва были, «подарки» то отменились, ребята отказались. Было очень спокойно сказано, что по дороге на аэродром, эту, мягко говоря, форму они снимут и выкинут на дорогу. А в строй, на групповом сборном пункте, встанут в трусах и фуражках. Вот тогда и разбирайтесь кто прав, кто виноват. Домой то в трусах никто никого не отправит. А кипеш будет знаменитый. Вот тогда комбат плюнул и разрешил увольняться в пш.
Я проблему парадки решил проще. Мне один из наших начальников станций отдал свою старую шитую в ателье повседневку. Офицерское сукно, хорошего качества и старым то назвать было нельзя. Просто раздался мужик, вот она ему и маловата стала. Он ещё и шинель предлагал парадную, но это уже ... Поэтому, когда замполит за меня схватился - ну вообще какого нарушителя поймал, то был послан сначала мной (ну уж и приврать нельзя ... сразу обвинения какие-то), а потом и дарителем. Отстал.
Вообщем спасаться надо было от этого террора. Быстрее и не задумываясь.
Вот и вспомнил я, что зампотылу как-то выключатель починил в кабинете. Дело в том, что в батальоне каждый период формировалась рабочая команда. Которая была во власти этого классного живого майора. Ни нарядов, ни каких других дел типа подготовки к вручению знамени, которой заманали так, что во сне стало сниться, как нам вручают знамя на Красной площади всем составом Политбюро.
Улучив момент, я обратился к майору и предположил, что электропроводку в построенном здании батальонной столовой можно сделать очень даже спокойно, не привлекая к этому чехов. И валюту, мол, сэкономим, и процесс ввода ускорим (к слову сказать - тут нашёлся парень, который служил в батальоне десять лет спустя, так вот столовую открыли только перед самым его дембелем).
Вот так я в одно прекрасное утро и поступил в распоряжение зампотыла. И ещё троих ребят привлёк. Была образована электрическая компания, так сказать.
Сначала возникли трения с командованием, в лице командира и замполита, роты. Были попытки и на занятия привлечь и в наряды поставить и ..., но эти попытки тут же сдавались зампотылу и ... заместитель командира батальона, это вам не фунт изюму, а кило отборных звездюлей, тому, кто, если вдруг кто на его пути вставал. Сами понимаете, сколько любви этих моих прямых начальников прибавило мне такое электрическое хобби.
С одной стороны, оказаться между двух огней не очень приятно. А с другой - сколько той службы осталось. Причем, при правильной постановке дела работы на объекте хватило бы и до Нового года. А на ноябрьские, хошь не хошь, а дембель.
Эх и жизнь настала. Цивильная. Ни тебе построений, ни тебе разводов, ни тебе ... ничего. Даже на приёмы пищи ходили с заготовщиками. Типа, чтобы время не терять. А придёшь с завтрака, тишина, лес сосновый, лето. Ляжешь на солнышке ... до окончания развода целый час, а то и полтора. Хошь вздремни, хошь просто полежи с сигареткой, пузо погрей. Также и после обеда. Батальон пока ходит туда-сюда, перекуривает, строится-разводится, опять час полтора твои. Да и так никто не напрягал. Работа то шла. Основательно и не торопясь, но шла.
Так бы, наверное, до самого дембеля и тянули бы мы провода и вешали лампочки, если бы не одно обстоятельство.
(продолжение следует)

Соловьи

"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты немного поспят..."
(Из песни "Соловьи")

Соловьи - перелетные птицы размером с воробья или немного крупнее. Со своих зимовок, находящихся в Северной Африке, Аравии и Южном Иране, они прилетают довольно поздно - не раньше середины апреля, когда начинают зеленеть деревья.
Соловьи - превосходные певцы, и их весенние трели вряд ли могут оставить кого-либо равнодушным. Песня соловья - сильная, красивая, с богатыми трелями, в которой насчитывается обычно 6-7 колен, иногда 12 и более, до 24 колен. В его песне можно услышать свист, щелканье, рокот. Я не погрешу, если скажу, что пение соловья можно сравнить с пением человека.

Говорят, что первыми в тишине вечера начинают петь старые самцы, а потом к ним присоединяются молодые птицы. Они подражают друг другу, совершенствуют своё пение, почти строго соблюдая очерёдность пения, не мешая пению других самцов. Их чистым пением можно наслаждаться часами. Воздух просто насыщается соловьиными трелями, свистом, бульканьем, охами... Восторг и восхищение! Иногда они мешают людям спать, тревожат людские души, ворошат людскую память.

Вспоминая, когда и где я слушал соловьиные концерты, пришел к неожиданному выводу, что почти везде, где я бывал, мне доводилось их слышать, но винить их в том, что они не давали спать, я не могу.

Впервые соловья я увидел на Дальнем Востоке, когда мы с отцом на машине везли наши вещи в Уссурийск, чтоб загрузить их в контейнер и отправить на Украину, где нам предстояло жить. Проезжая рано утром через Крестовый перевал в Хасанском районе, отец остановил машину, чтоб напоследок полюбоваться открывшимся видом. Внизу слева - сопки, окутанные утренним туманом, а на другой стороне дороги, в зарослях орешника - маленькая синевато-серенькая птичка выделывала свои замысловатые коленца. Вот мне отец и сказал, что это соловей. С тех пор, как услышу соловья, отца и Дальний Восток вспоминаю. Вообще, перебирая свою память, я заметил, что до описанного случая с соловьём на Дальнем Востоке, я не могу вспомнить, чтоб слушал пение птиц.

После этого случая, когда мне уже было девятнадцать лет, под утро я возвращался домой из пригородного посёлка. Безлюдная булыжная дорога проходила через длинный автомобильный туннель под железной дорогой, мои шаги гулко отдавались в тишине, а выйдя из туннеля, я как будто открыл дверь в концертный зал, где соловьи соревновались в мастерстве пения. Они не перебивали друг друга, а исполняли свои сольные номера! Дорога дальше шла вдоль заросшей кустарником поймы реки Ворскла и, почти до самого города я наслаждался их пением.

В следующий раз, уже на первом году службы, мне снова довелось слышать такой концерт, когда я стоял часовым у большого склада с боеприпасами и соловьи скрашивали моё ожидание смены. Мне приходилось слышать соловьиные концерты частенько, но это бывало, когда мы или уходили в ночь, а соловьи провожали нас своими трелями, либо мы возвращались уже под утро и они встречали нас на рассвете. Бывало, что под соловьиные трели мы уходили в рассвет на разминирование, чтоб до высокого солнца выполнить основную работу. Но чаще всего мне приходилось слушать пение соловья в лесах Янтарного края, когда по утренней росе приходилось быть на дозорной тропе.

Нет, не мешали мне соловьи спать!
Да и сейчас, когда во время цветения черёмухи я слышу их чудесные трели, они всегда мне бередят душу, поднимая из памяти многое, почти забытое за эти годы.

Пойте соловьи!

Вот и все, мы прошли под "Славянку" и ушли в гражданскую жизнь, хоть и пропуска в обьект у нас отобрали еще раньше, по приказу о Дембеле.
Мы лихо топнули ножкой: прощай СА, здравствуй, все хорошее! И все, мы вышли за КПП-1, который мы неоднократно крыли матом, когда с пробежки возвращались,
Стоп-пауза, опять шмон. Оказывается, нам, связистам, вообще нельзя что-то свежеспижженое из части увести, слава хранителям, я таки увез из части 8 кв.м. бумаги под "дерево" и еще лист стеклотестолита! Увидев это в моем чемодане, мой бывший командир тихо улыбнулся, он, как и я, все понял... Обшмонали, посадили в бусик, едем на аэродром... Долго ехать не пришлось, в ГДРии все рядом.
Приехали, нас там так и ждали... Разместились в сосновом лесу, жили хорошо, за три дня нашего пребывания ГДР потеряла весь подлесник, сожгли мы в кострах все, что смогли оборвать и сломать, спали под собственными дембельскими шинелками.
Борта на Челябинск не было уже давно, и мы, команда дембелей, ходили подметать ВПП!
Наконец-то "Команда на Челябинск, строиться!" Более прекрасной команды я не слышал за 2 года службы, бросили все, кроме дембельских чемоданов, и пошли, какое там "Прощание...", теперь уже домой, Точно!
Мы строем премся в салон Тушки, и вот она - гражданка! Стюардесса подает попить...
И я лечу опять, второй раз в жизни, уже гляжу в иллюминатор, все хорошо - вот оно, родное Баландино, темно, и при ясном небе видны все эволюции нашего аэроплана, вот дачный поселок, а вот мы развернулись и идем! Посадка была плавной или не очень - не помню, помню - ночь, Челябинский аэропорт, таможенники, которые нас сразу нахрен послали, ибо у военного борта контрабанды из ГДР не бывает.
Вот тут и начинается одиссея. У меня в руках только 10 марок ГДР, совейских денег ни копья, ночь.., обменник якобы откроется утром... Очень хочется есть,
и я, делая над собой страшные усилия, подхожу к тетке с беляшами. Я ей говорю: "Давай меняться: у меня кулек с конфетами ГДР, а ты мне - пару беляшей!"
И она мне поверила! Вот я и сыт, только вот по воинскому требованию меня домой не довезут, только до места призыва, ну и хер с ними. До дома я доехал в электричках, кондукторы были на моей стороне, и вот я доехал, позвонил в дверь...

Продолжение "залета" в районе Болеарских островов
(первый рассказ цикла я в выпуск не поставил как малоинтересный - КБ)

Стамбул - город контрастов и...неприятностей для неподготовленных юных сердец.

По итогам моего залета командир роты принял мудрое решение взять меня к себе в пятерку схода на берег в Стамбуле.
Раньше при советской власти нам наши руководители не доверяли и отпускали всякие туристические группы, гражданских и военных моряков, специалистов и членов всяких там делегаций только по пятеркам.
Возглавлял такую пятерку, как правило, какой-нибудь проверенный коммунист. А в ее состав обязательно включался человек, близкий к органам, а то и сам сотрудник этих самых органов.
В нашей пятерке кроме командира было еще четыре курсанта, включая и меня. Так как я не был ни разу близок к особому отделу, то подозреваю, что остальные курсанты были более чем проверенные. Видимо, зная это, капитан-лейтенант К. (кличка Мутный) и рискнул взять такую сволочь как я в столь проверенный коллектив.
Что он думал, я не знаю, но вероятность какого-либо косяка с моей стороны в прилагаемых обстоятельствах должна была быть близкой к нулю.
Ошибался Мутный, ох как ошибался.

Перед сходом на берег нас проинструктировали («...И инструктора прослушал - Что там можно, что нельзя»), проверили внешний вид, переписали марки фотоаппаратов, их заводские номера и объективов тоже (чтоб не продали за турецкую валюту).
На берегу нас посадили в автобусы турецких ВМФ.
Пока суть да дело, мы успели пофотиться с их полицейскими в белых касках, белых перчатках, белых гамашах на ботинках (или черт его знает, как они там называются) и винтовками М-16.
Признаюсь честно, что туркопы ели отбили нашу атаку по захвату их личного оружия. Ибо нам было очень любопытно познакомиться с оружием вероятного противника не по фильму «Пираты 20 века», а воочию, лично.

Мутный, почувствовав в себе Макаренко, решил пойти его путем, и как отъявленному беспризорнику из Республики Шкид директор школы дал денег, командир роты вручил мне самое ценное. Дипломат, в котором были все документы на всех курсантов, сходящих на берег. Так называемые сертификаты. Личные данные, фотографии и еще всякая байда. Ничего секретного, но... вы представляете, коллеги, что бы все-таки было командиру, если бы даже такие никчемные документы потерялись бы на турецком берегу? Да пипец ему бы был.
А они потерялись.

Перед нашим выходом из Кронштадта моя мама подарила мне фотоаппарат "Зенит-11". По тем временам шикарный фотик. Не зря наши руководители переписывали всю фототехнику, вместе с нами покидавшую борт корабля. Знали они что к чему. Турки по непроверенным слухам готовы были платить за такой фотоаппарат, как у меня, от 350 до 500 тыс. своих турецких лир. Для сравнения могу сообщить, что кроссовки "Найк", кожаные, белые, наимоднейшие стоили около 11 тыс. тур. лир., костюм джинсовый - варенка около 20 тыс.
А курсанту на руки при сходе на берег давали всего 10 тысяч. Вот и крутись как хочешь. Соблазн загнать технику туркам был, конечно, велик. Но лично я к этому не стремился, а купил несколько слайдовских пленок и фанатично снимал все подряд. А все подряд - это про море. А тут такой объект как город Стамбул с его мечетями, крепостью, дворцами, корабликами, шныряющими через бухту Золотой Рог туда-сюда, вантовый мост, магазины с яркой рекламой и отелем Хилтон.

Нас долго возили по городу. В автобусе сиденья неудобные, душно, жарко, кондиционера нет. Я сидел рядом с командиром и от этого чувствовал себя еще более неуютно.
Наконец-то нас выпустили из автобуса, и мы начали свою пешую прогулку. На одной из площадей, уставленной скамейками, я поставил дипломат рядом с одной из них и начал фотографировать виды Стамбула. Увлекся так, что чуть не отстал от своей пятерки. Запаниковав, что меня заподозрят в попытке попросить политического убежища, я рванул за своими. Минут 15 мы шли по какой-то узкой, выложенной брусчаткой улице, ведущей, как потом оказалось, к мечети Ай-София (Святая Софья). Улица шла на подъем, и мы, подустав, решили передохнуть, остановились покурить. Взгляд командира мазнул по моей фигуре, и его глаза... Короче не знаю, что было с его глазами, но я все понял.
- Где дипломат?!
- На площади оставил...
- Бегом!!! За ним!!!
И я побежал. Бегал я тогда очень хорошо. Сколько себя помню, я бегал. В ДЮСШ легкой атлетики при заводе НЗЛ, когда занимался спортивным ориентированием в ДЮСШ радиосвязи, в пионерлагере на лагерных олимпиадах, в школе за Фрунзенский район на День бегуна, в Военно-Морском училище. Кстати, на вступительных экзаменах, когда мы сдавали физподготовку и бежали 1 км, я прибежал первый из нескольких потоков.
Да, бегать я умел. Но на этот раз я летел быстрее гепарда.
Навстречу мне шла группа матросов с нашего корабля (человек двадцать) и возглавлял их просто мичман. Почему-то матросам срочникам при выходе на вражескую территорию командование доверяло больше, чем будущим офицерам. Да, мичман был один. И в руках этого мичмана был дипломат. Дипломат, который я узнал бы из тысячи. Он был для меня таким же знакомым, как чемодан радистки Кэт для Штирлица.
Тормозя по брусчатке подошвами хромовых ботинок, я упал на грудь мичмана, чуть не рыдая от счастья. Держи, студент, - и старый моряк вручил мне мою жизнь.

С тяжелым взглядом командир забрал дипломат из моих рук.
Это был мой второй залет за дальний поход.
Но не последний...