Злобная сказка про межличностные отношения. Собственно кот здесь ни при чем... но всё же:

ОФИЦЕР И КОТ

Когда-то я был офицером. В то же самое время у меня был кот по имени, скажем, э-э-э, Четвертьэкт (шутка). Собственно, это был кот моей тогдашней жены, без которого она не чаяла жизни. Абсолютно независимо от всего остального.
И вот однажды я, как и все офицеры, решил переводиться. И надо же - получилось. Моя бывшая родня, как эскадрилья штурмовиков с авианосца, стремительно взмыла в воздух и, щебеча, улетела к своим, предоставив мне, как водится, самому отправлять контейнер, сдавать мебель, ну и всякое такое. А кота забыли. Отряд не заметил потери бойца.
Дело здесь в том, что для дам из одного города, не буду называть, остаться с мужем служить там, где получается, да еще и навсегда, как серпом по... ну да, серп в данном случае не поможет, но в таком духе. Просто в этом безымянном городе поимело несчастье поселиться военно-морское училище, выпускники которого смело женятся на окружающих дамах, полагая, что это любовь, и она на веки вечные... Впрочем, курсант (кадет) в России всегда был юношей наивным. Нет. У большинства женщин этого города в голове есть устройство, поразительно напоминающее самоликвидатор. В том смысле, что они обязаны вернуться домой. Вот это, видимо, и вызывало такую страсть к кошкам, которые тоже, как известно, всегда возвращаются домой. Еще я подумал про почтовых голубей. Такие вот женщины.
Но вообще-то, женщины здесь ни при чем. При чем здесь кот. Получив предписание явиться к новому месту службы через три дня, я обрадовал этим родственничков и тут же выслушал приказ привезти кота. Обязательно. Живого. О состоянии здоровья не говорилось.
Подумав, в взял в ларьке два пустых ящика из-под лимонов, бросил в один старый свитер, кота, накрыл другим и обвязал сверху бечевкой. В лучших традициях русской морской практики. За окном носились розовощекие дети, шел снег и пар из носоглоток, и стоял мороз. Минус тридцать один.
Электричку до Питера кот пережил нормально, хотя и периодически скребся в своей клетке. Поезд отправлялся вечером, и я решил зайти в гости к сослуживцам. Надо было ехать до Морского порта. Трамваев не было, и я пошел пешком. По пути встретил другого знакомого, поболтали, попили пива. Минут через сорок кот в ящике совсем перестал звучать. И когда я перевернул его тюрьму вверх ногами, задубевший зверь просто упал на спину, как чугунный утюг, судя по всему, даже не шевельнувшись.
Словом, добрался я до Гутуевского ковша, где стояла наша ПКЗ. Обеспечивал там зам, ненастоящий, старый минер с Дальнего Востока, приехавший в Питер под пенсию. Заядлый кошатник. Когда он узнал, что у меня в ящике, возмущению не было границ.
- Да ты ахринел!!! - орал он. - Котик же покушать должен!!! И пописать!!
А когда он понял, что открывать звереву темницу я не собирался еще где-то двое суток, он схватил упакованного кота и принялся чуть не зубами разрывать кошачьи путы. Обнаружив там моего ошалевшего обормота, зам схватил его на руки, как любимую куклу, и причитая, принялся открывать свободной трясущейся рукой пакет с каким-то кормом. Его каютная дымчато-голубая сиамка вила восьмерки под ногами хозяина. "Надо же, как разволновался", - подумал я и достал из чемодана "Распутина" к обеду.
- Так, - сказал зам, рассмотрев пузырь, - это ты хорошо придумал. Пойдем в кают-компанию. А кота оставим здесь, пусть отдохнет в женском обществе.
На мой немой вопрос зам, запирая каюту, ответил, что дает своей скотинке специальные таблетки.
Через полтора часа камчатских баек под фанфурик с доброй закуской я засобирался - приближалось время отъезда.
- Да ладно, - сказал зам, - что тебе собираться? А кота сейчас бойцы упакуют, в "люксе" поедет, - и принялся отдавать распоряжения, из которых я понял только, что мой затрапезный кот поедет на подстилке из настоящего японского флага, когда-то подаренного заму губернатором Хоккайдо. Я так живо представил эту картину - губернатор в торжественной атмосфере дарит заму национальный флаг, щелкают затворы фотоаппаратов, зам щурится от ярких вспышек, а между ног его в парадных ботинках, оставляя на отглаженных брюках дымчатую изморозь шерсти, вьется восьмерками голубая сиамская кошка...
Из очарования мысли меня вывел доклад матроса:
- Дык эта, тщ командир, нету кота...
- Как это нету, - сказал зам, - посмотри под койкой.
- Нету. Всю каюту осмотрели - нету. Ваша кошка есть, а этого, черного - нет нигде...
И началось. Я смотрю на часы - сорок минут до отправления. Кота нет. Шконка, шкафы, сейф, ящики стола - кота нет. Тридцать пять минут. Занавески, вентиляция, карманы шинели и плаща в шкафу. Кота нет. Свернутые морские карты. Прикроватный коврик. Кота нет. Двадцать семь минут.
- Не мог же он, сука, испариться, - говорит зам и в дикой догадке разевает пальцами пасть своей кошки. Та вырывается, двадцать пять минут. Кота, черт его побери, нет.
Я задумчиво смотрю на вертикальную трубу толщиной с руку, проходящую каюту насквозь по переборке слева от двери. Она заставлена вещевым шкафом, который, как положено, привинчен к палубе. И в самой палубе, там, где труба уходит вниз, естественно, дырка на два пальца шире самой трубы.
Двадцать две минуты. На всякий случай я ложусь на палубу и, сняв часы, засовываю два пальца левой руки в это отверстие.
И о чудо! Как раз между указательным и средним оказываются усы моего балбеса! То ли хозяйка его затрахала, то ли поохотиться на крыс решил. Котяра, вспоминая прежние обиды, вцепляется в пальцы когтями. Я ору, но отступать некуда, восемнадцать минут, и перебирая пальцами, захватываю последовательно котову щеку, челюсть ("А-а-о-о-а--у-убью-у-бблляааа!!!"), голову ("мя-а-о-о-у-у-у"), а дальше - все, упор. Голова выходит из-под пайолины, котяра, надо полагать, вспоминает свои роды, но упирается лапами в переборку, и - не идет дальше. Не лезет. Вся ПКЗ болеет за меня в коридоре, четырнадцать минут.
Кот идет на разрыв. Двенадцать минут. Я так никогда не матерился. И как в притче про обезьяну и кувшин, нет бы отпустить животное, пусть живет - тяну. Не бросать же на полпути. Или порву, или...
И на помощь, наконец-то, приходит зам. Отвернувшись, перекрестившись, и - кружку машинного масла в вылупившуюся усатую морду .
Меня тогда надо было видеть: дикая харя, разодранная рука с намотанным на нее осклизлым котом, и - зам, с выражением лица заботливой мамочки бегущий ко мне с японским флагом наперевес.
Десять минут. Офигевший таксист.
- Значит, так, сволочь, - проникновенно сказал я коту в тишине купе мягко катящегося поезда. - Хоть один звук, хоть пол-звука, хоть шорох - и я выброшу тебя в окно. Но сначала вылью в клетку полный самовар кипятка. Мне плевать. И ты это хорошо знаешь.
После этого я задвинул зверя в чемоданную нишу над входом и совершенно о нем забыл до прибытия. Всё они понимают.
Радости свиты не было предела. Распаковывали кота под фанфары. Промасленный японский флаг, принявший последний бой с этим пушистым оболтусом, был выстиран и использован на пляжах для привлечения внимания программированных городских теток.
А кот потом сбежал. После того, как его попытался сожрать один умирающий милиционер. Но это совсем другая история.