КОМАНДИР.

Всё никак не получалось написать о Командире. И сейчас, наверное, не получится. Не хватает красок и умения ими пользоваться...
Ежегодно, несмотря на зачастившие в последние годы инфаркты и микроинсульты, вначале в Питере, а через пару недель в Москве, в безукоризненной адмиральской форме он принимает доклады о построении экипажа по случаю торжественного подъёма Военно-морского Флага СССР на такр “Минск”. Всё, как положено: оркестр, “Встречный марш”, “Здравствуйте, товарищи!”, “Поздравляю вас...”, “Ура! Ура! Ур-а-а-а-!!!” Безукоризненный поворот “кругом”, и слегка влажные глаза.
Потомок осетинских князей с внешностью и статью Кларка Гейбла или Муслима Магомаева в лучшие их годы (нет, это они на него были похожи), тайная мечта многих представительниц прекрасной половины человечества - он, как внешними так и внутренними качествами олицетворял “Минск” с его красотой, величием и здоровым, контролируемым интеллектом, высокомерием.
“Мой катер - к моему трапу!”, “ПЭЖ! - почему у меня крен на левый борт?”, “Я сегодня летаю...” - эти и другие, вошедшие в историю перлы стали привычной и неотъемлемо-привлекательной частью его имиджа.
Путь в командирское кресло второго отечественного авианосца Командир прошёл через ступени командирства на большом охотнике, сторожевом корабле проекта 50 и крейсере пректа 68-бис. Зачастую командиров крейсеров назначали сразу комбригами, а следовательно факт назначения на такр равнозначно играл гранями почёта, доверия и... неблагодарности. Комбригами, молодых и рвущихся, было кого назначать. А на авианосец нужны были зубры! Подобную судьбу со временем разделили и командиры тяжёлых атомных крейсеров.
Соколов, Пыков, Гокинаев, Саможенов, Ясницкий, Черных, Ковальчук, Здесенко - оттянув с запредельными нагрузками лямку, назначались на “почётные” предпенсионные должности в большинстве своём не дотянув до “пауков” на погонах. “Мавр своё дело сделал, мавр...”
Иногда в его кораблевождении мне, пестрожопому вахтенному офицеру, чего-то не доставало. Ну, почему бы не пронзив боны на среднем и с “якорь на скобу!” не сделать какую-нибудь умопомрачительную циркуляцию, замерев на мгновение у места постановки, а затем после лёгкого “толчка” на инерции заднего хода не размотать с грохотом якорь-цепь?! А потом я понял, что он ни разу нигде не ошибся: ни одного промаха, повторного подхода, героического исправления собственной предыдущей ошибки.
Драл? Ну, а как же! Интеллигентно драл. От чего иногда появлялся стыд - чувство противопоказанное настоящему флотскому офицеру. А ещё он не курил. И на мою радость в ходовой рубке и салоне и кают-компании была экологически чистая обстановка, что было суперредчайшим явлением на кораблях ВМФ.
Всё, довольно. Я же предупреждал, что не получится.
Поэтому в завершение предлагаю два негероических штриха для более полного восприятия образа.

Иногда незначительные нюансы в поведении человека указывают на его настоящую суть: снимают лоск, наносную уставность или наигранную бесшабашность “рубахи-парня“. И сам собой возникает вопрос: а знаю ли я его таким, каким он есть на самом деле... Но порой незначительные на первый взгляд ситуации расставляют всё по своим местам.
Мои друзья Филимонов и Меньшиков попали в севастопольскую комендатуру. Попадать туда было вовсе не обязательно. Но разве мог блестящий Филимонов промолчать на реплику помощника коменданта гарнизона знаменитого капитана Анисимова:
- Товарищ капитан-лейтенант, вы пребываете в нетрезвом состоянии!
Промолчи - и вопрос закрыт. Но не тут то было:
- Товарищ капитан, а не будете ли Вы так любезны подсказать: в каком состоянии я должен выходить из ресторана “Дельфин“ в двадцать три тридцать?
Это было покруче красной тряпки для быка или скипидара для определённой части тела.
- Шо?! У камору!!! - Загремевшие по асфальту кованые сапоги предшествовали стремительному полёту в пыльный кузов комендантского УАЗика упакованного в образцовую форму авианосного офицера. Следом туда полетел и его друг, оставивший прекрасных дам с целью оказания помощи попавшему в беду боевому товарищу...
На следующий день из комендатуры их забирал лично Командир. У железнодорожного вокзала в районе “автопоилки” Виктор Александрович приказал водителю затормозить. Не глядя в мятые не вызывающие сочувствия рожи, но эмоционально пропустив момент сквозь призму морского братства, он протянул через плечо “трояк“:
- Три минуты вам, приведите себя в порядок. Время - ноль!..

7 декабря 1978 года моему отцу исполнялось пятьдесят лет. Находясь в каких-то пятнадцати часах езды поездом от родительского дома перед убытием на край Земли, непременно хотелось поздравить его лично. Но как это сделать? Сдача второй курсовой задачи с почти ежедневными выходами в море. Вот уже неделю по метеоусловиям плавсредства не посещают наш внешний рейд, да и случай мой не предусмотрен
уставами, приказами и наставлениями. Но - о чудо!- на борт садится какой-то шальной Ми-6 с участниками какого-то очередного совещания по “минским“ проблемам. Неконтролируемое решение возникло за минут пятнадцать до планового вылёта вертолёта на берег:
- Ну и пусть не разрешат, пусть даже накажут! Зато буду знать, что всё зависящее от меня я сделал.
С горящими глазами и слегка вибрирующими коленками резко открываю двери салона кают-компании офицеров.
- Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться к командиру крейсера! - запросил я старшего московского начальника, проводившего совещание.
- Что, горит?!
- Так точно!
Под удивлённо-негодующие взгляды присутствующих на неожиданно прерванном совещании, я изложил Командиру свою проблему, совершенно не надеясь на положительное её разрешение.
- Это - счастье, когда есть возможность поздравить отца с таким юбилеем, - и голосом, лишённым ложного пафоса, продолжил. - А я не имел такой возможности. Мой отец погиб на фронте. Четверо суток хватит? Добро!
Впервые c другом-доктором мы покидали “Минск“ на вертолёте. И не беда, что обратно я уезжал из дома в самом разгаре торжества без и провожающих. А затем в течение трёх суток по возвращении, не имея возможности попасть на крейсер, ни на минуту не усомнился, что правильно сделал, вернувшись точно в назначенный срок.
Спасибо, товарищ Командир!

Иллюзия кораблекрушения как способ вывода из запоя.

Долго сидеть на берегу без работы уныло и унизительно. Хорошо, конечно, после пары витков на линии Швеция-Греция месяц-полтора пожить дома, но не больше. Моряцкие деньги имеют удивительное свойство кончаться в несколько раз быстрее, чем зарабатываться. Радость семьи от возвращения кормильца с валютой и отоваркой в скором времени переходит в надоедливое и монотонное жужжание о том, что просто срочно необходимо для нормальной семейной жизни, да вот незадача, в кубышке уже давно как-то невесело. Начинаются вкрадчивые вопросы:
- Дорогой, тебе из кадров не звонили? Я тут недавно Машку встретила, у неё муж тоже третьим механиком работает на Австралийской линии, так он недельку дома и побыл, да обратно на пароход. Боится надолго место нагретое оставлять, претенденты на пятки наступают. Он ведь с каждого рейса по машине привозит, поэтому и живут не чета нам, все в шоколаде. Завтра сам позвони, хорошо?
Хорошо-то хорошо, как будто я сам несколько раз на неделе в кадрах пароходства не толкаюсь, как верный спаниель подобострастно заглядывая в глаза инспектору.
- Ну, как там дела, Виктор Иванович, нет там для меня пароходика?
Инспектор отдела кадров, устало вздохнув, задвигает ногой под стол очередной пакет с бутылкой коньяка, купленной на «набомблённые» за ночь рубли. Пакет двигается тяжело и натужно, будто продираясь сквозь загруженные более ранними просителями переполненные закрома.
- Ну что сказать тебе, дорогой. Сам понимаешь, какие нынче времена, народу много, пароходов мало,- вальяжно раскинувшись в кресле и задумчиво закатив глаза, начинает «разводить» меня кадровик, кстати, бывший помполит, севший в это кресло явно по блату.
- Да, да, конечно понимаю, времена тяжёлые, но не в ларёк же мне садиться дерьмищем торговать? Я вот думал - ещё рейс, и на второго техминимум сдавать, давно ведь уже третьим плаваю.
- Куда там на второго! У меня вот вторые четвёртыми готовы идти под любой мурмалайский флаг, лишь бы платили, - продолжает наводить тень на плетень старый мздоимец.
- Да я, в принципе, тоже созрел, готов пойти куда пошлёте, давно на берегу сижу, голодно уже,- мерзко и гадко выпрашивать своё конституционное право, а за «проставу» или кэш - тем более.
Впрочем, такие времена достались нам в наследство от слабохарактерного Горби и лишь усугубились стараниями Дорогого Россиянина. Уплыть бы подальше от этого бардака, и, как говорится, лучшая в мире колбаса - это чулок с деньгами.
- Кстати, есть тут одно местечко. Продали тут недавно «Сантьяго де Кубу» туркам, так там третий нужен. Под флаг пойдёшь?
- Не пойду, побегу! Спасибо! Отход когда? - я протянул ему паспорт моряка для прописки по судну.
Знаю я этот пароход ископаемый, но куда деваться, не в автосервис же наниматься шульцем шустрить! Шихта, одним словом, а не судно, мечта доменной печи.
Лет ему точно больше, чем мне, но в то время я и этому был рад.
***
На следующий день я с кутылями, набитыми робой, инструментами и прочим скарбом, вполз по трапу на верхнюю палубу старого «немца», древнего как мир парохода «Сантьяго де Куба» и - какая нечаянная радость - у входа в надстройку обнаружил Шурика. Он веселился, наблюдая моё восхождение, у его подножья лежала сумка с аналогичным содержимым.
С Шуриком, славным сыном земли Курской, мы знакомы были миллион лет. В позднем детстве или в ранней юности - это кто как созрел, мы имели дерзость поступить в военно-морское инженерное училище, в один год, правда, на разные факультеты. Пробалбесничав и провеселившись три с небольшим года, мы почти одновременно устали от военно-морского долбомарксизма и вылетели из знаменитого ВУЗа, утомив начальство своими проделками.
Отматросили на Северном флоте, как положено, и снова встретились на судомехе Макаровского училища, где благополучно одолели высшее образование. Шурик работал третьим механиком на морском буксире-спасателе в АСПТР БМП, а я на учебных судах того же пароходства в аналогичной должности.
Молодой российский капитализм шагал по стране грозной поступью, сметая по пути жалкие останки социализма. Всё, чем они, эти останки, обросли за столько лет, стремительно обретало новых хозяев.
Судя по нашему одновременному появлению на этом ржавом островке безысходности, финансовый цейтнот посетил нас почти одновременно. Иными словами, просидев много дней без работы, мы оба оказались в состоянии затяжного сексуально - финансового кризиса - это когда глядишь в кошелёк, а там неприличный трёхбуквенный орган и всё! Это был как раз тот случай, когда третий механик шёл в рейс четвёртым, лишь бы работать, пусть даже за меньшие деньги.
Дождавшись вахтенного помощника капитана, мы сдали свои документы, устроились в соседних каютах и после знакомства с «дедом», пошли принимать свои заведования.
Всё оказалось хуже, чем мы предполагали.
В хозяйстве Шурика все трубопроводы состояли, в основном, из хомутов и чопов. Основной паровой котёл прогорел и давно не работал, утиль-котёл хоть и работал на ходу, но тоже был близок к кончине. Из гидравлики закрытия трюмов хлестали бурные потоки индустриального масла.
У меня в заведовании из трёх «динамок» одна была убита насмерть и стояла только для мебели. Второй дизель-генератор имел характер преподлейший, и при работе в одиночку всё время норовил устроить блэкаут типа: «Да вы ж меня перегрузили, сволочи!» Компрессора свистели во все стороны на разные голоса, как очумевшие от весны птахи, и категорически отказывались качать воздух в пусковые баллоны. Кондиционер в ЦПУ не работал.
Но в рейс мы всё-таки вышли!
Правда, за Кронштадтом что-то заклинило в рулёвке, и мы с полного хода вылетели на бровку канала, откуда нас часа три стаскивал буксир, при этом судорожно трясясь и пыхтя. Начало рейса многим не понравилось, но деваться было некуда. Граница была закрыта, валюта капала, и это слегка согревало наши израненные нищетой души.
***
Нам следовало зайти в Клайпеду и догрузить железом наши полупустые трюма, после чего шлёпать в сторону Турции двенадцатиузловым ходом. Не успел наш старичок ошвартоваться у причала, как свободные от вахты намылились в город попить пивка, оно там, кстати, до сих пор неплохое, и побеседовать с местными красавицами за деньги о наболевшем.
Компания весельчаков состояла из четырёх человек. Заводилой был моторист вахты второго механика Погос Нагопетыч Варданян, или просто Паша. К нему радостно примкнул матрос и артельщик Серёга Сорокин, он же Артел, и матрос без класса, по судовому расписанию приборщик, Витёк, он же Прибор. Уже на трапе в компанию влился радиооператор Вова, лысый «сорокот», имеющий уникальный нюх на алкоголь, и посему постоянно ходивший слегка дунувши.
Население вернулось на судно далеко за полночь, с виду без потерь. Артел и Паша под руки контролировали усталую поступь тела Прибора, который как конь мотал башкой, что-то бормотал и отвратительно рыгал. Сзади на литовскую землю периодически пикировал Радист. По всему было видно, что одним пивом здесь не обошлось.
На следующий день раньше других переболевший Паша рассказал интересующимся в красках историю вчерашнего загула.
Познакомившись в ближайшем к порту пивном баре с тремя дежурными девушками приблизительного возраста, наши моряки отбыли для продолжения банкета в какой-то гадюшник, где на последнее догнались местной самогоноподобной текилой и по очереди получили желаемое. Прижимистый Радист предпочёл не растрачивать семенной фонд и последние деньги по пустякам, и пока молодёжь резвились, огуливая местное население, в одно лицо сожрал всю огненную воду, гордо именуемую девушками текилой. Хотя справедливости ради надо сказать, что выпивки хватило всем, и к моменту совершения вечного таинства Прибор был уже так хорош, что даже не смог зачехлиться. Сам Паша был просто в восторге от гулянки.
- Я её е..у, а он охает! - рассказывая нам о своих похождениях, он выпучивал глаза, постоянно делал непристойные телодвижения и совершенно запутался в грамматике русского языка.
- Кто он, Паша? - мы дружно усомнились в сексуальной ориентации армянского плейбоя.
- Кто, кто, баб мой! - Паша явно претендовал на звание «Почётный секссимвол пароходста».
Последствия оргии проявились уже в Турции, причём некоторые члены экипажа прочувствовали их на своей заднице в прямом смысле этого слова.
Надо сказать, что труженики хозяйственной службы на судах этого типа живут в отдельном коридорчике, который в среде судовых острословов называется Колбасный переулок. Там в отдельных каютах проживали судовой кок, он же Шеф, его помощник, Камбузяра, Прибор и буфетчица Лена. Начальником всей судовой хозслужбы был, разумеется, старпом.
Прибор страдал похмельем несколько дней и с трудом выполнял свои служебные обязанности по уборке судовых помещений. В основном он отлёживался в каюте, протяжно стонал на весь переулок и постоянно просил буфетчицу Лену приносить ему воду в трёхлитровой банке. Чувствовалось, что Прибор явно переигрывает в корыстных целях, но через пару дней его коварный план удался.
Лена была доброй и очень одинокой женщиной, к тому же матерью-одиночкой. Через день болезный вкрадчиво попросил своего - добрая женщина не отказала. Ну а старпому, как непосредственному начальнику буфетчицы по службе, просить даже не приходилось. Молочные братья женились по графику, и всем было хорошо.
Незадача случилась уже в Турции. Когда мы стояли под выгрузкой в порту Гемлик.
Береговые краны методично доставали из бездонных трюмов «Сантьяго» пакеты с листовым железом, мы стояли у трапа и болтали о наших перспективах на предстоящие месяцы рейса.
Вдруг из двери надстройки вышла семейная троица. Молча спустилась по трапу и двинулась в сторону ворот порта. Мы с Шуриком, как опытные мореходы, тут же заподозрили неладное.
Как говорил Вини Пух: «Это ж-ж-ж-ж неспроста!» Так оно и оказалось!
Прибор в Клайпеде зажёг по полной программе, и вскоре лёгкий дискомфорт плавно перешёл в банальный триппер.
Вслед за троицей к трапу вышел доктор Волобуев, сделав куда-то звонок по телефону, он примкнул к нам. Из телефонного разговора судового врача, состоящего из простых английских фраз, мы поняли, что троица направилась на консультацию к специалисту по весёленьким болезням, дабы совместно победить венерический казус.
Жара стояла жуткая, а у меня в холодильнике стояла коробка с пивом.
Мы угостили доктора, он расслабился и по секрету выдал нам врачебную тайну, подтвердив наши догадки: Прибор, не в силах осилить контрацептивные мероприятия, намотал на свои дерзкие гениталии трепонему в гостеприимном клайпедском притоне, и посредством буфетчицы угостил добытым своего молочного брата и непосредственного начальника. После чего старпом освоил деньги из судового культфонда, потратив их на оздоровление части членов экипажа в буквальном смысле слова.
Обратно на судно троица вернулась, синхронно прихрамывая на правую ногу, периодически морщась и потирая правые же ягодицы. Ещё через пару дней мы закончили выгрузку, и ещё месяца полтора мотались по Средиземке между Турцией, Грецией и Италией, собирая груз на Южную Америку.
Доктор Волобуев наблюдал пациентов ещё пару недель, после чего пришёл к выводу, что они практически здоровы. Как спаянная узами троица распорядились своим здоровьем дальше, нам было уже не интересно.
***
Начальник радиостанции был гнусным типом и стукачом. Поэтому пить ему было не с кем. После клайпедского похода Начальник заложил Радиста Мастеру, и бедолаге запретили сход на берег под страхом отправки на самолёте в кадры пароходства. Радиоспециалисты на судах, можно сказать, доживали последние дни, так как на смену старым радиостанциям приходила аппаратура ГМССБ, а для её эксплуатации радисты уже не требовались, справлялись штурмана. Та же участь ждала и судовых эскулапов.
Глядя в несчастные глаза Радиста, никто был не в силах отказать ему в такой малости, как принести с берега бутылку какой-нибудь местной жижи с градусами или просто налить стакан на дружеских посиделках. Начальник и нас периодически закладывал капитану, мол, механики отдыхают с рядовым составом, при этом употребляя. Негоже это, не по субординации. Но ходить и прихватывать отдыхающих от вахты на нижних палубах было ниже достоинства Мастера.
Мы с Шуриком частенько бегали по рынкам в поисках кальяна. Его попросил купить один наш общий знакомый ещё по Дзержинке, Миша Думинник. В своё время он учился па моём факультете на курс старше и был командиром отделения в нашей роте, при этом они с Шуриком были земляками. Мы давно работали на торговом флоте, а Миша продолжал служить, но в месте уже гораздо более тёплом и надёжном, нежели сырые трюма подводной лодки, а именно в Проблемной лаборатории училища в звании капитана третьего ранга. Валюты у него, конечно, не было, и он отдал Шурику два комплекта офицерской формы на продажу. На вырученные деньги он и просил купить ему настоящий кальян.
Форма туркам и грекам была не нужна, ибо наши соотечественники уже успели завалить этим добром все рынки. При этом турки просто не понимали, что за кальян ищут два бледнолицых идиота. И практически уже перед самым выходом, случайно, у русской крашенной блондинки, профессия которой в Турции называлась просто Наташа, мы узнали, что кальян в этой стране называется наргиле. Но было уже поздно, и парадная форма уплыла с нами в Колумбию.
***
Вахты сменялись своей чередой, дни проходили в будничной работе. Мы привыкли к своему старому «германцу», постепенно приведя в относительный порядок своё хозяйство. Тяжелее всего было без кондиционера в ЦПУ машинного отделения.
Судно шло в тропиках, и температура в машине поднималась выше пятидесяти градусов. Зато давали красное греческое вино, и это немного компенсировало повышенное потоотделение.
По вечерам мы собирались в каюте Артела или у Паши, смешивая дармовое вино с более крепкими запасами артельщика, которые он хранил в своей прохладной провизионке. Паша выставил в иллюминатор лист фанеры, который на ходу судна хоть как-то направлял поток влажного атлантического воздуха в каюту. Радист всегда оказывался поблизости, находясь в состоянии перманентного запоя. Его специально никто не приглашал, но выгнать страдальца ни у кого рука не поднималась. Вообще на флоте не принято зажимать и прятать питьё от товарищей по экипажу.
Старик «Сантьяго» уже неделю, трясясь всеми механизмами, шёл через океан. Погода стояла тихая, и судно шло как по озеру.
Как-то в очередной раз мы сидели после вахты в каюте Артела. Шурик только что сменился, а мне заступать предстояло только в четыре часа утра. Паша-Погос, как обычно, травил байки, к которым он примешивал изрядную долю гордости за сексуальные способности всех без исключения армянских мужчин, и себя, родимого, в их числе.
Спустя какое-то время в каюте нарисовался уже изрядно мутный Радист и тихо сел в углу в ожидании спонсорской помощи своему истомлённому жаждой и ожиданием организму. Его решили долго не томить, чтоб он, не приведи господь, не начал рассказывать какую-нибудь несмешную фигню из своей трудовой биографии в надежде заработать благотворительный стакан напитка.
Артел щедрой рукой налил полный стакан, употребив который, осчастливленный Радист тут же провалился в нирвану на койке хозяина каюты.
И тут в голову Шурику пришла гениальная мысль украсить наши посиделки грандиозным шоу. Народ был вовсе не прочь повеселиться. Шурик вспомнил про форму - сценарий инсценировки возник в наших головах молниеносно.
Моторист моей вахты Витька Абрамкин и сам затейник нарядились в форму, причём Витьке достался китель с погонами капитан-лейтенанта, а Шуре рангом выше.
В каюте задраили иллюминатор, задрапировали её всевозможными занавесками и сделали освещение максимально тусклым. Публика расположилась в коридоре за дверью, поставленной на фиксатор, и шоу началось.
***
На отдыхающего плеснули забортной водой. Тело Радиста зашевелилось с явной неохотой, при этом громко испортив воздух в каюте.
- Товарищ старпом, это и есть единственный спасённый с того ржавого «торгаша»? - громко спросил кап три у каплея.
- Точно так, товарищ командир, плавал привязанный к матрасу.
Организм на койке пытался перевернуться и встать на четвереньки.
- Кто такой, какая БЧ? - грозным голосом продолжал допрос потерпевшего кап три.
Радист с усилием открыл глаза. За похмельной пеленой несчастный начал с трудом различать силуэты двух офицеров, сидящих в полумраке, в надвинутых на глаза фуражках.
- Радиооператор сухогруза «Сантьяго де Куба», водоизмещением двенадцать тысяч тонн, - язык его заплетался, голова постоянно заваливалась на бок.
- Какая БЧ?
- БЧ четыре, - с потрохами сдал себя Радист.
- Вы находитесь на борту подводного ракетоносца, находящегося на боевом дежурстве у берегов вероятного противника.
У вашего судна на ходу отвалился винт, и оно затонуло. Весь экипаж утонул и был съеден акулами, которых натравили американцы армянского происхождения. Вас одного не сожрали, потому что от вас мерзко воняет. Почему вы не передали сигнал СОС, и не выполнили свой профессиональный долг? - Шурик явно перевоплотился в Лаврентия Павловича, и прямо-таки упивался ролью.
У бедного Вовы подкосились ноги, жиденькие волоски на его яйцевидной голове пытались встать дыбом.
- Я не... Я не мог, я был не в состоянии... Я болею сильно! - Радист мелко трясся, начиная понимать весь ужас положения, в которое попал. Он трезвел на глазах.
- Знаем мы, чем ты, блин, болен! Расстрелять тебя надо! Вот сейчас всплывём, шлёпнем тебя на палубе, и мясо за борт! - заорал на него каплей. Витька разошёлся не на шутку, как будто и в самом деле поверил во всё происходящее.
- Товарищ старпом, пока я командир, самосуд не допущу! Виновный предстанет перед судом военного трибунала, - смилостивился Шурик.
- Но нам негде содержать преступника, и запасы еды и воздуха ограничены! - Витьку понесло! Бедный Радист переводил взгляд с одного на другого, понимая, что решается его судьба.
- Будет сидеть в аккумуляторной яме и жрать сухари из жестяной банки. Потом в неё же гадить будет, выводить его некому, - принял решение «командир атомохода».
- А долго сидеть? - робко спросил «подсудимый».
- Да нет, не долго, месяцев восемь, но не волнуйся, это время войдёт в срок заключения, мы сделаем запись в вахтенный журнал, - успокоил беднягу старпом.
- Подсудимый, вам предоставляется последнее слово! - офицер решил закончить предварительное следствие, сдерживать хохот просто сил уже не было.
- Аааааа! Уууууу! Не надо! Я больше не буду употреблять на рабочем месте! Я искуплю! Аааааа! - Радист начал метаться, биться о переборки, потом от переизбытка чувств и страха перед неволей в аккумуляторной выгородке рухнул на койку и снова протяжно испортил воздух.
Такого финала публика за дверью не ожидала.
Хохот и ржание продолжались почти час. Взрослые мужики в конвульсиях катались по коридору, задыхаясь от смеха. Публика снова и снова переживала эмоции представления. Артистов хлопали по плечам и тянули в разные стороны.
Отдышавшись, вспомнили про Радиста.
Всё время артистического триумфа он лежал в том же положении и прерывисто дышал, бледный, как смерть.
Доктор Волобуев констатировал крайнюю степень нервного истощения на фоне могучего абстинентного синдрома. Моряки сжалились над жертвой розыгрыша и потащили тело несчастного полоскать в бассейн в тамбучине за пятым трюмом. Доктор сделал полный стакан оздоровительного коктейля из валерьянки, корвалола, пустырника, активированного угля и пары таблеток «Антиполицая».
Вова выжил, и через пару дней пришёл в себя. Пьяным его больше никто не видел.
Впрочем, это его и сгубило.
***
Начальник рации не преминул на следующее утро после шоу с удовольствием вложить своего подчинённого капитану в очередной раз.
Если бы Вова был, как обычно, дунувши, он бы молча стерпел очередное предательство, смирившись с очередным денежным штрафом, но трезвый Радист в гневе был просто ужасен! После очередного разговора в каюте мастера Вова вошёл в радиорубку мрачнее тучи. Он схвати толстенную книгу с радиокодами и от двери швырнул ею в обидчика. После этого с табуреткой в руке молча бросился на своего непосредственного начальника.
Начальник выскочил в коридор.
- Феликс Феликсович, убивают! Радист свихнулся! Зовите Волобуева! - орал стукач, вбегая в каюту капитана.
Радист с табуреткой погнался за обидчиком в жилище Мастера. Начальник спрятался за спиной капитана, подвывая от страха и одновременно клеймя позором вырвавшегося из пут алкогольной зависимости Радиста.
- Что у вас происходит?!- закричал на радиоспециалистов Мастер.
- Да пошёл ты на ...! Дай мне этого гада! Я убью эту сволочь и за борт выкину за все его пакости! - совершенно трезвый Радист, вспоенный коктейлем Волобуева, был неудержим как гладиатор.
На вопли дерущихся, застёгивая на бегу брюки, прибежал старпом, который в это время помогал буфетчице Лене убираться и менять постельное бельё в своей каюте. Вдвоём с капитаном они скрутили Радиста и вытащили в коридор. Начальник прыгал рядом и норовил лишний раз пнуть поверженного бойца из-за спин штурманов.
***
Радиста списали в Хьюстоне. На трапе, прощаясь с провожающими, Вова поднял вверх сжатый кулак и прокричал:
- Я отомстил этому гаду за всех вас, мужики!
Остающееся население в знак поддержки борца с несправедливостью захлопало, заулюлюкало и засвистело. Безобидного и беззлобного Вову было всем жаль, и все понимали, что на этом его карьера моряка загранплавания заканчивается. Уже в ноябре, в поезде «Новороссийск - Санкт-Петербург», когда наш экипаж сменили, капитан, выпивая в неслужебной обстановке, сказал всем открытым текстом:
- Начальник рации пакостил и стучал на вас весь рейс - так выкинули бы его за борт, и все дела! Если бы Радист меня не послал тогда на три весёлых буквы, то я бы его и не списывал с судна, - мы поняли, что Мастер всё-таки был наш человек, а Вове просто не повезло.
В Колумбии, в старинном городе Картахена, мы с Шуриком продали оба мундира нашего театрального реквизита донне Анне, владелице магазинчика всяких полезных мелочей и, спустя два месяца, купили-таки кальян - наргиле в Бейруте.
Может, он до сих пор стоит в Проблемной лаборатории.

КРАТККИЙ СЛОВАРЬ СПЕЦИАЛЬНЫХ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ.

Линия Швеция-Греция - из Балтики на Средиземное море с грузом леса или бумаги. Виток 45 суток. На линии работали лесовозы и суда учебной группы.
«Отоварка» - различное барахло, купленное на продажу или для личного употребления. Цена покупки обязательно должна быть намного ниже цены продажи на Родине.
«Простава» - ускоритель принятия положительного решения вопроса в алкогольном эквиваленте.
«Кэш» - то же, только в денежном, что несколько эффективнее первого.
«Мурмалайский флаг» - суда малоприличных государств, на которые в начале 90-ых годов готовы были идти работать наши моряки, когда родные пароходства яростно распродавались, банкротились и разворовывались. На этих судах платили, но совершенно не гарантировали уверенность в завтрашнем дне.
«Шульцем шустрить» - работать учеником или подсобником не по специальности в зрелом возрасте.
АСПТР - экспедиционный отряд Аварийно-Спасательных и Подводно-Технических Работ. Входил в став Балтийского Морского Пароходства.
Чоп - затычка из дерева.
Хомут - более сложное приспособление для заделки отверстий в трубопроводах. Две части стягивались болтами, прижимая к трубе резину или поранит, в месте прорыва.
Утиль-котёл - паровой котёл, работающий за счёт утилизации тепла от выхлопных газов главного двигателя. Устанавливается на выхлопной трубе. На ходу судна здорово экономит топливо.
«Динамка» - дизель-генератор.
«Блэкаут» - полное обесточивание судна.
ЦПУ - центральный пост управления главным двигателем. Помещение в машинном отделении, имеющее шумоизоляцию, систему вентиляции и кондиционирования.
Мастер - капитан судна.
Артельщик - ответственное лицо из матросов, отвечающее за расходование продуктов на коллективное питание экипажа. Получал доплату к основному заработку.
«Сорокот» - мужчина возрастом за 40 лет. Основной возраст зрелого специалиста на флоте.
Триппер (нем.) - гонорея, лёгкое венерическое заболевание, которое никогда не пугало моряков.
Аппаратура ГМССБ - аппаратура Глобальной Морской Системы Связи и Безопасности. В настоящее время эта автоматизированная система устанавливается на все суда. Эксплуатируется штурманским составом судов.
«Провизионка» - помещение для хранения продуктов на судне. Вотчина артельщика.
БЧ-4 - на военных кораблях боевая часть связи.

На столе закипает банка с водой... Кипятильник, собственноручно построенный из ниток, спичек, двух бритвенных лезвий и куска кроссировочного провода пора бы уже и выбросить - лезвия почернели, и время от времени от них отваливается кусочек окисленного железа, отчего кажется, что в банку уже бросили небольшую щепотку заварки...
Коммутатор время от времени противно пищит, поэтому вахтенный телефонист отрывается от наблюдения за бурлящей водой, вонзает шнур коммутатора в гнездо, щелкает ключом и, стараясь придать голосу как можно больше небрежности, отвечает: "Пятый". Выслушав абонента, прижимает трубку к уху плечом, левой рукой вонзает второй шнур в другое гнездо, а правой практически одновременно двигает ключ вперед - два коротких звонка.
За окном полярная ночь, под ногами валяется бригадный пёс Гришинбрат, на столе закипает банка с водой. Скоро придут "вахтанги" с ЗАСовских постов. Будет много чая, возможно даже, что и с сахаром. Будут сигареты и интересные разговоры... (так, закипела баночка наша трехлитровая, надо позвонить братьям-связистам)... а чем еще заняться в три часа ночи? Регламент сделан, журналы заполнены, никто не звонит...
Блин... Нудный писк коммутатора. Кому еще не спится в три часа ночи? А, пятьсот второй...
- Пятый.
- Пятый? А я - десятый!
Трубку бросил... Шутник... Юморист Евгений Петросян просто... Где там у меня вкусная сигаретка? Пищит... Опять он???
- Пятый.
- Пятый-пятый, пошел на@#й!!!
Вот же коззззел... На тебе вызов, на! Трубку не берет, гаденыш... Поэт, тоже мне... Так, я же пацанам позвонить хотел... Сука, он опять!!!
- ПЯТЫЙ!
- Пятый-пятый, в п@#де замятый!
- Сволочь! Щас приду, башку оторву! Карась сраный, еще раз позвонишь, не поленюсь вахту бросить!!!
Что толку орать, он же все равно трубку сразу кинул... Не спится ему... Жаль, непрерывный вызов не предусмотрен... Так, а если карандаш в ключ упереть? О! Пускай звонок телефонный послушает, заодно и сон развеется...
... Чай допит, на столе хлебные крошки и пятна от сливочного масла. В пепельнице - пара бычков, которые еще можно будет распотрошить и выкурить ближе к утру... Мертвый час... Звонки начнутся в четыре. «Личный состав по койкам проверен, все налицо», гы...
Кстати, пора сеанс воспитательной работы заканчивать... Вынимаем ручку с ключа... Вот же гаденыш, когда он успел трубку снять?
- Алё!!! Алё!!! Пятьсот второй, трубку положи!!! Гля, трубку положи, суконец!!!
Положил... Снял...
- Пятый.
- Пятый - мудак проклятый!
Все, сука, ты меня достал... Кроссировка снимается с гребенки кросса, наращивается... Ага, до розетки дотянется. На тебе, гаденыш, двести двадцать! Минуты, думаю, хватит. А телефон все равно мне ремонтировать...
Успокоился, вроде... Бычки выпотрошены, табак завернут в обрывок бланка телефонограммы... Интересно, звонок сгорел или нет? Вообще-то, корабельный аппарат - штука надежная... Шнур - в гнездо, ключ - вперед...
- ССВ-502, рассыльный по кораблю матрос Грищенко!
- Грищенко, это Пятый. Проверка связи. Как меня слышно?
- Пятый! Пятый! У меня телефон! Он звенел и подпрыгивал! Звенел и подпрыгивал!! Звенел и подпрыгивал!!! И искры из-под него летели!!!
Скоро утро, скоро смена... Еще одна ночь, еще одна вахта. Чайку, что ли, закипятить... Ты смотри, надо же, звонок даже не сгорел... Хотя, искры летели - надо бы с утра сходить, проверить - все равно ж мне на ремонт притащат, если что... Спать так хочется... Ничего, скоро кончится зима, будет лето... Потом еще одна зима и еще одно лето... И домой... домой... домой...

Живи по уставу, завоюешь.....


«- Слушаю-с! - хрипит унтер. - Вы, высокородие, изволите говорить, не
мое это дело народ разгонять... Хорошо-с... А ежели беспорядки?
Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано,
чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану
их разгонять да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков
настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать,
ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу все понимать.»
Чехов А.П. «Унтер Пришибеев»




Что такое комендатура и комендантская служба, любой военный знает не понаслышке. Одна из главных береговых составляющих «противокорабельных стратегических сил». Но такой легендарной комендантской службы, как в городе-герое Севастополе 80-х годов не было, наверное нигде, на безбрежных просторах советских вооруженных сил. Говорят, что комендатура города Кронштадта тоже славился чем-то подобным, но я отношу эти слухи, скорее к желанию славных балтийцев не отставать от передового в этом отношении Черноморского «Королевского» флота...
Суббота. 18.00. К пирсу порт-пункта Голландия подан паром, чтобы вывезти в город без малого семь сотен страждущих вдохнуть вольного воздуха гардемаринов. Волна белых фланок увенчанных мицами и бескозырками накатывается на скрипящий под множеством ног старичок-паром, и тот вмиг становится увенчанным белоснежным муравейником, который незамедлительно начинает покрываться табачным дымом. До Графской пристани 15 минут хода, можно и перекурить, не опасаясь быть арестованным за курение в городе на ходу. Паром лениво плетется по бухте, курсанты живо строят планы предстоящего выгула, а в это время...
Экономика социализма, как известно, имела плановый характер. А еще известно, что армия и флот-это отражение государства, только более прямое, что- ли. Ну, без выпендрежа всякого, и если уж страна живет по планам- так и флот будет жить по планам! Причем по всем, какие можно придумать. А в комендатуру, как известно, опять же всем военнослужащим идут только три категории военных: либо туп до уровня, гораздо ниже самого упертого морского пехотинца и ни к какой другой службе не годен, либо списан по здоровью от всех видов боевой деятельности, либо уж «мохнат» до безобразия, и этим все сказано. Так вот в 80-е годы, комендантом Севастополя, был полковник морской пехоты Бедырев, мужчина....ну уж не знаю, как в быту, а на службе, чистый унтер Пришибеев современного разлива. Настоящий полковник, одним словом! До сих пор помню его стоящим перед строем развода комендантской службы, лицо и просветы погон одного цвета, голос глухой, как из порожней цистерны из под шила.
-Товарищи начальники патрулей! Кто-то говорит, что мы раздаем патрулям планы по задержанию военнослужащих. Этого нет и не будет. Что за планы? Что за выдумки? Но!!! Но, я не верю, что любой патруль не найдет в городе меньше десяти нарушителей формы одежды, правил нахождения в городе и прочих мракобесий и безобразий! Все начальники патруля меня поняли?
И попробуй тут не понять? Окажется меньше десяти задержанных в бегунке начальника патруля, можно и самому на ночку в комендатуре остаться прокукарекать...а то и не на одну, и не в комендатуре.
В тот день планы отлова недостойных военнослужащих были явно завышены. Такие массовые рейды всей гарнизонной службы случались периодически и, как правило, предваряли собой какой-нибудь праздник, или наоборот были послесловием какого-нибудь крупного нарушения дисциплины флотского масштаба. А когда державшееся довольно независимо по отношению к комендантской службе, командование училища шло в чем-то наперекор комендатуре, то «аутодафе» объявлялось курсантам, и вечером вся комендатура была полна задержанными гардемаринами. Судя по всему, в это день был именно такой случай. Попросту говоря на охоту, вышла вся комендантская служба, включая всех помощников коменданта. И одному из самых непростых из них, капитану Андрущаку досталась Графская пристань. Андрущак был из себя мужчина видный. Высокий, красивый блондин с вечно холодноватым выражением лица и тонкими поджатыми губами, он бы похож на высокомерного брезгливого аристократа, непонятно каким образом затесавшегося в эту флотскую камарилью. Одевался Андрущак соответственно. Его форма была всегда безукоризненно чиста и отутюжена до режущих глаз складок, и полна именно тех щегольских нарушений формы одежды от шитых капитанских звездочек на погонах, до туфель на высоком модном каблуке, за которые сам он забирал других без раздумий. Скорее всего, в этот день Андрущаку было чем заняться, и поэтому облава, затеянная комендантом была ему в тягость. Но план есть план, и чтобы его достойно и своевременно выполнить, Андрущак не стал мудровствовать лукаво, а просто подогнал комендантский бортовой ГАЗ к «горлышку» Графской пристани, выставил рядом с собой патруль и стал ждать. И когда через полчаса, из этого самого «горлышка» начал вытекать поток уволенных курсантов, селекция началась. Причем по принципу «на кого глаз падет». Андрущак и начальник патруля, отдавая честь протекавшим мимо, жестами подзывали к себе, курсант подходил, представлялся, предъявлял увольнительную и военный билет. Документы незамедлительно изымались, передавались патрульному, заботливо складывались в пакетик, а их хозяин, вздыхая, забирался в кузов машины. Не миновала сия чаша и меня. Мой друган Гвоздев, с которым мы собирались вечером осчастливить дискотеку ДОФа своим присутствием, благополучно протек сквозь комендантский фейс-контроль, а я был остановлен и отправлен в кузов составить компанию другим несчастливцам. Работа у Андрущака спорилась, а потому уже минут через пять, еще до окончательной выгрузки курсантского парома, кузов гарнизонного катафалка был набит круче, чем сигареты в пачке «Черноморских». Когда последний задержанный курсант -второкурсник попытался залезть в кузов, оттуда раздались крики:
-Тащ капитан, тут уже и стоять негде!
Андрущак подошел к машине, заглянул в кузов. Там действительно было не просто тесно, а очень тесно. Капитан поправил фуражку, равнодушным взглядом окинул замеревшего перед ним второкурсника.
- Полный комплект. Свободен.
Второкурснику вернули документы, и он рванул в сторону троллейбусной остановки, со скоростью, достойной сборной училища по бегу.
- В комендатуру.
Андрущак залез в кабину ГАЗа и машина, обогнув памятник Нахимову, молчаливо взирающего на нынешние заботы флота, неторопливо поползла вверх по улице в направлении комендатуры.
В комендатуре разнокурсную толпу кадетов загнали в предбанник дежурного по комендатуре. Народ нервно перешептывался, топчась на месте. Никаких замечаний задержанным предъявлено не было, но так, как механизм гарнизонной службы, работал по принципу гильотины, и рубил сразу, то иллюзий по этому поводу ни у кого не было. Андрущак с пакетом документов загрузился в дежурку, и начал вызывать к себе всех задержанных. Патрульный матрос выкрикивал фамилию, задержанный заходил в дежурку, Андрущак окидывал его взглядом, ставил диагноз, и прямо оттуда «арестованный» отправлялся на плац утрамбовывать асфальт до окончания увольнения. Диагноз, как правило, был стандартным: нарушение формы одежды. Точка. Все. Не поспоришь. У любого военного можно найти массу нарушений формы одежды, о которых он и сам не подозревал до этого. А уж если сам помощник коменданта обнаружил, то и говорить нечего.
-Хрен вам, сегодня не прокатит...не выйдет, псы комендантские...Хи...
У меня за спиной, кто-то злорадно шептал, нервно похихикивая. Я повернулся. Перед моими глазами оказалась голова, увенчанная сугубо казенной фуражкой. Четверокурсник. Кажется с электрического факультета. Откровенно говоря, если бы я был помощником коменданта, то я бы тоже однозначно забрал обладателя такого лица. Оно того стоило. Теория Ламброзо, гласит о том, что преступнику свойственны определённые внешние признаки. "Лицо - зеркало души " - утверждал Ламброзо. И если судить именно его мерками, то на лице курсанта было крупными прописными буквами написано, что он уже давно и неизлечимо болен всеми пороками общества, начиная от пьянства и заканчивая злостными прелюбодеяниями в особо извращенной форме, причем на груде совершенно секретных документов. Это было лицо человека окончательно и безвозвратно падшего, но при этом очень довольного самим фактом этого падения и неплохо физически сохранившимся.
-Ты чего?- поинтересовался я.
Кадет перестал перешептываться сам с собой.
- Понимаешь, я уже третье увольнение начинаю и заканчиваю здесь на плацу. До тетки своей доехать не могу! Не дают, шакалы! То нестрижен, то пьян...А я вообще не пью!!! Но сегодня, хрен они порадуются... Не выйдет ничего...Хрен вам...хрен по всей морде...
В это время матрос выкрикнул мою фамилию.
- Белов!
Я протиснулся сквозь толпу к двери, и, расправив плечи, четким строевым шагом простучал хромачами к столу, за которым сидел Андрущак.
- Товарищ капитан, главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл!
На таких, как я , Андрущак видимо насмотрелся вдоволь, поэтому мой строевой подход его не впечатлил. Капитан лениво окинул меня взглядом, не задерживаясь ни на чем.
- Нарушение формы одежды. Строевые занятия 2 часа. Шагом марш на плац!
Наученный горьким опытом, я не стал уточнять, какое собственно у меня нарушение формы одежды. Так я помолочу пару часов по плацу ногами, и потом буду отпущен, а попытка выяснения причин задержания, могла обернуться, гораздо большими потерями. Не успел я еще сделать пару шагов от стола, как Андрущак вытянул из пакета очередной военный билет.
- Боец! Ломакин.
- Ломакин!- заорал патрульный.
И сквозь толпу в комнату вошел мой собеседник, «порочный» четверокурсник. Он даже был чем-то доволен. На его лице блуждала улыбка человека счастливого и уверенного в собственном благополучии.
- Товарищ капитан, курсант Ломакин по вашему приказанию прибыл!
Адрущак привычным взглядом окинул фигуру вытянувшегося перед ним кадета. Казалось, сейчас прозвучит стандартный приговор, но... Взгляд помощника коменданта обрел осмысленность и заинтересованность. Он даже как-то встрепенулся, и приосанился, и начал внимательно осматривать стоящего перед ним воина. А вот посмотреть было на что. Курсант четвертого курса, был одет, как последний и затурканный матрос - первогодка. На ногах красовались абсолютно новые хромачи, с рантами такой ширины, что ботинки могли сойти за короткие алеутские лыжи. Штаны были на пару размеров и ростов больше, чем сам Ломакин, и поэтому были подтянуты практически под подмышки, и увенчаны отдраенной до сияющего состояния и согнутой под уставным углом бляхой. Белая фланелевка была тоже наверняка прямо сегодня из магазина, тоже размера на два поболее небогатырского курсанта, и топорщилась из подтянутых донельзя штанов огромными складками. Венчала эту картину торжества уставной формы одежды, фуражка, произведенная в массовом порядке на предприятиях министерства обороны, увенчанная плоским казенным крабом и, по общему мнению, для носки на голове совершенно не предназначенная. Она была, естественно тоже побольше головы Ломакина, и поэтому держалась на его черепушке только посредством ушей, которые служили ей упором, не позволяющим козырьку закрыть глаза и вообще свалиться с головы. Короче, был Ломакин живой витриной и идеальным приложением для Устава Внутренней службы и Правилами ношения военной формы одежды одновременно. Видимо такая мысль посетила и капитана Андращука, который еще раз осмотрев курсанта с ног до головы, недовольным голосом спросил:
- За что были задержаны?
Ломакин этого естественно не знал, так как, сажали нас в машину без объяснений, а мог только предполагать, что решающую роль сыграла его физиономия.
- Не знаю товарищ капитан! Наверное, за кампанию со всеми.
Такая постановка вопроса помощника коменданта не устраивала. Комендатура просто так не забирает.
- Наверное, как и все, форму одежды нарушаешь?- вопрос, принимая в учет внешний вид Ломакин, был просто издевательский.
- Никак нет! Не нарушаю!- бодро и радостно доложил курсант.
Это был вызов. Вызов помощнику коменданта, комендатуре, да и всему военно-морскому флоту, в лице Андрущука. И помощник коменданта его принял.
- А вот сейчас мы это и проверим...
Капитан встал со стула и подошел к Ломакину.
- Головной убор снять! Предъявить стрижку!
Ломакин с готовностью скинул уставной «чемодан» с головы. Под мицей была наголо выбритая голова, чуть поблескивавшая в свете ламп. Андрущак хмыкнул.
- Подписку головного убора!
Ломакин протянул фуражку, показывая дно. На нем большими буквами, но не превышающими размеры, установленные уставом, были четко выведены фамилия и номер военного билета курсанта.
- Хорошо...- придраться, что к фланке, что к штанам, Андрущаку был просто невозможно, он и так видел, что короткими штаны не назовешь, а вот по поводу длинны никаких возражений в уставе не было.
- Подписку фланки!
Ломакин бодро отстегнул один из клапанов брюк, и, вытащив на свет край фланелевки продемонстрировал подписку.
-Подписку брюк!
Курсант с готовностью отстегнул другой клапан и показал, тщательно выведенные хлоркой на изнанке брюк все ту же фамилию и номер.
-Подписку...тельника!
Невозмутимый Ломакин вытянул из под фланки кончик тельника. На одной из белых полосок ручкой был выедены все те же письмена, а на одной из черных, они были продублированы хлоркой.
- Ладно. Застегивайся. А трусы?
Ломакин начал снимать штаны с готовностью портовой проститутки к немедленному соитию.
-Ладно, ладно...не стоит...верю.
Андрущак сделал пару шагов назад, и пока Ломакин приводил себя в порядок, еще раз внимательно осмотрел того.
- Поднимите брюки, покажите шнуровку ботинок.
Это был хитрый ход. Шнурки в крепких военно-морских пальцах имели свойство частенько рваться, ботинки по этой причине зашнуровывались не до конца, и это тоже считалось нарушением формы одежды. Но, как правило, на это не смотрели, замечаний на курсантах находилось и без этого достаточно. Но Ломакинские ботинки оказались зашнурованы до верха, новыми длинными шнурками, да еще впридачу шнурки были даже с вечно слетающими железочками на концах. Да и носки были новенькие, не растянутые, да и не порванные, в чем Андрущак тоже убедился, заставив дополнительно Ломакина разуться и представить ему подписку хромачей.
Придраться было не к чему.
- Предъявить предметы личной гигиены... -уже довольно обреченно потребовал капитан.
Ломакин бодренько извлек из карманов аж три носовых платка, расческу, и, отогнув подкладку фуражки, показал булавку и три иголки, обвитые нитками разного цвета.
Холеное лицо капитана Андрущака стало похоже на печеное яблоко. Он не мог задержать курсанта! Не имел права! Конечно, он мог придраться, даже к тону ответа курсанта и отправить того, маршировать по плацу хоть до утра, но это было бы все равно поражение. Формально он был бы не прав, а чувство собственного достоинства комендантского разлива у Андрущака присутствовало, и являлось как бы квинтэссенцией его служебного долга.
- Ну-ка дыхни?- на всякий случай потребовал Андрущак, и получив в лицо мощный поток воздуха отдающий табаком и «Поморином», но никак не «Массандрой» замахал руками.
- Ладно. Хватит.
Андрущак еще пару минут молча разглядывал военный билет Ломакина, перелистывая страницы и пытаясь найти хоть какие-нибудь соответствия. Потом осознав бессмысленность занятия, протянул тому документы и отдав и козырнув с видимым нежеланием и трудом произнес:
- Товарищ курсант, произошла ошибка. Вы задержаны безосновательно. Свободен. Хорошего отдыха.
Ломакин приняв документы у униженного капитана, залихватски отдал честь и печатая шаг вышел из помещения. Андрущак же подошел к окну и скрестив руки на груди молча уставился на стекла. Если бы не погоны и фуражка, он бы мог сойти за принца Гамлета, решающего вечный вопрос «...быть или не быть...». Причем сцена проверки Ломакина так поразила всех присутствующих, что привычный конвейер был остановлен, я до сих пор был у двери, а не на плацу, да и все остальные стояли совершенно беззвучно, переваривая произошедшее.
Не прошло и нескольких мгновений, как капитан Андрущак вдруг резко нагнулся к стеклу вглядываясь в окно. Потом резко выпрямился, развернулся, и чеканя слова торжественно и с чувством глубочайшего удовлетворения отдал приказание:
- Начальник патруля, срочно догнать курсанта, которого я только сейчас отпустил!
Начальник патруля с одним патрульным резко рванули с места и исчезли за дверями. Вернулись они быстро, с недоумевающим Ломакиным, которого они нежно, но крепко поддерживали под руки. Ломакин, судя по лицу, абсолютно не понимал, за что его вернули в то место, которое он несколько мгновений назад триумфально покинул.
- Что же вы товарищ курсант, так образцово выглядите, а элементарных правил поведения военнослужащих в городе не знаете?
Ломакин все еще не понимал вообще, о чем идет речь.
- Товарищ курсант, на входе в комендатуру стоит целый старшина 2 статьи с повязкой на руке. Видели надеюсь?
Ломакин все еще не понимая, в чем дело утвердительно кивнул.
- Как же так, товарищ курсант? Вы уже четыре года погоны носите, а вот честь военнослужащему выше вас по званию отдавать пока не научились!!! Увольнительную!!! И шагом марш на строевые занятии!!! До упора!!! А что это все замерли, как проститутки на панели?! А ну...
И все снова завертелось... Очередная фамилия, очередное замечание, строевые занятия. Пока мы полировали своими ногами плац комендатуры, курсант с порочным лицом, успел поведать нам, что уже три увольнения подряд, комендантская служба не ему уйти дальше пределов площади Нахимова. Его задерживали, отправляли в комендатуру и он, отбарабанив по плацу пару часов, убывал в систему, так, как увольнение уже заканчивалось. Ему до смерти это надоело, и на сегодняшний выход в город он подготовился по полной программе, да и ко всему прочему, его девушка начала подозревать, что он ее избегает, что правдой никак не являлось. И вот одержав моральную победу над комендантской службой, окрыленный этим курсант Ломакин, так резво покинул стены комендатуры, что забыл отдать честь, стоящему у ее дверей дежурному матросу. На его горе именно это и узрел в окно наблюдательный капитан Андрущак, и превратил ломакинский триумф в сокрушительное фиаско...
Все-таки, что не говори, а было в плановом ведении хозяйства что-то такое...действенное.

Север. Тундра. Камни. Снег.
Море. Пирсы. Весь мой век.
Лодки. Полюс. Льда хрусталь.
И ветра, что бьют как сталь.


Автономка. Вахта. Дни.
Пульт. Реактор. Ламп огни.
Возвращенье. Встреча. Дом.
Санаторий. Сон с трудом.

Снова море. Шум тревог.
Крик сирены. Болит бок.
Смена власти. Чехарда.
Отпуска: туда- сюда.

Двадцать льготных. Пенсион.
Две полоски на погон.
Две медали "За песок".
Посеребряный висок.

Пьянка. Проводы. Приказ.
Сборы. Вещи. Слезы с глаз.
Поезд. Полка. Вид с окна.
Мурманск. Питер. Суета.

Дача. Воздух. Огород.
Помидоров первый всход.
Старость. Слабость. Просто смех.
Мемуары. Даты вех.

Якорь. Фото. Гроздь рябин.
Стопка водки на помин.
Смерть. Могила. Кончен бег.
Крест. Ограда . Весь мой век...