Часть вторая. Прощальный полет баклана. Как закалялась сталь

" У моряка нет трудного или легкого пути-
у моряка есть только славный путь!"
( Нахимов П.С.)


Все когда-нибудь происходит в первый раз и запоминается навсегда: женщина впервые рожает, ребенок впервые встает на ноги, первоклассник получает первую двойку, мужчина впервые разводится. Моряк тоже помнит, когда впервые выходит в море. Как я уходил в первую свою автономку, не забуду никогда. Поверьте, эта история того стоит, и достойна своего времени!
Первый год лейтенантства, не в пример другим моим сокурсникам, с первых дней загрузившихся на корабли, прошел практически на берегу. Если не считать единственного выхода в море на трое суток в первый же день пребывания на Севере. Тогда узнав, что я служу от силы четвертый час, меня посадили на пультовской топчан и строго-настрого попросили руками ничего не трогать, и все трое суток я с ужасом рассматривал сотни мигающих лампочек на мнемосхемах. После почти целый год возможности вспенить моря мне не представилось. Второй экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения "К- ...", в который занес меня кадровый вихрь, раньше морячил часто и успешно. Но с уходом корабля в средний ремонт в Северодвинск экипаж постепенно развалился на части и был разобран по другим кораблям, а по сути представлял из себя отстойник списанных и больных. О походах в море подзабыли и не жалели. Ко всему прочему уже в ноябре нас отправляли на завод менять первый экипаж, месяцев эдак на шесть. "Северный Париж" кроме стандартных соблазнов манил еще слухом о назначении нашего экипажа техническим. Для непосвященных: служить в Двинске, получить постоянные квартиры (тогда их еще давали), в море не ходить, а коротко: получить все преимущества берегового существования, о которых мечтают все подводники, прослужившие более трех лет. Среди офицеров и мичманов шло брожение, обстановка расхолаживала. В тот год к нам пришел всего один молодой лейтенант - я, и общая расслабуха офицерского состава в ожидании береговых привилегий как-то не так сказалась на моем становлении. Большая часть офицерства хлопала по плечу, советовала не ломать голову, зачеты по специальности пустить побоку, мол, все одно служить на заводе и тому подобное. Непосредственные начальники - механик и комдив - бурчали о сдаче зачетов, учебе, устройстве корабля, но как-то неубедительно и совершенно ненастойчиво. Скорее автоматически, по привычке, всеобщая безмятежность охватила и их. Да и по-моему, они понимали, что изучать корабль без корабля, сидя на берегу - полнейший абсурд. И не напирали. Все прошло по плану. Выехав железнодорожным обозом в Двинск, мы просидели там среди сварки и ржавчины до апреля. Успешно вернулись в Гаджиево. Пережили смену командира. Так же успешно через две недели срулили в учебный центр в Палдиски. В краю горячих эстонских парней мы застряли почти на три месяца, попутно с учебой выкрасив и отремонтировав все вокруг. Новый командир фанатично стремился в море, мы не очень, но его должностной энтузиазм "заражал" деятельностью и нас, приходилось скрипеть, но возвращаться к реальной жизни. А посему после Палдиски завертелась кутерьма: экипаж передали из одной дивизии в другую, мы с ходу запрыгнули на корабль, выходы в море чередовались со сдачами и приемами корабля. Неделя моря, неделя берега и камбузных нарядов. К годовщине своей службы я, тем не менее, наплавал чуть более месяца, тогда как мои одногодки готовились кто во вторую, а кто и в третью автономку. Потом-то я их нагнал, а тогда... В один из перерывов между сдачами и приемами корабля я осуществил воссоединение с семьей. Уезжая на Север, я оставил жену на четвертом месяце беременности дома, в Севастополе, и за год виделся два раза. Сначала когда родился сын, потом на майские праздники вырвался на несколько дней из Палдиски. Одинокая жизнь порядком поднадоела, да и мужской организм требовал женского присутствия. Встретив некоторое сопротивление семейства жены, я не без труда выписал супругу с дитем в Гаджиево. Благо, хотя у меня еще и не было квартиры, но друг детства оставил мне свою на пару лет, с мебелью и остальными причиндалами, уезжая сам в Северодвинск.
Все складывалось как нельзя лучше. Семья рядом, служба сносная, все путем! Но флот не был бы флотом без всевозможных каверзных изюминок. Заступив в один из вечеров дежурить в исключительно лейтенантский наряд на камбуз, я неожиданно утром был заменен. Прилетел такой же лейтенант Скамейкин, отобрал халат и повязку и сказал, что меня срочно вызывают в казарму. В казарме командир строго и конкретно указал: в море на трое суток с экипажем Тимоненко, стрельба торпедой с якоря, у них заболел управленец. Туда и обратно. Отход в 20.30 из Оленьей губы. Сейчас домой, собраться, отдохнуть, обняться с женой и в 19.00 на "скотовозе" убыть в Оленью.
Понять дальнейшее невозможно, не понимая, что есть "скотовоз". Это песня! Военно-транспортная. Как показывает практика, высшие и высокие чины из флотского командования, хотя и растут со всеми из одного огорода, все остальное офицерство, а тем паче мичманов, почитают за быдло. Грубо, но верно. Поэтому для передвижения личного состава между базами (а от Гаджиево до Оленьей губы примерно 17 километров) утром и вечером идут машины, бортовые "Камазы". А теперь представьте: как называть транспортное средство, если в январе месяце на сто человек дают два "Камаза" под брезентовым тентом. Думаю, "скотовоз"- это еще мягко! Так и едет народ со службы и на нее: впереди беленький автобус "Пазик"- для белокостного штаба, а за ним два-три раздувшихся "скотовоза" с прочими плебеями. Правды ради скажу, что где-то к концу 80-х "скотовозы" заменили на "Камазы" с кунгами. Там, конечно, потеплее, но и людей вмещается в два раза меньше, то есть давка покрепче.
Вот на таком транспорте мне и надо было убыть в Оленью губу. На мое счастье, подавляющая масса подводников живет в Гаджиево, отчего обратно в Оленью машины идут полупустые, почти порожняком. Как образцовый и исполнительный военный я с блеском выполнил приказания командира: отдохнул, поспал, облобызал жену и сына и без десяти семь стоял у места посадки, около поста ВАИ. По какой-то прихоти судьбы подогнали кунги (в ту пору редкость), народа было немного, вбрасывания не случилось. Все чинно расселись и поехали. Через полчаса были на месте. Маленький нюанс: открыв дверь кунга, можно просто выпрыгнуть на остановке, а можно вставить специальный железный трапик в два паза, спуститься цивильно и с достоинством. Вот это самое достоинство меня и подвело! Сидел я крайним у двери, остановились, подхватил я этот цельносварной трап и вставил в пазы. Но в один не попал и не заметил. Встал на него и начал спускаться. Меня одного он, скорее всего, выдержал бы, но на беду сразу за мной на него встал семипудовый, кровь с молоком, мичман. Трапик сник, хрустнул и обломился. В итоге на моей правой ноге, точнее, на ее лодыжке оказались: злополучный трап плюс веселящийся от неожиданного падения монументальный мичман. Больно было - не описать. Выползя из-под мичмана, я прыгал минут пять, подвывая и похрюкивая. Постепенно боль притупилась, но на ногу можно было наступить только чисто условно. Путем подскоков, подскакиваний и подвываний я кое-как добрался до пирса. Доложился по "Каштану" о прибытии и на одних руках спустился вниз. В центральный пост, хочешь-не хочешь, заходить надо. Командиру представиться. Тут мне сразу не понравилось. Командир, кавторанг Тимоненко, будущий адмирал, и комдив вместе с старпомом Светляковым, моим будущим командиром, разносили в пух и прах какого-то мичмана. Старпом визжал как заведенный, командир угрюмо кидал резкие, рубящие фразы. Меня мимоходом оприходовали, выслушали и отправили к командиру дивизиона. Получив каюту, шконку и очередной словесный "урок мужества" со стороны комдива-раз, я поплелся в отсек. Старшина отсека успокоил меня, просил не удивляться, у них в экипаже все построено на тактике террора и крика. Да и у комдива прозвище: "Витя-разорви сердце!", и этим все сказано.
В море вышли вовремя. На второй день нога моя распухла, посинела и пожелтела и упорно не позволяла на себя наступать. Корабельный доктор, такой же лейтенант, осмотрев злополучную лодыжку, посоветовал попить анальгин, перетянул ногу эластичным бинтом и написал направление в госпиталь по приходу в базу. Все. Да большего он и не мог. Трое суток нога ныла и постреливала. Хохмочка началась позднее. По возвращении. Пришли в субботу, ближе к обеду. Стояла мерзковатая погода, моросил по-северному поганенький осенний дождик из числа тех, которые не выключаются сутками. Закидав в портфель пожитки, я заковылял на выход. Не тут-то было! Центропост обернулся для меня полнейшим тупиком. Командир Тимоненко легким барским движением мизинца остановил мои неуклюжие попытки вылезти в верхний рубочный люк, и не обращаясь ко мне, сказал старпому:
- Александр Иванович, этого умника на берег не спускать. Завтра он уходит с нами на контрольный. Потом автономка. Вопрос решен. Пусть симулирует на борту корабля.
Светляков вперился в меня и развизжался (что умел, то умел!).
- Сдать удостоверение личности, ботинки! Комдив, отнять у него штаны! Запереть в каюте! Выставить вахтенных! Выход лично вам даже на пирс запрещаю!!! Ни шагу с корабля!
Я опешил. Такого фонтана я не ожидал, зная, что доктор о состоянии моей ноги командиру доложил. Тимоненко, судя по всему, решил, что военные кости срастаются по приказу. Так или иначе, но через ЦП наверх я выйти не смог. Спустившись вниз, я уселся на пульте и прикинул перспективы. Продаттестат на трое суток мне не выписывали. Приказа на прикомандирование дивизия не делала - договаривались кулуарно. То есть официально на корабле меня просто не было. Значит, надо бежать.
На свет божий я выполз через люк 5-бис отсека и перебежками проник в ограждение рубки. На мою беду Тимоненко вынес свое барское тело на пирс и неторопливо гулял туда-обратно, не обращая внимания на дождь. Я залег и стал ждать. Ждал четыре часа. По моим предположениям Тимоненко был мокр насквозь, но с пирса не уходил, только периодически вызывая к себе кого- нибудь с корабля. Вымачивал беднягу и отпускал, видимо получая от этой процедуры чисто садо-мазохистское удовлетворение. Через четыре часа его вызвали к телефону, и я наконец смог отхромать подальше от пирса с максимально-возможной для меня скоростью. Зная военную организацию, я абсолютно не сомневался, что вызывать из дома меня будут настойчиво и неоднократно. Поэтому решил отгородиться от такой напасти официально и взять справку в госпитале. Госпиталь, совсем кстати, был по дороге домой. В приемном покое сидел майор-медик и скучающе листал журналы. Выслушав меня, майор глубокомысленно осмотрел ногу, похрустел костяшками пальцев, подумал и спросил:
- Медкнижка при себе?
- Да.
- Давай. Напишу освобождение до понедельника, а там с утра к травматологу. Дома лежать, ногу выше головы, пей аспирин и анальгин. Понимаешь, я сам окулист, а сейчас больше никого нет, даже рентгенолога. Будут к вечеру. Вот если бы у тебя глаз болел...
После госпиталя я призадумался. Запись в медкнижке была не особо устрашающая. Ее одной маловато. Решившись, я, не заходя домой, потащил бревноподобную ногу прямо домой к командиру. Командир жил на четвертом этаже, в доме на самой высокой точке поселка (в его квартиру я сам въеду четыре года спустя), пока добрался, трижды пропотел и чуть не стер зубы от боли. Позвонил. Командир открыл, оглядел с ног до головы и понял, что это не просто визит вежливости.
- Докладывай.
Я доложил, специально сгущая краски и напирая на то, что Тимоненко ложит все, что может, на мнение моего шефа, и, мол, я иду в автономку с ними, и плевал он на мой экипаж, и... Судя по лицу командира, такие доводы на него не просто подействовали, а разъярили до крайности.
- Белов! Домой! Болеть до понедельника! Утром к врачу!!! Нашего лекаря я пришлю сегодня же вечером. Посылать всех тимоненковских гонцов на х...!!!!! Я приказал! Людей, б....ь, они у меня отбирать будут! Выйдешь из дома - арестую! Сгною, если к кораблю ближе, чем на триста метров, подойдешь без моего приказа!!!
Домой я хромал в наипрекраснейшем настроении. Приказ начальника- закон для подчиненного (см. Строевой устав). Не выйду из дома и точка! Командир приказал!
Дома жена схватилась за сердце, запричитала, мимоходом заметив, что уже три раза за мной прибегали с корабля. Наложив холодный компресс на пораженную конечность, я разлегся на диване, водрузил ногу на стопу подушек и начал болеть. Следующих трех визитеров от Тимоненко я отшивал уже лично, демонстрируя медкнижку и цитируя слова командира. Вечерком заглянул наш корабельный доктор Серега. Посмотрел и уверил меня, что дело и правда серьезное. В воскресенье за мной уже не заходили. Плюнули.
Понедельник начался с попыток надеть ботинок. Хромач упрямо не лез на ногу. После серии бесплодных попыток я плюнул, надел на правую ногу дырчатый подводницкий тапок и, подволакивая ногу, побрел в поликлинику.
Врач-травматолог оказался тридцатилетней блондинкой с изумительной фигурой, обтягивающем халатиком, надетым на нижнее белье (просматривалось очень впечатляюще) и достоинствами, выпирающими откуда было возможно. Зрелище было до того завораживающее, что о ноге я как-то подзабыл. Сексапильный травматолог нежными пальчиками общупала мою лодыжку, наклоняясь так, что сквозь разрез халата я видел пол, поохала и отправила меня на рентген. После рентгена доктор посмотрела еще влажный снимок, откинулась на стуле, закинула ногу за ногу (у меня перехватило дыхание ) и с нематеринской жалостью сообщила:
- Пашенька, у тебя практически перелом лодыжки, трещина очень большая, да еще опухоль... Будем накладывать гипс. Как же ты, бедняжка, столько дней терпел? Снимай штаны!
Команду на оголение я выполнил быстро, хотя и неуклюже. Лежа на столе, обкладываемый теплым гипсом, я больше всего боялся, что мужское естество проявится в самый ненужный момент. Предпосылки к этому были. Горячие руки сердобольной докторши летали по всей нижней части тела, задевая нужные и ненужные органы. Но этого конфуза, слава богу, не случилось, и через полчаса мою ногу упаковали в лучшем виде по самое бедро. Лишних костылей в поликлинике не оказалось, и Светлана Ивановна (так звали моего медика) вызвала машину "Скорой помощи", чтобы отвезти меня домой.
- Полежишь месячишко в гипсе, отдохнешь. Недельки через две приходи, посмотрим, - сказала на прощанье доктор и чмокнула меня в лоб.
Жена на пороге квартиры перенесла очередной удар: утром муж ушел на своих двоих, вернулся на носилках. После обеда супруга взяла в аптеке напрокат костыли, и потекла новая жизнь. На три недели про меня забыли. Жена носилась по магазинам, я сидел с сыном, подложив под ногу костыль. Недели две спустя сходил в госпиталь, узнал, что гипс носить еще недели две. Мой же экипаж по слухам занимался обычным делом. Крутился между берегом и морем.
Идиллия закончилась ровно через неделю и снова в воскресенье. Когда утром жена ушла за "воскресной колбасой" (непонятно почему, но в наш поселок колбасу завозили исключительно по выходным), а я как всегда остался с сыном, в дверь позвонили. Вдевшись в костыли, я доковылял до двери, и, не ожидая никаких засад, открыл. На пороге стоял НЭМС нашей дивизии, каперанг Пантюша, собственной персоной! Когда лейтенант является к полковнику - это нормально, но если полковник к лейтенанту - то это уже что-то экстраординарное.
- Здравствуй, Павел! Как здоровье?
То, что каперанг знает, как зовут какого-то задрипанного лейтенанта первого года службы, насторожило меня еще больше.
- Ничего... Заходите.
Каперанг шагнул в прихожую.
- Видишь ли, Павел, мы люди государственные, военные. Нам приказывают - мы выполняем. Сознаешь?
- Сознаю... - Большего мне не оставалось.
- Тогда слушай! Завтра с утра в госпиталь, там все знают и объяснят. В среду уходишь в автономку с Тимоненко. Больше некому! Возражений не принимаю - это приказ! Выздоравливай!
Закрывая дверь, я прикидывал как "обрадуется" жена. Об отказе я и думать не смел. Отказываться нас не учили.
Дальше события понеслись как на паровозе. В понедельник в госпитале сексуальная Светлана Ивановна предстала передо мной не звездой стрип-шоу, а в форме капитана медслужбы.
- Мы, Пашенька, тоже люди военные. Нам приказали - мы выполняем.
Никаких эротических видений, когда она снимала у меня гипс, почему-то не возникало. Костыли у меня отобрали, дав взамен палочку, ногу туго забинтовали и посоветовали до завтра много не ходить.
- Не обижайся. Не ты первый, не ты последний. Терпи. - посоветовала Светлана Ивановна и опять поцеловала меня в лоб.
Идти жаловаться на судьбу было некому. Мой экипаж бродил по морям, заступника-командира не было. Да и не в его силах это было. Вечером ко мне зашел Шурка Антохин, старлей, наш электрик, тоже шедший с Тимоненко, забрал мои вещи и отнес на корабль. В среду утром я попрощался с семьей и ушел сам. В 14.00 этого дня мы вышли в море. На 89 суток.
Жену с сыном вывез на Большую землю тесть. Оставшись одна с ребенком, не прожив и двух месяцев на Севере и не имея знакомых, жена совсем расклеилась и передала SOS родителям. Тесть пробил командировку в Мурманск и с блеском произвел эвакуацию. А у меня на память о первой автономке остался живой барометр - лодыжка левой ноги. Правды ради скажу, что люди в экипаже Тимоненко, несмотря на взвинченность обстановки, были что надо, и воспоминания о том походе у меня самые хорошие.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора.

Почетный гражданин города Севастополя

Подшутить друг над другом в училище всегда любили. По-разному. Можно крышку стола под заправленное одеяло аккуратно поместить. Изможденный непосильной учебой курсант с размаха бросается на койку, а там... Неприятно заднему месту и спине. Еще тапочки к полу приколачивали, штанины зашивали - да любой студент расскажет вам массу таких прикольчиков.
Однажды во время самоподготовки Лева Олейник самым натуральным образом уснул. Ну спал бы и спал. Это не смертельно. Все спят время от времени. Но он ведь храпеть начал, хлеще паровоза. Его разбудят, он минуту-другую глазами поворочает и снова - хлоп об стол лбом и давай по новой воздух сотрясать. Ну никакой учебы! Тогда не стали больше его будить, а взяли всем классом и перешили Левину шинель. Вынули из погон якоря, а на их место аккуратненько пришпандорили по две шитые нарукавные звездочки. И стали погоны словно вице-адмиральские. Добавили еще на шинель пару рядов пуговиц: и спереди и сзади, на рукава нашили мичманские треугольники и еще что-то, уже не помню что.
В девять вечера самоподготовка закончилась, и все бегом из казармы бросились вниз, на построение увольняемых. Кто по женам и семьям, а кто просто погулять. Лев спросонья шинель накинул и вместе со всеми - ходу. А на улице темно, старшекурсников отпускают без проверки, вот Лева и шарахнул в город в таком экзотическом виде. А мы помалкивали, только посмеивались про себя.
Говорят, у начальника патруля на Графской пристани челюсть отвисла до самого мужского места на теле. Что там Лева ему втюхивал - неизвестно. Главное, удалось ему вернуться в училище, а не в комендатуру. Весь вечер перешивал он свое пальто и бурчал на окружающих. Но по природной доброте ни на кого особо не обиделся, и даже сам смеялся над своим "адмиральским" видончиком. Короче, любили пошутить курсанты, кто во что горазд.
Не помню, по какому поводу, но заимел я "зуб" на своего товарища Валерку Гвоздева. Долго думал, что бы ему подкинуть. Ничего в голову не приходило. Можно было, конечно, придумать какую-нибудь небольшую пакость, но на мелочи размениваться не хотелось. И тут пришла такая идея! Дело в том, что моя будущая супруга работала секретарем в Гагаринском райсобесе города Севастополя. Когда меня отпускали в увольнение, я обычно приезжал к ней на работу и ждал, когда она закончит, чтобы вместе идти домой. А что такое секретарь? Отдельное помещение, пишущая машинка, всевозможные штампы и печати организации, всевозможные бланки и прочая канцелярщина. Сижу, жду, когда моя ненаглядная бумажки сложит, и вдруг - озарение! Эврика! Хватаю служебный почтовый бланк, знаете, такой как открытка, но без картинок, вставляю в машинку и за пару минут рожаю в муках творчества текст: "Уважаемый Валерий Сергеевич! Рады Вам сообщить, что по итогам переписи населения города Севастополя на первое мая 19... года вы являетесь двухсоттысячным жителем нашего города-героя. Приглашаем Вас прибыть к 10.00. такого-то числа такого-то месяца по адресу: ул. Героев Севастополя, дом такой-то для получения диплома почетного жителя города Севастополя, памятной медали и подарка. Председатель комиссии по переписи населения Бархударов А.Б." Дату торжества я выбрал не произвольно, а назначил праздничное мероприятие на пятницу следующей недели. Во-первых, пятница - день боевой подготовки и увольнения запрещены, а во-вторых, чтобы открытка успела прийти. Адрес, правда, поставил от балды. Вспомнил первую попавшуюся улицу, а номер дома уже выдумал. Ну, а для пущей правдоподобности разукрасил всю открытку штампами и печатями райсобеса. Правда, стараясь делать нечеткие оттиски, и чтоб не проглядывало слово "Гагаринский". Гвоздь ведь знал, где работает моя будущая жена, и был с ней хорошо знаком. Получилась очень убедительная бумага! А учитывая традиционное раболепие русского человека перед всевозможными официальными бумажками, совсем убийственная. Осмотрел я творение рук своих, порадовался за Валеру и по дороге опустил в почтовый ящик. Да и забыл.
Проходит несколько дней. Во вторник дежурный по роте получает почту, просматривает, находит мою открыточку, читает и столбенеет. Почетный житель города - это сильно! Он, естественно, бегом к командиру роты. Тот тоже читает, и сразу проникается серьезностью политического момента. Единственный в училище почетный гражданин! Короче, командир хватает ноги в руки и мчится к начальнику факультета. Бац, открытку ему на стол! У начфака аж борода встала дыбом! Такая честь родному факультету! Сразу на доклад к начальнику училища. Адмирал ознакомился с бумагой неторопливо и отдал приказ: не опозорить родные пенаты, подготовиться к мероприятию должным образом, чтобы форма одежды, стрижка и все такое было на высоте! Привлечь партийную и комсомольскую организацию! Повысить бдительность! А Валерка в это время мирно жевал макароны по-флотски, не подозревая о том, какая вокруг его имени закручивается чехарда. После обеда последовал категорический приказ: Гвоздева, замсекретаря парторганизации и секретаря комсомольской организации роты срочно в кабинет начальника факультета. Там в присутствии командира роты начальник факультета торжественно огласил присутствующим текст "послания отцов города" и определил первоочередную задачу: внешний вид. Также было принято решение, что на вручение идут четверо. Сам Гвоздев, командир и двое идейных вдохновителей - главный комсомолец роты и замсекретаря парторганизации.
Наступили для них черные дни. По мнению начфака внешний вид всех четверых абсолютно не соответствовал предстоящей торжественности. Прически не выдерживали никакой критики, форма мятая, и вообще, курсанты оставляли впечатление анархистов времен гражданской войны, а не будущих защитников Отечества. Поступила команда: кудри и чубы укоротить, брюки и фланки обновить и отутюжить. И вот вечером в роте местные мастера ножниц до изнеможения корнали головы "приговоренных" к празднику. Гладились до полуночи. А на утреннем осмотре заместитель начфака каперанг Плитнев отвел троицу в сторону от строя и подверг их отдельной строжайшей проверке. С присущей лишь одному ему отточенностью знаний Строевого и Внутреннего устава он выявил у участников завтрашнего мероприятия следующие неполадки: 1. Отсутствуют носовые платки; 2. Не у всех есть в наличии расчески; 3. Стрижка опять не соответствует Уставу; 4. Обрезаны ранты у хромачей; 5. У всех ушиты брюки и фланки; 6. Неуставные нарукавные курсовки; 7. Погончики тоже неуставные; 8. Бляхи на ремнях выпрямлены; 9. У Гвоздева наглое лицо. Короче, после завтрака на занятия бедолаги не пошли. Они получили очередные два часа на устранение недостатков и после первой пары занятий должны были предстать пред светлые очи начальника факультета.
К этому времени Гвоздя уже терзали смутные сомнения по поводу предстоящего. Какая, к черту, перепись населения!? Не было ее, да и нас, курсантов, никто и никогда не считал! А командир, совершенно сбрендив, хранил почтовое приглашение у себя на груди, словно реликвию, не давал его никому в руки и даже не позволил рассмотреть повнимательней. Злости добавляло то, что после трех заходов на смотр к начфаку прически участников представления приобрели абсолютно неприличный для курсантов четвертого курса вид - бобрик. На голове осталось лишь жалкое подобие волос, сквозь которые идеально просматривались родинки и прочие антропологические особенности строения черепа. О форме лучше и не говорить - мешки на теле. Уже от всего этого хотелось выть и растерзать всю переписную комиссию на клочья.
На счастье, придурковатый вид обскобленных и обшароваренных кадетов начфаку понравился. Сделав несколько мелких замечаний, он удовлетворенно покачал бородой и приказал назавтра убыть в город пораньше, чтобы не дай бог не опоздать, а по возвращении сразу доложить о результатах. После чего аудиенция была закончена. Ребята вздохнули с облегчением. Дальнейшее скальпирование причесок откладывалось.
Утром вся рота пожимала уставной троице руки и со смехом предлагала к возвращению установить Валере поясной бюст в стенах училища. Во главе с наутюженным командиром делегация убыла в город. Больше всех возвращения ребят ожидал я. Хотя бы по той причине, что так и не узнал, что находится по указанному мной в открытке адресу. Скажем прямо, я не ожидал такого мощного результата. Думал, что все закончится общим смехом, максимум увольнением Гвоздя в рабочий день в неизвестном направлении. Но чтоб такое!
После окончания занятий я пулей понесся вниз в роту. Дневальный сказал, что командир вернулся часа два назад, закрылся у себя в кабинете и просил на все звонки отвечать, что он еще не пришел. На тот момент я был старшиной роты, и воспользовавшись этим обстоятельством, дающим право беспокоить командира в любое время, постучал в дверь и вошел. Командир сидел за столом и меланхолично помешивал ложечкой в стакане с чаем.
- Ну что, товарищ командир, как прошло? - спросил я, придавая голосу как можно более заинтересованные нотки.
Командир поднял глаза.
- Никак.
- Что такое, товарищ командир? Гвоздев что-то отчебучил?
Командир встал. Прошел несколько шагов по кабинету. Хрустнул пальцами.
- Причем здесь Гвоздев? Над нами кто-то очень зло пошутил. Я бы даже сказал - надругался. Не могу даже придумать, что доложить начфаку.
Мне пришлось сделать еще более озабоченное лицо.
- Так что же случилось?
И командир поведал. По адресу, указанному в приглашении, оказался какой-то грязный и задрипанный цех бытовой металлообработки. Ни о каких комиссиях и переписи там и слыхом не слыхивали. Вот запаять кастрюлю или чайник - пожалуйста! В душе еще надеясь на ошибку в адресе, командир повел свой отряд в горисполком, полагая, что уж там-то все знают и направят, куда нужно. Оттуда и послали... В дурдом! Первый же дежурный клерк смеялся до слез, рассмотрев мою "филькину грамоту". Оказалось, ни комиссии, ни фамилии, указанной на послании не существовало. Мучения бойцов и рвение начальников пропали даром. Полысевшие головы горели от стыда. Их надули, как детей. Впавший в прострацию командир даже не нашел ничего лучшего, как отпустить всех трех бойцов своего "наградного" отряда на "сквозняк" - в увольнение до утра понедельника, предварительно подарив Гвоздю на память злополучную открытку. Сам же он побрел в училище, обдумывая по дороге как бы помягче доложить старшему начальнику о случившемся.
На момент нашего разговора никаких дельных идей в его голове не возникло. Давать советы я побоялся. В итоге, командир пришел к самому верному решению. Взяв с меня слово о полном молчании, он отправился к шефу и восторженным голосом доложил о благополучном исходе. Гвоздев - почетный гражданин, все рады, все смеются, выглядели, как положено, не посрамились. Начфак возрадовался, пожал командиру руку и на том эпопея закончилась. Докладывал он начальнику училища или нет- неизвестно. Скорее всего, нет. У того и без нас дел по горло.
Утром в понедельник участники инцидента были строго предупреждены о легенде и молчании. На том все и утихло. Правда, еще долго каперанг Плитнев на общих собраниях факультета, перечисляя все наши достоинства, упоминал почетного гражданина города-героя Севастополя курсанта Гвоздева, который при этом кривился, как от зубной боли. Кстати, Валерка, вооружившись лупой, два дня изучал документ, оказавшийся, наконец, в его руках и, в конце концов, вычислил меня. К этому времени злость за поруганную голову прошла, и дело ограничилось, тем, что Гвоздев в свою очередь тоже подстроил мне одну каверзу. Но об этом потом...

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора

Купание красного коня

Существовала у нас в училище одна древняя традиция: отмечать рождение ребенка у каждого кадета. Но не просто так, с бутылкой, а весьма своеобразно. Если родился мальчик, вся рота, передавая счастливого отца из рук в руки, несла его на завтрак из казарм прямо на камбуз. Надо сказать, прогулка не из легких. Тем, кто бывал в Голландии, объяснять нечего - от казарм до камбуза высоченная мраморная лестница ступеней в триста. Вот по ней и несли новоиспеченного папашу на руках, вознеся над строем. Тем же, кому судьба преподнесла сюрприз в виде дочери, доставалась несколько другая участь. Их, невзирая на время года и погоду, таким же макаром, на руках, под грохот заранее заготовленных тазов и ведер торжественно относили на пирс и скидывали в воду. Пущай бракодел искупается! Традиция выросла вместе с училищем и свято соблюдалась всеми поколениями курсантов. Правда, с середины восьмидесятых годов за нее начали преследовать, но народ исхитрялся как мог, и продолжал "святое" дело.
Был в нашей роте один красавец-мужчина - Андрей Шпалеров. Рост под метр девяносто, симпатичный, спортивного вида. Андрей был боксером, пару раз занимал призовые места на чемпионате Черноморского флота и входил в сборную училища по боксу. Всем парень удался, вот только немного высокомерен был от своих успехов, да и хвастун страшный. Послушаешь его, так Мохаммед Али щенок еще недоученный, а Казанова и рядом с ним не валялся. Ну и заносило его по-черному. То он целую бригаду ткачих в отпуске оплодотворил, то на каких-то показательных выступлениях избил всех, кого видел, вот только результат не засчитали. Вот такой удалец!
После третьего курса мы съездили в отпуск, вернулись, и Андрюху снова понесло. Месяца два он взахлеб рассказывал, что подцепил сказочную девушку в родном городе и испытал с ней большую и чистую любовь. Девушку звали Вероника, и со слов Андрюхи, она была совокупностью Софи Лорен, Ирины Алферовой и Клаудии Кардинале одновременно. Даже лучше. Любила она его без ума и старалась каждую свободную минуту затащить "бедного" Андрея в постель. То на крыше, то на катере, а то и в ванне его "хрущевки". И рассказывал об этом Андрей с такими физиологическими подробностями, что нам, давно привыкшим к традиционным военным пошлостям, становилось неприятно. Достал он нас своими баснями здорово, но на счастье время на месте не стоит, движется вперед, и потихоньку Андрей переключился на местные темы и новые "победы". О легенде под именем Вероника он вскоре как будто и забыл, а вот мы помнили... И пришла в наши светлые головы одна идейка по почтовому ведомству...
Прошло девять месяцев. Май месяц. Конец семестра. Благодать! Погода чудесная, скоро отпуск, чего еще желать! В один из дней я и мой товарищ Гвоздев заглянули на нашу почту. О, об училищном почтовом отделении надо сказать отдельно. Находилось оно прямо в нашей казарме на первом этаже. Работали там исключительно молодые девчушки от восемнадцати до двадцати пяти лет. Человек пять. Милейшие создания. Надо тебе, допустим, в город позарез и, главное, в неурочное время, к примеру, в пятницу в десять утра во время занятий. Нет проблем! Приходишь за пару дней до этого к девочкам, шепотом обрисовываешь проблему и все. Телеграфистка Оленька выстукивает тебе на своем аппарате телеграмму: "Срочно вызываетесь на переговоры с Бухтой Находка 10.00. московского времени". Наклеивает на бланк, ставит штампы, и кидает фальшивку в общую кучу корреспонденции. Утром следующего дня дежурный по роте прибегает за почтой. Получает груду писем на всех восемьдесят человек, несет их в роту и, естественно, перебирает. А там такая телеграмма. Докладывает командиру. Тот на обеденном построении подходит к тебе и интересуется: кто же это тебя из такой дали на переговоры высвистывает? А дальше только от тебя зависит. Лепи горбатого, как умеешь! Дядя в плавании, отец в командировке, брат на службе... Ну, а раз такое дело, командир твоей проблемой проникнется, у начальника факультета добро возьмет, и утром - все на занятия, а ты чистишь хромачи, чтобы в город слинять. Услуги такого рода почтовые девчонки, конечно, не всем оказывали, а только особо приближенным, но мы в их число входили на законных основаниях.
Так вот, вечерком заваливаем мы с Гвоздем к нашим милым служителям почтового ведомства, и я рассказал им о нашей задумке. Они в хохот. Потом Оля садится за свою стрекоталку и выбивает следующий текст: "Дорогой Андрюша. Поздравляю. У нас родилась дочка. Вес 4.500. Назвали, как ты и хотел, Элеонорой. Отпросись и приезжай. Целую. Люблю. Твоя Вероника". Оформила телеграмму, как следует, и пообещала утром засунуть ее в общую кучу. Еще посидели, посмеялись и разошлись.
Утром, как всегда, завтрак, потом занятия, а вот на обеде... Сидим, жуем, а дежурный по роте с невозмутимым лицом от столика к столику передвигается и аккуратно так, что-то народу сообщает. Кому ни скажет, у всех улыбка до ушей. Дошла очередь и до нас. Дежурный подошел, наклонился и очень душевно сообщает:
- Сбор всех внизу сразу после обеда. Купаем Шпалера. Родилась дочь.
И дальше пошел по столам. А бедняга Шпалер, ни о чем не подозревая, сидит и жует кусок спортивного мяса в другом конце зала. Спортсмены у нас питались отдельно, по своим нормам и в своем углу. Мы отобедали и мелкими стайками вниз потекли. В казарме уже было все готово к "торжественной" встрече. Весь Андрюхин класс уже вооружился всевозможными грохоталками и от нетерпения ножками подергивает: где же виновник торжества? Минут через пятнадцать собралась вся рота, кто же такой случай упустит, товарища в водичку поокунать? Наконец наблюдатель, выглядывая из окна, радостно оповестил:
- Шпалер в пределах видимости!!! Идет в казарму!!! Приготовились!!!
Народ полукругом обступил дверь. Она открылась, и на пороге возник Андрюха. Узрев непонятное столпотворение народа и его явный интерес к своей персоне, Андрей растерялся. Жалко улыбаясь и ожидая какого-то подвоха, он неуверенно спросил:
- Что случилось, мужики?
И тут толпа взорвалась.
- Бракодел!!!
- Делает вид, что не знает!!
- Хватай его!!!
- Документы из карманов вынимайте!!!
- На пирс!!!
Андрюха мигом очутился в стальных руках без малого двадцати товарищей, всех, кто смог дотянуться. Не помогла даже его хваленая физическая сила. Спеленали как миленького. Дежурный по роте торжественно зачитал телеграмму. Почуяв, откуда ветер дует, Шпалер вился ужом, стараясь освободиться. Когда его под грохот эмалированных "барабанов" вынесли на улицу и понесли на берег, он не выдержал и начал, стараясь придать голосу шутливые нотки, кричать:
- Мужики, да не спал я с ней вообще!!! Так, языком трепал... Отпустите!!!
Не тут-то было! Тормоза у курсантской братии уже отказали. Под шум и улюлюканье толпы Андрюху внесли на пирс и, раскачав, кинули в еще прохладную черноморскую воду. Тело описало красивую дугу и со всего размаха плюхнулось в море. Народ в восторге завизжал. Вынырнувший Андрей уже не улыбался, а во весь голос грозил изуродовать того шутника, который подстроил ему такую каку. Он подплыл к пирсу и попытался вылезти. Но его со смехом сталкивали обратно в воду и советовали бракоделу помыться еще. В итоге Шпалеру пришлось добираться до берега, потому что на пирс его так и не пустили.
После этих событий Андрей долго разыскивал виновников его позора. Недели две доставал, как мог, девочек с почты, но ввиду того, что из-за своего высокомерия не пользовался у них популярностью, ничего не узнал. Девчонки притворились Зоями Космодемьянскими и отрицали все. Позже у него возникли смутные догадки о нашей с Гвоздем причастности к инциденту, но доказательств не было, и Андрею оставалось лишь от случая к случаю показывать нам зубы. Но самое главное: Шпалер перестал бравировать своими победами по женской части. Наверное, купание не понравилось...

Автор Павел Ефремов.Размещено с разрешения автора

Морской Вуглускр

«Скорость дикая, катер летит, буруны взрываются, а он сидит, вцепившись,
торжественный, а над ним за кормой вал воды нависает шестиметровый, в который он кладет, не переставая».

А. Покровский. "Катера"

Изощренность и малопонятность для сухопутного человека профессиональной морской терминологии давно и всем известна. Уж сколько берегового народу попадало в непонятное из-за всех этих комингсов, пиллерсов и прочих нактоузов. И даже если ты родился и вырос у моря, и куча родственников-друзей моряков, да самого на волнах давно уже не укачивает по причине привычки к этому делу, и даже если у тебя есть звание запасного военно-морского лейтенанта, все равно вероятность оказаться в положении неграмотного салаги не исключена...
Мы вышли втроем на двадцапятифутовом катере половить камбалы в морских окрестностях Владивостока на выходных. Катерок, конечно, не тянул на полноценный «блядовоз», как у нас называют роскошные моторные яхты, но для таких вот выходов - самое то. Пластиковый корпус с глиссерными обводами, два подвесных движка по девяносто «кобыл», скорость до 28 узлов, довольно просторная палуба, полузакрытая рубка, каюта (конечно, тесноватая), но, тем не менее, на три спальных места и даже портативный туалет... ой, простите - гальюн. В некотором смысле даже ватерклозет. Правда, система удаления... хм, фановых вод у него какая-то хитровывернутая, с инструкцией на японском языке. Владелец катера, конечно, объяснил, как этим пользоваться, но все равно не очень понятно. Главное, боишься сделать что-нибудь не так, чтобы не создать «обратной тяги»... или «не справиться с управлением» и просить помощи капитана, чтобы смыть свою какашку.
Рыбалка-рыбалкой, а естественные потребности организма никто не отменял. Ну, с мелкими проблемами все просто - дам с нами нет, встал у борта и некоторое время любуешься морскими пейзажами. Ну а «великие дела» могут и подождать... но не двое же суток!
И вот один из рыбаков со вздохом отложил удочку (если уменьшительно-ласкательный суффикс вообще применим к мощной морской палке, оснащенной мультипликаторной катушкой размером с небольшую лебедку) и направился в каюту. Там он с тоской заглянул в крохотное помещение ватерклозета, еще раз вздохнул и пошел обратно.
- Это, старик... - немного смущаясь, обратился он к счастливому обладателю плавсредства, - напомни, как там вся эта херня в тубзике работает?
- Да что ты паришься? - раскайфованно ответил тот, стряхивая очередную пойманную камбалу в ведро, - тут все свои, давай с рецесса*...
- ...Мы тут, конечно, все свои, но что это за хамский тон: «Давай сри!»? И почему это я - «цэса»?! И кто это вообще, блядь, такая?!

*Рецесс - Местный уступ или выемка в переборке корпуса судна, а так же конструктивное углубление в кормовой оконечности для фиксирования форштевня другого судна, следующего за первым вплотную (применяется на ледокольных и составных судах). Водномоторники называют рецессом ближайший к корме открытый отсек лодки, где находится гидравлика дистанционного управления подвесными моторами и сами моторы. В широком смысле - корма. Там еще есть такая площадка, с трапом и поручнями для схода в воду и выхода из нее. Наверняка у нее тоже есть специальное название, но его я уж точно не знаю.

P.S. А «с рецесса» мы все-таки попробовали. Все трое, по очереди. Специально, чтобы получить представление. Ну и в целях избавления от сухопутных комплексов. Я вам скажу - внушает! Конечно, мы это делали не на «бешенных тридцати двух», как у первоисточника, а на скромном средне-малом ходу, даже на глиссер не выходя, но все равно - внушает! Движки ревут, рецесс дрожит, из-под кормы вода летит куда-то вдаль, а ты сидишь с выпученными глазками и кладешь в нее, не переставая...

Закурить не найдётся?

"Адмирал" второй месяц непрерывно в море... Шило на лайнере закончилось неделю назад. И не только у лейтенантов-групёров, но и у комдивов, и у старшего инженера, и у зама по РТВ... и даже у КБЧ! Нет, ну конечно, у избранных (хЫмик там, медик, СС-цы и др. "высокопоставленные" лица) запас имеется, но кто ж лИйтИнантам-то нальёт, самим мало. В общем - шила НЕТ!
Вторые сутки припухаем на яшке у Териберки и маемся от безделья, жары, бесконечных и бессмысленных построений (а на "Кузе" построения в такие незаполненные полётами дни - это отдельная пеСня, доложу я вам - по количеству и продолжительности они порой превышали все мыслимые, разумные пределы, и порой даже вступали в противоречие со стариком Эйнштейном), бесконечных приборок и дурацких учений. Но сегодня праздник - День ВМФ! А посему - вздрючив профилактически весь л\с парохода на праздничном подьёме флага, "астрономы" (люди с большими звёздами), величественно и неторопливо покачивая белоснежными "аэродромами", удалились в "пентхауз" (так называли командирский ярус надстройки) в сопровождении кэпа и делегации шефов из Москвы вкушать привезённые ими деликатесы и проводить совещания. А л/с, свободный от вахты, ясен пончик, по каютам, у нас свой план мероприятий. Хотя и скребли кошки на душе, но надежда умирает последней. Вчерась "приняли" танкер - керосин, мазут, вода и... о чудо! - мороженные куриные тушки, фасованные по ящикам. На разгрузке БЧ-7 - основная рабочая сила. Количество ящиков, принятых с танкера и достигнувших продскладов, разнится штук на десяток. А что вы хотите - курочка всем нравится, не только продслужбе и надстройке. Поразорявшись с полчаса, СС-цы успокоились, а один ящичек осел в акурат в одной из кают нашего блока. (Судьба остальных девяти - тайна покрытая мраком и научный парадокс). Вся наша лейтенантская банда (а было нас с одной альмаматер, с одного выпуска аж 12 «негодяев» ), за исключением двоих, занятых подготовкой праздничного стола, мечется по всем палубам и доступным ярусам надстройки в поисках ну понятное дело чего - от сухомятки заворот кишок бывает! «Ошкурены» все дружественные и даже «не» потенциальные источники. ШИЛА НЕТ! Всё - мероприятие провалилось. В двухместной каюте одинадцать тоскливых физиономий, смахивая скупую мужскую слезу, уныло таращатся на ломящийся от жареной, пареной куры, свежего хлеба и маринадов(помидоры зелёные, бочковые в ассортименте) накрытый бак и усиленно дымят халявной «Примой». Почему халявной? Поясняю: у
одного из нас перед самым выходом в море, когда нормы табачного довольствия уже были получены, пятеро морячков сошли на берег на дембель, а целая коробка - 150 пачек осталась. В тот выход с куревом проблем не было. Но общий тон мероприятия - ниже плинтуса, не слышно задорного молодеЦкого смеха и морских песен, не говоря уже о ласкающем слух звоне гранёных стаканов и железных кружек. Возвращается последний гонец, добытчик высочайшего разряда Пэпс, проводивший «ошкуривание» представителей промышленности. Безрезультатно. Кое-кто пытается начать процесс приёма пищи, но не встретив одобрения и поддержки, процесс незаметно сходит на нет. И вот в этот трагический момент... ! Стук в дверь! Первая мысль, пронзившая мозг: «Пэпс - тормоз, крайним пришёл! А броняху не задраил! (в смысле, замок не закрыл) вот мы все и спеклись!» А спеклись - потому что вкрадчиво так стучаться любили замуля и помошник в процессе внеплановых «шатунных» обходов лайнера на предмет выявления, предотвращения и т.д. с соответствующими оргвыводами и мероприятиями. Но следующей мыслью было: «А, ё-моё! ШИЛА-ТО НЕТ! А хавчик - не криминал... да пошло оно фффсссёёёооо ...» и лёгким движением руки я открываю дверку. В проём аккуратно «впадает» тело в лётной техничке, разя убойным, крайне пожароопасным выхлопом и вызывая незамедлительное мощное слюноотделение и глотательные движения у всех присутствующих без исключения. Прилагая немалые усилия для удержания «горизонта», тАварисч представляется: «С праздником, парни ! А мы тут значит... это... Соседи мы теперь. Вчера каюту нашу затопило, вот к вам в блок переселили наш экипаж... Бум знакомы? Я борттехник С. со спасателя 31-го» Немая сцена. Контингент продолжает глотать слюну.
Я, собсно, вот по какому вопросу: у вас сигарет пары-тройки не завалялось? А то вот... разговелись... а курева - ёок... - продолжает вошедший, борясь с кренящими моментами и гравитацией. Его метацентрическая высота катастрофически мала и борьба эта протекает весьма выразительно. Буря эмоций проносится по лицам всего общества трезвенников! Горизонт событий подёрнулся дымкой надежды на то, что удушающий штиль всё-таки может смениться хотя бы лёгким бризом. Шквал дружественных приветствий и одновременный порыв всего морского содержимого каюты к заветной коробке: «ДА какие пары-тройки! Держи пачку!!!»
...Кхм... а можно две? Ну про запас... там ...
ДА можно и пять! Держи!
Нууу!... спасибо, парни... ! с застенчивой улыбкой. Пауза явно затягивается. Вошедший озадачен такой роскошью и пребывает в замешательстве - как отблагодарить. Безнадёжно ускользающую ситуацию спасает автор сего опуса:
- Старик! А у вас шильца не найдёЦа? Ну с литрушечку ...?
- Да найдёЦа... бери тару... пошли - широким жестом приглашает С.
- А можно - два?! - дерзит Пэпс.
- Да можно и пять! - улыбается С.
В мгновение ока из недр каюты извлекается десятилитровая канистра и вручается в мои руки. В голове звучит команда «фас!», а весь коллектив застывает в изнеможении.
Телепортация в соседнюю, противоположную по коридору, каюту прошла для меня мгновенно. А там моему изумлённому взору предстала картина с коментариями от С.
- Справа в нижней койке - тело командира, в верхней - штурмана, слева на диване - бортмедик, а промеж них - то, зачем пришёл. Ну ты давай сам, не стесняйся, - душевно улыбается С. Тела в койках и на диване пребывали в нирване и не подавали признаков жизни, и только бортмедик богатырски храпел с мощным выбросом в атмосферу паров спирта. А «то, зачем пришёл» представляло из себя 200-литровую стальную бочку, из горловины которой свешивалась аккуратненько резиновая шлангочка. Пребывая в оцепенении и онемении, глазами показываю на свою «жалкую канистрочку»?!!!
- Да скока влезет - смеётся С. И вообще, заходите, в преф перекинемся.