Продолжение "залета" в районе Болеарских островов
(первый рассказ цикла я в выпуск не поставил как малоинтересный - КБ)

Стамбул - город контрастов и...неприятностей для неподготовленных юных сердец.

По итогам моего залета командир роты принял мудрое решение взять меня к себе в пятерку схода на берег в Стамбуле.
Раньше при советской власти нам наши руководители не доверяли и отпускали всякие туристические группы, гражданских и военных моряков, специалистов и членов всяких там делегаций только по пятеркам.
Возглавлял такую пятерку, как правило, какой-нибудь проверенный коммунист. А в ее состав обязательно включался человек, близкий к органам, а то и сам сотрудник этих самых органов.
В нашей пятерке кроме командира было еще четыре курсанта, включая и меня. Так как я не был ни разу близок к особому отделу, то подозреваю, что остальные курсанты были более чем проверенные. Видимо, зная это, капитан-лейтенант К. (кличка Мутный) и рискнул взять такую сволочь как я в столь проверенный коллектив.
Что он думал, я не знаю, но вероятность какого-либо косяка с моей стороны в прилагаемых обстоятельствах должна была быть близкой к нулю.
Ошибался Мутный, ох как ошибался.

Перед сходом на берег нас проинструктировали («...И инструктора прослушал - Что там можно, что нельзя»), проверили внешний вид, переписали марки фотоаппаратов, их заводские номера и объективов тоже (чтоб не продали за турецкую валюту).
На берегу нас посадили в автобусы турецких ВМФ.
Пока суть да дело, мы успели пофотиться с их полицейскими в белых касках, белых перчатках, белых гамашах на ботинках (или черт его знает, как они там называются) и винтовками М-16.
Признаюсь честно, что туркопы ели отбили нашу атаку по захвату их личного оружия. Ибо нам было очень любопытно познакомиться с оружием вероятного противника не по фильму «Пираты 20 века», а воочию, лично.

Мутный, почувствовав в себе Макаренко, решил пойти его путем, и как отъявленному беспризорнику из Республики Шкид директор школы дал денег, командир роты вручил мне самое ценное. Дипломат, в котором были все документы на всех курсантов, сходящих на берег. Так называемые сертификаты. Личные данные, фотографии и еще всякая байда. Ничего секретного, но... вы представляете, коллеги, что бы все-таки было командиру, если бы даже такие никчемные документы потерялись бы на турецком берегу? Да пипец ему бы был.
А они потерялись.

Перед нашим выходом из Кронштадта моя мама подарила мне фотоаппарат "Зенит-11". По тем временам шикарный фотик. Не зря наши руководители переписывали всю фототехнику, вместе с нами покидавшую борт корабля. Знали они что к чему. Турки по непроверенным слухам готовы были платить за такой фотоаппарат, как у меня, от 350 до 500 тыс. своих турецких лир. Для сравнения могу сообщить, что кроссовки "Найк", кожаные, белые, наимоднейшие стоили около 11 тыс. тур. лир., костюм джинсовый - варенка около 20 тыс.
А курсанту на руки при сходе на берег давали всего 10 тысяч. Вот и крутись как хочешь. Соблазн загнать технику туркам был, конечно, велик. Но лично я к этому не стремился, а купил несколько слайдовских пленок и фанатично снимал все подряд. А все подряд - это про море. А тут такой объект как город Стамбул с его мечетями, крепостью, дворцами, корабликами, шныряющими через бухту Золотой Рог туда-сюда, вантовый мост, магазины с яркой рекламой и отелем Хилтон.

Нас долго возили по городу. В автобусе сиденья неудобные, душно, жарко, кондиционера нет. Я сидел рядом с командиром и от этого чувствовал себя еще более неуютно.
Наконец-то нас выпустили из автобуса, и мы начали свою пешую прогулку. На одной из площадей, уставленной скамейками, я поставил дипломат рядом с одной из них и начал фотографировать виды Стамбула. Увлекся так, что чуть не отстал от своей пятерки. Запаниковав, что меня заподозрят в попытке попросить политического убежища, я рванул за своими. Минут 15 мы шли по какой-то узкой, выложенной брусчаткой улице, ведущей, как потом оказалось, к мечети Ай-София (Святая Софья). Улица шла на подъем, и мы, подустав, решили передохнуть, остановились покурить. Взгляд командира мазнул по моей фигуре, и его глаза... Короче не знаю, что было с его глазами, но я все понял.
- Где дипломат?!
- На площади оставил...
- Бегом!!! За ним!!!
И я побежал. Бегал я тогда очень хорошо. Сколько себя помню, я бегал. В ДЮСШ легкой атлетики при заводе НЗЛ, когда занимался спортивным ориентированием в ДЮСШ радиосвязи, в пионерлагере на лагерных олимпиадах, в школе за Фрунзенский район на День бегуна, в Военно-Морском училище. Кстати, на вступительных экзаменах, когда мы сдавали физподготовку и бежали 1 км, я прибежал первый из нескольких потоков.
Да, бегать я умел. Но на этот раз я летел быстрее гепарда.
Навстречу мне шла группа матросов с нашего корабля (человек двадцать) и возглавлял их просто мичман. Почему-то матросам срочникам при выходе на вражескую территорию командование доверяло больше, чем будущим офицерам. Да, мичман был один. И в руках этого мичмана был дипломат. Дипломат, который я узнал бы из тысячи. Он был для меня таким же знакомым, как чемодан радистки Кэт для Штирлица.
Тормозя по брусчатке подошвами хромовых ботинок, я упал на грудь мичмана, чуть не рыдая от счастья. Держи, студент, - и старый моряк вручил мне мою жизнь.

С тяжелым взглядом командир забрал дипломат из моих рук.
Это был мой второй залет за дальний поход.
Но не последний...

О ЛИЧНОМ СОСТАВЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

Я никого не переплюну на этом сайте по количеству личного состава, служившего под моим началом, да и не в этом вовсе дело. В свое массовое время мой дивизион разведки и РЭБ насчитывал всего лишь 15 человек. Но никогда не забыть того чувства свойскости, когда знаешь в лицо каждого из трехсот девяноста членов экипажа (а 80% их - по имени, фамилии или кличке). В памяти наметанность глаза, отличавшая в коридоре на фоне прочих счастливца, вернувшегося из отпуска не далее трех суток назад (у него лицо светится, как лампочка), а на улице поселка - отличавшая неяркое лицо моряка плавсостава от светящегося жизненной энергией матроса береговой части. Все по той древней арабской пословице: «Есть три типа людей: живые, мертвые и те, кто плавают по морям». Но коснувшись каким-то краем судеб этих молодых (уже не молодых) ребят, нельзя забыть полученные от них уроки.
Мне повезло в службе. Костяк моих матросов всегда был сформирован из ребят шахтерских регионов: Новокузнецка и Караганды. Несмотря на бесшабашный возраст, их всегда отличала честность и ответственность. Но и развеселость сахалинцев не забудешь, даже не развеселость, а через это чувство юмора - какую-то широкую внутреннюю свободу, позволявшую пошутить с офицером матросику, который и на корабле-то третий день.
Были у нас среди ребят и совсем уникальные личности. Например, японец матрос Фурукава, наводчик кормового орудия из батареи универсального калибра. Дед после войны попал в советский плен, да так и остался в России после лагерей. Бабка приехала к нему из Японии. Отец и мать - тоже японцы. Или мой сибиряк Лёлик Кузнецов, отличный рисовальщик, мечтавший в будущем о карьере модельера женской одежды, пошивший из простыней отличные спортивные трусы в экипаже всему своему призыву и старше, и единственный из всех моих матросов сказавший мне, что время службы для него - потерянные годы. Как не вспомнить добрым и благодарным словом командира отделения и рационализатора киевского еврея Женю Кармазина, волжанина Андрюху Фунтикова, Саню Беляева, Влада Власюка, старшину команды карагандинца Михаила Ивановича Евстафьева, внутреннюю силу и сноровку к труду западного украинца и католика Вити Копитько... Нормально было. Где вы ныне, ребята?
Несколько лет назад в московском метро одна встреча состоялась. В вагоне сидел Саня Сошин, «Сан Саныч», один из редких москвичей, попадавших на ТОФ. Татуировка буквы С на его левой кисти осталась неизменной. А он? В кубрике он откровенно говорил, что после службы пойдет грузчиком в Шереметьево-2, как старший брат, потому что там можно здорово воровать.
- Александр? - я подсел к нему.
- Нет, вы ошиблись, - последовал быстрый и немного испуганный ответ. Он встал и вышел на ближайшей станции. Что ж, узнать меня сейчас трудно.

ВАСЯ

Вася, Вася - липчанин, вот фамилии-то не вспомнишь, как дырка в памяти на самой фамилии. Липчанин - сельчанин, из-под города Грязи. Служил трудово. За это и в отпуск ездил не единожды, как большинство, а дважды за три года. И вот во втором отпуске и случилась с Васей такая история.
Послали, значит, в отпуск отличника БП и ПП (боевой и политической подготовки) Василия сроком на десять суток плюс дорога. Некоторые еще говорили: Чего его в отпуск посылать, служить осталось меньше чем полгода. Но для матроса каждый день дорог, поэтому рапорт по команде подаю. Проходит срок - нет Василия, не вернулся. Телефонной связи тогда не знали: тут пароход у пирса, а там село под Грязями - куды звонить? Сидим, ждем. Ждем-пождем, не едет. Пора уголовное дело заводить. Написали командиры в прокуратуру, прокуроры дело завели, пишут бумагу военному комиссару Грязей: так мол и так, просим препроводить военного преступника и дезертира Васю, а в чувство мы его тут уже сами приведем. Ответа нет. Приходит с запозданием ответ, что матрос Василий властью военного комиссара согласно статьи такой-то и такой-то уволен в запас (а это все где-то у меня над головой проходит, я-то всего лишь комдив). Какие на хер статьи? - думают в прокуратуре, - что за бред, они там пьяные, что ли? Как можно преступника и дезертира, которого в военное время рука так и чешется, уволить в запас? Не хотят арестовать, мы его сами арестуем. Дело-то открыто, его уже ничем не закроешь. Ну-ка кто там с корабля, возьмите под расписку наручники и давайте-давайте везите сюда негодяя, а то уже и так заседание суда откладывали из-за того, что не едет, стервец.

Кому ехать - ясно, мне. Получаю у зампрокурора инструктаж, постановление об аресте и лечу на Запад. А лето уже, теплынь, организм млеет от Липецкой области после приравненной к Крайнему Северу Советской Гавани. Надо сказать, что он млел всегда при покидании борта родного эсминца. Но - не до отдыха, да и на душе тягостно, что придется брать на себя роль полицейского и конвойного для своего же матроса. Добираюсь до Грязей и на правах силы закона вхожу к районному военкому в кабинет с бумагой от прокуратуры, думая в этот момент, будет ли следующая сцена похожей на финал гоголевского «Ревизора»?
Прочитав категорическую прокурорскую цидулю, военком просветлел лицом: - Василий? Ну конечно, знаю его. У него во время отпуска мать вторую группу инвалидности получила, Вася у нее один, так что я уволил его в запас по всей форме и данной мне законом властью. Что они там в вашей прокуратуре, законов не знают? Я же все им написал в ответе. Никакого ареста не будет, а будет еще один ответ... - и я вдруг увидел второго по счету за всю мою службу человека в должности, который стоял за подчиненных. Первым был мой командир роты Борис Викторович Кряжев (Царство ему Небесное).
У меня от сердца отлегло. Это был наилучший из всех возможных вариантов.
- Да, у него же свадьба вчера была, - продолжал военком. - Женился твой Вася. Меня вот тоже звал, да дела, понимаешь. Так что он уже дважды в запас может быть уволен. Эх, тут такое бывает. Поехали съездим к нему, тут километров двадцать, недалеко.
- Такое тут бывает, - слушал я, трясясь с военкомом в УАЗике. Надо тут было призывать одного мальчишку, старший сын у матери. А она одна с шестью детьми, и все от разных. Живет на отшибе, понаедут охотники, бутылку на стол поставят, и... Этот старший только-только зарабатывать начал. Я приехал, а у них в избе пол земляной. Ну возьму я его - а они снова в нищету. Освободил я его от призыва своим решением. А мать у Васи всю жизнь дояркой, у нее пальцы уже не гнутся - не то что грабли, чашку взять в руки тяжело. Ей и дали инвалидность...
Под полуденным июльским солнцем Вася разносил со двора по соседям одолженные накануне обеденные столы. Судя по их общей площади, свадьба была по-настоящему широкой, и я пожалел, что не приехал днем раньше.
Увидев военкома, Вася удивился, а увидев меня - испугался, но его тут же успокоили мы оба.
- Ну, Василий, поздравляю, рад за тебя. Где работать-то будешь?
- В колхоз не пойду, тащ. Хочу в ГАИ инспектором, документы оформляю, но там ждать надо. Пока устроился санитаром в психбольницу. Вот жена моя, - и он показал на стоявшую у калитки шестнадцатилетнюю девчушку. При виде этого воробушка - тростиночки - мотылечка у меня вырвалось только: - ну, Вася... Дальше задерживаться мы не стали.

Приняв сидя мое откозыряние и пробежав букашками глаз по военкомовской бумаге, зампрокурора произнес в мой адрес только одну фразу: - Вы зря потратили народные деньги.
- А вот хрен тебе, не зря. Народные - для блага народа и потратил, - думал я, пыля ботинками по обочине в направлении своего парохода. Организм уже перестал млеть и принимал свое обычное военное положение.

ВЖИК

Году этак в девяностом к нам на пароход призвали щуплого паренька небольшого роста, Сережу Бузько. Круглая голова на тонкой шее, большие открытые и добрые глаза, в которых никогда не читался страх, рост под метр пятьдесят делали его не по годам младше. Наверное, так в его годы выглядел бы князь Мышкин, не будь он героем литературным. Старослужащие на этого «ребенка», кажется, и руку не поднимали, а среди матросов он получил кличку Вжик - помните муху из команды спасателей Чипа и Дейла? Они действительно были друг на друга похожи.
А познакомился я с Сережей так.
- Товарищ матрос, ко мне. Смирно! Почему такой маленький? - услышал я как-то из-за двери каюты голос Сереги Нраняна, штурманца и соседа по каюте. - Так, матрос, в каюту номер восемь шагом марш. Вслед за голосом открылась дверь и вошли они оба.
- Садись, матрос. Ну-ка давай, приказываю вам есть варенье с хлебом и пить чай. Что вы делаете в офицерском коридоре?
- Закурить ищу, товарищ (он всегда говорил «товарищ», а не «тащ», как другие) старший лейтенант.
- Ох, он еще и курит?!
- Да нет, я..., - замялся малыш,
- Ясно, годки послали. Ладно, давай заправляйся. Курева дадим.
Постепенно мы узнали, что Сережа круглый сирота, вырос в Сибири у бабушки в деревне. Она его ждет и переживает.
- Ты письма ей пиши чаще. Когда последний раз писал? На вот тебе конверт, завтра принесешь написанное письмо, я проверю. Не принесешь, поймаю и будешь писать прямо здесь, а комбату скажу. - Серега Нранян проявлял о тезке искреннее попечение, и в первую половину своей службы Вжик был в нашей каюте нередким званым гостем, где для него всегда находился стакан чаю и сладкое.
Служил он в батарее МЗА - малой зенитной, или иначе, пульно-бздульной артиллерии. Время шло, Вжик стал старшиной второй статьи, просто снайперски пулял с прицельной колонки комплекса АК-630 по бочкам (упражнение «расстрел плавающей мины»), и однажды был назначен в караул, а как старшина - на ответственный пост к камерам подследственных.
Дальше - кошмарный бред. Какой-то пройдоха-уголовник, быстро «прочитав» эту наивную душу, умолил его: «завтра суд, пойми, братан - там ко мне брат приехал - мне семь лет светит, и я, может, его больше никогда не увижу - последний раз» под честное слово (откуда этому скоту было взять честное слово) отпустить его до утра. Вжик открыл камеру, пошел и договорился с часовым на вышке, и все. Беглеца не нашли. Судили из экипажа троих, и больше всех получил Сережа Бузько - пять лет тюрьмы. Другие - дисбат, два и три года.
Прошло пятнадцать лет, а у меня до сих пор чувство, что у меня на глазах казнили ребенка. Неужели не видели, кто перед ними? Как не пожалели сироту и старуху? Что стало с ним?

БЫТЬ, КАК ВСЕ

Тот же девяностый год, весенний призыв. В дивизион влились аж семь молодых бойцов - половина всего народа. Все, кроме одного, шустрики, трое из Новокузнецка, хорошие ребята. Но один боец попался - сущий тормоз. Соображал он медленно, был медлен на действие, но еще медленней он был на слова. Общаться с ним поначалу было - все равно что с камнем разговаривать. Что ни скажешь - молчит, что ни спросишь, тоже молчит. Звали этого парня Виталий Горщаль, и был он, как и мои шустрики, из Новокузнецка.
По причине своего тяжелого и невосприимчивого устроения Виталька бывал битым кем-то из старослужащих, и битым неоднократно и жестоко. Все мои попытки расследовать такие случаи, чтобы пресечь это зло, ни к чему не приводили. Проще было бы, наверное, склонить к диалогу истуканов с острова Пасхи, чем разговорить этого всегда замкнутого в себе парня.
И вот однажды во время телесного осмотра, а такие регулярно проводили на кораблях «в целях выявления случаев неуставных взаимоотношений», вижу у него новые синяки.
- Опять упал, Горщаль? Ну пошли ко мне в каюту, голубь.
Стоит этот голубь в каюте у самой двери с полной уверенностью, что времени в жизни у него еще очень и очень много, и стоять здесь он готов хоть до увольнения в запас, на слова же мои никак не реагирует, словно они его и не касаются.
- Виталий, - говорю ему тогда, понимая, что слова это мои последние, - я тебя в таком положении оставить не могу - тут и до увечья может дойти. Но и сделать для тебя ничего не могу, т.к. ты мне в этом помочь никак не желаешь. Последнее, что я могу и должен - написать письмо твоим родителям. Пусть они приезжают, видят тебя, закатывают скандал командованию, забирают или переводят тебя в другое место - не знаю. Знаю, что так оставлять тебя нельзя. (В конце концов, главное, чтоб он живым и здоровым домой вернулся).
Молчит.
Пишу при нем письмо. Прочитываю ему вслух эти две страницы текста. Молчит. Беру конверт, подписываю, вкладываю письмо и собираюсь заклеивать конверт, и вдруг мой камень - заговорил.
- Тащ, не пишите.
- ??
- Отец у меня алкаш, мама дворником устроилась, чтобы нам квартиру дали, мы в подвале живем в комнате. Я служить ушел, им там посвободней стало, у меня ж еще сестренка младшая. Я вообще мог в армию не идти по здоровью.
- ?
- Я эпилепсией болел с детства, а с этим служить не берут. Меня врач лечил. Вылечил. У нас есть в городе такой, настоящий. В двенадцать лет он меня взял лечить. А с пятнадцати у меня припадков больше не было, хотя говорят, что такая болезнь уже... Я скрыл в военкомате.
- Как же ты? Да чуть ли не каждый третий спит и видит, как от службы откосить. А ты... для чего?
- ЧТОБЫ БЫТЬ, КАК ВСЕ.

Через год он был лучший специалист в группе радиоразведки. Какими усилиями? Прощаясь, ответил на мой вопрос так:
- В деревню я поеду, к бабке. Пусть сестре целая комната будет (к тому времени его мать получила квартиру), а город не для меня. Я пастухом хочу, моё это. Тихо, хорошо.
Пусть у тебя в жизни все будет хорошо, Виталий.

Военно-морские охотничьи байки

В 50-е Лунин (капитан К-21) выступал с лекцией о своей атаке на "Тирпиц" в Военно-морской академии. Закончил он ее словами: "Вот так я торпедировал фашистский линкор". Из аудитории послышался возглас: "Вы в него не попали!" "А кто это там такой умный? Откуда вам это известно?" - возмутился Лунин. Встал офицер в форме ВМС ГДР. "Я стоял на "Тирпице" сигнальщиком" - ответил он.

© Alex Povolotsky
http://tarkhil.livejournal.com/

Как на мысе Эримо

«Как на мысе Эримо
«Нептун» нашли потерянный,
«Супер Сейбр» замоченный
Рядом с ним лежал...»

Старая песня. Слова матросские, музыка «шахтерская»...
Она примерно из тех времен, когда американцы выбрасывали свой десант в Корее, когда в мясорубке рубили друг друга, не размышляя над государственной принадлежностью. Рубили мы, рубили нас.
Дядя Боря мой тоже был там, летал на торпедоносцах A-20J «Бостон» с нашей базы Тучензы в Китае.
- Да, букварь, мы на Тучензы и Пуландянь базировались. 36-й минно-торпедный Краснознаменный авиаполк ВВС ТОФ. Я на «Бостоне» командиром корабля был. Как сейчас помню. Полвека прошло, а помню: три человека экипажа: я, штурман и стрелок-радист; два движка «Райт-Циклон» по 1850 л.с.; винты «Гамильтон Стандарт»; дальность 4000 км при полной заправке; под крыльями две парогазовые торпеды. Идешь 220 миль в час на 20 метрах над водой и бросаешь их за 400-500 метров от цели. А Косте Карнаеву не повезло... Завалили Костю. Американцы к Корее подошли, чтобы десант высаживать. Авианосец их прикрывал. Вот и послали Карнаева на разведку под эскортом двух наших «Кобр». Нашел он ордер, сфотографировал и доложил на землю. Но янки двенадцать «Мустангов» подняли, истребителей наших оттеснили - четверка на Костю навалилась. Сбили. Карнаева и стрелка не нашли, а тело штурмана Машковцева американцы подняли и нашим передали.
Морозные были времена - холоднее заморозков 80-х годов, случившихся в мое время. Но песня актуальной осталась.

- Как на мысе Эримо «Хокай» нашли потерянный и «Томкэт» замоченный... пеленг на «Орион»?!... рядом с ним лежал... на рубеже ПЛО в радиусе 60 миль от точки шээээ дээээ... янки долго плакали, ххх... Худобердыев, какие излучения с «Ориона»... руками лапали...
- Арестыс, тащ...
- ...а корабль разведческий мимо проплывал! - Виталя лежал грудью на прокладчике, аккуратно вычерчивая обстановку на карте. До высунутого языка... Он все делал аккуратно - матросов воспитывал тоже. Для антуража Виталя применял иезуитскую вежливость и капучино. Допустим, матрос Девочкин решил постареть, посадив вместо себя молодого на боевой пост. Тогда наш педантично-аккуратный герой снимал трубку телефона и вкрадчиво говорил:
- Товарищ матрозер, зайдите ко мне в каюту на капучино.
«Матрозер» входил, буркнув обычное «Шушения» и буро облокачивался плечом о рундук, цедя:
- Звали, тащ?
- Вы садитесь, Иван Семенович, - ласково шуршал бархатным голосом Виталя.
Матрос садился и сразу начинал чувствовать неловкость: отчасти потому, что не знал, что такое «капучино», а больше потому, что сосед Виталика по каюте, Юрик - старший лейтенант и страстный любитель охотничьих ножей, сидел рядом за столом и возил клинком по точильному камню. В принципе, Иван Семенович понимал, что его от этого зверского ножа надежно защищают органы (политические и особые), но спонтанно начинал ерзать. А Виталик молчал, занятый приготовлением капучино: он брал ложку советского кофе, насыпал его в чашку, припудривал двумя ложками сахара, наливал несколько граммов воды и начинал взбивать эту кашицу до появления пены. Вам же знаком этот метод? Только вот взбивал Виталя пенку полчаса и молчал, приветливо улыбаясь «матрозеру»! А Юрик сбоку точил нож...
Это для выпускника поселковой школы ДОСААФ то же самое, что посмотреть фильм Феллини - пытка. Поэтому матрос неожиданно начинал говорить, объяснять и каяться. Именно в этот момент мучитель, наконец, наливал в чашку кипяток, отпивал глоток и говорил:
- А теперь я тебя фачить буду! Короче, рано проросший бамбук, ты - ложная ветвь в генеалогии человечества! От такого, как ты, дают побеги только дубы! Но, даже достигнув половозрелости, ты так и останешься желудем!
И так далее еще полчаса, чтобы закончиться слезами покаяния и радости. А чего ж не радоваться? Ушел Иван Семенович почти целый, хоть и фачили целый час. Прежний начальник был хуже: решал все быстро, но больно. Он когда-то чемпионом Владивостока по боксу был.
- Товарищ капитан-лейтенант! Есть, цепанули! «Хокай» эрэлэской лижет! Пеленг точно по курсу!
Это значило многое: кросс-кантри сквозь толчею серых волн курсом норд-ист подходит к концу, «Рэнджер», как и Алеуты, где-то рядом. Он так надоел нам за весь переход от Гавайев в ЗЧТО и далее: через Японское море, мимо Курил и Камчатки до пятидесятого градуса северной широты, оставаясь это время молчащей серой «подсадной уткой», изображавшей «оранжевую силу», то есть - советский авианосец, угрожающий американскому флоту. Он пришел к Оаху в первые дни июня на учение «Римпак» (Тихоокеанское кольцо), бросив свое авиакрыло навстречу палубникам «Констеллейшена», истребителям F-15 и 16 с Хикэма и штурмовикам морской пехоты с Канеохе, которые «отчаянно» защищали Перл Харбор от внешней «агрессии» под общим управлением Объединенного Центра обороны Гавайских островов, имевшим неожиданно-фашистский позывной «Вервольф». А потом, объединившись с авианосной группой «Констеллейшена» и ударной линкора «Нью Джерси», «Серый орел» (позывной «Рэнджера») лихо рванул в Японское море, превратив его в гудящий турбинами «Томэтов», «Хорнетов» и «Интрудеров» и воющий винтами Ту-95 и Ил-38 рой, опасно кочующий от Корейского пролива до Хоккайдо на грани настоящей горячей войны. И лишь она, эта последняя грань, не позволила «Нью Джерси» осуществить реальный, хоть и «зеркальный», пуск ПКР «Томагавк» в сторону Владивостока. Никогда ранее, со времен Второй Мировой войны, американский флот не концентрировал такой мощный военно-морской кулак в западной части Тихого океана; никогда ранее, со времен Карибского кризиса, не пахло так сильно и безысходно тухлым запахом войны. Все, что мы могли сделать в этой мясорубке - постоянно сообщать координаты авианосцев, линкора, крейсеров и их эскорта, время запуска очередного боевого авиационного патруля F-14, направляющегося в сторону Приморья, где его перехватывали Миг-23 и вели условный, но головокружительный бой всего в двадцати милях от острова Русский. И когда прошло оповещение о закрытии огромного района в акватории Японского моря для проведения «опасных ракетных пусков», представляющего собой полосу, соединяющую Владивосток и северную часть Хонсю, все замерли в ожидании: самолеты сидели на своих авиабазах и авианосцах, небо впервые было голубым, а не черным от волн бомбардировщиков и мошек вертящихся вокруг них истребителей, и лишь линкор «Нью Джерси» нервно циркулировал в точке пуска. Это была кульминация: выстрел «Томагавком», и мир превращается в ад... Горит Владивосток, небо расцвечено факелами падающих самолетов, догорают остовы кораблей, в Хиросиме бьет набат колокол...
Страшного не произошло: линкор тогда не получил приказ о пуске и ушел вместе с авианосцами на север - повторить провокацию у Камчатки.
А сейчас они были уже у Алеут, и мы вот-вот увидим их.
- Тащ, еще два «Хокая»! Привязки по излучению нет. Микрофонщики докладывают, что один из них работает под «Новембер Лима»!
Через минуту командный пост был забит офицерами, склонившимися над картой и бланками радиоперехвата. Все понимали, что случилось неординарное событие - сейчас мы, впервые после Второй Мировой войны, увидим сразу три авианосца вместе. Туман расступился и перед нами предстал горизонт - серый от силуэтов трех флэттопов, линкора и кораблей охранения.
- «Карл Винсон», «Констеллейшн», «Рэнджер», «Нью Джерси», «Лонг Бич»... под сорок вымпелов, тащ! - прохрипел сигнальщик, отводя глаза от бинокуляра.- Гляньте, и «Кроммелин» там, который за нами и танкером у Мексики шпионил!
Это был финал ежегодного круговорота, когда одно учение ВМС США перетекало в другое: «Rimpac» переходил в «Surge», который становился началом «Fleetex», плавно перетекающим в американо-канадское учение «Marcot» - и так круглый год, включая Pacex, ASWEX, Team Spirit и десяток других.
- Так, сейчас эта шобла будет превращаться в авианосное ударное соединение, кормой чувствую! - сказал Виталик, натягивая кальку на карту онемевшего штурмана, которому предстояло вести прокладку каждого из пятидесяти американских кораблей. - Приятной вахты, Костик!
Следующие четыре часа голос штурмана не затихал:
- Волга, пеленг на эсминец «Файф», товсь...ноль!
- 50 градусов, 30 кабельтовых.
- Добро! Пеленг на «Кашинг», товсь...ноль!
Через полчаса после встречи авианосцы, наконец, ожили и начали бурный радиообмен, оставаясь пока под автономным управлением и сажая авиацию после встречного боя с «русским авианосцем», изображаемым «Рэнджером». Чуть позже авианосные группы решились создать авианосное ударное соединение под единым командованием. Но просуществовало оно всего час - до того момента, когда над палубами зависла карусель ничего не понимающих самолетов, отчаянно пытающихся выяснить, кого слушать и кому подчиняться; когда связисты на кораблях отключили каналы ЗАС и перешли на привычную открытую в КВ и УКВ. На этом, вместе с учением Fleetex, история ОУС завершилась: «Карл Винсон» побежал в Берингово море - красить свой нос в синий цвет, остальные авианосцы и линкор - к проливу Хуан-де-Фука, на учения «Marcot», чтобы получить «кровавую баню» над островом Ванкувер от эскадрильи канадских CF-18, разбивших десятку «Хорнетов» с «Констеллейшена» в пух и прах во встречном тренировочном бою.
Когда кавалькада монстров и их эскорта втянулась в Хуан де Фука, чтобы найти покой в Сиэтле и погулять в Ванкувере на выставке «Экспо-86», жизнь диспетчера судоходства превратилась в ад. Он так и не смог объяснить воякам, что канал имеет разделение на американскую и канадскую стороны, и движение в каждой - двустороннее, а не «я - американский авианосец, требую выскочить на мель, но дать мне дорогу».
«Азия» же, наконец, выключила двигатели и уютно закачалась на волне, хихикая над происходящей склокой в канадско-американской «глотке» и отдыхая от марафона по большому кольцу. Это была славная неделя, посвященная издевательству над американскими патрульными самолетами «Орион», пытавшимися найти советскую подводную лодку под килем «Чарли». Их бесцельное фланирование в режиме бакланов над акваторией так надоело нам, что мы решили им помочь, выкинув за борт три симпатичных буя, очень похожих в воде на перископы. А уж если самолет пролетал прямо над нашей приманкой, нахождение подводной лодки в точке становилось бесспорным.
Ох, как мы об этом пожалели...
Через час над головой носились три сумасшедших Р-3С, через два - из де Фука выскочил отряд из четырех фрегатов, выкинул за корму БГАС и начал чесать район, через три - эфир взорвался. АУГ «Констеллейшена», «Рэнджера» и КУГ «Нью Джерси» решили одновременно вылезти из Хуан де Фука, как Вини Пух из норы кролика, одновременно передавив все на своем пути, как слоны, испуганные криком Тарзана. Тарзаном кричал все тот же диспетчер «Ванкувер контрол»:
- Американский авианосец, вы движетесь по канадской полосе!
На что последовал вопль от тайваньского танкера:
- Церт подбери, пурямо нас нос военны корабур пурывет!
- «Кориан стар», говорит Ванкувер, называйте его «военно-морская единица под номером один!
- Нет, Ванкуверу контрору, это не военно-моруская единиса, а подуводный родка поду перископом!
- Кориан стар, срочно отворачивайте и ложитесь в дрейф!
- Не могу! Мой корабур - 250 метуров дуриной. Пуросите подуводную родку отвернуть!
Первой из горла залива неожиданно выскочила бывшая ПЛАРБ «Этен Ален», переделанная в Сиэттле под носителя боевых пловцов, и понеслась на юг в надводном положении на скорости 18 узлов, всем своим видом призывая бежать за ней. Но нам хватило догадливости понять, что это - «подсадная утка», но сделали скачок, сфотографировали ее и вернулись на место, чувствуя себя африканским охотником в стаде слонов: мимо проносились авианосцы, крейсера, эсминцы, фрегаты и суда снабжения, как товарные поезда. А позади них, хоть и погрузившись, следовала она, военно-морская единица под номером один - ПЛАРБ «Огайо», выход которой на боевую службу так «умело и скрытно» прикрывала вся эта банда...

Исходящее воспоминание

Лодка шла в надводном положении, зарываясь носом в волну. Крупная зыбь тяжело мотала узкое тело субмарины. Надсадно выли дизеля.
Командир в звании капитана второго ранга сидел в центральном, схватившись руками за ломившие виски. Распухший язык рашпилем ворочался в пересохшем рту. Командир часто сглатывал, борясь с периодическими приступами тошноты. Тяжелейшее похмелье, помноженное на качку, выбили кап-два из привычного ритма работы. Ему было плохо.
Тем не менее, служба шла, к тому же, на борту был проверяющий, он сидел напротив командира, и последнему было больно смотреть в сторону начальства.
- Центральный, - донеслось из динамика. Командир со скрипом повернул глаза в сторону "Каштана".
- Центральный, цель надводная, крупнотоннажная, предположительно сухогруз... курс... обороты... пеленг... - тараторил динамик.
Командир тяжело вздохнул.
- Центральный! Расстояние до цели..., пеленг... Пеленг не меняется. - пробубнил динамик.
- Центральный!!! Расстояние!!! Пеленг! Пеленг!!! Не меняется!!! - В интонациях динамика появились истеричные нотки...
Командир в отупении закрыл глаза.
- ПЕЛЕНГ НЕ МЕНЯЕТСЯ!!!
Проверяющий встал и прошелся по отсеку.
- Товарищ командир, - едко сказал он, - вы будете реагировать, или желаете поработать консервным ножом, вспоров борт сухогрузу?
Командир, не открывая глаз, вяло протянул руку к "Каштану" и запросил глубину.
- 700 метров, - четко доложил динамик "Каштана".
Командир осмыслил глубину, резко открыл глаза, и проникновенно посмотрев на начальника, отреагировал:
- ДО ХЕРА.

(С)

zhab.livejournal.com/125628.html