Сало.

Само по себе сало продукт своеобразный и даже полезный, если употреблять его с умом. Некоторые военные не употребляют этот продукт, незаменимый в условиях лютой полярной зимы. Одни, в силу своей национальной и религиозной принадлежности, другие по причине неуважения ко всему свинскому роду, а третьи просто в силу непонимания чудодейственной силы этого продукта. Так или иначе, но произошёл на одном корабле случай, после которого многие стали воспринимать сало, как интернациональный продукт, объединяющий народы.
Дело было даже не на корабле, а на вспомогательном судне бригады АСС (аварийно-спасательной службы). Это было небольшое водолазное судно типа ВМ (водолазное морское) с простым названием «Водолаз-12». Судно было прикомандировано к одному из судоремонтных заводов флота. Его славный экипаж выполнял тяжёлую, рутинную работу, без которой, впрочем, на флоте не обойтись.
Экипаж судна был пёстр и многонационален по своему составу и состоял из 12 человек.
Командовал этим линкором рейдового масштаба старший лейтенант с простой немецкой фамилией Гофф Александр Францевич. Гоффов в Германии, как в России Ивановых, между тем был он коренной казахстанец, хотя внешностью обладал арийской. Здоровенный и светловолосый с серо-голубыми глазами, обрусел он до невозможности, а по сему постоянно курил «Беломор», витиевато матерился и ходил всё время со стаканом во лбу, благо спирт (или шило) на водолазном судне традиционный напиток.
На глубоководные спуски на борт наведывался врач-физиолог, давний кореш командира, и тогда веселье приобретало затяжной характер хронической встречи Нового года.
Самое интересное, и это поражало всех, что боцманом на судне и по совместительству старшим помощником командира, был мичман Розенблюм Марк Исакович. Как выпускник культпросвет училища (???!!!), бывший солист ансамбля народного танца Украины, попал на флот, стал «сундуком» (мичманом на матросском слэнге), да ещё и выбился в боцмана, было уму не постижимо! Типичный еврейский мальчик то же стал жертвой великой русской культуры и привычками от командира особо не отличался. Кроме того, были они закадычными друзьями и собутыльниками. Их объединяла всепоглощающая любовь к душевным разговором под шило про прозу жизни и коварство всех баб без исключения. Врезав по пол-стакана неразбавленного напитка (для начала), они пытались убедить друг друга, что немцы и евреи всегда останутся вечными врагами. Почти всегда посиделки заканчивались братанием всех народов Земли и пением пролетарских песен. После таких посиделок, на утро, вялые тела Марика и Шурика разносил по каютам механик Василий Тарасович Поносюк. Он был гражданским и рад бы был посидеть в такой тёплой компании, но дома его ждала жена, мадам Поносюк, дама под два метра ростом в туфлях 43 размера. Сам механик имел рост метр шестьдесят с кепкой и не злоупотреблял чувствами жены. Между тем малый рост помогал Тарасычу в работе, так как всё механическое на судне было очень маленьким и тесным, а он со своим теловычитанием, а не телосложением, проникал в любую скважину. Раз-два в месяц он всё же принимал участие во встрече друзей. Эту процедуру он готовил заранее. За неделю до пьянки он гордо и часто сообщал жене, что уходят они в очередной поход для спасения погибающего корабля или самолёта. Мадам плакала, что-то причитала и постоянно крестила морехода. На борт механик приходил под завязку загруженный тёплыми носками и домашней едой. Это особенно радовало остальных членов компании, в виду ведения обоими хронически холостяцкого образа жизни. В вопросах приготовления пищи жена механика действительно была на высоте, с этим соглашался даже кок Эдгарс Рукманис. Поваром он был от бога, иначе бы его не взяли на водолазное судно. Знал он кухню, казалось, всех народов мира и после техникума до службы работал в ресторане в Лиепае. Звали его остаться на сверхсрочную, обещали золотые горы, но Эдис твёрдо решил ходить в загранку (для него уже и место готовил отец-капитан). Он особо не бузил и тихо ждал ДМБ в звании главного старшины. Начальство его уважало.
О процедуре питания водолазов надо рассказать отдельно. Оно того стоит ведь принятие пищи на флоте, наверное, самая яркая из всех немногочисленных радостей жизни матросов срочной службы.
Хорошо кормят в морской авиации, но порционно. Отлично кормят на подводных лодках, если хочешь полакомиться, всегда чего-нибудь найдёшь. Водолазов, в силу специфики их работы, кормят просто изысканно, к тому же разнообразно, много и в любое время суток. Таких деликатесов, как на службе, я «на гражданке» не ел до окончания перестройки. В нашей провизионке было всё и всегда, даже икра, и не только кабачковая. Хотя каждый нормальный человек поймёт, что таскать на себе 90 кг. водолазного снаряжения УВС-50М (а в просторечье «трёхболтовку») почти ежедневно тяжеловато, и явно на кеды не похоже. Такие усилия, хоть и становятся привычными за 3 года, но требуют компенсации.
Годки (старослужащие) на флоте по вечерам разминаются вечерней птюхой (жаренная картошка с различными неуставными включениями), и это одна из традиций, на которых стоит флот. В общем, главное, чтобы кок был достойный, а он у нас был. Но я отвлёкся. Я ещё ничего не сказал о простых моряках нашего экипажа.
На каждом судне есть палубная команда. По нашей палубе то же сновали два чёрта. Старший матрос Хачик Трапезанян (я сам не верил, что его так зовут, пока не увидел его военный билет), вечно сыпавший всякими шутками-прибаутками, смешными уже по причине их армянского произношения. Как и всех армян на флоте, его прозвали Ара. Младшеньким у него был недалёкий белорус Вова, просто Вова. Он то и был постоянной жертвой шуточек армянского радио, хотя это не мешало быть ему трудолюбивым и исполнительным воином. Это качество, обычно приводит наших братьев-славян на сверхсрочную службу.
В помощниках у механика Тарасыча ходили два моториста. О них, несмотря на небольшой срок службы, водолазы даже заботились. Мотористы вообще лучшие друзья водолазов. Одного звали Адил Азиз Ага Оглы, но все называли его просто Вася. Вася был молчаливый и очень интеллигентный студент из Баку. Он был скромен, и если какие-либо шуточки Ары касались его лично, он густо краснел и уходил крутить гайки или просто протирать механизмы ветошью в машинном отделении. Вторым его собратом по механическим недрам был Гия Мацкипладзе из знойного города Кутаиси. Собственно он был не просто мотористом, а имел специализацию в простонародье именуемую кислородчик. Гия обслуживал компрессора, воздушные баллоны и барокамеру, в общем всю водолазную технику. Был он парнем горячим, но к шуточкам Ары относился терпимо. Был у него один недостаток. Он до беспамятства любил пельмени, и пока всё, что мучительно лепила вся команда по выходным не было съедено, напрягать его работой было бесполезно.
Он пожирал их с утробным урчанием, уничтожал, как Троцкий классовых врагов, а потом долго рыгал и свиристел желудком. Прозвище он носил единое, для всех грузинов на флоте. В начале службы был он «биджо», а, перевалив за экватор священного долга, под ДМБ, логически становился «кацо». Вообще, грузины ребята хорошие, и если где-то и проштрафятся, то от командира зачастую слышат: «Ну что же ты, генацвале?». И им бывает стыдно.
В общем палубных работников на флоте называли пехотой, мотористов-маслопупами, а водолазов- мутами, от слова мутить. Наверное, воду, что ж ещё?
Вся эта история с салом и закрутилась вокруг водолазов. Нас было четверо. Двое: Женька и Камиль, одного призыва и из Питера, и поэтому считались земляками. Виталик по фамилии Карасик, был с Украины. Был он сварщиком, причём варил одинаково хорошо и под водой, и над ней. Я был старшиной команды, и тоже из Питера, поэтому молодых особо не грузил. Да и не к чему это было. Каждый из нас чётко знал своё место во флотской иерархии и также исполнял свои обязанности по службе.
Вообще у нас как-то не принято было годковать (гонять молодых по делу и без такового), водолазам вообще это свойственно в меньшей степени, нежели в других частях. Какая тут годковщина, когда жизнь человека под водой зависит от тех, кто на палубе. А это не всегда военные одного призыва. У нас как-то всё было основано на уважении. Да и нас с Виталькой всегда старались называть просто по отчеству. Меня- Петровичем, его-Иванычем (хотя с такой фамилией можно обойтись без прозвища).
Моряки жили в носовом кубрике, командиры по каютам, а мы в водолазке на корме. Начальство к нам заходило, предварительно постучав. В этом тоже был элемент уважения к нашей работе и к нам. Пароход наш стоял у плавмастерской. У нас был свой телефон. К нам вообще никто не ходил и по пустякам не придирался. Все знали: чуть что, мы пойдём по первому свистку, на то мы и спасатели. Командиры носили кожаные регланы, а мы - морпеховские куртки без погон, бежевые верблюжьи свитера и фески. Флотские ботинки или «гады» на севере не особо носят, всё больше как-то яловые тяжеленные сапоги, что гораздо теплее. На севере вообще-то холодно. Мы же, по причине крутизны, носили укороченные морпеховские. Единственным атрибутом, по которому нас можно было принять за военных - это чёрная пилотка со звёздочкой, которая, находясь в кармане, сразу превращала нас в гражданских. В общем, от нас за милю веяло романтикой и какой-то непонятной многим крутизной. Лишних вопросов не задавали и в дела наши не лезли.
Тем не менее, это была нормальная морская служба. По утрам приходили командиры, если им было где ночевать, кроме своих кают, получали задание на день, и мы отдавали концы и шлёпали к месту работы. Матросы шустрили на палубе, всё время что-то шкрябая или крася. Когда было холодно на палубе, они плели в кубрике концы и маты. Марик был большой специалист в боцманском ремесле. Мотористы ковырялись в машине. А мы ныряли. А раз мы ныряли, значит, и судно выполняло боевую задачу. Мы снимали намотки с винтов, заделывали пробоины, осматривали винты и причальные стенки. В общем, содержательно проводили время.
Как-то командир заметил, что хорошо бы нам иметь своего человека на плавмастерской, который бы там всё и всех знал и по необходимости делал бы работу, которую лучше делать всё-таки на заводе, а не на коленках. Он оперативно посетил начальника плавучки, они вместе полакомились шилом, после чего ремонтник сказал: «Кулибина не обещаю, но кого-нибудь подберу». И подобрал.
Утром после всеобщего подъёма флага, когда отыграли корабельные горны, мы услышали странный голос с борта мастерской. «Водолазыыыы! Водолазыыы!» - кричало какое-то чудовище с непонятным акцентом.
На палубе мастерской стояло нечто невзрачное в бескозырке, больше на 3 размера и по этой причине облокотившуюся на большие оттопыренные уши. Одето нечто было в промасленный зелёный ватник и зелёный же солдатский сидор (вещьмешок) на плечах.
-Снизойди и представься! - Сказал боцман и странно так посмотрел на командира.
Видно мало вчера шила съели! Подляна, блин! Воин сполз по трапу и ударил строевым с отданием воинской чести в движении. Что-то гортанно прокричав, он протянул бумазею, на которой ровным писарским почерком было выведено: «Командировочное предписание», и даже стояла печать. Из бумаги следовало, что матрос рембата Насрулло Темирбаев командируется на наш геройский пароход.
- Этого нам только не хватало! Не экипаж, а интер бригада какая-то! - сказал командир, и, буркнув под нос что-то про маму и верблюжью колючку, ушёл в каюту долечивать болевшее со вчерашнего.
Ара тут же окрестил воина Сруликом и выразил общее мнение, что хорошо бы бойца отмыть и накормить.
- Потом и ответ держать будет, - добавил Виталик, и все разошлись по работам.
День был субботний, работ не было, и все занимались профилактикой механизмов по заведованию. Боцман загнал командированного в душ, заставил раздеться, и, одев рабочую рукавицу, отнёс его шмотки в мусорный бак. Потом, ткнув палкой от швабры в те места, которые надо было треть особенно тщательно, выдал Срулику кусок хозяйственного мыла с мочалкой, и удалился. За борт из душевой лилась жидкость грязно-жёлтого цвета с клочьями серой пены. В одно из контрольных посещений отмываемого, боцман, глядя на его ноги, спросил: «А что это ты, милый, в носках стоишь?». На это обрабатываемый, встав по стойке «смирно» громко отрапортовал: «Нэт насок никакой, товарыщ боцман!». Марик вздохнул, выдал бойцу ещё один кусок мыла и удалился до следующего контрольного посещения.
Когда за борт полилась практически чистая вода, боцман решил процедуру закончить. Тарасыч качал головой и бубнил под нос: «Половину месячного запаса за борт слил, басмач!» - имея в виду пресную воду. Выдав матросику новые ситцевые трусы и тельняшку б/у из закромов Родины, боцман отвёл его в кают-компанию и усадил за стол. Срулик сидел на рундуке, болтая тонкими ножками в тапках из голенища валенка, чинно сложив руки на коленях, и ждал команды. А команда: «Команде обедать!» отгремела на всех кораблях тому назад часа два и, пока страдальца отмывали, все уже снова занялись своими делами.
Воин сидел за столом, непривычно для самого себя чистый, и рассматривал окружающую действительность. Напротив сидели мы с боцманом и, конечно, Ара. Не мог он пропустить грядущее веселье и поэтому, сидя с нами, вертел в руках кусок пропиленового кончика, делая вид, что занимается изготовлением выброски. Эдис в белом колпаке и двубортной, как в ресторане, поварской тужурке, принёс на подносе миску с солянкой и огромную, с пол лаптя, котлету с жаренной картошкой. Достал из холодильника запотелую литровую банку с компотом из чернослива и присел рядом. Страдалец молотил ложкой всё подряд, а Марик вдруг ляпнул ни к селу, ни к городу: «Был у нас один такой западэнец (имея в виду аборигена Западной Украины), метал всё, что не приколочено. Потом называл всех москалями проклятыми, вместо спасибо».
- Ну и чем всё дело кончилось?- живо поинтересовался Ара.
- Да начал он рассказывать, как его дед по лесам бегал, да москалей - коммунистов стрелял, ну и врезал я ему баночкой (табуреткой по морскому) по зубам. Вынес 4 зуба, он потом шипел, как змей. Ну какой я ему москаль? Да и батька мой парторгом работал, а мама моя украинка с под Полтавы. Я даже не обрезанный. Мама не позволила, жаль только баба Фира, она у меня в Одессе живёт, очень обижалась.
Эту тему Ара не мог оставить без внимания.
- Так стало быть ты не Розенблюм, а Розенблюмченко? - давя смех во внутренних органах спросил Ара.
- Уймитесь, семиты!- донёсся расслабленный голос арийца из открытой двери каюты. - Кончай бакланить, дракон (так кое- где боцманов называют, традиция!), подбери лучше басмачу робишку в своих недрах.
- Давай на палубу шуруй, клизма ереванская! - якобы обидевшись сказал мичман, зная, что Ара попал на флот с 3 курса Ереванского мединститута.
Присосавшийся как клещ к банке с компотом, матросик одеваться не спешил, но в процессе доставания сухофруктов со дна банки на вполне сносном русском языке поведал, что он из Душанбе, закончил там ПТУ и на дембель ему осенью. Вот тут-то многим из нас стало обидно! Этот зачуханный воин оказался двухгодичником, в компании нас, призванных на три года. На погонах его были красные канты и это коренным образом отличало его от нас. Ехать ему домой, стало быть с Карасиком, Арой и Биджо в одном поезде.
Надо сказать, что в различных частях флота служат по разному. На кораблях и некоторых береговых базах и складах - по 3 года. Морская авиация, морпех и другие базы и склады - по 2 года. Рембат, да и весь судоремонтный завод был, как раз двухгодичной частью. Бывало и так, что на одной бербазе или флотском экипаже собирались воины одной специальности, например водители, но с разным сроком службы. Матросы в этом не виноваты, но к трёхгодичникам, да ещё и с кораблей, относятся с большим почтением.
После того, как Срулька был отмыт, накормлен и одет, Ара торжественно вручил ему швабру, ёршик и ветошь. Объявив голосом Левитана, что гальюн в опасности. Ара показал ему, где гальюн, собственно, находится, и сказал, что с сегодняшнего дня это объект приборки молодого, с чем тот и согласился. Видно ему начинало у нас нравится.
Насрулло оказался на редкость сообразительным, в отличие от большинства своих земляков. Ему говорили, что надо изготовить в мастерской, давали рисунок или список, написанный печатными буквами, и он довольно быстро приносил необходимую деталь из цеха. Видно, что после проведённой над ним работы, статус его среди бывших сослуживцев значительно поднялся.
В один из дней Карасику позвонила подруга и сообщила радостную для всех нас новость - Витальке пришла посылка из дома. Ему посылки приходили регулярно, раз в месяц, и для всей команды это был просто праздник души. Внешне подруга Витальки была страшна как крокодил , но жутко любила моряка. Карасик ходил к ней по зову плоти и убегал, как только она издалека заводила разговор на тему: «А как мы назовём маленького, когда поженимся?». Торчать на Севере, как слива в одном месте, в Виталькины планы не входило и по мере приближения ДМБ, он посещал её всё реже и реже, чтоб не привыкала. Папа «крокодила» служил мичманом на продскладе, что повышало её рейтинг, как невесты, на несколько пунктов. Во всяком случае, он был не против, что на их адрес приходят посылки для моряка, так как тоже уважал водолазов. Подруга передавала посылку через дырку в заводском заборе, поэтому содержимое оказывалось на борту без потерь. А терять было чего! Продуктовый набор был традиционен и именно по-этому долгожданен. Открыв со скрипом верхнюю крышку мы с радостью обнаружили, что ничего не изменилось. Под газетой на украинском языке, в котором лежало письмо от матушки Виталика, мы обнаружили копчёный свиной бок, шмат домашнего солёного сала, сладости из семечек подсолнуха, а на дне! На дне лежали две грелки, наполненные замечательным домашним самогоном. Все пустоты посылки были заполнены орехами, печеньем и конфетами. В общем, общий вес богатства составлял килограмм 10. При вскрытии, обычно, присутствовал весь экипаж, включая вольнонаёмного Тарасыча. Каждый из доставаемых свёртков приветствовался одобрительным гудением. И очень нам нравилась традиционная приписка в конце письма: «Виталечка, только обязательно угости друзей и командира», как будто всё это богатство мог осилить один человек. В такие дни у повара был выходной. Вечером, когда стихала заводская суета и командир отправлялся в гости к очередной подруге, вся эта домашняя красота выкладывалась на стол и начинался праздник живота. Пьянство с матросами у офицеров не приветствуется, так как ведёт к панибратству и падению воинской дисциплины. Командир, зная это и блюдя традиции, свинтил пораньше, напевая под нос немецкую песенку про путешествие немецких же солдат на Восток и, зная, что на утро по возвращению с гулянки с элементами разврата, его в холодильнике будет ждать запотелая поллитровка и домашняя закуска.
Умывшись и переодевшись в чистое, команда расселась за стол в соответствии со званиями, уважением и сроком службы. Боцман сидел во главе, так как мичман - не офицер и ему можно. Даже Эдис в честь такого случая, одел форменку с погонами главного старшины. И праздник начался. Самогонка была перелита в хрустальный графин и заморожена. Свиной бок, порезанный на тонкие кусочки, лежал на блюде в окружении маринованных овощей. А сало! Сало, как украшение стола, лежало на дубовой доске вместе со ржаным хлебом. Чуть розоватое, с прожилками мяса, словно одетое в тельняшку, с бежевой нежной кожицей, чесночком и перчиком, оно так радовало глаз моряков, что все молча истекали слюной, боясь разрушить это великолепие. Бедный Насрулло был сражён наповал. Он никогда не видел такой красоты, он даже не представлял, что такое может быть. Ноздри втягивали в себя чудесный запах украинских деликатесов, а вся его мусульманская сущность протестовала, хотя и не понимала, против чего. Сало боец видел впервые.
Вася и Камиль не были ортодоксами, поэтому никак не проявляли себя.
- Ну, начали!- сказал Виталик на правах хозяина стола и поднял первую рюмку.
Все выпили и стали наслаждаться закуской. Ара включил музыку, а Биджо всё порывался изобразить лезгинку. И тут все заметили Срульку. Он сидел в конце стола, как запуганная обезьянка и мелко трясся, незная как себя вести: что ему можно, а что нельзя - но хотелось всего и сразу. Первым это дело заметил, конечно, Ара.
- И, земец, и чего это ты мнёшся, как булка в попе!?- с напускной строгостью спросил Ара и сунул страдальцу в трясущиеся руки пол-стакана национальной гордости Украины. - Это вкусно!
Бедный маленький туркмен зажмурился и выпил. Выпучив глаза, он хватал ртом воздух, пока добрый Биджо не воткнул ему туда кусок хлеба с салом. Судорожно двигая скулами, матросик старался понять, что же ему сунули в рот. Было странно, но так вкусно, что это ни шло в сравнение ни с одним известным ему русским блюдом, даже с перловой кашей, которой чаще всего кормили ремонтников. Закрыв от удовольствия глаза, он жевал и жевал, и ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Он ел и ел, запивая всё съеденное самогонкой, пока не вырубился с непривычки прямо за столом. Праздник продолжался, а Вася с Камилем отнесли невесомое тельце единоверца на койку, и вернулись к друзьям. На утро, после обряда инициации, Насрулло проснулся без головной боли и, пока все спали, кинулся драить гальюн. Вот, вроде бы, и вся история. Но всё последующее время до дембеля, Срулька ходил за Виталькой
- Виталик, у тебя сало есть? Виталик, а тебе посылка скоро придёт?
И все понимали, что сало - есть сила, объединяющая народы.
Через 3 месяца, в начале июня, я сыграл ДМБ. Меня высадили прямо на причал морвокзала и всей гурьбой проводили на поезд. Командир и боцман заранее пригласили меня в каюту и торжественно вручили на память водолазный нож, благо, что у запасливого Марика их было несколько. Я вернулся в Питер и вне конкурса, как бывший воин, поступил в Макаровку. Через пару месяцев в Питере нарисовался и Гофф, уже капитан-лейтенант. Приехал он на курсы водолазных специалистов повышать квалификацию. Мы встретились и выпили за наш славный экипаж. Моё место старшины водолазной станции занял Карасик, ему то же присвоили звание старшина первой статьи. До своего приказа он писал мне письма, в которых рассказывал, как день ото дня растёт интеллект Срульки. Он даже стал читать книги и почти без акцента говорил по-русски, а Биджо стал Кацо. Осенью сыграли ДМБ Виталька, Ара, Кацо и Эдис, а Насрулло ушёл вместе с ними на дембель. Я со своей курсантской ротой был «на картошке» и мы не встретились. Через год я опять получил письмо от Витальки из Лисичанска. Он писал, что возмужавший Насрулло отметился на Родине у многочисленной родни, а потом затосковал, и родственники так и не поняли почему, да приехал к другу в Лисичанск. Там он попросил называть его Мишей и вскоре женился на Виталькиной однокласснице Оксане, дородной, грудастой и очень любвеобильной хохлушке. Миша устроился водителем на мясокомбинат и «родил двойню». В общем, всё очень удачно совпало.
Такая вот случилась история.

Павловские помойки.


Наверное, трудно найти подводника, который бы не вздрагивал при слове «помойка». Во всех базах, где у пирсов появлялись подводные лодки, немедленно вырастали культовые сооружения под одноименным кодовым названием. Все действия подводников рядом с ними напоминали скорее культовые ритуалы, чем рядовую работу по наведению порядка. Чем больше база, тем больше Помойки. Чем больше Помойки, тем больше ритуалов.
Но одназначным лидером «помоечных культовых ритуалов» во всем ВМФ, конечно же, был Павловск. Городок Шкотово 17, в котором жили семьи подводников, находился от места базирования лодок в 30 километрах. Поэтому большая часть семейного люда туда попадала лишь иногда. Чаще всего Павловские подводники не успевали решать служебные задачи до отъезда в городок убогих транспортных средств, а иногда просто забывали о том, что их кто-то ждет дома, по причине полного заполнения мозгов суетой службы.
По живописной долине бежит замечательная речушка с чистой, как слеза водой. Перед встречай с морем русло речушки делает причудливые колена и затапливает довольно большую часть пустыря за казармами 26 дивизии, превращая его в болото. Вот на этом самом болоте и возникла первая Павловская помойка. В 50-х годах командование дивизии приняло мудрое решение засыпать болото мусором, который производился базой в достаточных количествах. Однако его сначала надо было сжечь в специальном сооружении.
На его конструкции стоит остановиться особо. Сооружение состояло из четырех вертикальных труб и огромного конического короба с нижним люком. По гениальному замыслу неизвестного конструктора, матросы с мусорным баком должны были подниматься на специальную площадку по железной лестнице, высыпать мусор в короб, потом его сжечь. После накопления сгоревшего мусора, под люк короба становился самосвал. Далее сгоревший мусор из самосвала полагалось утопить в болоте.
Как справедливо может догадаться читатель, вскоре данный ритуал значительно упростился. Из технологической цепочки утилизации мусора сначала исчез самосвал, по причине его полного разрушения и разграбления, потом отвалилась крышка люка, затем рухнул сам короб. На болотной возвышенности немым укором командованию дивизии остались торчать только четыре вертикальных трубы. Мусор стали сжигать прямо на площадке под этими трубами.
Практически всем экипажам 26 дивизии были расписаны зоны помоечной ответственности. (болото было большое, хватало всем). А ответственность за само помоечное сооружение доставалось по очереди самому провинившемуся экипажу. А провинятся было за что. Нерадивые матросы частенько старались не утруждать себя сжиганием мусора и валили его прямо в болото. Что приравнивалось к тяжкому военному преступлению. Стоило командиру провинившегося экипажа торжественно притащить комдиву на стол огрызок измазанного матросского письма из болота, на котором стоял номер другой в/ч , тут же следовало наказание другому экипажу. После этого личный состав наказанного экипажа, по причине вечернего наведения порядка на помойке, больше не успевал на отходящий транспорт в городок. Окна казарм и штаба с северной стороны были покрыты пятнами от расплющенных носов постоянных наблюдателей. Особенно старались флагмана. Можно было завалить подготовку к КБР или не исполнить очередной срочный документ, но заорав на весь штаб: «Товарищ Комдив, опять в болото сыплють!» Сразу стать отличником.


Терпение командующего лопнуло в самый не подходящий момент, когда провинившимся экипажем был именно наш. А самым озадаченным оказался я - в то время помощник командира, отвечающий за все, что только можно отвечать при стоянке в базе.
Во время проворачивания оружия и технических средств в центральном посту звонок берегового телефона. Из трубки, заглушая шум проворачиваемых механизмов, раздался вой командира дивизии, до этого только что затоптанного командующим. Уже через пару мгновений, я пулей летел по направлению к нашей помойке, возглавляя отряд из пяти матросов и двух мичманов.
Приказ был ясен как августовский день. К 16 часам предъявить командующему новую помойку сложенную в два кирпича на высоту не мене трех метров да еще накрытую крышей. Где брать при этом кирпич, раствор, а главное крышу не сообщалось. Решение надо было принимать на бегу. С прибытием на место надо начинать работать, иначе к 16 часам не успеем.
Мысли подпрыгивают в голове в такт бегу:
Кирпич отпадает, где его столько набрать? Тогда камень... Этого добра в речке достаточно. Цемент?... Понятно, бутылку спирта и в гараж... там вроде видел... Крышу, что с крышей....
Деревянная сгорит... Железная?... Где железа набрать, да еще листового? ...

Пробегаем мимо кучи здоровенных вентиляторных улиток, брошенных на пустыре.
- Магадиев и Тепа - железо - листы, распустить!
- Сколько?
- на крышу.
- Есть!
Бежим дальше.

Из казармы животом вперед выплывает старпом соседнего экипажа, фуражка на затылке, радуется жизни гад.
- Леха, тебе капец! - Кричу я ему издалека.
- Чо такое?
- Я завтра на торпедолове в море уйду, кто помойку строить будет?
- Василич, ты загадками не говори, чо надо то?
- Литр шила и 10 бойцов в речку камни таскать.
Через пять минут человек 20 из его экипажа бегом несутся из казармы к речке.
- Пять человек за железом к Магадиеву, остальные камни таскать.

Работа закипела.
- Тащь, а как цемент разводить?
- Разводи, как разводится, главное, чтобы хватило. Цемента больше нет.
На твердом пятачке земли посреди болота начинает вырисовываться новое капитальное строение. Главный каменщик Магадиев старательно возводит капитальные стены новой помойки.
- Тагир, быстрее, чего ты их крутишь по десять раз? Ляпай как есть, главное, чтобы не развалилось, когда командующий ногами будет пинать!
В ответ только усталый взгляд мичмана.
Магадиев не умеет плохо работать. Не учили его основательные татарские родители этому ремеслу.
Стрелки на часах корчат рожу и медленно подбираются к назначенному времени.

Не успеем Тащь...
Каменная кладка поднялась только до плеча. Из нее в четырех углах уныло торчат ржавые трубы на высоту второго этажа. Правда, крыша уже на месте, хотя тоже ржавая.
- Трубы и крышу закатать в сурик!
-Есть!
Это хлебом не корми, дай только в краске вымазаться!

- Тащь, может по бокам тоже железо? Покрасим?... Цемент не встал, если будем поднимать стены выше рухнет все...
- Железо, железо, фигня какая-то в стакане... Мы ведь не автобусную остановку строим, а помойку!... Тепа, а там еще сетка была! Рядом с железом.
- Понял!
Еще через полчаса между трубами с трех сторон натянута железная сетка на проволочных скрутках.
Отхожу подальше, чтобы рассмотреть шедевр...
Да..., ну и хрень получилась...

- Все, мужики, время вышло, лишние камни мостить в болоте, изображаем гранитную набережную на Неве.

А вот и Уазик кома на горизонте.
Ну, держись Алексей Васильевич!
Из-за казармы колобком выкатывается командир дивизии.
- Это, что за удрыздище? - тычет он в новую помойку.
Я невозмутимо кидаю окурок в болото.
- Это, товарищ комдив, помойка, моей новой конструкции.
- Какой нахрен конструкции?
- Новой, моей.
- Я ведь сказал стены 3 метра!
Помощник ты чем слушал? У тебя уши или банки из-под Веди-64?
Три метра!... Три метра!... Ну капец!... Ну Щас командующий!...
- Товарищ комдив, а как кислород будет поступать к горящему мусору через трех метровые стены, да еще накрытых крышей? Мусор ведь полностью сгорать не будет. Вот для этого и сетка! Она доступ кислорода к горящему мусору обеспечивает, и в то же время, не дает горящим гальюнным бумажкам по ветру разлетаться. А крыша сверху от дождя, чтобы процесс утилизации не останавливался в ненастную погоду...
Рот у комдива начинает расползаться до ушей. Он начинает меня понимать. Капельки пота с его лба исчезают, и он уверенно идет на встречу командующему.
Чтобы не заржать придерживаю нижнюю челюсть рукой. Наш диалог повторяется с абсолютной точностью и использованием тех же выражений.
Командующий обходит помойку со всех сторон. Цокает языком... Молодцы, ай да молодцы!
- Комдива 21-й сюда!
Смотри ..., как надо помойки строить! Развел у себя свинарник! Твои гальюнные бумажки ко мне на окно каждое утро прилипают. Вся моя дежурно-вахтенная служба их до обеда отодрать не может!
Учись, как надо заботиться о том, что тебе Родина доверила защищать! Завтра в 16 часов, чтобы у тебя на всей территории такие стояли! Проверю сам лично! Мне надоело каждый день вам задницы подтирать! Самому додуматься сложно было? Или тебя заучили в академиях Генерального штаба?

-Белоусов, кто это строил?
- Он.
- Слушай, отдай мне его в тыл, мне там толковые офицеры нужны, одни алкаши остались.
Это ж надо трем адмиралам так мозги пургой замести, свою лень оправдывая?! Ай да молодец! Бездельник он у тебя, отдай мне его в тыл? Ну, чего молчишь, ты хоть лапшу с ушей стряхни...
- Не пойдет он...
- Чего ?... Что значит не пойдет? Он ведь у тебя бездельник, а не дурак ?!
Товарищ командующий, сколько можно! У меня в дивизии только два человека на торпедолове не блюют, он да Васильев. Моряком хочет быть, командиром. В тыл не пойдет. Пусть баню строит.
- Банююю...? Ах он у тебя еще баню строит?

ГЕНЕРАЛЫ И ТРАКТОР.


Слава Колесов в черном ватнике медленно ходил по помойке. Его терзал извечный русский вопрос «Что делать?» Вопрос этот не выходил из его головы весь день. Сегодня день рождения его жены. Хорошо бы попасть вечером домой, там будет вкусно. Но экипаж Лехи Гладушевского, где Слава служил замом, всю эту неделю был ответственным за дивизийную помойку. Это все из-за двух балбесов, пойманных флагманским связистом в момент преступного вываливания экипажного мусора в болото. Связист - козел! Произнес Слава вслух и продолжил свое движение по помойке. Дальнейший сегодняшний сценарий он знал. Это кино он смотрел вчера и позавчера.
Сейчас появится Кожевников, за ним комдив, за ними Лехин экипаж в полном составе с лопатами и все повторится... А в это время другие экипажи будут набиваться битком в фанерные будки «коломбин» и в положении счастливых баночных селедок уедут в городок к своим семьям. 30 километров тепать пешком? Нет, на такое, Слава уже не способен. А в носу продолжал свербеть запах жареной курочки...
А мусору то навалили... Как специально, гады...
Слава не был похож на других замов. По его внешнему виду ни один психолог не распознал бы «инженера человеческих душ». Он с гордостью носил по дивизии свое прозвище «копченый», уместное, скорее для механика, чем для замполита.
Славино внимание привлек странный звук на лесной дороге возле болота. Через минуту на поляне появился трактор со стройбатовцем за рулем.
Если бы сейчас Слава увидел марсианскую тарелку на помойке, он удивился бы этому событию, значительно меньше, чем этому трактору. Своей подсобной техники у подводников отродясь не было, ее успешно заменяли бесплатной матросской силой на камбузных харчах.
Однако подробности, о том, как попал сюда этот Ваня Бровкин, Колесова волновали сейчас меньше всего.
- Тебя как зовут? - распахнул дверцу трактора зам.
- Андрюха.
- Андрюха, хочешь тушенки?
Бедного солдатика заклинило от внезапного предложения мужика в черном ватнике на лесной дороге.
- А сгущенки? - не унимался мужик.
- ХОЧУ! - Рыжий пацан сделал глотательное движение кадыком.
- Тогда смотри, вот болото, вот мусор. Понял?
Трактор рванул к помойке быстрее гоночной машины из формулы 1., на ходу опуская ковш.
- Есть на свете бог! Врут замполиты...
К Славе постепенно начали возвращаться надежды на лучшую долю.
Рокот трактора на секретном военном объекте немедленно привлек к себе зевак, столпившихся возле казармы. Распихивая любопытных, на помойке появился командующий флотилией и начальник штаба.
Такого подарка судьбы они тоже не ожидали. Бегая вокруг трактора с разных сторон, они размахивали руками и что-то кричали Андрюхе, показывая, куда надо сваливать мусор и что надо «сравнять». Бесформенная поверхность помойки очень скоро начала превращаться в ровненькое футбольное поле.
Сколько бы это еще продолжалось, сказать трудно, однако Андрюха ошалев от противоречащих друг другу команд двух адмиралов, наконец, утонул в болоте по самые гусеницы. Потеряв всякий интерес к утонувшему в болоте трактору, командующий и начальник его штаба, удовлетворенные своей выполненной работой, двинулись по кабинетам. За ними потянулись и все остальные.

На болоте в кабине утоленного трактора остались сидеть только Андрюха и Слава.

- Ну, чо Андрюха вкусно?
Боец закивал головой, глотающей тушенку. Алюминиевая вилка доедала третью Банку.
- А кто это был? - набитым ртом промычал Андрюха
Я таких раньше не видел...

- А это Андрюха, командующий 4-й флотилией атомных подводных лодок вице-адмирал Кожевников Валерий Саныч и начальник штаба 4-й флотилией атомных подводных лодок контр-адмирал Конев Сан Василич собственной персоной... - Слава многозначительно поднял палец вверх.

- ААА... - протянул Андрюха сквозь тушенку, и тоже решил похвастаться:
А я один раз живого майора тоже видел, он у нас в Ленинской комнате выступал...

- Ну вот, а тут два генерала твоим трактором руководят, а подполковник тушенкой из рук кормит..

- Да ... Надо будет домой написать, похвастаться...

Слава на день рождения к жене так и не попал. Всю ночь он вытаскивал Андрюху, вернувшимися из поселка камазами. Не мог он бросить одного пацана на болоте. Не по-нашему это, не по подводницки.

ЛЕГЕНДА

Было это, или нет - точно не скажу. Лично я склоняюсь к мысли, что все же было, хотя...
В общем, сам я по молодости ни одного из непосредственных участников или хотя бы свидетелей не застал, поэтому история сия, давным-давно приобретшая статус легенды, дошла до меня, пройдя через множество ушей и обрастая по дороге подробностями, быть может, и вовсе не имевшими место. Черт его знает, все может быть. Но я перенесу на бумагу то, что слышал сам. И за то, что не прибавил и не убавил ни единого слова, готов ответить. Разве что некоторые, весьма откровенные выражения несколько смягчил.
Во времена махрового застоя служил на героическом Северном Флоте матрос. Звали его Василий Семенович. Национальности он был очень и очень северной. Не то чукча, не то эвенк. А быть может, коряк или ительмен. Не знаю точно, да и не так это важно.
По месту прохождения службы он был подводником, а по флотской специальности акустиком.
А еще он был абсолютно лысым. И очень гордым. Иначе чем по имени-отчеству никто к нему не обращался, а если обращался кто-то... вдруг... Василий Семенович просто не реагировал.
Где-то в тундре у него была жена, трое детей, любимая яранга и стадо оленей...
Так что мог он себе такое позволить.
Вы спросите: Как он со всем этим добром попал на Флот?
А я отвечу: Я вам что, следователь? Откуда я знаю?!
Весь Северный Флот бился в падучей, исходя пеной. Еще бы, ожидался визит министра Обороны. Маршал Гречко был крут, и отрывать умел не только погоны.
Поэтому территорию части вычистили, вылизали, задернили и разукрасили. Разгребли снег, соорудив по краям огромные кучи, скололи лед, а экипажи лодок построили для строевого смотра.
Да, кстати, высокая честь быть осчастливленными визитом министра Обороны, выпала именно лодке Василия Семеновича. И именно перед ним остановился капитан первого ранга из штаба дивизии.
- Товарищ матрос, - сказал Василию Семеновичу капитан первого ранга из штаба, попутно наливаясь злой ответственностью, - почему у вас грязная шинель?
Василий Семенович не реагировал. Он смотрел куда-то поверх головы ответственного начальника, куда-то в низкое серое небо.
- Товарищ матрос! - капитан первого ранга цветом лица уподобился южному овощу помидору. - Я спрашиваю, - он набрал в грудь побольше воздуха и вылил все свое суетливое раздражение прямо в лицо Василию Семеновичу, - почему у вас грязная шинель?!!! - Горячие брызги прожигали снег. До самого бетона.
И бездна молчания в ответ.
Штабной начальник был ввергнут в пучину изумления. Еще бы, он-то не знал, как надо обращаться к Василию Семеновичу. Зато он твердо знал, что капитан первого ранга на Флоте - фигура. И весьма значительная. И если столь значительную фигуру не замечает какой-то матрос северной национальности...
- Подойдите сюда, - в краткие сроки справившись с изумлением, приказал он командиру лодки.
Командир подбежал, запыхавшись. Ему, в отличие от Василия Семеновича, было что терять.
- Вот, - капитан первого ранга злобно ткнул пальцем в направлении грязной шинели. - Я его спрашиваю: почему шинель грязная, а он... молчит. Он молчит! У вас что, весь экипаж... из дебилов?!
- Василий Семенович, - сказал командир лодки, морщась от звуков штабного голоса. - Вот товарищ капитан первого ранга, - кивок в сторону, - интересуется: почему у тебя грязная шинель?
- Лишь бы совесть была чистой, - плакатно ответил Василий Семенович, не отрывая взгляда от облаков. Облака нависали.
- Понимаете, товарищ капитан первого ранга, - перевел слова Василия Семеновича командир, - шинель у матроса одна. Он в ней и на работы и на службе в ней и... и вымазалась... вот.
Капитан первого ранга настолько был удивлен обращением к матросу по имени-отчеству, что не смог сказать больше ничего. Он захлопнул свою пасть и оставил экипаж в покое. А командир снял фуражку и вытер холодный пот.
- Ну, вот, - вздохнул где-то в кабинете комдив. - Похоже, готовы. Да, всех лишних с лодки-то удалите. Отведите их в клуб. Пусть кино смотрят, что ли...
Со времен знаменательной даты на лодке в рамочке хранится благодарность от министра Обороны СССР Маршала Гречко. Заверенная личной и витиеватой подписью.
Для Василия Семеновича, правда, министр Обороны был чем-то сродни северному сиянию. Не в смысле, что появляется каждую ночь, а в смысле что высоко. И абсолютно безразлично. Тем более, что служба требовала его присутствия на лодке. Он мирно копался у себя в посту, щелкая переключателями и дымя канифолью. По случаю проведения ремонтных работ и в ознаменование объявленного неожиданно выходного дня, одет он был в причудливую смесь из старой робы и национальной одежды жителей Крайнего Севера.
- Ну что ж, - сказал министр Обороны, устало опускаясь в командирское кресло. - Осмотром лодки я удовлетворен.
Командир лодки перевел дух.
- М-да-а, удовлетворен, - повторил Гречко. - В отличном состоянии наш подводный флот.
Рост маршала никак не втискивался в тесноту внутренних помещений подводного корабля. Особенно ноги. В сложенном состоянии они не помещались под креслом, а в разложенном - в отсеке. И министр Обороны вытянул их, заняв и коридор.
- Угу, - удовлетворенно сказал Василий Семенович. - Теперь надо проверить.
Он поднялся по трапу и направился к пакетнику.
Чьи-то длинные ноги преграждали ему путь. Василий Семенович не привык, чтобы ему преграждали путь. Пусть даже и ноги. В сверкающих ботинках. Он заглянул в отсек: "Что это у нас там?"
Маршал Гречко увидел абсолютно лысую голову, грозно сверкающие глаза, грязную робу без номера, национальные чукотские галоши на босу ногу...
Гречко прошел войну, повидал всякого, но такое... такое зрелище оказалось тяжелым даже для боевого маршала, министра Обороны.
Ноги нашей Обороны так быстро втянулись обратно в Центральный, что треск суставов услышал даже вахтенный у трапа.
Василий Семенович щелкнул пакетником и вернулся обратно, подарив по пути еще один взгляд главе нашей Обороны.
Маршал даже привстал. И проводил взглядом нырнувшую в люк фигуру.
Нет-нет, ничего Василию Семеновичу Гречко не сделал. Но завтра...
А завтра Василия Семеновича НачПО собственной персоной схватил за кожистое образование в районе загривка и вовлек в геенну огненную. То есть в штаб.
- В-вы! - взвыл он, корчась в истерике. - Вы что себе позволяете?! Да как вы могли?! Такое! Себе! Позволить!
Василий Семенович молчал.
- А-а-а! Р-р-р! - кричал НачПО, мечась по кабинету, бешеный. - Вы хоть знаете кто это был?! А?! Кто это был, товарищ матрос, вы знаете?! Я вас спрашиваю!!!
Василий Семенович смотрел в окно. За окном падал снег.
- Идиот! Сука! Дурак! Скотина! - корчился НачПО. Звезды на погонах дрожали и переливались, грозя сорваться. Еще бы, в его дивизии министра Обороны... чуть не послали... в известном направлении.
- В-вы! Вы хоть знаете... - надрывался НачПО. Его взгляд остановился на висевшем на стене портрете Брежнева. Неизвестно почему, но это радовало.
- Вот! Вот! - тыкал в сторону Генсека НачПо. - Вы знаете хотя бы, кто это?! Кто это, товарищ матрос?! Кто?! Кто?!
Василий Семенович смотрел в окно. За окном чистили плац. От снега. Снег падал, а его чистили. И то, что десять минут назад было уже очищено, еще через десять минут было снова засыпанным.
- Кто?! Кто?! Кто это?! - рычал НачПО. Его замкнуло. Леонид Ильич с высоты своего положения снисходительно наблюдал истерику. - Кто?! Кто это, товарищ матрос?!
Впервые Василий Семенович решился изменить себе. Он взглянул на танцующего перед ним НачПО, перевел взгляд на портрет.
- Эйзенхауэр, - буркнул Василий Семенович. И снова вернулся к созерцанию заоконного пейзажа.
- А... - НачПО зашатался, словно получил удар под дых. - К-как... Эй...
И добравшись на подгибающихся ногах до телефона, тут же вызвонил командира Василия Семеновича.
- А я!... А он!... - выплескивал он на командира, брызгая слюной. - Эйзенхауэр!
Командир морщился.
- Василий Семенович, - сказал он, когда смысл до него дошел. Наконец-то! - Вот товарищ Начальник Политотдела интересуется: кто это, на портрете?
Василий Семенович набрал воздуха в грудь и начал:
- Генеральный Секретарь Коммунистической партии, Председатель Президиума... - и так далее, с перечислением всех званий и должностей, - ... четырежды герой Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев.
- Вот видите, - сделал себе удовлетворение командир.
НачПО, возможно впервые со времен сопливого лейтенантства, почувствовал себя дураком.
- А-а-а, - прохрипел он. - А почему ж ты мне хрень отвечал?!
Василий Семенович снова смотрел в окно.
- Хрень спрашивали, хрень отвечал, - проговорил он, не поворачиваясь.

Вот такой был матрос Василий Семенович. Была у него жена, трое детей, любимая яранга и стадо оленей.

Каждый Новый год наряду с надеждами на будущее и приятными хлопотами приносит воспоминания о встречах этого светлого праздника в разные годы. Почему-то, чем старше становишься, память устремляется всё глубже и глубже. Свято веря, что это ещё не корсаковский синдром, снова переживаешь те события с улыбкой и лёгкой завистью к себе такому юному, безукоризненному и бестолковому.

Всех с наступающим Новым годом! Будьте счастливы!

ПОДСТАВА.

Встретиться с однокашником на ухабистых флотских дорогах всегда было радостно и волнительно. Так как пришлось служить на всех флотах, приходя в каждую новую базу, я в первую очередь искал на кораблях и в частях своих училищных друзей, и вскоре "бойцы вспоминали прошедшие дни..."
Но бывало, чего греха таить, что через несколько лет с кем-то из однокашников уже и не было о чём говорить.

А вот с Сашей Шевченко мы встречались везде и с восторгом, бережно сохраняя идеалы курсантской дружбы, вселившиеся в наши души под знаком великого имени Павла Степановича Нахимова. Приехать на пару часов ко мне из Севастополя в Харьков или Николаев, выхлопотать неблагодарную командировку на Дальний Восток - всё это у него получалось легко и непринуждённо.
В училище Шеф, как мы его звали, был хрупким домашним мальчиком с нежной душой, и ему особенно трудно было воспринимать жесточайшие ритмы системной жизни и учебного процесса. Чудом пережив переломный третий курс и непонятно как оставшись в училище, он понемногу начал "матереть", продолжая оставаться интеллигентным очкариком, дамским угодником и болельщиком фигурного катания, в то время как остальных всех нас интересовало только противостояние футбольных киевского "Динамо" и московского "Спартака". Заместитель начальника факультета по политчасти Иван Кириллович Петров искренне возмущался:
- Ну нэ понимаю я, почэму ты, Шэвчэнко - руськый, а я, Пэтров - хохол рэпаный!
Саша был единственным сыном в семье авиационного бортового радиста-фронтовика. Их дом стоял рядом с училищным забором. Мама, Валентина Михайловна, подкармливала почти весь наш класс домашними блинами и пирожками, а отец, Сергей Никитович, снабжал бесчисленным множеством фотографий наших курсантских будней и праздников. А ещё многие из нас у них в квартире переодевались "по гражданке", доставляя много хлопот при возвращении в позднее время. Низкий поклон - через годы!

Новый 1972 год мне и Саше встречать оказалось негде, так как распались наши компании. Сашина мама уговорила нас пойти к её коллеге-учительнице, где в частном доме оторвавшиеся от родителей десятиклассники собирались встречать светлый праздник. На нас, курсантов четвёртого курса, по всей видимости, негласно возлагалась задача обеспечения порядка и нравственности на этой экстремальной тусовке.
Мы старались, как могли. Вначале я спас половину хозяйского набора хрустальных фужеров, которые под бой московских курантов начали бить "на счастье" продвинутые школьники, успевшие достойно проводить Старый год. Надеюсь, многие ещё не забыли, а кто не знает - поверьте, что значило иметь в квартире хрусталь в те годы, и как он доставался. Затем, с чувством высокой ответственности за порученное дело, я поочерёдно разносил по окрестным домам уставших школяров. Может быть, наша миссия и имела бы многопроцентно успешный финал, но случилось непредвиденное.
- Господа! "Кальвадос" - французское яблочное вино! - школьник в белых перчатках торжественно внёс в комнату мельхиоровый поднос с тремя полными хрустальными фужерами, ранее героически спасёнными мной.
Он, я и Саша выпили. Как потом оказалось, это был действительно "Кальвадос", но только - "Украинский...", и эта бурда цвета детской мочи имела крепость сорок градусов. Такой грамм-градус в то время был совершенно неподъёмным для моего друга, и он куда-то надолго исчез. После долгих поисков его тело было обнаружено мной в каком-то тёмном чулане на кушетке, где, не замечая его и не ощущая никаких неудобств, творили блуд романтические отроки.

Домой мы вернулись под утро, где Сашин отец предложил по "пять капель" за Новый год. Лицо моего друга имело цвет и запах пальмы, выросшей в винном погребе, и молящее выражение: не надо, Вова! Но как я мог отказать фронтовику?!
Запах коньяка из открытой бутылки и наполняемых бокалов бросил страдающий организм по направлению к заведению с двумя нулями, и одновременно с ударом захлопнувшейся двери раздались характерные раскаты извержения гейзера средней величины.
- Как тебе не совестно! С кого ты пример берёшь?! Ты посмотри на Володю, как он прекрасно выглядит и умеет себя вести! - причитала у закрытой двери мама, не в силах помочь умирающему за дверью чаду.
Наконец-то дверь распахнулась. Сашины глаза были мокрыми от перенесённых страданий, а голос - громкий, жёсткий и мстительный:
- Как вы мне все надоели с этим вашим Володей! Да если бы я брал с него пример и хотя бы раз выпил столько, сколько этот ваш Володя, у вас бы уже давно не было вашего единственного сына!..

Через много лет на квартире у однокашника в Одинцове, переполнившись воспоминаниями и впечатлениями, я уснул за полночь прямо в кресле после банкета по случаю двадцатипятилетия выпуска. Оттолкнув всех, моё соответствующее ныне супертяжёлой весовой категории тело, натужно упираясь и с гневом отвергая любую помощь, транспортировал к дивану в гордом одиночестве мой друг.
- Извините, господа. Я этого случая двадцать пять лет ждал!