Песня о Родине.

В том же Палермо, в том же экипаже был еще один уникальный человек. Что называется, поперек себя шире, здоровья богатырского и большой любитель Огненной воды. Как говаривали североамериканские индейцы, подарок Большого белого отца из Вашингтона. Ну, а у нас вроде бы как подарок Родины.
Да, уникум этот занимал должность помощника командира, под стать Фоме старпому. Звали его Вовуля.
Так вот, этот Вовуля мог выпить одним духом бутылку шампанского из горла и не икнуть при этом.
С его слов отпуск он проводил в родной белорусской деревне исключительно попивая самогонку вперемешку с шампанским.
Ну, а на службе, за отсутствием натурального картофельного продукта, приходилось пить шило.
На заводе, в Полярном, была такая хорошая традиция: в обеденный перерыв по трансляции на весь завод крутили песни и музыку по заявкам трудящихся. Ну знаете, как это бывает: «Для знатного сварщика из 12 цеха товарища Пупкина звучит эта песня». И идет песня, все славно.
И вот, как-то мы договорились с хозяином заводского радиоузла, естественно, все за то же шило, чтобы он выдал в эфир следующий текст:
«На заказе таком-то (ремонтирующуюся лодку на заводе называют заказом) служит помощником командира прекрасный офицер, человек с Большой буквы, капитан-лейтенант Вовуля, он очень любит одну песню. К сожалению, мы не помним её названия, кто написал музыку и текст, но там есть замечательные слова, которые так нравятся Вовуле, и слова это такие «...И Родина щедро поила меня...»
Что говорить, и Вовуля и труженики судоремонта и все мы были очень довольны.

Уважаемый КБ! Долго сомневался: нужно ли посылать этот материал. Вроде бы не совсем в формате сайта. Но интерес к некоторым моим предыдущим публикациям, касающимся авиационной составляющей жизни такр “Минск”, привёл к выводу, что кому-то будет интересным некоторый итог. Сократил, насколько смог.
Да и как-то отметить надо, что там не только “водку пьянствовали и безобразия нарушали”.
С уважением приму Ваше любое решение.

РЕКВИЕМ
311-му ОТДЕЛЬНОМУ КОРАБЕЛЬНОМУ ШТУРМОВОМУ
АВИАЦИОННОМУ ПОЛКУ.

Если бы не было “Минска“, то и не было бы 311-го отдельного корабельного штурмового авиационного полка, и - наоборот. А их бы обоих не было, если бы не построили самолёт Як-38.
Эти нехитрые и не совсем абсолютные истины снова и снова всплывают в сознании, когда видеомагнитофон воспроизводит записи разных лет, возвращая в то светлое время. “Минск“, самолёты и вертолёты, лица друзей - всё звенит, сверкает, живёт полнокровной жизнью.
А вот и другие кадры, от которых сжимается сердце и холодеет душа: “Минск“ и “Новороссийск“ в Советской Гавани, где то, что ещё не разрушено, уничтожается взрывами; а вот брошенные и уже изуродованные самолёты и авиационная техника на аэродроме Пристань.

18 августа, 1995 года.
Вот расформированный полк прощается со своим Знаменем. Десятка два-три офицеров в грустном строю. Последний командир полка проводит ритуал по всем канонам. Но явно чего-то не хватает. Не покидает чувство, что всё должно быть не совсем так.
Действительно. На последнем построении полка нет ни одного старшего начальника, никого из штаба авиации флота. Ну, хоть бы какого подполковника из отдела по борьбе с личным составом прислали! А он бы прочитал памятный адрес от Военного Совета! Никого!
А ведь Пристань и Романовка прощаются не только с этим полком. Заканчивается целая эра в истории этих авиационных гарнизонов. Ещё несколько лет назад отсюда уходили в небо самолёты трёх авиационных частей. Одна из них была раньше Гвардейским полком, и это почётное наименование полк получил за боевые действия в войне с Японией. И некому сегодня вспомнить, что из этого полка вышел Герой Советского Союза лётчик-космонавт Алексей Губарев, и ещё может быть цел тот ДОС, в котором он жил...

Вспоминается, с чего всё начиналось.

Авиационно-корабельный комплекс вынашивался в страданиях, зачастую методом проб и ошибок. А кого винить в этом? Почти всё делалось впервые, и масштабность личных свершений (выражаясь языком того времени) внутренне будет оценена значительно позже. А пока все делали своё дело, радуясь и печалясь, падая и поднимаясь.
Построить корабль и посадить на него самолёты - это очень много, но далеко не всё. Мучительная ломка стереотипов в сознании, как авиаторов, так и корабелов, продолжалась долго и не у всех завершилась с положительным результатом.
Появления лётчиков на корабле ждали с нетерпением и встретили с придыханием. Но вот, появившись, они в лётных “комбезах“ посещают салон офицеров и кают-компанию. Безобразие!!! Их, в свою очередь, раздражает восприятие полётной палубы некоторыми корабельными начальниками, как места построения личного состава - и не больше. Её занятость летательными аппаратами воспринимается, как трагедия: а где же построение по “Большому сбору“ проводить? Вспоминаются, ставшие хрестоматийными, слова старпома: “Корабль задачу К-2 отрабатывает, а я должен на их полёты отвлекаться!“
Некоторые с завистью глядят на каюты предоставленные лётчикам: “Они на корабле не постоянно, могли бы и без иллюминаторов пожить“.

Но вот мелодичный шелест винтов вертолётов и убийственный рёв взлетающих и садящихся “Яков“ становится органичным и без них на корабле становится скучновато. Авиаторы - как один! - ходят в тельняшках, и уже Командир на запрос с СКП* откликается вальяжным: “Отвечаю“, - вместо драйвового посыла: “Есть!“ На многих заведованиях появляется гордая надпись: “Обслуживает ЛА*“, - это уже что-то вроде знака качества.
Любимым видом спорта в учебно-боевой деятельности оказалось наступание на многочисленные грабли. К счастью, двое самых гигантских граблей оказались с мягкими пружинящими ручками.
Необходима была катастрофа Ивана Бескровного с падением самолёта в воду в нескольких метрах от борта, вдоль которого на баке стояло около 800 членов экипажа, чтобы прекратить строить личный состав на верхней палубе во время полётов. Лётчик предотвратил падение самолёта на толпу ценой своей жизни. Мы, стоя в строю, видели его лицо.
Аварийная посадка подполковника Милёхина со скоростью около двухсот километров в час закончилась жестоким столкновением его “ЯКа“ с ещё двумя самолётами, после чего взметнувшееся десятитиметровое пламя раз и навсегда заставило держать полётную палубу свободной на всех взлётно-посадочных площадках до окончания лётных смен. Наверное, именно в этом случае грань между понятиями “происшествие“ и “масштабная катастрофа“ была самой хрупкой в истории “Минска“. И спасибо высшим силам, а в особенности матросу, своевременно и героически погасившему пламя с помощью лафетного ствола.

Командир “Минска” Виктор Александрович Гокинаев стал появляться на ходовом в лётном комбезе, чем ввёл в абсолютное заблуждение разведку вероятного противника. Когда он на одном из учений скомандовал: “Условный пуск крылатой ракеты “Базальт“ с фактическим запуском ПД(подъёмного двигателя самолёта)“- вместо МД(маршевого двигателя крылатой ракеты) - никто уже особо не удивлялся. На авианосце чай служим! Его выражения: “Мои лётчики... Я сегодня летаю“, - не казались нескромными. Наоборот, появлялась уверенность: если создание лётно-корабельного симбиоза возглавляет сам Командир - как и положено! - значит, победа будет за нами.
Корабельный штурман Сергей Клёмин поверг в шок видавших виды летунов прогулкой на шлюпке под парусами в Кам-Рани.
- Самолёт - фигня по сравнению с парусником1 - как всегда образно резюмировал лётчик Оситнянко и здесь же изображал американского разведчика, отправляющего донесение в Центр. - Chief, задание выполнено. Через десять минут заслуженный лётчик-испытатель Герой Советского Союза Хомяков будет доставлен в назначенное место на вьетнамском берегу.
Ветер был свежим, и команда шестивесельной шлюпки составленная из одних авиаторов (я был вперёдсмотрящим) не всегда грамотно и своевременно реагировала на команды шкипера, за что поощрялась солёными словечками, не взирая на ранги. И вот уже вошедший в раж испытатель систем спасения прапорщик Турлаков на полном серьёзе вычитывает полковника Хомякова словами командира шлюпки: “Кто так шкоты тянет, солдат!“ На полном ходу под всеми парусами Сергей Клёмин филигранно выбрасывает шлюпку на песчаный берег под восторженные вопли насовсем оморяченных, пилотов, и она останавливается на прямом киле памятником морскому братству.

... Не всё было гладко, однако
Подвластны нам море и высь.
Не зря здесь и крылья, и якорь
В единой эмблеме сплелись.

Сдружили нас будни походов,
Восторг вместе прожитых дней.
И птица, что падала в воду,
И два парашюта над ней...

С приходом на Восток мы с лётчиками стали “дружить домами“. Регулярный обмен визитами в любое время суток, общение жён уже без нашего участия - всё это стало обыденным и внутренне необходимым.
Чтобы не забывали, на каком корабле служим, нам регулярно об этом напоминали. То Басов прямо над “зелёным“ домом “бочку“ сделает, то Чурилов, а вот уже и Хмарский делает такой проход над Тихасом, что все собаки три дня свои будки не покидают.
На корабле есть чудное очень часто повторяемое выражение: минуту ждать! Почему чудное? Да потому, что им можно ответить любому на любой вопрос по корабельной трансляции, и минута в этом выражении совершенно не является единицей времени. Когда лётчики стали употреблять это выражение, я понял: точка возврата в процессе нашего сближения - пройдена.
Идут плановые полёты. “Як“ заходит на “бурунную“ мишень для бомбометания.
- На “боевом“... Цель вижу..., - и пилот ожидает услышать от руководителя полётов: “Атаку разрешаю“, - чтобы немедленно выполнить задачу и вывести самолёт из пикирования.
А руководитель полётов, устав от назойливых вызовов ходовой рубки, путает микрофоны и посылает в эфир: “Минуту ждать!...“

Всё это горько именно сегодня вспоминать, когда всё так бездарно заканчивается.
Во, куда хватил! А нельзя ли взглянуть поближе, в реальную историческую эпоху?
Действительно. Можно хоть сейчас зайти в библиотечное хранилище местного Дома офицеров и разыскать там восторженные слова о полку вертикальной авиации и его людях. Не успевшие пожелтеть страницы “Красной звезды“, “Морского сборника“, “Боевой вахты“, да и центральных газет, дышат пафосом журналистских находок: “... рыцари вертикального взлёта“, “...воздушные короли моря“, “...небесные гусары над волной“.
Может быть, вспомнят сегодня какие-нибудь официальные структуры, что командиру 311-го окшап подполковнику Чурилову Юрию Ивановичу единственному в истории послевоенной морской авиации было присвоено звание Героя Советского Союза? Или что вот на днях два друга, ставшие на крыло в этом полку, лётчики-испытатели Александр Раевский и Вячеслав Петруша в тяжелейших условиях после развала Советского Союза внесли решающий вклад в завершение программы государственных испытаний палубного истребителя Су-33, и он был принят на вооружение ВМФ? Александру Раевскому присвоено звание Героя России, и его фамилия навечно войдёт в историю отечественной авиации, как первого военного лётчика, совершившего ночную посадку на палубу авианосца. Неужели всего этого мало?
(В 2004 году звание Героя России будет присвоено и лётчику-испытателю В.С.Петруше.)

А вот кадры торжественно-печального банкета, состоявшегося на следующий день. По- терявший навсегда свои блеск и величие Дом офицеров гарнизона Романовка даже своим непривычным неуютом навевает грусть. Может быть здесь лётчикам, инженерно-техническому составу, их жёнам, к которым был применён принцип “кошка бросила котят...“, скажут человеческие слова представители командования Тихоокеанского флота, авиации флота или специально приглашённые флотоводцы из эскадры и дивизии, в состав которых входили авианосные крейсеры “Минск“ и “Новороссийск“. Да нет, что вы! И их нет. Никого нет! Некогда!!!
Да и леший со всеми ими! Мы-то, есть! И наша память навсегда с нами. И нам есть о чём вспомнить при встречах по поводу или просто так. На том банкете я изрядно повеселил публику рассказом о том, что их сокращённый полк неделю назад был включён в состав участников стратегического командно-штабного учения Российской Армии “Редут-95“, и мне было приказано писать боевые распоряжения на участие полка в противодесантной обороне Южного Приморья.
Не верилось и до сих пор не верится, что таким образом можно было поступить с людьми, делавшими то, чего до них никто не делал. А ведь ещё совсем недавно ожидали принятия на вооружение нового сверхзвукового палубного истребителя Як-41. Начавшееся комплектование экипажа тихоокеанского авианосца “Варяг“ также сулило новые перспективы и надежды. Казалось, что всё только начинается...

Даже глядя со стороны и не вдаваясь в служебные, профессиональные и бытовые тонкости, нельзя не определить критерий, по которому, пусть и эмоционально, но можно попытаться ощутить те нерв и пульс, на котором жили авиаторы и их семьи, без паники и истерики в течение девятнадцати лет делавшие своё великое дело.
Вспоминаю виденные на корабле и известные по рассказам умопомрачительные аварийные посадки Милёхина, Чурилова, Оситнянко, Хавратова-Куликова, Анисимова-Хапокныша, Хмарского, Балука и других.

Перебираю в памяти фамилии катапультировавшихся лётчиков полка: Казанцев, Чурилов, Перепечко, Юров, Басов, Оситнянко, Хмарский, Анкудинов, Красовский, Десятников, Волков, Гусев, Воронюк, Колобов, Байструк, Нефёдов, Николаев, Хливненко; лётчиков-испытателей: Дексбах, Кононенко, Лавриков.

Лётчик инструкторского полка Бескровный и Заслуженный лётчик-испытатель СССР Кононенко погибли на “Минске“ на глазах у всего экипажа, а лётчик-испытатель Белоко- пытов, летавший с нашего крейсера, - в Феодосии.

Навсегда останутся в памяти имена и лица лётчиков 311 окшап Владимира Неудачина, Сергея Сиренко, Валерия Оситнянко, Николая Хапокныша, Александра Коннова, Юрия Белика, заплативших за любовь и преданность небу и морю самую высокую цену - жизнь.

И никто в эту минуту не сможет помешать нам поднять воображаемые стаканы флотского спирта:

- Вечная память ушедшим!

Добра и счастья живым!

До свидания, ПОЛК!


Величав и неистов,
Рёв турбинный умолк.
До свидания, Пристань!
До свидания, Полк!

Вроде, тихая фраза,
Но звучит, как набат:
Дата...номер приказа...
Закрывается штат...

Может кто эту тризну
И внесёт в свой актив.
Только судьбы и жизни
Не отправишь в архив.

Каждый день, что был прожит,
Не уходит в запас.
Память всё подытожит,
Ничего не предаст.

Сохранит всё, как было:
И сомненья, и риск,
И, что нас породнило,
Их величество “МИНСК”.

Я горжусь дружбой давней,
Тем, что здесь я не гость,
Что к судьбе вашей славной
Прикоснуться пришлось...

Память прошлых событий
Нас влечёт, как маяк...
Вот полёты открыты,
На посадочном - “Як”.

На посадки, я помню,
Приходил, как в патруль.
И тянулись ладони
Под безумие струй.

Если мне будет трудно,
Если вдруг не везёт,
Долго думать не буду,
А сопло - в “горизонт”!

Вместе с вами ликую,
Миг блаженства любя:
- Вижу цель! Атакую! -
И тяну на себя.

И удачи порука
(Без эмоций и слов) -
Это скорость сверхзвука
Или сорок узлов.

Не порвут перемены
Нас связавшую нить.
А что давят проблемы -
Не беда, будем жить!

Мы пройдём сквозь напасти,
Сквозь любые бои...
Я желаю вам счастья,
Дорогие мои!..

Только давит и давит
Незатянутый шов -
Возвращает нас память
К тем, кто рано ушёл.

Свято верю поэту
В жизни знавшему толк:
Нет для лётчика Леты -
Только ангельский полк!

Лишь сомкну я ресницы,
Вижу - нет, не мираж -
Их открытые лица,
Их лихой пилотаж

Всё несутся машины.
Прочь сомненья и страх!
Как живёте, Мужчины,
В параллельных мирах?

С вами в мужество вера
И судьбы апогей...
Всё нормально,
Валера.
Всё в порядке,
Сергей.

_______________________________________________________________________

* - СКП (стартовый командный пункт) - пункт управления авиацией.
* - ЛА - летательный аппарат.

Ах как мы легкомысленно в юности путь свой избрали,
Соблазнившись на ленточки эти и на якоря.
А.М. Городницкий

курсантам всех времен посвящается

Воспоминание для юношества или некоторые способы преодоления экзаменов.

Я хотел бы начать эту записку, если можно так выразиться, с исповедания веры. Я верю, что вы, ребята, кто сегодня носит на плечах погоны с якорями, ничем не хуже нас. Вам даже труднее, чем было нам. А нам просто довелось родиться и пройти эту школу на четверть века раньше, и только-то. Я верю, что и сегодня в стенах «систем» вы опытно познаете и сорадуетесь нормальной, мужской дружбе. Я верю, что по-прежнему существует выручка и в драке, и в том, чтобы донести до роты пьяное тело товарища, и что последняя сигарета делится не только на два, но и на пять и на семь ртов, а друг слышит от друга правду, а не лесть.
Несомненно, многое или почти все из написанного ниже существует у вас и ныне, а технический прогресс способен добавить и многое новое. Тем более, мне будет приятно, что написанное носит черты не инструкции, а курсантских «мемуаров».

Основных принципов сдачи экзаменов немного (как они выглядели у нас).

1. Шпаргалки (в дальнейшем - шпоры) пишутся коллективно, для чего все вопросы распределяются равными долями по количеству народа в классе. Отличники могут добровольно писать шпоры на наиболее трудные вопросы. Назначенные вопросы добросовестно прорабатываются и конспектируются в 2 экземпляра шпор установленного образца (у нас чаще это были трубочки длиной 5-8см. При написании используются красные чернила, т.к. положенный на стол такой листок при взгляде с другого стола (преподавателя) кажется чистым. Изготовленные в срок шпоры сдаются ответственному лицу, которое ведет учет шпор в основном и запасном комплектах, переносит их к месту экзамена и вооружает ими входящих в класс для передачи терпящим бедствие. Ответственное лицо имеет одного заместителя для сдачи экзамена самому.
Прим.: Высшую математику нам читал человек с очень слабым зрением, но великолепным слухом: шорох бумаги вызывал ответную реакцию в виде 2 баллов без разговоров. Для его экзамена разрезали простынь на лоскуты и расписали их красным цветом. Мне досталась бумажная шпора из второго комплекта, поэтому перед разворачиванием я намочил ее мокрой тряпкой (экзамен мы сдавали у доски, а не за партами).
2. Вошедший на экзамен курсант называет номер своего билета так громко, чтобы его было слышно за дверью.
3. Экзамены по секретным предметам сдаются без шпор, а на основании собственных знаний. Это вопрос чести.
4. Если количество билетов превышает количество сдающих, и штаб сдачи экзамена вполне уверен, что выбывшие билеты не будут подмешаны в оставшиеся, неплохо вести учет выбывших и оставшихся билетов или вопросов.


Собственно, вопрос сдачи экзамена сводится к способу передачи ответов на вопросы. Самое элементарное - шпору вносит следующий входящий или дежурный по классу, если экзамен сдается на классных досках. Однако есть способы и более изощренные.
Примеры передачи информации на материальных носителях:
А) в процессе ремонта класса перед сессией было пробито отверстие в соседний класс в стенке возле классной доски, в которое вставили трубку внутренним диаметром близким к трубочке шпоры. Повреждения в стенке зашпаклевали и закрасили. Шпоры из соседнего класса выплевывались через эту трубочку в руку, протянутую к трубке.
Б) Во время сдачи экзамена в классе на втором этаже за одним из окон находился козырек входа в здание. На козырьке был размещен курсант с конспектом лекций, а список очередности входящих на экзамен составлен с таким расчетом, чтобы у заветного окна оказывались наиболее твердолобые собратья. Сигнал тревоги в случае подхода преподавателя подавался дерганьем за леску, к концу которой был привязан лоскут ткани перед носом лежащего на козырьке. Кстати, на козырьке был расстелен матрас.

Учились мы в училище радиоэлектроники, и среди нас были некоторые ребята, которые в этом действительно что-то понимали. Например, смогли изготовить передатчик из кассетного магнитофона, заменив динамик на контур из провода, установленного под плинтусом по периметру класса. Внутри такого контура существовал полезный сигнал. Частота передачи была рассчитана на основе полученных знаний, пара приемников собрана за вечер и заключена в корпуса из мыльниц. Пускали с приемниками не всех, но не всем это было и необходимо. Случались и курьезы в виде подобных диалогов (в соседнем классе учились братья-близнецы): «Братан, прием, прием, как меня слышишь? Если слышишь хорошо (глазом в замочную скважину), покажи большой палец. Если слышишь плохо, покажи ладонь. Если не слышишь, покажи кулак».
Но были у нас свои лебединая песня и звездный час. Звездный час, когда мы впервые собрались воедино на первом курсе и воедино победили непроходимый экзамен. А лебединая песня - в конце 3-го курса. Это уже было мастерство, на которое способен единый коллектив при решении поставленной задачи.
Случилось так, что сдавать экзамены в конце третьего курса мы были должны в новом, только что полученном от строителей корпусе, в котором еще и не все помещения были заняты. Осматривая полученный класс, творческий юный взгляд подметил, что пол вымощен металлическими плитами, покрытыми линолеумом. В каждой плите был пятак, чтобы эту плиту можно было кантовать. К таким же пятакам мы потом крепили по-штормовому стулья на своих БП и КП.
И вот под этими цокольными плитами обнаружилась интереснейшая вещь: бетонный пол начинался полуметром ниже, и не только в классе, но и на всем этаже!
Под плитами пролезли и вскрыли соседнее помещение (какую-то будущую лабораторию), которая стала трансляционным центром, в классе расставлены парты с таким расчетом, чтобы под каждой была контактная группа из пары этих самых пятаков. От этой пары шел кабель к усилителю с микрофоном в трансляционном центре. Подобная схема позволяла осуществлять и обратную связь условными сигналами. Один удар пальцем по микротелефону - нужен ответ на первый вопрос, два удара - нужен ответ на второй вопрос, дробь - ну, дробь она и есть дробь, сиречь отмена. Трансляционный центр насчитывал семь кассетных магнитофонов с микрофонами и головными телефонами (чтобы не отвлекаться - в помещении стоял гул голосов, ведь шесть человек читали каждый свое). Седьмой комплект находился в резерве. Отдельно была сформирована бригада сапожников, подбивавших хромачи жестянками от консервных банок, и назначен портной, вшивший в гюйсы пуговки микротелефонов (народное название последних - «дебильники» дано за связь с плеерами). Последним штрихом были маленькие кусочки пластилина на партах в цвет парт, потому как поза принимающего трансляцию предполагалась одна: одной рукой подперевши голову (поближе ухо к гюйсу и заветной «пуговке»), другой рукой записывать принятое. Пластилин должен тогда поддерживать бумагу.
Вы спросите, неужели нас не накрыли за такими приготовлениями? Накрыли. Дежурный по корпусу, каплей с флота. Слушателей каких-то классов при нашей системе ставили дежурными по этому корпусу. Офицера убедили не трогать нас не наши горячие просьбы, а техника в действии. Когда в небрежно брошенный на пол динамик с раскинутыми в стороны проводами застигнутый курсант потребовал доложить о качестве связи, динамик ответил человеческим голосом. Проверяющий был удивлен. А удивить проверяющего смекалкой - это его обезоружить. Вот, к примеру, будучи дежурным по эсминцу прихватил я однажды ночью кочегара в машине с тем, что на оголенном паропроводе он пек булочки (!!). Господа, часто ли вам встречались кочегары, пекущие ночью булочки на паропроводе? Конечно, там получались камешки, а не сдоба, но разве я мог доложить утром старпому об этом? Конечно, нет. Но вернемся к лебединой песне...
При обкатке системы выяснилось, что стройбатовский компрессор и отбойные молотки во дворе корпуса слишком здорово грохочут в наши микрофоны. Вечером накануне начала экзаменов к компрессору был подпущен лазутчик, до училища имевший за плечами ПТУ по специальности тракториста. Наутро воинов - созидателей компрессор встретил горькой тишиной и пустым местом карбюратора. Связать появление его на прежнем месте с окончанием курсантской сессии солдатики, видимо, не догадались.
Конечно, случались казусы. Например, курсант роста под метр шестьдесят, вышагивающий к столу экзаменационной комиссии в ботинках сорок четвертого размера. Но в целом сдали на УРА. А преподаватель по политэкономии социализма после безрезультатных поисков в партах и выворачивания курсантских карманов откровенно стал всех валить, когда средний балл класса в ходе экзамена перевалил за 4,7. Видимо, он справедливо полагал, что эту галиматью выучить невозможно. Ха, еще бы кто ее учил!

Ну вот. Рассказ о звездном часе приберег напоследок, друзья мои. Как же порадовать всех тех, кто еще не бросил чтение этой сухой писанины и добрался до этого места? Итак, летняя сессия первого курса...
Кто учился в начале восьмидесятых, может быть помнит коричневую книжку в мягкой обложке «Основы электроники». По ней мы учились. Автором ее был профессор Иван Петрович Жеребцов, семидесятилетний мужик с ярко выраженным носом. Почему-то он ассоциировался у меня с крокодилом из стихотворения Чуковского «Мойдодыр» - без обид и оскорблений, а чтобы вы его лучше себе представили. К тому же как тот крокодил он был кровожаден без удержу и безжалостен без слез. По слухам, в нашу Поповку он попал из Можайки, откуда его в конце концов попросили: регулярно резать на своем экзамене народ и выпускать живыми от трех и не более десяти человек было в привычке профессора в стенах Можайки. После перевода Жеребцов поутих, однако вкатить от семи до двенадцати двоек при приеме экзамена было у него практически нормой. А мы (наш класс) идем по сессии практически без двоек! Отряд скачет без потерь и никому не хочется становиться «академиком» в конце сессии. Да и за товарищей будет обидно.
Другим преподавателем, снискавшим авторитет, уважение и даже некоторое почитание с нашей стороны, ведущим у нас этот предмет, была красивая женщина с шикарной грудью по кличке Наташка. Вот ведь какая свинья - хорошего человека запомнил в таком виде! Но не придумывать же ей имя и отчество.
В общем, думать начали заранее, когда щелкали всякие «истории КПСС». Путь представлялся один - блокировать Жеребцова. Порча квартирного замка и случайное обливание его краской были отвергнуты: «Переоденется, вернется и такое устроит»! ЧД (что делать)?
А вот Наташка валить никого не будет. И пока Жеребцов вцепится и будет терзать одного, через Наталью успеют пройти двое. Значит, надо сделать так, чтобы к нему шли только сильные в предмете ребята, а к Наташке все остальные. Попробуй сделай! Надо список входа на экзамен составить соответствующе. А кто-то идет без четверок вообще и ему дополнительные сутки отпуска светят. Это ж дело добровольное. И вот за несколько дней началась мягкая агитация отличников и хорошистов. Агитаторы подобрались либо из параллельного класса, либо из среды самих отличников, таким образом никто не мог ответить на призыв словами, дескать, свою шкуру спасаешь. Немного и недолго было сопротивлявшихся. Составили.
Первым был запущен ас по предмету по кличке Саба. С каким напряженным вниманием мы подслушивали за дверью его слова. Часа через два разговора с Сабой Жеребцов устал и выпустил героя с оценкой «хорошо». За это время у Наташки прошло четверо или пятеро. Скоро у Жеребцова наступило обеденное время...
Другой раз мы обратили свой слух в класс, когда туда зашел командир роты для совместного составления экзаменационной ведомости. Пятерок - ..., четверок - ..., троек - ..., двоек - нет. «Как нет?!» - вскинулся профессор. Он понял, что его ..., но было поздно. На выходе из класса Наташку ждал огромный букет роз и громовое «ура» построившегося для ее встречи класса. А Саба стал ходить первым на все наши экзамены до самого выпуска. Но главное - мы почувствовали силу нас как коллектива. Нет, даже не силу - несокрушимую мощь!
И когда на третьем или четвертом курсе на нашу роту взъелся один училищный капдва по кличке Проблесковый, после некоторого терпения вопрос с ним был решен четко, хотя и жестко. Каждый комсомолец и коммунист роты написал несколько уличных объявлений самого различного свойства с указанием его адреса. Шли в ход банальные «продам а/м ВАЗ 2106» или бытовую технику, однако попадались и неподдельные перлы типа «куплю десять кошек или собак для медицинских опытов», наклеенная возле пивного ларька. Кто-то из наших видел Проблескового, входящего с пачкой наших объявлений, сорванных или изъятых у незваных ходоков , к нашему замначфака. Но чем тот мог помочь бедняге? Попытки нажать на старшин и активистов не прошли, а стукачей среди нас не было. Конечно, Проблесковый утих.
Прости нас, Господи, яже от юности и от науки злы.

Мы дружно собрались в девяносто седьмом на 10 лет выпуска, на пятнадцать лет такой дружной встречи не получилось. Двадцатилетие - в будущем году.
P.S. Перечитал и понял, что многое еще упустил: как ходят на экзамен с «бомбой», как запускают «черепаху» - но это все индивидуальные приемы или приемы на двух - трех человек, а как лучшее, память выхватила общее дело.

Антенна для Киевского ТВ.

В самом начале 90-х годов интернациональные связи, в экипажах подводных ракетоносцев, защищающих своими стальными корпусами каждого жителя Советского Союза, независимо от их географического и финансового положения, затрещали по швам.

Кока и Толян тоже были интернационалистами. Как еще можно назвать двух мичманов с увесистыми щеками на плечах, призванных с Украины служить на Тихоокеанский флот, который они уже 10 лет и украшали своим военным присутствием?
У Коки с Толяном не было никакой национальной неприязни к России. Подводниками и служаками они были хорошими.
Все испортил украинский президент, который якобы пообещал каждому вставшему под национальные знамена неприличного размера жалование в 10 раз больше российского и ежедневный шмат сала.

Приморский край нравился им обоим. И охота и рыбалка... Жень-шень научились от чертополоха отличать, папоротник солить бочками.

- Робяты, ну куда вы собрались? Ну как Украина сама будет жить без России?
Чего вы такое несете?
- Ничего вы не понимаете! Украине-то почему плохо? Все, что выращено и с полей у нас собрано, все это от Прибалтики до Камчатки размазали. А если по-хорошему, по-хозяйски? Пусть теперь покупают!
Богатая теперь будет Украина, и пора нам до дому собираться. Приморье хорошо..., а там земли много, прокормит.
- Земли тебе в Приморье мало? Ну вот бери от этой сопки и на север километров 100! Хватит? Колышки забей, таблички напиши, чтобы не трогали...
- Кабаны дикие затопчут.
- А ты их на сало...

Разговор получался тягучий. Было ясно, что мозги у мичманов развернулись на запад, и тащит их туда неведомый доселе национальный магнит. И они понимают, что теряют сейчас твердую Приморскую землю под ногами, атомные подводные корабли, в экипажах которых они были в авторитете. Подводное братство. Что там впереди? Зеленый мундир с трезубцем на пуговицах...
Обманут...

Но в их головах уже застряла мысль о необходимости успеть на Украину раньше других, чтобы там чего-то поделить.

- А точно вам такую получку на Украине обещали? - высказывает сомнение Петрович, начальник связи соседской лодки.
- Ну точно, письмо было...
Связист передразнивает:
- Письмо было... А телевизор чо кажет?
- Какой? Центральное телевидение? Так те только брешут.
- Зачем Центральное?... Киев!
- А что, здесь берет?
На лицах мичманов - надежда на чудо, которое начальник связи сейчас им как фокусник организует. Ведь он гений связи!
- Ну, можно антенну длинноволновую забацать.
- Что, точно? А как?
- Точнее не бывает, просто надо между двумя столбами на высоте 10 метров...
- Погоди, Петрович, это нарисовать надо...
В руках у мичманов как по волшебству блокноты и карандаши.
- Ну вот... Между опорами 10 метров, только точно 10 метров. Не больше и не меньше, а то работать не будет. Далее под углом 45 градусов антенна уходит на следующую опору... Вот так... Дальше такая загогулинка 10 см под углом 90 градусов.
Мичмана старательно скрипят карандашами по блокнотам.
На следующий день на косогоре между гаражами Кока с Толяном старательно сооружают конструкцию новой телевизионной антенны, призванной утолить информационный голод украинской диаспоры.

Каждый проходящий мимо считает своим долгом помочь:
- А работать-то будет? Или вы так разминаетесь, бревна таская?
- Будет, будет... все у нас будет... У вас скоро ничего не будет...

Возле телевизора собрались все страждущие ...

Киев молчал...

Послали за Петровичем.
Прийти он сам не рискнул, правда, передал новый чертеж, который собравшиеся стали внимательно изучать на предмет точного исполнения конструкции антенны.
- Ну вот, смотри.. 10 метров и здесь 10 метров, вот загогулинка 10 см.
Переворачивают лист, читают приписку Петровича:
- Не забудьте надеть на загогулинку кусочек сала (25 грамм), целую, Петрович.

А.В.
7 марта 2006 года

Причина.


В училище карантин; как правило, их объявляли после отпусков. Это, очевидно, для того, чтобы привести в уставную норму разболтавшуюся за время отпуска курсантскую банду. Да, еще, как правило, карантин перерастал в организационный период.

Командир роты у нас был неплохой мужик, попал к нам в чине старшего лейтенанта, выпить любил, нас не обижал особенно, в общем, нормальный мужик. Кличка у него была, как были клички у всех офицеров ротных. Его звали «Желудок», очевидно, за круглый не по годам животик.
И вот, карантин.
А уволиться хочется, и им был объявлен вроде бы как конкурс на самую весомую причину для увольнения.
Каких только не выдумывали: и бабушка при смерти, и свадьба у дедушки и все, что угодно. На что был один и тот же ответ: «Я это уже где-то слышал, не пройдет»
И вот один из наших ребят, родом он был из Симферополя, прошел к нему и попросился в увольнение, и даже не в увольнение, а в двухдневный отпуск в Симферополь.
Ну а это вообще... при ситуации карантина - просто наглость. Далее прямая речь:
- Тащ командир, разрешите уволиться на два дня с выездом в Симферополь.
- Чего?!
- На два дня в Симферополь надо.
- Зачем?
- Папа уехал в командировку, а мама не справится, уж очень она здоровая.
- Кто здоровая, мама, и с чем не справится?
- Понимаете, нашей собаке надо на случку, а она очень здоровая, вот мама и не справится. И к тому же, она у нас еще девочка, собака, а не мама. И ее надо будет держать, собаку. Ну, когда на нее кобель полезет. Так что уволиться просто жизненно важно.
Желудок подумал и отпустил его, сказав, что такой причины для увольнения он еще не слышал.