ВСТРЕЧИ С ИСПЫТАТЕЛЯМИ- 3.

Если знаменитые старшие товарищи, убывая с “Минска“, оставляют адреса и приглашают в гости, то почему бы и не приехать. Командировка в 1983 году в Серпухов для освоения зенитного комплекса С-300Ф предоставила такую счастливую возможность.

1. В Чкаловском.

Конечно, приезжать бы надо не на последней электричке и не после полуночи. Но дальневосточная наивность тридцатилетнего юноши, сформированная многими годами проживания в военно-морских гарнизонах, не позволяет относиться к подобным вариантам, как к чему-то из ряда вон...
Между соснами, достающими до неба, в свете фонарей с трудом нахожу нужный адрес и получаю совершенно ожидаемый ответ, что Вадим Павлович Хомяков, в гости к которому я приехал, находится дома, но выйти не может. Святая жена военного лётчика, заподозрив неладное в растерянном взгляде полуночного гостя, в последний момент останавливает его и после выяснения мотивов неожиданного визита препровождает в квартиру. Извиняясь, она рассказывает, что Вадим Палыч вчера на свадьбе галантно ухаживал за женой молодого майора. Укачав офицера в усмерть, он пообещал в пять утра отвезти супружескую чету домой на машине, так как майор должен был заступать в боевое дежурство по охране воздушных рубежей столицы. По этой причине Вадима Палыча нельзя было будить, но видимо запах чёрного кофе сделал своё дело.
- Салага, привет! Мать, накрывай на стол! - команды следовали в форме, не дающей право на обжалование.
Из предложенных мной к столу коньяка, а также “шила“ из минских погребов был выбран, конечно, светлый напиток. Спать, однако, ввиду важности предстоящей задачи, всё же пришлось.

Небольшое отступление.
Вадим Павлович Хомяков - Заслуженный лётчик-испытатель, Герой Советского Союза. Он годился в отцы представителям нашей компании, куда входили офицеры среднего звена различных специальностей. К нам он относился с теплотой и уважением, а уж мы то... Мы понимали, каково лётчику его возраста находиться в «железе» по несколько месяцев, и делали всё, чтобы каким-то образом обеспечить его быт и свободное время.
Несмотря на то, что полковничьи погоны на его плечах находились уже лет пятнадцать, в силу своего авиационного происхождения и звёздного статуса в вопросах взаимоотношений между старшими и младшими Вадим Палыч избегал уставных стереотипов. Считал, что есть другие, неформальные критерии, основанные на воспитании, порядочности и профессионализме.
Иногда, для того, чтобы, чтобы купить коньяк до вожделенного наступления времени «волка», он надевал свой полковничий сюртук со Звездой на молодого майора-инженера и отправлял того в магазин. Коэффициент успешности всегда был максимальным!
Гостить у него в каюте было интересно, почётно, но небезопасно. Во-первых, она находилась в непосредственной близости от каюты Командира, и как-то совершенно неприлично было обращаться с просьбой: “Товарищ Герой Советского Союза, закройте дверь на ключ и разговаривайте потише, а то нас застукают“. Однажды Вадим Палыч через короткие промежутки времени покидал каюту, а, возвращаясь, неподдельно сокрушался:
- Ну, Витька! Это же надо! Видите ли, ему некогда послушать, как душевно поют его ребята. Не может он на минут десять с мостика спуститься.
Нетрудно было догадаться о ком идёт речь, но дрожащим голосом, поглядывая на дверь, кто-то всё же спросил: “А Витька - это кто?“
- Да командир ваш, Гокинаев! Он даже не представляет, какие классные ребята у него служат. Мог бы сейчас увидеть вас в другой ипостаси. (Стол... тара... пища... гитара... - немая сцена)...

...Пять утра наступило раньше, чем хотелось. Недовольная красивая женщина всем своим поведением уничтожала несчастного майора, имевшего цвет лица чуть немногим светлее форменной рубашки. Через километров двадцать пути посвежевший Вадим Палыч снова начал командовать:
- Володя, доставай из карманов чехлов сидений коньяк, стаканы и закуску.
Коньяк - это полная плоская двухлитровая канистра из НАЗа, стаканы - деревянные ёмкости с хохломской росписью, закуска - стеклянная пробирка с таблетками валидола. Два раза повторять необходимости не было, но к сожалению коньячный запах, разнёсшийся по салону, вызвал у майора спазмы с утробной икотой, и во избежание неприятных последствий “Волгу“ пришлось остановить. Все эти последствия разрешились в ближайших кустах, и уничтожавшая мужа словесными залпами, где самым безобидным словом было: скотина, - женщина уже не казалась красивой.
Да шут с ней, с женщиной. Я всё думал: неужели это тот самый коньяк? И вот о каком коньяке идёт речь.

На корабле Вадим Палыч рассказывал занимательную историю. Как-то раз, приехав в Тбилиси получать на заводе самолёт, он в одиночестве коротал время в каком-то ресторане. Это было время ренессанса интереса к личности Сталина в противовес брежневскому застою, когда фотографии вождя красовались на лобовых стёклах многих авто, трамваев, поездов. Подошедший официант выставил на столик, за которым отдыхал наш герой, бутылку водки.
“Сегодня день рождения Сталина. Пусть русский офицер выпьет по этому поводу,“ - говорилось в записке, сопровождавшей бутылку.
Вадим Палыч, подозвав официанта, отставил на поднос принесённую водку и, водрузив туда же бутылку коньяка, отправил всё это назад с запиской: “Русский офицер за Сталина такое г... не пьёт! Выпейте, как и я, более благородный напиток.“
Направившаяся в его сторону группа возбуждённых геноцвале вместо ожидаемой агрессии перевела лётчика за свой столик, где в течение всего вечера, а затем ещё в течение нескольких дней в каком-то особняке принимала его с истинным кавказским гостеприимством. Старший среди них был какой-то “шишкой“ на “Самтресте“ и, прощаясь, пообещал при каждом удобном случае передавать на Чкаловскую коньяк в канистровой таре.
И вот уже несколько лет славный сын Кавказа держал своё слово. В этом я воочию убедился, когда у себя в гараже Вадим Палыч наливал мне в дорогу божественный напиток из десятилитровой канистры.

Увы, выпить из этой бутылки мне не пришлось.
Из Чкаловского я поехал в Лужники на футбол CCCР - Польша. Милиционер на контроле смотрел на меня, как на инопланетянина, когда на его вопрос: “А что это у вас в бутылке из-под “Шампанского?“ - я с наивностью пятилетнего ребёнка ответил: “Коньяк, вот, подарили“. В результате, пришлось мне выбирать между коньяком и футболом.
За память товарища Сталина в тот вечер пила московская милиция.

2. В Жуковском.

Невозможно словами передать потрясение при посещении кладбища, где лежал цвет отечественной авиации. Рябило в глазах от фамилий с Геройскими Звёздами и заслуженными званиями: Гудков, Комаров, Муха, Кононенко... Братские могилы погибших экипажей... Молодые красивые лица на памятниках и квадраты могильных холмиков под ними...
Только потом я понял, что имел в виду лётчик-испытатель Валентин Назарян, когда говорил о своей квартире: “Я здэсь - четвёртый“...
Ближайшей ночью я должен был лететь в Мурманск в соответствии с купленным билетом. Когда время нашей размеренной беседы в уютной квартирке лётчика-испытателя Юрия Ивановича Митикова перевалило далеко за полночь, заволновался Назарян.
- Володя, посмотри точно, когда твой рейс.
Вылет был через полтора часа, но вместо аэропорта отлёта Быково, в чём я был абсолютно уверен, вызывающе красовалось: Шереметьево. Ну, и ничего страшного. Полечу на следующий день. Сорок рублей - не та сумма, из-за которой следует убиваться. Но лётчики-испытатели - народ точный. И вот уже они зажёвывают запах лавровым листом и, проверяя эффективность данной процедуры, дышат друг на друга.
- От меня пахнет?
- Да, вроде нет. А от меня?..
- Вообще никакого запаха!
Как остановить вышедший из-под контроля процесс? Благополучие и, что главное, безопасность асов советской авиации оказались в зависимости от флотского разгильдяя, который не в состоянии прочесть что в билете написано. Все мои мольбы остались за бортом рванувшей на взлёт “шестёрки“, которую пилотировал (именно так!) будущий Заслуженный лётчик-испытатель СССР и Герой России Юрий Иванович Митиков.
- Да ты не сокрушайся, Владимир, - с интонацией старшего брата успокаивал меня Валико, - ты, лучше, пой.
И мы с Назаряном пели в машине, несущейся вопреки всем правилам и здравому смыслу через центр столицы в Шереметьево.
В аэропорту мы узнали, что посадка на мой рейс уже закончена, трап убран.
- Соедините меня с диспетчером, - это уже с телефона на регистрации вступил в управление ситуацией Валентин Вазгенович. - Говорит лётчик-испитатэль Назарян. Понимаешь ли, брат, тут такое вот дело...
И вот уже на отдельном автобусе VIPившего пассажира подвозят к заново подогнанному трапу, в результате чего полёт в Мурманск превратился из мечты в реальность...


P.S.
Бывало, когда меня не по делу донимали высокие занудные проверяющие или начальники, я делал блаженное выражение лица и, как-бы в никуда, произносил: «А вот лично Вам отдельно подали бы трап после завершения посадки в самолёт?»
В состоянии «заяц во хмелю» я снисходительно смотрел на опешившего «бугра», совершенно не воспринимая его дальнейшие раскатистые словесные пассажи, и память относила меня в ту далёкую осеннюю шереметьевскую ночь...

Швартовка не удалась.....

Швартовка - стресс.
По крайней мере, для меня всегда была. И ладно - к пирсу. А вот когда в море - да к стоящему на якоре - а его, гада, водит ветерком вправо-влево, а у тебя пароход - в формуляре написано - менее чем на трех узлах не управляется... В общем, стресс.
Но швартовались.
И все бы ничего. Но вот свойство у грозной боевой техники есть - ломаться, и, как правило, в самый неподходящий момент.
Не все представляют, что такое управляемость корабля, да и рассказывать долго. В двух словах: а представьте на секундочку трактор к примеру или танк - кому что ближе - и у этого тракторотанка в момент подхода к бензовозу, например, одна гусеница отваливается... И при этом остановить тракторотанк этот самый сразу не получается. Инерция...
Вот примерно так.
Надо было как-то нам в самом конце боевой поперекидывать на другой пароход пару десятков железок взрывоопасных... ракет, скажем так.
Вот этот самый пароход встал себе на якорь, стоит, ждет, когда мы к нему подъедем. Корма, святое дело, гуляет градусов на пятнадцать - шторм еле-еле убился, накат вполне еще даже ничего.
Ну да не в первый раз - слава богу, шесть месяцев за плечами.
Подходим.
Красота, кто понимает: швартовные команды бросательные как по ниточке выложили, и уже проводники пошли, а за ними и основные швартовы.
Пора реверс давать - инерцию гасить.
- Правая - назад - малый, левая - назад самый малый!
Это чтоб нос слегка откинуть, на повредить чего коллегам...
Телеграф машинный: - Д-р-р-р-р-р... И еще р-р-р-р... И голос - спокойный такой, из машинного отделения:
- Товарищ командир, на правой машине заднего хода не будет!
А пароход, тем временем, на одной, блин, «гусенице» назад потихонечку поехал... Ну и нос, как и положено, влево покатился... Прямехонько в район трюма соседского, где все это взрывоопасное железо и существует.
На мосту у коллег, естественно, праздник в полный рост. Бегают, суетятся, команды разные дают - вон уж и швартовщики с кранцами побежали, и машиной подработать пытаются...
Без толку.
Мои - тоже, шпили крутят, чуть не вымбовками. Боцман с бака орет что-то весьма вразумительное - кажется, даже шпиль от его воплей покраснел со стыда и крутиться быстрее начал.
Пароход - он хоть и железный, а законам механики четко подчиняется.
Наезжает потихонечку нос на соседа. Совсем уж метра два осталось, и тут...
Всплывает вдруг перед глазами изумленное лицо моего сокурсника училищного, Феликса. После того, как он катер училищный да в пирс, да со всей пролетарской ненавистью... мордой....
Нас ведь по-серьезному в училище воспитывали, и как будущих командиров швартоваться не только на шлюпке учили. Существовал для этого целый дивизион катеров, и после третьего курса отправлялись мы катера эти насиловать, чтоб приобрести опыт управления кораблем в море. Чтоб потом можно было, свысока поглядывая на всяческого рода корабельных маслопупов, заметить так, ненароком, что, мол, в отличие от них не случайно шевроны на тужурке носим.
Так вот, не справился тогда Феликс с управлением... И врезал в пирс на полном ходу... Уж как ему помогло, и преподаватель отвлекся на минуту, видимо...
...Всплывает лицо Феликса с выпученными глазами, смешно пришлепывающего губами:
- ШвОртовка не удалась... ШвОртовка не удалась....
И свернутый слегка набок нос катера... И разбитый пирс...
И рев на всю Стрелку руководителя практики, бывшего старпома парусника...
...
Или это рев командира соседского?
А пароход тем временем достиг наконец цели вожделенной, и на накате, -
Крак! - (носом в борт соседний) - дзынннь - (стойка у соседа леерная полетела) -
Приподнялся на волне - и -
Крак!! - дзынннь - вторая стойка - и -
А командир парохода, к которому швартуюсь - уже и орать, бедный, не может в полном изнеможении... только руками показывает - мол, крутите шпиль побыстрее...
А пароход униматься и не думает... отъехал слегка и, вроде как с разбегу,
Крак!!! - дзынннь - еше одна стойка.
Как гвозди в палубу заколачивает.
Ххрррюфффф! - кранцы наконец сработали. Ошвартовались.
Стою на мосту, закурил. Командир с соседа хрипит:
- Какого ты... х... !!!! Мне через два дня эскадре предъявляться, стоек нет, борт ободран!
Что ему сказать... И опять Феликс перед глазами...
- Швартовка не удалась!
Сигарету потушил и вниз пошел. Когда оглянулся, перед тем, как в надстройку зайти, тот все стоял с выпученными глазами. И губами что-то жевал. Думал, наверное.
........................................
Так получилось, что сразу почти по увольнению начал я трудиться в коммерческой структуре.
И зашел у нас как-то разговор о фирме, ее работниках, и т.д. Вот тут-то и поинтересовался я, что, мол, за женщина иногда на пару дней появляется в офисе, и к которой с таким пиететом относятся все, от менеджеров до главного бухгалтера? Тут мои новые друзья с придыханием начали рассказывать, что дама сия - советник генерального по экономическим вопросам, и что она и умная и прозорливая, и т.д. и т.п....
Выслушав сей дифирамб я, как потом оказалось, поразил коллег прямодушной фразой, которую они потом долго мне вспоминали:
- Ну и что? А зато она корабли швартовать не умеет...
Хохотали они минут пятнадцать без перерыва.
Хоть и не знаю, над чем.
Каждый же свое дело знать должен.

ВСТРЕЧИ С ИСПЫТАТЕЛЯМИ.

(отрывок-2, 1 - http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=5542)

8 сентября 1980 на тяжёлом авианосном крейсере “Минск” при выполнении
испытательного взлёта с коротким разбегом на самолёте Як-38 погиб Заслуженный лётчик-испытатель СССР Олег Григорьевич Кононенко. Шла всего третья неделя с начала боевой службы. Психологический шок от этой утраты переживал весь экипаж. Но уже через неделю с палубы стали взлетать самолёты и вертолёты. Жизнь, вернувшись в строгие рамки поставленных задач, продолжалась.
На крейсере базировался вертолёт Ка-25 с бортовым номером 64. Он принадлежал феодосийскому управления ГНИКИ ВВС, и на нём отрабатывалась программа спасения потерпевших аварии экипажей . Полёты этого вертолёта с опусканием и подъёмом на лебёдке спасателей, прыжками их в воду на скорости с высоты 10-15м с последующим подъёмом на борт вертолёта - были для нас чем-то вроде бесплатных цирковых представлений. Особо зрелищными были игры этой машины в кошки-мышки с американскими и английскими визави, регулярно посещавшими окрестности “Минска“.
Члены экипажа этого вертолёта: лётчики-испытатели Рыжков и Белокопытов ( а он летал ещё и на “Яке“), штурман Земцов, спасатели Турлаков и Назаренко - вскоре стали нашими друзьями.
Чтобы солёные брызги не оставляли белых следов, стёкла кабины вертолёта должны были промываться чистым “шилом“ из специальной системы. Сами понимаете, что до такой безнравственности опуститься летуны не могли, и запасы драгоценного продукта у наших друзей превышали любые нормы приличия.
Да нет, вы неверно подумали! Дружить мы стали не из-за этого. Мужские неформальные коллективы складываются сами по себе, и невозможно объяснить или составить точные схемы подобных процессов. К тому же, оказалось, что Коля Белокопытов служил с братом моей жены в Ахтубинске, а Женя Турлаков нашёл на моих училищных фотографиях своих феодосийских друзей. Когда я научил играть на гитаре Белокопытова, он достал - подумать только! - на корабле и подарил мне болгарскую гитару “Орфей“, которая до сих пор со мной.
Однажды я, как заяц во хмелю, не чувствуя ответственности за “базар“, изрёк что-то вроде этого: а слабо покатать друга на вашей стрекозе? Ответа с мотивированным отказом, к моему удивлению, не последовало, и мне ничего не оставалось, как в назначенное время незаметно внедриться в винтокрылую машину и покинуть крейсер.
Дерзкая самовольная отлучка на боевой службе, ещё недавно казавшаяся невозможной, стала объективной реальностью. Надели на меня поплавки, защитный шлем, включили в бортовую связь и - тут началось. Мне трудно найти слова, достоверно передающие всю гамму неизведанных и не приносящих светлой радости ощущений, когда сошедший с ума вертолёт летел одновременно вперёд, вниз и вправо. При этом поток воздуха по
диагонали между люками штурмана и грузовой кабины имел тягу аэродинамической трубы, и я под ехидные комментарии штурмана самозабвенно пытаюсь удержаться за какие-то выступы в кабине. Падение камнем вниз, мгновенный переход из глубокого левого крена в правый, свободная ручка управления во время прикуривания сигареты - всех ужасов не перечесть. Я понимал, что это весь этот экстрим - в мою честь. И лишь то, что у каждого из этих воздушных хулиганов имеется двое детей - вселяло некоторые надежды на гарантированность моей безопасности. Но все попытки успокоиться разбивались о гвоздь застрявшей в мозгу мысли: крыльев у этой штуки нету, а как оно всё без крыльев обойдётся-то?..
Слава Богу, начали взлетать самолёты, и мы полетели на обеспечение посадок.
Вертолёт выходит в район, где “Як“ включает струйное управление и переводит сопло в “Вертикаль“, пристраивается на правом траверзе, и теми же курсом и скоростью сопровождает “Як” до среза палубы. Самолёт кажется висящим в воздухе. Крейсер издали не имеет привычных гигантских очертаний, и только при приближении начинаешь ощущать его размеры. Разноцветная палуба на фоне невообразимо фиолетово-голубых моря и неба выглядит стоп-кадром диснеевского “мультика“, потому что высота скрадывает грязь и огрехи окрашенных поверхностей.
На волне полученных суперположительных эмоций предыдущие страдания показались никчемными и вскоре улеглись. Экипаж после приземления был построен у вертолёта и пилот Рыжков торжественно вручил мне шоколадку, как и полагается после успешного завершения полётного задания...

И вот ночь перед возвращением в родную базу. Накрыт прощальный стол, обмениваемся адресами, подарками, поём прощальные песни. Лётчики приносят гору шоколадок, которые собирали всю боевую службу. Они их не спрятали, не съели под одеялом, а разделили с нами, чтобы мы угостили своих детей. Отказываться было бесполезно, и вот уже у кого-то в воспалённом сознании возникает идея: а что если шоколадки вместе с письмами положить в конверты и сбросить в районе нашего дома. Маршрут перелёта вертолётов проходил рядом с нашим городком - Тихасом. Улетали они утром, а нас, как обычно, хоть бы к вечеру отпустили. Испытателям эта идея понравилась, но они не были в городе и не представляли, где находится наш “зелёный дом“. Рисуем схемы, объясняем. Конверты с записками и шоколадками укладываем в конверты с адресом: “ Зелёный дом, квартира N...“ Коля Рыжков, уходя спать, успокаивает:
- Да не волнуйтесь вы так! Не Рио-де-Жанейро всё-таки! Если не найду, то сяду и спрошу.
А потом нам рассказывали, как вначале один полковой вертолёт устроил над городом фейерверк из тепловых ловушек. А затем настал черёд испытателей, которые покружив немного в поисках, устроили фурор над двором нашего дома. Бельё полетело с верёвок, начали сбегаться испуганные женщины и дети: вертолёт явно шёл на вынужденную. В облаке поднятого винтами снега с песком все увидели высунувшегося из кабины
штурмана. Привлекая внимание, он размахивал чехлом от лётного защитного шлема, в котором были сложены наши посылки. Штурман вовсе не пытался покинуть вертолёт, как показалось многим. В итоге ценный груз сброшен, вертолёт делает прощальный круг над домом и улетает. Остаётся только представить состояние и ощущение тех, для кого это всё делалось, когда послания разнесли по адресатам.

Через два дня, преодолев массу трудностей, по пути во Владивосток я посетил на несколько часов вертолётный гарнизон Ново-Нежино, где в ожидании самолёта для отправки в Феодосию проживали испытатели. Привёз несколько бутылок армянского коньяка с автографами наших благодарных женщин. Конечно, был накрыт стол. Белокопытов корит Рыжкова: “Ну что ты, как мальчишка, так низко завис над домом?“
- Ничего подобного! Да я ниже окон двенадцатого этажа не опускался.
Учитывая, что наш дом девятиэтажный, я представил высоту, на которой зависал
вертолёт, и что при этом чувствовали жители близлежащих домов.
А затем в четыре утра человек двадцать, исполняя песни под гитару, при приличном морозе провожали меня на проходящую электричку. Проснувшись через три часа во Владивостоке, за отворотом шинели я обнаружил бутылку из-под “Шампанского“ со спиртом, которую вынужден был подарить пожилому проводнику с мятой физиономией за неимением портфеля или сумки.
Я теперь знаю, что такое счастье. Счастье - это глубокое чувство, отражённое в глазах того проводника, который всё махал и махал на прощание рукой до тех пор, пока я не скрылся в здании вокзала.

Не знал, что заехал тогда на несколько часов в Ново-Нежино, чтобы в последний раз увидеться с Колей Белокопытовым. Через полгода лётчик-испытатель первого класса Николай Павлович Белокопытов разобьётся на “ЯКе“ при заходе на посадку на аэродром Кировское. Вечная память!

Про корабельных врачей писали уже достаточно... но ведь слов из песни не выкинешь...

Аппендицит

Приключилось эта история году в 1981 с одним из старших лейтенантов крейсера «Мурманск»...
1981 год. Северная Атлантика. Крейсер «Мурманск» в составе ОБК (Отряд Боевых Кораблей) бороздит штормовые просторы, осуществляя слежение за авианосцем английских ВМС «Арк Ройял». Океан неспокоен, и несмотря на свои 16 тысяч тонн водоизмещения, крейсер качает, и качает прилично, и длинная океанская волна этому очень способствует. Старший лейтенант В. в 00.00 часов заступил на ходовую вахту вахтенным офицером. Обстановка в целом спокойная, авианосец от нас не убегает... а мы его не догоняем... так, изредка меняем курс, сохраняя пеленг и дистанцию. Ничего не предвещало неприятностей...
Где-то в 3 часа ночи, за час до смены, В. почуствовал, что с ним что-то не так... Какая-то тяжесть в нижней части живота и неприятное чувство, как будто у тебя из-под печени жилу вытягивают. К концу вахты стало совсем невмоготу, и побыстрее сдав вахту в 04.00, старлей, спустившись по трем трапам вниз, мелкой прихрамывающей рысцой потрусил в медблок. Начмедом на крейсере в это время был только что назначенный молодой старший лейтенант, пришедший на крейсер вместе с В. - Леша Алексеенко, хирург он был неплохой, обучение в ординатуре прошел, но поскольку он был еще молодым начмедом, а выход в море был серьезным, старшим врачем на выходе был назначен Толя Гапоненко, капитан медслужбы, флагспециалист одного из соединений 7 ОПЭСК.
Старлей В. на полусогнутых поскребся в медблок, и уже постанывая от тянущей боли, почти упал на кушетку. Дежурный санитар, морячок, поняв, что дело серьезное, пулей улетел за начмедом. Леша Алексеенко, еще сонный, позевывая вальяжно зашел в медблдок, но увидев скорчившегося В. на кушетке, тут же проснулся... Перевернул старлея на спину, спросил, где болит, и без лишних разговоров нажал... вопль был подтверждением, что нажал он куда надо...

- ...Блин... мать его... этого еще не хватало... Так, Саня, лежи, я сейчас приду...

Через 10 минут в санчасти был весь офицерский состав крейсера во главе с Гапоненко.
Ощупав старлея, потыкав пальцами в разные места его тела, консилиум «врачей-убийц» в чине от лейтенанта до капитана единогласно постановил и вынес короткий приговор:

- ...Ну что, Саша, у тебя аппендицит, и дело серьезное, надо резать...

Короткий мучительный стон старшего лейтенанта был им ответом. Гапоненко и Начмед убыли на ходовой к командиру с докладом по больному.
А в это время В. лежал на кушетке, и в его мозгу крутились нерадостные мысли... крейсер уже седьмые сутки крутится в Атлантике немного выше Англии, выполняет боевую задачу по слежению за АУГ вероятного противника в штормовом океане, и вряд ли кто то будет отправлять его в родной Североморск или вызывать какой нибудь транспорт или вертолет для спасения его, никому, кроме него самого не нужной лейтенантской жизни... А делать операцию на борту корабля... в шторм... в Атлантике... в каком-то 1981 году... в корабельной операционной крейсера, построенного в год и месяц рождения того самого старлея... И мысли его становились все мрачнее и мрачнее...
Вернулись Начмед и Толя Гапоненко.

- ... Ну что старлей, будем тебя резать - прозвучал как приговор голос Гапоненко.

- ... Давай, Саша, будем тебя готовить, хмуро сказал Начмед...
И в глазах Леши Алексеенко В. прочитал какую-то озабоченность и сердечко у него забилось.

Далее пошла рутинная медицинская работа. Моряки медслужбы кинулись мыть операционную с хлоркой и лизолом, потому как на крейсере крысам и тараканам было наплевать, кубрик это или медицинское помещение... И жили они на корабле везде!
Моряк в белом халате намылил старлею все близлежащие к предполагаемому месту проведения операции части тела... а надо сказать, что волосяной покров у него был внушительный... и потом долго скреб его лезвием б\у типа «Балтика», пока В. не оказался весь поцарапанный и какой-то до неприличия оголенный...
После этого В. с помощью матросов отвели в операционную крейсера и положили на операционный стол, тщательно вымыли и протерли спиртом.

...Почему так подробно описываю... чтобы морской военный народ, который редко сейчас выходит в море, а если и выходит, то на современных кораблях, оборудованных по последнему слову техники, представил себе - каково было в то время оказаться на операционном столе на борту корабля-ветерана в шторм, далеко от земли...

Ну, а про операционный стол на крейсере можно вообще долго говорить... Это отдельная повесть... Опишу вкратце:

...Это обычная металлодеревянная поверхность размером примерно 60см.х180см. с откидными откладушками для рук, с наклеенным сверху дерматином и слегка чем-то смягченный.... А вот под этой площадкой был сложнейший механизм... металлоконструкция - «два в одном», изобретенная наверное, годах в 30-х, если не раньше. Два механизма, соединенных в единое целое, но каждый включал в себя зубчатый сектор, шестерню, по которой этот сектор совершал вращательное движение и рукоятка, которой эту шестерню можно было вращать, а также в каждом механизме присутствовал указатель со шкалой и стрелочкой.

Принцип работы операционного стола:
Под стол загоняют двух матросиков медслужбы, каждый садится под стол на кафельный пол, берется за рукоятку и с помощью данного механизма, вращая рукоятку и смотря на шкалу со стрелочкой, отрабатывают на операционный стол углы качки корабля при производстве операции... один по бортовой качке, другой по килевой... Вроде ручного гироазимута-горизонта...
Итак... Положили старлея на стол, побрили, помыли, проспиртовали снаружи, загнали под стол морячков отрабатывать качку, начмед Леша Алексеенко позвонил на ходовой - доложил командиру крейсера кап. 2 ранга Святашову Петру Григорьевичу, будущему вице-адмиралу, начальнику штаба Черноморского Флота, о готовности к операции. Включилась корабельная трансляция и крепкий командирский голос объявил на весь корабль...

- ...Внимание л\с! В сложных штормовых условиях старшему лейтенанту В. будет произведена операция... В связи с этим для уменьшения качки корабль ложится на курс... градусов!...

В. даже почуствовал себя немного Героем Советского Союза...
И действительно, через 10 минут качать стало меньше. В районе груди натянули простынку, чтобы ничего не видел, операция-то под местным наркозом! Руки и ноги ремнями привязали, чтобы не шевелил. И... операция началась. Оперировал Толя Гапоненко, ассистировал Начмед - Леша Алексеенко.
Когда старлею после операции показали иглу, которой вкалывали наркоз... ему чуть не стало плохо... Она была длиной сантиметров сорок... Чтобы до позвоночника протыкать!

Дальше старлей расслабился после наркоза и особо ничего не чувствовал... Что-то там делали... Что-то там резали... Моряки отрабатывали углы качек... И все было бы нормально... Но через час наркоз закончился, и В. начал что-то ощущать. Как ему потом сказали, нужно было после операции зашить три каких-то слоя... Так вот, два зашили, а третий не успели... Наркоз закончился. И зашивать третий, самый верхний слой, пришлось наживую! И с каждой минутой становилось все больнее и больнее...
Старлей сначала мотал головой... потом начал мычать сквозь стиснутые зубы... Потом из глаз у него от невыносимой боли полились слезы... Потом сквозь мычание и стон из искусанных в кровь губ вырвалось:

- ...Вы там что, мать вашу, оху...ли... изверги...

Руки и ноги В. стали совершать всяческие движения в попытке избавиться от ремней, а поскольку мужик он был здоровый, на крейсер пришел с разрядом по гиревому спорту, то было неизвестно, сколько эти ремешки выдержат...

- ...Блин, держите его... быстрее...

Три морячка-санитара кинулись выполнять приказание... Один повис на ногах, двое на руках старлея, но было видно, что долго они не выдержат...

- ...Саня, родной... потерпи... немножко осталось... ты поругайся, поругайся, полегче станет... - говорил Толя Гапоненко, зашивая последний слой.

...И старший лейтенант В. начал ругаться... А поскольку ругался он в полный голос, а голос у него был музыкальный (четыре года сольфеджио и хора в муз. Школе им. Глиэра), то слышно, говорят, было на две палубы вверх и на 3 коридора в корму и в нос от медблока...
Сначала он перебрал по матушке всех присутствующих, включая санитаров... потом всех офицеров медслужбы... Потом весь медицинский инструмент, начиная с тупого скальпеля и заканчивая той самой 40 см. иглой... Матросики под столом вжались в палубу, в глазах у них был полный ужас... - Такой всегда спокойный был офицер... А тут такое...
Хирурги искоса поглядывали на больного... Темп операции увеличился вдвое.
Когда старлей в своих выражениях дошел до командования корабля и должно было вот-вот случиться непоправимое... Операция завершилась.

Толя снял марлевую повязку, вытер ею пот с лица и сказал:

- ...Ну ты даешь... млин... никогда такого не слышал...

Офицеры приходили потом навещать старлея в медблок и со смехом пересказывали ему его слова, а В. смеяться не мог - больно было... И почему-то не смешно...
Заживало все довольно долго, а поскольку через 4 дня крейсер вернулся в Североморск, и было начало лета, и внутри играли гормоны, и женской ласки хотелось так, что аж зубы сводило... Конечно, всякие там рекомендации врачей о необходимости физического и полового воздержания не соблюдались и шов то сходился, то расходился.
А зажило все... и зарубцевалось как-то очень быстро после одного из телевыступлений Кашперовского... Но это уже другая история...

Где сейчас Толя Гапоненко, не знаю... Леша Алексеенко сейчас полковник медслужбы, начальник Военно-Морского госпиталя в Пушкине под Питером...
Спасибо вам, ребята... за Все.

Пуля.

Дело было в губе Малая Лопаткина. Наша лодка стояла в межпоходовом ремонте. Ну, а в ремонте, как известно, напряжение службы ослаблено, совсем не то, когда корабль находиться в линии.
Событие это произошло летним субботним вечером. Экипаж закончил приборку и собирался на базу, в казарму, часть народа уже поднялась наверх, на пирс, часть оставалась в лодке.
В это же время происходила смена дежурно-вахтенной службы.
По всем инструкциям офицер, сдающий дежурство, должен был передать заступающему порядок в лодке, стрелковое оружие и документацию, и все это должно происходить при отсутствии личного состава на корабле. Но сами понимаете, суббота, лето, ремонт. Иными словами, хочется все сделать побыстрее, да разбежаться.
Как говорилось, заступающий должен был принять у сдающего стрелковое оружие, и в частности, пистолеты, один из которых он должен был прицепить себе на мягкое место, дабы было видно, что он дежурный по подводной лодке.
Причем пистолет должен быть извлечен из сейфа дежурного по кораблю, проверен, заряжен и соответственно записан в журнал «Выдачи оружия».
Естественно, этого всего сделано не было. Просто старый дежурный снял с себя пистолет и передал его новому дежурному, быстренько расписался где положено и полез на верх.
Новому дежурному захотелось посмотреть, что же там у этого пистолета внутри?
И начал он его вертеть туда-сюда, что-то щелкать, на что-то нажимать.
Ну и доигрался! Грянул выстрел!
Народу в Центральном полно, вокруг всякие железки, приборы, трубы и прочий металлический хлам.
Сразу же всех выгнали наверх, пересчитали народ, все вроде целые и начали искать пулю. Мало ли в какой прибор или кабельную трассу она угодила?
Следы рикошетов нашли - весь Центральный пост облетела проклятая, а самой пули нет!
Экипаж тем временем стоит в строю на пирсе и не расходится.
Старпом, выдрав обоих дежурных и оставив на корабле обе вахты искать злополучную пулю, поднялся наверх, чтобы вести народ на базу, скомандовал было «Шагом марш!», как вдруг из офицерской шеренги, прямо носом в пирс падает молодой лейтенант - бум!
Все, кто рядом, к нему, а у него на виске дырочка, и оттуда кровь идет. А с момента выстрела прошло уже с час наверное. Ну, все! Нашлась пуля, вернее, пуля нашла жертву!
Срочно давай звонить, вызывать скорую из городка из госпиталя. Своего врача не оказалась на лодке, у соседей тоже нет. Как и положено, когда нужен врач, его и нет.
Лейтенанта посадили на что-то, полили водичкой и он пришел в себя, даже закурить попросил. Нормальный, живой лейтенант, вот только дырка в виске.
Как и положено, через час прибыл дежурный врач, поудивлялся на живучего лейтенанта, загрузил его в машину и увез в госпиталь. Мы пошли по домам.
Потом оказалось, что пуля полетав по Центральному посту, на излете попала лейтенанту в висок, но не прямо, а по касательной и зашла под кожу, да там и осталась.
Парень застеснялся сказать, что у него в башке пуля сидит, наверное, зря застеснялся, ничего тут стыдного нет, а даже наоборот. А потом на пирсе ему стало дурно, но не от потери крови, а от того, что он представил, что если бы пуля пошла не по касательной к его голове, а прямо. Тут любой вырубится! В рубашке лейтенант родился! Вот как!