Центральный пост

«Центральный пост». А, каково звучит! Центральный пост атомной подводной лодки это мозг и сердце корабля одновременно. Из Центрального управляется лодка, через Центральный происходит связь с внешним миром, из Центрального отдаются команды на применение оружия, из Центрального руководят борьбой за живучесть корабля, в Центральном поздравляют и награждают, в Центральном же устраивают раздолбоны и разносы провинившимся. Что только в нем не происходило и смешное и трагическое, все было.
Безусловно, самый главный в Центральном посту командир лодки, как говорили раньше «Первый после Бога», ну а на время своей вахты хозяин центрального поста - вахтенный офицер. И эта большая честь для офицера-подводника.
И я имел честь быть вахтенным офицером первой боевой смены на всех лодках, на которых я служил.
Вот несколько эпизодов, произошедших в Центральном посту, к которым я хочу привлечь ваше внимание.

Перекур.

Прошло часа два после того как погрузились, время - три часа ночи. Спало напряжение Учебной тревоги, по которой проходило погружение, давно был отбой, и все кроме вахты спят. Из люка со средней палубы появляется голова мичмана Вити Куракина, это мой подчиненный. Что это он не спит в такое время? - думаю. А Куракин, увидев в полумраке родное лицо отца-командира, с заговорщицкой миной так большим пальцем правой руки тычет вверх в сторону давно задраенного* рубочного люка, можно, мол, наверх выскочить, покурить. Ну, ясно, проспал паршивец и тревогу и погружение, думает, что еще в надводном положении, покурить захотелось. Ну ладно, покури-покури.
И тоже показываю ему тем же жестом, давай, мол, наверх, вперед.
А на глубине сто метров нижний люк обязательно задраен. В Центральном темновато. Витя вставляет в рот сигаретку и обезьяньим рывком влетает на трап.
Бум! - мозгами о нижний люк! Съехал вниз, на лице полное недоумение. Еще один рывок и еще один Бум! Потом еще разок, как говорится, Бог любит троицу.
- А че люк задраен, а?
- А ты посмотри на глубиномер, голубь. 100 метров, как-никак, а ты покурить.
- А... тогда пойду спать, можно?
Да иди, спи, что с тобой делать, хоть развеселил немного.

А один раз перекур чуть не кончился трагически. Были в надводном положении, ждали квитанцию с берега на отправленное радио, после получения которой должны были нырнуть и идти по своим делам.
Уже была команда «Выход наверх запретить» и «Приготовиться к погружению». На мосту только командир и вахтенный офицер, даже сигнальщик спустился вниз. Подняты почти все выдвижные устройства, погода хорошая - лето, но водичка, соответственно, градусов 6-8, Заполярье все же - не покупаешься.
Двое капитан-лейтенантов из БЧ-5 решили тайком перекурить перед погружением, но обстановки не знали, да и не положено им ее было знать. Но знали прекрасно, что когда лезешь в курилку, то с мостика могут заметить, а вот если в ограждение выдвижных устройств, то можно проскочить. Они и проскочили.
Радисты докладывают на мостик, что квитанция получена и можно погружаться. Что мы и делаем. Пароход у нас был очень послушный к погружению. Командир с криком: «Все вниз, погружаемся!» задраил верхний рубочный люк и спустился в Центральный. Дальше как уже было тысячу раз:
«Принять балласт, кроме средней**. Опустить выдвижные устройства, боцман, погружаться на глубину десять метров под перископ, турбине вперед пятьдесят оборотов».
Начали погружение, все как обычно, командир подошел к перископу, дабы последний раз командирским оком обозреть надводную обстановку. По всему горизонту никого, ни одной цели.
- Так, - говорит, - горизонт чист. Боцман, погружаться на глубину... Стоп, боцман, держать глубину десять метров! Штурмана в Центральный! Штурман, что у тебя с перископом, не видно ни черта, на улице белый день, а я ничего не вижу. О! Вижу! Опять не вижу, что за ерунда! Боцман, всплывай в надводное положение, продуть концевые!
Продули, всплыли, отдраили верхний рубочный люк. И не успел он до конца открыться, как в Центральный буквально на голову командиру свалились двое мокрых и перепуганных до смерти механических капитан-лейтенанта. Мгновенно они шмыганули на среднюю палубу и потом в корму.
Когда все утихло и мы, наконец, погрузились, бойцы были вызваны пред командирские очи.
Оказывается, команды к погружению они не услышали, а когда пошли вниз выдвижные устройства, поняли, что сейчас будут купаться, если не успеют к люку.
Но не успели, люк был задраен, в «Каштан» с мостика не догадались вякнуть по причине своего механического происхождения, кричать без толку, все равно никто ничего не услышит.
Когда лодка пошла под воду, догадались обнять перископ и скользить по нему снизу вверх до оптической части. А потом начали напяливать на него шапку одного из героев.
Спас их, конечно, командирский опыт. В Баренцевом море даже самым жарким летом особо не покупаешься.
* Закрыт.
** По этой команде при погружении концевые цистерны заполняются забортной водой.

О природе флотского юмора.

Ромка с Максимом стояли на причале рядом с оранжевым бортом морского буксира-спасателя, на котором большими чёрными буквами было написано «Пересвет», не решаясь подняться по трапу. Сверху на них смотрел вахтенный у трапа, раздумывая про себя, чем всё дело кончится. Матрос был заранее предупреждён о появлении двух практикантов, но события не форсировал, ожидая более решительных действий со стороны курсантов. Наконец, набрав в лёгкие побольше воздуха и подхватив большие спортивные сумки, мальчишки нерешительно вступили на раскачивающийся трап, и стали подниматься, широко расставляя ноги.
- Мы, это, прибыли на практику,- сказали они вахтенному в один голос.
- А что без воодушевления? Где радость от прибытия на самый мощный спасатель на Балтике?- грозно спросил матрос, поправляя сине-бело-синюю повязку на рукаве.
- Да мы, это, нас прислали, и вот ещё,- оробев окончательно, сказали курсанты, протягивая вахтенному направление на судно из отдела кадров.
Матрос набрал несколько цифр на телефоне внутрисудовой связи и сказал в трубку:
- Васька, организмы прибыли!
Через минуту к трапу вышел человек в спецодежде моряка загранплавания: джинсах «Montana», куртке «Montana» и ковбойских сапогах на скошенном каблуке. Редеющие волоски были оформлены на затылке в жиденький плейбойский хвостик.
- Вася, новобранцы прибыли,- отрапортовал вахтенный.
- Для кого Вася, а для кого третий помощник капитана Василий Павлович,- грозным голосом сказал штурман матросу, глядя при этом на прибывших.
Оформив курсантские документы в судовой канцелярии, вахтенный помощник повёл их на представление к старшему механику «Пересвета». Дверь в каюту стармеха была открыта и через неё была видна широченная спина, обтянутая тёмно-зелёной тканью комбинезона, на которой было написано название судна по-английски.
- Дед, к тебе студиозы!- радостно оповестил хозяина каюты штурман Василий.
Дедом оказался крупный светловолосый мужчина лет сорока.
- Лосев Валерий Петрович,- представился стармех. - Присаживайтесь, ребята,- указал он на маленький диванчик у стола.
- Валерий Петрович, вы такой молодой и уже дед?- с детской непосредственностью спросил Максим.
- На флоте Дед - это старший механик, традиция такая,- ответил за механика Василий. - Я пойду, Петрович?
- Да, иди, Вася, только вызови ко мне Клеща по громкой, он наверняка, забился в какую-нибудь шхеру и дрыхнет, хотя снится ему, скорее всего, машинное отделение.
Штурман удалился, и через несколько минут из динамика донёсся призыв: «Вахтенному мотористу Клещёву прибыть в каюту старшего механика!»
Вскоре в дверях нарисовался невысокий парнишка с абсолютно рыжей шевелюрой и помятым лицом, чем-то напоминающим хитрую мордашку ёжика.
- Опять харю плющил вместо работы, Сергей,- строго спросил дед.
- Никак нет, Валерий Петрович, фильтра мыл,- не моргнув ответил моторист.
- Вот, принимай учеников. Мотористы второго класса Роман и Максим. Твоя задача через полгода сделать из них мотористов первого класса. В общем, ты меня понял, действуй, только сначала покажи ребятам пароход.
Курсанты попрощались со стармехом и двинулись за наставником. Клещ не был бы Клещём, если бы не начал путешествие по судну с камбуза.
- Не верьте слухам, что судно начинается с мостика, их разносят шпионы. Любой пароход начинается с камбуза,- начал экскурсию моторист. - Мы не будем нарушать традицию, и начнём именно оттуда.
В дверях, ведущих с камбуза на палубу, стоял огромный дядька с добродушным лицом, спокойный, как финский лыжник на старте. Невероятных размеров мужчина занимал собой весь дверной проём и пытался глядеть вдаль, но упирался взглядом в забор и испытывал от этого некоторый дискомфорт. У ног повара лежала его самая верная подруга и почитательница, судовая собака Зара, хотя полное её имя было Зараза. В каждом порту животное вместе с экипажем сходило на берег и при наличии физиологической возможности имело многочисленные дружеские связи с местным кобелиным населением. Результат этих связей через два месяца принимал участие в водолазных спусках.
- А это наш младшенький. При камбузе живёт. Достойнейший из достойных нашего славного экипажа Пётр Семёныч, кок экстра-класса. Для особо приближенных - дядя Петя, а в случае катаклизма просто Петруччо,- представил молчаливого повара Серёга. - Дядь Петь, дай котлетку!
- Перетопчешся, маслопуп, до обеда час остался,- добродушно ответил кок, как бы не замечая с высоты своего роста Клеща, суетившегося у подножья.
- Пошли дальше, мужики. Злой ты, Петруччо, не любишь ты машину.
- Я прожорливых бездельников не люблю, тебя, сколько не корми - всё как в трубу. У тебя что, Клещ, одна прямая кишка, как у утака? Все люди как люди, ты же постоянно жрать хочешь!- продолжил воспитательную речь Семёныч, но котлету всё же дал.
Экскурсия по судну окончилась как раз к обеду. Дальше водить по буксиру курсантов Клещ не мог физически.
- Всё, ребята, после обеда переодевайтесь в робишку, и в «яму»,- захлёбываясь слюной, подытожил путешествие вечно голодный наставник и первым рванул за свой стол в пустую до того кают-компанию.
Первый рабочий инструмент ученика - это ветошь, смётка и ведро. Мальчишки целыми днями тёрли, замывали и зачищали, успевая при этом задавать вопросы по устройству машинного отделения. Новый человек на судне - это объект постоянных шуточек старожилов, что уж тут говорить про курсантов. Первая практика всегда повод для постоянного веселья, это надо просто пережить как ветрянку и стараться не обижаться. Через этот обряд посвящения проходили все моряки. Как правило, шуточки не отличаются оригинальностью и переходят из поколения в поколение, однако с завидной регулярностью на эту удочку попадаются всё курсанты.
- Ромка, Максимка, берите ведро с крышкой, два противогаза и полным ходом без остановок на ледокол, который у нас по корме стоит. Там найдёте вахтенного моториста и попросите у него ведро компрессии. Да не забудьте перед загрузкой противогазы одеть, компрессия штука ядрёная. Потом отнесёте его в каюту второго механика, только аккуратно, не расплескайте, вещь ценная,- раскинул очередные сети старший моторист Кеша, не прекращая при этом возвратно-поступательно притирать распылитель форсунки главного двигателя.
Гремя ведром, ребята поднялись на палубу ледокола. Вахтенный у трапа беспрепятственно пропустил их, указав на вход в машинное отделение. Пароход был подключён к береговому электропитанию, и в машине было непривычно тихо. В ЦПУ, развалившись в кресле механика, дремал воронкой кверху вахтенный моторист, кряхтя и похрапывая. Услышав шум открывающейся двери, вахтенный ожил и принял бдительный вид.
- Мы с «Пересвета», нам бы компрессии,- тактично встав у двери, спросили прибывшие.
Моторист отличался умом и сообразительностью и в тему въехал сразу.
- Наберут бакланов на флот, а потом ходят, просят. У нас самих мало! Ну что делать, опять надо выручать братков-спасателей, пошли, это внизу,- и пошёл куда-то вниз мимо хитросплетений трубопроводов.
- Стойте и ждите,- сказал моторист, остановившись у железной двери с таинственной надписью «Сепараторная». Из-за двери послышался шум, грохот падающего железа и витиеватый мат специалиста. Ещё через несколько секунд он поставил перед курсантами ведро, до половины наполненное какой-то зеленовато-бурой смокатурой. От ведра исходил отвратный запах, и курсанты как по команде натянули противогазы.
- Да, и вот ещё что. Возьмите вот прибор и каждую минуту замеряйте температуру. Если хоть на градус упадёт, всё, штанга, придёт в негодность вся партия, а больше у нас нет, - напутствовал курсантов моторист-гуру и вручил им сломанный термометр для контроля температуры выхлопных газов. - Вперёд, слоники!
Мальчишки пулей рванули из машинного отделения, и лишь противогазы не позволили им услышать гомерический хохот, сломавшегося пополам от смеха вахтенного.
С грохотом сбежали они по трапу ледокола, не переставая тыкать при этом термометром в ведро. У трапа родного парохода тем временем сменилась вахта. Опершись на планширь, службу нес матрос по прозвищу Тормозюка. Он читал учебник математики, периодически закатывая глаза и шевеля губами. Матрос в пятый раз готовился поступать на заочное отделение средней мореходки, но по наблюдениям окружающих шансов у него и на этот раз было немного, но он твёрдо решил добить это дело не умом, так выносливостью. Мимо него пронёсся торнадо с мерзким запахом чего-то до боли знакомого.
- Пусти, остывает!- услышал он приглушённый резиной голос и решил посторониться, не вдаваясь в подробности. Он успел только протянуть руку и спросить: «Эээ...», а курсанты уже мчались в сторону каюты второго механика. Постояв ещё пару минут, Тормозюка вспомнил этот запах. Когда сдавали фекалку на сборщик, он часто стоял вахтенным у шланга.
Курсанты без стука ворвались в каюту механика с радостным криком:
- Успели! Не остыла компрессия!- и снова начали тыкать термометр в ведро, показывая на показания прибора второму.
- Снимайте контрацептивы, мореходы! Кто это над вами так глумится, опять Кешка шоу долгоносиков устроил! Вот и поставьте ему в каюту эту шайзу, пусть повдыхает чудесный аромат амброзии!- икая от смеха, распорядился второй механик. (Он решил продолжить шутку). - Да пойдите умойтесь, а то рожи у вас красные как пожарные баллоны. Исполнительные мальчишки, недоумевая, направились к каюте моториста Кеши.
- Аааа! Оооо! Уууу!- доносился им в след стон механика.
Два парохода веселились несколько дней, в подробностях раз за разом смакуя происшедшее. Старший моторист Кеша веселился только в начале истории, к середине её, только улыбаясь, с грустью в глазах, думая о том, сколько же ещё дней ему жить с открытым иллюминатором, разводя в пепельнице костер из кофейных зерен. В каюте устойчиво держался запах «компрессии».
В начале сентября буксир-спасатель «Пересвет» готовился к выходу в море в точку дежурства. Приближались осенние шторма, а вместе с ними возможные траблы и катаклизмы. В эти теплые последние дни бабьего лета будущие механики попались на очередную шутку, готовящихся к рейсу юмористов-спасателей.
Утром после очередной пятиминутки у деда, в ЦПУ в поисках студентов заглянул четвёртый механик Стас, прозванный за свою любовь к специфическому юмору и всяческим проделкам Стасик - Гондурасик. Два года тому назад он закончил Морскую академию и с тех пор работал на «Пересвете». В заведование четвёртого на судне кроме котла, насосов и систем, входят ещё и палубные механизмы. Он вручил одному курсанту кувалду, а другому напильник и повёл их на палубу. Под бортом на понтончике лежал приспущенный якорь, который красил чёрной краской неторопливый матрос Тормозюка.
- В море идём, штормить будет. Надо лапы якоря подточить, чтоб лучше за грунт цеплялся. Давай, Макс, приступай, пока этот Пикассо всё не замазал в тупом виде,- выдал первое ЦУ четвёртый механик.
- А ты, Роман, будешь кнехты осаживать, а то разболтались от постоянных швартовок. Вот так, сверху - бум! ему по шапочке, только колобашку подложи. Начиная с бака и по всему борту. Я приду, проверю и скажу, когда хватит,- закончил трудоустройство второго бедолаги командир «дерьма и пара».
Мальчишки усердно колотили по кнехтам через колобашку и шоркали напильником лапы якоря, а на баке, тем временем, начали собираться моряки как бы по своим делам. Начиналось веселье, которое усиливалось по мере прибытия зрителей. Зараза обрадовалась общему сбору и радостно носилась от борта к борту, распугивая громким лаем вороватых чаек. Вновь прибывшие специалисты помогали курсантам советами: бить по кнехту с оттягом, напильник ровнее держать, у вас что, слесарной практики не было?
Смех и веселье двигались по нарастающей, пока по судовой трансляции не раздался гневный голос Мастера: «Долго вы будете над детьми издеваться? Давно ли сами такими были. Разойтись всем по работам! А тебя, Гондурасик, я когда- нибудь спишу на катер водолазный, вот и закончится твой загранзаплыв у приёмного буя! Курсанты, срочно на мост!»
Наставления продолжились в ходовой рубке.
- Вы что, ребята, не понимаете, что над вами население издевается? Пора головой работать, фильтруйте информацию и книжки читайте, Покемоны. А то по распределению не на флот, а в цирк клоунами попадёте!- закончил техучёбу капитан, и практиканты, понурив головы, грустно ушли в машинное отделение. На некоторое время всё как-то затихло, и до того доброе отношение к мальчишкам сменилось прямо-таки родительской заботой со стороны всего экипажа. Особенно старался кок Петруччо, усердно подкармливая студентов. Клещ страдал молча.
В середине сентября «Пересвет» вышел в море и, дойдя без приключений до острова Гогланд, встал на якорь в точку дежурства. Несмотря на неблагоприятные прогнозы, погода стояла отличная, и свободные от вахты частенько гоняли на остров на надувной моторной лодке за грибами. Шуточки над практикантами, конечно, продолжались, но не было уже той публичности и всеобъемлющего веселья, как в начале их появления на судне. А ребята окончательно втянулись в работу, освоили судовую организацию и усердно готовились к экзамену на первый класс. Приближался октябрь, а вместе с ним и окончание производственной практики.
Как-то вечером курсанты появились в кают-компании, где свободные от вахты коротали время за просмотром энергичных программ финского и эстонского телевидения, да незатейливыми настольными забавами. За столом в углу расположилась компания, состоящая из боцмана, Колобахи (судового плотника), доктора, электромена и двух водолазов. Компания что-то возбуждённо обсуждала и размахивала руками над развёрнутым журналом специфического содержания, которые так любят рассматривать моряки, особенно вдали от родных берегов. Курсанты сели рядом, разложили свои отчёты по практике и попытались было писать, но активное обсуждение злободневной статьи явно мешало процессу конспектирования первоисточников. В статье говорилось о чудесном влиянии морского климата и полнолуния одновременно на мужскую потенцию. А это важная деталь в жизни плавсостава. Главный судовой целитель подтверждал потрясающее влияние полной Луны на стойкость детородных принадлежностей, а электромеханик подводил под это научную базу, рисуя на бумажке какие-то схемы и эпюры. На схемах пересекались плавающие нециклические электромагнитные поля судна и силы притяжения ночного светила, что убедительно доказывало повышение стойкости органа, увеличение угла атаки и времени нахождения в активной фазе готовности. Всё это логически связывалось докладчиком с усилением крепости семейных уз (у кого они были) и прочих связей вообще (у кого эти узы отсутствовали). А качка лишь усиливала лечебный эффект, и это было ясно видно на эпюрах. Лектор увлёкся и не замечал прибавления числа слушателей. Курсанты слушали, раскрыв рты. Далее слово взял боцман. Он объяснил этот феномен с точки зрения народного целителя, так как был родом из дремучих вятских лесов, а посему заядлым охотником, и всё свободное от спасания терпящих бедствие время проводил в лесу за отстрелом и отловом бедных зверушек.
- Есть у нас на Вятке такое средство, мне одна лесная бабка за «малька» беленькой по секрету рассказала. Если совсем беда с женщинами, ну не запустить ракету, по болезни там, или наговору, надо ночью, где-то с двух до четырёх, в полнолуние встать у воды, спустить штаны, чтоб лунный свет на приспособу падал, и пять минут волком выть, так как у них, волков, таких проблем не бывает. Пять раз такую процедуру принял - всю жизнь проблем с тётками не будет. У нас в деревне есть дедулик один, пенёк замшелый, уж никто не знает, сколько лет ему, а всё от баб отбоя нет, только успевай переворачивать. А всё почему? Регулярно воет без штанов!- поведал былинную мудрость Дракон. - Народные средства - это вам не виагра, и тем более не вука-вука с импазой вместе. К земле надо быть ближе!
Посиделки закончились групповым чаепитием, после чего моряки разбрелись по каютам.
Ясная лунная ночь, вахта от 00.00 до 04.00. Судно слегка покачивает на якоре. Суда такого типа вообще всегда качает, даже у причала, в силу особенности конструкции их корпуса. Правда, они и ходят в любую непогоду и шторм, кренясь с борта на борт, как Ванька-встанька. На мостике собрался коллектив вахтенной службы и сочувствующие им члены группы поддержки, маящихся бессонницей. Вахтенный штурман наблюдает в бинокль за ходовыми огнями проходящих мимо судов. В кресле капитана кемарит вахтенный механик под ровный гул дизель-генератора. В углу чайхана. Вахтенный матрос Тормозюка готовит чай с травками из запасов боцмана - хитрого вятского мужичка-лесовичка.
- Как ты думаешь, родной, если у китайцев есть имя Сунь, значит должно быть и имя Вынь? - не отрываясь от созерцания навигационной обстановки, спросил штурман у матроса.
Тормозюка задумался.
В клубе по половым интересам продолжалась дискуссия. Электромен и доктор Пилюлькин перешли к обсуждению потенциальных возможностей охотников из племени массаев в сравнении с той же функцией мужчин из племени пигмеев. Старшина водолазной станции по прозвищу Клосс смотрит с крыла мостика на тёмные очертания острова. Скрипнула входная дверь, и в освещённом проёме двери показался кок Петруччо с тарелкой фирменных плюшек для ночной вахты.
- Мужики, а что это там на корме курсанты какие-то странные песни поют? Опять происки Клеща?
Присутствующие дружно развернулись к окнам, выходящим на корму. Электромеханик щёлкнул тумблером буксирного прожектора, освещающего корму. Секундная заминка в связи с анализом происходящего на корме представления. Такого хохота с подвыванием, иканием, сморканием и прочими атрибутами эпилептического припадка долго не услышат стальные воды Балтики. На покатой корме буксира, спустив до колен штаны и, распустив по ветру специальные принадлежности, стояли курсанты-практиканты, протяжно и дружно воя на Луну.
Первым сломался штурман. Он упал на четвереньки и пополз по локсодромии, крича и булькая нутром одновременно. Водолаз ржал как конь, стуча лбом в стекло. Механик гоготал, держась за живот, крича: «Ой, мама, сейчас предохранительный клапан сорвёт!». Электромен просто лежал на спине и протяжно икал, а док, его друг и собутыльник, подчиняясь каким-то рефлексам, пополз вокруг рулевой колонки с протяжным криком погорельца: «Аааа!». Тормозюка молча смотрел в окно, опустив руки по швам. Он чего-то недопонимал. Скорее всего, он опять не поступил и по этому поводу пребывал в некотором ступоре с элементами заторможенности. На шум и крики на мостик поднялись Мастер и Дед. Узнав о представлении, они были более сдержаны, в силу их положения, но чувствовалось, что сдерживаются они с трудом.
На утро при появлении бедняг в дверях кают-компании на завтрак смех и веселье началось с новой силой.
- Ну как процедура? - спросил боцман: Как теперь жить-то будете, если постоянно топорщиться будете во все стороны? - подливая масла в огонь всеобщего флуераша.
- Да мы, это, донки проверяли,- пытались оправдаться потерпевшие, но это лишь усиливало всеобщий смех.
К концу октября «Пересвет» сменил на точке другой буксир-спасатель «Капитан Федотов». По приходу практиканты списались с судна. Повар Семёныч в знак всеобщего мира и взаимопонимания приготовил прощальный обед и фирменный пирог с размоченными сухофруктами. Ребятам выдали справки о плавании и аттестационные листы, где было написано, что курсанты мореходного училища такие-то сдали квалификационный экзамен на мотористов первого класса.
- Ну, не забывайте «Пересвет». Получите дипломы, приходите к нам работать,- напутствовал их стармех.
- Не забудем, точно не забудем,- заверили Деда практиканты. - Только вы, пожалуйста, про нас в училище не рассказывайте.
Попрощавшись с экипажем, мальчишки подхватили свои сумки и бодро сбежали по трапу, а провожающие их моряки долго махали им вслед.
- Хорошие были ребята,- сказал мудрый повар, и верная Зара, громко тявкнула в подтверждение его слов.


Краткий словарь специальных морских терминов

Утак - пернатый самец, потенциальный муж утки.
«Яма» - машинное отделение (из лексикона бывалых)
Фекалка - содержимое цистерны для стоков судовых гальюнов (туалетов), имеющих биологическое происхождение и стойкий специфический запах.
Смокатура - нефтесодержащие отходы или отходы иного происхождения по отдельности или в смеси с неясной химической структурой со стойким специфическим запахом.
Шайза - низшая фракция смокатуры.
Локсодромия - линия, пересекающая все меридианы под одним углом. На поверхности Земного шара локсодромия изображается в виде спирали, стремящейся к полюсу, который она не достигает. Плавание по локсодромии, то есть с постоянным курсом, удобно, так как не требует дополнительных расчётов, связанных с частой переменой курсов. Однако следует помнить, что локсодромия не является кратчайшим расстоянием между двумя точками сферы.
Флуераш - праздник, всеобщее веселье не только в Молдавии.
Буксирный прожектор - водозащищённый осветительный прибор, предназначенный для освещения буксируемого объекта и кормы буксировщика.
Трабл (англ.) - беда, всяческие неприятности.
Термометр для контроля температуры выхлопных газов имеет градуировку до 5000 С.

ЛЕТЧИК

Время такое было, наверное... Вон, maxez писал, как у них на ПСКР летчик штурманом был... Вот и нам летчика дали. Обалдеть - командиром БЧ-4!
Собственно, и не летчик он был вовсе - на узле связи каком-то служил, приписанном к морской авиации. Как уж он исхитрился в нашу бригаду попасть - не знаю, но все же попал...
В море его не пускали, к счастью, наверное. Зато примета была верная - ежели майора на какой корабль назначают - стало быть, корабль тот списывать будут. А майор будет аппаратуру снимать и по складам ее развозить.
Так вот и служил он. Да и все бы ничего, но страшно не любил он свое авиационное прошлое. Первое-то время нормально, погоны с голубыми просветами носил, но сами представьте летчика в корабляцкой среде, где летчиками и не пахло никогда...
Тогда майор решил сделать ход конем - погоны сменил на флотские и категорически перестал носить тужурку. Только куртку! Тут в чем фокус - офицерам корабельного состава нашивки нарукавные положены на тужурках и кителях, а на куртках нашивок этих нет. В общем, посмотреть со стороны - нормальный капитан третьего ранга. Казалось бы...

Однако же про авиацию в его присутствии лучше было молчать. Самое невинное упоминание о ней приводило его в полнейшее бешенство.
Бумажный самолетик (ну дети ж мы были, большие дети), забытый на столе, мог вызвать совершенно непредсказуемые последствия.
Задумчивый взгляд в небо оборачивался страшным разносом.
Однажды я сдуру сказал, что в детстве мечтал стать летчиком... Зачем я это сказал... Лучше бы немым родился...
Ну, тем не менее, служил наш майор потихоньку. И вот как-то раз честолюбие и прибавка к окладу сподвигла его подать документы на квалификацию «Мастер военного дела».
Время какое-то прошло, а мастера ему не дали. Что ж, в штаб флота надо звонить!
- Я - майор Т. Как там с моей классностью?
- Вы - командир БЧ-4?
- (гордо) Да, я командир боевой части связи!!!
- Товарищ майор, ну как же Вы можете быть мастером военного дела, если Вы в море ни разу не были?
- Но я же мастер - я же 20 лет служил в проводной связи!
- Но Вы же - командир БЧ?
- Да!!!

Я не могу сказать, знал ли офицер из штаба флота об особенностях майорского характера, но фраза, которую он произнес, убила нас всех насмерть:
- Ну, товарищ майор, командир БЧ, который ни разу не был в море - это же как кавалерист без лошади! Ну, или скажем, ЛЕТЧИК БЕЗ САМОЛЕТА!!!

Телефонный аппарат, разбитый майором вдребезги, поменяли только на следующий день...

Если бы мне кто-нибудь рассказал то, о чём вы прочтёте ниже, я благодушно воспринял бы всё это за рядовую военно-морскую травлю. Но "ёрш тому в корень", как говорил мой любимый преподаватель кафедры морской практики капитан 1 ранга Ников, бывший старпом парусника "Седов", кто не поверит хотя бы одному моему слову!!!
- "Ёрш тому в корень!!!"

"ОКЕАН-75"

Под таким названием весной 1975 года состоялось оперативно-стратегическое командно-штабное учение ВМФ.
Нашему, недавно прибывшему на Северный флот и бьющему копытом у причала племенному красавцу "Адмиралу Исаченкову" суждено было стать центром активной фазы этого учения. На борт ожидалось прибытие Министра обороны Гречко, начальника ГлавПУРа Епишева, нашего Главкома Горшкова и огромного количества адмиралов, генералов и важных гражданских персон.

Подготовительная стрельба для проверки готовности носового зенитно-ракетного комплекса "Шторм" в присутствии науки и заводских регулировщиков закончилась неподрывом боевой части ракеты при идеальном наведении на цель. Этот ребус так и остался неразгаданным, хотя яйцеголовые специалисты "вылизали" систему управления до неприличия. Перепаяли массу реле и конденсаторов, которые могли привести к сбою, но на представительном консилиуме было принято решение: стреляет кормовой комплекс. Во-первых, министру Обороны с ходовой будет лучше видно и не так страшно, а во-вторых, коль раз не сработало что-то, то может не сработать и во второй.
А управляющий огнём кормового комплекса - это я. Ещё мало чего знаю и умею, но у меня за кормой семь пусков на испытаниях и неистребимый лейтенантский задор.
- Коли дырку на погонах, лейтенант, - слышалось от начальников и друзей.
Учитывая, что мой комплекс впоследствии отрегулировали с ещё большим фанатизмом, чем носовой, такие рассуждения имели под собой вполне реальную почву.
Выход был назначен на 16 апреля. Измочаленный личный состав, позабывший что такое отдых и сон, в едином боевом порыве был готов завалить любой эпизод почётного мероприятия по причине приведённых выше обстоятельств. Складывалось впечатление, что подготовка к мероприятию планировалась в ЦРУ скрежетавшими зубами от ненависти ко всему нашему ихними операторами.
И вот - день "Д". Ещё не ложившийся спать боцман и не подозревавший, что он уже - труп, под утро, при окончательной проверке своего хозяйства, обнаружил отсутствие трапа, который благополучно оторвался и утонул ночью при приливо-отливных явлениях. Вахта этот эпизод проспала по причине уже известной.
Ну и что, что трап утонул? Возьмите на другом корабле - и дело с концом!
Да что вы! Это исключалось полностью. Утонул царь-трап, который мы доставили из Ленинграда. Видеть таких парадных трапов мне больше не приходилось никогда за свою долгую службу на четырёх Флотах. Его ширина была не менее трёх метров, а поручни - из какого-то ценного дерева.
На доклад боцмана о том, что "птичка сдохла", прикорнувший в кресле Командир ответил в соответствии со своим замордованным статусом:
- Хорошо, боцман, продолжайте работать.
Секундой позже боцманский доклад был всё же дешифрирован командирским мозгом. И тут - такое началось!
В шесть утра у места, где был погребён трап, толпилось уму непостижимое количество начальников разных мастей. Слюна от их ораторских экзерсисов не долетала, к счастью, до Командира, потому что причал и борт ничего, кроме полоски чёрной северной воды, не соединяло. Вскоре на этом единственном стационарном причале эскадры яблоку негде было упасть: водолазы с оборудованием, авиационные теплодуйные машины, маляры, художники, шхипера и масса других незаменимых в данной ситуации действующих лиц из командного и политического состава.
Трап был обнаружен водолазами, застроплен, поднят на причал плавкраном. Здесь его "замыли" пресной водой, высушили ревущими машинами, заново отлачили. Тут же уложили стерильные маты, закрепили новые обвесы, и к часам восьми ничего уже не напоминало о происшествии, за исключением ноющих и саднящих частей тела у Командира, помощника, вахтенного офицера и боцмана. Я наконец-то окончательно понял, как строился Днепрогэс и другие стройки первой пятилетки.
И вот легендарный Андрей Антонович Гречко поднимается по трапу, человек с повязкой "Како" - это я - орёт: "Смирно!" - и пожимает царственную руку. Короткий митинг, аврал и - вперёд!
Количество свиты, взошедшей на борт, не поддавалось подсчёту. Все корабельные офицеры, Командир в том числе, были выселены из своих кают на посты, в кладовые и другие места, для проживания не предназначенные. Младшие офицеры хлебали остывшую баланду в четвёртую очередь в кают-компании мичманов. Три носовых матросских кубрика были освобождены, чтобы матросы не нарушали покой высокого начальства в старпомовском коридоре.
Я нисколько не брюзжу и не злорадствую. Но и меня через столько лет не покидают глупые лейтенантские вопросы:
- А мог бы начальник перед дальней поездкой заставить водителя своего персонального авто работать всю ночь, не смыкая глаз, а перед выездом не поинтересоваться, сыт ли он и как себя чувствует?
- Неужели так сладко потреблять на выходе изысканные деликатесы из ресторанной посуды, отдыхать на дорогих цивильных постельных принадлежностях, специально завезённых по этому случаю на корабль, зная (а может, и не зная - это ещё хуже!), что уровень комфорта у экипажа качественно другой.
И не надо говорить мне о "тяготах и лишениях", о подводниках-дизелистах, о солдатах в окопах, наконец, которым значительно труднее. Я-то ведь никогда не желал служить на таком Флоте, где лейтенант питается и спит в одной каюте с Главкомом. Речь, понятно, совершенно о другом...
Оторвались от берега, что всегда приносит моряку явное облегчение и вводит жизнь сложного корабельного организма в заданный ритм. Так совпало, что сегодня был день рождения Командира, и клерк из управления кадров показал ему мельком капразовские погоны, которые лягут на натруженные плечи, если всё закончится, как положено. Не один я, оказывается, колол дырки!
Первый эпизод учения: бпк "Кронштадт" выполняет стрельбу противолодочной ракетой. Мы - на траверзе его левого борта. Всё, как учили: вертолёты в воздухе, подводная лодка обнаружена, целеуказание, пуск!
- Красиво пошла! - восхищённо откомментировал Министр.
- Пуск - вторая! - немедленно скомандовал по связи командир эскадры, переключив звук аппарата засекреченной связи на телефоны.
Жалкий лепет с "Кронштадта", что у них больше нет практических ракет, а все остальные в боевом снаряжении, был жёстко прерван. Принцип: куй деньги, не отходя от кассы! - торжествовал.
Старт второй ракеты с "Кронштадта" привёл всех в замечательное расположение духа, вселил уверенность, что и мы отстреляемся не хуже. Этот храбрый трюк в исполнении североморцев не являл собой ноу-хау: что-то подобное происходило ранее на Черноморском флоте, и было известно по устным пересказам. Тем не менее, не каждый решится на подобное гусарство, и мы втайне гордились своим командованием.
Неумолимо приближался основной для нашего корабля эпизод. Совместно с бпк "Огневой" мы выполняли зенитную ракетную стрельбу по радиоуправляемой мишени Ла-17. Центр событий переместился в мой центральный пост. Я жёстко расставлял по местам многочисленых наблюдающих, слегка дрожащим голосом отдавал последние распоряжения. В это время в носовом центральном перестал прописываться один из шлейфов осциллографа контрольно-записывающей аппаратуры, и, так как это было тоже моим заведованием, я побежал туда. Возвращаясь обратно, встретился с табуном офицеров, спешивших из кормы в нос, и всё понял. Моя звёздочка удалялась от меня в той толпе, и я её даже, кажется, видел.

А вот и пуск мишени. Производим её обнаружение, берём на сопровождение, согласовываем пусковую и, как добрый сигнал светофора, на моём пульте загорается зелёное табло "Готов". Но мы-то знаем, что целеуказание "внезапно" будет выдано теперь на носовой комплекс, и дырки в погонах вертеть уже им.
- Цель... дальность... курсовой угол... серией... ВДЗ - протяжка... Пуск! - первая "левая".
Увертюра к музыке ракетной атаки, донёсшаяся из носового центрального поста, прозвучала торжественно и безукоризненно, и - тишина...
- Комдив! Где доклад о "захвате"?
- Захвату нету...
- А по второй?
- И по второй нету, - нервным шёпотом докладывал командир дивизиона, чтобы не все слышали его предсмертные хрипы.
Два генерала, наблюдавшие стрельбу с верхней палубы, искренне восхищались полётом наших не управлявшихся ракет, огненно-дымными стрелами уходившими в облака по баллистическим траекториям:
- Что значит - современный зенитно-ракетный комплекс! Смотри: а с "Огневого" ракета пошла, как бык поссал, а вторая и вовсе упала у борта.
Вот эта единственная долетевшая до мишени старая ракета, запущенная под управлением нынешнего Главкома ВМФ, а тогда капитан-лейтенанта Масорина, и спасла честь Северного флота. Прозвучал победный доклад о блестящем поражении цели. А сбить её мог, естественно, только корабль с Министром Обороны на борту.
После выяснилось, что увёл с траектории наши ракеты передатчик команд с бпк "Адмирал Исаков", неизвестно почему работавший в эфир на излучение своей аналогичной системой управления на нашей несущей частоте и с нашими кодами. А если бы нажать кнопку "Пуск" доверили мне, никаких происшествий не случилось бы, так как коды и частоты в моей системе были выставлены другие.
Настроение присутствующих на мостике резко дифференцировалось: одни радовались успешной стрельбе, а тем, кто понимал, что произошло, оставалось только делать хорошую мину при плохой игре. Капразовские погоны из кармана кадровик больше не доставал.

Боцман, от которого стрелки временно были переведены, зря успокоился. Он ещё не знал, что судьба уготовила ему новое испытание, и вскоре ему предстоит стоять на планшире с колосниками на шее.
В ходовую рубку стали заходить генералы и адмиралы со следами краски на дорогом шинельном сукне. Командир всё понял: не успела высохнуть краска на переборках в командирском коридоре.
- Помощник! За что я тебя, мудака, кормлю?! Немедленно - человека с растворителем к выходу!
С таким же надрывом и с добавлением более сочных выражений, а на низших ступенях и с физическим акцентом, командирское приказание начало стремительный бег по иерархической лестнице. Маршрут этого стремительного бега: помощник - главный боцман - командир отделения боцманов - уткнулся в неделю не спавшего матроса Худайбердыева...
И вот в ходовую врывается генерал-лейтенант, по рукаву серебряной шинели которого стекает воняющий уайт-спиритом грязный чёрный след. Обретя дар речи, он громогласно объясняет, что думает о Флоте, если его, генерала, хватает за рукав у выхода из коридора грязный матрос и приводит в негодность дорогое генеральское обмундирование. Разбираться был послан лично Командир. Он увидел то, что и должен был увидеть: на своём ответственном посту спал стоя, как лошадь, матрос Худайбердыев, зажав в руке тряпку, которой он недавно оттирал кузбасс-лак на баке. Ведро с грязным растворителем стояло рядом.

Наступил мой черёд заступать на ходовую вахту, и я с блеском подхватил череду нелепостей, свалившихся в тот день на корабль. Для начала в служебном рвении "построил" двух гражданских мужиков, нарушавших корабельные правила посредством беседы у двери на сигнальный мостик.
- Лейтенант! - громогласным шёпотом одёрнул меня бывший ЧВС Северного флота адмирал Сорокин. - Остынь! Это же первые секретари Мурманского и Архангельского обкомов партии!
Но это было только прелюдией к более серьёзным свершениям энергичного и инициативного офицера.
- Вахтенный офицер! Подать сигнал на всплытие подводной лодки!
- Есть!
Я должен произвести за бортом несколько подрывов гранат с определённым интервалом. Специально для этого на выход мы получили гидродинамические гранаты СРГ-60, которые взрываются на установленной глубине от давления воды. Выполняя приказание, как и положено, бегом, я споткнулся о чью-то ногу, и несколько гранат вылетев из сумки, с грохотом приземлились у ног Главкома. Все, кто стоял рядом, бросились их поднимать.
- ... !... ...! ... мать! Тебя уже нет! Ты понял, сука! - шептал мне в ухо комбриг, вместе со мной ползая на корточках.
Главком не выказал никакого беспокойства по причине весёлого происшествия, и меня, впоследствии с блеском подорвавшего гранаты за бортом, оставили нести вахту дальше.

Вернувшийся после отдыха на мостик Министр поинтересовался, а может ли дать корабль максимальный ход. И вот мы несёмся по волне со скоростью, которую очень редко ощущают на больших кораблях.
- 35,8 узлов, товарищ министр Обороны! Это на 0,4 узла больше, чем на государственных испытаниях, - гордо доложил Командир, которого никак не покидала мысль о новых погонах.
- А сколько это будет в километрах в час?
- Почти семьдесят, товарищ министр Обороны!
- Неплохо, неплохо. Почти как средний танк. А ну-ка, покажите мне вашего механика-водителя, - улыбнулся Маршал.
Командир БЧ-5 прибыл в ходовую из ПЭЖа в своём далеко не парадном одеянии с мятыми погонами, чем заставил поволноваться своё начальство.
- Молодец, ничего не скажешь! - пожимал руку стушевавшемуся меху Министр. - Да и погоны ему бы сменить не мешало!
Двусмысленная фраза, от которой на мгновение повеяло холодком, была правильно понята кадровиками. Всем стало понятно, кому сегодня предстоит колоть дырки на погонах.

Несмотря на то, что в базу "Адмирал Исаченков" вернулся поздно ночью, экипаж был построен на торжественный митинг. Министр Обороны сказал много хороших слов о боевой готовности Северного флота, о нас, прекрасных людях, приумножающих его славу. Когда он благодарил экипаж за блестяще проведённую стрельбу, большинство в это время смущённо разглядывало носки своих форменных ботинок.
- Благодарю за службу, товарищи североморцы!
- Служим Советскому Союзу!
Не успела кавалькада машин покинуть причал, как перед личным составом начал своё выступление Командир. Он не скрывал чувств и не боялся перечить высочайшему мнению:
- Обращаю внимание всего экипажа: БЧ-2 на корабле - главные тормоза и суки! За моего капраза они мне ответят, это я обещаю!
Более угнетённого состояния, овладевшего умом и сердцем, и представить себе было невозможно. Как карточный домик рассыпалось детское представление о непогрешимости Флота и Армии. "Вот приедет барин, барин нас..." - но выше-то - некуда! А через несколько дней в "Комсомольской правде" появились интервью с матросами нашего корабля. В них они с восторгом излагали, какие чувства обуяли их в момент, когда наши ракеты блестяще поразили воображаемого супостата. Эта же белиберда транслировалась по первой программе всесоюзного радио. Все на корабле, включая редко появлявшегося на верхней палубе молодого трюмного, знали, что мы промахнулись. Выходило, что не ведал об этом только министр Обороны, которого с радостным упоением обманули.
И стало совсем худо на чистой и непорочной военно-морской душе лейтенанта. Ниже её ватерлинии была нанесена коварная пробоина, из которой суждено было сочиться сомнениям и обидам всю оставшуюся службу.

* * *
А ещё на том выходе я понял, что нет такой завесы секретности, через которую не проникают не очень-то охраняемые сведения.
Я слышал, как на мостике порученец министра Обороны рассказывал командиру эскадры, что после смерти маршала Малиновского решено было назначить на его место Д.Ф.Устинова. Но, учитывая заслуги последнего воевавшего командарма, пост министра был предоставлен А.А.Гречко.
Через пару месяцев после "Океана-75", когда наш корабль находился у Новой Земли, связисты приняли весть: умер министр Обороны. Мне, проснувшемуся после вахты, эту новость донесли обитатели нашей шестиместной каюты. Они наперебой стали предлагать спор на 0,5л, что я никогда не догадаюсь, кто будет новым Министром, ввиду, как они считали, несомненной парадоксальности этого назначения. Я заключил пари со всеми:
- А чего тут угадывать? Устинов, конечно!
Негодяи сблефовали и выигрыш мне не представили: тебе, мол, кто-то уже сказал!

Затем, когда в мутной перестроечной воде отдельные СМИшные негодяи торопились запатентовать своё первенство на освещение того или иного эпизода в нашей сложной истории, становилось смешно, грустно и противно.
Невозможно скрыть масштабные события и их детали. Например, о "Новороссийске" с теми же самыми подробностями, озвученными в "свободной" прессе через тридцать лет после случившегося, я узнал ещё в 1968 году на Телефонной стенке от бывшего матроса этого линкора. А я ведь только поступил в военно-морское училище и ещё даже присягу не принял. Все в Севастополе, для кого это было не сенсацией, а выстраданной болью, интересовались, знали и не могли не знать о трагедии.
А то, что об этом не публиковалось в открытой печати, плохо, но к сути события не имело никакого отношения. И, слава Богу, что нашлись серьёзные люди Б.Каржавин и Н.Черкашин (а не какие-нибудь доренки и киселёвы), рассказавшие в своих книгах без суеты и злопыхательства о трагедии 29 октября 1955 года.

Не буду останавливать свою мысль, начавшую неожиданно для меня самого наводить мосты из светлого лейтенантского прошлого в суровое настоящее. К тому же сюда вплетается нить не совсем обязательного философствования, которого я всегда пытаюсь избегать. Выйти без потерь из самому себе созданной западни попытаюсь при помощи реального случая, рассказ о котором логически завершит навеянную злую полосу.
Когда, издеваясь над народом и здравым смыслом, почти все СМИ исполняли брейк-данс на памяти экипажа "Курска", в моём мозгу неожиданно через десятилетия всплыла строфа одного стихотворения моего лейтенантского друга Шуры Александрова. Собирая на болоте клюкву и не в силах отвлечься от происходящего, я в уме невольно её перефразировал:
И ненависть в душе моей горит.
И я не в силах сон забыть вчерашний,
В котором видел жуткиий чёрный гриб,
На месте самой лживой телебашни.

Назавтра она загорелась. Я ничего не имел против гениального творения конструктора Николая Никитина. Но так получилось. Простите, пожалуйста!

Губа.

Большая часть правильных военных скажет вам, что гауптвахта есть место зело неприятное, но оказывающее удивительное лечебно-профилактическое воздействие на всех, кто способен адекватно воспринимать действительность. Достаточно одного посещения этого заведения, чтобы понять, как хороша свобода, даже в условиях всевозможных ограничений флотской жизни. Но молодость есть молодость, и это вносит свои коррективы в частоту посещений этого заведения нами, военнослужащими срочной службы. Второе посещение губы для тебя уже привычно, а на третий раз про твои подвиги, возможно, узнают военнослужащие всех ближайших окрестностей. Есть определённая группа товарищей, которые наивно полагают, что правду можно поискать с помощью замполита. Таки нет, скажу я вам! Существует большое количество пряников в погонах, для которых установка: «Виноватого назначить и наказать» есть руководство к действию для поднятия дисциплины в подразделении на качественно новый уровень. Но есть люди, для которых поиск правды там, где её быть не может, превращается в спорт, для них губа становится родным домом, и тогда про них слагают легенды.
Выйти с губы можно по окончании срока или через больничку. Заболевшие возвращались в своё подразделение и не досиживали срок. Особо ценные кадры могли выйти с губы досрочно, если без их присутствия на боевом посту создавалась угроза безопасности Родины. Сам я в бытность свою матросом, отсидел на киче в сумме 36 дней и после этого так полюбил свободу, что, став уже гражданским, не допускал шалостей с элементами криминала даже теоретически. В этом и заключается волшебная воспитательная сила гауптвахты.
Был такой человек-легенда в наших краях. Фамилия у него была Потёмкин, ещё тот был перец, скажу я вам, не было человека на Северном флоте, который хотя бы краем уха не слышал про похождения этого экземпляра. Несмотря на свою фамилию, Потемкин был рядовым стройбата и тут уж, как говорится, без комментариев.
Началось всё сказочно. В самом начале своей службы, сразу после присяги и торжественного вручения лопаты, для молодых солдат был устроен торжественный обед из трёх блюд, хотя, пожалуй, четырёх, хлеб тоже был. На первое был суп из солёных помидоров и перловки, в котором аппетитно плавал кусок волосатой свинячьей кожи, среди военных называвшийся «Смерть мусульманина», на второе - перловка с килькой в томате, а на компот был компот, чуть желтоватая жидкость с элементами сухого яблока, изнасилованного червями. Собственно, из-за него всё и случилось. Кто помнит это постоянное чувство голода в начале военной карьеры, вспомнит и всплакнёт, но уж во всяком случае, не будет над этим шутить, ведь наверняка не раз сам получал наряды вне очереди за хлеб в карманах. Но как говорил классик, мир полон музыки и соответствующих ей шутников. Таким и был командир взвода прапорщик Абдурахманов - человек с лицом джинна из фильма «Волшебная лампа Алладина». Медленно прохаживаясь вдоль столов, он остановился рядом с Потёмкиным, постоял некоторое время, покачиваясь с пятки на носок, наблюдая, за тем, как солдат собирается употребить компот вовнутрь, потом сунул палец в кружку с компотом, помешал, и участливо глядя в глаза, спросил: «Не горячо?» Солдат встал и оказался на голову выше мастера сатиры и юмора. Потом молча вылил содержимое кружки на голову обидчика и со всего размаха влепил её дном в лоб прапору, как бы ставя логическую точку в неторопливой философской беседе. Взводный закатил глаза и молча рухнул на пол, гулко ударившись головой. Над столами повисла странная тишина, которая уже через секунду превратилась в гомерический хохот. Посрамлённый прапорщик лежал на полу в луже компота и сучил ножками, пытаясь встать, а во лбу его зажигалась звезда.
Надо сказать, что стройбат - это не войско, а банда умных. В общем, уже через 5 минут прямо у столовой воину влепили его первые 10 суток ареста.
У коварного прапора случился однокашник по «дубовой академии», который служил на иезуитской должности старшины гауптвахты, а посему сиделец отбарабанил не 10, а 28 суток, получая ДП то за спичку в кармане, то за опоздание в строй. Больше держать на губе нельзя, дальше уже статья и дисбат, но за эту несправедливость однокашник закрыл солдатика в карцер, а дело шло к зиме. Угол камеры был покрыт снеговой шубой, поэтому на второй день солдату отдали шинель - однокашник был сукой, но не конченной, в общем, сжалился. Весть о новом «Кибальчиче» пулей разнеслась по гарнизону и окрестностям. Баландёры втайне и рискуя, приносили страдальцу белый хлеб от сочувствующих, хотя на губе положена только «черняшка».
В общем, первая ходка закончилась триумфально, благо здоровье у парня пока было. Поэтому, отслужив как надо всего 2 дня, правда, успев помыться у друзей-кочегаров, Потёмкин схлопотал очередной срок за какую-то мелочь. В битве с древовидностью стройбатовского начальства солдатик был заранее потерпевшей стороной. Ему было предопределено всю службу провести на киче, изредка выходя помыться и глотнуть воздуха свободы. Но дело было в другом. Потёмкину больше нравилось сидеть на губе, чем месить лопатой раствор и класть кирпичи. Да и положение легенды гауптвахты тоже как-то грело душу.
Если летом на губе бывает даже весело, то зимой, да за Полярным кругом, веселиться по ту сторону забора как-то неспортивно. Распорядок на губе простой, как газета «На страже Заполярья». Подъём в 6.00. Полчаса на умывание (или моржевание, в зависимости от времени года) и завтрак: кружка чуть тёплого напитка типа «Ячменный колос», кусок хлеба и 2 кусочка сахара.
В 6.30 построение «на колидоре» с проверкой внутреннего содержания робы. Потом население ожидала раздача ебухов в виде ДП (т.е. дополнительных суток отсидки) от 3 до 5 суток, в зависимости от степени запрещённого, найденного в карманах узников. Это мог быть карцер (но это, как правило, за длинный язык правдолюба). А ещё тирану местного масштаба нравилось раздавать путёвки на увлекательный поход в местный нужник. Там репрессированный с помощью железного «карандаша» весом 10 кг сбивал сталактиты и сталагмиты, стремительно вырастающие не без помощи сидельцев, несмотря на скудный тюремный пай. Надо отметить, что этой процедурой как раз и заведует старшина гауптвахты вместе с писарем. Именно поэтому эта парочка пользуется наибольшим презрением со стороны военных.
В 7.00 построение на плацу и развод по работам. Если работ нет - строевые до обеда. Бывает, что работы выпадают тёпленькие: пекарня, столовая или прачечная, можно даже оторвать какую-нибудь вкуснятину. К губарям относятся с состраданием, особенно сердобольные работницы пунктов общественного питания возраста «тем, кому за много». Но можно нарваться и на разгрузку вагонов с углём, а тут уж точно не до веселья. Штрафных на работу сопровождает вооружённый конвоир, которого арестанты зовут «ружьё». Караул относится к сидельцам с пониманием, так как все знают, что любой может занять место каждого. Сегодня я сижу - ты охраняешь, завтра наоборот. В больших гарнизонах хуже, там есть комендантская рота. Этих ребят так обрабатывают, что через очень короткое время они начинают смотреть на губарей, как на врагов народа. От них можно получить и прикладом по хребту. Служба у них собачья, все правильные военные их дружно ненавидят, и поэтому эти ребята после дембеля пополняют ряды милиционеров, так как за 2 года деградируют окончательно. На дембель едут обычно группами, но по пути домой бьют их практически всегда, причём все и с удовольствием. Даже форма морпеха не помогает. Их знают в лицо.
Ну вот, дожили и до обеда. 15 минут на поглощение незатейливых блюд. Обычно это суп из останков всяких животных, в состав которого входит либо кислая капуста или солёные помидоры, да мороженая картошка. Каша (перловая, пшено или ячневая) с мучной подливой бурого цвета, в среде арестантов называемая «менструха», и чай с добавлением соды для закрепления цвета. 15 минут на перекур и опять либо работа, либо строевые. Губари делают, как правило, самую тяжёлую и грязную работу. Такая уж у них доля - не залетай!
Вообще-то флотское начальство само не лишено чувства юмора, поэтому карает не за вольности и шалости, а за то, что залетел, то есть попался! В зависимости от постоянно гнусного настроения старшины можно в течение всего дня лопатами перегонять снег из одного конца плаца в другой. Причём ДП можно получить всегда и за всё. Нет такого клиента гауптвахты, который не мечтал бы отловить старшину после дембеля и побеседовать с ним «по-взрослому».
Матросы на киче имеют статус выше, чем солдаты, они служат дольше. Матрос по своей воле никогда не будет баландёром - это западло. Таскать бачки с баландой - это удел салаг.
Вечером опять шмон, ужин, также не отличающийся изысканностью, некоторое подобие личного времени, во время которого наиболее грамотное доверенное лицо читает перед строем Устав, и в 22.00 отбой.
В камере нары на 10 человек, на которые грузится обычно до 15 лишенцев, поэтому все спят на одном боку и переворачиваются синхронно. Шинели дают только при стойкой отрицательной температуре за бортом. На весь коллектив одно ведро для исполнения желаний по малой нужде. Если ведро переполняется, то страждущий вынужден просить сокамерников, чтобы его подняли к форточке, размером со стеклоблок, и отливает прямо на свободу. Просьбу друга обычно выполняют без лишних разговоров, так как за лужу на палубе ДП получает вся камера, несмотря на «лужино» авторство. Вот и всё короткое описание североморского дома отдыха.
Вот такой путь познания и совершенствования личности избрал рядовой и хронический узник Потёмкин. Так продолжалось в течение года. Ему, по-моему, за этот период даже ремень довелось одеть всего пару раз. Губари ремни не носят. А он выходил только для того, чтобы побыть на свободе пару дней, ведь при превышении лимита дней проведённых на губе, клиенту светил дисбат, а это вещь суровая. Да и сажать по суду его не хотели, ведь все Потёмкинские шалости были весёлые и, в общем-то, безобидные. Это было просто выражение протеста существующей армейской действительности. То замполит окажется случайно заперт в сортире за дверью с надписью: «Не подходить, обгажу!» То заместителю командира стройбата по кличке Окунь, влетал в квартиру после внезапного ночного звонка в дверь настоящий мороженый окунь, закреплённый резинкой к соседней двери, в очках из проволоки и с запиской в зубах: «Товарищ майор, пора на службу!» Однажды шутник додумался связать верёвкой двери соседних квартир, и начальник клуба с начальником столовой, как добрые соседи, весь вечер занимались перетягиванием каната под вопли жён. Справедливости ради надо сказать, что командир стройбата так и не стал жертвой шутника, может быть поэтому весельчак, в конечном итоге, закончил службу не в дисбате, а на такой далёкой точке, что туда кроме вертолёта раз в неделю ничего больше и не ездило. И никакой культурной программы, кроме наблюдения за личной жизнью бурых медведей в их естественной среде обитания. Зато с ближайшей сопки был виден южный берег Баренцева моря. От этого было грустно многим, и Потёмкин оказался здесь как в своей тарелке, с неистребимой тягой к шуткам и веселью.
Его всё-таки демобилизовали. В последний день, 30 июня, хотя, впрочем, весельчак другого и не ждал, поэтому ещё пять дней провалялся на койке в ожидании вертолёта и всё это время пел арестантские песни про зону и маму.
Но была и последняя шутка. И хоть была она не такая беззлобная, зато справедливая и назидательная для остающихся.
Сел наш приятель в поезд, в котором тут же нашёл корешей. Кореша увольнялись с Новой Земли. Уволили-то их во время, но просидели они в части по причине плохой погоды недели две. Встреча была радостной, и они тут же совместно употребили пару литров палёной огненной воды, купленной на вокзале у хитроглазых, сизоносых бабулек, всегда готовых помочь солдатику или матросику - «...у самой внучек, почитай, уж который год...».
Горлопаня песню про прощание с «куском» ввиду окончания срока службы (...До свиданья, «кусок», наш окончился срок. До вокзала один марш-бросок....), они пошли искать приключений по вагонам на свои израненные военной службой задницы. Доступных попутчиц герои так и не нашли, зато в тамбуре последнего вагона (О чудо!) стоял старшина гауптвахты, на которой половину срока службы провёл Потёмкин и задумчиво курил трубку, бросая таинственные взгляды в проходящих туда-сюда женщин, судя по их возрасту, готовых на многое. Прапор явно косил под подводника, только что оттрубившего «автономку», хотя просветы на его погонах были красные, и тянуло от него за версту отнюдь не ветром дальних странствий. Короче, дождавшись окончания демобилизации, чтоб его не пришибли по дороге, прапор рванул в заслуженный отпуск, даже не подозревая о том, что кто-то из дембелей может попасться на его пути к тёплому южному морю и ласковым женщинам, желающим пасть в страстные объятия моряка. Он-то думал, что всех обманул, весь июнь прячась на губе от желающих расписать ему табло за все его проделки, а тут: оппаньки!- на тебе, нарвался, да на кого! Вряд ли кто-то принял от него больше мук, чем этот рядовой.
Прапора стали просто бить. Молча и жестоко. Он не кричал, он понимал, что крики лишь усугубят его незавидную долю. Он надеялся, что его хотя бы не убьют, и его не убили. Потёмкин оказался порядочным мужиком в отличие от прапора, который так часто и не без удовольствия измывался над ним. Измывался просто потому, что в его руках была власть над этими простыми ребятами, по стечению обстоятельств попавших на губу. В его мелкой душонке никогда не возникало вопроса: А что будет если...? Вот это "если" и случилось, в общем, награда нашла героя!
С него содрали мундир, увешанный какими-то значками, содрали брюки и тельняшку, и когда поезд притормозил перед каким-то поворотом, дали пинка и выкинули с поезда без парашюта кормить злых карельских мошек и комаров. Вслед за ним вылетел растерзанный в клочья парадный мундир. Поезд ушёл, и служивые растворились на просторах нашей необъятной Родины.
Под вечер маленького шатающегося и искусанного человека, еле передвигавшего ноги по шпалам в сторону любимой гауптвахты, подобрал железнодорожный мотовоз с дорожными рабочими. Из одежды на нем были только белые трусы, разрисованные весёлыми пчёлками да новые неуставные полуботинки. Он ничего не говорил, только тихо попросил: «Довезите до Оленегорска! Христа ради!» Ему дали какой-то ватник и промазученные штаны, сунули в руки кружку горячего чая с водкой и ни о чём не спрашивали всю дорогу. Прапорщик сидел на лавке в углу и тихо плакал. Понял он что-нибудь или нет, никто уже не узнал.
Кое-как на перекладных он добрался до дома, размышляя всю дорогу о том, помогли бы ему рабочие или нет, если бы узнали про его боевые будни. Рабочие ведь то же когда-то служили. На утро он встал, сполоснул холодной водой искусанное насекомыми лицо и пошёл к коменданту гарнизона, вошёл в кабинет и молча положил на стол рапорт об увольнении. Комендант уже всё знал и не стал задавать лишних вопросов. Он служил давно, и всё понимал, спросил только тихо: «А как же пенсия, Иваныч? Осталось-то 2 года». Прапорщик махнул рукой, развернулся и вышел, пришёптывая разбитыми губами: «Как-нибудь, как-нибудь».
Жаловаться он никому не стал, и дело не возбудили. А через несколько дней, сдав все дела и переодевшись в гражданское, новоиспечённый прапорщик запаса уехал в Ленинград на попутном грузовике.