Бортжурнал N 57-22-10
Часть вторая
АФГАНИСТАН
10 новых историй

Вторжение

1. Историческая миссия

Перед самой отправкой всем участникам предстоящего похода на Юг раздали брошюрку для ознакомления.
Назывался документ «Памятка советскому воину-интернационалисту». Привести несколько слов из нее необходимо хотя бы для того, чтобы свет идеальных задач, поставленных перед личным составом, оттенил и придал объем той простой военной жизни, на пороге которой и стоят сейчас наши герои.
«Родина, говорилось в «Памятке», поручила тебе высокую и почетную миссию - оказать интернациональную помощь народу Афганистана. Вставшая на путь независимости и свободы, дружественная нам соседняя страна была подвергнута агрессии со стороны империалистов. Тысячи мятежников, вооруженных и обученных за рубежом, целые вооруженные формирования были переброшены на территорию Афганистана. Помочь отразить эту агрессию - такова боевая задача, с которой правительство направило тебя на территорию ДРА... Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны. Будь же достоин этой великой исторической миссии, которую возложила на тебя наша Родина - Союз Советских Социалистических Республик»».
На этом отеческом напутствии мы попрощаемся с нашей Родиной СССР - красным авианосцем, у которого уже открыты кингстоны, и который уже погружается на дно Времени. Но они еще не знают этого, взлетая с его палубы. «Долетайте до самого Солнца!» - звучит вслед песня. Вооружение включено, отход по заданию.

2. Высадка на Меркурий

Эскадрилья вторглась в Афганистан двумя частями. Первая, в которой был борттехник Ф., перемещалась кривым путем. Из Чирчика, погрузившись в недавно принятый к эксплуатации Ми-26, перелетели на ташкентский аэродром Тузель. Заполнили таможенные декларации - «золото, оружие, наркотики?» - и на «горбатом» Ил-76 через час или два полета (борттехник не помнит точно) они уже сорвались с чужих небес и падали почти отвесно, заваливаясь на левое крыло, и пассажирам было непонятно, трещит ли у них в ушах, или это разваливается, не выдерживая таких перегрузок, фюзеляж огромного самолета. Вытянув шею, борттехник Ф. увидел, как проплыли в крохотном иллюминаторе сахарно искрящиеся на солнце вершины.
Сели, зарулили, выключились. Начала медленно открываться рампа. Она открывалась медленно, словно заслонка подовой печи, и тот свет был так ослепителен, что прибывшие, стоя с чемоданами и сумками, щурились и поднимали ладони к глазам.
Их встречала толпа загорелых дочерна мужиков, которые смотрели на прилетевшую замену со смесью восторга, нежности, счастья. Такой любви не видят женщины в мужских глазах. Новички спускались на солнечный бетон, вливаясь молочной струйкой в кофейную толпу. Над самолетом, падая и снова взмывая, носились два Ми-24 прикрытия четвертого разворота. Воющий рев железных крокодилов, резвящихся над замершим Илом, был песней счастья.
Борттехник Ф. огляделся. Он стоял в центре огромного кратера. Плоское дно его по всему горизонту окружали скалистые горы с разрывами на севере и юге, куда в обе стороны и выходила взлетно-посадочная полоса. Пейзаж был красно-желтым, но это не было Марсом, - подумал опытный астроном-любитель Ф. - Такое Солнце бывает только на Меркурии.

Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

Блиц борттехника

После командировки борттехник Ф. собрался в отпуск. Как раз всех его друзей, которым предстояло лететь в Афганистан, на две недели отправили в профилакторий под Хабаровском. В рамках все той же подготовки - набраться сил и пройти курс самообороны без оружия. Пути расходились окончательно. Борттехник Ф. надеялся, что, когда он вернется из своего почти двухмесячного отпуска, «афганцы» будут, наконец, в Афганистане и перестанут маячить живым укором перед его глазами. Будет стоять глубокая осень, потом настанет зима и все пойдет по плану, утвержденному весной. Он будет летать над заснеженной землей, писать роман, играть в шахматы. Да, играть в шахматы, а не просто разбирать партии двух «К». На смену борттехнику М., с которым борттехник Ф. коротал вечера за доской, пришел борттехник нового призыва. Он был женат, поселился с женой в общежитии, и первым делом обошел соседние комнаты в поисках любителей шахмат. Увидев на столе у наших лейтенантов не только шахматную доску с фигурами, но и шахматные часы - белые, с черными кнопками и красными флажками, - он разволновался. Борттехник Ф. снисходительно-добродушно согласился сыграть партейку. Привыкший всегда выигрывать, фигуры двигал быстро, думал рассеянно, и уже в дебюте попал в трудное положение. Спохватился, начал думать, боролся изобретательно и все же проиграл. Потом он проиграл еще две партии, потом выиграл одну и одну с трудом свел вничью.
Новый борттехник оказался перворазрядником, а то и кандидатом в мастера спорта (автор уже не помнит, склоняясь ко второму, потому что перворазряднику проигрывать все же несолидно), и все книги, вставшие у него в комнате на полке, были шахматными. Борттехник Ф. вдруг осознал, что его знание нескольких дебютов по пять ходов в каждом, в данном случае равно полному незнанию. Он проигрывал один к пяти каждый день, и единственное отдохновение находил в пяти- или одноминутном блице, - тут счет был обратный. Но теперь он знал, что зима дана ему еще и для полной победы над кандидатом в мастера спорта по шахматам.
В отпуске он говорил друзьям, что в Афган не идет, потому что отправляют в Чернобыль. В ответ на уговоры отказаться во что бы то ни стало, пожимал плечами. У лейтенанта ВВС было много денег, он поил друзей водкой, возил их на такси, покупал девушкам большие букеты красных роз... Однажды вечером в программе «Время» он увидел репортаж Михаила Лещинского, в котором мельком показали строй вновьприбывших вертолетчиков. Кадр был секундный, но отпускник успел узнать лицо борттехника М.! Потом он начал думать, что мог обознаться, но сходство было слишком велико, чтобы сомневаться. «Все, - подумал борттехник Ф. с грустным облегчением. - Теперь все...».
Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что «афганцы» по-прежнему были в Магдагачи.
- Я вас скоро сам убью, - сказал он злобно.
- Успокойся, через неделю уходим, - сказал борттехник М.
Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля - твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: «осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы...», разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, - греть руки, когда они замерзнут, - расконтривая, откручивая, заливая, закручивая, законтривая... И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:
- Ты фото на паспорт сдал?
- Какой паспорт? - удивился борттехник.
- Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все афганцы сдали, а завтра последний день! Хули телишься-то? Не хочешь, так и скажи...
Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:
- Завтра сдам...
- Борт Чакиру передавай! - убегая, крикнул инженер.
Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта М. Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, - инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?
У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе лейтенанта М., который был велик и сидел на плечах как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии - темный, опухший лик меж погон которые поднимались, как крылья настороженного орла, уходя за границы фото.
Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину - погоди-ка, тебя же нет в списках!
Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт N 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, - на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда в - Узбекистан, - борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.
- Ну, - сказал он, - спасибо за игру, но мне пора.
- Да поиграйте еще, - предложила радушная жена кандидата.
- Ребята завтра в Афган... - сказал муж с суровой скорбью, - им не до игр сейчас...
Поздним вечером к ним из верхнего городка пришли лейтенанты Т. и С. Они были не по-хорошему оживлены и принесли с собой бутылку самогона.
- Мы пить не будем! - решительно пресек лейтенант М., который укладывал сумку, и никак не мог втиснуть шахматные часы.
- Эх, - сказал лейтенант С., снимая фуражку и садясь на кровать. - Если бы не мое зрение...
- А у меня нос... - сказал лейтенант Т., и постучал себя двумя пальцами по лбу.
- Да ну вас, - сказал борттехник Ф. - Все нормально, каждому свое...
Гости попросили стаканы, выпили вдвоем, чокнувшись и пожелав, чтобы количество посадок равнялось количеству взлетов.
- Не завидую я вам, - сказал на прощанье лейтенант Т. - Говорят, там появились ракеты, от которых не уйдешь. Стрингеры...
- Стингеры, Видас, - сказал лейтенант М. - Ничего, уйдем как-нибудь потихоньку...
Борттехник Ф. смотрел в окно, как они уходят. На улице было темно и моросило. Асфальт под фонарем у КПП искрился.
Утром, перед вылетом в Возжаевку, построились на мокром аэродроме. Вертолеты стояли в тумане. А вечером, когда улетали из Возжаевки, повалил густой снег.
Осень кончилась.

Декабрь 1973 или январь 1974 года? Пожалуй, всё-таки январь. Место действия - восточное побережье Каспийского моря. Крохотная войсковая часть, ничем, даже забором, не отгороженная от песчаной равнины, уходящей за горизонт.

В морозном воздухе пахнет полынью. Это её сухие стебли торчат из серого, в блёсках вымороженной влаги песка, заполнившего эту гигантскую песочницу. В будущем этот фокус проверен - как только я обонял горький полынный запах, память немедленно выбрасывала меня в тот давно прожитый январь.
С другой стороны, метрах в пятистах-восьмистах, абсолютно плоский и пустынный берег замёрзшего у берегов моря. В море чернеет с дюжину корпусов судов-мишеней. Военно-морской полигон.

Я - по военному образованию механик-аэрофотограф, оператор КФТ, а зачислен в штат части как электромех. Именно так записано в военном билете чьим-то корявым почерком - электромех.

В армии я всего-навсего восемь месяцев, только что прибыл из Волочка через Ахтубинск на полуостров Бузачи, поэтому регулярно хожу в наряды.
Система имеет своё местное название: через день - на ремень, через два - на кухню. Это значит, что у меня суточный наряд, допустим, дневальным по роте. Сменившись с наряда по роте, я сплю одну ночь в казарме, а на следующий день заступаю в суточный наряд по кухне. Сменившись с наряда по кухне, я сплю одну ночь в казарме, а на следующий день заступаю в суточный караул по части. Сменившись с караула, я сплю одну ночь в казарме... И так далее, по кругу.
Все, кто прослужил в армии с моё, крутятся в этой же системе нарядов. В части, вместе с офицерами, человек 50-60. В части нас, отслуживших меньше всех, очень мало, поэтому мы всегда при делах. Мы не ропщем. Просто надо дожить до весны, до того момента, когда в часть привезут тех, кто прослужил ещё меньше нас, и их можно будет включить в систему. Тогда мы отдохнём, и начнём работать на технике. Так мы думаем. На это мы надеемся. Это помогает нам служить.

В нашей части все печи для отопления жилых и рабочих помещений топятся углём, который летом завезли морем, и свалили в кучу на окраине части.
А вот кухонные печи, топятся деревом. Здесь, в пустыне, дерево - большая ценность. Откуда берётся дерево? Дерево берётся с лесовоза-мишени, который притоплен на мелководье километрах в полутора от берега.
Однажды утром нас отправляют за деревом. На побережье всегда дует ветер. Близость моря, замёрзшего только у берегов, создаёт повышенную влажность. Зимой у нас очень холодно. Я в шинели с поднятым воротником. “Уши ” на шапке-ушанке опущены, и завязаны под подбородком. На руках у меня трёхпалые солдатские рукавицы. Нам очень холодно на берегу моря.

Для похода за деревом откуда-то выгоняют древнюю гусеничную машину-амфибию, с открытым кузовом. Мы (я и ещё человек пять сверстников-солдат) грузимся в кузов и рассаживаемся вдоль высоких железных бортов на откидных сидениях. Все поверхности бортов и лавок покрыты инеем. Становится холоднее. Нижняя челюсть начинает непроизвольно дёргаться, выбивая зубами дрожь.
Амфибия взрёвывает дизелем, и начинает двигаться в сторону моря. Территория части расположена на “старом” берегу Каспия. Когда-то давно море отступило, и теперь, чтобы добраться до цели, амфибия съезжает вниз с трёхметровой высоты песчаного откоса, и ползёт дальше, к замерзшей кромке моря.
Поразительно, но проломив гусеницами лёд, амфибия ещё с полкилометра ползёт по мелкому дну, с хрустом и скрежетом ломая тонкий морской лёд. Становится совсем невыносимо холодно. Заранее, ещё на берегу в кузов кто-то поставил ведро с тряпкой, плавающей в солярке, заполнявшей на треть объём ведра. Сейчас солярка поджигается.

Зубами я стаскиваю с окоченевших рук рукавицы и подношу к огню. Ничего не происходит, тогда я засовываю руки в огонь, и начинаю чувствовать тепло.
Амфибия достигла глубины, и теперь уже плывёт, ломая лёд тупым покатым носом. Я не знаю, движется ли она за счёт перемотки гусениц, или включились винты. Мы плывём ломая лёд к кораблям-мишеням. Нам не страшно, потому что все чувства, кроме чувства холода, у нас уже атрофировались.
Рядом с нами появляется обшарпанный проржавелый стальной борт лесовоза.
В качестве источника дерева его использовали ещё до моего появления в этих краях, поэтому на борту судна висит стальная трубчатая лестница, зацепленная загнутыми концами за борт лесовоза. Амфибия, покачиваясь, подплывает к лестнице и мы, по одному, взбираемся на высокий борт корабля.
Сверху открывается пронзительно-прекрасный своей отстранённостью от армейской жизни вид на свинцового цвета морскую поверхность, уходящую за горизонт. Над головой в морозной дымке светит солнце. Но не греет.
Греемся мы в работе. Мы скатываем со штабеля несколько брёвен, и спускаем их на верёвках вниз, в кузов амфибии.
Дело было почти сделано. Сейчас я не понимаю, как мы не покалечились на скользкой поверхности стальной палубы, перемещая эти неподъёмные брёвна.
А брёвна были неподъёмные. Годами пролежали они на палубе, пропитываясь влагой морских испарений, высушиваясь на бешеном белом солнце пустыни. Древесина от этих процедур превращалась в камень. Пилить её ручной пилой “дружба” было сущим мучением. А уж колун, да ещё с нашими невеликими силами, вымотанными нарядами и недосыпом, эту древесину почти не брал.
И опять мы в кузове. Пытаемся отогреть на открытом огне замерзшие руки. Амфибия плывёт, а затем и ползёт на гусеницах к далёкому берегу. Почти весь объём открытого кузова заполнен брёвнами. Но в нём ещё нашлось место для шестерых замёрзших солдат срочной службы в шинелях с голубыми погонами, и ведру с горящей в нём соляркой.
Прошли десятки лет. Но я помню этот холодный зимний день на берегу моря.

Новый Год в армии.

Первый армейский Новый Год я встречал в карауле на полуострове Бузачи.
Даже если я и был когда-то сентиментальным, то к тому времени от сентиментальности не осталось и следа. Поэтому каких бы то ни было соплей по поводу этого праздника, который я впервые встречал вдалеке от дома и родных лиц, я не испытывал.
Караул у нас хоть и был по составу классическим для однопостового караула, то есть три часовых при одном начкаре-сержанте, но ходили мы в караул без патронов. То есть был это по существу сторожевой пост. В наряде я оказался по причине того, что тогда только “молодые” у нас в наряды и ходили, а в карауле потому, что так получилось по графику нарядов.
И вот, Новый Год.

Заступил я с 0000 до 0200. Ночь, ветер, мороз, темнота, пустыня. Территория части не огорожена, да и не от чего или кого - вокруг пустота.
Как потом пел Виктор Цой: “а вокруг красота - не видать ни черта”. Ходил я по периметру части с внутренней стороны строений, потому как хоть какая-то защита от ветра и от абсолютной ночной пустоты внешнего мира.

Все окна в офицерском бараке-общежитии были освещены. Стёкла были покрыты инеем изнутри помещения, а форточки в окнах открыты. Из них раздавались громкие голоса, к которым я не прислушивался, вроде бы музыка, и пахло жратвой, куревом, выпивкой. А может, мне так казалось.
Хотя, чем ещё оттуда могло пахнуть? Не духами же “Красная Москва”?

Женщин в нашей части никогда не было, потому что женщинам там делать было нечего. Я так думаю, что у самих офицеров такая служба, в полном отрыве, даже от радостей гарнизонной службы, называлась каким-нибудь собачьим словом.
Под такими окнами стоять опасно, потому что можно нарваться, поэтому я не задерживался, а нарезал круги.

Время в карауле тянется очень медленно. За два часа, параллельно за наблюдением за местностью, успеваешь передумать обо всём. Это если ты не борешься с холодом, или с голодом, или с желанием закурить. Или со страхом. Если же ты борешься со всеми этими страстями одновременно, то время и вовсе останавливается.
Мне в ту ночь приходилось бороться со всеми этими страстями. Кроме страха.

Поэтому я пошёл к домику, где работал дизель-генератор, и уселся на карабин, положенный плашмя на бетонную отмостку, под выхлоп тёплого воздуха от вентилятора охлаждения, и чутко задремал. Рядом с работающим за стеной дизелем и из-за гула воздуха ничего не слышно. Но и меня в темноте не видно. Да и кому я нужен был тогда, на переходе 1973 в 1974 год? Чуткая дрёма нужна для того, чтобы вовремя оказаться поблизости от места, где тебя сменят на посту.
Меня сменили на посту. Я пришёл в тёплую караулку.

Приятель угостил меня щепоткой моршанской махорки. После бодрствующей смены я скрутил “козью ногу”, выкурил её. И погрузился в сон. Снилось мне что-то яркое и шумное. Потом я опять заступил на пост и встретил безжалостный рассвет первого дня Нового Года. Служить мне ещё оставалось 17-ть месяцев.
Второй армейский Новый Год я встречал в грошевской казарме. Ни в какие наряды я, естественно, на Новый Год не пошёл.
В этот вечер и ночь в наших краях шёл дождь. На ужин в столовой было какое-то “дэпэ” (дополнительное питание), и это было чудесно. Отбой сегодня был без команды, и можно было посмотреть по телевизору встречу Нового Года по 1-й Программе ЦТ, или лечь спать, и это было замечательно. Утром первого января подьём был на час позже и тоже без команды, и это было прелестно. На завтрак также ожидалось “дэпэ”, и это было хорошо. Я прекрасно выспался, и встретил великолепный рассвет первого дня Нового Года праздно стоя у окна спального помещения в казарме. Служить мне оставалось 4,5 месяца.


БУЗАЧИ, БОЗАЩИ (Bozashchy Tiibogi)

Полуостров в северо-восточной части Каспийского м., Республика Казахстан. Название - от казах, базашы - «солонец со степной травой, пригодный для пастьбы скота». Предполагается также, что бузачи — это название одного из туркменских племен, кочевавших по полуострову. Г.С. Карелин (см.) отмечал, что п-ов Б. некогда назывался Колпиным Кряжем, что связано с о-вами Колпиных, слившимися с п-овом. Поверхность Б. на юге пересекается холмами, в некоторых местах покрыта грядово-ячеистыми песками. На севере большие площади солончаков. На юге к п-ову Б. примыкают горы п-ова Мангышлак. Пл. Б. сильно колеблется в связи с колебаниями уровня Каспия. Множество замкнутых соров глубиной 10-15 м. На северо-западе п-ова вдоль побережья береговые валы высотой 0,5-0,7 м, а также береговые дюны.

Вообще, Бузачи, потрясающее место!
Хочешь посмотреть мир? Иди служить в Армию!
Хрен бы я попал в эту географическую точку, если бы не служба. Но попал.
После недели-полутора пребывания в Ахтубинском гарнизоне в сводной роте, нашу команду из Вышнего Волочка разбили по неизвестному принципу по парам, и отправили служить в части.

Ребят разбросало по всему Казахстану и Астраханской области. Макат, Теректа, Тургай, Грошево. Мы с Мишей попали в Бузачи.
Как попадают в Бузачи? В Бузачи попадают самолётом с Ахтубинского аэродрома.
Нас было двое рядовых-пассажиров на этом борту. Ещё человек пять офицеров расположились в креслах сразу за перегородкой пилотской кабины, а мы разместились на откидных лавках в хвостовой части фюзеляжа рядом с бочками с квашеной капустой, мешками с сухой картошкой и ящиками с консервами.
Для нас это было бесплатное развлечение - полёт на аэроплане (будет дома что девкам рассказать)!
Но это развлечение было отравлено горьким чувством того, что наше путешествие из ставших за полгода родными стен ШМАСа в Вышнем Волочке, ещё не закончено. И закончится это путешествие на краю обитаемой Вселенной, то есть в полной шопе (будет о чём дома девкам рассказать).
Аэроплан взлетел. С грустью мы смотрели из иллюминатора на ВПП и крыши зданий Ахтубинского гарнизона. Мы вдруг оба поняли, что лучше было бы пахать в столь не понравившейся нам после учебки сводной роте, чем смотреть сейчас с небес на землю.
Маршут нам кто-то объяснил - посадка в Гурьеве, а потом курс - Бузачи. В фюзеляже было холодно и скушно. В иллюминатор ничего не было видно - серая зимняя дымка вперемежку с облаками. Хотелось курить, но было откровенно страшно натворить дел. А под носом маячила пробка-заглушка на крайнем иллюминаторе перед закрытой дверью в правом борту аэроплана. Так бы вытащить пробку и покурить, пуская дым в отверстие...
Прочие пассажиры-офицеры дремали в креслах. Забылись и мы.
В Гурьеве аэроплан приземлился. Мы с Мишей перекурили в сторонке на поле. Кто-то из офицеров вышел в Гурьеве, кто-то остался. Взлетели. Набрали высоту. И опять ни хрена не видно в иллюминатор. Летели, летели, сели.
Дверь распахнулась, потянуло холодом и незнакомым горьким запахом. Мы спустились по короткому откидному трапу на железную дырчатую поверхность вмёрзшую в серо-жёлтый песок.

На краю железной полосы стоял барак КДП. Через пару недель этот барак сгорел вместе с радиостанцией. И мы сидели вообще без связи с внешним миром.

Военно-полевой аэродром в Бузачах принимал и выпускал один борт в две недели. Ближайший источник с пресной водой находился в 60-ти километрах от части. Никаких дорог по суше. Летом можно было приплыть на корабле из той же Астрахани или Гурьева (наверное). В части служило человек пятьдесят - шестьдесят срочников и с десяток офицеров. Проживание - в бараках. Баня с морской водой.

С одной стороны - море, с другой стороны - пустыня.
А между ними - две маленькие фигуры в солдатских шинелях с голубыми погонами и шапках-ушанках, с вещмешками за плечами, идут по мёрзлому песку на встречу со своей судьбой.

Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

По бруснику

В Магдагачи и окрестной тайге - золотая осень. После списания на землю борттехник Т. остался в эскадрилье в непонятном статусе. Он ходил в наряды, работал по хозяйству, помогал в замене двигателей, лопастей, в регламентных работах. И тут как раз подоспели осенние заготовки. Несколько групп солдат во главе с офицерами забрасывались вертолетами в тайгу на сбор грибов, кедровых шишек и ягод. Лейтенанту Т. придали пять солдат, несколько картонных бочек, совки для быстрого и варварского сбора ягоды (фанерные кузовки с гребнем из проволоки), провиант, палатку - и бросили на бруснику. Борт N 22 высадил команду за сто километров к северу, возле быстрой прозрачной речушки, под сопкой, склоны которой были покрыты стлаником, мхом и брусничником. Борттехник Ф., вдохнув знакомый запах сентябрьской тайги, умывшись хрустальной водой и поев крупной спелой брусники, позавидовал лейтенанту Т.
Они улетели, оставив заготовителей. Уже запустив двигатели, борттехник Ф., вдруг вспомнив, снял на створках моток контровки и кинул лейтенанту Т. - на петли для зайцев проволока была самое то. У лейтенанта Т. был «Макаров» с двумя коробками патронов, но не для охоты, а на всякий случай.
Прошло несколько дней. Борт N 22 отправили в белогорскую командировку, бросать девчачью команду. Когда борттехник Ф. вернулся, в их комнате в общежитии стояло ведро брусники.
- Видас угостил? - спросил борттехник Ф. у борттехника М.
- Нет, - сказал борттехник М. - Сегодня я вывез из тайги группу капитана Володягина. Они тонну собрали. А Видаса с тех пор я не видел.
Утром следующего дня борттехник Ф. спросил у инженера эскадрильи, где лейтенант Т.
- Где, где, - сказал майор Горовенко рассеянно, и вдруг встрепенулся. - А что, они с брусники не вернулись, что ли? Так какого хера молчишь? Две недели уже!
- Я в командировке был! - возмутился борттехник Ф.
Все перепугались, забегали, начали крутить ручку телефона. Нашли экипаж, который десантировал группу лейтенанта Т., и уже в обед борт N 22 садился на широкий берег узкой речки у сопки. В палатке никого не было, но рядом горел костер. Дали выстрел из ракетницы. Скоро из леса выбежали шесть бородатых людей.
Робинзоны наперебой рассказывали, угощаясь куревом. Бочки были полны брусники через три дня. Когда в условленный час пятого дня борт не прилетел, подумали на плохую погоду в Гачах, хотя здесь было ясно и холодно. Несколько дней жили как туристы, жгли костры, пекли рыбу - один солдат сделал удочку. Ставили петли на зайцев, но в них никто не попался. Пистолет Видас использовал только один раз.
- По ночам кто-то ходил у палатки, - сказал он. - Вздыхал, как корова. Я подумал даже - корова. Но утром след на инее большой, и бочка с брусникой одна опрокинута, ягоду ел...
На следующую ночь, когда мишка пришел снова, Видас высунул из палатки руку с пистолетом и два раза пальнул в воздух. У него хватило ума не стрелять в сторону медведя.
- Раненый этой пулькой, он бы вас просто подавил в палатке, как тараканов, - сказал борттехник Ф.
Больше медведь не приходил. Лейтенант Т. доказал свою свирепость даже хозяину тайги. Потом борттехники Ф. и М. удивлялись такой решительности лейтенанта Т., пульс которого, по уверениям предполетного доктора, не превышал 50 ударов даже после приседаний, то есть его биологическое время текло совсем в ином ритме. Он мог, ожидая заправки вертолета, смотреть, как мимо его борта медленно и выжидающе ползет ТЗ, и только после того, как водила ударял по газам, лейтенант Т. начинал медленно взмахивать рукой и медленно бежать за машиной. А однажды в однокомнатную квартиру в ДОСах, где Видас жил с лейтенантом С., ночью пришли грабители. Они сначала бросили камень в окно и разбили его. Видас проснулся и думал, что это был за звук. Лейтенант С. был в наряде. Не дождавшись реакции, воры отжали хлипкую дверь, вошли, не включая света, собрали висящие на вешалке куртки, вошли в комнату, увидели, что на кровати кто-то спит, и удалились. А Видас подумал, что приходил из наряда лейтенант С. и снова уснул.
Вот такой выдержанный офицер руководил сбором ягод. Правда, инженер эскадрильи так и не смог понять особую биологию своего подчиненного. Он считал, что лейтенанту Т. просто все по колено, и надеялся, что армейский труд сможет спасти его.
- Я тебя ебал, ебу и буду ебать! - говорил майор лейтенанту, но это уже иная история.
Итак, Свирепый Видас был спокоен, несмотря ни на что. На пятый внеплановый день солдаты поняли, что дело не в погоде, что, скорее всего, их просто потеряли, ищут в другом месте. С утра на вершине сопки разводили костер, питали его смолистыми стланиковыми лапами, и сопка с высоты была похожа на курящийся вулкан. Но за три дня до прилета 22-го борта командир брусничного взвода лейтенант Т. приказал больше сигнальный костер не жечь.
- И зачем? - удивился борттехник Ф. - Мы, между прочим, не сразу твою сопку нашли, тут речка между такими же петляет. Был бы дым...
Оказывается, перебрав все три варианта, лейтенант Т. нашел, что наиболее правдоподобен самый неправдоподобный. Началась война с Китаем, - подумал он. Как им говорил замполит, спецподразделения китайцев, обутые в кеды, бегом преодолеют те сорок километров от границы за четыре часа, - нахлынут как саранча...
- Я подумал, - говорил лейтенант Т., что-то рисуя в воздухе согнутым пальцем, - что полк перелетел на запасной аэродром в глубь страны. Если будем дымить, нас найдут враги...
- И чего тогда вы еще три дня тут сидели? - спросил борттехник Ф.
- Думали... - сказал лейтенант Т.

Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

Шапошник и судьба

Когда лейтенанта Т. списали на землю, идти по замене в Джелалабад выпало прапорщику Шапошнику. Как опытный борттехник и вдобавок прапорщик, он быстро сдал борт и меховые вещи, заполнил «бегунок» и оставшееся до убытия время делал покупки. Это была его вторая ходка в Афган, и, собираясь, он учил молодых борттехников (даю очищенный от любимой присказки монолог):
- Первым делом берите курево, даже если не курите. Там поначалу зарплату не дадут, а на рубли в тамошнем чипке ничего не купишь - только на чеки Внешпосылторга. Кстати, здесь, в Союзе они идут один к трем. Так вот, курить будет нечего, если с собой не возьмете, а те, кто не курит, сразу наварятся, продавая тем, кто курит, в долг. Берите подешевле, без фильтра - «Астру», «Приму»... Купите здесь несколько чайников, просто металлических чайников, они там идут нарасхват - в обмен на чайник можно взять «Монтану». Это вам на первое время. Потом, как начнете получать зарплату, будете покупать в своем магазине конфеты, печенье и менять их на «афошки», и на них уже покупать джинсы, батники, кроссовки, часы с калькуляторами и мелодиями, сервизы с музыкой, магнитофоны, чай индийский крупнолистовой... Гандоны и ногтегрызки в дуканах не покупайте. Как товар сдали, берите парочку на бакшиш, подарок, то есть.
- Зачем нам это надо? - недоуменно сказал борттехник М. - Мы не мешочники какие-нибудь...
- Ну да, я забыл, - усмехнулся Шапошник, - Вы воины-интернационалисты, нахуй-блядь...
- Кстати, Коля, - сказал лейтенант Л. - А ты не забыл, что должен мне сто рублей?
- Толик, нахуй-блядь, - поморщился прапорщик, - я же тебе слово офицера дал! Завтра расчет получу, отдам, и еще бутылку сверху!..
На следующий день, когда борттехники были на своих бортах, кто-то, пробегая мимо борта N 02, крикнул:
- Толик, там на ЦЗ Шапошник в Афган улетает!
Борттехник Л., слетев с тарелки автомата перекоса НВ, помчался на перехват должника. Он увидел взлетающий вертолет, постоял, потом махнул рукой и вернулся на стоянку.
- Ты ему зла не желай, - сказал борттехник М. - Проклянешь, он погибнет, получится, что за какие-то сто рублей...
- Да не буду я его проклинать, вот еще, - сказал борттехник Л. - Пошел он нахуй, блядь...
На этом историю можно было бы и закончить - встречи Шапошника и лейтенанта Л. больше не предвиделось. Конечно, военная судьба могла свести двух вертолетчиков - джелалабадского и шиндандского - где-нибудь в Кандагаре, - но она сделала точнее. Шапошник, дослужив с джелалабадцами до общей замены, вернулся в Мандагачи, и когда ему предложили в Шинданд по одиночной замене, мужественный вертолетчик согласился. В Шинданде своего заменщика, как полагается, радушно встретил борттехник-двухгодичник, старший лейтенант Л. Оба удивились встрече.
- От судьбы, нахуй-блядь, не уйдешь, - мудро заметил прапорщик и отдал борттехнику Л. сто заработанных в Джелалабаде чеков.