Ту-16 возвращался домой. Над Курилами штурман учуял запах дымящейся проводки.
Поочередным отключением потребителей «запах удалось устранить». Долетели благополучно. Произвели нормальную посадку. Причину задымления на земле обнаружили и сказали, что еще чуть-чуть - и сгорели бы на хрен!
Ну а дальше!!!
Через неделю, разобравшись во всем, собрали экипаж, сказали, что хотели поощрить за грамотные действия «в особом случае», но, в связи с тем, что дым был обнаружен штурманом по запаху, а значит, на высоте около 12000 м он был либо без маски, либо маска была не подтянута, решили объявить штурману выговор
:)

Ту-16К-10-26. Конец 70-х, начало 80-х.
Сидим на Сахалине. Минус где-то около 30.
Кабины у нас грели только для зам.ком.АД и выше. А на Сахалине вообще никому. Наверное, нечем было. Вылет на РП по маршруту в сторону Магадана, 4 часа. Рулим по очереди. У командира руки в перчатках замерзают моментально, у меня в меховых варежках несколько дольше. Отдаю свою правую меховушку. Ему рулить стало теплее, а мне стало холоднее держать штурвал. Он его давно бросил, а был ветерок, а очередность руления никто не отменял. Только интервал у меня стал побольше.
Командир у меня белорус, недавно пришел к нам из ДА. Борец-вольник в какой-то тяжелой категории. Я, 174 рост, 60 кг, соответственно, вес. Ничего себе соотношение весовых категорий!
Взлетаем. Думаю: "правый летчик мастерски убрал шасси, закрылки, фары и после трудного взлета мирно задремал" Не тут-то было! Споткнулся на первом же пункте!
Ну не могу я нажать кнопку уборки шасси и все тут. Примерзла зараза. Где уж там что замерзло, не знаю, но замерзло насмерть.
Докладываю командиру, убираю закрылки, фары. Попутно выслушиваю много чего интересного по поводу дохляков, набранных в армию, и как из-за них приходится мучиться нормальным белорусским парням.
Командир и говорит, нет, скорее рычит: «Смотри, как надо!» Кладет свою лапу на пульт управления шасси и... Ужасно стыдно, но я даже где-то обрадовался, результат-то тот же! Не в здоровье, стал быть, дело!
Хорошо, что облачность стояла низкая, и никто нас не видел. Но потерять 4 часа налета! Заработать какую-нибудь гадость типа предпосылки, и из-за чего! Тут даже я озвереть готов был, не то что он. Но звереть мне не дали, а дали команду держать штурвал. Мне, кроме как головой, оказалось, работать нечем, а КК разошелся не на шутку. Смотрю, ворочается как медведь в берлоге. А штурман Жора ворчит: и скорость-то не растет, и высоту-то мы медленно набираем. Доворчался! И без СПУ услышал все, что о нем думают. Повернулся к нам в поисках правды, мол "за что" и, как он сам говорил, ну как бы это помягче... А! Был несказанно удивлен.
Командир отстегнулся, скрючился как мог, сел на корточки на свое сиденье и долбит пяткой по пульту! Это при его-то габаритах! Потом на земле, с установленными чеками, я пробовал повторить - не получилось. А на Сахалин в любой мороз мы летали только в сапогах. Унты моментально промокали и не успевали высохнуть.
Ну а мне, как назло, ничего, кроме как снять штаны и отогревать этот пульт теплой задницей, в голову не приходит!
Прошло минуты полторы-две. Все, говорит, тяжело дыша, докладываю... возвращаемся.
И тут меня все-таки осеняет. Ну не зря же я так напряженно думал. Подожди, говорю, докладывать! Есть идея. И я, боясь спугнуть удачу, нажимаю на верхнюю маленькую кнопку выпуска шасси.
Если кто помнит, она служила для безударного снятия шасси с замков при выпуске и, кажется, открытия створок.
И она легко так утапливается. Шасси пошли на уборку. Командир смотрит на меня и спрашивает:
- И что, ты ее так все четыре часа держать будешь? Ну в запале еще человек, не подумавши спросил. С кем не бывает!
Оказалось, совсем не долго. Циркулирующая в системе "гидравлика" буквально через минуту разогрела пульт. Кнопка уборки шасси начала шевелиться. Еще через минуту я ее спокойно утопил и отпустил маленькую кнопку. Подождал положенные 30 сек. и установил нейтрально. Все замечательно! Вот уж действительно "мастерски убрал шасси"!

После мне никто ничего не сказал, но командир (по должности зам. ком аэ) провел занятия в эскадрилье по особенностям уборки шасси в условиях низких температур. Без конкретики...

www.forumavia.ru

Серенька

Почему-то все его ласково величали Серенькой. Хотя понятно почему. Был он невелик ростом - где-то метра полтора вместе с каблуками и фуражкой, не более. Миниатюрность доставляла ему и вещевой службе полка массу неудобств. Попробуй найди 35 размер ботинок... Не знаю, как так получилось, что Серенька прорвался через медицинские заградительные кордоны, обошел все ограничения и оказался в боевой авиации, наверное, очень ему хотелось самоутвердиться в этой жизни.
Серенька был человеком добродушным, его большие карие глаза, прикрытые мохнатыми ресницами, смотрели на мир открыто и дружелюбно. Взгляд напоминал взгляд доброй коровы или скорее теленка. Но за малым габаритным калибром этого человечка скрывалась большая тонкая ранимая душа... Попали мы как-то вместе на одну электричку. Дорога была неблизкая, Серенька чуть пригубил, чакры открылись, и он, вдруг начал читать мне стихи... свои белые стихи про все что рядом... Они струились в наш вагон откуда-то из космоса и формировали вокруг неосязаемое поле, Серенька улавливал его каким-то сверхчувствительным приемником и воспроизводил с мастерством акына. Все, что окружало нас, приобретало поэтическую форму и мягкими мазками ложилось на холст «параллельного» восприятия. Потерялось время, пространство раздвинулось новым измерением. Особенно врезался в память опус про муху, которая попала в «межстеколье» и никак не могла найти выход. Серенька, казалось, растворился в ее внутреннем мирке, улавливая тончайшие вибрации хрупкой души. Трагедия мятущегося в заточении насекомого была поднята из микрокосмоса до сознания человеческого бытия и поражала глубиной внутреннего анализа. В истории этой мухи были и переживания от непонимания окружающими, и некая фатальная предопределенность ситуации, безысходность и желание изменить этот несправедливый жестокий миропорядок... и грусть... Сознание постепенно заполнялось пронзительной жалостью, в глазах пощипывало... Слова удивительно точно попадали в болевые точки, отвечающие за пробуждение сочувствия и сострадания. Великие Шекспир, Толстой и Достоевский незримо стояли где-то рядом, благословляя скупой слезой талант импровизатора. Я был растерян и потрясен, потому что мне вдруг показалось, что муха эта была проводником, через который выливались в мир его собственные, Серенькины мысли, эмоции и переживания... Невольно пробуждались отцовские чувства, хотелось взять его на руки, покачать, успокоить и защитить от невзгод и неурядиц...
Несмотря на тонкую душевную организацию, Серенька сумел встроиться в сермяжное безобразие полкового бытия и вел очень даже полноценную и насыщенную жизнь, сопровождаемую разнообразными кульбитами, казусами и приключениями...
Как-то погожим летним деньком залетел к нам «неплановый» борт с главным инженером армии. Что-то там случилось: трассу ли не дали, отказ ли техники. Ну раз такой случай, почему бы не «отшлифовать» подчиненных?
Полетов не было, народ расслаблялся кто как мог, предупредить о грядущей экзекуции не успели. В самый разгар разноса из близлежащей рощицы бодрой походочкой вышел человечек с лукошком подосиновиков и с прекрасным настроением. Встреча была внезапной и запоминающейся. Генерал, сверкающий лампасами и золотом погон, пузатый и непреклонный, и Серенька в комбезе, щедро пропитанном самолетными «соками», в технических тапочках минимального найденного на складе 39 размера, заштопанных контровкой, и носками, загнутыми вверх как у героя древних восточных сказок, худосочный и благодушный.
Они как два противоположных полюса тянулись друг к другу сквозь пространство и время. Вероятно, именно эта встреча и была той путеводной звездой судьбы, которая привела непрошеного гостя на наш аэродром, чтобы «мимолетно» продемонстрировать некую абсурдность возможных «межличностных контактов» людей, разделенных пропастью...
Надо отметить, что генерал отличался весьма вздорным характером, брызжущим надменностью, харизмой и самомнением. Окружающая свита, хорошо его знающая, замерла в предвкушении неизбежности. Немая сцена несколько затянулась...
- Ты кто такой...? - прошипел наконец генерал.
- А ты кто такой...? - вдруг «приземлил» его с испугу Серенька, стыдливо пряча в траве свои туфли-скороходы. Его мохнатые ресницы хлопали с возрастающей скоростью, словно пытаясь поднять своего хозяина в воздух и поскорее унести от надвигающихся неприятностей.
Внутри генерала лихорадочно защелкали триггеры, отстраивающие выход на режим закипания, одна за другой стали срываться предохранительные чеки, а в воздухе повисла предгрозовая искрящая напряженность...

- Я, мать твою... главный инженер воздушной армии! - взвизгнул он, пройдя «предварительный старт».
- А я ... я... техник борта... А че те нада...?... испуг не отпускал... отклик шел на уровне безусловных рефлексов...
В грозной машине что-то хрустнуло, брякнуло, тренькнуло и ... заглохло.
Генерал посмотрел на зама по ИАС, на Сереньку, опять на зама, махнул рукой и удалился к уазику.... Механизм взбадривания подчиненных был намертво заклинен.
Когда Серенька вырывался из «душной» полковой атмосферы, воздух свободы опьянял в прямом и переносном смысле, в нем просыпалось неуемное творческое начало, он с радостью и вожделением бросался в стихию новых ощущений и фонтанировал, фонтанировал, фонтанировал...
Забавный случай произошел на периферии армейской службы в городе расквартирования родной авиационной дивизии. На базе ТЭЧ одного из полков производился комплекс доработок, дошла очередь и до Серенькиного борта. Поселили его в местной гостинице, где-то через пару дней к Сереньке подселили авиационного майора из какой-то придворной столичной части. Тогда была практика посылать штабных на войсковую стажировку для поддержания воинского тонуса. Дослужившись до майора, столичный гость вдруг понял, что праздник жизни кипит где-то в стороне, а он видит лишь его жалкие отблески. Необузданное желание наконец узнать, что есть такое настоящая армия, толкало на «подвиги». «Контракт» на ознакомление был «подписан» в тот же день. Серенька брал на себя обязательство ничего не утаивать, за майором осталось материальное обеспечение...
Серенька свое обещание сдержал сполна... В ходе непрекращающихся «маневров» были освоены: ночные тревоги, подвески спецбоеприпасов, внезапные перебазирования, химические атаки, посадки на запасных аэродромах и т.д. и т.п., не забыты были также и фоновые факторы боевой учебы, предусматривающие развитие навыков аморального поведения...
Близился конец стажировки, и Серенька решил отметить примерное поведение дотошного ученика «отдыхом на базе МО в Красной Поляне с катанием на лыжах». Предварительно было закуплено внушительное количество реквизита - поваренной соли, Серенька где-то раздобыл беговые лыжи (горных достать не смог). Режиссерская задумка закинула несчастного майора (а впрочем, почему несчастного... может, это были самые счастливые дни в его жизни...), экипированного в костюм военного лыжника (полевая форма при лыжах и портупее) на шкаф. Серенька бегал по комнате, посвистывая и завывая «то как зверь..., то как дитя...», изображая метель, разметывал соль-снег и регулярно выстреливал репликами-вводными из сценария «праздника»:
- Лавина сзади...!!!
- Быстрей давай...!!!
- Шевели помидорами...!!!
- Палками, палками работай...!!!
- Прыгай, а то накроет, не ссы, снегу много - не расшибешься...
Что ни говори, а режиссер он был что надо...
Чем бы все закончилось, не появись комендант гостиницы, одному богу известно.
Майор тоже не оплошал: свою часть «контракта» по матобеспечению мероприятий исполнял исправно: когда улетучились командировочные, в столицу полетели телеграммы, подрывающие семейный бюджет: «Родная, мол, ужасная провинция, все страшно дорого, порядочная еда только в ресторане, вышли срочно...» Попытка заначить немного на обратный билет в СВ и дорогой подарок сыну была своевременно пресечена: «неправильные» билеты были сданы, подарок возвращен в магазин. Обратно он поехал в общем вагоне с красным пластмассовым крокодилом и с обновленным взглядом на жизнь. А на сдачу была организована отвальная, которая также входила в план переучивания.
Думается, майор получил все, что хотел, и, наконец, приблизился к источнику сакральной тайны, скрываемой от него в бюрократических тенетах штабной конуры.
Еще один забавный эпизод, имевший поворотное значение в жизни нашего героя, произошел в Пушкино, что под Питером. Самолеты, несмотря на старания техсостава максимально снизить вероятность этого события (кто отправлял аэропланы в ремонт, знает о чем я...), успешно таки долетели до ремзавода, и вся наземная команда повышала культурный уровень, попивая пиво на фоне историко-культурного наследия. Где-то в глубине Екатерининского парка «туристическая группа» наткнулась на статую обнаженной женщины. Серенька превратился вдруг в соляной столб и потерял дар речи, он ведь остро чувствовал прекрасное... Уговоры товарищей последовать дальше по маршруту результатов не возымели. Серенька был ошеломлен, сражен и повержен... Немного очухавшись, он стал делиться с прохожими впечатлениями о красоте линии и великолепной пластике, которую сумел уловить древний мастер, сопровождая свой монолог эмоциональными всплесками:
- Граждане! Как можно пройти мимо такой красоты...!
Прохожие относились к его комментариям как-то настороженно... и старались пройти побыстрее. Коллеги-спутники, поняв безрезультатность попыток оторвать Сереньку от монументальной женской прелести и чувствуя некую несуразность ситуации, стыдливо ретировались, предоставив событиям развиваться своим чередом, за последствия они не переживали: Серенька никогда не скандалил, органично вписываясь в окружающий мир.
Появился он только под утро в сопровождении почетного эскорта веселых стражей порядка, еще не остывший от впечатлений, немного растерянный и явно что-то задумавший...
Месяца через три Серенька женился...
Его избранницу можно было с успехом использовать при игре в прятки в качестве естественного укрытия. Превосходя своего суженного на несколько весовых категорий, она являла собой образец рационализма и хозяйственности, была строга и решительна в поступках. Отстраивая семейный быт, «хранительница очага» постепенно занимала господствующие позиции, не оставляя ни малейшего «люфта» бесконтрольности. Серенька сопротивлялся надвигающейся диктатуре как-то вяло, без энтузиазма, по-видимому осознавая для себя полную бесперспективность генерального сражения, а скорее он и не хотел его выигрывать...
Может, наконец-то и реализовалась его мечта...

СНЫ.

"Нерассказанные сны подобны непрочитанным письмам"
Талмуд.

Здесь всегда шуршит высокая трава. Над ней летят муссоны, и полгода трава пригибается в одну сторону, месяц торчит в зенит, а потом послушно ложится обратно. В траве живут валлаби, совсем не пугающиеся человека. Впрочем, местные люди от них отличаются несильно. Другой мир, другой дух, запредельное состояние души. Аллентауна никогда не было, как не было и Филадельфии, и всего Восточного побережья. Иногда полезно думать так, будто 22-летняя жизнь началась вчера. А иногда ничего другого не остается.
Вечно пригнутая трава слегка волнуется на рассвете, бахромя края посадочного Т - а посадочные огни столь же ярки, как в Техасе. Есть в мире места, напоминающие лоно матери. Это аэродромы.
Потом скажут, что валлаби этой осенью совсем не показывались не взлетке. Вот и сейчас ему не удалось заметить ни одного зверька ни на рулёжке, ни на полосе.
Война. Спадающее вечернее марево. 44-й. 89-я бомбардировочная эскадрилья ВВС США прибыла в Лаэ в этом январе.
На Новой Гвинее никто никогда никого не ждет. Жизнь здесь так проста, что человек так и не понял, что от него что-то зависит. И уже не хочет понимать. Времени нет - только ветер и море. Имеет ли смысл говорить о страстях, если здесь есть аэродром, ветер и море?
1-й лейтенант Дуглас Самнер закрыл глаза. В 22 года за этим ничего не стоит - просто физиологический акт. Надо поспать. Вылет в пять утра, и он никак не мог привыкнуть вставать так рано. Сейчас сентябрь, но здесь все смешано, и он не так давно поймал себя на мысли, что слово «граница» стало для него очень отвлеченным понятием. В том числе - граница между сном и явью. Он не мог даже сказать, что атаки японские конвоев начинались после того, как он окончательно проснется. Но вот только признаться особо некому - на А-20 у пилота только один собеседник: интерком. Иногда кажется, что в ультрамарине тропического неба висят двое - он и его интерком, как сублимация всего остального мира. На «бостонах» проще, там есть второй пилот. Хотя, конечно, когда сидишь рядом с другим человеком, это все равно, что ребенком гуляешь с бабушкой. Всё время думаешь, как бы не услышать скрипение: «Ты бы, Даг, лучше бы не делал этого». Надо будет попроситься в 30-ю слетать вторым.
И поспать. Вылет в пять утра.
Проваливаясь в сон, Дуглас Самнер поймал себя на мысли, что белые звезды на фюзеляже А-20 стали красными.
А на разбеге он обратил внимание на красные осенние клёны. Откуда на Новой Гвинее клёны?
И штурман, доложивший об отрыве носового колеса. Штурман? На А-20G нет штурмана.
Он летел во сне на каком-то другом самолете, который назывался «бостоном».
А потом появилось серое, очень спокойное, ледяное море. Вот только во сне и увидишь южную Пасифику вот такой - жесткой, ледяной, бездушной. Или это не тот океан?
И бой, всегда входивший в кабину голубовато-сиреневым, стал розовым. Бой был прост, как цветок тюльпана - маленький каботажник и три кайбокана: два расходящимися курсами, как завитушки скрипичного ключа, один в дрейфе. Он открыл створки бомболюка и положил указательный и средний пальцы на рычаги сброса бомб, клюнув носом на высоте 300 футов и выбрав РУДы...
1-й лейтенант Дуглас Самнер проснулся. Над сентябрем 1944, что сидел в гостях у новогвинейского аэродрома Надзаб, что совсем рядом с Лаэ, летел ветер, и нес с собой поперек ночного неба яркие южные звезды. 1-й лейтенант проснулся, но продолжал видеть сквозь эти звезды незнакомый продолговатый прицел на знакомой панели А-20, и в нем - незнакомый корабль с задранным, как у портового буксира в Нью-Йорке, полубаком, в центре корпуса которого вдруг родилась и исчезла яркая вспышка. И еще Дуглас Самнер видел чужие руки с чужими часами, чужые манжеты чужой летной куртки, но как будто свои собственные ногти с большим количеством белых пятнышек, что, как известно, говорит об обильном и скором счастье.
Удовлетворенный этим, он снова провалился в туман.
А в пять утра был вылет, и 89-я опять получила задачу атаковать эскорт, и не до конца проснувшийся 1-й лейтенант Дуглас Самнер видел знакомый силуэт японского эсминца, поверх которого вдруг проступил туманный, как призрак, силуэт незнакомого продолговатого прицела, и он, повинуясь пульсирующей четкости этого силуэта, открыл створки бомбоотсека и положил указательный и средний на рычаги сброса бомб, и посмотрел было на ногти - но руки были в перчатках, и он, непроизвольно рванув рычаги, сдернул перчатку чтобы увидеть пятнышки на ногте большого пальца, а ведущий закричал по радио «Рано!», но бомбы неожиданно высоко подпрыгнули от воды, и одна из них исчезла в яркой вспышке прямого попадания в центр корпуса цели.
После посадки майор посмотрел, как обычно, мимо него, обратил внимание на то, как под тем же ветром, так же, как и трава, колосится непослушный хохолок мокрых из-под шлемофона волос, и сказал просто - «молодец».
Второй и третий вылет в этот день ничего не дали, а когда стало смеркаться, 1-й лейтенант Дуглас Самнер выбрался из палатки, лег на траву и стал всматриваться в закат, и краем глаза поймал момент, когда яркие белые звезды на острой законцовке фюзеляжа А-20 стали кроваво-красными.
И в этом сне он неожиданно и очень нечетко увидел лицо, незнакомое лицо пилота в незнакомой одежде, в незнакомом небе над незнакомым морем.
« Здравствуй» - сказал пилот как бы себе внутрь, потому что 1-й лейтенант Дуглас Самнер сидел в этой же кабине, жал на эти же педали и видел эту же приборную доску.
« Здравствуй»
« Кто-то из нас сегодня, 22-го сентября, умрет, знаешь ли»
« Я не хочу»
« И я не хочу. Но кто-то умрет»
«Как это будет?»
« Это будет второй вылет сегодня, и мы с тобой откроем бомбоотсек, и захотим сбросить обе бомбы парой, как обычно, но что-то заставит сбросить их поочередно»
« Да, я знаю. Нам говорили. Первая должна уйти с рикошетом в корпус, вторая - прямо под ватерлинию»
« Да? Ну а нам никто ничего не говорил. Но я так думаю, что первая должна быть пристрелочной с шансом на попадание. Ну вот, мы слегка довернем, а потом снаряд оторвет кусок левого крыла от мотора, и польется бензин, и пламя будет белым, как снег. А потом мы упадем в море, слегка перелетев за цель»
« Цель?»
« Да. Транспорт с солдатами. Первая бомба пройдет мимо, вторая попадет в надстройку. 138 человек, среди которых бывший агроном, часовщик, певчий в хоре, сутенёр, полицейский, больной сифилисом и почтальон, погибнут сразу. Еще 70 человек прыгнет в море, спасаясь от пожара, а обратно поднимут всего 12. Не так-то уж и дешево умрем, если вдуматься.»
« Откуда ты знаешь все это?»
Пилот ничего не ответил. Он просто смотрел на приборы, и Дугласу Самнеру было немного видно его лицо. Они молча неслись куда-то в небе над морем.
«Небо над морем - это особенное место» - сказал незнакомый пилот.
«Как тебя зовут?» - отозвался 1-й лейтенант Дуглас Самнер.
«Сергей»
И когда Дуглас Самнер открыл рот, он снова проснулся.
«Надо же, какая только блажь не приснится»
«Это правда»
Голос звучал изнутри.
«Нам надо выбрать»
Заснувший под открытым небом Самнер был одинок и беспомощен перед своим нежданным безумием - палатка была шагах в пятидесяти, а он не мог ни закричать, ни двинуться с места.
«Не бойся. Тебя парализовал страх перед неизвестным - передо мной, но я ничего за тебя не решу. У нас только один шанс узнать, кто погибнет, а кто - нет. Он - в честном ответе на один вопрос. Я на него уже ответил, теперь твоя очередь. Закрой глаза и жди. Но - только один шанс»
1-й лейтенант Дуглас Самнер не имел выбора. Он закрыл глаза. И сквозь скользнувшие справа налево сине-желтые блики отчетливо проступила надпись «For what?*»
И накатили слезы. 1-й лейтенант Дуглас Самнер беззвучно плакал, обездвиженный в высокой траве, и поток слез омывал ряды людей перед ним. Незнакомых людей в летной амуниции. И вдруг в них промелькнул капитан Эдвин Смит, погибший в мае. Он мог бы поклясться, что это был Смит. Он молча прошел перед ним и исчез. Они все молчали и исчезали. Поток рядел, и вот он закончился. Последний пилот, в незнакомой форме, обернулся и посмотрел на него. И 1-й лейтенант Дуглас Самнер почувствовал неодолимое желание кивнуть, встать с травы и пойти за ними. Он кивнул, и силы вернулись. Он резко напряг пресс, оторвавшись от травы, и проснулся.
03.30. Через полчаса подъем, завтрак, инструктаж и вылет. Тыльные части ладоней с шелестом проехались по глазам. Когда сине-желтые блики рассеялись, едва различимые белые звезды на фюзеляже А-20 стали кроваво-красными.
Сергей подтянул под себя ноги и встал. Пора. Второй вылет, прохлада прибалтийской осени, краснеющие клёны. Под самолетом, деятельно переговариваясь, копошились техники, разбирая деревянные «корзины» с двух ФАБ-250. Он посмотрел на часы -отключиться удалось на 27 минут. В первом вылете он попал в немецкий транспорт, будучи ведомым командира полка. Странный сон. О чем говорил этот пилот, судя по всему, союзник? Первая - пристрелочная, вторая - в цель? Очень странный сон. Тем более странный, что он, похоже, прав.
Через 20 минут с аэродрома Клопицы стартовала пятёрка А-20Ж из 51-го минно-торпедного авиаполка авиации Краснознаменного Балтийского флота, а с аэродрома Надзаб, что с другой стороны земного шара по диагонали, - пятерка А-20G из 89-й бомбардировочной эскадрильи 5-й воздушной армии ВВС США.
Через полтора часа обе ударные группы вышли на цели по данным разведки, обе встретили плотный зенитный огонь и лишь одному из самолетов в каждой группе удалось прорвать внешний ордер охранения и устремиться к транспортам.
Лейтенант Сергей Пудов, получив 20-мм очередь в правый мотор, довернул вправо - проходя над кораблем эскорта на высоте 50 метров, он не хотел отпускать транспорт в центре ордера. Он открыл створки бомбоотсека и положил указательный и средний на рычаги сброса. 1-й лейтенант Дуглас Самнер отвернул влево - он решил сделать второй заход. На развороте его А-20 догнала тройка 25-мм снарядов, разорвав на три неравные части тело стрелка и перебив тяги. Разворачиваясь кренами, Самнер открыл створки бомбоотсека и, выдернув стопор, освободился от обеих бомб. Моторы вроде тянули, сизый дым, заполнивший было кабину, вытянуло в открытый фонарь. Радио не работало, но радиокомпас вроде был жив. Далеко впереди лежала трава аэродрома Надзаб, что в новогвинейском городке Лаэ. Звон в ушах, занимавший все пространство и ставший синонимом бытия, вдруг погас, как стихает школьный звонок, и жизнь вернулась в израненный А-20: шум моторов, свист ветра и... мысль. Как бы проступившая кроваво-бурым туманом по диагонали приборной доски: «Я не знаю». Иссушенный ужасом и параличем заученных действий мозг схватил эту мысль, как изголодавшийся каторжник уличную девицу, и принялся ритмично раскачивать ее на качелях страха и желания, и вдруг, разорвав ее одежды, увидел, что та беспола, как ангел.
«Ты не знаешь, за что ты готов умереть. Поэтому - живи»
Незнакомый пилот, обернувшийся на дымной тропинке, резко поднял руку, преграждая путь. Глядя, как из кокпита извлекают все, что осталось от его стрелка, 1-й лейтенант Дуглас Самнер как бы краешками глаз заметил, что на ногте большого пальца этой руки полно белых пятнышек, которые, как известно, символизируют счастье. Он отвел взгляд. На кроме полосы стоял и смотрел на него небольшой валлаби. Через несколько секунд зверек повернулся и исчез в траве.
А над быстро разгоняемым ветром пятном масляной пены, там, в холодной и презрительной Балтике, где упал самолет Сергея, кружились и кричали чайки. Их, безусловно, интересовали нахлебавшиеся воды немцы, у которых можно было выклевать глаза.

-------------


* За что?

Сказки «триста десятой» сопки
Сказка б/н 11

Третьи сутки метель засыпала полк снегом.
Непогода накрыла весь Кольский, словно уходящая зима, спохватившись, решила высыпать все свои оставшиеся запасы на расслабившихся уж было жителей и заодно напомнить им что неспроста лучший общественный транспорт в здешних широтах - олени.
Замело дороги, закрылись, поборовшись немного со стихией, аэродромы. Сначала Мурмаши, потом сдался флот, за ними и ПВО... Лишь подполковник К., осмотрев творящееся за окном безобразие, постановил:
- Я упрямый белорус, и пока я командир полк останется на боевом дежурстве. Чистить! - и объявил тревогу.
Заметаемые снегом соседи бездельничали и пили разные напитки; у нас весь личный состав способный держать лопату, включая штабных писарей и обозных лошадей, расчищал аэродром. Не полностью, конечно - реально оценивая соотношение сил ограничились стоянкой дежурного звена, рулежкой и взлетно-посадочной. Вроде и небольшой участок, но когда уже через пять минут с трудом различаешь где чистили, а где нет, выражение «сизифов труд» становится понятнее и роднее. Другие выражения тоже.
Ходили делегацией к командиру; Виталий Иванович, внимательно и с пониманием выслушав ходоков, повторил свою мантру про упрямого белоруса, добавил несколько новых слов и отправил обратно на трудовой фронт.
- Выслуживается... не терпится ему папаху нацепить... - определили офицеры, орудуя шанцевым инструментом.
День-ночь, день-ночь... Вымотались все. Водитель снегоуборочной за рулем заснул - полкилометра огней с взлетки как корова языком слизнула. За полосой, продолжая расчищать рулежную дорожку, метров на тридцать снег с грунта убрали прежде чем сообразили что увлеклись и бетонка давно кончилась...
На третий день метель начала ослабевать. Белая поредела круговерть, выглянуло солнце.
Небольшой вроде просвет, метров пятьсот всего шириной, за ним снова белая стена снежная видна - а все равно хорошо, даже теплее как-то.
И вдруг в просвете появляется «аэрофлотовский» Ту-154, в посадочной конфигурации, быстренько доворачивает и идет прямиком на полосу как будто так и положено; хорошо хоть все небом любовались, «железную птицу» увидели вовремя и успели с техникой с бетонки в снег попрыгать.
А «тушка», нахально проревев реверсом, словно у себя дома прокатилась по полосе и остановилась в торце, зарывшись передней стойкой шасси в снег; когда подбежали, в открытой двери кабины экипажа уже сидел, дымя сигаретой и улыбаясь, командир «пассажира».
- Служивые, а где я сел-то?
- В Килпах.
- Ну и нормально...
Конечно, его благодушие совсем не разделил командир полка, на полосе у которого растопырился лайнер с полутора сотнями пассажиров в придачу, которых нужно было кое-как, по стремянкам, извлечь из салона, где-то разместить, да еще и кормить пока не удастся отправить в Мурманск. Но альтернатива могла быть куда хуже...
Командир 154-го допустил две ошибки. Затосковав по метеоусловиям с пассажирами в Москве он принял решение на вылет по неподтвержденной погоде, а когда уже на подходе к Мурманску прогноз не подтвердился - улучшение было, но недостаточное - начал ждать. Вот только вместо лучших метеоусловий он дождался аварийного остатка топлива, которого уже не хватало чтобы уйти на ближайший открытый аэропорт Петрозаводска. Хоть тушкой, хоть чучелом, а самолет нужно было срочно сажать куда угодно, хоть на ощупь и в сугроб поровнее, так что начали они заходить на заснеженные Мурмаши которые лихорадочно чистились, кляня торопливый экипаж на все лады.
Хорошо авиационный бог, отвлекшись от партии в шеш-беш, спохватился и организовал просвет в котором их ждал уже расчищенный аэродром полка «упрямого белоруса» подполковника К....