ПРОСТЫЕ ВЕЩИ

- Хают, Хаит, Шабат и... Зильберминц!!!
Голос полковника Федонина улетал к макушкам сосен.
- Хают, Хаит, Шабат и... Зильберминц!!! Выйти из строя!
Строй наш поредел на четыре фигуры.
- Я лично буду принимать у вас сегодня зачет, товарищи курсанты! Для вас воскресенье отменяется. Три километра с полной выкладкой. Вопросы есть?
Вопросов к полковнику Федонину ни у кого не было. В Сирии Федонин командовал боевым полком. Здесь, в военных лагерях под Ковровом, ему достались студенты педагогического института.
- Курсант Бынь! Застегните верхнюю пуговицу. Или вы тоже хотите поучаствовать в марш-броске?
- Никак нет, товарищ полковник, - пискнул филолог Евгений Бынь, в имени которого все использовали только первую букву. И зачем-то добавил: - Извините, пожалуйста...
Мы с друзьями расположились на поляне. В центре стоял пенек, похожий на идола. Кто-то заботливо откопал землю на полштыка, в самый раз под костер. Деревья росли кругом и создавали видимость комнаты. Это местечко мы облюбовали давно и закрепили за собой, отбив претензии геофака. Каждый вечер, после отбоя, мы собирались здесь. Ставили на огонь закопченный чайник, позаимствованный на кухне, закуривали и наслаждались неспешными разговорами. Мы служили в разных ротах, разных взводах и разных отделениях. Было что обсудить за день...
Сборы достигли экватора, и мы к ним привыкли, втянулись... Привыкли к новым товарищам, запаху оружейной смазки, сапогам, научились подшивать подворотнички и выбегать на зарядку с голым торсом...
Сборы приравнивались к государственному экзамену и тянулись три месяца. Мы ходили в гимнастерках, с лопаткой и фляжкой на ремне. Мы готовились к экзамену по специальности - командир мотострелкового взвода. Мы изучали вооружение и тактику действий вероятного противника...
Но теперь было воскресенье...
- Да, хорошо Шабату, - говорил кто-то из нас, - выведет их полковник на шоссе и вперед!
- А сам будет ехать сзади на «Волге» и подбадривать в мегафон!
- Может и подтолкнуть в зад... Бампером.
- Может и подтолкнуть.
Серега мурлыкал себе по нос, отгоняя комара:
«Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас...
Милая, нежная, чудная...
Эх, не влюбиться бы в вас...»
- А с другой стороны, Федонин прав! Я, что ли, должен тащить этого Зильберминца, когда он отстанет? Завтра ночные учения... И я не собираюсь тащить на себе какого-нибудь Зильберминца... Пусть тренируются нехристи. - Володя закурил «Приму».
- А кто собирается тащить? Кто?
- Антисемитизм...
- Какой там антисемитизм! Пусть бегает... А то папа у него - адвокат, мама - адвокат, дедушка - адвокат. Бабушка, наверное, тоже адвокат... Подумаешь, контора: «Зильберминц и сыновья»...
- Контора Никанора...
- Во-во!
- Милая, нежная, чудная...
Эх, не влюбиться бы в вас...»
...Ночные учения не могли не волновать.
Хотя мы уже многое выдержали.
Мы ходили в атаку и разворачивали фронт на сто метров. Кидали в бензобак танка деревянную учебную гранату. Танк зато был настоящий и проезжал гусеницами прямо над нами, спрятавшимися в специальном укреплении под землей.
Мы стреляли из гранатомета. Причем Толик Пимакин забыл заложить уши ватой. Потом его три дня крыли все, кому не лень. Толик ни черта не слышал! Он временно оглох.
Мы водили БТР! И копали ровик для БТРа саперными лопатками... Наш взвод был тогда в обороне.
Мы даже бросали боевую гранату РГД-5 в окоп вероятного противника. Миша Хаит выдернул чеку и, повернувшись к майору Масюку, спросил:
- Я правильно поступаю, товарищ майор?
- Бросай гранату в окоп!!! - заорал майор.
Хаит внимательно посмотрел на майора...
- Я забыл, куда деть чеку.
- Бросай гранату, Хаит!
- А чеку?
- Ах ты, трам-тарарам - там-там...
Тут наконец Хаит отвернулся и бросил гранату в окоп. Все облегченно выдохнули... Хаит снял каску и достал из кармана расческу. Хотя причесывать Мише было особо нечего. Как и всем остальным курсантам.
В стрельбе из пистолета отличился Дима Гаврилов. Он убил птицу. Птица сидела на дереве. Вместо мишени Дима зачем-то выстрелил в птицу и попал.
Как выяснилось, именно за этим деревом справлял малую нужду старший лейтенант Огуреев. Птица свалилась прямо под ноги товарищу старшему лейтенанту. И тут же стала мокрой...
Но в целом все шло нормально. Все понимали значимость сборов. А также волновались, что могут остаться без звания. И угодить на службу рядовыми... И это после пяти лет обучения в МГПИ... Обидно.
Я задремал и проснулся, когда услышал свою фамилию...
- Васильев справится...
- Нет вопросов...
- Простая вещь!
- Ему и так везет... Дистония у него... Жена к нему приезжает постоянно... В Чехословакии был... Спит вон как сурок...
- Простая вещь!
А Серега мурлычет уже что-то новое:
- Вспомнилась песня, вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
«Сталин и Мао слушают их -
Вот почему заваруха...»
...Заваруха? А я-то причем?
Олег мне легко объяснил ситуацию.
Ребята в понедельник ночью выдвигаются родину защищать. Десятикилометровый кросс. С полной выкладкой. Окапывание. Форсирование речки Вонючки. Ориентир - роща темная... Без команды не стрелять... Жара! Вспышки слева и справа. Противник наверняка применит химическое оружие... Сутки в бою. Возвращение - кто сможет вернуться - ожидается поздним вечером.
- Ну?
- А ты встретишь ребят братским ужином!
- ???
- «Сталин и Мао слушают их, -
Вот почему заваруха»...
- Каким еще ужином? Я же под грибком торчу. Часть охраняю... С табельным оружием, между прочим.
...Тут я должен сделать лирическое отступление. Дело в том, что противник уже как-то применял химическое оружие. Причем в 30-градусную жару. И наша рота молниеносно натянула противогазы и рванула куда-то там...
Я чуть не умер от недостатка кислорода. А вечером вспомнил, что «на гражданке» врачи находили у меня повышенное давление. Я даже припомнил забористое слово - дистония...
Наш фельдшер в ответ на жалобы - «голова, это... кружится... тошнит... в глазах темнеет... мерцает... рябит...» - перепугался и отвез меня на санитарном газике в город Ковров. Там, в военной поликлинике, мне измерили давление и согласились - дистония... Нагрузок в жару - избегать! Мне даже выписали какие-то таблетки. И справку.
Вот из-за этой поездки я и получил наряд по роте вместо завтрашнего боя у рощи темной... И очень тому радовался. Стой себе под грибком, кури, можно и газетку почитать... Красота...
Но друзья предложили иное.
- Короче, слетай в Ковров за водкой. Пока мы воюем... Вот, мы тут скинулись, пока ты дрых... Ровно на две бутылки. Закуска? Придумай что-нибудь... Прояви солдатскую смекалку.
- А заметут?
- Кто тебя заметет? У тебя же справка! Ты в больничку шлепаешь... Таблетки кончились... Загнуться можешь... Скажи, Серега?
- Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас...
- Да таблеток у меня полно! Серега, ну скажи ты этим козлам...
- Милая, нежная, чудная!
Эх, не влюбиться бы в вас...
- Кончились они, кончились... - Олег был неумолим. - Их у тебя курсант Зильберминц съел... Все до одной сгрыз. Как нечего делать... А еще ливень размочил остальные... Сильный ливень, а ты в наряде... Мужественно и стойко преодолевал трудности и лишения солдатской жизни...
- Ну, вы даете... Серега, ну хоть ты скажи им...
- Где ж ты, фантазия скудная...
Где ж ты, словарный запас...
Володя затянулся очередной «Примой». И разложил все по полочкам.
- Простая вещь. Отстоял. Сменился. Сменщик кто у тебя?
- Бынь!
- Е. Бынь? Отлично! Предупредишь его. Мол, можешь задержаться... Сам дуешь на электричку. Полчаса и ты в городе. Винный тебе любой абориген покажет... А Бню можно купить вот... пачку «Примы».
- Да он не курит!
- Как - не курит? Обалдел он, что ли? Ну, тогда мне купи «Примы»... Ребятам... Себе. Короче, всем купи «Примы». Сменщик хороший у тебя... Повезло... Ни дня без Бня.
- Простая вещь?
- Простая вещь!
А Серега улыбается и опять заводит:
- Эх, не влюбиться бы в вас...
...Их подняли в четыре часа, я заступил на пост в семь. Выходя из палатки, я увидел на земле бумажку. Поднял. Прочел: «Сегодня у меня день Нового Большого Испытания. Готов ли я к нему? Справлюсь ли? Главное...»
Мишка Хаит занимался глубоким самоанализом. И почему-то в письменной форме... Его записки самому себе валялись где придется... Я чуть не позавидовал Хаиту... Лежит теперь под сосной... В роще темной. Окопался... Рядом друзья залегли: Хают, Шабат, Зильберминц... Воины! Смелого пуля боится, смелого штык не берет!
Заспанный Евгений Бынь прошлепал к умывальнику. На обратном пути я окликнул его:
- Курсант Бынь!
- Я...
- Привет, Женя!
- А... Это ты... А то я без очков... Не понял... Привет!
- Женя, дело есть...
- Дело? Я же только в одиннадцать часов заступаю...
- Жень, ты в грибах разбираешься?
- В каких грибах?
- В каких, в каких... В ядовитых! Яду мне, яду... Шучу... Женя, ты грибы собирал когда-нибудь? Ну, маслята, белые, сыроежки...
- А-а-а... Так бы и говорил. Ну, собирал. В детстве. С мамой собирал. И с папой.
- Вот что! Ребята приедут усталые, а мы их грибами угостим. Здорово будет?
- Наверное... Не знаю.
- Женя! Ты вот что... После завтрака дуй в лес и собирай грибы! Много грибов! Усек?
- Ладно. Зачем сразу... орать? Я не против...
- Вот и отлично.
На кухне в этот день дежурил узбек Али. В обмен на пачку «Примы» он пообещал принести вечером кусок маргарина и сковородку. Соль у нас была. Вопросов Али не задавал. Он не слишком хорошо говорил по-русски.
В одиннадцать Бынь сменил меня на посту.
- Собрал грибов?
- Так точно!
- Много?
- Не очень...
- Женя!
- Я днем еще соберу. Вот увидишь... Там есть такое местечко...
- Ладно. Ты это... молодец. Женя, если я к трем не приду, не волнуйся...
- Не буду. А когда ты придешь?
- Я же сказал, не волнуйся.
Электричка была в 11.22. В полдень я был в городе. И первое, что там обнаружил, оказалось баней. Для военнослужащих баня стоила 7 копеек! Мимо не прошел...
Вообще-то в Москве я ходил в баню только за компанию. Мы бывали в Сандунах, в Центральных, на улице Усачева... Мне запомнилось, как много там людей с золотыми коронками... Я все высматривал знаменитостей - спортсменов, артистов... Не везло, никого не увидел.
Но в Коврове я попарился с удовольствием. Не отвлекаясь на пустяки. Шустро, по-солдатски.
На выходе меня словно ждал... патруль!
- С легким паром, товарищ курсант!
- Спасибо, товарищ капитан! Здравия желаю!
- Куда следуете?
- К врачу... Вот... Справка...
- Вижу, что справка... По дороге решили помыться?
- Так точно! Врачи... рекомендуют.
- Москвич?
- Так точно!
- Ладно... Как там полковник Федонин? Жив-здоров?
- Так точно!
- А лейтенант Огуреев?
- Старший лейтенант Огуреев тоже здоров.
- А говорят, на него покушение было? Рука Москвы...
- Ничего подобного...
- Ладно, идите.
- Есть!
Врач был тот же самый... Он удивился визиту. Он спросил:
- Вам что - хуже стало?
- Никак нет. Лучше.
- И что вы... пришли?
- Сказать, что лучше... Только таблетки кончаются...
- Да? Странно. Ну-ка, измерим давление...
Давление было высоким. Видно, разговор с капитаном ковровского патруля даром не прошел... А может, сказалась парилка? Врач хмыкнул и выписал новый рецепт.
- Повернете направо, там винный магазин на углу. Сразу за ним - аптека. Перепутать трудно, - подведя к окну, объяснил мне врач.
И он был прав, я не перепутал...
Две бутылки водки владимирского розлива по 4 рубля 12 копеек я тщательно завернул в газету. Для конспирации я перевязал сверток бечевкой. На сдачу я купил буханку черного хлеба, десять пачек «Примы» и печенье «Осеннее». Хлеб я сунул под локоть, сверху пристроил сверток, прижал к телу, а печенье и сигареты рассовал по карманам. До вокзала я шел переулками...
Вспомнилась песня,
Вспомнился стих -
Словно шепнули мне в ухо:
«Сталин и Мао слушают их, -
Вот почему заваруха...»
Внутри пело и играло... Играло до тех пор, пока я не разглядел в противоположном конце вагона фигуру старшего лейтенанта Огуреева. Огуреев смотрел в пол, а станция наша неминуемо приближалась...
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас...
Милая, нежная, чудная!
Эх, не влюбиться бы в вас...
Последние строки явно не относились к товарищу старшему лейтенанту... А вот две первые - наоборот.
Я уже выдохся. Я уже сыграл роль. Я справился. На обратный путь сил не осталось. Я уже предвкушал знакомый лесок, часть, палатки, грибок... Мне уже и Бынь казался родным и близким!
...На платформу Бобылево сошли два человека. Курсант Васильев и старший лейтенант Огуреев. Поезд поехал дальше. Расстояние между нами равнялось одному вагону.
Я неловко отдал честь. Огуреев нехотя махнул рукой по краю фуражки. Я отщипнул кусок хлеба и начал жевать. Выглядело это довольно глупо. Огуреев не спеша закурил и вдруг повернулся ко мне спиной! Он пошел в конец платформы, к тропинке... Я тут же спрыгнул на рельсы, прижимая сверток и хлеб к груди, затем рванул в лес на ватных ногах...
Через семь минут я стоял под грибком и приветствовал старшего лейтенанта строго по Уставу:
- Товарищ старший лейтенант! За время дежурства в части никаких происшествий не произошло. Докладывает курсант...
Огуреев остановился.
- Никаких происшествий? Это хорошо, когда никаких происшествий...
И пошел дальше. К следующему грибку.
...Вечер удался на славу!
Ребята вернулись живые и здоровые... Им удалось пострелять трассирующими пулями... В речке они купались...
Али не подвел. Маргарина хватило. Водка на восьмерых исчезла за полчаса... Чай заварился крепкий. Печенье таяло во рту. «Прима» тянулась. Костер горел. Идол выглядел грозно.
Вот грибы ели похуже. Оказалось, курсант Бынь в темноте посолил жаркое сахарным песком... Он перепутал пакеты... Других замечаний не было.
//С разрешения автора взято из мемуарной повести «Дистанция». Nauta Romanus.

ВОЕНКА...

город Куйбышев (Самара) - 70-е прошлого века...
Военная кафедра КуАИ - разговор особый... У всех выпускников мужецкого пола воспоминаний тьмища... что связано со сверхжестким режимом занятий, изнурительной строевой подготовкой и, особливо, с военными лагерями... помню лютовали майор Зольников и подполковник Назаров...
* * *
ХОЛОДНЫЙ, ДОЖДЛИВЫЙ ОКТЯБРЬ 1973 ГОДА...
Переполненный троллейбус 4-го маршрута загрузил в закрома «курсантов» от Металлурга до «Огонька» (дальше начинались безлюдные степи)... транспортное средство безбожно опаздывало - слетали штанги, не открывались двери... это грозило отстранением от «Военки» с «отработкой» за счет пропуска других занятий... десятка три-четыре здоровенных парней готовились к стотридцатиметровому марш-броску до заветной кафедральной вахты...
Беда пришла откуда не ждали - на Автовокзале в единственно открывающуюся дверь втиснулась здоровенная бабища с двумя немереными «люминиевыми» бидонами... мучительно проехали остановку «Ботанический сад»... к увещеваниям, типа, «подвинуться»-«пройти в салон»-«выйти на остановке»-«пропустить» и т.д. - дама отнеслась индифферентно...
Наступило «Время-Ч»... под напором адриналинизированной толпы блокировка троллейбусной двери была снята - тетка со своими бидонами вылетела пробкой от шампанского в Новогоднюю полночь... надо сказать, что на вожделенной остановке «Авиационный институт» нынешнего ступенчато-мраморного благолепия не было и в помине - наличествовал трехметровый липко-грязевой склон... последовало мягкое сползание бидононосицы спиной-вперед с фиксацией на «пятую точку»... действо усугублялось задорной чехардой - спешащие «бойцы» перепрыгивали через вопящую благим матом женщину...
Увы!.. проклятия той тетки, в адрес Куйбышевской Авиации и Космонавтики, сбылись...

Будущего еще нет.
О настоящем лучше не говорить.
Прошлое прошло, но о нем хотя бы можно вспоминать (пока не начался склероз).

Помнится, как в первый день или во второй день в ШМАСе уже после того, как нас остригли налысо и мы зашили в белое полотно свои гражданские шмотки и написали на образовавшемся тючке чернильным карандашом домашние адреса, нам в роте выдали в каптерке солдатскую амуницию. Гимнастерку, шаровары, портянки, сапоги, ремень брючный брезентовый тонкий, ремень солдатский из кожзама с латунной бляхой со звездой, фуражку, брюки и китель парадные, шинель, шапку-ушанку.
А ко всему этому три пары голубых погон, петлицы на гимнастерку, петлицы на шинель (длинные), петлицы на парадку (с металлической окантовкой), пару нашивок-эмблем с пропеллером и звездой на левые рукава парадного кителя и шинели, кокарду на фуражку, красную звездочку с серпом и молотом на шапку-ушанку, перчатки коричневые тонкие парадные, рукавицы трехпалые зимние.
Все это выдавалось по размерам, которые мы сами называли старшине. Потом мы примеряли вещи и при необходимости меняли их на другие размеры. Помнится, всех убили ширина и длина шинелей. Однако старшина предупредил, а замкомзвода от себя добавил, что те, кто подрежут шинель или сошьют нитками складки на спине шинели, будут жестоко наказаны.
К моему удивлению, пилоток нам не выдали.
Так почти полгода обучения я проходил в фуражке. Такая тогда была в Вышневолоцком ШМАСе команда - курсант летом должен быть в фуражке.
Она лично меня раздражала неимоверно. Кто там был, тот знает, что курсант ШМАСа постоянно чем-то занят. Фуражка надевается на голову утром, после умывания и зарядки, на построение перед завтраком. В каких случаях снимается с головы фуражка? Перед едой в столовой. Куда она на это время кладется? Хрен куда её в столовой положишь. Ее можно только примостить на, или зажать между коленей. Куда клали фуражки на занятиях в учебном классе? Не помню. Может, в стол. Все остальное время фуражка была на голове, причем ее положение надо было проверять, чтоб сидела не косо и козырек не был надвинут на глаза. Была такая команда: Снять головные уборы! По этой команде надо было взять левой рукой фуражку за козырек, снять с головы, перехватить правой рукой за левый свес полей фуражки, и держать фуражку прижатой к правому бедру козырьком вперед. По поступлении команды: Надеть головные уборы! все движения повторялись в обратном порядке. В движении на полосе препятствий, в строю при сильном ветре, при ползании по земле во время полевых занятий и особенно при команде Газы! фуражка очень была некстати. Когда надевали противогазы, приходилось зажимать фуражки между ногами. А когда надевали химзащиту, так это вообще была эквилибристика. А фуражка, надетая поверх противогаза? На бегу? С карабином за спиной? Со скаткой, саперной малой и полным подсумком на ремне? Поэтому удобнее пилотки головного убора в теплое время года не бывает.

Помнится, как подшивали подворотнички. Берешь кусок полотна, отрываешь от него полоску по длине чуть больше ворота гимнастерки (приложив предварительно полотно к вороту), складываешь ее вдвое, зажимаешь один конец сложенной пополам полоски зубами, и тупой стороной иглы с усилием проводишь по сгибу. Прикладываешь подворотничек к вороту и пришиваешь в меру способностей белой ниткой к вороту по всему периметру подворотничка. Тут требуется глазомер и старание. Прием с вставкой в край подворотничка тонкой медной проволочки (низковольтной) в белой оплетке не проходил. Подворотнички отрывались, а хозяева получали наряд. Хотя выступающий край подворотничка от вставки становился красивым и ровным.
Для разгона нам выдали по кусочку белого полотна и предупредили, что будут jebat за грязный подворотничок. Для чего подшиваться надо каждый день, для чего надо самим (но организованно) покупать полотно на подворотнички в магазине на территории ШМАСа. Для чего (в том числе) нам в месяц будут платить солдатскую ставку 3 рубля 80 копеек. Что было дальше? По всякому. Были и наряды. Была и стирка споротых подворотничков и раз и два, до наряда за грязный подворотничок. Было и так, что отрывался кусок от наволочки подушки. Но это с отчаяния, потому как за порчу казенного имущества огребали сильнее чем за грязный подворотничок. Почему так? На 3,80 надо было купить стержни для авторучек, зубной порошок или пасту, (смазка для сапог хранилась в больших железных банках у входа в казарму), и, главное, сигареты!!! Хоть и давали себе регулярно клятву бросить курить после регулярных пробежек с аммуницией и без нее, но никто курить не бросил.
Ибо! Ибо мало у простого курсанта в ШМАСе радостей.
А если бросить курить, то их и вовсе не останется.

Подшивать погоны надо было уметь. Несмотря на то, что наш суровый "замок" (младший сержант), сам бывший курсантом несколько недель назад, и отслуживший в армии полгода, объяснил всем как, некоторые "простучали клювом" (в те времена "протормозили" еще не говорили) его объяснение.
А погоны надо пришивать так: задний край каждого погона должен быть наложен ровненько на плечевой шов гимнастерки, кителя и шинели. Те кто прослушали - пришили исходя из своего гражданского видения вопроса. Было бы весело, когда бы была возможность веселится, смотреть на то где у них на туловище оказались погоны. У кого на груди, у кого на спине.
Погоны на гимнастерку буковок СА тогда не имели, и мы проходили в ШМАСе с чистыми погонами весь срок пребывания там. А вот на погоны кителя "парадки" и шинели прикреплялись с помощью "усиков" металлические буквы СА. Их надо было прикрепить к погону до его подшивки, руководствуясь опять же указаниями "замка".
Обмундирование на нас было не обмято, поэтому на многих все висело мешком. Как можно было придать своей фигуре более-менее правильную форму в ШМАСе? Подтянуть повыше шаровары, так, чтобы не виселя мотня между ног. Внизу шаровары имели лямочки на пуговицах, которыми и можно было произвести регулировку. Талия шаровар при этом поднималась чуть ниже подмышек (А зачем тогда выдавался тонкий брезентовый ремешок-подпояска?), но зато у вас был бравый гусарский вид - тонкие, обтянутые хабэ ножки болтались в голенищах огромных неразношенных кирзовых сапог.
Сапоги надо чистить с вечера, чтобы утром одевать их на свежую голову.
Это курсантская истина. Но чистили мы сапоги не только с вечера. Чистили мы сапоги весь день. В ШМАСе построения личного состава происходили часто, и сопровождались со стороны сержантов осмотром внешнего вида. Сапоги при этом должны были блестеть как у кота зубки. В противном случае - наряд на допработы. Иначе как поддерживать чистоту и порядок на ограниченной территории, на которой только курсантов постоянно пребывает
1 500 голов?
Чистые сапоги - это наша мания. Щетки для чистки сапог лежат в тумбочках, завернутые в бумажку. От густого казенного гуталина из банки у входа в казарму ворс щеток слипается в жесткий комок. Ты плюешь на этот комок и трешь, трешь, трешь поверхность сапог. Но все равно поверхность наших сапог не достигает немыслимого блеска и черноты сапог сержантов и старшины роты, и мы ходим в наряды (Оборзели в корень, военные!)
Ноги в сапогах должны быть завернуты в портянки. Умению мотать портянки нас обучил "замок" в самом начале нашего пребывания в ШМАСе. Портянка покладывается на массивный армейский табурет с узким отверстием в сидении для переноски рукой. На портянку чуть наискось ставится босая нога, и край портянки просовывается под стопу. Потом одним движением портяночное полотнище оборачивается вокруг стопы и лодыжки, и еще раз вокруг икры. Верхний край портянки просовывается под намотанное полотнище. Если умело мотать, то в портянке можно какое-то время даже ходить по полу как в носках. Но это если умело и не спеша.
Собственно - это ваши проблемы, говорит нам "замок" с прямотой римского гладиатора,- За стертые ноги вас будут jebat.
Нас будут иметь, но не за стертые ноги, а за все вообще. Но ведь только так и становятся солдатами, нет?
Как мотать портянки во время "полетов"? Никак.
Можно только успеть сунуть ногу в сапог поверх брошенной в спешке на голенище портянки...А иногда и не успеть, потому что надо стать в строй не последним, чтобы не злить участников "полетов" и не получить выволочку от "замка" (Наговаривать не хочу, но отстающие могли получить во время полетов подgопник от старшины. Без обид с нашей стороны, потому что zaebalo уже все. Летаем минут пятнадцать. Окна в казарме специально закрыты, и (летом!) с внутренней стороны по ним течет сконденсированный пар от нашего дыхания.
Иногда "летаем" днем.
"Замок" видит, что ноги в сапоги засовываются без намотки портянок, а у некоторых портянки просто засунуты за голенища. Он ничего не говорит, потому что недавно он сам был таким. А может и нет, не был. Ведь замкомвзводами в ШМАСе оставляют лучших курсантов. Но он выводит взвод на пробежку. Мы слетаем по широкой лестнице со второго этажа и строимся на дороге между казармой и плацем. -На ле-ВО! Бегом - марш!
Начали мотать круги вокруг плаца. Портянки сбились в жгут и жмут и трут ноги. Больно, blja, больно! В следующий раз по команде -Рота подьем! Выходи строиться! мы оставим время на намотку портянок, пусть и придется встать в строй не успев застегнуть гимнастерку...Hren с ней! Застегнемся на бегу! За это в ШМАСе не jebut!
Во что превращаются сапоги после носки в ШМАСе?
Это по разному. Сапоги - это не ортопедическая обувь для выправления дефектов ног. Сапоги только выявляют эти дефекты. Стертые наискось каблуки сапог месяца через четыре-пять после начала учебы в ШМАСе мы потихоньку укрепляем скромными подковками. Сапоги у нас за это время стали тяжелее на килограмм - столько на них теперь нанесено ваксы-гуталина-мазуты. У некоторых протерты халявки на голенищах, что делать? В армии каждому из нас суждено износить две пары кирзовых сапог. Но износить не по степени износа, а по сроку службы.
Нам еще служить и служить...
Как там в mudowoi песенке?
Через две зимы...Через две весны...

Сидим в казарме и метим свои вещи. Знамо дело не трусы-майки-портянки, а все остальное.
Объяснил нам "замок", что сапоги выданы на год - одна пара. Хабэ - на полгода. Шинель, шапка-ушанка, парадка, ботинки, фуражка, ремень - на два года. А чтоб различить свое от чужого следует все вещи пометить.
-Вот вам банка с разведенной в воде хлоркой. Берем спичку. Макаем в хлорку. Подписываем вещи. Пишем номер своего военного билета. Все понято? Приступить! -это сержант распорядился. Приступили.
Хабэ и китель подписываются на подкладке слева на внутреннем нагрудном кармане. Шинель тако же - слева, на подкладке, внутри.
Стараюсь писать поровнее, а все равно получается коряво.
Шаровары и парадные брюки подписываются изнутри на поясе, с правой стороны. Шапка подписывалась изнутри на подкладке сбоку. Воняет хлоркой. Все старательно водят спичками по ткани.
Фуражку подписывали шариковой ручкой на кожзаме изнутри вокруг тульи. Писали фамилию. Сапоги и ботинки тоже подписывали. Ремень подписывали. Изнутри. Шариковой ручкой. Фамилия.
В ШМАСе у меня ничего не сперли. Когда уезжали в часть, то я положил в подписанный еще перед Учебной Тревогой вещмешок: парадку, фуражку, ботинки, варежки, тетрадь с конспектами, щетку сапожную, рыломойные принадлежности, затянул горловину шнуром как учили, и уехал.
А фуражку я осенью-то попортил. Намочил ее под дождем и не долго думая положил на горизонтальную отводную дымовую трубу от печки, что стояла в нашем классе в отдельном помещении (слева как войдешь). А печка уже топилась угольком.
Все было хорошо. Фуражка просохла, но когда я ее взял в руки, то на правом свесе покрышки, снизу, ткань приобрела темный подпаленный цвет. В общем не очень и заметно, но противно. К тому же порча казенного имущества - налицо!
Потом, в части, мы получали пилотки из расчета одна - на сезон. И фуражку я почти не одевал. А перед дембелем мой друг-каптерщик дал мне совершенно новую фуражку, которая много лет потом лежала в шкафу. А потом, при переезде, я ее выбросил.
А вот что у меня в части сперли, так это шинель! Причем сперли ранней весной с вешалки в казарме. То ли со зла, то ли я аккуратно носил свою шинель и она приглянулась кому-то из "осенников", уходящих на дембель после нас.
Найти ее было невозможно, потому что у всех на своих точках и позициях были укромные места. Не мучаясь совестью, я снял по размеру чью-то шинель с вешалки (не своего призыва), отодрал полотняную нашивку слева снизу на воротнике (в части так дополнительно метили шинели - писали шариковой ручкой фамилию на полотне и подшивали), отрезал кусок подкладки с номером военного билета хозяина и дожил в этой шинели до теплых дней.
Про шинель. По выезде из ШМАСа, в поезде, тут же обрезали шинели. Некоторые до состояния "полуперденчика". Тут же сшили ниткой складки за хлястиком. И в путь.
Потом было поздно. В шинели все продумано устроено. Почему она длинная - это чтоб зимой не мерзнуть. Хочешь бежать в атаку? Подогни полы - спереди изнутри пришиты железные крючки, и зацепи эти крючки за ремень. Зато если спать в шинели, то надо отстегнуть с одной пуговицы хлястик и завернуться в шинель как в одеяло. В "полуперденчике" со сшитой спиной не погреешься и не поночуешь... Я тоже подрезал шинель, но умеренно, на ладонь ниже обреза сапог. И тоже сшил складку на спине. А потом, в стуже караулов в Бузачах, я распорол эти нитки, и жалел о том, что подрезал шинель.


Учебный класс. Август. Мы уже достаточно освоились в ШМАСе, чтобы чувствовать себя уверенно в солдатской форме и в оставленном нам армейскими Уставами жизненном пространстве. Сейчас мы на занятиях по специальности.
Маленький класс на три ряда сдвинутых по три столов и стол преподавателя - командира нашего учебного взвода, капитана ВВС, выдержанного и корректного, говорящего негромким, но властным голосом. Мы его побаиваемся. Авторитет у него очень высокий. Хотя бы потому, что однажды на спортплощадке во время “физо” он скинул рубашку и чисто выполнил на перекладине подъем переворотом и выход силой. Классический командирский прием - “Делай как я!”.
За спиной капитана на металлической стойке висит огромная электрическая схема кинотеодолита, нарисованная разноцветной тушью на листе ватмана. Схема полностью загораживает одно окно, зато через стекла другого окна видны фрагменты затянутых в брезент корпусов КТ-50 и КТС, которые стоят на учебной площадке на огороженном дощатым забором дворике.
За нашими спинами есть тоже два окна. Оборачиваться к ним нельзя, да мы и так знаем что за ними - три молодых тополя, деревянный стол с двумя скамьями, низкий штакетник ограды, стена одноэтажного склада поодаль за оградой.
В классе тихо. Капитан водит взглядом по бумагам лежащим перед ним на столе. Мы сидим неподвижно выпрямившись и боремся со сном. По крайней мере я стараюсь не уплыть в сладкую дремотную темноту. Но уплываю, на миг приходя в себя от ощущения падения... Это называется “клюнуть носом”. Если командир взвода заметит это движение головой, он может дать мне наряд от щедрот своих, ибо поддержание дисциплины в рядах подчиненных - первая задача всех офицеров и сержантов из постоянного состава ШМАС. Не заметил. Из-за окна за моей спиной доносится шаркание подошв сапог дежурного по КТС и его тихий голос: “Бек, ко мне!”
Бек это наша взводная собака. Очень старая восточно-европейская овчарка, живущая в будке рядом с дровяным сараем, что стоит впритык к нашему домику со стороны помещения где размещается отопительный котел. Конечно Бек никуда не побежит. Большую часть времени он дремлет лежа на асфальте, оживляясь только когда мы ему приносим еду из столовой. Еду носим в алюминиевой глубокой тарелке, свалив туда то что сами не доели в столовой, и прикрыв полную тарелку другой, пустой.
Бек нам достался по наследству от предыдущего учебного взвода, а им от предыдущего... Даже наш “замок” не знает сколько Беку лет.
Бека мы любим скупой солдатской любовью, чувствуя в нем схожесть его судьбы с нашими судьбами. И убежал бы, да не могу... У нас очень популярна поговорка: “Жизнь Бекова - нас гребут, а нам некого!” На дню эту поговорку можно услышать раз десять, в зависимости от того с какой интенсивностью нас гребут в этот день.
Капитан явно выбрал одного из нас. Он остановил свой взгляд на какой-то строчке журнала и в чуткой тишине (слышно как шелестят листья на тополях за окном) произносит фамилию.
Тот, чья фамилия прозвучала, вскакивает со стула и громко отвечает - Я! Несколько голов в ряду где я сижу совершает резкое движение вверх. Капитан роняет с губ в тишину: -К доске! Вызванный пробирается к схеме и становится рядом с висящим ватманом.
Капитан предлагает ему показать путь тока при мысленном нажатии переключателя такого-то.
Курсант берет в руку деревянную указку, что лежит на краю стола преподавателя. -Разрешите начать? -спрашивает он, и получив разрешение капитана он начинает водить указкой по схеме, приговаривая при этом своеобычные для такого задания слова:
-При замыкании контактов переключателя...контакты реле РП такого-то размыкаются...диод такой-то пропускает ток...неоновая лампочка загорается...реле РП такое-то размыкается...
Становится веселее - теперь можно следить за движение указки и мысленно пересчитывать... ... Нет! Не месяцы до дембеля (это занятие самых непонятножизнерадостных из нас вгоняет в глубокую тоску), а сигареты “Прима” в мятой пачке, что лежит в правом боковом кармане гимнастерки. Скорей-бы, blja, перекур!
У нас у всех среднее образование, кое у кого среднее техническое, поэтому учение в ШМАСе нам не в тягость. Мало кто из нас на гражданке интересовался электричеством, но закон Ома, правило “буравчика” и правило “левой руки” (из школьной программы) еще свежи в нашей памяти. И разницу между переменным током и постоянным током мы чувствуем не только душой, но и разумом.
Путешествия по пути тока у нас носят постоянный характер, а у меня складывается впечатление, что все это - фигня.
Так как если нас готовят для работы на технике, то мы и должны, blja, разбирать эту технику руками.
Однако у приборов мы бываем до обидного мало времени, и все ограничивается тем, что мы стоим полукругом вокруг вещающего теорию капитана, а тот в свою очередь делает жесты в сторону открытой кинокамеры КТСа.
Ожили мы на практике по электротехнике, когда начали лудить и паять провода. Зачетом была припайка к ШРу всех необходимых проводков. Практика проходила не у нас в классе, а в учебном трехэтажном корпусе, что выходил фасадом на плац (аккурат с другой стороны плаца стояло здание столовой).
А путь тока... Что ж, путь тока в частях остался для нас таким же далеким и абстрактным, что и в ШМАСе. Ну, не пригодился нам этот путь тока. А вот сразу освоить практическую работу на КФТ 10/20 нам пришлось месяца через три-четыре на Полигоне...


Наш замкомвзвода к моменту нашего прихода прослужил полгода в ШМАСе курсантом в нашем же взводе. Оставили его служить в постоянном составе несомненно с согласия командира взвода. Как мы догадались помимо других положительных качеств для назначения нашего замкомвзвода нужны были еще две вещи. Первая - это чтобы через полгода уходил на дембель предыдущий замкомвзвода. Вторая - наш замкомвзвода хорошо бегал кроссы и его выставляли на окружные военные соревнования.
К нашему появлению в ШМАСе он для нас был велик, но такого лоска, как имели другие замковзводы, отслужившие по году, у него не было.
Под лоском мы понимали безупречную строевую выправку, идеально подогнанную по росту и размеру повседневную форму, блестящие сапоги с легкой щегольской "гармошкой" на голенищах, безупречно подшитый подворотничок с проволочной вставкой, погоны со вставками. Кроме всего сержанты были обязаны показывать на перекладине курсантам все приемы, бегать как лоси впереди своего взвода, поэтому они все были поджарыми, сильными и злыми парнями.
Наш "замок" был младшим сержантом, а остальные - полными сержантами.
Но старшина был круче всех. Впрочем тогда не говорили "круче", поэтому старшина был просто лучше всех.
Старший сержант, старшина роты, лет 24-х, свирепый от постоянства службы в ШМАС. Боялись мы его до судорог. Узкое, злое лицо под сверкающим козырьком фуражки. Ловкая фигура гимнаста. Отличная моторика. Голос профессионального строевого командира, легко покрывающий любой шум в казарме. Кое-кто попал к нему, а пару раз - к ним всем (сержантам) на разборку в каптерку, где спал наш старшина срочной службы. Остальные сержанты спали с ротой в общем помещении. Дисциплиной нарушители после разборок были обеспечены до окончания ШМАСа.
Еще в роте жил великолепный старший сержант, который работал в клубе художником. Таких отборно-показательных сержантов я больше не видел за службу в армии. Гладкий, вальяжный, блестящий старший сержант. Он ушел на дембель осенью вместе с нашим старшиной.
Остальные сержанты в частях были помельче размером и побледнее. Оно может быть и понятно. В частях приходится сержантам командовать своим призывом тоже, а в этом случае блеска всегда меньше.
Среди наших ребят еще во время КМБ определили командиров отделений и присвоили им звания ефрейторов. Ребят выбирали постарше, пожилистее и потверже по виду. Один ефрейтор был учителем с Украины с высшим гуманитарным образованием. Какой умник сунул его на полгода в ШМАС? После ШМАСа ему осталось служить полгода. Он, и еще один ефрейтор уехали дослуживать в Крым, а третий бывший командир отделения уехал с нами на Восток.
В ШМАСе кое-кто из наших зацепился (остался). Один парень явно терся вокруг командира взвода и замкомандира взвода. Нормально. Придя в армию с гражданки, любой чувствует себя не как у мамочки на любимой бахче. Поэтому, прижившись в ШМАСе, менять его порядки на неизвестность в частях было страшно. Было. Было.
Но зато, они тоже чего-то лишились в жизни, окопавшись в ШМАСе.
Занятно, что никто из нас не отказался бы от сержантских лычек и зарплаты (кто бы чего не заявлял). И работали мы на не простых технических должностях.
А как получилось с нами?
Ефрейтор (бывший командир отделения в ШМАСе) так и ушел на дембель ефрейтором, пройдя Макат, и отработав год оператором КФТ рядом со мной на Восьмерке. Все наши, кого поначалу разбросали служить по Казахстану, и кто был поначалу в ранге прикомандированных к Полигону, дембельнулись рядовыми. Младших сержантов получили перед дембелем те, кто сразу же после ШМАСа попал служить на Полигон.
Такие дела.

Сижу на старой табуретке с ножиком в руках, в числе прочих залетевших на наряд от своих “замков”. Сидим в подсобке столовой после отбоя и чистим картошку. Картошка - это праздник для курсантов ШМАС.
Обычно в нашем меню макароны, крупа перловая. Вареное-переваренное на воде с кусками сала. То самое блюдо, для которого у Васи Фомичева из нашего взвода есть фирменная присказка.
Вася сидит за столом и крутит в миске ложкой, задумчиво разглядывая содержимое. Мы ждем, потому что все уже было, но для нас это одно из развлечений.
Вася крутит ложкой и голосом нехотя тянет: -Покли...
Кто-то обязательно тут же спрашивает: -Вася! Какие-такие покли?
И Вася, набирая в ложку склизкое варево, произносит: -Которые в 3,14зде мокли!
Вася из Удмуртии. Невысок ростом, в очках, коротко стриженые волосы торчат ежиком. Форма ему великовата. Вася ест покли.
Мы осторожно смеемся, чтобы не залететь на сержанта, который столуется за столом неподалеку, и в меру голода едим знаменитые покли.
Но завтра будет картошка. Возможно с жареной рыбой. Это нормально. Если перемешать водянистое белое пюре с жиром неизвестного происхождения, который попал на тарелку вместе с куском рыбы того же происхождения, и есть все это с большим количеством хлеба... То может быть будет немного вкусно. А если не очень вкусно то, хотя бы, сытно.
Но это завтра, а сегодня я чищу картошку на завтра.
В руках у меня, конечно не ножик, а кусок сломанного ножовочного полотна по металлу, один конец которого когда-то был заточен на наждачном кругу (то есть с одной стороны полотна была образована режущая кромка). А другой конец замотан старой, пропитанной грязью и водой, постоянно отлипающей черной матерчатой изолентой.
Режущая кромка давно затупилась, но я стараюсь не отставать от моих товарищей. Ведь чем быстрее мы почистим картошку, тем быстрее пойдем спать.
Нас, тех кого здесь называют “чистильщиками” человек пять - шесть, а картошки надо начистить огромный алюминиевый чан. Исходный материал - картошка в грязном склизком мундире лежит грудой на кафельном полу, куда ее вывалили подсобные рабочие-курсанты. В свою очередь, картошка взялась из погреба, куда ее затарили еще в прошлом году.
Где-то там, далеко, на гражданке уже давно наступило время молодой картошки, но мы чистим старую.
Копали ее и тарили, видать в дождливое время, вывернув лопатами клубни из мокрой глины в междурядье, а потом собрали в мокрые мешки, а потом, не просушив, вывалили на стеллажи или в бурты на пол, наши предшественники. Те, кто окончил ШМАС этой весной.
Потому что такая ей досталась лихая доля, потому и картошка наша, дожив до лета в погребе-схроне, наполовину гнилая.
Спать хочется смертельно, второпях начинаем чистить картошку по принципу четырех движений. Этот принцип оставляет, после своего применения, в моих руках картофельный кубик, который я быстро кидаю в алюминиевый чан с мутной водой, в которой стыдливо скрывается от наших глаз очищенные ранее клубни.
Некоторое время мы споро работаем по принципу 4-х Д. Но на всякую хитрую hgоpu есть хрущ с винтом.
Хрущ с винтом воплощается для нас в ком-то из поваров-старослужащих, знающих все наши уловки еще со своих собственных курсантских времен. Заглянув в чан и выудив из воды пару картофельных кубиков, он по-милитаристки грубо ругается, и обещает припахать нас на кухне до конца учебы в ШМАСе.
Выслушав ответное нудение о тупых ножиках, он популярно нам объясняет, что мы ...., и ... и, вообще ....
После чего отбирает у меня мой ножик, и неимоверно ловко в одно движение очищает картошку от кожуры.
За его плотной, добротной фигурой облаченной в б/ушную гимнастерку п/ш со стоячим воротником и пуговицами у горла, у кафельной стены в полутьме обрисовываются круглые силуэты двух механических картофелечисток.
Я наивно спрашиваю у старослужащего-повара: -А почему нельзя чистить картошку в картофелечистке?
-А вы тогда нафуя? -резонно отвечает повар.
-Вопросов ни у кого нет.
Я .... .... ....! -говорит он напоследок и скрывается в таинственных недрах кухни.
Какое-то время мы чистим картошку стараясь чтобы у нас кожура не рвалась и была тонкая, как только что очищенная поваром. На долго нас не хватает и мы опять чистим картошку не заботясь о количестве шелухи.
Возращаюсь в роту часа через полтора после отбоя, почистив у входа в казарму сапоги в неверных светотенях от лучей фонаря у плаца.
Тяну на себя большую дверь и вхожу в казарму. Дневальный со штыком на ремне у тумбочки сонно пялится на последнего уборщика, оттаскивающего "машку" (утяжеленную щетку для натирки полов) со "взлетки". В спертом воздухе преобладают красные оттенки мастики для полов, черные ароматы гуталина и серые тона портяночного запаха.
-Шинель N5, -тупо думаю, отдавая честь дневальному (так нас приучили). В ответ он козыряет и шепотом стреляет у меня сигарету. Докладываюсь дежурному по роте ефрейтору (одному из отделенных) о прибытии с наряда по кухне.
Потом иду в полумрак между рядами двухярусных коек. За моей спиной "взлетка", передо мной закрытое окно. За окном ночь.
Наш третий взвод спит в одном двухкоечном ряду по левую руку от меня. Наш кубрик образован рядами двухярусных коек второго и четвертого взвода. Между каждыми четырьмя койками стоят тумбочки. Две на полу, а две на тех что внизу.
Моя койка наверху. В третьем от окна мини-кубрике из четырех коек. Вокруг все уже спят. Я тихо раздеваюсь в проходе в более широком общем проходе. Это по нему наш третий взвод по команде подъем ломится строиться на "взлетку".
Я снимаю сапоги и ставлю их под один свободный от одежды табурет носками к проходу. На голенища сапог укладываю расправленные грязные портянки. Расстегиваю ремень и кладу его на табуретплашмя, бляхой к проходу.
Одежда на табурете должна быть аккуратно сложена. Внизу должны лежать шаровары сложенные повдоль штанина к штанине и еще раз пополам в районе коленей. Поверх кладется застегнутая на все пять пуговиц гимнастерка. У нее рукава складываются за спину, а она сама складывается пополам, грудью вверх и воротником в сторону прохода. Поверх гимнастерки кладется фуражка козырьком в сторону прохода.
Подравниваю сложенную одежду в ряд с обмундированием остальных курсантов. Отворачиваю одеяло и простыню в сторону. Упираюсь руками в рамы своей и соседской койки и забрасываю тело в койку. Натягиваю на себя простыню и одеяло. Засыпаю, как проваливаюсь в колодец.
В ШМАСе нет бессоницы. В ШМАСе есть отбой в 22-00 (для тех кому повезет) и есть подъем в 6-00 (для всех кому уже повезло).

Для того чтобы оценить маленькие, простые, бесхитростные радости жизни, надо пройти через долгие дни голода, холода и унижений.
А потом, когда все закончится, надо помнить, что ты вновь можешь оказаться там где.
И тогда совершенно иной вкус приобретает пшенная каша в мятой алюминиевой миске.
И тогда ты благодарен приятелю, оставившему тебе докурить половину сигареты "Прима".
И тогда ты рад, что стоишь в тепле в роте со штыком на ремне у тумбочки, а не стынешь на ветру в карауле, взлядываясь в ночной мрак и прислушиваясь к шелесту сухой полыни.
Прошлого уже нет.
Будущего еще нет.
Есть только маленький кружок света, в котором стоит маленький человечек в мятой и не очень чистой солдатской форме.
В кармане у этого человечка, рядом с сердцем, лежит военный билет и маленький календарик.
В календарике часть дней человечек зачем-то проткнул иголкой.
Несколько раз в день человечек достает из кармана календарик и смотрит на оставшиеся не проткнутыми дни.
Их слишком много для одного маленького человечка в солдатской форме.
Человечек тяжело вздыхает и прячет календарик обратно в карман.
Но человечек не пропадет. Он дождется когда все дни в этом календаре будут проткнуты иголкой. Человечек заведет новый календарик, в котором он тоже проткнет все дни. А потом человечек проткнет какой-то из дней в третьем календаре, и больше никогда не будет уничтожать дни с помощью иголки. Человечек постарается забыть о тех днях, когда он стоял у тумбочки в роте в маленьком кружке света. И это у него успешно получится.
Но однажды, через многие годы, когда человечек полезет за чем-то на антресоль, из старого запыленного альбома выскользнет один истыканный иголкой календарь.
И человечек все вспомнит. Или почти все.
Он будет вспоминать имена и лица тогдашних своих друзей. Он будет вспоминать как звали капитана такого-то.
Что-то он вспомнит. Что-то ему покажется, что он вспомнил.
А потом человечек поймет, что тогда, когда он стоял в маленьком кружочке света, он был гораздо счастливее, чем....

Накануне.

На гражданке времена были в наших краях ещё самые "битловские". На Западе культура "хиппи" переживала свой расцвет. "Дети цветов", вместе с потерявшими смысл жизни ветеранами борьбы c "вьетконговцами", протестовали против войны во Вьетнаме. До нашего сознания со страниц газет и журналов в критических статьях пробивались малопонятные понятия: "свободная любовь", "лёгкие наркотики", и загадочное во всех отношениях слово "секс" (которого, на самом-то деле, у нас и нет)...
А, с другой стороны: Дин Рид со своей "Белла Чао", Гойко Митич со своим Чингачгуком, "Эти глаза напротив" Ободзинского, революционно-авантюрная романтика фильма "Свой среди чужих" (Градский поёт: Дед мой решил построить лодку большую для внуков. Строил всю жизнь...), а Сальваторе Адамо поёт "Падает снег", а Рафаэль Мартос Санчес поёт "...пусть будет то, чему быть суждено, и пусть будет что будет..." в слезоточивом фильме "Пусть говорят" на который мы ходили раза три...
И, наверное, только комсомольцы на выборных должностях "правильно" стриглись в парикмахерских. Все остальные молодые люди ходили не стриженными, с длинными волосами, обязательно прикрывающими воротники рубашек. А спереди должна была быть чёлка. Всё как у кумиров: Джона Леннона, Пола Маккартни, Джорджа Харриса и Ринго Стара...
И, вообще, крайняя мечта переписать на ленточный переносной магнитофон "Весна" двойной "Белый альбом", пошить брюки клёш, купить рубашку с разноцветными "огурцами". И чтоб он был с большим отложным воротником, который нужно обязательно расправить поверх воротника пиджака. А ещё, хорошо бы, замшевые ботинки. И чтоб сигареты "БТ" в твёрдой белой пачке по 40 копеек, и немного (как когда)портвейна "777", и несколько заученных аккордов на гитаре...
И неутолённая страсть к джинсам "LEE", и стойкое отвращение к рабочим брюкам под названием "техасы", и скромное счастье, обретённое вместе с индийскими джинсами "LUI"...
А девушки в это время активно осваивали юбки с укороченным подолом. И подол всё выше поднимался над их круглыми гладкими коленками, постепенно приближаясь к отметке "мини". И, вообще, самыми красивыми были девушки именно весной 1973 года.

Ничто на земле не проходит бесследно...
И юность ушедшая всё же бессмертна...
Как молоды мы были,
Как искренне любили,
Как верили в себя...

Но все эти незатейливые радости уже не для нас.
Ведь министр обороны специально для нас издал Приказ о призыве на срочную службу в СА.
И мы за получение Повестки уже расписались!

Примечание(поздняя вставка):
На самом деле мы тогда все были комсомольцами, и слово Родина для нас не было пустым звуком. Но одновременно мы были живыми людьми, а пропаганда чужого образа жизни работала вовсю. И мы были под влиянием этой пропаганды. Но ведь и фильмы "На войне как на войне", "Щит и меч", "Хроника пикирующего бомбардировщика" мы тоже смотрели не по одному разу...
Это странно, но одновременно мы ненавидели американских агрессоров ведущих войну во Въетнаме, и мечтали об американских джинсах, дисках-сорокапятках с синглами "Битлз" и "Лед Зеппелин". Врать и приукрашивать не имею в виду.

Канун.

Утром 15 мая 1973 года я прибыл в Райвоенкомат по повестке о призыве в Советскую Армию с вещами и родителями. Оттуда нас автобусами отвезли на ГСП - городской сборный пункт. ГСП - огромное здание школьного типа, где находятся новобранцы до момента, пока "покупатели" их не разберут по войсковым частям для дальнейшего прохождения службы.
За несколько месяцев до призыва в Райвоенкомате мне проставили в учётной карточке будущую мою военно-учётную специальность - электромеханик. Ещё мне сказали, что служить я буду на Севере в радиолокационных частях.
Энтузиазма это сообщение у меня не вызвало. Кому охота ехать на южный берег Северного Ледовитого океана? Но выбора у меня не было.
Поэтому на ГСП я уселся на жёсткую скамейку в большом зале, середина которого была сплошь заставлена топчанами, обтянутыми чёрным дерматином, и стал ждать. В зале слонялись и сидели на топчанах (лежать на топчанах в дневное время было запрещено) и лавках десятки молодых парней. Все были одеты по-разному. Каким-то образом все были предупреждены о том, что одеваться надо в старые вещи, так как в части все новые вещи отберут.
Я был одет в обычную свою одежду: рубашка, брюки, короткая куртка из ткани, хорошо ношеные замшевые туфли. Собственно у меня и в одежде особого выбора не имелось. Жили как могли. До армии я успел полтора года поработать, но молодому человеку со средним образованием, оклад жалованья в 62 рубля 50 копеек "грязными", а в последствии 70 рублей, не позволял обзавестись гардеробом на все случаи жизни. Примерно так же были одеты и остальные. В зале выделялись фигуры в ватниках и сапогах, даже с шапками ушанками в руках. Очевидно, это были ребята, которых опытные родственники снарядили на все случаи жизни.
До сих пор помню, как я позавидовал одному наголо остриженному парню, одетому в подпоясанную солдатским ремнем гимнастёрку без погон, армейские шаровары и кирзовые сапоги. Мне казалось, что уж он-то лучше всех и сразу впишется в грядущую армейскую жизнь.
Почти все временные обитатели ГСП находились в той, или иной стадии опьянения. У некоторых в сумках и обшарпанных чемоданчиках было припасено спиртное, которое потихоньку распивали во временных компаниях, закусывая домашней снедью.
По счастью ночевать на ГСП не пришлось. Во второй половине дня меня вместе с десятком парней забрал сержант-срочник с голубыми погонами на кителе и с авиационными петлицами.
Сержант был настроен благодушно. Запомнился мне длинный мундштук жёлтого цвета, в который он фасонисто вставлял сигарету выходя в тамбур покурить. Для него это была приятная необременительная преддембельская поездка за "молодыми".
А назывались мы теперь "команда" и на поезде нас отвезли в город Вышний Волочёк - в ШМАС. В наш первый армейский дом.

Оценка - 1,27

"Исход прыжков всегда различен,
Но строго судит нас земля:
Кому свеча у изголовья,
Кому в бумажник три рубля"

Перед началом полетов на втором курсе, в 1981 году, человек пятьдесят с курса не успели отпрыгать зимой обязательные прыжки с парашютом. То погоды летной не было, то ветер не устраивал. А может, просто прохлопали погожие деньки. Без "обязаловки" к полетам не допустят. Будь ты генерал, будь ты курсант "зеленый". Разница, однако, была, не зря в авиации есть поговорка: "Что не налетаем, то запишем." Записывали, правда, не всем. По некоторым данным, до капитана - сигали как миленькие. В период проведения прыжков начальник ПДС полка расхаживал подозрительно веселый и раскрасневшийся. В ПДСку натаптывалась тропа. С магарычами и летными книжками. Кто там кому что ставил - бог весть. Но морды у ПДСников таки были подозрительно красными.
Бывали, разумеется, энтузиасты и среди офицеров. Ну любили они это дело. Деньги, опять же, платят за прыжки. Еще говорят, что парашютный спорт - спорт смелых. И жадных. Но это так, подтрунивают, и только над своими. Полтора рябчика, по первости, потом поболее будет, но и оплачивалось ограниченное количество прыжков (16-18 в месяц). С прибавлением звезд на погонах энтузиазм помаленьку исчезал. Семья, дети, карьера. Нахер надо?
А куда податься бедному курсанту? Ведь есть такое слово - надо. Но есть и слово "боязно". Особенно после первого раза. Еще боязней, чем до первого прыжка. Однако выход иногда находился.
Вовик Щ., что был в числе не успевших прыгнуть зимой, подвалил ко мне с "предложением, от которого невозможно отказаться".
- Прыгни за меня, Костян, че-то ссыкатно, предчувствия нехорошие.
- Это как понимать? Прыгни? Ты не заболел? Головой думаешь или...?
- А чего там думать, документы в ПДСке не спрашивают, списки подают, поверка по фамилиям - и погнал. В лицо они нас не знают, три курса рыл в течение месяца побросать, разве запомнят?
Действительно, ведь документы не проверяют, только по спискам. И вправду. Начинаю думать: начало апреля, занятия в УЛО уже закончились, шарашиться по казарме или сидеть на "наземке" - не очень. Перед глазами ротного начальства мелькать? Запрягут на какую-нибудь "поганку" - к бабушке не ходи.
Надо заметить, зимой прыгать как-то менее боязно, что ли. Приземляться точно приятнее. За время наших прыжков на моей памяти только Кекс да Волчара с травмами оказались. Кексу просто не повезло - приземлился на ледок, припорошенный снегом, одна нога поехала, вся нагрузка на вторую, итог - трещина кости, два месяца в санчасти. Волчара - тот просто мелкий, каждые прыжки с ним приключения. Вообще-то он сильный. Но легкий (55-60 кг) и рост - метр с шлемофоном. Приземлился удачно вроде, да ветер дунул, купол как парус надуло и поволокло Волчару по кочкам да закоулочкам, не успел стропы подмотать. Оцарапало морду лица. Сильно руки ободрал. Унты потерял, одну в воздухе еще, одну на кочках - умный ведь, не стал привязывать. Поморозил ноги малехо. И все неприятности.
- И?
- Что и, по поллитра за прыжок.
Снова думаю. Поллитра за прыжок - фиг с ней. Да, Вова - парень местный, живет рядом. Вон, через забор служебной территории дом его. Кормили нас хоть и по летной пайке, но домашнего-то ох как охота. Огурчики соленые, помидорчики, картошечка жареная, а если и грибки маринованные - просто сказка получается. Мечта идиота, так сказать.
- Хрен с тобой. Прыгну, только мы с друганом за магарычом зайдем, куда мне литр. А так и веселее будет. Идет?
Ударили по рукам.
Бросали нас на аэродроме, на грунт. По периметру аэродрома колючка проходит в два ряда, лесополоса, за ней сад вишневый, левее - пашня какая-то. Дождь не так давно прошел, пашня как трясина выглядит, и хрен бы с ней, да по самые помидоры в эту пашню я и угодил. Но об этом позднее. Разбили по группам (заходам), человек по шесть-восемь. Коля один подозрительно выглядит - взгляд застывший, губы шевелятся. Что он там бормочет?
Прыгали с Ан-2, до этого только с "восьмерки". Разница есть. Очень уж подкос стабилизатора на Ан-2 выглядит неприятно. Того и гляди башкой об него приложишься или оседлаешь. Случаев не было, но нервирует. Это я уже сам очковать начинаю.
- Карабин вытяжного фала в левую руку взять!
Взяли.
- Карабин за трос зацепить!
Зацепили.
- Проверить!
Подергали, вроде норма, держится...
Коля только с застывшим взглядом с карабином в руке прется, до двери уже дошел. Выпускающий ему в глаза глянул - упырь упырем Коля этот, не соображает ни фига. Херак в ухо Коле. Тот оглянулся, глазами захлопал, на карабин в руке глянул, на трос. Ну, дошло. Зацепил. А на второй круг уже пошли. Пока с Колей разбирались, точку начала сброса и прое...ли. Хреновато, уже не по плану, такого раньше не было, даже на первых прыжках отказников успевали пинками посбрасывать где надо. Да, правда, было их человек десять из четырехсот. А нерв продолжает стебать.
Со второго круга прыгнул, после Коли как раз. Все бы ничего, да ветер и так на пределе был, еще порывы добавились. Из-за этого как ни извивался я под куполом, толком не смог перед приземлением сгруппироваться, об землю приложился, дай дорогу. Стон стоял вокруг, собственными пятками, перекатившись на "запаске" на пузе, уделал себе же по затылку. Как не поломался, ума не приложу. Собрал парашют в сумку, ползу к старту, дежурная машина догоняет, оттуда ПРП орет, давай, мол, палки свои резче переставляй, пара заходов и отбиваем прыжки. Метео какую-то гадость сулит. Но успели. Прыгнули нормально, штатно, да ветер уже чумовой, несет меня на колючку, все, думаю, яйцами прямо. Прыгали мы на "дубе" управляемом, да толку от этого управления чуть. Кое-как перетянул через колючку и в пашню, после дождя, да с разгона, да по самые гланды (сапоги целиком скрылись в грязи). Давай стропы сматывать, дернуло бы из-за порыва ветра, без ног бы остался. Полчаса сапоги я из грязищи вызволял. Да, думаю, вот и прыгнул за "друга" Вову. Одно греет - огурчики, картошечка жареная. И ведь не был я каким-то проглотом несусветным, а тут как затмение, переклинило просто.
Вернулись в расположение. Вовик меня увидел и говорит, что в субботу в увольнении будешь, часика в четыре заходи. Заходите, поправляю. Ну, говорит, недовольно так, заходите.
Суббота, увольнение, часика четыре. С друганом Андрюхой Дохлостью идем магарыч получать. Предвкушаем. Поднялись по лестнице, второй этаж двухэтажного дома красного кирпича. Звоним в дверь. Вовик тут же открывает. Подозрительно нешироко. Глазами молча показывает на лестницу на чердак. Шепчет, мол, люк открыт, давай вперед, на чердак. Вот ити ее мать, что за нафиг? Делать нечего, поднялись. Сидим курим. Прошло минут десять, Вовик с пустыми руками и наглой мордой поднялся к нам. Деловито и сноровисто полез в угол, откуда и извлек два пузыря водки. Андрюха Дохлость резонно намекает, что закусь сильно не помешала бы. Вовик со скорбным выражением как-вы-меня-уже-достали, ныряет в чердачный люк за закусью. Поднимается опять с пустыми руками. Морда еще наглее. Или так тогда казалось? Торжественно достает из кармана два (!!!) песочных (!!!) печенья (!!!) Я не знаю, кто его воспитывал, но закусывать водку, теплую, из горлА, песочным печеньем? По-моему, не комильфо. Андрюха, кстати, перед этим спросил его о стаканах. На что этот ушлепок очень безаппеляционно и негигиенично оторвал зубами "бескозырку" с водки, засосав половину, не меньше, сказал, что насильно никто не заставляет. Не хочешь из горлА, не пей. Протянул мне остаток и испарился с глумливой улыбкой.
Вот ведь пидор, "такую песню испоганил". Переглянулись мы с Андрюхой, молча, как партизаны, "употребили крепкие спиртные напитки", покурили на дорожку и поплелись в казарму. Захмелевшие и недоумевающие. Как же так? Огурчики? Помидорчики? А попи..деть за жизнь?
Подорвал веру в людей во мне сослуживец-паршивец Вова, а сколько еще разочарований было впереди... Увы... Хотя, "кто из нас без греха, пусть первый бросит в меня камень".
Захочешь рассмешить бога - расскажи ему о своих планах.

Примечания.
Прыжки и с Ан-2, и с Ми-8 происходили с принудительным способом раскрытия парашюта. При этом карабин (с механическим фиксатором запирания) свободной части фала вытяжной системы зацепляется за надежно закрепленный на потолочной части ЛА трос. При отделении парашютиста от ЛА этот фал, уложенный в ранце парашюта, под весом парашютиста разворачивается, стягивая чехол с основного купола парашюта, затем в месте соединения с куполом "обрывная" стропа, являющаяся частью фала, рвется. Чехол стянут с купола и остался в фюзеляже(сначала снаружи, вовнутрь потом его затягивает выпускающий), основной купол парашюта открылся. Парашютист благополучно приземлился. Обычно.
Поток от винта вертолета при отделении парашютиста от ЛА придает значительное вертикальное ускорение. Мало того, что падаешь, еще и добавляет потоком.
При прыжках с Ан-2 после отделения от фюзеляжа поток "сдувает" горизонтально, без ярко выраженной вертикальной "ямы".
ПРП - помощник руководителя полетов;
"дуб" - неуправляемый парашют типа Д1-5;
управляемый "дуб" - теоретически управляемый парашют типа Д1-5-у.

Оценка - 1,31