Передрано с www.urod.ru. Зацепило...

Бронзовый солдат

Он стоит на маленькой, стерильно чистой площади в центре столицы независимой страны.
Неторопливые эстонские голуби царапают бронзу коготками и по-европейски солидно, с явным удовольствием срут ему на голову.
Он старается не обращать внимания.
Память. Он помнит яркие майские дни, детей с цветами и старенького маршала Баграмяна. Маршала вели под руки, и ветеран, тряся бритым черепом в древних пигментных пятнышках, надтреснутым тихим голосом говорил о войне. Той самой, которая в каждом из нас навсегда.
Когда-то у Него было имя. И не одно, а одиннадцать - от подполковника Котельникова до гвардии старшины Борщевского. На рядовых не хватило места. На рядовых всегда не хватает. Места для имени на памятнике, орденов, баранов для папах... Рядовые привыкли.
Потом местные власти решили, что негоже помнить русских оккупантов поименно. Доску с фамилиями вырвали с мясом, а на ее месте повесили другую. Объясняющую, что это теперь - памятник всем, погибшим во Второй мировой войне. То есть вообще всем. Без исключения.
Американскому сержанту, загнувшемуся на Соломоновых островах от кровавого поноса. Бандеровцу, подорвавшемуся на партизанской мине. Латышскому эсэсовцу, выловленному чекистами в лесу в сентябре сорок пятого. Обгоревшей головешке, бывшей когда-то Евой Браун. Японскому камикадзе, разнесшему на молекулы английский крейсер.
Он стоит в плащ-палатке, пыльных кирзачах, с ППШ на плече и думает:
"Блядь, ну при чем тут камикадзе"?
А еще Ему очень холодно.
***
Тагира Шайдуллина забрали в армию в тридцать седьмом. Там кормили, одевали, учили читать по-русски и стрелять. И никто не вспоминал, что он из кулаков. Бравые городские большевики приехали к ним в двадцать восьмом и признали кулаками всех. Всю татарскую деревню Ваныш в полном составе отправили в Забайкалье искупать воображаемую вину. Потом спохватились, приказали простить и вернуть. Но не сразу. Многие успели помереть непрощенными.
В Красной Армии Тагиру очень нравилось. И на финскую войну он отправился, полный энтузиазма.
А потом были дикий мороз, неразбериха и бестолковщина, расстрелянные перед строем командир и комиссар полка. Неуязвимые за деревьями финские ополченцы-щюцкоровцы, лыжники-привидения в маскхалатах с роскошными автоматами «Суоми». Гранитные надолбы и железобетонные доты «линии Маннергейма». Обмороженные руки, окаменевший ледяной хлеб и медаль «За отвагу».
Медаль весьма способствовала любовным успехам младшего командира запаса Шайдуллина. Осенью сорокового он женился на самой красивой девушке района. Дочка родилась в августе, когда мобилизованный Тагир уже был старшиной роты в запасном пехотном полку в Казани.
Было голодно. Фронтовой паек и тыловой - две большие разницы. Тагир приспособился ловить кур на птицефабрике, закидывая за колючую проволоку леску с рыболовным крючком, на который насаживался кусочек серого, как глина, хлеба. Что еще больше увеличивало ценность Шайдуллина в глазах отцов-командиров.
И в глазах роскошной белокурой телефонистки тоже. Пускающий на блондинку слюни штабной писарь с соперником разобрался просто. Буксир, расталкивающий железной грудью первые прозрачные ладожские льдинки, притащил в блокадный Ленинград баржу с пополнением. Среди укачавшихся, облеванных, оглушенных визгом немецких «лаптежников» солдат был и Тагир.
Промерзшие окопы. Меню из гнилой капусты. Пирамидки мороженого говна в ходах сообщения. Порванный ветром плакат «Отстоим город Ленина».
Ротный, отпросившись у командования, поволок на Петроградку вещмешок, набитый сэкономленным офицерским пайком. К жене и дочке. В дороге он потерял сознание от голода и недосыпа, упал и замерз насмерть. Так и не узнав, что девочки погибли вчера, во время артобстрела.
Никогда не видевший лыж Тагир добровольцем пошел в лыжный батальон. Их две недели кормили на убой и отправили в рейд по немецким тылам. Из шестисот человек вернулось двадцать. Командование, похоже, удивилось и не знало, куда выживших девать. Выдали ордена и отправили под Синявино.
Что есть счастье на войне? Например, не курить. Тогда можно махорку выменять на хлебную пайку.
Или атака. Что может быть прекраснее возможности выпрямиться, вырвать закоченевшее от трехчасового лежания в ледяной болотной жиже тело и, замирая от чувства, что все пули из этого сраного пулемета летят лично в тебя, бежать к немецким окопам, в хруст и вой рукопашной схватки. А потом в обставленном с европейским комфортом блиндаже потягивать трофейный коньяк и материть старшину, застрявшего где-то с термосом, в котором - горячая пшенка.
Перед форсированием Нарвы прислали очередного взводного. Восьмого на памяти помкомвзвода Шайдуллина. Обычно в первом же бою юные младшие лейтенанты, затянутые в рюмочку новенькой портупеей, вскакивали в полный рост на бруствер и, размахивая пистолетиком, подростковым фальцетом призывали за Родину, за Сталина. Пламенная речь заканчивалась одинаково - немецкой пулей в горячий лоб. А потом все шло по накатанной - бойцы, пригибаясь, уходили делать свою тяжкую работу уже под командой Тагира.
Этот лейтенант, вроде, был опытный. Переправились, окопались, зацепились.
Из колеи взводного выбил пулемет, остановивший атаку.
- Сержант, давай кого-нибудь туда. Пусть гранатами забросает.
- Тащленант, так не доползет же. Все простреливается. Как вошь на голой жопе, честное слово. Давайте у комбата сорокапятку попросим, пусть артиллеристы поработают.
- Разговорчики. Делай, что сказано.
Тагир матюкнулся, снял вещмешок и шинель, проверил гранаты.
- Ты куда, сержант?
- Я на смерть пацанов не пошлю. Лучше сам.
- Стой!
Тагир уже полз, мечтая стать маленьким и плоским.
Оставалось метров сорок, когда его накрыло.
Он лежал в воронке. Кровь и жизнь медленно вытекали, впитываясь в землю.
В эстонскую землю.
***
Дочка уговорила все-таки приехать Тагира в Таллин. Порадоваться налаженной жизнью в не по-советски благополучной Эстонии.
Внук - девятиклассник, распираемый гордостью, рассказывал, как зимой был начальником караула на Посту номер один, у Вечного огня.
Не спеша, спустились с Тоомпеа. Красавцы-каштаны роняли зеленые рогатые шарики, похожие на маленькие морские мины.
- Дедушка, вот этот памятник! У нас форма была, совсем как у военных. И автоматы. Учебные, конечно, с прорезью в стволе. Дедушка! Ты чего, плачешь, что ли?
- Лейтенант... Волков... И инициалы совпадают. Наш взводный. Это он меня под Нарвой вытащил, когда ранили. Сам. Хотя офицеру не положено. Меня в госпиталь, а они дальше пошли. На Таллин. Значит, его здесь. В сентябре сорок четвертого.
Бронзовый солдат стоял молча, задумчиво глядя в голубое пламя Вечного огня.
***
Он стоит на площади в центре столицы маленькой, но гордой, сбросившей тяжкое ярмо советской оккупации страны.
Он даже не пытается понять певучую, но чужую речь.
Ему очень холодно без Вечного огня. Местные власти посчитали, что жечь русский газ перед русским памятником неэкономично.
Недавно Его опять облили краской горячие местные парни. Он не обиделся.
Кровавые брызги роднят Его с теми, ради кого Он стоит.
Говорят, русские своих на войне не бросают.
Может, Его как-то можно забрать?

© НеПендос

Обычный полет.

- Мужики, вставайте, - мстительно и громко объявил Олег Сазыкин.
Не знаю, как в транспортной, а в пограничной авиации обычно штурман играет роль «утреннего петуха». Не надо ржать, я в хорошем смысле. В его негласные, но свято соблюдаемые обязанности входит встать на полчаса-час раньше экипажа, сходить на АДП, узнать погоду и прогноз по маршруту и пункту посадки, узнать судьбу заранее поданной заявки на вылет (или подать таковую, если накануне не до того было). После этого надо вернуться или позвонить и сообщить командиру собранную информацию, чтобы тот принял решение на вылет. Бывают, правда, такие случаи, когда не то что штурману - ёжику ясно, что нефиг даже дергаться на вылет. В этом случае штурман прокрадывается обратно, чтобы никого не разбудить и вползает под одеяло с мыслью добрать свои полчасика-часик украденного службой сна. Обычно после этого нас всех ждет пятиминутка гнева, когда сквозь дрему взглянувший на часы командир узнает, что на час проспал вылет. Потом все выясняется, но спать уже все равно невозможно.
В тот раз над Анадырем и его ближними и дальними окрестностями погода «звенела». Пришлось вставать и по очереди ползти к единственному крану в летном «профилактории» - отделенном деревянной перегородкой поперек коридора закутке анадырской гостиницы, отведенном под отдых экипажей. Какой там отдых... До часу ночи пьянка экипажа московского Ила, дым по коридору тяжелыми серыми пластами, жеребячье ржание гостей московского экипажа - пилотов марковской вертушки, полуголые стюры в коридоре... Нет, мы тоже не ангелы, но часиков в 10 ужин уже закончили и совсем уже хотели поспать, но вместо этого еще три часа ворочались, возбуждаемые пьяненьким хихиканьем стюардесс. На животе лежать невозможно. Ну и ладно, никто не говорил, что пограничным летчиком быть легко. Алкаши будут еще до обеда дрыхнуть, а у нас в 8 утра - медконтроль и на вылет.
В тот год проводилась операция «Путина - (... ну, пусть будет) 94». Во главе погранцов находился изобретательный и деятельный генерал пехотного происхождения Николаев, любимец ЕБНа. И обычные действия по охране госграницы и экономзоны превратились в операции. К этим операциям надо было заранее готовиться, рисовать карты-простыни, регулярно по специальным формам отчитываться об их текущем ходе, а по завершении операции лепить объемный «итоговый доклад». Времени на собственно охрану границы и экономзоны оставалось все меньше - «операции» съедали все свободное время. В августе 94-го года нас выслали на неделю в город Анадырь - проводить операцию «Путина-94», успешно идущую на бумаге уже месяц. Цель проста - обследовать сначала радиолокатором, а затем и визуально с минимальной высоты отведенные нам районы исключительной экономической зоны Российской Федерации. Все корабли, находящиеся там - переписать, а при необходимости и сфотографировать, зафиксировав их место нахождения или ведения промысла. Данные передать в штаб («являющийся необходимым передаточным звеном между нами и вышестоящим штабом»), а при необходимости принять срочные меры для пресечения незаконного промысла. Т.е. низко-низко и громко-громко полетать над мачтами нарушителя, дав ему понять, что Российская Федерация мириться с браконьерством не будет.
В тот год я активно вывозился на должность командира корабля Ан-26, бессменным инструктором у меня был хорошо уже знакомый вам Пасеков Георгий Георгиевич. В обиходе - Георгич, а за глаза для краткости иногда шепотом - Жора или Жор Жорыч. В моем активе остро не хватало специальных пограничных задач: поиска нарушителя, полетов на ПСС, всяких видов патрульных полетов. Поэтому всю неделю с левой чашки предстояло работать именно мне.
- Куда летим? - поинтересовался диспетчер АДП. Можно подумать, заявку не видел. А может и видел, но координатные пары, указанные в заявке вместо привычных пунктов трассовых полетов не воспринял.
- За угол, за Беринговский, - Георгич быстро заполнял графы журнала.
- Надолго?
- Пока горючего хватит, часа на 4-5.
Я все это время уныло топтался сзади, усиленно изображая из себя командира, пришедшего принять решение на вылет.
- Влад, иди на метео, прослушай еще раз погоду, надиктуй им молитву, забирай Олега, а я на самолет пошел.
- Слухаюсь, мон женераль!
Забежал на метео (Олег и правда сидел там, оттачивая на улыбчивых, но несколько перезревших тетеньках свое обаяние). Мне зачитали погоду Анадыря и запасных, а также в районе работы, после чего я в любезно подсунутый микрофон набубнил «молитву» - установленный набор фраз, подтверждающих, что я, будучи в здравом уме и твердой памяти, прослушал все необходимые данные о погоде, проанализировал их и подтвердил «свое» решение на вылет. Вообще разных «молитв» в авиации много. После чего мы с Олегом сбежали вниз по лестнице, перед выходной дверью переглянулись, резко сбросили темп и вразвалочку, прикрываясь местными самолетами, поплелись к своему борту. Наши надежды оправдались - к нашему приходу лайнер не только расчехлили, но и заглушки убрали и воду принесли, и кабель от аэродромной колонки подключили.
- Что, правачина ленивая, - мурлыкнул нам навстречу пухленький, невысокий, похожий на домашнего кота и с табаковскими интонациями в голосе Володя Половцев, борттехник, - на расчехление не успел, воду за тебя принесли, будешь в полете обед готовить.
- Бог подаст, вы Эльдара зачем с собой брали? Пусть и расчехляет, и готовит, а потом еще и зачехляет.
- Эльдар умеет готовить только «холостяцкую яичницу».
- Как это? - Олег (недавно отправивший жену на материк для сдачи сессии, переходящей в отпуск) уже полез было в самолет, но, заинтересовавшись, остался.
- Просто. Открыл холодильник, почесал яйца, закрыл холодильник.
- Тьфу на вас, - и Олег полез дальше.
- Ну, мужики, - из двери высунулся недовольный Георгич, - сколько можно трепаться. Пора движки гонять, чтобы в 9 - колеса в воздухе. Наши вылеты у командующего на контроле.
Отгоняли, вырулили, привычно стукнувшись колесами о торец ВПП (стоянка грунтовая, летом пылиш-ша!), взлетели. Заняли 1000 метров. Под самолетом справа проплывают серо-рыже-зеленые чукотские тундровые пейзажи. Слева сине-серое море до самого горизонта. Миновали Дионисия - неведомо как взявшийся на побережье анадырской тундры высоченный каменный пуп. Вскоре наш бортмеханик Эльдар Рахматуллин принес свежего чая. Мы с командиром попили по очереди. Пилотировать было легко и приятно. Самолет как влитой сидел в прохладном утреннем воздухе, пейзаж за окном радовал глаз, погода - «миллион на миллион», в эфире тишина, сзади в грузовой кабине - ни одной сволочи (простите, ни одного пассажира).
- Олег, ну что на локаторе? - Георгич волнуется за будущие результаты радиолокационного дозора.
- А самим посмотреть слабо? У вас там командир молодой, который штурмана контролировать обязан, пусть скажет.
- Влад, звук!
- (заглянув в черный резиновый тубус локатора) Георгич, там пятнышки зелененькие и зеленая полоска слева направо бегает. Вот если бы штурвал на кого оставить, и минут пять на экран посмотреть, я б разобрался. Так ведь не на кого оставить...
- Олег, ты слышал, командир пилотирует самолет (складывает руки на не самом маленьком животе), штурвал подержишь?
- Нет целей, командир.
- Командир у вас сегодня Влад, а я инструктор.
- Так я Владу и докладывал.
Я проникновенно отзываюсь: «Спасибо, Олег, один ты меня за командира держишь в этом экипаже». Громко всхлипываю в СПУ. Просыпается Эльдар: «Что, а, уже прилетели?» В СПУ дружный хохот. Забираемся чуть повыше, проходим поселок Беринговский.
- Эй, два командира, «за углом» 5 целей, пока не снижайтесь, сейчас еще попрут.
- Эльдар, включай печку, пусть прогревается. На кухне хлеб вчерашний и бортпайки из домика, Федорыч картохи принес, Влад консервов каких-то. Начинай обед готовить, - Вовка Половцев решил предотвратить опасность нашего похудения. Да и в гостинице кроме быстрорастворимой корейской лапши пожрать нечего. Можно, конечно, на заставу попроситься, но там тоже едой небогато, да и далеко и хлопотно добираться. А на своем борту мы дома.
- Так, Георгич, насчитал 42 цели и сбился. Снижайтесь пока прямо по курсу, там группка из пяти штук, ее первой осмотрим.
- Понял тебя, флагман. Так, Влад смотри, действуй по командам штурмана. На каждый корабль строй заход, как на полосу. Но пройти его нужно левым бортом, чтобы флагман его щелкнул на пленку. Весь экипаж пытается рассмотреть флаг и название, потом докладываете штурману, он фиксирует в бортжурнале.
- Понял, а заход на корабль по коробочке строить или расчетным углом.
- Как хочешь, только сам не запутайся и не проскочи цель. Федорыч, доложи на базу, «обнаружил 42 цели в 16-м, приступил к работе».
- Понял, - это наш бортрадист, Черняев Михаил Федорович, самый заслуженный во всех погранвойсках. Летал еще срочником на Ли-2, потом остался на сверхсрочную, стал прапорщиком, давно заработал себе на 2 пенсии, но с Чукотки не уезжает и летную работу не бросает.
- Олег, до скольких снижаться?
- Метров 200 пока, чтобы контакт не терять с основной группой целей.
Впереди по курсу на темно-синем атласе моря, переливающимся солнечными бликами видны маленькие коробочки кораблей. Снижаюсь чуть правее самого правого из них, чтобы потом левым разворотом выйти на него, как на полосу (корабль стоит поперек нашего курса). 200 метров. Вывожу лайнер в горизонт. Болтанка, дотянувшаяся к нам с пока недалекого берега, несильно потряхивает самолет. Перед глазами прыгает стрелка акселерометра. Георгич внимательно смотрит в мое (левое) окно. Я потихоньку подворачиваю по размашистой дуге, целясь в невидимую точку правее корабля.
- Так, Влад, хорошо, снижайся 150 по радиовысотомеру. От корабля далеко не уходи. Олег его должен под углом 30-40 градусов щелкнуть, чтобы и борт с названием, и суета на палубе видна была.
Корабль стремительно вырастает в лобовом стекле. Со скошенной части палубы сзади в море уходят веревки с шариками. Промысел идет полным ходом. С ревом проносимся мимо корабля. Боковым зрением на палубе улавливаю стоящих с задранными к небу головами людей. Отвлекаться на большее не хочется, слишком близко к поверхности, велика скорость, набрать «полный рот воды» не хочется.
- Олег, как фото?
- Мелковато, Георгич, надо бы ниже в следующий раз. Название кто-нибудь прочитал?
- Влад? - Жора смотрит на меня, видит остекленевшие глаза молодого пилота, ведущего самолет на малой высоте, с досадой машет рукой.
- Комсомолец Горелов, - мурлычет Половецкий
- Флаг?
- Синенький какой-то.
- Ну и х.. с ним, - резюмирует командир, - Влад вправо возьми, там еще один кормой стоит. И снижайся 100 по РВ.
Я напрягаюсь, имитируя толкание штурвала от себя, но руки испуганные такой близостью Земли, тут же берут штурвал на себя и вместо снижения самолет занимает 170 по радиовысотомеру (РВ). Георгич молча упирается в центр штурвала со здоровенным вензелем «Ан», Ан клюет носом, я, с перепугу, дергаю штурвал на себя. 100 метров.
- Вот так и держи, - ухмыляется Георгич. Тут же становится серьезным, - ч-черт, чайки.
Лайнер минует мечущееся грязно-белое чаечье облако по самому его краю. Сети выбирают, вот они и слетелись. Руки уже устали, оказывается, я сижу весь напряженный, окаменевший. Сажусь поудобнее, по очереди снимаю руки со штурвала, встряхиваю кистями. Осматриваем, записываем все пять кораблей.
- Так, с этими все, курс 200 на следующую группу.
- Влад, займи 300 по РВ, Федорыч, передай всю информацию базе - пусть проверяют.
Я с облегчением добавляю тяги и тяну штурвал на себя. Кажется, что самолет тоже с облегчением вздыхает. Штурман щебечет в СПУ, объясняя, как лучше пройти, чтобы за меньшее количество заходов осмотреть побольше кораблей. Ему хорошо, у него в блистер полмира видно, а я в амбразуру лобового стекла, частично закрытую указателем угла атаки и акселерометром только горизонт вижу.
- Олег, сядь на мое место и попробуй рассмотреть все, что ты наговорил. Пальцем лучше покажи, куда лететь, не выеживайся.
Георгич с Половцевым смеются. Надеюсь, не надо мной.
- С-с-стажер, - издевательски шипит штурман. Он тоже думает, что смеются не над ним, - курс 205. По команде вправо.
Проходит минут 10. Моторы ревут, штурвал мелко трясется, Половцев поправляет режим РУДами и зевает. Из грузовой кабины доносятся малоаппетитные запахи. Эльдар раскочегарил бортовую электроплитку, всю измазанную тушенкой и ЦИАТИМом с прилипшими крошками хлеба, табака и еще чего-то. Теперь все это выгорает. Георгич морщится и врубает на полную мощь отбор воздуха от движков, т.е. вентиляцию.
- Так... снижаемся до 100 метров... вправо 50.
Соображаю. Так, сейчас курс 207, ... вправо 50, значит ... 257 градусов. Одновременно пытаюсь снизиться, не проскочив 100 метров. Георгич с удовольствием из правого кресла руководит процессом: «Еще чуть чуть... еще 5 вправо... много, чуть влево. О, хорошо». Нахрена я считал? Сразу бы пальцем показали, куда лететь.
Проходим, фотографируем. Я начинаю привыкать к близости воды, потихоньку наглея, кручу головой. Замечаю название: «Олег, кореец был, названием «капитан Привалов».
- Записал, слева посудину видишь, километрах в 3? Ща ее осмотрим.
Подворачиваю. Георгич на правом сиденье подпрыгивает и вытягивает шею, пытаясь рассмотреть цель. Вонь из «кухни» потихоньку выветривается. Но глаза еще режет. Осматриваем еще десяток кораблей, берем курс на следующую группу. Из грузовой доносятся куда более аппетитные запахи. Георгич с Половцевым синхронно сглатывают слюну. Жора косится на панель вентиляции, но решает ничего не менять. Видимо, опасается захлебнуться слюной. Вовка отстегивается, складывает свое сиденье-насест и идет к Эльдару - контролировать процесс. Федорыч бурчит в микрофон, устанавливая связь с базой, и передает очередную порцию информацию.
Очередная группа состоит из 2 кораблей - очередного «рыбака» и стоящего от него в 30-40 км серого и страхолюдного на вид корабля ВМФ. До следующей группы далеко, решаем пообедать. Сыто щурящийся котяра Половцев приносит миски с тушеной картошкой пополам с тушенкой «Великая стена», крупные ломти хлеба, рыбные консервы из горбуши (изрядно начатые). Выпрыгиваем на 500 метров, ставим на автопилот, поднимаем на гарнитурах микрофоны выше глаз и лихорадочно, обжигаясь, глотаем душистую картошку, заедая ее слегка подсохшим хлебом. Я выбираю из банки рыбную юшку кусочком хлеба, причмокиваю, краем глаза непрерывно кошусь на радиовысотомер. Расторопный Эльдар приносит чай и сухие пайковые галеты. Кто-то сыто рыгает в СПУ. Так сказать, дружеская шутка. Тонкая. От слова «танк». Олег вне подозрений, он интеллигент до мозга костей, даже летный комбез гладит. Я тоже сам себя не подозреваю. Оглядываю три сыто отдувающиеся физиономии (Эльдара не видно). Все трое хитро улыбаются, прихлебывают чай. Да ну их.
- Снижаемся до 100 на крайнюю правую жестянку, - Олег еще причмокивает, когда говорит, но уже работает.
Машу рукой Половцеву, тот убирает миски и стаканы с центральной панели, передает их Эльдару, забирается обратно на свой насест. Брезгливо и демонстративно стряхивает крошки с панели (часть из крошек рыбные и склизкие) в мою сторону, пристегивается. Косясь в левое окно, выхожу на первый в группе корабль, закладываю лихой разворот и догоняю его на параллельных курсах.
- Влад, доворачивай, смотри, что он делает, доворачивай... а, черт, проскочили, - Олег возбужден и зол. Очередная посудина лихо разворачивается к нам кормой (на которой только слип для сетей и никаких букофф) в тот самый момент, когда мы готовились зафиксировать ее название. - Разворачивайся быстрее.
- Олег, спокойно, он все равно на месте быстрее крутится, чем я на скорости 350. Сейчас вон того, по курсу, досмотрим, потом спокойно развернемся и этого возьмем за ж-ж-ж... жабры.
Однако следующая посудина повторяет маневр предыдущей. Явные браконьеры. Внешне очень похожи и по цвету и по форме надстроек. Один проект. Наверняка и хозяин тоже один.
- Так, Влад, снижайся до 70 метров, я на штурвале подстрахую. Олег, Половецкий и ты внимательно смотрите на эту калошу, запоминаете максимум: флаг, окраску трубы, название. Олег пытается фотографировать. Поехали.
Проходим на 70 метрах над вторым браконьером, вокруг мечутся перепуганные предыдущим проходом чайки. Корабль подставляет нам нос, успеваем лишь заметить цвет полос на трубе. Выходим на самого первого шалуна, успеваем прочесть часть названия и заметить ту же самую окраску трубы. Значит, одна компания-владелец. Отходим подальше в море, разворачиваемся, советуемся. Надо пройти еще раз, иначе весь полет насмарку. Какой смысл осматривать тех, кого ты не интересуешь ни капли? Кораблю тоже крутиться неудобно, сзади сети, можно и попортить их, или на винт намотать. Еще раз проходим над палубой, повыше под углом к кораблю, капитан снова разворачивает судно кормой к нам, а мы быстренько со снижением на предельных углах крена с педалькой (вот ужос-то где, кажется, что сейчас крылом за волны заденем) разворачиваемся. А он не успевает. Чувствуя, как переполняюсь адреналином, захожу с кормы на нарушителя, вокруг которого мечутся изрядно нами напуганные чайки. Как в замедленной съемке замечаю идущую в лобовое стекло чайку. Она медленно заполняет все стекло собой и уже можно разглядеть ее черно-оранжевые глаза. Толкаю штурвал от себя, чайка исчезает сверху, а глаза на секунду отстают от нее, как в мультиках, потом тоже исчезают наверх.
- Е-е-есть, - орет Олег, - я прочитал название.
- А я заметил флаг, - Вовка тоже тяжело и возбужденно дышит, - поляк.
- С-сука, - комментирует Георгич.
Похоже, чайку видел я один. Руки трясутся. Решительно толкаю вперед РУДы и набираю 150. Вытираю руки по очереди о штанины. «Чайку видели?» - слабо интересуюсь.
- Не-ет, какую чайку?
- В лоб нам шла, еле увернулся, - отрешенно сообщаю я.
- Ну, увернулся и увернулся. Молодец. Сейчас надо второго так же взять, снижайся, - Георгичу охота явно понравилась.
Снижаемся, повторяем фокус со вторым кораблем, только я стараюсь ниже 70 больше в азарте не спускаться. Фокус удается. Осматриваем невдалеке третий корабль той же конструкции и принадлежности. Он не вертится. То ли понял бесполезность по двум предыдущим случаям, то ли фирма-владелец получила разрешение на одну лайбу, а выпустила в море туеву хучу. И у третьей лайбы как раз лицензия/разрешение есть... Чего гадать, наше дело доложить.
- Влад, выпрыгни метров на 300 по РВ, пусть Федорыч на базу доложится. Федорыч, возьми у Олега все данные, координаты и вместе с описанием ситуации доложи базе. Олег, дай курс к этому... крейсеру ТОФовскому.
Поднялись вверх и пошли обратно к серому военному кораблю. Не для красоты же он здесь стоит. База тем временем приняла данные, попросила напрямую сообщить в округ и запросить добро на работу с этим... пусть будет крейсером. Федорыч, бурча, лазил по портфелю, разыскивая таблицы частот и кодовых слов для связи с доблестными ВМФ, я с облегчением трясущимися руками рулил самолет в направлении к крейсеру, Олег приводил в порядок штурманский бортжурнал (нашли нарушителей на свою голову, теперь бумагами за... это... завалят). Технари вдвоем мыли посуду и наводили порядок на кухне. Георгич пил чай. Ага, добро есть, таблицы найдены, вдалеке показалась серая коробочка «крейсера». Пробуем связаться. Из любопытства весь экипаж «сбегает» с частоты диспетчера Анадырь-контроля к Федорыу на КВ, послушать диалог. Однако диалога не получается. Морячки молчат, как партизаны и на основной частоте, и на запасной, и на пограничной, и на погранично-морской, и на частоте для связи с прочими силовыми структурами. Усомниться в профессионализме Федорыча невозможно. Скорее всего, когда он начал радистом летать, этот корабль еще только в проекте значился. Георгич решает применить сильнодействующие средства и мы метрах на 150 встаем в вираж прямо над головами у морячков и выходим на «аварийной» частоте. После третьего круга в наушниках раздались долгожданные позывные корабля. Попробую передать суть диалога (а рюшечки вроде позывных придумаю).
- Самолет, неизвестной принадлежности, я Урюк-25, ответьте.
- Урюк, я 26512, принадлежность ФПС, просим перейти на связь согласно таблицы частот.
- Чего?
- На условленную частоту переходи... Урюк... -25.
- А это какая?
- Условленная, блин... для связи с пограничниками.
- А, понял.
Дружно перещелкиваем частоты, вызываем Урюка. В ответ - тишина. Вздохнув, возвращаемся на аварийку.
- ...граничники, куда вы, нахрен, делись!! Отвечайте, я Урюк-25!
- Отвечаем, ты на частоту для связи с ФПС перейди, там и кричи.
- А это где?
- В п... п... таблице частот, - еле сдерживается обычно флегматичный Федорыч.
- Федорыч, помолчи, я сам их обматерю, - вмешивается по СПУ командир.
- Боец, который урюк, пригласи к микрофону своего начальника.
- Самолет, я Урюк-25, - уже другой голос, более хриплый и заспанный, - чего хотел?
- Не самолет, а 26512, а хотел бы я с вами установить связь на приличной частоте согласно таблице и сообщить информацию.
- 512-й, понял тебя, перехожу.
Снова перещелкиваем частоты, тихо хихикая. Я от скуки встаю в правый вираж вместо левого над мачтами крейсера-урюка.
- 512-й, я Урюк-25.
- Урюк-25, я Сапсан-86, отвечаю.
- А где 512-й?
- (тихо сатанея) Урюк, ты таблицу связи открыл, или просто частоту по памяти выставил?
- А-а-а! Понял тебя, Сапсан. Докладывай, что за информация.
- К северу на расстоянии примерно 70 километров три живца ведут несанкционированную работу. Прошу проверить.
- Какую работу? Какие живцы?
Георгич делает три глубоких вдоха, глядя на меня глазами чайки перед лобовым стеклом.
- Урюк, три корабля ловят севернее вас в 70 км. От досмотра с воздуха пытаются уклониться. Поляки, названия кораблей (диктует три названия). Есть добро с Камчатки на их проверку.
- Стой, стой, я записать не успел... в скольки километрах?
- Тля! Мля! Кля! В СЕМИДЕСЯТИ!!! - после этого еще минут пять идут уточнения названий и «чего-чего нам делать?». Я от скуки встаю над кораблем вместо виража в восьмерку. Полет все больше начинает мне нравиться и одновременно утомлять.
- А направление поточнее укажите на нарушителей...
- Я Сапсан-86, даю координаты... (диктует с листика, подсунутого штурманом), а направление... мы сейчас на них курс возьмем, а вы - на нас пеленг. (По СПУ) Олег, быстро дай Владу курс на нарушителей. (В эфир) Связь заканчиваю, как поняли?
- Сапсан, информацию принял, готовлюсь к подъему якоря.
В СПУ слышен дружный «Ф-ф-фух-х!» всего экипажа.
-Урюк, а как долго идти будете?
- К вечеру будем...
Тьфу! Вскоре на горизонте снова показывается большая группа ржавых рыбацких посудин. Вовка Половцев молча стучит по стеклу топливомера.
- Остаток, - реагирует вслух Георгич.
- На час плюс на запасной, - отвечает штурман.
- Ладно, по курсу еще штук 5 осмотрим - и домой.
Снижаемся, осматриваем, забираемся снова на 1000, докладываем на базу о результатах, диспетчеру - об окончании работы и времени прибытия, берем курс домой. Минут через 50 с прямой садимся на почти родную после целого дня болтания над морем анадырскую полосу. Самолет тоже устал. По крайней мере, пробег метров на 200 меньше, чем накануне. Разворачиваюсь на 180, рулю обратно в торец ВПП, где самолет «спрыгивает» с бетона на грунт. А вот и встречающий. Он издали рукой с зажатой в ней красной дощечкой размашистым жестом указывает, где нам встать и как рулить, после чего испаряется. Экипаж лихорадочно выключает потребители. Заруливаю. Встаю. Самолет клюет носом и тут же Половцев выключает двигатели. Открываю форточку. Тишина. Через пару минут начинают проявляться звуки. Мой экипаж быстренько выскакивает в открытую дверь размять затекшие ноги. Последним на выход солидно идет Георгич. Возле двери натягивает знаменитую потертую ДСКу, такую же потертую, но «аэродромистую», с лаковым козырьком, фуражку и оборачивается.
- Влад, а ты какого ... сидишь? Иди, зачехляй самолет.
- Устал я, командир. Как собака... (язык еле ворочается во рту). Георгич несколько секунд смотрит на меня и смягчается.
- Да ладно тебе... Обычный полет.

Однажды в Америке...

Якобы реальная история легшая в основу известных анекдотов.

Президент Линдон Джонсон имел привычку звонить в в/ч и требовать от них каких-либо особых услуг. Однажды в дежурной части Училища Морской Пехоты в Куантико (Marine Basic School of Quantico, VA) раздался звонок:
Дежурный: Доброе утро, училище Морской Пехоты. Чем могу помочь?
Джонсон: Говорит Президент Соединенных Штатов Джонсон. Завтра в Белом Доме состоится прием и мне требуются два офицера. Пришлите мне двух лейтенантов, рослых и статных - они будут эскортировать моих дочерей. Офицеры должны прибыть в шесть вечера к первой леди, понятно?
Деж.: Так точно, сэр! Два лейтенанта, рослые и статные, шесть вечера, сэр!
Джонс.: И никаких damn Mexicans!!!
(Джонсон был южанином да еще и техасцем)
Деж.: Так точно, сэр! No damn Mexicans!
На следующий день ровно в 6:00 p.m. рослые и статные офицеры Морской Пехоты (1-е лейтенанты Смитс и Уайтинг) предстали перед очами миссис Джонсон.
- Мы прибыли эскортировать Ваших дочерей, мэм!
- Простите господа, но наверное произошла какая-то ошибка...
- Никак нет, мэм! Капитан Родригес никогда не ошибается!
Оба лейтенанта были чернокожими.

Сказки «триста десятой» сопки
Сказка б/н 09

С «Обществом защиты животных» у нас трудновато было. С «Грынпысом», ага. Да и то верно - какой, на фиг, «пис», тьфу, мир на военном аэродроме? Оно, конечно, именно его мы и охраняем, стережем, заразу такую, круглосуточно без перерывов на обед и нарды, но внешне как-то... немирно это выглядит; чуть что - если и не прибьем, то хоть обматерим. Да и «грин»... Все больше белое у нас. Нет, ну когда растает изредка сверху чуть-чуть, то поживописнее - ягель, гранит, комаров до хренища... Вот и вся палитра, радующая глаз своим однообразием. Из зеленого в наличии только змий и краска.
В общем, не водился у нас «гринпис», да и черт с ним, без него спокойнее даже. Да и живности у нас не великие закрома - если не считать всяких пернатых и рыбных, то из всей фауны в остатке лемминги, росомахи и песцы... Этих вообще расплодилось количество невероятное, по свалке стадами ходили, крысы пугались. Лисы еще... Про комаров уже говорил вроде... А, ну и собаки были, конечно.
Самая авиационная животная, какой аэродром ни возьми, всегда свой собачий коллектив есть. Умные, с-с-собаки... Правила передвижения по летному полю лучше личного состава знают. Сколько раз слышал, как всякие водилы лихие на своих драндулетах самолеты таранили, а вот чтоб собака - ни разу. Бывало, смотришь - просто так через взлетно-посадочную не бежит, постоит на рулежке, прислушается, принюхается, словно руководителя полетов запрашивает. Разным раздолбаям их поведение в пример ставили.
И ведь всех своих знали. Добродушнейшие создания, спокойные, как удавы. Вот корячишься с железом, не хочет оно работать, хоть ты сдохни над ним - подойдет, приластится, глазищами своими карими, понимающими глянет - и вроде жить веселее как-то. Добрее что ли на душе, светлее становится - даже в ночь полярную. Пусть не найдется чем угостить - псинка теплу твоему человечьему рада будет, поглаживанию простому, мимолетному; и сам почувствуешь вдруг, что не оскотинел еще, есть что-то живое под панцирем твоим непробиваемым, невидимым...
Солдаты наловчились их в караул с собой брать - боец на посту на массу нахально давит, собака бдит: и о проверяющем предупредит, и о нарушителе просигнализирует. Но это когда тепло более-менее, зимой-то они предпочитали службу нести где-нибудь у кочегарки или под теплотрассами, у нас же строители их по поверхности пустили... Как мы этих славных тружеников вспоминали постоянно - ты и слов таких не знаешь. Или знаешь?.. Гм, знаешь. Кстати, потом первую фразу мне запиши... Но мы ж о собаках вроде.
Своих сразу чуяли. У нас-то запахи характерные, гуталин-керосин и прочие ароматы, перепутать трудно, но и в городке, забредая периодически, никого не трогали. В городах совсем иначе, а здесь словно одно такое племя, где все друг друга знают, и люди, и собаки. Рыкнуть могли - если, скажем, еду отобрать попытаешься, но обычно просто отступали, сами понимали, что шутка это, и не нужна тебе кость вовсе, все равно ведь вернешь. Или если к щенятам полезешь. Тут еще забавнее было: как подрастет молодое поколение, мамаша их знакомить выводит; так и топают повсюду колонной, в собственных лапах путаясь, пока сами не освоятся. Чтобы укусили - это постараться нужно, за пять лет один случай только и помню.
Прислали нам коменданта нового. «Красного» как Знамя части. Ну, когда по глобусу выбирали, куда б его засунуть, щупальце генеральское так неудачно указало. Два месяца в полку, ничего не понимает, а уже ко всем прицепиться успел.
Чуяли в нем собаки подозрительное - да и то верно, не вошел он в нашу «стаю»... Ну и применили оружие свое табельное, зубастое, не на поражение даже, а так, предупредительно.
Один хрен. Царапину в санчасти бинтом замотал слоем потолще, словно его топливозаправщиком переехало раз десять, и злобу затаил. А народ и не заметил - чего на ерунду всякую отвлекаться, полеты постоянно, и по подготовке, и на перехваты дежурное звено мотается едва не каждый день, «Орионы» гоняет. Лучше уж об отпуске помечтать.
Так что когда выстрелы раздались, то удивились немного. Очередями фигачат! И стон такой... Это что, десант вражеский нас захватывать пришел, или еще чего - непонятно совершенно, то ли за оружием бежать, то ли сразу в сопки тикать, информации ведь никакой. Но быстро узнали.
Комендант, сука, отстрел устроил. Поднял взвод, по десять суток отпуска посулив, и началось... гестапо... Они же все компактно так жили, в закутке одном.
Говорили потом, что собаки наши и бежать не пытались... выли только... пуля попадет - взвизгнет... Просто стояли, не понимая, почему такие добрые еще вчера люди сегодня их из автоматов... Плакали...
Когда прибежали - эти уроды моральные уже и щенков малых перебили. Комендант, нас увидев, понял все - сразу исчез. А солдаты что - дело малое, «мине приказаль...»
Всех положили. Одна уцелела, Белка. Она родила незадолго до того, не показывалась, вот видно и бегала в городок, вкусненьким себя побаловать. Вообще они часто туда наведывались, подкармливали их домашним. Вернулась, а тут такое... Побегала, щенят своих мертвых нашла, носом потыкалась, словно разбудить их хотела... села рядом, сидит молча, на них смотрит. И мы к ней подойти не можем, вот физически шаг сделать сил нет. Вроде и не мы стреляли, а все равно... Стыдно...
Ушла она через час. Молча ушла, хорошо нам в глаза не взглянула... Так и не видел ее никто с тех пор, что уж с ней дальше случилось...
Детвора в городке, узнав, ревела.
М-да... ну, коменданту мы в организм, конечно, постучали при первом удобном случае. И при втором удобном... и так далее, пока не перевелся куда-то.
Вот как оно получилось... А ты говоришь - «грынпыс»...

Так "по-бендеровски", или примерно так, пытался оправдаться рядовой Магомедов перед молчаливым укоряющим взглядом капитана Кузнецова. Последний, казалось, глядел сквозь него и думал о чем-то своем. Может, о посмешище, которым ему предстоит стать в части, а может, о национальном вопросе в Вооруженных Силах. А ведь хотел, как всегда бывает, «как лучше». Но обо всем по порядку...
К третьему месяцу учебки рядовой Ильяс Магомедов, кумык по национальности, уже успел проявить себя как молодой, подающий надежды художник. Рисовал он в любую представившуюся свободной минуту. Розочки на конвертах. Самолетики в блокнотах. Карикатуры в фотоальбомах сослуживцев. Деды из соседних казарм наперебой выписывали дарование для эскизов на свои аляпистые партаки. Единственное от чего Ильяс категорически отказывался - рисование портретов - «голов», как говорил он.
Про талант рисовальщика из офицеров первым прознал капитан Кузнецов. Первый в роте карьерист, замполит по должности, очередной свой трамплин он видел в образцовом убранстве «ленинской» комнаты, по-современному - комнаты отдыха. «Что же в этом плохого?» спросит читатель - «и звездочку хапнуть и быт солдату украсить», и будет неправ. С новой инициативой капитана в комнату был сразу врезан замок, и открывался он только для инспектирующего комсостава, ну, и для работ по ее приукрашиванию.
Замах был сразу на рубль. «Так, Магомедов, вот тебе ключи и краски. Рисуешь вот с этой открытки картину во всю стену. На построения можешь не ходить. Никого не пускай. Вопросы?». Критически оглядев небольшую открытку с «Полтавской баталией», на которой несколько тысяч шведов отступали под натиском такого же количества петровского войска, Магомедов хотел что-то сказать, но воздержался.
Начался творческий процесс. Будучи, как и все кумыки, человеком неглупым, Ильяс решил подойти к своему творению основательно. Долго, неторопливо, замешивал на палитре масляные краски, готовил рабочее пространство и начинал также неспешно рисовать. После каждого мазка отходил на несколько метров, критически оценивал, и с улыбкой бросал взгляд в окно, где две сотни сапог плавились на раскаленном асфальте плаца.
Капитан и не торопил. Каждый день он ревностно заглядывал в «ленинку», видел, что процесс идет, медленно, но идет - и в целом оставался доволен. Одна мысль не давала Кузнецову покоя - на проявляющихся контурах произведения абсолютно все воины - конные, пешие, даже сам Петр, были изображены аккурат по шею. На месте голов красовались пустые круги белого грунта. И вот однажды он решился об этом спросить мастера. «Не умею я головы рисовать, товарищ капитан!» - ответ был более чем прямой. Капитан опешил, на секунду задумался, но долго ждать себя не заставил: «Как не умеешь?? Шутить вздумал?? Рисуй как умеешь! Не будет голов, на распределении поедешь в Читу на «Дровяную», там научишься!»
Пришло время чесать голову рядовому Магомедову. Многие в роте знали про это, и проходя мимо «мастерской», невольно улыбались. Тянул Магомедов долго. Пририсовывал своим «всадникам без головы» несуществующие в оригинале детали амуниции, доводил до ума попону на коне Петра и наконец решился. На выходных, когда замполит в роте не появлялся, Ильяс принялся за работу. Возможно, первый раз в жизни он рисовал пресловутую, так пугающую его «голову». Головы. Много голов. Рассудив по-солдатски нехитро, «чему быть того не миновать», он решил изобразить всех воинов - и шведов и русских - так, как представлялся ему образ мужской красоты. Мужской красоты по-дагестански. Смуглая кожа, темные волосы, выдержанное «каре» на голове, густые усы и брови, большой, с характерной горбинкой нос. И так много-много раз. И Петра под гребенку. Фотографии шедевра смотреть тут: http://www.debilz.com/index.phtml?id=352