Служил Гаврила на бригаде,
Гаврила командиром был.
И часто, ни на что не глядя,
Гаврила в море выходил...

Известный автор.
"Баллада о Гавриле".

ЭХ, МАРУСЯ...

Выходили ночью. Надо было успеть поставить мишенную позицию, по которой в полдень крейсер произведет ракетный залп. Все как обычно.
Приняв доклады о готовности корабля к плаванию в узкости, старпом, капитан 3 ранга Александр Комар, прибыл на ходовой с докладом:
- Товарищ командир! Корабль к плаванию в узкости приготовлен!
- Добро!
Глядя в ночь, где у гюйсштока виднелась съежившаяся на ветру фигура впередсмотрящего, старпом обратился к командиру:
- Товарищ командир, прошу добро с проходом Тороса (1) сменить вахтенного офицера. Пусть минер идет своё железо готовить - у нас по плану проверка УДВ-60 (2).
- Кем собираешься заменить?
- А пусть Кармаев заступит...
- Лейтенант?
- А что? Зачеты сдал. Вот пусть в спокойной обстановке опыту набирается. Да и вы за ним приглядите...
- Ну-ну... Пусть попробует.
После поворота на курс 33° к командиру подошли двое:
- Товарищ командир, лейтенант Кармаев вахту принял!
Командир "Дозорного", капитан 2 ранга Гаврила Иванович Кисляков, посмотрев на заспанное лицо лейтенанта, ткнул пальцем в стекло иллюминатора, за которым светили огни Сетьнаволока (3).
- Доложите-ка мне, товарищ лейтенант, что это там, слева тридцать, мигает?
Кармаев уставился в указанном направлении, увидел три красных проблеска, сменивших их три зеленых, зачем-то пожевал губами, дождался опять красных и бодро доложил:
- Малоразмерная цель, товарищ командир!
- Что-о-о?!
- Идет зигзагом... (4)
Тут командира прорвало:
- Старпом!!!
- Есть! - старпом будто ждал этого.
- Александр Станиславович! Когда я говорил, что основной твоей задачей является выпихнуть меня, старого дурака, из командирского кресла, я не имел в виду - загнать в гроб! С такими вахтенными офицерами мы все, подчеркиваю - все, в Сибирь отправимся лобзиками тайгу валить. Но только и там я у вас бригадиром буду.
Лейтенант побледнел и, кажется, окончательно проснулся. Стоявший сзади минер, привыкший уже к словесным эскападам своего командира, еле сдерживая смех, представлял, как расскажет новую байку в кают-компании.
- Значит так! - подвел итог Гаврила Иванович, - Кармаева поставить дублером, а сюда гони Виршина.
- Командиру зенитно-артиллерийской батареи прибыть на ходовой пост! - тут же среагировал минер, дав команду по трем линиям.
- А вы, юноша, - обращаясь к лейтенанту, ласково пропел Кисляков, - спуститесь с ходового только тогда, когда доложите мне все огни и знаки от Ворьемы до горла Белого моря.
- Есть! - просипел Кармаев, прикидывая в уме, сколько часов ему понадобится для повторения "любимых" маЯков.
- Включая губы и заливы! - сделал "контрольный в голову" командир.
С заступлением артиллерийского комбата на вахту особых проблем не возникло...
На торпедной площадке "Дозорного" возились акустики, привычно надувая уголковые отражатели, а на юте - суетились "румыны" (5), собирая тральные вехи, служившие одновременно и якорями, и отражателями будущей мишенной позиции.
С приходом в район, все было готово.
Штурман еще раз сверился с координатами и доложил:
- Корабль в точке постановки мишенной позиции!
...
Мишень поставили на загляденье красиво: в лучах восходящего солнца, мерно покачиваясь и бликуя, перпендикулярно пеленгу стрельбы растянулась гирлянда шаров НУО с тральными вехами по краям.
Отойдя на 50 кабельтовых от мишени, командир запросил БИП (6):
- Как отметка?
- Отметка четкая, товарищ командир!
И тут появилась она...
- Ходовой - БИПу!
- Есть!
- Пеленг..., дистанция... Обнаружена новая надводная цель. Предположительно - РЗК "Марьята". Элементы движения цели определяются.
- Душу вашу вперехлест через клюз! Нарисовалась! - не сдержался Гаврила Иванович. - Что тут определять? Я и так скажу, куда она прет! Такое ощущение, что капитан "Машки" узнаёт о планах БП флота раньше нас...
- "Золотарь" - "Дозорному"! - рявкнул Кисляков, сорвав трубку ВПСа (7).
"Вот ведь, хватило у кого-то ума на такой позывной! - следя за отметкой от "Марьяты" в индикаторе "Дона" (8), подумал Виршин. - С одной стороны "золотарь" - золотых дел мастер. А если верить второму его (слова) значению - ассенизатор! Хотя, все правильно - должность такая - на берегу дерьмо разгребает, а в море - из этого самого ... конфетку слепит..."
- Есть "Золотарь"! - отозвался динамик ВПСа знакомым голосом.
- Мишенную позицию выставили. Но тут наша старая знакомая нарисовалась и чешет прямо в район!
- Выйдите с ней на связь и передайте, что район закрыт для проведения ракетных стрельб! - дал команду ВПС и затих.
- Ага, послушала она нас! - буркнул себе под нос командир. - Да и к тому же извещение они получали...
Но тут же, верный дисциплине, отдал команду вахтенному офицеру:
- Вызвать и предупредить!
Саня Виршин, все познания в английском языке которого составляли две-три фразы (причем, большинство из них - неприличные), уверенно снял трубку "Рейда" (9):
- Марьята! Марьята! Вис из э рашн вор шип колинг ю! Оува!
"Во выдал! Почти без запинки", - восхищаясь собственными успехами, подумал Саня.
Услышав ответ и, кося одним глазом в таблицу МСС (10) (опыт не пропьешь!), Виршин продолжал вещать в трубку:
- "Марьята", November-Echo-Kartefour! (11) - и, взглянув еще раз на экран РЛС, продолжил. - Mike-Golf - Oktoeight (12).
Получив из динамика вежливое "O`k", вахтенный офицер обернулся к Кислякову:
- Предупредил, товарищ командир! Ответили, что поняли.
- Понять-то они - поняли, а вот сворачивать не собираются, - ответил Гаврила Иванович, рассматривая в визир до боли знакомый силуэт разведчика. - Идут прямо к мишени. Ложимся на обратный курс!
В этот момент голосом "Золотаря", вновь ожил динамик ВПСа:
- Время "Ч" минус тридцать. (13) Доложить о чистоте района!
Уже предчувствуя ответную реакцию, командир взялся за трубку:
- В районе мишенной позиции - РЗК "Марьята". Установили связь. Предупредили. Ответила, что поняла, но сворачивать не собирается, - доложил он и вовремя приглушил громкость динамика. О способности "Золотаря" мгновенно "взрываться" и пренебрегать всеми канонами "парламентской" речи знали все.
Вот и сейчас в эфире выстраивалось здание, по количеству этажей не уступавшее знаменитому Empire State Building. Причем бОльшая часть высказываний относилась к "Марьяте", ее капитану, экипажу и всем их родственникам до седьмого колена. В этот момент Гаврила Иванович жалел лишь о том, что связь закрытая и капитан "Машки" лишен удовольствия выслушать "спич" в его честь. Хотя... Чем черт не шутит... Кто знает, что за аппаратура спрятана в недрах норвежского "исследовательского судна"? Спорить на то, что викинги их не слушают, Кисляков точно бы не стал.
Тем временем "Марьята" вошла в район и спокойно встала у мишенной позиции. Точно на пеленге стрельбы!
- Командир, гони ее... - и кратко, но ёмко, указав направление движения "Марьяты", "Золотарь" закончил свой монолог, длящийся без малого минут пять.
- Учебная тревога! - поразмыслив, принял решение командир. - Александр Андреевич, приказание "Золотаря" слышали? Исполняйте!
Виршин, поняв, что в связи с объявленной тревогой смена с вахты переносится на неопределенное время "вправо", безо всякого энтузиазма взялся за трубку "Рейда". О чем и как говорить, он не представлял совершенно. То ли дело Кисляков - ему что по-русски, что по-английски говорить - разницы, практически, никакой...
После полуминутного размышления, Саню осенила идея. Да, именно так! И сам пар стравит, и от необходимости что-либо объяснять кэпу "Машки" избавит себя на сто процентов! Оставался только риск - лишиться допуска к несению вахты, но... "кто не рискует..."
Виршин поднес к уху трубку и, набрав полные легкие воздуха, заорал:
- Марьята! Факин щит! Норги, гоу хом! Фак ёсэлф, сан оф э бич!!!
После чего, положив трубку на рычаг "Рейда" спокойно сказал, во мгновение ока оказавшемуся рядом и побледневшему как борт "Машки" Гавриле Иванычу:
- Ну вот. Вроде бы все, что знал, рассказал...
- Ты-ы-ы!!! - командир сорвал с горла душивший его галстук, но было видно, что он с удовольствием бы затянул другой - пеньковый - на шее своего вахтенного офицера.
Саня, видя, что перегнул палку, отступил на два шага, упершись спиной в переборку и подняв руки, быстро (пока не успели убить) воскликнул:
- Товарищ командир! Я на тангенту не нажимал! - и, видя как расслабилось лицо Кислякова, спокойнее произнес. - Ну как я им все это объясню?
Командир, выдохнув, опустил занесенную для расправы над комбатом, зажатую в кулаке трубку.
- Точно смерти моей захотели! Им же не вирши слагать надо. Хотя, они сейчас и на сагу не откликнутся... По "Соглашению" (14) сигнал наберите!
- Так оно же для америкосов... - опешил Виршин.
- Ничего. Норги его тоже понимают. Дайте команду сигнальщикам, чтобы подняли на правом ноке сигнал: "Готовлюсь произвести ракетные стрельбы!"
- Есть! Сигнальный правый, "Восьмерку" - "Второй дополнительный" - "Двойку" - до места (15).
Через несколько минут сигнальщик доложил:
- На "Марьяте" подняли сигнал: "Зула"-"Лима"-"Унауан".
- Ну вот, а вы боялись, что не поймут, - обратился командир к Виршину. - Что с ЭДЦ "Машки"?
- Без изменений.
- Вот ведь... Дочь финского эпоса! (16) Ну что с ней поделать?
Пришлось опять выходить на связь с "Золотарем", тем более, что время уже поджимало.
- Все средства уже испробовали... почти. Что же мне из нее "Йорктаун" в крымских водах делать? Или стрелять прикажете?
- Стреляй! Но чтобы через полчаса этой... (Кисляков опять пожалел, что связь закрытая) в районе не было! - отрезал "Золотарь".
Дав отбой, командир от души всадил трубку ВПСа в рычаги крепления. Аж пластмасса в стороны брызнула!
- Минера ко мне!
....
Пока ждали минера, Гаврила Иванович подошел к "Рейду":
- Marjata! I am going to make educational rocket shooting. To remain on this place it is dangerous. The request not to be in a direction from me of 30-90-160 degrees. You should head 0 degrees. Increase your speed. (17)
И, дождавшись ответа:
- Russian war ship! It is Marjata! Your signal is accepted and understood (18), - отжал клавишу магнитофона.
- Вот теперь пусть попробуют сказать, что мы их не предупредили.
Оттирая руки от мнимой смазки и делая вид, что его только что оторвали от любимого железа, на ходовой поднялся минер.
- Зигфрид Иванович! - обратился к нему командир. - У вас к испытаниям взрывателей все готово?
- Так точно! - ответил минер, чувствуя в командирском вопросе явный подвох. В матчасти он не сомневался, но сам тон вопроса и вид командира говорили о том, что сейчас ему скажут какую-то гадость.
- Вот и прекрасно! Будешь стрелять по "Марьяте". Не все ж тебе ВОХРушек с рыбаками пугать (19). Жду доклада о готовности.
Пока минер пытался переварить услышанное, Кисляков, с азартным блеском в глазах, переключился на вахтенного офицера:
- Запросить у "Марьяты" их курс и скорость.
- Говорит, что идет курсом ноль, скоростью шесть узлов, - доложил Виршин, с трудом переведя супостатскую тарабарщину.
- БИП! ЭДЦ "Марьяты"?!
- В дрейфе, товарищ командир.
И тут же прозвучал доклад с КП БЧ-3:
- Товарищ командир, РБУ (20) правого-левого борта заряжены!
- Отлично! - потирая руки от предвкушения предстоящего дела, откликнулся Гаврила Иванович. - Атака подводной лодки! Стрельба из РБУ номер один и два залпом из двадцати четырех! Пеленг залпа... - Кисляков на секунду задумался и, взяв поправку на 10 градусов по корме "Машки", продолжил, - сто градусов, дистанция - пять пятьсот! Выполнить наводку!
Видя, как развернулись и, чуть подрагивая, замерли в направлении на корму "Марьяты" бомбометные установки, командир, обращаясь к минеру, почти по-отечески, попросил:
- Иваныч, только не как в прошлый раз!
Зигфрид, повернувшись к старпому и изобразив зверский оскал, возвопил:
- Я еще ни одну бомбу через ствол не выгружал. Все сходили!
- Я помню! - коротко отозвался Комар, у которого, действительно, были свежи воспоминания о событиях месячной давности, когда, на репетиции перед Днем Флота, бомба "Дозорного" улетела на Шавор, распугивая местных жителей. - Недаром за тобой позывной "Латышский стрелок" навеки закрепили.
- Да ладно, - отбояривался минер, выдав свою коронную фразу. - Рассосется!
- Товсь! - прервала их треп команда Кислякова.
- Товсь выполнено!
"Ну, грудь в крестах - это вряд ли, а вот голову в этих кущах сложить - запросто!" - промелькнуло на периферии сознания Гаврилы Ивановича.
Команда "Залп!" вырвалась из уст автоматически, как только сигналы, оценивающие параметры стрельбы, сошлись в одной точке его центральной и очень нервной системы.
С коротким промежутком бомбы срывались из труб РБУ и устремлялись в сторону норвежца.
За кормой "Марьяты" начали вырастать "всплески" от падения бомб, а через некоторое время по корпусу ударило молотом подводного взрыва.
Меж тем, водяные столбы вырастали все ближе и ближе к "Машкиной" заднице...
- Девятнадцать, двадцать, двадцать один... - считал "фонтаны" командир, комкая неприкуренную сигарету.
Лишь после того, как двадцать четвертый столб осел в кабельтове от кормы норвежского разведчика, Гаврила Иванович понял, что все это время не дышал. Глубоко вздохнув, и сунув раскрошившуюся сигарету в карман куртки, он покинул сигнальный.
- БИП, ЭДЦ "Марьяты"? - зайдя на ходовой, услышал Кисляков голос вахтенного офицера.
- Да какие там, к лешему, ЭДЦ?! Визуально же видно, что ход не дали, - проворчал Виршину Гаврила Иванович. - Хотя, на месте их капитана, после такой свистопляски, я бы тоже с места не тронулся, пока всю ДЗА (21) не осмотрел... Старпома на ходовой!
На "Марьяте" по-прежнему не подавали никаких признаков активности, но Кисляков радовался уже тому, что экипаж норвега не пел песню про майские деньки (22) по 16-му каналу. Значит, пока ничего страшного.
- По приказанию, товарищ командир! - Комар вылетел из двери ГКП, вопрошая взглядом вахтенного: "Что случилось?"
"ХЗ..." - пожал плечами Виршин.
- Значит так, Александр Станиславович! Заступай-ка ты на ходовую вахту, а комбата мы отправим делом заниматься... - И, увидев недоуменные взгляды обоих, продолжил, - Наш лозунг должен быть один - учиться настоящему делу военным образом!
- В смысле?
- А в том смысле, Александр Андреевич, что Зигфрид свою задачу выполнил, а теперь - ваша очередь. Через пять минут жду доклад о готовности к открытию огня из артустановок.
- Есть! - на лице комбата отобразилась вся гамма переполнявших его чувств.
- Только - практическими! - успел крикнуть командир вслед убегающему Сане.
...
Боевой дух команды поднялся до неимоверной высоты. Команды выполнялись с полуслова. Увидев, что, оказывается, можно сполна оторваться на набившей всем оскомину "Машке", а не просто изображать из себя "передастов" (23), экипаж был готов умереть за своего командира. К счастью, этого сейчас не требовалось.
Выйдя на сигнальный мостик, Кисляков еще раз посмотрел в пеленгатор. Ему показалось, что в "Машке" что-то неуловимо изменилось... Нет, внешний вид "утюга с яйцами" оставался прежним, но изменилось само настроение. Если раньше можно было сказать, что "Марьята" вальяжно развалилась у мишенной позиции, то теперь в облике ее сквозила настороженность, как у загнанной в нору лисицы.
"Или - что нам ближе - песца..." - ухмыльнулся Гаврила Иванович.
На фале уже развевался сигнал "Я готовлюсь произвести учебные артиллерийские стрельбы...", и Кисляков, справедливо полагая, что слово командира российского корабля - не крик попугая на ветке, дублировать его по УКВ не стал. "Довольно, напредупреждались!"
В назначенное время командир БЧ-2 доложил о готовности к стрельбе.
Выдав целеуказание на точку в пятистах метрах по корме "Марьяты" и отправив старпома на сигнальный к пеленгатору, командир дал "добро".
- Пристрелочный! - раздалась команда с ПРЦ (24) и через секунду четыре ствола содрогнулись, выплевывая из себя по трехдюймовой болванке.
- Есть всплеск! - доложил с сигнального Комар. - Угловое расстояние - двенадцать градусов.
Командир прикинул дистанцию и удовлетворенно кивнул:
- Шквал!
- Есть - шквал! - радостно донеслось с ПРЦ, и стволы ожили вновь.
Только теперь в сторону "Машки" понеслись уже двадцать стальных чушек.
Старпом, наблюдая в пеленгатор, заметил, как вспенилась вода под кормой у норвежского корабля. По мере приближения всплесков от снарядов к корме, бурун рос, а вместе с ним росла и скорость движения уходящей из района "Марьяты".
- От так! Христофора Колумба и двенадцать апостолов - в гробовую доску! - не сдержал своих эмоций Александр Станиславович. - Абордажный лом вам в задницу!
И, взглянув в озарившееся хитрой улыбкой конопатое лицо командира отделения сигнальщиков, дал команду:
- Сигналы долой!
Уже занося ногу через комингс ходового поста, он, как на стену, натолкнулся на ответ:
- Хорошо!
Медленно повернувшись и наливаясь краской, буравя старшину взглядом, старпом тихо и с расстановкой произнес:
- "Хорошо" ты подруге своей, на гражданке, в постели говорить будешь...
Закончить мысль ему не удалось, т.к. боец, резво ответив "Есть!", скрылся за углом надстройки. И тут же флаги поползли вниз.
Зайдя в штурманскую рубку, Комар, взяв измеритель, попытался определить, сколько времени необходимо "Марьяте" для выхода из опасной зоны. Однако, вспомнив улыбку сигнальщика, он отбросил измеритель и пробурчал под нос: "По наглой рыжей морде..."
- Ты это о чем? - спросил штурман, приняв сказанное на свой счет.
- Да так, к слову пришлось, - ответил Александр Станиславович, рассчитывая в уме время, необходимое для осуществления задуманного и прикидывая что-то к носу. Решив, что пора, он вновь вышел на крыло сигнального.
Предчувствия его не обманули...
Хихикая и высунув языки от усердия, рыжий со вторым сигнальщиком цепляли к набранному уже сигналу "Предполагаемый диагноз - инородное тело в ..." еще два флага: "Пятерку" и "Двойку" (25).
- Та-а-ак! - рявкнул старпом. - Обед отставить, пельмени разлепить, муку сдать на склад! Нам международного конфликта только не хватало!
После чего, повернувшись к замершему в позе гоголевского городничего комоду и явно подражая своему командиру, насмешливо произнес:
- А у вас, молодой человек, ДМБ в опасности! Не уволишься, пока твои архаровцы МСС назубок не выучат. - И, взглянув в вытянувшееся лицо, добавил, - Принимать буду лично!
Восстановив таким образом "статус кво", с чувством выполненного долга, старпом направился на ходовой - сдавать вахту.
"Дозорный", доложив о чистоте района, уходил от мишенной позиции.
__________________________
1. Торос - остров на выходе из Залива;
2. УДВ-60 - взрыватели глубинных бомб;
3. Маяк Сетьнаволок. Дает три красных и три зеленых проблеска.
4. При плавании в строях военные корабли обозначают свой поворот красными (влево) или зелеными (вправо) проблесками;
5. "Румыны" - прозвище личного состава минно-торпедной боевой части (БЧ-3);
6. БИП - боевой информационный пост;
7. ВПС - выносной пульт связи;
8. "Дон" - радиолокационная станция (очень старая);
9. "Рейд" - УКВ-радиостанция для связи с судами и самолетами в открытых каналах;
10. МСС - Международный Свод Сигналов;
11. NE4 - Вам следует идти с особой осторожностью; держитесь в стороне от района, где проводятся стрельбы (МСС);
12. MG-8 - Вам следует держать курс на север (МСС);
13. До залпа - 30 минут;
14. Соглашение между США и СССР о предотвращении инцидентов в открытом море и в воздушном пространстве над ним от 25 мая 1972 года;
15. UY2 - Я готовлюсь произвести учебные ракетные стрельбы...;
16. Марьята - героиня "Калевалы" (подсмотрено у Старого Филина);
17. Марьята! Я готовлюсь произвести учебные ракетные стрельбы. Оставаться на этом месте опасно. Просьба не находиться в направлении от меня 30-90-160 градусов. Вам следует держать курс 0 градусов. Увеличьте вашу скорость;
18. Русский военный корабль! Это Марьята!Ваш сигнал принят и разобран;
19. Об этом расскажу позже;
20. РБУ - реактивная бомбометная установка;
21. ДЗА - донно-забортная арматура;
22. MayDay - международный сигнал бедствия;
23. От слова "передать";
24. ПРЦ - пост распределения целей - командный пункт командира БЧ-2;
25. MQL - Предполагаемый диагноз - инородное тело в ... (сигнал "52" указывает, в каком именно месте организма данный предмет находится).

© MuRena-2008

Реквием танкистам Великой Отечественной

...Фотографии не сохранились. Такие фото вообще-то хранятся в семейных архивах очень долго. Прогремевшая над Россией война не оставила ни одной семьи, где бы не было своего ветерана. Молодежи, цепляющей на рукав фашистскую свастику, должно быть стыдно - именно наша страна отдала самую высокую цену за крах гитлеровского фашизма.
Мой дед был танкистом. Танк Т-34 был его «боевой колесницей». Танки - основная ударная сила Великой Отечественной. Броня, скорость, огонь... И главная цель для вражеской авиации и артиллерии. Танкист на войне живет недолго, до первого боя максимум. Деду повезло - дожить до Берлинской операции, дожить до Победы. Почему я никогда не спрашивал его, как это было? Почему само собой разумеющимися считались короткие записи в красноармейской книжке: «1945. Служба в ....отдельном танковом батальоне. Город Берлин»?
И осталось от деда на память о той войне немногое. Простая окопная мудрость, выстраданная долгими годами войны - то, что автомат ППШ (штатное оружие танкистов до 1944 года) нельзя заряжать на полный диск, а лишь на три четверти, иначе заклинит. То, что пушка немецкого «тигра» прицельно бьет на полтора километра, а пушка Т-34 ФЗ-22 только на 500 метров, из-за чего подходить к ним надо как можно ближе, а бить только в борт. Что лобовая броня самоходки «Хетцер» укреплена навареными гусеничными траками и не поддается прямому выстрелу, из-за чего их опять же нужно бить в борт. Что трофейный автомат МП-40 (называемый многими «шмайссером») не любит падений на твердую поверхность и может после этого выпустить все пули разом. Все эти подробности я жадно ловил в детстве, не понимая их значения. Мы тогда играли в «войнушку», и эти детали, небрежно сообщенные друзьям, делали меня авторитетом по части оружия.
Встреча на Эльбе... На самом деле все было далеко не так красиво. Но мне, маленькому, была глубоко безразлична история взаимоотношений наших войск с союзниками. И рассказ деда о том, как весной 45-го наши танки выходили в лобовую атаку на американские «шерманы», чье командование отчего-то решило, что может (не провоевав реально ни дня) захватить Берлин в единоличное владение, благополучно затерялся в детской памяти. И то, как «летающие крепости» Б-17 якобы случайно отбомбились по нашей танковой колонне, тоже осталось незамеченным. Позабавившие «водительские права» образца 40-х гг., дающие право их владельцу на вождение танка, остались в памяти редкой игрушкой, не более того.
Только вот рядом с танком, навеки оседлавшим постамент на Октябрьском проспекте, мне почему-то становится стыдно. Что мы, не представляющие ужасы той войны, можем знать о том, как это было? Ведь самое наглядное, что мы знаем о танкистах Великой Отечественной - это лубочно-сказочный кинофильм «На войне как на войне», да не менее развеселый «Четыре танкиста и собака»! А как это - получить в борт кумулятивный снаряд вражеской «пантеры», не оставляющий внутри ничего живого? Как это - когда целая танковая бригада размалывается авиацией еще на марше, не успев сделать ни единого выстрела? Каково вынимать из закопченного корпуса танка обугленные останки своих друзей, опознать которых можно лишь по документам?
В новогодние дни 1995 года российские танки входили в город Грозный. Мой дед, тогда уже почти слепой, сказал: «Это идиотизм - вводить танки в город. Там их ждет смерть». Ветеран Берлинской операции знал, о чем говорил - ни один танк из Грозного не вышел... Увы, опыт самой страшной войны XX века оказался невостребованным.

Знаешь, сынок, чем прививается любовь к морю?
- Созданием невыносимых условий на берегу!

Подводные крейсера. Холодная война в разгаре. Андропов - Рейган. Предвоенная риторика.
После первого контрольного выхода нашел предел своего организма по пребыванию без сна. - Трое суток. На четвертые начинается неуправляемый процесс выпадания в сон, сопровождаемый галлюционациями, т.е. смотришь на ЦИО и наблюдаешь вместо формуляров целей табун лошадей.
Славный корабль К-415 проекта 667-А, в те времена у лодок еще не было имен типа "Вепрь" или "Рязань", поэтому просто "Азуха".
Лето. Приморье. Контрольный выход со штабом дивизии на борту. Флагманские разделились на две группы. Ночь/день. Экипаж - белки в колесе. На третьи сутки бессонницы весь ЦП в размеренной медитации. Боковым зрением наблюдаю, как метрист падает головой прямо в экран РЛК 101. Окрик начштаба,...- вы мне тут перестаньте уставших офицеров изображать!!!
Весна. Камчатка. Подготовка к контрольному выходу. Погрузка торпед. При этом мероприятии весь экипаж обязан сидеть на БП по тревоге. Но это в академии, а по жизни так: старпом, дабы не терять время, объявил большую приборку. В это же самое время прямо на пирс пригоняет грузовик с продовольствием. Привезли свиней и муку. Я и раньше подозревал, что все снабженцы - некая масонская ложа. Туши свиней перемещаются по пирсу к трапу "под руки", т.е. два моряка берут по бокам свинью за передние лапы и в такой дружеской позе весело бегут втроем по пирсу. При этом задние копытки свиньи постукивают по неровностям пирса. Замполит строго спрашивает:
- Мичман, свиньи свежие?! Старшина команды снабжения, масон и неисправимый циник отвечает:
-...тащ, до обеда еще на политзанятиях сидели, лекцию слушали... (дело было в понедельник, день политзанятий).

Джек Лондон как теоретик Марксизма

Однажды у нас получился незапланированный отдых на территории одной кадрированной воинской части. А там как раз шла какая-то окружная реорганизация, и всем было не до нас, тем более, что статус у нас был насквозь самостоятельный, и были мы типа научно-технической группой, которая проездом из Московского военного НИИ в солнечный Томск ждала оказии. И тут на нашу беду в эти пенаты занесло стройбатовскую учебку, занесло-то ее как рабочую силу, но ведь солдата надо занимать и в свободное от работы время. И местный Замполит, радостно обнаружив на своей территории группу молодых офицеров, решил задействовать нас в благородном деле воспитания будущих младших командиров стройбата. На свою беду тутошний Фурманов наткнулся на Акима, который пришел в инициативный восторг только при мысли о чтении лекций молодым комсомольцам, представился нашим комсоргом, но загрустив безмерно от предложения немедленно и лично приступить, посетовал на неготовность его образовательного уровня и по секрету доложил товарищу подполковнику, что у нас в группе есть умнейший и образованнейший человек, который хоть и из гражданских специалистов, но доктор секретных наук, член партбюро и даже учится на заочном в ЗВПШПРИ. А когда заробевший замполит спросил, что, мол, это за заведение такое - ЗВПШРИ, Аким удивленно пояснил что это вообще-то "Заочная высшая партийная школа при ЦК КПСС" и соболезнующее добавил, что, мол, странно для политработника такого ранга не знать этой аббревиатуры. Заробевший Фурманов уже постеснялся переспрашивать, что такое аббревиатура, и только скромно уточнил, где же можно найти высоко-ученого товарища для мобилизации оного на лекционный фронт. Надо ли уточнять, что на данную роль Аким выделил не кого-нибудь, а уже знакомого многим по предыдущим рассказам Тарасюка?
Старшина был в комбинезоне гражданского служащего, и когда не сидел в читальном зале, то везде таскал с собой книжки и прекрасно подходил для данной подставы.
К слову сказать, с книгами Тарасюк таскался после втыка Командира. А втык был вот за что... Местный дохнущий от тоски Особист, воспрянувший от оживления общей жизни и прибавления потенциальных объектов разработки на вверенной ему территории, застал Тарасюка и местного складского куска в процессе обмена часов "Ориент" на пять аккумуляторов. Старшину спасло то, что в разгар выездной сессии полевого трибунала там как всегда вовремя проявился Барон, и показав Особисту одну из своих корочек, объяснил, что это была просто проверка, и забрав Тарасюка и злополучные часы, удалился. Потом он подвел комбинатора к пожарному щиту, приказал снять с него багры, лопаты и прочий инвентарь, а потом объяснил, как и через какие места будет прибивать Тарасюка к этому щиту ржавыми гвоздями. А когда Тарасюк проникся, Командир послал старшину в библиотеку и сказал, что теперь до отъезда его место будет в читальном зале, ибо в книгах и есть такая хозяйственная и экономическая мудрость, которая некоторым шебутным старшинам и не снилась. И для примера приказал прочитать сборники Джека Лондона - "Страшные Соломоновы Острова" и "Сказки Южных Морей". И пригрозил, что будет принимать зачеты на знание материала. На свое счастье, первый же рассказ, прочитанный испытуемым, был "Буйный характер Алозия Пенкберна". Старшина сразу почувствовал родственную душу и несколько раз перечитал его, смакуя изящную операцию по пересчету пенсов, соверенов и крон на табак в стиле а-ля Киплинг. Плюс сам добавил новацию в данный процесс, мол, раз дикари так ценят пенсы, то может, за пенсы у них можно купить что-нибудь нужное и ценное. И окончательно уверился в том, что Джек Лондон величайший экономист всех времен и народов. Барон умилился и порекомендовал Тарасюку рассказы О. Генри об Энди Таккере и Джеффе Питерсе, но к этому мы еще вернемся... А лекционная афера развивалась пока следующим путем. Тарасюк, обалдевший от вежливого заискивания подполковника, бросился за помощью к друзьям, и естественно, первый, кто попался ему по дороге, был Аким. Выслушав сбивчивые причитания перепуганного старшины, Аким Тарасюка утешил, обогрел и успокоил. И пообещал, что напишет ему лекцию на высочайшем научно-политическом уровне, мол, Тарасюку останется только ее прочитать. Тарасюк с ужасом пояснил Акиму, что ему, как ученому человеку, нужно прочитать стройбатовцам лекцию на тему: "О различиях в Социалистической и Капиталистической экономик в военное время на примерах из работ теоретиков Марксизма-Ленинизма". Старшина был неглупым мужиком, а в хозяйственной сметке ему вообще не было равных, однако высокие науки его всегда пугали. Аким сказал, что накатать такую лекцию ему раз плюнуть, пусть, мол, старшина не беспокоится. Ободренный лектор робко спросил...
- " Товариш старший лейтенант, а з Джека Лондона можна чого-небудь вставити, якщо він, звичайно, е теоретиком?"
Аким радостно подтвердил причастность автора "Белого клыка" к теоретикам и даже произвел его в личные племянники Фридриха Энгельса. Короче, в назначенный час Тарасюк в штатском костюме и даже с галстуком (кто не видел, тот не оценит по-настоящему) гордо вступил в полковой красный уголок, совмещенный с кинозалом на 200 мест. Там его ждал цвет "сантехников", собранный из всего соцветия Советских Среднеазиатских республик в некую строевую икэбану. Будущие сержанты смирно сидели на лавках под надзором благостно поддатого летёхи. Народ сидел действительно смирно, так как за хорошее поведение на лекции им обещали показать кино. На любые звуки кроме как "Так точно, все понятно", "Никак нет, вопросов не имеется" и бурных аплодисментов в конце лекции была только одна санкция... Запрет на просмотр фильма для всех. Так что слушатель попался Тарасюку благодарный.
Когда Аким радостно, давясь от смеха, доложил, что лекция вот-вот начнется, и что читает ее Тарасюк, а конспект молодому лектору Тарасюку писал он лично, все ринулись в красный уголок. Барон по дороге разъяснял вслух, что будет с Акимом, если на лекции будет хоть кто-то из местных политработников и командования. Но Акиму повезло - из чужих офицеров был только дремлющий лейтенант-стройбатовец. Мы расселись на заднем ряду и стали внимать, а внимать было чему... Самый малый список Акимовских перлов в изложении Тарасюка довел бы до инфаркта в полном составе любую на выбор кафедру Истории партии. А впрочем, судите сами: "Как говорил Джузеппе Гарибальди, Экономика - это война", "Как говорил Семен Михайлович Буденный, Кавалерия без погромов -экономия побоку", "Как сказала Клара Цеткин, Буржуазная собака, сидящая на сене, без силоса не останется", "Как сказал Кибальчич, без мозолистой руки пролетариата ракету на Луну не запустишь ", и.т.д. и.т.п. Мы поддерживали Тарасюка аплодисментами и старались не смеяться, но финальная фраза вызвала у нас такой хохот, что лейтенант стройбатовцев проснулся. А фраза звучала так: - "Как говорил любимый племянник Фридриха Энгельса Джек Лондон, Экспроприатора и экспроприировать не грех, особенно если он этого не заметит".
Провокационный выкрик Акима:
- Да здравствует товарищ Джек Лондон и пророк его Тарасюк, - потонул в облегченных аплодисментов слушателей, так ничего и не понявших из этой лекции.
После лекции Командир роздал всем сестрам по серьгам, наш старшина потом долго обходил Акима как змею, ну а в следующем месяце Тарасюк применил свои новые литературные знания, почерпнутые из приключений Энди Таккера и Джеффа Питерса, следующим образом...
Всем известно, что снабженцы и складские - это люди гораздо более важные в своих неписанных должностях, чем маршалы и министры. Ведь не зря говорится: "Кто что охраняет, тот то и имеет". В последних числах апреля мы приехали получать технику и оборудование, но нам объяснили, что мы тут не одни, и бумажки у других людей тоже не менее серьезные, так что после праздников подойдет и ваша очередь. Тарасюк развил бурную деятельность, естественно, нашел земляка и вернулся со следующим докладом:
- Отже товариш капітан. У начальника е сад і він хоче, що б він би яблуневим, але саджанців в достатній кількості і потрібних сортів ніяк знайти не може.
- И что мы можем сделать в данной ситуации? - задал вопрос Барон. Тарасюк по обыкновению замялся и спросил:
- Товариш командир, а ми на цей склад ще приїдемо коли-небудь?
- Гарантирую на 90%, что нет.
- Раз так, товариш капітан, то потрібно всього нічого: вантажівка, дві лопати, брезент, вірьовки, пара надійних людей і пять годинників часу.
- Где же ты возьмешь столько саженцев элитных яблонь?
- Та в лісі, там цих саджанців... - скромно ответил старшина Тарасюк.
На следующий день мы уезжали с полным комплектом необходимой материальной части. А в уже в купе Тарасюк гордо цитировал подвинувший его на данный подвиг монолог Джеффа Питерса из бессмертного творения О Генри "Благородный жулик":
...На одном перекрестке дорог я свернул не туда, куда нужно, и по ошибке попал в городишко Пивайн. Мне не следовало отправляться туда, так как прошедшей весной я уже осаждал этот город и нанес ему большие повреждения. Я продал тамошним жителям на шестьсот долларов молодых фруктовых деревьев - грушевых, сливовых, вишневых, персиковых. С тех пор жители города не переставали глядеть на дорогу, поджидая, не пройду ли я по этой дороге опять. А я, не подозревая ни о чем, еду по главной улице, доезжаю до аптекарского магазина "Хрустальный дворец" и только тогда замечаю, что мы оба попали в засаду - я и мои сивый конек Билл.
Жители Пивайна схватили Билла под уздцы и завели со мной разговор, имеющий ближайшее отношение к теме о фруктовых деревьях. Двое-трое из представителей города просунули мне сквозь проймы жилета постромки, и повели меня по своим фруктовым садам. Вся беда была в том, что их деревья не хотели соответствовать тем надписям, которые были начертаны на привязанных к ним дощечках. Большинство из них оказались грушей-дичком и терновником, но были и липы, и небольшие дубки.
Единственное дерево, которое сулило привести хоть какой-нибудь плод, был молоденький виргинский тополек, на котором выросло хорошее осиное гнездо и половина старого лифчика...

Замполиты, политруки... а по-прежнему - комиссары!

«... Он не офицер, а замполит. И вообще, запомни,
сержант: есть офицеры - а есть
политработники. Никогда их не путай и
не смешивай...»
( Слова старого артиллерийского комбата)

О мастерах политслова и воспитателях человеческих душ разных опусов написано немало, основная часть которых ими самими и создана. И если мы нынешние не имеем никакого морального права говорить о политруках Великой Отечественной, то о нынешних знаем не понаслышке, и не из их же воспоминаний. И тем более, просто невозможно, говоря о нашем доблестном Военно-морском флоте, обойти стороной их, наших рыцарей первоисточников и апологетов линии партии. Ведь как говорил мой самый последний заместитель командира по воспитательной работе, корабль без замполита, что деревня без дурачка.
Первый заместитель командира по политической части, встретившийся мне на действующем флоте, был, пожалуй, и последним, который полностью соответствовал тому идеалу замполита, которого хотел бы иметь каждый здравомыслящий моряк. Капитан 1 ранга Палов Александр Иванович был передовым офицером буквально во всех отношениях, что и подтверждал неуклонно все последующие годы. Политруком Александр Иванович стал нестандартным образом. Никаких политтехникумов он не заканчивал, а доблестно оттрубил пять лет на дизельном факультете одного из питерских училищ, после чего очутился в граде Полярный на должности командира моторной группы дизельной подводной лодки без малейших перспектив к росту в звании на ближайшее десятилетие. Поплескавшись пару лет в мазуте и дизтопливе, Палов окончательно понял, что кроме хронического радикулита, геморроя и ритуального залпа на кладбище, ничего более здесь не заслужит, и что пора сваливать с дизелей куда угодно, хоть начальником пекарни. На его счастье в Вооруженных Силах в очередной раз обнаружилась огромнейшая недостача в политкадрах, и партия объявила мобилизацию для затыкания идеологических дыр. Старший лейтенант Палов на зов партии откликнулся, и родная партия протянула ему свою могучую руку. А если принять в учет то обстоятельство, что Палов был секретарем комсомольской организации своего корабля и не раз опрокидывал стопарик «шильца» на брудершафт со своим замполитом, то его гладкий переход в идеологические работники был просто предопределен свыше.
Став политработником, Палов, тем не менее, сохранил все замашки механического офицера. К формальным делам относись формально, но молодцевато, и тащил все, что плохо лежит. Авось пригодится. Эта самая постоянная «готовность к подвигу» и потащила наверх Александра Ивановича. К чести Палова, надо сказать, что ответственности он не боялся, брал на себя все, и умел сделать «из говна пулю». Естественно, руками личного состава. Я тоже попал под его пресс в первые месяцы службы, когда неосторожно признался, что умею неплохо рисовать. Палов задействовал меня во всем, где был нужен карандаш и фломастеры. Вырваться из-под его опеки помогло лишь то, что я был единственный молодой лейтенант в БЧ-5. Мой седовласый механик, когда отсутствие меня на занятиях по специальности стало хроническим, минут на двадцать уединился с Паловым в его кабинете, и судя по звукам раздававшимся из-за двери, очень доходчиво объяснил заму, кем я пришел служить на флот. Зам с его доводами нехотя согласился и оставил меня в покое, лишь изредка вызывая в час политаврала, и то с разрешения механика. Свою ненужность в повседневной жизни корабля Александр Иванович понял еще будучи мотористом, а посему своим присутствием радовал нас только по необходимости. И то крайней. Все были довольны. И он, и мы. А когда наш экипаж загремел на полгода в Северодвинск ремонтировать родной корабль, зам, пообтершись недельку в бригаде, испарился на все полгода, проявившись с немного опухшим лицом за пару дней до отъезда. Причем последний раз перед исчезновением его видели поздно вечером, бредущего из нашей гостиницы в обнимку с чемоданом. Чемодан зам обнимал левой рукой, а правой - симпатичную молодую особу женского пола. По возвращении из Северодвинска наш экипаж перевели в Краснознаменную дивизию, где зам развернулся по полной программе. Для начала в целях набора положительных баллов замполит подрядился силами экипажа отремонтировать береговой камбуз дивизии. До конца жизни буду помнить эти ночные смены, когда пол руководством младших офицеров матросами выливались гипсовые плиты с довольно корявым якорем, которыми потом облицевали стены камбуза и покрасили. Дивизия, естественно, помогла материалами, но «плиточная» затея была исключительно Паловской идеей, правда, с глубоко идущими целями. Затуманив командованию дивизии глаза своими строительными замыслами, он под шумок умудрился отремонтировать нашу казарму хорошими строительными материалами, выделенными тылом для камбуза. Именно тогда и от него я услышал историческую фразу, глубокий потаенный смысл которой понял лишь позднее: «...перемещение материальных ценностей внутри гарнизона воровством не является...». Камбуз наш экипаж, тем не менее, отремонтировал неплохо, и замполит заслуженно получил свои баллы.
Палов лучше других замов знал, что для экипажа он обязан делать три вещи, которые обеспечат ему уважение всего личного состава. Первое - квартирный вопрос, второе - отдых в море, а третье - самое тривиальное. Не дергать без причины. И Палов старался. Квартиры в нашем экипаже имели практически все, включая неженатых мичманов, что само по себе было нонсенсом для стольного града Гаджиево. Триумфом жилищной кампании нашего доблестного замполита стало лето 1990 года, когда, оставшись на время отпусков старшим идеологом и политиком дивизии, а значит и председателем жилищно-бытовой комиссии, он без долгих колебаний отдал почти два подъезда свежевыстроенного дома офицерам и особо приближенным мичманам нашего экипажа. Не забыв, естественно, себя. И при этом полностью проигнорировав все робкие позывы представителей других экипажей. Вернувшийся через месяц начальник политотдела неделю «рожал ежей», получая оплеухи со всех сторон, и поклялся самой страшной клятвой, что пока он жив, Палова близко не подпустят даже к распределению спичек, и вообще устроят ему кузькину мать. После чего Палов как-то умудрился получить звание капитана 1 ранга, причем, как говорили, оказался последним замполитом Северного флота, получившим своего «полковника». Начпо снова рассвирепел и начал системно и толково патрулировать казарму экипажа дежурными по политотделу, пообещав нашему ушлому Палову вывести того на чистую воду. Вот тут-то он ошибался...
Для людей, далеких от романтики флотских будней, обязан объяснить, что же такое жилищно-бытовая комиссия, более известная своей аббревиатурой - ЖБК. В этих трех буквах вместилось вся Советская власть за семьдесят лет ее существования. Это кормушка-распределитель. Это квартиры в новых домах с нормальным отоплением, это женские итальянские сапоги и мужские «адидасовские» спортивные костюмы по государственным ценам, ковры и мебель, это в конце концов, автомобили со скидками, и многое другое менее значимое. Это - возможность одаривать или не одаривать. Или брать себе. Много. И часто. ЖБК - это клуб избранных. В каждом экипаже есть свой ЖБК, но это пустая формальность. А вот председатель экипажного ЖБК - это тот человек, который ходит на заседания дивизионной комиссии. А так как бытом, досугом и прочими невоенными проблемами моряков согласно всех уставов и директив министра Обороны обязан заниматься замполит, то естественно, должность председателя экипажного ЖБК всегда занимал заместитель командира по политической части. А посему посиделки ЖБК дивизии превращались в откровенный дележ добычи отрядом политбойцов. Как это выглядело, я наблюдал лично, так как с началом перестройки народ стал посмелей, и меня очень неожиданно задвинули вместо замполита председателем ЖБК аж на три последующих года. К чести Палова нужно заметить, что он за председательский пост не цеплялся, так как свое оттуда он уже взял, и в этот момент, держа нос по политическому ветру, был захвачен идеей стать народным депутатом городского совета нашего града Гаджиево, в то время еще называвшемуся по секретному просто - Мурманск-130. Депутатом он, естественно, стал, но об этом позже... Сначала зама властно и неумолимо захватило поветрие половины страны под названием "кооперативное движение". Причем вся та же половина страны мало понимала, что это такое на самом деле, но все были уверены, что денег загрести можно уйму. Как - правда, никто не знал, а потому реальных работающих кооператоров было мало, а вот стремящихся как-нибудь хапнуть - огромное количество. К чести нашего зама, он ко вторым не относился, впрочем, как и к первым. Он был сам по себе и своими действиями просто предвосхитил все то, что началось в стране через несколько лет. Сначала политрук начал подготовку к избирательной кампании методом подкупа избирателей, для чего выехав ненадолго в родную Молдавию, закупил под реализацию вагон свинины и вагон дешевого молдавского вина под известным и звучным названием «Изабелла». И вино, и мясо, он реализовал быстро, предварительно предложив экипажу купить у него сколько угодно, чуть ли не по себестоимости, и рубя вместе с нами мороженое мясо в подвале 48-го дома, уверял, что как он станет местным депутатом, все будет так здорово, что этот подвальный дележ продовольствия мы будем вспоминать с иронической улыбкой. Мясо ли, вино ли свое дело сделали, или просто наша тогдашняя всеобщая избирательная безграмотность, но депутатом зам стал с первого раза. И что интересно, по слухам после этого перестал ездить домой в солнечную Молдавию, так как решил деньги за реализованный товар не возвращать, а оставить себе на свои депутатские нужды. После избрания замполита, как и положено, откомандировали в органы власти для исполнения своих новых обязанностей, и с этого момента наш Александр Иванович покинул экипаж. Дальнейшая его жизнедеятельность протекала вне экипажа, но на наших глазах. Сначала он стал председателем комиссии по поддержке и развитию предпринимательства и сразу открыл парочку магазинов, просуществовавших недолго, но ярко. Одним из них был знаменитый пивной подвал в самом крайнем доме поселка, прямо у дороги, ведущей из зоны. Волей или неволей, но бредущий домой офицерский и мичманский состав флотилии натыкался на ржавую дверь, около которой толпами в любую погоду стояли страждущие, опрокидывая бутылки с пивом после трудного флотского дня. Потом магазины прикрылись, а замполит от обиды стал председателем депутатской комиссии по борьбе с коррупцией. На этом посту он принял самое горячее участие в создании первого рынка в поселке, попутно открыв там наряду с азербайджанскими «беженцами» несколько ларьков. Потом по неизвестным для широких масс причинам он покинул ряды и этой комиссии, заявив для всех, что «они там все проворовались». Потом подошел срок окончания его депутатства, переизбираться зам не стал, а покинув стройные ряды народны избранников, Палов тихонько уволился и неожиданно для всех открыл в здании ДОФа весомую альтернативу единственному гаджиевскому ресторану «Мутный глаз» под названием «Офицерское казино». Это злачное место пришлось по вкусу, и вскоре там начались массовые экипажные пьянки, в новое время называвшиеся мероприятиями по сплочению офицерского состава. Там, кстати, пришлось представляться и мне с ребятами, когда пришло время прощаться с флотом. Вообще Палов был неплохим человеком, приветливым и не очень злопамятным. Как водится, были те, кто его уважали, а кто и ненавидел, но подлецом он не был, а был скорее очень активным авантюристом, полностью раскрывшим свой талант в те лихие годы.
Когда Палов покинул экипаж, к нам пришел новый заместитель командира, профессиональный политработник, капитан 1 ранга Балабурда. Высокий, под метр девяносто, дородный, черноусый и с вечно розовыми щеками, он походил на постаревшего парубка с южноукраинского хуторка, коим собственно и являлся. Был Балабурда коренным киевлянином из семьи потомственного бойца идеологического фронта. Семейный совет решил отправить молодого Василя Балабурду на самый ответственный рубеж политического фронта, на флот, вследствие чего Василь четыре года отдал киевскому Морполиту, находившемуся аккурат в десяти минутах ходьбы от его дома. Политдороги в конце концов, привели его на Северный флот, где он окончательно осел в ранге заместителя командира корабля по политической части. Своего «полковника» Балабурда получил точно в срок еще при Советской власти, на адмиральские погоны не прицеливался, и как мне кажется, еще в конце восьмидесятых начал считать месяцы и дни до увольнения в запас по возрасту, одновременно строя планы на послепенсионную жизнь. А мечталось ему, уйдя на пенсию, посвятить себя полностью и безвозвратно крестьянской жизни в фамильном домике километрах в двадцати от Киев, подаренных его деду еще Хрущевым в период его руководства Украиной. По нынешним временам домик был довольно скромным, но к нему прилагалось соток пятьдесят земли вместе с водой, светом, газом и канализацией, что в ообщем-то настраивало на позитивный взгляд в будущее. А потому Балабурда служебным рвением не страдал, выполнял самое необходимое, чтобы не давать повода к придиркам, а все остальное время самозабвенно готовился к нелегкой фермерской стезе. Он то заказывал какие-то разборные теплицы, то покупал различнейшие сельхозинструменты, модернизировал их и мечтал о покупке какого-то очень крутого немецкого мотоблока, на который он никак не мог накопить необходимую сумму. Был он сам по себе человеком общительным и внешне простым, хотя природная хохляцкая хитрость и выпестованная годами политковарность иногда пугающе выпирала из него в самые неподходящие моменты, правда довольно быстро затухая. Но одновременно со всем этим Балабурда был абсолютно незлобливым человеком, быстро отходил, не умел злиться долго, и по сути своей казался человеком, совершенно случайно оказавшимся в утробе подводной лодки в чине капитана 1 ранга. Он, наверное, так и остался бы в памяти экипажа улыбчивым добрячком, если бы не одна прощальная рапсодия нашего зама. Его увольнение в запас совпало в уходом экипажа в отпуск после автономки. В нее Балабурда благополучно сходил, предварительно отправив семейство и все вещи на родную Украину, а после автономки остался за старшего в экипаже, пока народ разъехался в отпуск. Меня командир отправил в отпуск сразу, буквально через неделю после похода, чтобы я, вернувшись раньше всех, сменил зама, которого к этому времени уже должны были рассчитать. В те самые крутые демократические годы денег на флот, а уж тем более, на какое-то там жалованье катастрофически не хватало. А сразу после похода человек пятнадцать матросов, выслужив свой срок, должны были уходить на гражданку. И так случилось, что матросские деньги вовремя не дали. Впрочем, как и офицерские. Но тем, кто оставался служить, и офицерам, и мичманам, кое-как выдали, а увольняемым в запас задержали. Экипаж уехал в отпуск, а матросы, уже в мыслях гуляющие по родным городам, ждали финансирования недолго. По их просьбе Балабурда их всех уволил, при этом, клятвенно пообещав, как только деньги придут, сразу всем им выслать, для чего собрал список их точных координат с адресами. Матросы разъехались. Через месяц зам получил денежное довольствие личного состава и всем, кто находился в казарме, выдал согласно ведомости, которую сдал в финчасть. Потом приехал я, и Балабурда передал мне все дела, печать и прочие атрибуты власти, выпил со мной на посошок и убыл на родную Украину. А еще через месяц начали приходить письма от уволенных матросов с одним вопросом: где деньги? Тут и оказалось, что большой и добродушный зам просто оставил их себе. А это хоть и были деньги простых моряков, но в сумме это было немало. И отпускные, и автономочные, и просто долги какие-то. Так что, судя по всему, присовокупив к своему немалому «полковничьему» выходному пособию эту матросскую «надбавку», наш зам обзавелся таки долгожданным мотоблоком и с чистым сердцем начал новую жизнь.
Новый замполит появился довольно скоро. К этому времени пошла первая волна бывших политработников, а ныне воспитателей с надводного флота. Надводники стремительно сокращались, корабли ударными темпами продавали на слом в Индию и Китай, а высвобождаемых офицеров рассовывали куда попало. Конечно, ракетчик с надводного корабля на подводную лодку вряд ли попадет, а вот замполит -профессия универсальная, а потому сгодится где хочешь. Вот так у нас появился первый замполит, который до этого видел подводную лодку только с борта надводного корабля. Арсений Геннадьевич, так его звали, прибыл к нам в звании капитана 3 ранга, и буквально сразу был произведен в следующий чин по той простой причине, что давно выходил срок очередного звания, а потолком должности на надводном корабле было майорское звание. Геннадьевич хотя и был воспитанником своей родной политсистемы, но дураком не был, и прекрасно понимал, что время идейных политруков прошло безвозвратно. Другое дело, что он не знал, и даже, кажется, не понимал, что такое воспитательная работа без идейной составляющей. А потому, будучи неглупым человеком, вел себя в отношении всех исключительно корректно и довольно осторожно, повышая голос и показывая власть исключительно только в тех ситуациях, которые попадали под букву воинских уставов. Корабль он не знал абсолютно, но спрашивать у кого попало, судя по всему, стеснялся, и иногда обращался исключительно к офицерам по самым уж «ликбезовским» вопросам. Он очень неплохо сошелся с командиром, наверное, из-за того, что не лез ни в какие вопросы управления личным составом и проявлял только самую разумную инициативу и только на своем уровне. Через какое-то время у них даже сложился вполне слаженный тандем, и постепенно голос у зама окреп, и он даже стал иногда проявлять несвойственный классическому замполиту строевой характер. Из-за этого, да плюс еще и из-за своих черненьких усиков и прилизанной челки замполит получил не очень благозвучное прозвище «фюрер», которым его именовали, естественно, за глаза и без особой злости. Он сходил с нами на боевую службу, где немало повеселил народ своими ежедневными митингами по подведению итогов дня по общекорабельной трансляции, в каких он выдавал незабываемые перлы, касающиеся устройства корабля, веселя личный состав до колик. Но в процессе подготовки к автономке, да и в ходе нее, умудрился понравиться командованию, и после отпуска был приглашен на должность по-новому труднопроизносимую, а по-старому - просто заместителем начпо дивизии.
А вот следующим нашим замполитом стал я сам. Дело в том, что в какой-то момент первая волна освободившихся замов иссякла, а вторая, пришедшая к нам с далеких черноморских берегов, еще не набрала силу. Вот тут-то наш командир и принял решение назначить временно исполняющим обязанности командира по воспитательной работе меня. Капитана 3 ранга и простого КГДУ. Естественно, только в базе. В море я садился на свое кресло и рулил как обычно. Причем отдал приказом, что подразумевало под собой даже выплату каких-то дополнительных денежных средств, что потом, естественно, мне не выгорело из-за привередливости и склочности финансовых органов. Меня освободили от всех вахт, и я погрузился в нелегкую трудовую деятельность самого обычного заместителя командира самого обычного ракетного подводного крейсера.
Может сейчас деятельность замов по воспитательной работе уже и наполнилась какой-то кипучей деятельностью и грандиозными задачами, но на тот момент, когда я временно влился в эти стройные ряды, вся эта некогда могучая структура находилась в состоянии безнадежного и блаженного коллапса. Идейный стержень был изъят, звезд на погонах поубавили, и вообще бояться, а значит уважать, перестали. Большая часть воспитательного корпуса состояла из немолодых капитанов 2 ранга, среди которых попадались даже дремучие каперанги, высиживающие последние года до предельного возраста. Самое удивительное, что за полгода я так и не смог внятно понять, какие у меня обязанности. Политзанятия и политинформации давно отменили, вместо них придумали какие-то беседы о международном положении, которые никто толком не проводил. Единственное, что было четким и понятным, так это то, что все выходные и праздники я должен был сидеть в казарме или на корабле, а то и курсировать между ними, чтобы постоянно пересчитывая личный состав, выискивать носом запах алкоголя. Я стал вечно что-то обеспечивать. Ничего страшного трудоемкого в этом не было, и я даже умудрился несколько раз с подачи нашего бывшего зама Геннадьевича отстоять старшим по воспитательной части по дивизии, немало повеселив этим знакомых механических офицеров на кораблях. Каждую неделю в дивизии начальник устраивал нам совещание, скорее по привычке, чем по надобности, на котором все горестно жаловались, что времена поганые, личный состав пошел никудышный, а заместитель комдива в очередной раз грозно озвучивал самую свежую директиву по «борьбе с личным составом и неуставными взаимоотношениями». Надо признать, что в эти годы повального развала личный состав и правда был не чета прежним временам, и творил такие безобразия, о которых в прежние годы и думать боялись. По большому счету, это было кошмарное время. Восьмидесятые года закончились торжеством демократии, которая ознаменовалась сначала тем, что студентов перестали призывать и всех сразу уволили. В считанные дни флот «освободился» от своей самой грамотной матросской составляющей. Потом покатился парад суверенитетов, сопроводившийся массовыми побегами, отказами служить и требованиями матросов отправить их служить на историческую родину. Затем развал державы закрепили официально, и на флот потекли служить одни россияне. Но к этому времени большинство городской молодежи освоило финансовый способ откосить от срочной службы, и на корабли начали приходить трактористы из далеких областей с семиклассным образованием и горячие горцы из кавказских республик, абсолютно справедливо считавшие, что подметать плац и скалывать лед - не значит быть военным. Началась новая волна флотской годковщины, более жестокая и наглая. Командование резво вспомнило старое, и в казармах и на кораблях снова начали появляться дежурные по «храпу», ночующие с личным составом, обеспечивающие от каждой боевой части, и казалось, что командование готово к каждому матросу приставить хотя бы одного контроллера. Гауптвахты уже не помогали, а их вскорости и отменили, так же как и дисциплинарные батальоны. Все заботы по предотвращению каких-либо происшествий легли на командиров кораблей, которым и без этого хватало проблем. Те, естественно, переложили все на замов, которые на удивление снова стали востребованы именно как заместители командиров по «борьбе с личным составом». К тому же после угара первых перестроечных лет и развала Союза, когда их понизили до помощников командира с потолком в звании капитана 3 ранга, их потихоньку снова вернули в заместители, потом подняли планку до капитана 2 ранга, но правда, на этом успокоились.
Вот такой вот «загогулиной», как говорил наш первый президент, я и оказался на острие сражений с задемократизированным личным составом. Скажем так, но мои методы работы с военнослужащими срочной службой в корне отличались от тех, каким учили в политакадемии, и были, мягко говоря, антигуманными. Механики по сути своей люди простые и грубые, и совершенно не обладающие той тонкой умственной организацией, что присуща гуманитарным офицерам, к которым я и относил военно-морских «воспитателей». Первый же матрос-контрактник, надравшийся в субботу вечером до потери ориентировки в пространстве, а оттого ставший буйным, драчливым и просто мерзким, был по моему приказанию демонстративно раздет догола и закинут в офицерскую сауну, которая незамедлительно была запитана. Воду как холодную, так и горячую на сауну я перекрыл сам, и когда температура там внутри дошла до 100 градусов, то пьяный буян до того оравший во всю глотку, вдруг осознал, что тут ему очень жарко и срочно надо выйти. Минут пятнадцать он сначала обещал лично меня убить, а потом уже с надрывом начал просить прощения. Услышав покаянные речи, я подключил на душ сауны забортную воду температурой около ноля градусов. Он просидел так в сауне еще часа полтора, периодически от безвыходности остужаясь ледяным душем и снова нагреваясь, а когда я решил его выпустить, то из сауны практически строевым шагом вышел недоваренный голый, но абсолютно трезвый матрос, который тут же пообещал, что больше не будет пить вообще. Я на это не рассчитывал, да и не верил в такое чудо, но вот в то, что он будет землю грызть, чтобы больше не попасться, почему-то был уверен. Так как экзекуция эта была мной проведена образцово-показательно, и ее ход наблюдал весь личный состав, в это время квартировавший на корабле, то, не постесняюсь похвастаться, следующие три месяца матросы срочники и контрактники залетать неожиданно перестали. Я не очень связывал этот интересный факт с баней, устроенной буйному контрактнику, но кое-что намекало, что парная сыграла в этом немалую роль. Конечно, уверенности в том, что они поголовно бросили употреблять алкоголь, у меня не было, но вот что они перестали попадаться, какой-то оптимизм внушало. Тяжелее было с молодыми мичманами. Но и для тех я организовал показательную «порку», получив от старпома карт-бланш на назначение залетевших молодых мичманов круглосуточными руководителями сколки льда с пирса. Вроде ничего особенного, но в ноябре, да торчать постоянно на продуваемом пирсе, и когда тебя постоянно контролируют, чтобы ты не дай бог отлучился на КДП, или упаси боже, в прочный корпус спустился, то уже к обеду начинаешь задумываться о смысле жизни и вреде алкоголизма. Смех смехом, но экипаж неожиданно начал светиться по сводкам, как один из самых дисциплинированных. Конечно, хватало и других заморочек, но командиру такой подход понравился, а заместитель командира дивизии по воспитательной работе начал поглядывать на меня с какой-то тайной мыслью в глазах, от чего я начал понемногу напрягаться. Разгадка подоспела довольно скоро. За месяц до Нового года командир предложил мне поменять служебную ориентацию и стать штатным и официальным заместителем командира по воспитательной работе. Это никаким образом в мои планы не входило, так как я уже окончательно и бесповоротно решил не продлевать контракт с Вооруженными Силами. Я отказался. Командир воспринял это спокойно и с пониманием, но на следующий день с таким же предложением ко мне обратился уже заместитель командира дивизии по воспитательной работе. Это напрягло меня еще сильнее, так как слова командира довольно сильно смахивали на шутку, а вот слова прожженного политрука юмором и не попахивали. Как бы подчеркивая мой плавный и уже практически решенный переход в когорту славных комиссаров, через пару дней, меня даже пригласил на свой день рождение один из старейших замполитов дивизии. Пьянка была организована у него в квартире, и на нее собралось человек пятнадцать политруков примерно одного возраста. Я был среди них самым молодым и мостился в уголке, усиленно стараясь не привлекать ничье внимание. Тем не менее, после первого часа застолья заместитель командира дивизии, выведя меня на перекур, прочитал мне коротенький ликбез о достоинствах службы офицером-воспитателем, ошеломляющих перспективах открывающихся передо мной и о своей личной симпатии к моей кандидатуре на место заместителя командира. Я снова уклонился от прямого ответа. Заместитель не настаивал, и вопрос снова временно повис в воздухе. Но уже через неделю он мне его задал в официальной обстановке и в своем кабинете. Отступать было уже некуда, и я честно сознался, что собираюсь по окончании контракта «поднимать народное хозяйство» в местах, довольно далеких от Мурманской области. Меня начали уговаривать. Сначала мягко, а потом и жестко. Я снова отказался, после чего был отпущен с громогласным резюме начальника об его ошибке в оценке моей личности. После этого моя политическая карьера покатилась вниз. Я продолжал исправно выполнять обязанности заместителя командира, но отношение ко мне «начпо» сменилось на демонстративно предвзятое. Меня стали ругать за все что можно, нашу казарму проверяющие из отдела воспитательной работы посещали все чаще и чаще, а уж когда мичман Леший в поселке умудрился набить морду своему соседу, да так успешно, что тот с испуга выпрыгнул со второго этажа прямо на патруль, правда, не сломав никаких конечностей, меня практически объявили персоной нон-грата в воспитательных органах. Надо отдать должное, что когда я обрисовал сложившуюся ситуацию командиру и предупредил, что экипаж будут целенаправленно пачкать по причине моего отказа, он отнесся к этому понимающе и пообещал полную поддержку. Таким макаром я дотянул до Нового года, который и стал моей лебединой песней на ниве воспитательной работы. Конечно, в новогоднюю ночь не обошлось без сюрпризов, но все перекрыл стоявший соседним к нам бортом БДРМ. Экипаж стоял в боевом дежурстве, и часа в три ночи умудрившийся где-то здорово поддать верхний вахтенный за что-то обиделся на вылезшего покурить на мостик офицера и устроил настоящую перестрелку с ним и поднявшимся ему на помощь дежурным по кораблю. Минут пять они палили друг в друга, к счастью, мимо, а потом уже несколько человек с нашего корабля умудрились спеленать обезумевшего автоматчика. Через полчаса на пирсе были все - от командующего флотилией до чекистов и прокуратуры, ну и естественно, практически весь отдел воспитательной работы флотилии. Такое суровое происшествие заслонило собой все мелкие проступки, а уже через две недели к нам прибыл новый, законный и кадровый заместитель командира по воспитательной работе... и снова с далекого Черноморского флота... И хотя его служба у нас была недолгой, он остался в памяти народной как «Шоколадный замполит», о чем даже стоит рассказать отдельно...
Конечно, мне приходилось видеть и других замов. Разных. Жестоких и почти пластилиновых, подлых и напротив, добрых и чистосердечных, наивных романтиков и прожженных авантюристов, словом, таких разных, какими и бывают все нормальные люди. Но только вот все они были багажом на кораблях, и не потому что были не нужны, а потому что ничего не умели и не хотели уметь, хотя при царе-батюшке даже корабельные священники занимали в бою места по боевому расписанию не за алтарем с Евангелием в руках...