Неулёт, героизм и раздолбайство.

Продолжу истории из рассказов ветеранов нашего отдела о славных былых временах освоения ракетной техники.

Часть1.
Далекий северный полигон. Сопки, засыпанные снегом, в распадке поселок, на более- менее пологом склоне собственно испытательный полигон. Все как нужно: позиции, службы, бункеры, петляющая среди камней дорога. Пусковая шахта, в ней изделие. Чего-то в «этой изделии» модернизировали, обновили, исправили, усилили... В общем надо отстрелять новую модификацию. По сему случаю понаехали разработчики, спецы с завода-изготовителя, соответственно обстановка несколько нервозная и радостная одновременно. Радостная оттого, что создали действительно серьезную вещь, вроде все идет (тьфу-тьфу...) по плану, и если пуск все подтвердит, то всем будет хорошо. Кроме вероятного противника, конечно.
Из бункера в перископ виден оголовок шахты, последние приготовления. Поскольку перископ один, к смотровой амбразуре не протолкнуться сквозь спины военных, основная масса скопившихся сверх меры штатских наблюдателей толпиться за спинами телеметристов. А что?, кто знает - тот понимает. Вот цифры времени полета, застывшие по команде «Равняйсь» на нулях, вот индикаторы скорости, крена, рысканья. Вот ряды темных (и, слава богу!) аварийных датчиков. За отдельным столиком сидит большой начальник, ему пульт тоже виден. У перископа собственно «стреляющий», из этого гарнизона. Вся эта нервотрепка, все эти гости и штатские умники с большими амбициями ему надоели сверх меры. Стреляющий мрачен, сосредоточен и цинично - вежливо посылает всех желающих посмотреть в перископ.
...Три, Два, Один... Старт! Прошли все команды, сработали все системы, отстрелились все кабели. Мигнули все нужные лампы, что «усё у полном порядке», понеслись мигать цифры времени полета.
- Эх, хорошо пошла! - загалдели наблюдатели за спинами телеметристов
- Ни хрена! отозвалось от перископа.
- Хорошо идет! Опять галдят, глядя на цифры времени полета, крен и т.п.,
- Ни хрена!- опять несется от перископа.
- Что ни хрена? Это уже большой начальник административным органом чует непорядок. Но что за непорядок пока не понять. Эти штатские разработчики веселятся у телеметрии, взрывов не слышно, но вот это уверенное «НИ ХРЕНА» от перископа напрягает....
- Мля, стоит... - это уже от амбразуры несется возглас.
- У кого что стоит? Доложить обстановку. Что происходит?
Все начинают озираться, телеметристы озадаченно начинают щелкать тумблерами, что-то проверять. От амбразуры несется мат, прерываемой тишиной, от которой нехорошо где-то внутри. Бывает такая тишина, которой не должно быть, а она есть. Только жужжат вентиляторы, да секундомеры уверенно отсчитывают время полета.
-Ракета из шахты не вышла! Старта не было! Следует доклад-приговор.
Начальники по очереди подходят к перископу, наблюдают все тот же оголовок шахты, присыпанный чистым снежком, чистое небо без всяких следов, потом по очереди подходят к телеметрии, наблюдают полный порядок в показаниях, вот только скорость равна нулю, да и высота не меняется.
Неулёт. Полный. Он же затяжной выстрел, только ракетный. Но ведь все датчики говорят, что ВСЁ сработало. Но не летит изделие. Недоуменный взгляды друг на друга. Такой нештатной еще не было. Были взрывы, были пожары, были отказы. А тут...
Вмешался старший:
- Так, из бункера не выходить, командам на полигоне не высовываться. Ждем!
Самое мудрое решение, выработанное поколениями артиллеристов. Ждем этот ракетный затяжной, пережидаем кто кого.
Проходит час. Доложили куда надо, просчитали и обсудили варианты. А вариантов немного. Хотя вначале нашлись умные.
- Может, еще раз дать команду «пуск», идиотски посоветовал кто- то.
- И как? Все кабели отстрелились, вся предстартовая программа прошла!!! Ракета самообособилась от «Земли», сама знает, что надо делать, и теперь по большому счету, может выполнить внешнюю команду только на подрыв.
- А если кабель обратно подсоединить? Находиться второй умник.
- ...... Далее следует коллективный военно-технический ответ, что надо сделать спрашивающему с кабелем, куда его и каким способом подсоединить, причем строго соблюдая полярность и форму вариатора на разъеме.
Ну а насчет подрыва. Можно, но взрыв разнесет не только ракету, но и всю стартовую позицию. А она стоит денежек далеко не меньше ракеты. Да и где потом в спекшемся бетоне искать причину сбоя. И еще взрыв с пожаром - это в оргвыводах совсем не то, что тихое стояние ракеты на позиции. Просто стоит. Жертв и разрушений нет, материальный ущерб отсутствует.
Проходит еще час. Нервное напряжение не проходит, идет неофициальный поиск крайнего. Несмотря на небольшой размер бункера, бочки обвинений катятся из одного угла в другой целыми связками и штабелями. На разработчиков катят свои (неужели что-то перемудрили, наразрабатывали, эйнштейны хреновы), потом на изготовителей (неужто чего не поставили, или контакт не пропаяли, левши доморощенные), ну и на военных рикошетом (небось, сами так назаправлялись вчера, что просто забыли заправить ракету). Но ракета продолжает бодро рапортовать, что все системы в порядке, баки полны и окислитель вроде как страстно соединяется с горючим. Только соединяется как-то без огонька и дыма.
- Ну и долго будем сидеть? А ведь верно. Не улетела за эти часы, авось не улетит и сейчас.
А уже вечереет, кушать хочется, но и жить хочется. И тут снова от перископа и амбразуры начинает идти сдержанный мат. Ибо.
Нет, вот вы мне сейчас скажете, что так не бывает, так не по уму, так в нашей армии не могут построить. Может быть. Я в строительных войсках, что возводили этот полигон, не служил. И вообще на том полигоне не был. Со слов пересказываю. ЕДИНСТВЕННАЯ дорога от бункера на выезд петляет меж скал-камней аккурат мимо стартовой позиции. Не сказать что на расстоянии вытянутой руки, но ведь и в ракете не одна тонна гептила. Воистину как в «Неуловимых» - а вдоль дороги ракеты недостартовавшие стоят и тишина...
Разработали план эвакуации. Чтоб если что, так только одного...Из гарнизона вызвали УАЗик с самым тихим глушителем и движком ( ну не «КРАЗ» же). По одному, бегом на цыпочках мимо стартовой до угла скал, где ждет машина. Быстренько отъехали, но на автомобильных цыпочках. Потом следующая партия. Так и вывезли всех.
Прошла ночь. Бессонная для всех и тихая для ракеты. Она все больше засыпала, аккумуляторы разряжались, гироскопы потихоньку останавливались. И сквозь свою электрическую полудрему все слабее слала сигналы:
-Вторые сутки полета, неполадок на борту нет, крен ноль, скорость и высота ноль, продолжаю выполнять программу....

2.
Итак, надо разбираться. Но чтобы разобраться надо ракету разобрать, а значит достать из шахты. Полностью заправленную. Антигравитационных доставателей аварийных ракет на полигоне не было. А краном покачивать о стенки шахты тоже желающих не нашлось. Но не оставлять же памятником «Вечный старт» в натуральную величину. Чтобы безопасно поднять ракету надо слить горючее. К штатным заправочным горловинам не подобраться, и есть только один путь. Снизу, под соплами есть возможность открыть кран. Не знаю, как он назывался - дренажный, технологический или еще какой.. Не суть. Суть в том, что есть возможность через газоотводный канал в шахте пройти низом к соплам, дотянуться до этих вентилей. Тихохонько открыть и травить помалу. Пусть даже в ведро. Гептил. Тот самый «высококипящий» компонент.
- Добровольцы есть? Родина ждет своих героев. Ну? Так, Родина повторяет, что повторять не любит и дольше ждать героев не может. Ну? И за тройные отпуска, сверхдосрочные дембеля, и прочие блага (Родина же не жадничает) добровольцы нашлись. В шахту протянули рукава ветродуев, чтоб всю гадость выбрасывало вверх. Ребят одели в двойные ОЗК и тройные противогазы и вперед! В смысле вниз, под сопла. Вот так, действительно чуть ли не в ведра и стравливали. Надо отдать должное вентиляции. Ядовитый след паров шел от шахты ракеты далеко. И до самого поселка снег был загажен. Но кто же будет эвакуировать поселок или ждать смены ветра. А те парни внизу остались в относительно чистых ОЗК. Да и противогазы загрязнились мало, так как они старались вообще не дышать, не сопеть, не шуршать. А уж что они чувствовали, «разряжая» ракету, наверно могут представить только саперы.

3.
Героизм одних есть следствие раздолбайства других. Эта истина подтвердилась опять при разборе полетов. В смысле неполета. У ракет этого типа зажигание шло так. Происходило первичное смешивание и воспламенение горючего и окислителя, а далее газы раскручивали турбины насосов, и потоки топлива неслись в камеру сгорания. А первичная встреча компонентов происходила в небольшой камере, где стояла разделительная фольга. По сигналу «старт» срабатывал пиропатрон, и игла пробивала фольгу. И на этот раз все сработало, даже пиропатрон, и игла пошла в фольгу, и датчик зафиксировал это. Именно на этой команде ракета по программе полета самообособилась, доложила, что «она пошла полетать, прощай Земля, нас ничто больше не связывает».
Вот только на пути иглы встретилась заусеница. При закатке фольги закатали и стружку. Игла уперлась в стружку, отклонилась и уперлась почти в выходной срез бортика, где и застряла. Ну а стружка натянула фольгу, но не прорвала. Не хватило какого то миллиметра хода или килограмма усилия. Счастье что хватило ума не трогать ракету.
Говорят, на совещаниях по качеству на том заводе этот узел с застрявшей в заусенице иглой долго показывали как аргумент, что мелочей не бывает. И говорят, показывал его уже другой руководитель. Но рассказ был не об этом.

Землемер

В одном сибирском посёлке, выстроенном для военнослужащих близлежащей базы Военно-Транспортной Авиации жил-был товарищ старший техник Казулин. И был он женат на Люсе. И была у него молоденькая хорошенькая соседка по лестничной площадке. Папаня той девушки был ветераном ВТА, офицер, лётчик и всё такое.

- Люська, ты глаза то разуй, твой напротив, к Жаннке ходит, - сердечно ворковали соседушки, сидя на лавке у подъезда
Люська не находила слов, краснела, опускала глаза и шла дальше.

В гарнизоне была красивая традиция не забывать своих ветеранов, а потому каждый год на 23 февраля им посылались подарки и поздравительные открытки. Вот и в тот день УАЗик с посылочками уже было пересёк КПП, как в свете фар закачалась фигура ст.техника Казулина. Объект был немного пъян по случаю праздника и пел песню «А нам всё равно, а нам всё равно.....». УАЗик резко затормозил.
- Мужики, в город?
- В город, залезайте, товарищ капитан.
В пути выяснилось, что Казулину надо в тот-же дом, что и ребяткам, и он, собственно может и подарок передать. Поколесив немного по посёлку машина подъехала к нужному дому, выгрузила ст. техника Казулина с коробкой конфет и букетом цветов и продолжила своею дорогой. «А нам всё равно, а нам всё равно..», - весело напевал объект, поднимаясь по лестнице.

У соседей заверещал звонок. Люся Казулина по привычке подскочила к глазку и , о боже... увидела своего благоверного с коробкой конфет и букетом свежих цветов.
- А нам всё равно, а нам всё равно, - напевал супруг
- Вот, сцука-то, цветы достал, Казанова херов, - думала Люся.

Дверь напротив открылась, в проёме показался хозяин.
- Аааа, - злорадствовала Люська, хотел козочку а напоролся на старого козла!
К её удивлению Казулин протянул хозяину руку, вручил цветы и конфеты. Мужики крепко расцеловались, перекинулись парой слов, Козулин воровито оглянулся на свою дверь, и зашёл вовнутрь.

Люська металась по квартире, лихорадочно подыскивая объяснение увиденному.
«Гомосексуалист», - мелькало в голове. «Мой муж гомосексуалист. Этого ещё не хватало. А ещё детей хочет, пидер никчёмный. Вот позор-то. Лучше б уж Жаннку трахал, а то, как подумаешь, как он там с этим, с козлом старым....». В терзаниях прошло часа два. Потом в дверь постучали. Соседка, «старого козла» жена.
- Люсенька, милочка, пойдёмте, мужики нализались как свиньи. Заберите свою, пожалуйста.
- А Вы дома давно, Марь Сергеевна?, - издалека начала Люська.
- Я и не ходила никуда сегодня...
Люська зашла на соседскую кухню. На холодильнике стояла банка с цветами, на столе - порожнее «Золотое кольцо России», под столом - два офицера ВВС.
- А чего это мой вам цветочки принёс? - не выдержала Люська.
- А, так это подарок из гарнизона. Красивые цветочки. И где это они их посреди зимы достали.
К празднику это - каждый год присылают. Вот, и эти (указала на мужиков), к праздничку нажрались. Забирайте, милочка, забирайте, нам чужого не надо.
Люська с удовольствием тащила мужа домой. Он икал и пытался петь «А нам всё равно...».
Дома его раздели и уложили в кровать. Супруга присела рядом и нежно гладила его по голове. Пъяный мозг капитана с удивлением отмечал : «Вот так да,- нажрался, а она не орёт, не скандалит. ». «Жисть хороша», - подумал капитан и сладко забылся.

Глава 1. Хорошевский

Подполковника Файзуллаева предупреждали, что от ротного Юрки Хорошевского следует держаться подальше, а еще лучше - отправить его куда-нибудь на повышение или на учебу в академию. Старлей обладал феноменальным даром притягивать неприятности - к себе и к тем, кто случайно оказался рядом и не успел спрятаться.
Началось все с того, что Юрка, едва приехав в Мирную и приняв должность, обронил в автопарке бумажник с документами. Рыская, словно ищейка, в его поисках, ротный не заметил открытой двери КамАза, разбил себе голову, помял саму дверь и едва не покалечил рядового Усманова, который как раз расположился в кабине покурить, свесив ноги наружу. Рядового спасли сапоги, а Юрке пришлось накладывать швы на рассеченную бровь.
Батальоном, который Юрка осчастливил своим присутствием, командовал тогда пожилой майор Твердохлебов. Закаленный долгими-долгими годами службы в суровом забайкальском климате, майор накрепко свыкся с мыслью, что звания подполковника ему не видать, к жизни относился философски, а к службе - с определенной долей здорового наплевательства, ласково называл солдат «бойчишками» и не докучал им излишними требованиями к дисциплине и внешнему виду. Зато среди гражданского населения Мирной добрых два десятка человек, осевших после дембеля в привокзальном поселке, по старой памяти называли его батей, приглашали на крестины и просто в гости, что делало жизнь одинокого разведенного майора если не приятной, то вполне терпимой. Не страдающий излишней мнительностью, чуждый всяких суеверий Твердохлебов не придал особого значения инциденту с головой нового ротного - бывает и не такое. Впоследствии он не раз корил себя за то, что не усмотрел в нем грозного предупреждения свыше.
Не успели швы на Юркином лбу как следует зажить, грянула новая неприятность. К Хорошевскому приехала бабушка. До сих пор бабушки никогда ни к кому в Мирную не приезжали - даже к солдатам, не говоря уже об офицерах, поэтому старлей из отдельного саперного батальона прославился мгновенно. Целую неделю личный состав всех мирненских частей, повиснув на заборах, наблюдал, как маленький непоседливый старлей чинно выгуливает по единственной кленовой аллее пожилую даму с седой академической прической. Дневной моцион обычно заканчивался в офицерской столовой, где дама вкушала мороженое и косилась на марширующих по прилавкам тараканов, а вечерний - в гарнизонном клубе, где местный киномеханик Дима без фамилии специально для Юрки и его бабушки крутил фильмы из личного НЗ, озвучивая сразу всех героев.
Когда неделя кончилась, Хорошевский вместе с бабушкой сел в поезд и уехал в Читу, чтобы там посадить старушку в самолет. Только исключительной Юркиной способностью находить проблемы там, где их быть не может по определению, можно объяснить тот факт, что бабушкин отъезд совпал по времени с традиционным летним наводнением где-то на полпути между Читой и Мирной. То есть добраться до областного центра и отправить бабушку на родину в Тюмень Юрке удалось. А вечерний поезд, который должен был доставить старлея обратно к месту службы, из-за наводнения был уже отменен. Так же, как и все другие поезда, следующие в сторону китайской границы. Причем на неопределенный срок. Не имея средств на гостиницу и обладая от природы общительным и дружелюбным характером, Юрка прибился к стайке вокзальных бичей. Они угощали его водкой, он их - сигаретами, и эта дивная взаимовыгодная дружба продолжалась три дня. На четвертое утро из теплой компании Юрку изъял патруль военной комендатуры.
Майор Твердохлебов, получивший из-за этого свою долю неприятностей, отнесся к происшествию по-прежнему философски и никаких выводов для себя снова не сделал. Он просто в доступных выражениях объяснил Хорошевскому, что за такие штучки недолго угодить под трибунал, и велел убираться с глаз долой. Почти месяц Юрка старательно не попадался комбату на глаза, втайне надеясь, что о нем вообще все забудут.
Но комбат не забыл. Получив авансом нагоняй от командования дивизии по случаю предстоящей грандиозной проверки из штаба округа, Твердохлебов призвал к себе старлея и объявил, что ему, как проштрафившемуся, поручается воздвигнуть недостающие сто метров забора в автопарке - со стороны, выходящей в степь. Причем не только воздвигнуть, но и раздобыть для этого соответствующий материал, а где - это не его, Твердохлебова, забота.
Горя желанием реабилитироваться, Юрка с небывалым рвением взялся за дело. Собственно, заборы строить он умел. Проблема заключалась в том, что строить было не из чего. Можно было бы, конечно, воспользовавшись казенным подъемным краном, стащить пару десятков бетонных секций из соседних парков. Но их в лучшем случае тут же стащили бы обратно. В худшем - могли бы дать по шее. Поразмыслив немного, ротный нашел гениальное решение.
Трое суток кое-как отремонтированный канавокопатель, поощряемый пинками и одобрительной руганью, рыл широкую и глубокую траншею вдоль недостающей части периметра. Когда канава была готова, ее замаскировали ветками, дерном и бурой травой, и Юрка лично, для пущей конспирации, притащил из степи несколько засохших коровьих лепешек. Осмотрев сооружение, Твердохлебов потыкал носком сапога в дерн, согласился, что от возможных воров и злоумышленников замаскированная траншея защитит нехитрое хозяйство батальона лучше, чем бетонный забор, в щели которого спокойно могла проехать небольшая тачка, и даже одобрительно похлопал Хорошевского по погону.
Первыми в ту же ночь в Юркину ловушку угодили две местные коровы и УАЗик командира дивизии.
Животные проблем не доставили - их хозяева крепко спали и не видели, как поднятая по тревоге Юркина рота выталкивает их скотину из канавы. С УАЗиком пришлось труднее. Самое ужасное, что в момент падения внутри автомобиля находился его хозяин, генерал-майор Ванюшин, который к тому же сильно ушиб копчик. Комментарии генерала были слышны далеко за пределами военного городка.
После этого случая несгибаемый майор Твердохлебов угодил с сердечным приступом на госпитальную койку, где, едва оправившись, написал рапорт о своей отставке.
Назначенный на его место молодой и деятельный подполковник Файзуллаев, получивший звание пару месяцев назад на выпускном вечере в академии, навестил своего предшественника в госпитале, где Твердохлебов и рассказал ему о страшной угрозе, которая таилась в безобидном с виду старшем лейтенанте Хорошевском.

А ПОЗНАКОМИЛИСЬ МЫ ГОРАЗДО ПОЗЖЕ...

Я познакомилась с ними спустя почти год после событий в N-ской войсковой части - сначала с Толяном, потом с Юркой. И предшествовала нашему знакомству целая череда печальных обстоятельств.
Для начала от Юрки уехала жена. Впрочем, жены уезжали от многих офицеров. Используемые для этого предлоги разнообразием не отличались: уход за престарелыми родителями, проблемы с собственным здоровьем, необходимость дать образование ребенку.. Для надежности Юркина жена использовала сразу все три типовых предлога, хотя ее родителям не исполнилось и пятидесяти, а ребенок не умел еще толком даже агукать.
В Юркином подъезде сразу же запахло грозой. Соседи, опасающиеся новых пожаров и наводнений, начали всерьез подумывать о том, чтобы установить возле Юркиной квартиры круглосуточное дежурство. Развитие событий непроизвольно ускорил сам Юрка. Прежде всего, в целях борьбы с регулярными отключениями электричества, он приволок откуда-то и установил у себя в туалете самый настоящий дизельный генератор. Генератор занимал своим телом почти все имеющееся пространство, и посещение туалета стало для Юрки серьезной проблемой. Что касается же, например, жильцов снизу, то не только посещение туалета, но и вообще вся жизнь в их квартире стала практически невозможной. При всех своих очевидных прочих достоинствах генератор производил очень много шума, а от сопутствующей шуму вибрации в смежной квартире соседнего подъезда стала трескаться и отваливаться кафельная плитка со стен. Обозленные жильцы с третьего по пятый этаж под предводительством бескомпромиссной Ольги Петровны Маковкиной написали кляузу гарнизонному прокурору - единственному человеку, кто, по их мнению, мог хоть как-то повлиять на беспокойного Хорошевского. Гарнизонный прокурор, Володька Чичеватов, разгильдяй, бабник и пьяница, напуганный подписью Ольги Петровны, провел тщательнейшее расследование. В результате в гарнизоне было выявлено четырнадцать фактов пропажи дизельных генераторов, причем в двух случаях следы вели прямиком в штаб дивизии, к высшему дивизионному начальству. Дивизионного начальства Володька боялся больше, чем Ольгу Петровну, поэтому расследование немедленно прекратил и оставил Юрку в покое.
Роковым для Хорошевского стал тот день, когда у него на лестнице лопнул целлофановый пакет с двумя килограммами красного перца. И хотя он провел потом полдня, размазывая рыжевато-бурую массу по ступенькам мокрой тряпкой, жизнь в подъезде была надолго парализована. Вышедшие на прогулку собаки жалобно скулили и отказывались возвращаться домой. Жильцы старались без крайней необходимости не высовываться из своих квартир, а если жизнь все же заставляла их выйти на улицу, старались как можно дольше не возвращаться и передвигаться по лестнице только быстрыми марш-бросками, закрывая лицо мокрой тряпкой. При малейшем колебании воздуха на лестничной площадке невидимые частички перца взмывали изо всех щелей. Поэтому Ольга Петровна страдала от невозможности устроить очередной скандал - при каждой попытке что-либо сказать Юрке, она принималась чихать и ронять совершенно несолидные слезы из покрасневших глаз.
Поскольку никто не мог выдвинуть сколько-нибудь разумных предположений, откуда у Юрки красный перец в таком количестве, а главное - зачем, в его действиях немедленно заподозрили сознательную и тщательно спланированную диверсию.
Хорошевский не стал дожидаться, пока перечный туман окончательно развеется, и соседи получат долгожданную возможность высказать ему свои претензии. Он быстренько собрал свои нехитрые пожитки, запер дверь на два замка и перебрался жить к Толяну.
Толяном назывался долговязый и сутуловатый капитан дивизионной финслужбы. У него было длинное угрюмое лицо и неуставная челка, не то выгоревшая, не то травленая перекисью водорода, которая то и дело падала ему на лицо, достигая кончика носа. Выражением лица и вообще всем своим обликом Толян напоминал разочаровавшегося в жизни отощавшего попугая. Внешность, однако, была обманчива. В его мрачновато-печальной голове, не утихая, бушевали вулканические мысли, и словно гигантские пузыри на поверхности кипящей лавы, вызревали, раздувались и лопались один за другим планы невероятного и молниеносного обогащения. В повседневной же жизни Толян был добродушен, безотказен и абсолютно безалаберен. В общем, он был очень славным парнем, и в конце концов, моим соседом.
С Толяном я познакомилась еще в конце зимы, вскоре после того, как он с женой и четырехлетним сыном въехал в долго пустовавшую трехкомнатную квартиру справа от моей. Первая наша встреча была довольно драматична. Во время очередного отключения электричества, то есть между 20.00 и 21.00 (по лампочкам в офицерских жилых домах можно было сверять часы), я возвращалась с работы. Кромешная тьма в подъезде меня не смущала - я знала наизусть каждую выбоину на ступеньках и могла найти и отпереть свою квартиру с завязанными глазами. На площадке между первым и вторым этажом я поздоровалась и перекинулась парой слов о погоде с одиноким сигаретным огоньком, который ответил мне голосом майора из двадцать третьей квартиры, на втором - споткнулась и опрокинула какое-то пустое ведро, почему-то оказавшееся в неположенном месте под дверью двадцать шестой, и оно запрыгало вниз по лестнице. А на третьем на меня с грохотом обрушился тяжело дышащий, фосфоресцирующий монстр о шести ногах. Во всяком случае топал он шестью ногами, но может быть, их было больше. Я завизжала и отскочила к стенке, а монстр с пыхтением пробежал по моим туфлям всеми своими конечностями, со скрежетом пробуксовал на повороте и ринулся вниз по лестнице, уже откуда-то снизу отчаянно крикнув мне:
- Извините!!!
Вот так мы встретились впервые, и эта встреча наложила отпечаток на все наше последующее знакомство. Только спустя несколько недель шестиногое чудище в моем сознании разделилось на Толяна и его немецкую догиню Грету мраморного окраса.
Соседей, как и родителей, не выбирают, и постепенно нам пришлось сдружиться, насколько могут сдружиться две офицерские семьи, волею судьбы заброшенные в отдаленный гарнизон и случайно поселившиеся на одной лестничной клетке. То есть здоровались при встречах, стреляли друг у друга разные хозяйственные мелочи и иногда, когда хотелось выпить, но было не с кем, составляли друг другу компанию.
Однако семьями мы дружили недолго. Толикова жена, с которой мы так и не смогли как следует найти общий язык, продержалась в Забайкалье только до апрельских снегопадов, а потом за два дня собрала чемодан и вместе с сыном отбыла на запад. Толян, ничуть не огорчившийся, стал дружить с нами без нее. Иногда он заходил к нам один, иногда с Гретой, а в один прекрасный день привел с собой приятеля. Приятель был ростом по плечо Толяну, у него были неопределенного цвета кудрявые волосы и ярко-голубые наивные глаза. Лицо его показалось мне знакомым.
- Вот, познакомьтесь, - отрекомендовал Толик, - Это Юра из саперного батальона. Он будет у меня жить - вдвоем-то веселее. Так что прошу любить и жаловать.
Юра выдвинулся из-за плеча моего соседа и, сияя дружелюбной улыбкой, протянул мне руку:
- А мы с вами, кажется, уже встречались!
При этом было совершенно очевидно, что он забыл, где и при каких обстоятельствах состоялась наша встреча. Я вспомнила, но сочла за благо не напоминать, чтобы не омрачать знакомство.

Так случилось, что вскоре после первого появления Хорошевского в нашем доме моему мужу пришлось уехать на полтора месяца в командировку. Прознав, что я осталась одна, мои соседи принялись дружить со мной с удвоенной силой. Поначалу меня это раздражало, потом я смирилась и постепенно, тихой сапой, долговязый невозмутимый Толян и маленький подвижный Юрка стали привычной деталью моей квартиры. Теперь, по прошествии нескольких лет, я понимаю, что дело было не в моей личной привлекательности. Просто, будучи сотрудником военторга, я всегда располагала кое-каким запасом дефицитных продуктов, и кроме того, у меня было такое бесспорное достоинство, как цветной телевизор.
Все наши дни начинались по одному и тому же сценарию. В половине седьмого раздавался стук в стену - это Толян ботинком давал знать, что мне пора подниматься и ставить на плиту чайник. Без четверти семь со страшным грохотом из его квартиры вырывалась скулящая от нетерпения Грета и увлекала своего хозяина во двор. Иногда я видела их из окна - Грета носилась кругами, а Толян, больше обычного похожий на сутулого тощего попугая, сидел, нахохлившись, на железной ограде детской площадки. В семь пятнадцать, довольные тем, что доставили мне радость своим посещением, мои друзья уже звонили в дверь.
До восьми часов я поила их чаем и кормила бутербродами, в восемь Толян вскакивал и с криком «Опаздываю!», дожевывая на ходу, убегал на службу. Служил он в Безречной, и ему еще предстояло добираться туда десять километров на попутках. Юрке добираться до своего штаба было легче, поэтому он еще какое-то время покачивался на табуретке, досматривая последний сон. При этом ни мне, ни им даже не приходило в голову, что такая традиция может нанести серьезный урон моей репутации (о своей собственной мои друзья давно уже не заботились).
Прапорщица Балабанова из квартиры слева уверяла знакомых, что неоднократно видела Толяна, выходящего утром из моей квартиры. Сплетница Нюрка Крышалович из квартиры сверху с пеной у рта доказывала, что это был не Толян, а ротный из саперного батальона, и что она лично видела, как он поутру курил на моем балконе. К моему полному удовлетворению они поссорились, хотя обе были правы.
Через неделю нашего идиллического соседства Толик с Юркой вызвались в знак признательности получить и доставить мне на дом продуктовый паек моего мужа. Глупо было отказываться от подобной любезности, и я неосмотрительно согласилась. Они притащили мне не только мой, но и два своих пайка. Гора продуктов заняла весь стол и две табуретки.
- Ой, ребята, да что вы, это-то зачем? - расчувствовалась я.
- Да ладно тебе, - снисходительно утешил меня Толян, - Нам-то ни к чему, мы все равно все это только перепортим. А ты, может, сваришь чего....
- А мы уж как-нибудь бульонными кубиками, - поддакнул Юрка.
И опять я не учуяла подвоха. Они явно били на сострадание и не ошиблись. В припадке материнской жалости я в тот же день сварила им борщ, чего давно уже не делала даже для собственного мужа. И тем самым подписала себе приговор.
С этого дня они взяли себе за правило все добытые продукты тащить ко мне. Сначала с благодарностью съедали то, что я им готовила, потом, уверившись в моей безотказности, начали намекать, что неплохо бы мне к вечеру сбацать... Разброс их кулинарных пристрастий оказался широчайшим, и я сбивалась с ног, чтобы не ударить в грязь лицом. Как говорится, «назвался груздем...»
Мое терпение лопнуло в тот вечер, когда, уничтожив полторы сотни пельменей, на которые я затратила несколько часов своей жизни, Толян умиротворенно расползся локтями по столу и мечтательно вздохнул:
- Эх, блинков бы завтра... По случаю выходного.
И искоса бросил на меня быстрый взгляд, проверяя реакцию.
- Во! Точно! - воодушевился Юрка, - А мне как раз селедки обещали...
Это было уже слишком. Во-первых, суббота была у меня рабочим днем, а во-вторых, я рассчитывала заняться генеральной уборкой квартиры.
- Толик, - проникновенно отозвалась я на его наглые притязания, - Может, тебе еще и за пивком в Безречную сбегать? Ты скажи - я мигом.
Добрый наивный Юрка не заметил чудовищной иронии, которую я попыталась вложить в свои слова, и инициативу охотно поддержал.
- А и правда, Лен... Я слыхал, в военторг китайское пиво завезли. Вот если бы ты подсуетилась...
Если бы Юрка не был Юркой, он не сходя с места превратился бы в кучку пепла под моим взглядом. Толян тем временем, поняв, что ляпнул лишнее, пошел на попятную:
- Ну, я хотел сказать... То есть, если тебе некогда, мы и сами можем. У меня еще какие-то продукты остались. Ты нам только напиши, как их делать...
Он явно вновь пытался вызвать сострадание, но на этот раз безуспешно. Не без злорадства я отыскала чистый лист бумаги, подробно изложила на нем рецепт и очередность действий и вручила Толяну. Они с Юркой по очереди прочитали мою инструкцию, не пропуская ни слова, заглянули даже зачем-то на обратную сторону листа и хором заявили:
- И только-то?!!!!
После этого они одолжили мою сковородку, выпросили еще кусок колбасы, чтобы веселее было работать, и отправились к себе.

Не было их очень долго, и я даже начала беспокоиться.
Несколько раз я выходила на лестничную клетку понюхать, не пахнет ли паленым. Паленым не пахло, впрочем, как и блинами.
Воровато оглянувшись по сторонам, я даже, вопреки своим правилам, прижалась ухом к их замочной скважине, пытаясь уловить отголоски хоть какой-нибудь деятельности. Но в квартире Толяна стояла мертвая тишина. Зато в этот момент раздался страшный звон в моей. Подозревая самое худшее - крушение полки в шкафу, где у меня хранились добытые с невероятным трудом две бутылки шампанского, я кинулась в свою кухню и обомлела. Шампанское было цело, а звон происходил от разбитого вдребезги оконного стекла. Часть осколков оставалась в раме, остальные ровным слоем покрывали пол. В том, что окно было разбито кем-то сознательно, сомнений не оставалось: там же, на полу лежало орудие злодеяния - увесистый обломок кирпича. Конечно, высунувшись в окно, я никого во дворе не обнаружила. Как-никак дело шло к полуночи, да и вряд ли неизвестный вредитель стал бы дожидаться, пока я выгляну с ним познакомиться. Мысленно я составила список подозреваемых, в который вошел малолетний, но перспективный бандит - сын военторговской сторожихи, мой водитель Витя Рогулькин, с которым как раз накануне мы крупно поругались по принципиальному вопросу, и грузчик Андрей Семенович, которому я в тот день отказалась выдать зарплату, так как он был пьян настолько, что не мог воспроизвести в ведомости свою подпись.
Продолжая кипеть от негодования, я кое-как смела осколки в кучу, еле-еле успев до очередного отключения света. А спустя еще четверть часа в мою дверь постучали.
На пороге стояли Толян и Юрка. Их волосы были слегка присыпаны мукой, лица выражали невиданную покорность судьбе. У Хорошевского была обожжена щека, у его приятеля - палец. Юрка держал в руке свечу, Толян держал подмышкой блин.
- Ну как? - спросила я, чтобы вызывать у них хоть какие-то человеческие эмоции, - Получилось?
- Вот, - отрешенным голосом сказал Толян и, не дрогнув лицом, протянул мне свой продукт.
Блин был огромный, твердый как фанера, квадратный и почему-то синий. Я не рискнула взять его в руки.
- Мы, наверное, что-то не так делали? - Хорошевский с доверчивой надеждой заглянул мне в глаза, - Они какие-то твердые получились...
- Очень твердые, - подтвердил Толян и в доказательство попытался сложить блин пополам. Блин скрипел и лишь слегка гнулся.
- Они? - удивилась я, разглядывая диковинное кулинарное творение, - А у вас их что, много?
- Было пять штук, не считая пригоревшего, - пояснил Юрка, - Но четыре штуки мы съели.
- Подгоревший тоже съели, - добавил Толян, - они, пока теплые, были ничего
- А этим хотели тебя угостить, но вот... видишь... - вконец расстроился Юрка.
- Может, если его в горячей воде подержать, то можно разгрызть? - предположил Толян и поверх моей головы выразительно посмотрел в сторону кухни.
- Ну ладно, заходите, - вздохнула я, - Разберемся.
Мои друзья моментально оживились и резво протопали прямиком в кухню, по пути больно задев меня своим блином.
- Ребята, а почему он у вас квадратный?
- Меня больше интересует, почему он синий, - ответил Толян, разглядывая блин, словно там мог быть написан ответ.
- Квадратный - потому что на противне жарили, - охотно пояснил Юрка.
- На противне?! В духовке, что ли?
- Нет, на плите. Все конфорки включили, поставили... Думали - чем четыре маленьких, лучше один большой. Возни меньше.
- А потом, у нас на сковородке плохо получалось. Она у тебя, наверное, неисправная.
- Сковородок неисправных не бывает, - авторитетно заявила я, - Неисправными бывают только руки. Вот тащите ее сюда, я вам докажу.
Мои соседи переглянулись, и Толян смущенно кашлянул.
- Видишь ли... У нас, когда они не получались... В общем, мы рассердились...
- И что? - я представила себе, как флегматичный Толян в ярости топчет мою сковородку ногами, и не удержалась от улыбки.
- И это... Выбросили ее в форточку.
- Правда, промахнулись, - уточнил Юрка, - она вылетела в окно. Окно разбилось.
- Ты уж прости нас, а? - жалобно попросил Толян.
- Ой, Толик, да не бери ты в голову. Завтра найдете.
- Да мы ее уже сегодня нашли, - вздохнул Юрка, - она на дереве застряла. Там как раз развилка такая... Мы пытались кирпичом сбить...
- Только промахнулись, - перебил Толян и тут же осекся, увидев осколки в моей оконной раме.
Я сделала вид, что последней фразы не расслышала.
Загадочный блин мы изучали почти до утра. Результаты исследований оказались таковы: он слегка обугливался на свечке, не размокал в воде, будучи согнутым, тут же распрямлялся и принимал первоначальную форму. Кроме того, на нем можно было писать карандашом. В завершение наших экспериментов, желая проверить его на прочность, Толян встал и с размаху ударил блином по столу. Блин треснул, пластиковое покрытие моего кухонного стола - тоже. Юрка издал свистяще-шипящий звук и затряс в воздухе рукой, на которую пришлась часть удара. Пока Хорошевский пытался вырвать у Толика его кулинарное орудие, чтобы дать сдачи, блин окончательно сломался пополам. Чтобы их примирить, мне пришлось вытащить свою драгоценную заначку.
Блеклый мирненский рассвет застал нас троих на моей кухне. Мы сидели вокруг стола: я, невыспавшаяся и злая, Юрка в заношенном «домашнем» х/б, Толян в тельняшке и тренировочных штанах. Они были заляпаны мукой и маслом, у Юрки на щеке багровел недавний ожог (я так и не спросила, как он ухитрился обжечь лицо при попытке испечь блины на противне), у Толяна на большом пальце левой руки красовался огромный набалдашник из грязного бинта. Половинки их блина мы прислонили к стенке, чтобы они не занимали место на столе. Под ногами у нас хрустели осколки моего кухонного окна. При этом мы пили шампанское, закусывая его консервированными ананасами.
Когда я достала вторую бутылку (обстоятельства прямо-таки вынуждали меня это сделать), Толян блаженно, с хрустом, потянулся и вытянул ноги до середины кухни:
- Эх, а хорошо-то как! Я вот думаю, Юр, может мы сегодня на обед голубцов сварганим? Ленка, рецепт дашь?


ПОСЛЕСЛОВИЕ
С восходом солнца загадочный блин был завернут в газетку и отнесен на экспертизу поварихам офицерской столовой. Те безошибочно определили, что при приготовлении теста в него вместо муки было всыпано большое количество крахмала и еще какого-то неизвестного в кулинарии вещества. Может быть, даже ядовитого.

Парад - дело серьезное.

Одесса, осенние деньки ласковые как шелк. Пушкин в ссылке отдыхал, а не маялся, факт. Эх, нам бы ту ссылку, так нет, маемся. Чем? Строевой, к параду готовимся. За спиной уже честно оттоптанные тренировки на родном ОКПП, в погранотряде, в артучилище в составе полного парадного расчета, теперь аэродром. Каблуки на сапогах стоптаны по самые коленки. Э-эх!
- Становись! Пара-а-ад! Ра-а-авнясь! Сссырна! Товарищ генерал-лейтенант! Войска Одесского гарнизона для тренировки построены, начальник парадного расчета ....
Старый генерал-лейтенант, взойдя на трибуну отеческим взором окинув застывший строй, кашлянул в микрофон и начал краткую трогательную речь.
- Товарищи военные! (О, это новое слово в Уставе, раньше он так нас не называл) Тот позор, который я пережил в процессе подготовки к этому параду, загонит меня в могилу. Оправданий нет. Вы безусловно худший парадный расчет в моей долгой жизни. Если бы я мог все вас расстрелять, то я бы это сделал еще неделю назад в училище, но время упущено, хуже вас ходят только папуасы в Зибабве и, как показала вчерашняя тренировка, ездят, с позволения сказать, наши танкисты. Я старый артиллерист и знаю о чем говорю. Единственное, что вселяет в меня надежду, так это то, что сегодня вся эта позорная акция проводится совместно с теми, кто до вчерашнего дня считал, что они механики-водители. Если вы и дальше так будете ходить, моряки, мать вашу, вас это касается в первую очередь, гибель «Варяга», бл..., то я отдам приказ давить вас к е...не матери! Ясно?
Коробки монолитно стояли, внимая высокостоявшему. Возможно, кто-то и подумал о вариантах ответа или вопроса, но взлетавшая с соседней полосы «Тушка» ревом своих турбин отшибла эти поползновения напрочь.
- Парад! Вольно! Командирам коробок приступить к осмотру!
Началась рутинная подготовка, коробки раздвинули, шеренги колыхнулись и замерли вновь. Ремень, автомат, фуражка, номер, следующий, ремень, автомат, фуражка...
- Становись! Пара-а-а-ад! Равнясь! Ссырна! К торжественному маршу, (чуть качнувшись знаменка, бам-бам-бам), на одного линейного дистанции, побатальонно..., первый батальон прямо..., остальные на-аа-апра-аа-вО! (Бум!) Ша-а-аГом... Арш!
Все всколыхнулось в едином ритме, в голове раскатисто-тугой ритм барабана, оркестр еще молчит. Первыми на расстрельную дистанцию выходят «юные барабанщики». Все, остался один линейный, сейчас начнется... Барабаны кибальчишей смолкли, взвыл в оргазме оркестр, взмах белых перчаток и палочек... Микрофон на трибуне засопел. Коробка вышла к трибуне.
- Это что? Пионерский слет? Шаг! Шаг! Шаг где? Равнение! Держать равнение! Пионерки с дудками ходят лучше! Уй-ё-оо! Идите, идите с глаз моих долой! А это что? Что это? Что это за балетная группа мужиков с ружьями? Рота почетного караула?! Вам в Оперном театре плясать, а не в парадном расчете ходить! Свора «эпелепсиков»! Будь моя воля, я бы вас не вторыми поставил, а последним, пусть вас танкисты задавят на хрен! На второй круг! ... Училище, вашу мать, две коробки позора! Это артиллеристы? Если вы и стреляете так как ходите, то НАТО будет в Одессе без потерь, все потери будут у нас и все не боевые, население просто сдохнет от смеха на вас глядя. Нет, я сегодня умру! Все идут левой, моряки идут правой! Это лучшие представители флота или банда махновцев? Вы там барабан слушаете или как?! Два штрафных! До конца идти, до конца... Это не строй, это кадры из кино «Мы из Кронштадта», если вы и дальше так ходить будете, я вас лично расстреляю, а старушки на Фонтанах завтра подберут ваши бескозырки в прибое. Пограничники, орлы, бл..! Вы без собак ходить умеете? На второй круг! Нет, сегодня я точно помру! Это внутренние войска или конвой бежавших пограничников? Технику не пускать!!! Не пускать я сказал! Всем на исходный!
Парадный расчет понуро занял исходные, но тут опомнился сводный оркестр. Дирижер колобком скатился со своей «подставки» и взмахнул «канделябром». Оркестр всхрюкнул и начал движение. Инициатива породила панику на трибуне.
«Оркестр, отставить, бл..!» - взвыл командующий, но «стальной поток» из духовых инструментов и прилагающихся к ним сверхсрочников был настолько увлечен собственным исполнением «10-ого десантного батальона», что готов был пройти как в том марше «от Курска и Орла...» «Стой» - заорала трибуна и тут оркестр «сдулся».
- На исходный, бл..! И стоять там пока я команды не дам! Я вас...
Тут не выдержала машина военной пропаганды, микрофон взвыл, тут же взвизгнули динамики на «шестьдесят шестом» и над аэродромом нависла звенящая турбинами очередной взлетающей «Тушки» тишина.
Паника это не то слово, которое способно передать ту ситуацию, которая возникла на трибуне и в службе техобеспечения. Казалось, что это наш последний парад и до "передовой" уже никто не доберется, командующий «положит» тут всех. Командиры коробок застыли в немом молчании, хотя после всего услышанного душа просила песни и за словом они не лезли, во всяком случае раньше. Но тут... Вдруг как чертик из табакерки из-за трибуны выскочил УАЗик, на него с матюгами и начальником парадного расчета залез командующий и все это двинулось вдоль строя. То о чем командующий говорил с другими коробками покрыто тайной и ревом самолетов, но то о чем было сказано нам, я, пожалуй, не утаю.
- Ну!... И что это было? Вы по кустам шаритесь или на параде идете? В шеренгах равнение есть, а в колоннах нет! Где диагональное равнение? Где? Пятый в седьмой, почему у тебя автомат на пол х..я ниже остальных? Что это за шаг? Вы празднуете годовщину Великого Октября или меня хороните? Я вас спрашиваю! Так вот и тут и на моих похоронах при строевом шаге нога поднимается по заднему срезу погона впереди идущего товарища! К последнему линейному до трибуны вы уже будете ее поднимать только до ремня. И равнение, равнение, бл..!
Следующим под раздачу попали вэвэшники, их коробка была на удивление разношерстной по росту, что и явилось причиной разноса с последующей переквалификацией нашей коробки в замыкающую. Пять минут позора и УАЗик пошелестел в сторону трибуны, спустя минуту матюгальники всхлипнули и выдали в эфир традиционное: «Раз-раз! Проверка связи!» Командующий ругнулся в микрофон и выдал: «Командирам коробок провести разбор! На все пять минут.» Командирский мат заглушил рев турбин очередной садящейся «Тушки». Пять минут и... тишина. Парад и аэропорт, включая самолеты, замерли.
Дед достал белоснежный платок, снял фуражку, вытер лоб и склонился над микрофоном.
- Пара-а-а-ад! Равнясь! Ссырна! К торжественному маршу, (знаменка, бам-бам-бам), на одного линейного дистанции, побатальонно..., первый батальон прямо..., остальные на-аа-апра-аа-вО! (Бум!) Ша-а-аГом... Арш!
Барабаны и нервный визг флейт, выход на первого линейного, рев «И-и-и-р-а-з», пауза, взмах палочек и белых перчаток, оркестр, вскинувшийся маршем на взмах «канделябра» дирижера полковника, натянутые струной шеренги коробок, грудь, разрываемая от непонятного окрыляющего чувства единства и силы, рев матюгальников - «десантники, что вы скачете всей коробкой как бляди на морвокзале», «Варяг», значит осталось два линейных до трибуны, смена марша, один линейный, «нога поднимается до заднего среза погона впереди идущего товарища», равнение в диагонали и шеренгах, правофланговые держать, держать шеренги! Крик из середины коробки: «До конца, до конца держать! Мы последние!» И вдруг из неоткуда: «Пограничники! Молодцы! До конца так! Еще одного линейного...» И в конце по-старчески сдавленное: «Спасибо, сынки!»

Седьмое ноября, проливной дождь, горбатая брусчатка площади, коробки заливали трибуны залпами брызг из-под сапог, туман двоил звуки оркестра, душа пела и рвалась наверх от того, что каждая клеточка понимала, что ты и есть частица той самой «несокрушимой и легендарной, в боях познавшей радость побед», что вместе мы сила и нет никакой другой силы, которая могла бы хоть что-то противопоставить нам. Мы - армия своей страны, и страна нам верит! А по окончанию парада, на общем построении старый генерал-лейтенант, сказал: «Вы - лучший парадный расчет, который был у меня в жизни!»