ИЗУЧАЙТЕ КОРАБЛЬ!

Помощник командира крейсера по снабжению старший лейтенант Ольков двигался по правому борту второй палубы из носа в корму. В какой-то каюте его очень ждали. Вернее, не только его, но и ту банку, которую помощник бережно обнимал правой рукой.
Время было позднее, чтобы не сказать больше, и ничего не предвещало нештатных ситуаций. Но, как говорится, и на старуху бывает...
Контркурсом из сауны следовал Командир. Скрываться было поздно, да и недостойно офицера.
- С лёгким паром, товарищ Командир!
- Спасибо. А что это вы здесь делаете в такое время и с таким грузом? -
- Да...вот... спирт несу в пекарню на выпечку хлеба для всхожести дрожжей.
Действительно по технологии выпечки что-то там куда-то положено было добавлять. Хотя у кого рука поднимется так кощунствовать?! Но старого морского волка, каким был наш Командир, не проведёшь. Он хорошо знал своего ПКСа, тем более, что на “Минск” они оба пришли с крейсера “Мурманск”.
- Как интересно, Геннадий Викторович! Я давно мечтал посмотреть этот процесс. Проведите меня в пекарню!
Дело было на ходовых испытаниях. В пекарне всё ещё заправляли заводчане, и руки помощника (вернее, ноги) никак не доходили до этого злополучного помещения на N-ной палубе по N-скому сходу. Но надежда умирает последней. Был же ведь он там как-то, был! Да и таблички на сходах есть, и он ещё в состоянии их прочесть и идентифицировать, если необходимая спасительная надпись промелькнёт.
Классическая боевая пара, где ведущим был помощник, а добровольным ведомым - Командир, кружила и кружила на бреющем полёте из носа в корму, сверху вниз (и наоборот) по всем сходам до полной выработки ресурса командирского терпения.
- Ладно, Гена! Пойдём: покажу, где пекарня!

ПЯТЬДЕСЯТ

- Здорово, мужики!
Над невысокой перекошенной калиткой показалась голова Майора. Майор широко улыбался, а значит, явно хорошо опохмелился...
- Здорово! Да ты заходи, если не шутишь, - ответил дядя Гриша, бережно откладывая в сторону огромную пилу-ножовку, сделанную из двуручной пилы.
- Что это ты в такую рань по дворам бродишь? Скучно дома одному, небось... Так давай помогай, а то мы с Саньком тут до вечера не управимся с дровами.
Калитка широко распахнулась, и Майор предстал перед нами во всей красе - помятой рябой кепке, прикрывавшей немалую лысину, грязном зеленом солдатском ватнике на голое тело, «комсоставовских» галифе с вылинявшими лампасами и новых резиновых сапогах. Трехдневная щетина с проблесками седины явно говорила - праздник длится уже третий день...
- Не, робяты... Седни помогать я никому не буду... Не дождетесь... А я вот сяду - и покурю! Не вывозражаитте? Хорошо! Дровишки пилите? Малаццы! А как вы думаете, что это у меня за праздник? А? Ни за что не угадаете! О! Санек! А ну, скажи мне, знаешь, что такое «юбилей»?

Саньком в те времена был я... Середина семидесятых... Рабочий пригород славного города Харькова... Частные домики, огородики по шесть соток. Лето. Каникулы перед десятым классом. Суббота. Раннее утро. Солнце еще не припекает. Пока не жарко, пилим во дворе дрова с моим родным дядькой Гришей. Во дворе растет трава, конечно. До ближайшего асфальта и ж-д станции - километров пять...
- Ну-у, юбилей... Это когда у кого день рождения круглый - подумав, солидно ответил я - Вот двадцать лет или тридцать например...
- Сынок! Да что такое двадцать лет! Детство, блин! А мне-сегодня-пятьдесят! Это очень много, Санек... Ты даже себе не представляешь, как это много... Сколько я видел за эти годы человеческих мерзостей! Ты дней столько не прожил, сколько я видел за свою жизнь козлов и пи..дагогов! Но! Еще больше я завел себе друзей! Где я только ни служил - везде - в большинстве - прекрасные люди. Я был комбатом, ротным, взводным... Ты еще малой, Санек! Тебе не понять... Вот, Гриша, подтверди ему!
Дядя Гриша согласно закивал головой. - Да, Петрович... Ты, наверно, в армии своей совсем переслужился... Ну, ничего, теперь хоть на пенсии отдохнешь...

Майор Петрович появился на нашем околотке недавно. Приехал он с какого-то дальнего гарнизона учиться в Большую Военную Академию и случайно в электричке встретил нашу гарную дивчину Марусю. Он не смог оторвать от нее глаз, доехал до нашей остановки и проводил до самого дома. Хоть ей было немного за тридцать, Маруся ни разу не была замужем, потому что весь городишко знал крутой нрав ее отца. Отец к тому времени давно помер, но и женихи как-то все переженились, оставив Марусю в девках...
Петрович написал в свой гарнизон прощальное письмо жене и детям и прочно обосновался у одинокой Маруси в просторном дубовом доме, построенном на века... Чтобы никуда больше не уезжать с гостеприимной Украины, он оформил пенсию и занимался по хозяйству под чутким руководством Маруси, получившей собственное имя - «майорша». Вдобавок, она тоже неплохо зарабатывала на вредном производстве радиодеталей... Но счастье майора длилось недолго. Спецмолоко за вредность не спасло нашу Марусю, отличавшуюся дородностью и округлыми формами... За пару месяцев рак желудка отправил ее на косогор, под деревянный крест... А Петрович неожиданно для него самого стал счастливым единоличным обладателем дубового дома, вишневого сада, майорской пенсии и тридцати соток огорода.
Со всеми соседями он дружил, его приглашали на все поминки, дни рождения, крестины. А особенно свадьбы. Тогда он надевал свой парадный китель с пятью песочно-юбилейными медалями и вполне сходил за свадебного генерала. Хозяйство свое вел исправно, сильно не пил, за что пользовался уважением всего околотка. (Не одна вдова вздыхала по нем). Но сегодня Петрович явно был под впечатлением собственного праздника...

- Мужики! - усевшись на бревнышке, начал Майор. - Вы ж ни-че-го не знаете! И никто не знает! У меня в летней кухне уже третий день кипит работа. Кузьминична, Трофимовна и Валя, ее невестка, Колина жена, в обстановке полной секретности готовят закуску. Винегрета - два ведра. Оливье на колбасе - четырехведерная кастрюля! Три жареных гуся в погребе... Картошки тушеной с мясом - огромный чугунок. Самогона лучшего - сорокалитровый бидон! Среднего - два бидона... А, еще - курей жареных - восемь штук. Сухой колбасы - десять палок! Не считая капусты-огурцов-помидоров. Год деньги собирал! Но! Вы даже не представляете, что сегодня будет! Пятьдесят человек сегодня будут у меня в гостях! Только лучшие из лучших друзей, однополчане! Вам это не понять... Откуда вам знать, что такое армейское братство! Полковники, которых я помню курсантами, даже один генерал прямо из Москвы приедет! Однокурсники, земляки - ни один не отказался. Начало в пятнадцать ноль-ноль! Ну, я бы вас тоже пригласил, но сами понимаете... места ж не хватит... да и неинтересно вам будет. У нас военные воспоминания пойдут... Гитара приготовлена. Мой лучший друг Виталик такие песни будет петь! Ну, вы ж не служили... Я потом, на второй-третий день, вас приглашу. А пока что мне нужна помощь. Надо вынести из дома всю мебель - сундуки там, шифоньеры, - под навес, а то столы негде ставить в доме... Магарыч будет сразу. И мне бы еще пару столов и крепких досок сделать лавки, стульев где ж напасешься?

Быстро оценив перспективу хорошего магарыча и по привычке без разговоров помогать друг другу в любой работе, мы с дядей Гришей пошли вытаскивать из сарая дежурные столы и лавки. Не реже чем раз в две недели наш набор столов и лавок переходил во временное пользование очередным соседям, которые справляли именины-крестины-свадьбу. Зато когда праздник был у нас, нам так же помогали и столами и посудой и всем, чем было надо. До сих пор там, на чердаке стоят горы тарелок и коробки стаканов с тех времен. Только никто уже так не гуляет...
А заработать небольшой магарыч оказалось не так просто... Петрович пять раз заставлял нас заносить-выносить столы и лавки, добиваясь максимального количества посадочных мест. Лучший результат - сорок восемь в трех комнатах. Потом пошла расстановка посуды, потом расстановка холодных закусок, потом... В общем, с раннего утра до часу дня мы с дядей Гришей набегались неплохо. Выпив на кухне по 150, и закусив, чем попало, мы быстренько удалились, чтобы не попасться на глаза полковникам-генералам.

«Где это я? Полная темнота... Солома... Окошечко чуть сереет. Наверное, на чердаке своего гаража. Ой-ой-ой, моя головушка! Где ж это я так нажрался? Чего полез на чердак?» Смутно припоминаю: дядя Гриша, майор Петрович... День рождения... Дрова... Магарыч... А-а-а, в семь часов вечера с красными глазами пришел Петрович, и пригласил нас с дядькой в гости. Потом пили и плакали. Выпивки-закуски было много, ведь ни один человек из приглашенных не приехал...

ПО СЛЕДАМ БРОНЕБОЙНОЙ ПУЛИ

Несмотря на применение тактики периодической смены высоты полета, трудившиеся как пчелки в афганском небе вертолеты МИ-8МТ, нередко попадали под обстрелы и прилетали на аэродром с пробоинами от душманских пуль. «Духи» палили из всего, что стреляет: от старых английских «буров» до современных американских «стингеров», чтобы афганское небо представляло максимальную опасность для советских летательных аппаратов. К тому же, за сбитый советский вертолет или самолет они получали солидные премии в «зеленых» от своих заокеанских покровителей.
После одного из полетов по высадке десанта на правой стороне и на днище борта N 22, который в паре летал ведомым, было обнаружено несколько пробоин.
Казалось бы, ничего особенного, надо заштопать отверстия и можно на вертолете летать дальше. Но существует железное правило для авиационной техники: на борту летательного аппарата не должно быть посторонних предметов, будь то не клейменный гаечный ключ, отвертка бортового техника или любой другой предмет. К таким посторонним предметам относились и вражеские пули, застрявшие в какой-либо части фюзеляжа. И пока не найдены и извлечены все пули и осколки, вертолет не может считаться исправным и боеготовым.
Ранним утром обстрелянный вертолет поставили на ремонтную стоянку. Бригада техников под начальством старшего техника, настроившись на долгую и кропотливую работу, приступила к исследованию обстрелянного борта на предмет входных и выходных отверстий. Хорошо, если количество таких отверстий совпадает, в таком случае остается проверить трассу пуль на целостность агрегатов и деталей вертолета. А если выходных меньше, то надо найти застрявшую пулю, или то, что от нее осталось. Обычно «духи» обстреливали вертолеты бронебойными пулями. При попадании в цель, мягкая оболочка сдирается в самом начале своего пути, а оголенная твердая сердцевина, уже совсем не похожая на пулю, продолжает пробиваться дальше и, попадая в стальные детали, причудливо меняет траекторию. В большинстве случаев сердечник прошивал дюралевый фюзеляж вертолета насквозь и улетал прочь, особенно, если вертолет обстреливался сбоку.
Авиатехники, пока была утренняя прохлада, открыли все люки, вскрыли всевозможные панели и при помощи различных инструментов начали скрупулезно исследовать траектории бронебойных пуль, проверяя каждый сантиметр. Нужно проверить многое: не задеты ли важные «органы», не повреждены ли топливные артерии, состояние электропроводки - нервной системы борта. Техники, работающие на вертолете, напоминали группу хирургов, копошащихся вокруг операционного стола с раненым.
После двухчасовой напряженной операции были извлечены два сердечника, но, судя по соотношению входных и выходных пробоин, в «теле» вертолета оставался еще один. Он, пробив корпус топливного крана, пролетел через пространство грузовой кабины и застрял где-то под гидросистемой. Теперь надо было вскрыть панели на потолке.
- Отбой, ребята, продолжим после обеда, ближе к вечеру, когда жара спадет, - скомандовал старший техник, вытирая пот со лба.
- Вроде я понял, где сидит крайняя пуля, - крикнул сверху техник по авиационному оборудованию, - но надо «прозвонить» электропроводку. Кажется, поврежден провод габаритных огней.
Промокшие насквозь от жары техники пошли в тень навеса, сели перекурить.
- Хорошо, что только одна пуля со стороны днища попала и не сильно навредила, - сказал старший техник, закуривая, - вот я помню один случай из своего первого Афгана. Дело было в Кандагаре, там вертолетный полк стоял. Однажды из пары вертолетов, вылетевшей на задание, вернулся только один борт, второго подбили. Крупнокалиберная пуля насквозь прошила днище, потолок, дно корпуса редуктора несущего винта и застряла внутри. Масло вытекло из образовавшегося отверстия, вертолет совершил аварийную посадку. Было решено вылететь на место происшествия с техбригадой, которую возглавил инженер эскадрильи. Прилетели к подбитому вертолету. Техники осмотрели борт, исследовали трассу пули, другие агрегаты не были задеты. Решили заделать отверстие на дне редуктора. Для этого пришлось вскрыть проем на потолке, и через него забить спешно выструганную деревянную пробку в пробоину от пули. Редуктор заправили маслом, опробовали на режимах. Давление масла было в норме - 3,5 кг/см., температура тоже. Он работал исправно, видимо, пуля, пробив дно, попала в ступицу одной из шестерен первой ступени и, окончательно потеряв инерцию, упала на дно корпуса. Если бы она попала в зубчатое зацепление, то произошло бы мгновенное заклинивание редуктора и крушение вертолета.
Взлетели, вроде все в порядке, несущий винт плавно вращается, значит, редуктор тоже исправен. Но после примерно десяти минут полета от вибрации и повышения температуры деревянная пробка вылетела из отверстия, масло потекло на пол перед сидящими на откидных скамейках техниками. Кто-то из них мгновенно среагировал, подобрал пробку и воткнул обратно в отверстие. Но все же из редуктора вытекло изрядное количество масла. Повторно воткнутая пробка держалась неплотно, масло помаленьку продолжало капать.
- Держи пробку, не отпускай, если вытечет все масло, то придется совершить посадку, сухой редуктор может работать не более 6-и минут,- прокричал инженер. - Здесь район опасный, кругом душманы, а до аэродрома еще минут 30 лететь.
- Я скоро весь в масле буду,- жалобно ответил техник. Из-за уменьшения количества масла в редукторе, его температура повысилось, вязкость уменьшилась, и, несмотря на все старание техника, оно уже потекло на него струей.
Обстановку доложили командиру экипажа, он приказал инженеру предпринять все меры, чтобы могли дотянуть до аэродрома. Под редуктором уже возились трое, но струя не уменьшалась. Масло текло на комбезы, на лица, руки, даже на очки инженера. Решили на пробку намотать тряпку, но при этом потеряли драгоценные литры. Техникам все же удалось уменьшить струю, и она вскоре совсем исчезла.
- Что-то становится жарко, от редуктора идет тепло,- сказал техник, державший пробку.
- Странно, и масло не течет, ты попробуй ослабить пробку, может, там уже его совсем нет, - предложил инженер технику.
Техник вытащил пробку из пробоины и, действительно, из него ничего не текло. Даже несливаемый остаток - 5 литров - весь вытек. Прислушались к шуму - редуктор гудел сильнее, чем обычно, он уже работал без смазки и охлаждения минут пять. Инженер посмотрел на часы - до аэродрома оставалось около двадцати минут полета. Он решил посоветоваться с командиром экипажа и направился в кабину пилотов.
Приняли решение долететь до аэродрома. Это, конечно, было очень рискованно, но вертолет дотянул-таки до взлетной полосы. Редуктор вместо шести минут отработал всухую свыше 20 минут. Пропуская через себя мощность более 4000 лошадиных сил от двух двигателей к несущему винту без охлаждения и смазки, редуктор нагрелся так, что зеленая краска на откидных капотах редукторного отсека побурела и потрескалась. И это несмотря на то, что капоты снаружи обдувались набегающим потоком воздуха при скорости 250 км/час.
Этот редуктор уже не подлежал к дальнейшей эксплуатации, его сняли с вертолета.
- Его надо было установить на постамент, как памятник надежной советской авиатехнике, - выслушав рассказ , сказал один из техников.
- Может быть, но редуктор увезли в подмосковные Люберцы для исследований, - ответил старший техник,- такой эксперимент в реальной боевой обстановке очень заинтересовал авиаконструкторов.
- Странно, что после этого не была сделана необходимая доработка, - засмеялся кто-то из техников, - и бортачей не обязали держать на борту в качестве запчастей деревянные пробки, крашенные в зеленый цвет...

«Вдарим автопробегом......»


Я потом много сидел за рулем сам. Гонял машины из Тольятти и Ярославля на юг, в Ростов, мотался из Крыма в Подмосковье, попадал в аварии, ехал четыреста километров «на кукане» с выбитым лобовым стеклом...
Но все же из всех дорог эта - помнится до сих пор, хоть и прошло столько лет.

Тем, кто в пути.

При социализме законы были гуманные.
То есть сейчас - не знаю, с законом меньше сталкиваюсь, а вот раньше - приходилось.
Это я к тому, что был и такой закон, приказ министра Обороны вернее, что ежели корабль какой, к примеру, в ремонт идет в отрыве от родной базы, то офицерам и мичманам, оставившим свои "вторые половины" в базе, по истечении сорока пяти суток трудной и напряженной службы в заводских условиях - семь дней отпуска полагалось.
Вот так и ездили мы, бывало, Николаев - Севастополь и обратно.
Ну, насчет тяжелых заводских буден скажу только, что пиво в Николаеве было более чем превосходное, в ресторан можно было зарулить свободно себе с пятью рублями в кармане, а женщины Николаевские с детства видимо воспитывались в том духе, что не отдаться подгулявшему моряку - почти то же самое, что изменить Родине. Грех того же порядка, то есть.
Нда-а-а...
Вспомнилось, кстати, что когда сына моего занесло как-то в конце рейса в Николаев, и гулеванили они в кабачке припортовом, так «мамка» девок тамошних...
...(пропущено самоцензурой)...

Так вот, сообщение между городами нашими налажено справно было: три автобуса в сутки, и лучше всего, конечно, ночной. Уходил он из Севастополя в двадцать три с копейками, а в Николаев где-то в семь утра прибывал, так что на подъем флага вполне успеваешь.
Ну, летом хорошо. А тут, как всегда, внезапно осень подступила. А точнее, 26 октября 1975 года.
Я как раз в Севастополе побывку заканчивал, сел вечерочком в автобус - поехали.
Дело ночное, а как любой подготовленный офицер, спать я мог (и по сю пору могу) в любых условиях - задремал.
Проснулся от непонятного шума, происходившего от соседей по автобусу, вкупе с молчанием двигателя.
Через минуту ситуация была ясна предельно. Рейс прекращен.
Снегопад.
Да-да, я ничего не перепутал, именно в ночь с 26 на 27 октября 1975 года на юг Украины обрушился снегопад. Автодвижение встало.
Будучи офицером до ужаса исполнительным, и ощущая ответственность за своевременное прибытие в часть, я начал искать варианты, как же все-таки добраться до Николаева?
Отвечали мне должностные лица Новокаховского автовокзала, замученные тысячами вопросов одного и того же плана, скажем так, уклончиво, суммировать все сказанное можно одной знаменитой фразой, которая, как правило, переадресовывает вопрошанта на часть тела, хоть и имеющую головку, но крайне молчаливую.
Но по мере того, как настойчивость в достижении цели начала вызывать уважение у должностных лиц, получил я совет: сесть на городской автобус и доехать до выездного поста ГАИ, а там попросить гайцов подсадить на проходящую машину, ежели таковые будут в природе.
Что и было, конечно, сделано. Не стоит, наверное, упоминать, что в общем-то к военным - а морякам тем более - должностные лица относились в те стародавние времена с уважением. Так что заморенные погодой и обстановкой на трассе гайцы отнеслись ко мне с должным вниманием. Почитали отпускной, правда, похмыкали друг на друга глядя - и пообещали помочь.
Пробыл на том посту я тогда около часа - хоть гаишники и останавливали все машины подряд, проверяя документы и предупреждая о гололеде, но меня как-то сажать не торопились. Я было уже начал прилично замерзать.
Наконец, остановили они фуру «Совтрансавто». Может, помнит кто - была такая могучая организация, мотались они и по стране и за рубеж. Поговорили с водилой - зовут.
Старший гаишник на полпути к машине меня задержал - «Вот, - говорит, - подобрали тебе нормальную машину. Водитель первого класса. Счастливой дороги».
Ну а мне-то, в общем, тогда сугубо пополам было, какого там класса водитель, какая дорога. Замерз. Залез в кабину - отходить начал. Аппарат - «Колхида», сзади - холодильник-длинномер. Познакомился, обустроился - едем постепенно.
И вот по мере отходняка и продвижения вперед, стал я потихонечку осознавать, что совсем все не так просто, как казалось. То есть, глядя из кабины этой самой «Колхиды», я вдруг отчетливо осознал, что едем-то мы по натуральному катку. И, что интересно, многие по этому катку уже и не едут. То есть стоят - лежат по кюветам - кто на колесах, кто на боку.
Я было сначала дернулся - мол, помочь бы надо. А водила отвечает - видишь, народ нормально реагирует, что мимо проезжаем. Понимают, что начнем помогать - в лучшем случае - рядом окажемся. А так все живы - и ладно.
Дорога в Причерноморье, если ездил кто, ровная, в основном. Чумацкий шлях он и есть чумацкий шлях. Завалился на воз - и любуйся на красоту небес с россыпями звезд, да слушай стрекотание цикад, да напевай себе под нос песню без конца и начала про простор, про степь, да ковыли.....
Не в этот, конечно, раз.
И есть там местечко одно при подъезде к Ингульцу - тягун на подъем километра два, а потом такой же тягун - на спуск к Ингульцу.
Ползем мы по тягуну этому.... Доползли до гребешка....
И открывается незабываемая по своей красоте картина: стоят на спуске пара «Икарусов», а в аккурат навстречу по тягуну еще машины три тянутся.
То есть не остановимся мы - красивая и многочисленная каша получится, так как сползать мы уже начали, и разъехаться там втроем места никак нет.
Тормозить надо, однако.
Дальнейшие промежутки времени я с трудом вспоминаю, отчетливо запомнилось только поминание чьей-то матери водилой - и вдруг, вместо дороги - белая снежная степь до горизонта.
Вылетели мы в поле метров на сорок примерно - хорошо, видно, в этом месте кювет мелкий был.
Хотя, зрелище, мягко говоря, для военно-морского глаза непривычное: кабина - в одну сторону накренена, телега-«холодильник» - в другую.
Отошел немного, водителя спрашиваю:
- Что делать-то будем?
Он покурил, помолчал, и говорит:
- Я - аварийку ждать. Самому мне не вылезти. Ты - не знаю. Попробуй попутку поймать, если какой дурак остановится. Замерзнешь - греться приходи.
Так и порешили.
Вот тогда-то я в первый (и дай бог последний) раз понял, что такое чернозем.
Выпрыгнул из кабины - и по колено. То есть сверху - сантиметра четыре-пять снега, а под ним - болото из чернозема. Ну, делать нечего. Поплелся к дороге.
Вышел на этот самый гололед - каток катком - стою, голосую. Картина такая:
Стоит на абсолютно безлюдной дороге посреди «степу» лейтенант флота, сверху вроде бы вполне приличный, при фуражке, белой рубашке и белом же шарфе, а снизу по колено грязный. Голосует.
Будь я шофером, да хоть и не такая мерзостная погода и дорога, трижды подумал бы, стоит ли рядом с таким останавливаться.
Так что в основном мимо проезжал народ, не то что не останавливаясь, не делая попытки притормозить даже.
Подмерзать начинаю. Но стою. Чуда жду.
И случилось-таки. Остановился ГАЗон (маркировку, убей бог, не знаю) с прицепом. И Горьковскими номерами.
Подбегаю, водитель кабину открывает:
- Куда тебе?
Куда-куда. Да хоть куда угодно - лишь бы из этой диковинной степи смыться поскорее - хоть к какой-нибудь цивилизации....
Оказалось, в Херсон товарищ едет. Болты, гайки из Горького везет. Помнится тогда, отстучав зубами, удивился, что, мол, на Украине болты-гайки не умеют делать? Водитель похмыкал - а откуда, вроде, я знаю....
Едем потихонечку. Причем слово "потихонечку" в аккурат соответствует тому, как ехали мы. Освоился, разговорились.... Подъезжаем к Херсону, тут уж я совсем осмелел - говорю:
- Слушай, все равно - ночь, делать тебе нечего - может, и до Николаева довезешь?
Тут шофер на меня так посмотрел, что без слов понятно стало: надо сматываться. Вышел. Добрел кое-как до Херсонского вокзала, взял билет на какой-то утренний проходящий поезд до Николаева, перекемарил на широком вокзальном подоконнике...
Добрался, в общем, к утру.
А в Николаеве тоже праздник, посвященный внезапно пришедшей зиме.... Из всего общественного транспорта только трамваи и ходят. Ну и соответственно, попасть в трамвай... гхм... проблематично. Город - рабочий. Гегемон к станку рвется. Дисциплина.
Но - доехал до завода, с малым опозданием прибыл, доложился и был отпущен отогреваться в каюту, в виду смерзшегося внешнего вида.
...
...А вечером, в любимом «крейсерском» ресторане «Южный» - хоть там и не было света, был, как всегда, полный аншлаг... И стояли на столах свечи... и старенький еврей наигрывал на своей скрипке что-то печально-протяжное, и были друзья и водка, и какие-то другие, в колеблющемся пламени свечей люди... И поднималось из глубин что-то совсем незнакомое, и хотелось щелкать каблуками и целовать дамам руки...
И как туманом скрылись, смазались перипетии дороги, и холод, и грязь....
И уж сколько лет позади, но все равно, всплывает иногда в памяти каток шоссе, полет в бесконечность белого пространства и свечи и скрипка старого еврея....

Хоть история и не из жизни ВВС, а из суровых будней ГВФ, да и было всё несколько иначе, но...

Восьмидесятитонная машина, слегка покачнувшись, вышла из разворота и солнечные лучи, наполнив кабину, ласковой кошкой лизнули спокойные лица экипажа.
- Двести сорок... Двести сорок пять... Есть курс двести сорок шесть.
- Закрылки двадцать восемь.
- Выпускаю закрылки двадцать восемь градусов... Закрылки выпущены.
- Вот ведь погода здесь - четыре девятки видимость, тепло-светло и мухи не кусают... Такой февраль я понимаю.
- Да уж... Над всей Испанией безоблачное небо... Тут задумаешься, следует ли человеку жить далеко от экватора.
- Красота... И слетали хорошо.
- Голову оторву.
- Ладно, командир, суеверия это всё...
- Суеверия? Это опыт. Вот помню я...
- И тебе оторву - умолкли оба. Нашли тему... Как дети малые. Кончили треп, работаем. Штурман, ты нас не заблудил случайно?
- Вы не поляки, а я не Сусанин. Курс двести сорок шесть, удаление пятнадцать.
- Добро. Закрылки сорок пять, шасси выпустить. Смотрим полосу.
- Выпущены закрылки сорок пять... Выпущены шасси.
- Полоса по курсу, вот, светленькая, чуть правее.
- Ага, увидел.
- Прат, я Аэрофлот - 85644, полосу наблюдаю.
- Не вижу огней... Что, и здесь Чубайс?..
- У них ремонт в торце полосы, днем без огней.
- Аэрофлот - 85644, Прат, подтверждаю посадку на полосу 25R.
- Ну это уже свинство... Визуально, без огней... PAPI* тоже не работают? [* PAPI - «светотехническая система визуальной индикации глиссады», световой маяк траектории снижения]
- Догадливый.
- Ур-роды...
- Контроль по карте.
- Механизация.
- Выпущена сорок пять.
- Стабилизатор.
- Согласован.
- Шасси.
- Выпущены, зеленые горят, кран нейтрально.
- Загружатели рулей.
- Отключены.
- Фары.
- Выпущены, посадочный.
- На посадочном. Готовы, экипаж?
- Прат, Аэрофлот - 644, снижаюсь, шасси выпущены, к посадке готов.
- Аэрофлот - 85644, я Прат, посадку на полосу 25R разрешаю, полоса свободна. Мягкого приземления.
- Па-аехали...
- Самолет на полосе!
- Твою ж мать! Уходим на второй, режим взлетный, закрылки двадцать восемь, шасси и фары убрать.
- Взлетный.
- Шасси убрано, закрылки двадцать восемь, фары выключены, убраны.
- Доложить уход!
- Я Аэрофлот - 85644, ухожу на второй круг по схеме правым, занята полоса.
- Понял, Аэрофлот, уход на второй круг по схеме вправо.
- «Полоса свободна»...Убил бы бабу - дуру...
- Аэрофлот - 85644, повторите причину ухода.
- С-с-с-суеверия, говоришь?!..
- Прат, я Аэрофлот - 644, полоса была занята.
- Ну, с-с-сука.
- Они там слепые на «башне» или просто с ума сошли?..
- Экипаж, спокойно, ничего особенного не произошло. Неприятно, но бывает, обычный уход. Так что без нервов. Успокоились, работаем, готовимся на повторный.
- Так и поседеть можно.
- Вообще по РЛЭ** второй заход по приборам. [**РЛЭ - «Руководство по лётной эксплуатации», кладезь мудрости]
- «Руководство» не для этого уродского аэродрома с его корявыми визуальными заходами и слепыми диспетчерами писали.
- Экипаж!
- Да уж, дисп нам зоркий попался - такой сарай на взлетке не заметить.
- Экипаж, собрались. Без дерготни замыкаем «коробочку» и садимся...
- ...Готовность.
- Штурман к посадке готов.
- Бортинженер готов.
- Второй готов.
- Командир готов, начинаем. За кренами смотреть.
- Прат, Аэрофлот - 644, к посадке готов.
- Аэрофлот - 644, я Прат, посадку разрешаю, полоса 25R.
- Оценка!
- Взял.
- Решение?
- Садимся.
- Торец, двенадцать!
- Десять... Девять... Восемь... Семь... Пять метров!
- Малый газ!
- Установлен малый.
- Два. Метр. Метр. Побежали. Двести шестьдесят.
- Интерцепторы!
- Выпущены.
- Двести пятьдесят.
- Реверс!
- Двести сорок.
- Включен реверс.
- Двести двадцать. Двести. Сто восемьдесят. Сто шестьдесят. Сто сорок.
- Торможу!
- Сто двадцать.
- Реверс выключить!
- Сто. Девяносто. Восемьдесят.
- Прат, я Аэрофлот - 85644, посадку произвел.
- Шестьдесят. Пятьдесят.
- Убрать закрылки.
- Убираются... Закрылки ноль, стабилизатор согласован.
- Тридцать.
- Включить режим разворота передней опоры шасси.
- Включено.
- Интерцепторы убрать.
- Интерцепторы убраны.
- Хм... Что-то... «Зебра» была?..
- Ой... Аэрофлот... Ой...
- Не заметил...
- Блядь!!! Приплыли...
- Аэрофлот - 85644, следуйте на перрон за машиной сопровождения.
- Эх-х-х...
- ...На стояночном. Потребители выключить. Двигатели выключить.
- Сколько ж их здесь собралось...
- Сейчас будет грустно. Вазелина ни у кого нет?..
- Ну что, экипаж, вперед, под танки...
- ...Капитан, пожалуйста, скажите - это очень важно для нас - чем Вам настолько не понравилась наша взлетно-посадочная полоса что вы предпочли приземлиться на рулежную дорожку?..